Семейство ложноногие змеи

        К этому семейству принадлежат гигантские, или исполинские змеи. Они отличаются следующими признаками: голова треугольной или продолговато-яйцевидной формы более или менее явственно отделена от туловища, сверху вниз сплющена, спереди по большей части заострена, пасть более или менее широко рассечена; тело сильно и мускулисто, с боков сжато, вдоль средней линии спины часто углублено, а с обоих боков возвышено соответственно проходящим здесь сильным мускулам; хвост относительно короток; ложные ноги, как правило, и снаружи обозначены с каждой стороны тупой роговой шишкой (шпорцем) вблизи заднепроходного отверстия. Голова покрыта иногда табличками, иногда чешуйками, туловище — маленькими шестиугольными чешуйками, брюхо - короткими, но широкими щитками, которые к хвосту или следуют один за другим неразделенными, или идут двумя рядами. Верхняя челюсть, нёбная кость и крыловидные кости подвижны. При внимательном анатомировании обнаруживаются явственные зачатки таза, состоящие из четырех костей - подвздошной, лонной, седалищной и бедренной. Обе челюсти и нёбные кости усажены сильными зубами, расположенными по величине так, что самым большим является третий или четвертый зуб в ряду, а остальные в направлении назад от него уменьшаются. Относительно маленькие глаза имеют вертикальный зрачок. Ноздри открываются кверху. Оба легких хорошо развиты.
        За исключением причисляемых к нашему семейству удавчиков, признаки, которых я совершенно пропущу при общем описании, ложноногие живут только в полосе между тропиками, по крайней мере не заходят далеко за эти пределы. Неизвестно, была ли прежде область их распространения шире. В настоящее время они населяют все жаркие и богатые водой страны Старого и Нового Света, преимущественно же большие леса, охотнее и чаще всего такие, которые прорезываются реками или вообще влажные. Но некоторые виды ложноногих встречаются и в сухих местностях. Многие виды оказываются настоящими водными животными, покидая реки, озера и болота для того лишь, чтобы греться на солнце и спать; охотятся же они преимущественно в воде или на ее берегах.
        Другие же, по-видимому, избегают воды и до некоторой степени боятся ее. Строение глаз ложноногих заставляет признать их за ночных животных; наблюдения над содержащимися в неволе экземплярами не оставляют никаких сомнений на этот счет. Во всяком случае, в их родных лесах исполинских змей видят двигающимися и днем, иногда они в это время добывают себе и пищу. Но настоящее их оживление начинается с наступлением сумерек и кончается с рассветом. Однако относительно этого имеется еще мало наблюдений, но лишь потому, что темнота затрудняет или делает невозможным исследование жизни исполинских змей на свободе. Напротив, при содержании в неводе скоро замечают, что они во всех отношениях ночные животные. Насколько они ленивы и любят покой днем, настолько же они веселы и живы ночью. Только ночью начинают они двигаться, ночью же на свободе они блуждают по своей области и отправляются на охоту. В течение дня их видят отдыхающими или греющимися на солнце, свернувшись самым различным образом.
        Одни избирают для этого отдельные скалы, сухие места или выдающиеся из воды ветви; другие влезают на деревья, крепко прицепляются к их ветвям своим цепким хвостом, свиваются клубком или свешивают глубоко вниз переднюю часть тела; третьи отыскивают чистое место в зарослях, на краях скал, на склонах гор и спокойно ложатся здесь, более или менее вытянувшись или свернувшись в плоскую спираль. Все они двигаются как можно меньше, собственно лишь в случаях опасности или если они долго понапрасну охотились и им теперь подвертывается добыча. Тогда клубок вдруг разматывается и могучее пресмыкающееся бросается со всей своей силой на замеченную жертву, схватывает ее зубами, обвивает и неминуемо душит. Мне так часто приходилось наблюдать это, что я могу описать употребляемые змеей приемы на основании личных наблюдений. Сверх того, наш иллюстратор возымел счастливую мысль изобразить исполинских змей, о которых подробно говорится ниже, в положениях, принимаемых ими в покое, а также на охоте, когда они увидят добычу, к ней подкрадываются, умерщвляют и проглатывают.
        Как только исполинская змея замечает беззаботно приближающуюся к ней добычу, хотя бы и днем, она поднимает голову над тупым конусом, свернувшись в который она предавалась покою. Суженные на свету в узкую щель зрачки ее маленьких глаз расширяются, язык начинает двигаться, появляясь и исчезая, поворачивается и вертится то в ту, то в другую сторону; конец хвоста также приходит в движение, выражая пробуждающуюся хищность, как у подкарауливающей кошки. Именно это мгновение избрал Мютцель для изображения обыкновенного и стройного удава. Тщательно осмотрев жертву, что может занять более или менее продолжительное время, змея постепенно распрямляется и начинает преследование, как это видно на рисунке анаконды. Медленно тянется передняя часть тела поверх колец, в которые была свернута покоившаяся змея; за передней частью медленно и непрерывно следует все большая и большая часть червеобразного тела. Все мускулы работают, все ребра упираются в землю, подвигая вперед тяжелую массу; вечно двигающийся язык исследует все встречающееся на пути, а глаза непрерывно следят за жертвой. Все ближе и ближе подбирается к ней хищник. Жертва нисколько не подозревает об угрожающей ей опасности, потому что не узнает в непрерывно приближающейся к ней змее страшного врага, от которого ей не будет спасения. Озадаченная незнакомым и, вероятно, в высшей степени поразительным явлением, жертва продолжает сидеть или делает несколько шагов или скачков, словно желая дать дорогу змее, потом снова успокаивается. Она не только допускает приходящего все в большее и большее возбуждение хищника складывать шею в кольца непосредственно перед ней, чтобы выгадать длину, необходимую для нападения, но часто продолжает сидеть даже тогда, когда змея настолько приблизилась, что трогает свою добычу кончиком языка. При этом кролики, как я постоянно наблюдал, начинают со своей стороны любопытно обнюхивать змею, словно желая ответить на ее прикосновения. Вдруг голова змеи неожиданно выбрасывается вперед; одновременно, но не ранее раскрывается пасть, и, прежде чем жертва сообразит, что ей угрожает, она схвачена и сжата одним или двумя кольцами тела змеи. Это происходит с такой молниеносной быстротой, что зритель едва получает настоящее представление о том, как это произошло. Змея схватывает животное, как показывает рисунок собакоголового удава, и одновременно обвивается вокруг него передней частью тела, поворачивая вперед свою голову, вцепившуюся в добычу, и описывая ею столько кругов, сколько колец она хочет наложить на свою жертву. Не проходит и секунды с начала нападения, как схваченная жертва уже находится в смертельных тисках. Лишь изредка отмечается вскрикивание жертвы, и, вероятно, оно происходит только вследствие страшного давления, выжимающего содержащийся в легких воздух через гортань. По выражению морды жертвы видно, как непреодолимо это давление: глаза выходят из орбит, губы болезненно растягиваются, задние ноги, иногда не захваченные кольцами, судорожно подергиваются*.

* Любопытно, что в результате удушения добычи сдавливанием, змеи парализуют дыхательный центр жертвы, не ломая ей ребра. Таким образом, жертва поступает в желудок целой и неподвижной.

        Но уже через несколько мгновений исчезает сознание и, в зависимости от живучести животного, раньше или позже ослабевает сердцебиение; наконец, оно совершенно исчезает и наступает смерть.
        Напрасно стали бы мы пытаться теперь развернуть змею. Ее страшная мускульная сила не поддается усилиям нескольких людей. "Я пробовал, - замечает Хуттон, - размотать исполинскую змею два метра длиной, обвившую куропатку, но не добился и тени успеха, хотя напрягал все свои силы". Но змея точно соразмеряет силу, потребную для умерщвления добычи, и никогда не выпустит ее из своих тисков раньше, чем вполне убедится в ее смерти. Небольшие исполинские змеи обвиваются вокруг малых жертв описанным образом, большие же часто зажимают их лишь между двумя изгибами передней части тела и душат, ложась на них, т. е. заставляя действовать собственную тяжесть; напротив, больших животных они всегда обвивают так, как показывает рисунок тигрового питона. Из одного сообщения Хуттона поразительно выясняется, как точно исполинские змеи различают разную добычу. Этот натуралист, с наблюдениями которого вполне согласуются и мои, однажды пожертвовал большого и сильного варана (Varanus mloticus) одному пойманному им тигровому питону. Ящерица попыталась убежать и при этом вскочила на спину своего врага. Неприятно затронутая острыми когтями варана змея продолжала спокойно лежать, но пристально уставила глаза на сородича. Через некоторое время варан сошел с ее спины, словно усмотрев плохой выбор места, и убежал в другой конец клетки. Змея распустила свои кольца и приготовилась к нападению; варан повернулся к ней, так что Хуттон уже стал надеяться, что загорится битва. Но тут змея бросилась вперед и с такой необычайной быстротой и силой обвилась вокруг варана, что его шея дважды хрустнула, а основание хвоста было прижато к концу носа. Целый час спустя враги еще оставались свившимися вместе. Удивленный этим, Хуттон взял палочку и попробовал заставить змею выпустить добычу, но скоро понял причину ее неподвижности: варан еще был жив и шевелил ногами; он оказался так живуч, что питон мог развернуться не раньше 3,5 часа. Змея знала в точности, сколько времени ей следует продолжать душить. Млекопитающее издыхает самое позднее через 10 минут, обыкновенно же через 5 минут и вскоре после этого пожирается, варан же требует в двадцать раз большего напряжения сил и все-таки нисколько не утомляет змею.
        Когда змея убедится в смерти своей жертвы, она осторожно распрямляется и пробует добычу языком, обыкновенно еще не выпуская ее совершенно из своих колец, как это можно видеть на рисунке южноафриканского питона.
        Я никогда не наблюдал, чтобы перед тем, как проглотить добычу, змея играла ею, как это утверждали древние и повторяли новейшие писатели. Мне всегда казалось, что ощупывание языком имеет целью лишь отыскание подходящего места для начала заглатывания. Этим местом является голова, потому что большой кусок пищи, который должен быть проглочен целиком, лишь тогда представляет наименьшее сопротивление, когда змея сначала заберет в пасть голову. После продолжительного ощупывания языком, змея снова схватывает мертвое животное за голову, растягивает как можно шире пасть и начинает утомительный акт заглатывания. Змея поочередно выдвигает одну за другой половины челюсти, каждый раз запуская в добычу свои загнутые назад зубы, чтобы прочно удерживать ее, и постепенно все дальше проталкивает ее внутрь. При этом, видимо, нижняя челюсть расширяется сначала вниз, потом все более и более вперед, в то время как подвижные связки все шире растягиваются. Прежняя красота головы совершенно исчезает; лишь верхняя часть приблизительно сохраняет свой вид; нижняя же челюсть и кожа глотки расширяются, как у пеликана, в мешок и, как изображает рисунок иероглифового питона, наконец, походят на широкий кошель с твердым кольцом на верхнем краю. Чем сильнее растягивается нижняя челюсть, тем больше выступает дыхательное горло. Все железы обильно выделяют слюну и смачивают волосы или перья жертвы, насколько она вошла в заднюю часть рта. У более крупных животных лопатки, а у птиц крылья причиняют ей особенные затруднения. Но как только змея справится с ними, остальное тело добычи поразительно быстро подвигается дальше, пока не исчезнут ноги и хвост. Тогда голова змеи снова принимает прежний вид. Раздвинувшиеся суставы стягиваются; змея, равномерно зевая, несколько раз открывает и закрывает пасть; затем все снова оказывается в порядке. В это время пища дальше и дальше двигается по пищеводу, что ясно видно снаружи, пока не достигнет желудка. Еще раньше, чем это произойдет, змея может поймать вторую жертву. Если после долгого поста змея получит в свое распоряжение столько добычи, сколько пожелает, то легко может случиться, что она пожрет подряд 6-8 животных, ростом с кролика или голубя. Если привязать, как это принято делать в некоторых зоологических садах и странствующих зверинцах, к протягиваемой ей живой жертве еще две или три мертвых равной величины, то змея сразу проглатывает весь ряд; если ей подают живых животных одно за другим, то она убивает и пожирает их по очереди. Несмотря на необыкновенную способность исполинской змеи к заглатыванию, растяжимость ее челюстей все-таки имеет свои границы. Разные страшные истории, которые рассказывались об удавах и которым верили, неверны: ни одна исполинская змея не в состоянии проглотить взрослого человека, быка, лошадь, большого оленя; уже заглатывание животного величиной с косулю причиняет немалые трудности даже гигантам этой семьи. В высшей степени излюблен рассказ, что исполинские змеи справляются с большими животными, ожидая, пока та часть тела, которую они не в состоянии проглотить, придет в гниение; к тому прибавляют, что слюна змеи быстро вызывает гнилостное разложение тела животных. Положим, может случиться, что содержащиеся в неволе змеи, постепенно приученные есть и мертвых животных, долго не притрагиваются к своей пище, когда они не голодны, и только тогда проглатывают ее, когда уже началось ее разложение. Но подобные наблюдения не дают понятия о жизни животных на свободе. Напротив, совершенно верно, что исполинские змеи после обильной еды впадают в состояние вялости, пока продолжается большая часть пищеварения. В старинных путешествиях рассказываются сказки, как живущие на свободе исполинские змеи во время переваривания пищи остаются спокойно на месте даже тогда, когда к ним приближаются люди; утверждали даже, что люди, приняв их за упавшие древесные стволы, садились на них, и только тогда они медленно уползали. Подобные россказни сами себя опровергают, и мне не понятно, как могли им верить в начале и даже в середине нашего столетия. Сколько бы ни съела исполинская змея, они все-таки не становится так вяла, чтобы спокойно допустить приближение человека, не делая хотя бы попытки к обороне или бегству. Наступить на нее - дело возможное, но садиться - конечно, нельзя. На содержащихся в неволе змеях можно наблюдать, как необычайно сильно действует их пищеварение. Самое позднее через 4 дня даже крупнейшее млекопитающее из употребляемых для корма совершенно переваривается; лишь некоторые остатки волос извергаются вместе с калом, и с этой минуты змея снова обнаруживает аппетит. Но ей не вредит, если приходится голодать недели и даже месяцы*, разумеется, в тех случаях, когда неопытный воспитатель не заставлял ее уже раньше почти непрерывно поститься.

* Известен случай голодовки питона в течение 500 дней.

        Относительно спаривания исполинских змей на свободе, сколько мне известно, еще не собрано никаких точных наблюдений. Что касается размножения, то известно, что одни принадлежат к живородящим пресмыкающимся, другие кладут яйца, из которых через продолжительное время вылупляются детеныши при деятельном участии матери, вообще не наблюдающемся ни у каких других пресмыкающихся. У содержащихся в неволе змей неоднократно наблюдали, как я дальше расскажу подробнее, что мать прикрывала снесенные яйца своим телом и до некоторой степени высиживала их; поэтому вполне правдоподобно следующее сообщение двух индийцев. "В марте 1838 года, - пишет Аббот, - названные люди нашли вблизи Акиаба в Акаране под обломком скалы большую исполинскую змею женского пола, около 4 м длины, лежащую на гнезде, в котором было 48 яиц. Змея, очевидно, насиживала их; делала это она и позже, в неволе, когда ей в клетке отдали эти яйца*.

* Скручиваясь вокруг яии, питоны таким образом нагревают кладку микросокращениями мускулатуры тела на 10—15 °С выше температуры окружающей среды.

        В течение всего времени она ничего не ела. По истечении 3 месяцев яйца еще не были высижены; но при исследовании одного из них я нашел вполне развитого сильного детеныша, который жил бы, если бы его не убили".
        Заботится ли мать о детенышах после вылупления или предоставляет их своей участи - этого я не могу сказать. Живородящие виды, по-видимому, так же мало, как и другие пресмыкающиеся, заботятся о своем потомстве, как только оно благополучно появится на свет. Детеныши, длиной почти в метр и толщиной с большой палец, после вылупления ведут образ жизни родителей, но еще долгое время держатся вместе, одни, на земле, другие - ютясь в ветвях деревьев. Их рост идет сначала очень быстро, позже замедляется и наконец становится практически незаметным. Рожденные в неволе питоны, к которым я еще возвращусь, всего быстрее росли в первые четыре года своей жизни, затем медленнее, а с 14 лет увеличение стало незаметным; поэтому следует принять, что исполинские змеи длиной 6-7 м могут быть в два раза старше.
        Исполинские змеи обыкновенно убегают от человека, хотя бывают и исключения. В Бразилии почти все убеждены, что эти змеи постоянно выказывают подобающее почтение к властителю вселенной, т. е. проворно уползают при его появлении; но иногда происходит и обратное, потому что они отлично знают свою силу и раздражительнее многих других змей. Это нередко можно наблюдать на змеях в неволе, и иногда, конечно, то же может случаться и на свободе. Когда Гейглин со своими спутниками шел по абиссинской степи в темную бурную ночь, он был принужден как можно быстрее сделать маленький обход, потому что как раз на дороге лежала змея, зашипевшая и зашумевшая при их приближении; вероятно, это была исполинская змея; в темную ночь было невозможно ее разглядеть. Шедшие позже люди нашли ее на том же месте и в таком же настроении. Что так настроенная змея легко может иногда напасть и на человека, в этом, конечно, нельзя сомневаться после следующих сообщений добросовестных путешественников. "Один человек в Буру, живший недалеко от меня, - пишет Уоллес, - показал мне на своей ляжке рубцы, которые ему нанесла змея в непосредственной близости от его дома. Змея была достаточно сильна, чтобы схватить в пасть ляжку человека, и, вероятно, умертвила бы его и проглотила, если бы на его крик не прибежали соседи и не убили чудовище своими косарями". Принц Мориц Нассауский, бывший бразильский штатгальтер, утверждает, что видел, как змея проглотила одну голландку, а в одном путешествии по Индии сообщается, что одного матроса ждала такая же участь, если бы его товарищи вовремя не освободили его из колец исполинской змеи. Шомбургк также рассказывает подобную историю, которую я передам ниже. Наконец, епископ Паллегуа утверждает, что одна исполинская змея заглотнула спящее дитя около кровати его матери. Я не буду отрицать последнее, как и сообщение Шомбургка, но самым решительным образом сомневаюсь во всех остальных историях и в других с подобным же содержанием.
        Если бы исполинская змея действительно обвилась вокруг человека с намерением сожрать его, он, конечно, погиб бы; как уже справедливо замечает Хуттон, сила свивающейся змеи так велика, что едва допускает возможность обороняться. Но что касается заглатывания людей, это мне кажется еще менее правдоподобным, чем нападение, потому что растяжимость челюстей имеет свои пределы, как я уже замечал выше, и ни один из рассказов о том, что исполинские змеи охотятся за людьми, не имеет таких поручителей, чтобы я мог считать его достоверным. Во всяком случае, достоверно известно, что ни один южноамериканский охотник и ни один разумный смыслящий в охоте туземец в Африке не боятся исполинских змей. Их ревностно преследуют, потому что многообразными способами используют их мясо, жир и кожу. Мясо, правда, употребляется в пищу лишь туземцами; но жиру приписывают целебные свойства, а кожу обрабатывают для разных украшений. Сама охота в настоящее время производится почти исключительно с огнестрельным оружием. Выстрела дробью в голову вполне достаточно, чтобы умертвить исполинскую змею, потому что сравнительно с их величиной и силой они гораздо менее живучи, чем другие виды змей.
        Исполинских змей часто также ловят живьем; ловля эта не представляет особых трудностей: их или преследуют и ловят на бегу, или ставят перед их убежищем силки, так настороженные, что они пропускают только тонкую голову, но не туловище, и тем крепче затягиваются, чем сильнее усилия пытающегося освободиться животного. Нечего бояться, что оно удавится, потому что, как было замечено выше, все змеи могут необыкновенно долго не дышать. В настоящее время неизвестны громадные приспособления для ловли исполинских змей, описываемые древними авторами; эти рассказы, вероятно знакомые не всем моим читателям, слишком характерны для тогдашних воззрений, чтобы я мог совершенно обойти их молчанием.
        Особенно выделяется живое описание, оставленное нам Диодором Сицилийским. "Люди, живущие близ пустынь и диких местностей земли негров, рассказывают, что там водятся различные виды змей невероятной величины. Некоторые даже утверждают, что видели змей длиной в 100 локтей, но эти заявления кажутся и мне, и другим честным людям неправдой. К этому прибавляют, что такие змеи, свернувшись, издали похожи на холм. Если это и преувеличение, то, с другой стороны, я расскажу о большой змее, которую действительно видели и привезли в специально для нее выстроенном помещении в Александрию. Дело было так: Птолемей II, страстно любивший охоту на слонов и щедро награждавший тех, кто ловил ему разных могучих животных, побудил многих охотников решиться рискнуть жизнью, чтобы поймать живую змею и привезти ее в Александрию. Охотники обнаружили одну подобную, имевшую в длину 30 локтей; она жила у стоячей воды и здесь большей частью лежала неподвижно свернувшись, пока какое-нибудь животное не приходило, чтобы утолить свою жажду. Тогда змея вдруг бросалась, схватывала жертву пастью и так обвивала ее своими кольцами, что та не могла шевельнуться. Так как змея была очень вялой, то охотники надеялись справиться с ней при помощи веревок и цепей. Они дерзко отправились на это предприятие. Когда они подошли ближе, увидели огненные глаза и вертящийся во все стороны язык змеи и услышали возбуждающий ужас шум, который змея производила своими жесткими чешуями, когда они увидели громадные зубы, ужасную пасть, то ими овладел страх и ужас. Но все-таки они отважились, как ни были испуганы, набросить ей на хвост веревку. Тогда чудовище обернулось со страшным шипением, схватило переднего охотника пастью за голову и живьем проглотило. Затем змея поймала на бегу второго охотника, обвилась вокруг него и крепко держала. Все остальные спаслись бегством в величайшем смятении. Но охотники, побуждаем ые надеждой на бол ьшое вознаграждение, не бросили своей затеи из-за неудачной попытки. Теперь они попытались достичь хитростью того, чего не удавалось добиться силой. Они сплели из толстых прутьев мережу (корзину для ловли рыбы) такого объема, чтобы в ней могло поместиться все чудовище. Они выследили, в какую нору змея пряталась, и заметили час, когда она отправлялась на добычу и возвращалась. Когда змея вышла, они забили нору большими камнями и землей и выкопали подле яму, в которой так расположили мережу, что отверстие было обращено кнаружи. Дорогу, по которой обычно змея возвращалась, заняли стрелками из лука, пращниками, многими всадниками, и никто не отважился подойти к ней. Когда со всех сторон стали стрелять из луков и метать камни, всадники начали скакать туда и сюда, залаяла целая стая собак, зазвучали трубы, тогда змея испугалась и бросилась к своей норе. Чем ближе подходила она, тем сильнее делался шум от оружия, криков и трубных звуков. Змея обнаружила вход в свое жилище закрытым и бросилась в мережу; всадники поспешили к ней и заперли корзину прежде, чем попавшая змея могла снова найти выход. Тогда мережа была вытащена из ямы и поднята рычагами. Змея страшно бесилась в тесном помещении, раздробляла прутья своими зубами и билась во все стороны, так что несшие мережу каждую минуту ожидали ее прорыва. Чтобы отогнать змею от прутьев, охотники начали колотить ее по хвосту, и этим отвлекли внимание змеи. Наконец удивительное животное доставили в Александрию и охотники получили от царя заслуженное вознаграждение. Чудовище было усмирено голодом и постепенно сделалось удивительно ручным. Птолемей держал змею у себя и показывал посещавшим его царство чужеземцам как наибольшую редкость в нем".
        Ниже я приведу описание ловли одной индийской исполинской змеи, из которого видно, что подобное животное и в настоящее время может еще пугать робких людей, отчего вышеприведенный рассказ Диодора становится понятнее.
        В южной Азии и в Америке очень часто держат в неволе исполинских змей, пользуясь ими как искусными крысоловами. Причем им дают большую или меньшую свободу в доме и надворных постройках. Относительно этого Ленц сообщает следующее со слов некоторых из своих учеников, отцы которых жили в Бразилии в качестве купцов: "При собирании каучука негры иногда ловят удава и приносят его с собой домой. Здесь удава сажают в ящик, который днем запирают; ночью же змее дают полную свободу для ловли крыс и мышей. Перед тем как запереть хлебный амбар, один из негров открывает ящик змеи, вынимает ее и часто, выпустив в помещение, сначала долго играет с ней, а потом чистит ящик, снова наполняет водой находящийся в нем сосуд и уходит, закрыв за собой дверь амбара. Когда змея очистит его от крыс, то негры, с особенной любовью ухаживающие за ней, достают ей мертвых мышей и крыс; когда же и их нет, змее дают нарезанное сырое мясо, приучив ее сначала к такой пище. Утром, после отпирания амбара, туда сначала входит негр, снова ловит змею и снова сажает ее в ящик". Такие уже привыкшие к неволе исполинские змеи гораздо лучше выносят пересылку в Европу, чем только что пойманные, и при мало-мальски удовлетворительном уходе выживают в клетках много лет. В Европе, как и в Северной Америке, удавов всегда с охотой покупают содержатели зверинцев, потому что странствующий зверинец без исполинской змеи потерял бы свою главнейшую приманку.
        Исполинские змеи, за которыми не слишком заботливо ходят, особенно которых содержат в недостаточном тепле и редко купают в теплой воде, подвержены многим болезням; в особенности они гибнут от так называемой гнилости рта - болезни, сходной с цингою. Пораженные ею змеи теряют аппетит, вероятно, потому, что растягивание пасти причиняет им сильную боль, худеют и, в конце концов, околевают, если искусной рукой не будет применено подходящее лекарство. В качестве подобного средства, Вернер рекомендует для небольших видов смазывание кисточкой краев челюстей и пасти алкоголем и прибавление спирта в воду для питья и купания. Другой болезнью является иногда болезнь кожи, похожая на проказу и вызываемая микроскопическим грибком; при этом часто вся кожа начинает гноиться, даже появляются глубокие язвы в мускулах, и змея должна избегать всякого движения. И в этом случае лучшим или, правильнее, предупредительным средством является регулярное купание. Кроме того, исполинские змеи, как и другие змеи, страдают от солитеров и других глистов, иногда в невероятном числе; с этими паразитами можно справиться, лишь смазывая жидким лекарством животное, даваемое змее в пищу. Понятно, что исполинской змее невозможно просто дать внутрь какое-либо лекарство.
        Мегастен пишет, что в Индии змеи были так велики, что могли совершенно проглатывать оленей и быков. Метродор рассказывает, что при реке Риндакус в Понте змеи были до того громадны, что хватали высоко и быстро летящих птиц. "Известно, что римский полководец Регул во время войны с карфагенянами в северной Африке у реки Баграда должен был обстреливать из больших метательных машин и штурмовать одну змею 120 футов длиной. Кожа и пасть ее хранились в Риме в одном храме до Нуманцийской войны. Этот рассказ тем более правдоподобен, что даже в Италии так называемые змеи-боа (удавы) бывают до того велики, что во времена императора Клавдия в брюхе одной такой змеи, убитой на Ватиканском холме, нашли целого ребенка. Боа сначала питается коровьим молоком и отсюда (от слова bos - бык) получил свое имя". Так пишет Плиний, и мы видим, что имя "боа", собственно, относится к исполинским змеям Старого Света. В том же смысле высказывается и Гумбольдт. "Первые сведения о громадном пресмыкающемся, - говорит он, - которое хватает людей и даже больших четвероногих, обвивается вокруг них и так раздробляет им кости, которое душит домашних и диких коз, - первые сведения эти получены нами сначала из Индии и с берегов Гвинеи. Как ни мало значит имя, но все-таки лишь с трудом привыкаешь к мысли, что удава обыкновенного (Boa constrictor) совсем нет на том полушарии, где Вергилий воспел страдания Лаокоона, повторяя сказание, заимствованное малоазиатскими греками у народов, живущих гораздо южнее. Так как боа Плиния был африканский или южноазиатский змей, то, конечно, Додэну следовало бы окрестить американского боа питоном, а индийского питона - боа". Теперь уже нельзя вернуть этого, исправить путаницу в понятиях: раз введенное в науку название не должно быть оставляемо без особенно важных причин. Итак, мы подразумеваем под именем "питон" великанов этого семейства в Старом Свете.
        Питоны (Python) отличаются от обыкновенных удавов главным образом тем, что у них и межчелюстные кости вооружены зубами, и нижние хвостовые щитки, как обыкновенно у змей, образуют два ряда. На некоторых губных щитках на обеих челюстях или лишь на нижней часто имеются углубления. Отдельные виды характеризуются также особенностями головного покрова - голова покрыта полностью либо отчасти мелкими чешуями или спереди более крупными табличными щитками - и, наконец, положением носовых отверстий сверху или с боков морды. Особенно богаты представителями данного рода Молуккские острова. Новая Гвинея и Австралия; вообще же распространение их строго ограничивается Старым Светом.
        Тигровый питон (Python molurus), или педдапода бенгалийцев, живет в большей части Индии; он является представителем настоящих питонов, которые отличаются тем, что у них покрыта щитками лишь передняя половина верхней части головы, а задняя, напротив того, покрыта чешуями; щиток морды и некоторые верхние и нижние губные щитки имеют углубления; ноздри находятся между двумя неодинаковой величины щитками.

Тигровый питон (Python molurus)
        Передние зубы на обеих челюстях довольно длинны; глаза малы, тело покрыто очень мелкими чешуйками, гладкими, без киля. Хвост настоящий хватающий, цепкий. Известно 7 видов, из которых 4 живут в тропической Африке, а 3 - в южной Азии. Длина тигрового питона достигает 6 м; более крупные экземпляры, если вообще и существуют, встречаются чрезвычайно редко. В среднем длина этого питона не превышает 3,5 м. Голова серовато-мясо-красная, темя и лоб светло-оливково-коричневые, спина светло- коричневая, посередине с серо-желтым налетом. Нижняя сторона тела беловатая; от носового отверстия через глаз и сзади угла рта вниз идет масляно-бурая полоса; такого же цвета пятна треугольной формы окружают глаза. На задней части головы и затылке находится большое пятно, книзу вилообразное, острием вперёд, или просто продолговатое. На спине ряд больших продолговато-четырехугольных пятен красновато-бурого цвета с черными каемками; эти каемки зубчатой или прямолинейной формы; частично пятна бывают с ярко-желтой серединой. Вдоль боков идут меньшие продолговатые пятна, соответствующие средним. Другими отличительными признаками являются: два передних и два задних лобных щитка; между последними и обоими теменными щитками много маленьких щитков и треугольные углубления в двух верхних и четырех нижних губных щитках; верхняя сторона тела покрыта мелкими чешуйками, расположенными в 60-75 рядов.
        Область распространения тигрового питона простирается от юга полуострова Индостан до подножия Гималаев. Согласно Буланже, он редко встречается на полуострове Малакка, Яве и на Цейлоне; но, по словам Хали, здесь еще 10 лет тому назад в плантациях корицы находили питонов 10 м длиной. Они вымерли вследствие увеличения города Коломбо.
        Среди индийцев еще и в настоящее время ходят об этих змеях рассказы, напоминающие сказки древних. Натуралистами и путешественниками собрано еще мало фактических данных об образе жизни питонов. Однако из них достаточно выясняется, что южноазиатские "драконы" нисколько не опаснее своих американских родственников, что они живут подобно им, с особенной любовью придерживаясь болотистых мест, затопленных рисовых полей, вообще держатся вблизи воды, но также не избегают и сухих скалистых мест и всюду охотятся за мелкими позвоночными. Очень большие экземпляры иногда нападают на молодых мунтжаков и мелких оленей, отсюда и могли произойти рассказы, что питоны умерщвляют животных величиной с нашего благородного оленя. Конечно, названные животные принадлежат к семейству оленей, но по величине, как всем известно, никогда не равняются нашей косуле, и при упоминании о них нужно всегда еще помнить, что в южной Азии водятся маленькие мускусные олени, которых не только туземцы, но и живущие там европейцы обыкновенно называют оленями. Хотя в Индии и теперь еще рассказывают сказки о нападениях на людей, а знаменитые художники изображают на основании "достоверных фактов" ужасные схватки между змеями и ласкарами, все это не введет в заблуждение того, кто привык разделять правдоподобное и невероятное. Даже в такой хорошей книге, как "Путешествие Новары", находишь утверждение, что путешественники видели на Манилле живого обыкновенного удава около 14 м длиной и 17 см толщиной; читая это, невольно думаешь, что, наверно, ни один натуралист не просматривал внимательно этих строк перед печатанием. Преувеличение всех подобных описаний неопровержимо выступает из действительно достоверных фактов. Шлегель, как первоначальный сотрудник, а потом руководитель одного из величайших музеев мира, имел возможность составить верное мнение. Он решительно утверждает, что индийские питоны больше 6 м принадлежат к величайшим редкостям. Его друг Буа, который в качестве путешествующего натуралиста провел много лет своей жизни на родине питона и обращал особенное внимание на пресмыкающихся, несмотря на самые ревностные поиски, никогда не мог добыть ни одного тигрового питона вышеуказанной величины. Маленькие млекопитающие составляют главную пищу змей, и лишь старые, крупные экземпляры иногда нападают на поросят или телят мелких видов оленей.
        Крупные млекопитающие и люди никогда не подвергаются опасности быть пожранными ими, и даже туземцы утверждают, что питоны никогда не нападают на детей. После подобных серьезных исследований легко решить, как относиться к следующему сообщению Клейера. "В королевстве Арраком, на границе Бенгалии, - говорит бравый голландец, - видели, как змея огромной величины напала, подле одной реки, на буйвола. Бой их представлял страшное зрелище. На расстоянии доброго пушечного выстрела слышался хруст костей буйвола, когда они раздроблялись силой его врага. Я купил подобную змею у одного охотника и нашел в ней, при вскрытии, целого оленя средней величины, со шкурой и волосами; в другой же - целого дикого козла, несмотря на его длинные рога, а в желудке третьего - целого дикобраза с его иглами. На острове Амбоин подобной змеей была проглочена даже одна беременная женщина".
        Подобные сказки сообщаются и другими старинными путешественниками, и, может быть, вследствие их Уоллес придает большее значение, чем следует, вышеупомянутым нападениям одного из видов питона на человека. По моему мнению, случающиеся иногда нападения питонов на человека никогда не совершаются намеренно, самое большее - по ошибке. Такое нападение испытал сторож Коп в Лондонском зоологическом саду, когда протянул одному из своих голодных питонов курицу, как всегда делал это при кормлении. Змея бросилась на нее и, вероятно, промахнулась, потому что дело было не задолго до линьки и ее глаза, как это обыкновенно бывает при подобных обстоятельствах, были мутны. Змея схватила большой палец Копа и в следующее мгновение обвилась вокруг его руки и шеи. Коп был один, но не потерял присутствия духа, а попытался другой рукой схватить голову змеи, чтобы освободиться от нее; но, к несчастью, змея так обвилась вокруг своей собственной головы, что сторож не смог ее достать и был вынужден лечь на пол клетки в надежде справиться со змеей. К счастью, два сторожа вовремя пришли Копу на помощь и не без усилий освободили от противника, который в противном случае мог уготовить ему участь Лаокоона. Подобные недоразумения возможны, как я знаю из собственного опыта; но на свободе питон только тогда нападает на человека, когда считает, что защищает собственную жизнь. Змея эта так же мало способна замыслить съесть царя вселенной, как какое-либо другое большое животное или, как это также рассказывали про нее, затеять бой с сильным королевским тигром. Хуттон, наблюдавший змей этого вида во время своего пребывания в Индии, видел, что одна из его пленниц сочла за благо снова выпустить схваченную и обвитую кошку, потому что та так упорно защищалась, что питон счел себя не в состоянии что-либо поделать с ней.
        Относительно питания, температуры тела и линьки в неволе тигрового питона Пинсон сообщает следующее. В течение жаркого времени года переваривание пищи продолжается 8, в холодную же погоду 38 дней. В холодное время в течение 113 дней всякая пища отвергалась, и при этом температура тела змеи упала с 28 до 23 градусов Цельсия. Линька наблюдалось четыре раза в год. Приведенное выше сообщение о размножении живущих на свободе южноазиатских питонов было вполне подтверждено наблюдениями над содержащимися в неволе. 1 января 1841 года заметили, как подробно описывают Валансьен и Дюмерил, в первый раз совокупление двух живших в Парижском Jardin des plantes тигровых питонов. До конца января змеи несколько раз совокуплялись. Со 2 февраля самка, которая в этот день проглотила кролика и 4 кг бычьего мяса, больше не ела, но начала равномерно увеличиваться в толщине. 6 мая она положила в течение 3,5 часа 15 яиц, одно за другим, собрала их в кучу и так свернулась над ними, что отдельные кольца ее тела образовали плоский свод, высшую точку которого заняла голова. В таком положении змея оставалась почти два месяца, с 5-го мая до 3 июля, когда вылупились детеныши. В течение этого времени несколько раз измеряли температуру между кольцами змеи и нашли, что иногда она на 10-12 градусов превышала окружающую. Змея лежала на яйцах в большом ящике, который снизу подогревался сосудами с горячей водой и мог быть нагрет до 25 или 30 градусов. Эта температура тщательно поддерживалась в течение всего времени и, вероятно, существенно содействовала достигнутым приятным результатам. Из 15 яиц вылупилось в вышеупомянутый день 8 змеенышей около 50 см длиной. В течение первых 16 дней они выросли, не принимая пищи, до длины 80 см, линяли в первый раз между 13 и 18 июля; вообще же, линяли до декабря того же года пять раз и начали есть только после первой линьки. Сначала им давали воробьев, которых они умерщвляли так же, как их родители; позже они получали сырое мясо и маленьких кроликов. Так как им давали столько корма, сколько съедят, то они отлично росли и к декабрю года своего рождения уже достигли длины 1,5-1,55, даже 2 м. Через 20 месяцев, 2 марта 1843 года, длина большинства была больше 2 м, или вчетверо превосходила их длину при рождении; один из них даже вырос до 2,34 м. Этот последний в первые полгода своей жизни съел 13, а во второй год - 22 кг пищи. Из этих фактов Гюнтер выводит, что трехметровый тигровый питон должен иметь около четырех лет от роду; из наблюдений, полученных в Лондонском зоологическом саду, мы узнаем, что в следующие 10 лет длина его может достигнуть 7 м.
        В южной Азии тигровые питоны ловятся и охотно содержатся в неволе, хотя и не всеми народностями. По словам Мартенса, китайцы с удовольствием видят ту или другую исполинскую змею в своих джонках и считают ее залогом счастья, если она что-либо ест, и несчастья, если она покинет джонку. На судах, равно как и в жилищах, где ее держат, она ревностно охотится за крысами. Старик Валентин рассказывает, как ловко она это делает: не шевелясь, она позволяет крысам бегать по своему телу, но потом, как только они оказываются на удобной дистанции, она вдруг хватает и обычным способом душит и пожирает дерзкую тварь. Признавая полезность питона, его охотно оставляют жить в надворных постройках домов, особенно в хлебных амбарах; может быть, вследствие этого или помня о хорошей еде на китайских судах, он нередко посещает суда и дома, куда ее вовсе не приглашали. Так, в 1840 году заметили одного питона на корме военного судна, которое стояло на якоре в 3-4 морских милях от берега вблизи Сингапура, и не нашли ничего лучшего, как застрелить просящего о гостеприимстве пришельца. Так же в один прекрасный вечер Уоллес был испуган появлением питона в своем доме на Амбоине. "По вечерам, - говорит он, - я обыкновенно сидел, читая, на веранде, будучи готов к ловле насекомых, привлекаемых светом.
        Раз, вечером, около 9 часов, я услышал страшный шум и шуршание над собой, словно тяжелое животное медленно ползло по крыше. Шум скоро прекратился, я перестал о нем думать и пошел спать. На другой день после полудня, как раз перед обедом, я, утомленный дневной работой, лежал на кровати и читал; взглянув вверх, я увидел большую массу чего-то, которую раньше не замечал. Внимательно рассмотрев, я различил желтые и черные пятна и сначала принял это за щит черепахи, который засунули туда между стропилами и крышей, чтобы убрать с дороги. Но при дальнейшем наблюдении предмет преобразился в большую свернувшуюся в клубок змею, и я мог уже разглядеть, как раз посредине колец, ее голову и блестящие глаза. Теперь объяснился шум прошлого вечера. Питон влез на один из столбов дома, пробрался под крышей на один метр над моей головой и там удобно растянулся, а я всю ночь благополучно проспал непосредственно под ним. Я кликнул обоих моих слуг, которые препарировали птиц, и сказал: "На крыше большая змея". Но оба, как только я показал им ее, бросились вон из дома и меня уговаривали выйти вон. Так как я видел, что они слишком трусливы, что бы что-либо предпринять, то позвал с полдюжины работников с плантации. Они стали совещаться. Один из них, уроженец Буру, где очень много змей, сказал, что он легко вытащит ее, и тотчас умело принялся за дело. Он приготовил петлю из ротанга, взял ее в одну руку, а в другую длинную жердь и стал толкать ею змею, пока она не начала медленно развертываться. Он действовал так, пока не надел ей петлю на голову, осторожно подвинул вниз на туловище, затянул и стащил змею вниз. Змея обвилась вокруг подпорок стропил и столбов с намерением оказать сопротивление своему врагу, поэтому вышла большая возня. Наконец туземец схватил ее за хвост и бросился из дома; он понесся так быстро, что змея казалась ошеломленной; он попробовал ударить ее головой о дерево, но промахнулся и должен был выпустить, после чего испуганное животное спряталось под лежавший поблизости гнилой ствол дерева. Но ее снова выгнали, опять поймали за хвост и на этот раз счастливо с размаху ударили головой о дерево, после чего легко убили топором. Она была около 4 м длины, очень толста и была бы в состоянии наделать много бед, так как могла бы проглотить ребенка или собаку".
        Не знаю, почему Уоллес считал столь небольшую змею способной на такое тяжкое злодеяние, так как он, насколько я мог заметить.
        во всем своем сочинении не сообщает ни одного наблюдения, которое оправдывало бы подобное его мнение. Я привел выдержку из его сочинения, чтобы показать, как сильно боятся исполинских змей. Еще яснее видно это из одного рассказа Добсона о ловле тигрового питона. Один подобный питон забился в сад в предместье города Калькутты и здесь расположился на манговом дереве, оттенявшем маленький пруд. Попробовали спугнуть змею, и для этого один человек влез на дерево, чтобы стряхнуть ее с ветки, на которой она свернулась. Но вдруг змея развернулась и бросилась в находившийся внизу пруд. Нападавший на нее человек, боявшийся, что змея может обвиться вокруг него, тоже бросился вниз, свалился по другую сторону от дерева на землю и при этом едва не сломал себе шею. Змея исчезла под водой и в следующие полчаса не появлялась; с тех пор, почти целый месяц, ее вообще больше не видали, пока наконец ее снова не заметили на берегу того же пруда на другом манговом дереве. Когда сюда прибыл Добсон, он нашел, что она снова переменила место, но опять выбрала манговое дерево и на значительной высоте свернулась на развесистой ветке. Туземцы объяснили ее пристрастие к деревьям, говоря, что исполинские змеи влезают на деревья, когда голодны, чтобы ловить здесь ночующих птиц. Тогда наш наблюдатель прежде всего сфотографировал змею, и так как эта работа могла быть исполнена лишь с трудом, то в тот же день оказалось слишком поздно, чтобы попытаться поймать ее. Поэтому при помощи подачки на водку побудили туземного садовника покараулить змею до следующего утра. Между тем известие о присутствии змеи распространилось в тот же вечер еще далее, и на следующее утро в саду появились люди, тоже желавшие поймать гадину; за еще более крупную подачку они также заручились помощью садовника. При этом они старались обещанием щедрого вознаграждения уговорить туземцев поймать змею, но охотников взяться за это опасное дело не нашлось. Вновь прибывшие люди вернулись обратно в город искать подмогу. Садовник, желавший получить третий куш, воспользовался их отсутствием и сообщил о происшедшем некоторым соседям, услугами которых воспользовались для Добсона. Эти пришли с заклинателем змей, несколькими сетями и многими рабочими и усердно принялись расстраивать планы других.
        Заклинатель змей влез на дерево и попробовал уговорить змею оставить свое место. Но она не исполнила его желания и сильно укусила за руку, потом вдруг быстро развернулась и попробовала скрыться, как ранее, но на этот раз пруд был слишком далеко, и она упала на сухую землю. В то же мгновение кули закутали ее сетями и торжественно понесли прочь, к великому разочарованию другой компании, которая в этот момент снова появилась на месте действия и тоже привела с собой заклинателя змей и большое число кули. Добсону пришлось почти месяц продержать питона в клетке, прежде чем удалось отослать его. Один капитан, которого он пробовал уговорить перевезти питона в Англию, сказал, что лучше возьмет что угодно на борт, только не змею, и отказался взять с собой прочно упакованное в ящик животное. Другой капитан оказался достаточно разумен, чтобы смотреть на названный ящик как на кладь, которая не может внушать никакого страха.
        Южноафриканский питон (Python sebae natalensis) распространен лишь в восточной части южной Африки; у него оба передних лобных щитка длиннее следующей за ними средней пары лобных щитков, а эти почти такой же величины, как задняя пара; остальные головные щитки, за исключением непарного теменного щитка, малы и неправильной формы; передний щиток морды с двумя углублениями, между тем как оба передних верхнегубных щитка с каждой стороны имеют по одному углублению.

Южноафриканский питон (Python sebaenatalensis)
        Все три пары лобных щитков почти одинаковой ширины; туловище покрывает от 65 до 70 рядов чешуи. Основной цвет передней трети тела - красивый желто-бурый; остальная верхняя часть тела более темного оливково-бурого цвета; нижняя сторона тела красивого красновато-белого цвета; большую часть верха головы занимает черно-бурое пятно, обращенное острием вперед; по всей верхней стороне тела тянется ряд переплетенных в виде цепи пятен черно-бурого цвета, продолговато- четырехугольных, более или менее прямоугольных или косых, у краев часто сливающихся, обыкновенно неодинаковых и неодинаково расположенных; эти пятна продолжаются до конца хвоста как темная полоса между двумя желтыми продольными полосами.
        Напротив, у распространенного по всей западной и центральной Африке иероглифового питона (Python sebae) передние лобные щитки лишь такой же длины, как средние, или короче и в то же время гораздо уже последних; третья пара лобных щитков значительно меньше средней пары; два теменных щитка лежат рядом; но углубления в щитках морды и в щитках верхней губы расположены так же, как у южноафриканского питона. Около 80 рядов чешуи покрывают середину туловища. Верхняя сторона головы настолько покрыта темно-бурым или черноватым стреловидным пятном,что сбоку остается лишь узкая бело-желтая полоса. Тело покрыто по серо-желтому фону буроватым и пятнами разнообразно меняющегося вида - внутри они по большей части светлее, чем у краев; кроме того, замечаются поперечные полосы, которые, как и пятна, с каждой стороны выходят от темной, книзу переходящей в светло-желтый фон продольной полосы. Нижняя сторона тела серо-желтая; боковые края брюшных щитков с каждой стороны украшены продольным рядом маленьких черноватых пятен.

Иероглифовый питон (Python sebae)
        Старый Босман правильно заметил, как подтверждается позднейшими путешествен- никами, что именно этому виду должно принадлежать название "змея-идол" (Abgottschlange), потому что именно ей на Гвинейском берегу поклоняются в храмах-хижинах, где ее содержат жрецы. По рассказам француза Марше, обожание этой змеи имеет серьезную причину. Когда однажды войско короля племени вайда стояло в боевом порядке, от врага приползла змея-идол; она так доверчиво и кротко вела себя и была такая ручная, что всякий мог ее ласкать. Главный жрец взял ее в руки и сделал предметом поклонения. Негры упали ниц, чтобы молиться новому божеству, затем мужественно ударили по врагу и обратили его в бегство. Кому, как не змее, были обязаны они такой удачей?! Ее чудодейственная сила блестяще обнаружилась, и потому сочли необходимым выстроить ей храм и собрать сокровища на его содержание. Ее возвели в сан покровительницы войны, земледелия и торговли, и она, по-видимому, оказала замечательные услуги, потому что вскоре первый храм уже не мог вмещать всех поклонников. Пришлось возводить новые постройки, чтобы поклоняться ей; для ее культа нашлись жрецы и жрицы; ежегодно отыскивали прекраснейшую девушку и посвящали ее змее. Сначала, может быть, верующие являлись и добровольно; позже их принуждали к служению змее силой. Вооруженные тяжелыми дубинами жрецы рыскали в поисках девушек; противившейся их священному выбору грозили хотя и не проклятием и костром, но все-таки дубиной. Жрецы забирали самых красивых девушек, которые должны были считать высокой честью для себя обручение с фетишем. Сначала их учили петь гимны и исполнять священные танцы, потом им обрезали волосы и вырезали на коже священные знаки. Достойно приготовив девушек к обручению с фетишем, их отводили в темный подземный покой, шумной музыкой, пением и танцами восхваляя их высокую судьбу. По возвращении из священной пещеры девушка получала титул змеиной невесты, но, несмотря на это, могла потом выходить замуж по собственному выбору; избранный ею счастливец выказывал ей высочайшее почтение и подчинение. Но о том, что происходило с ними в пещере, девушки должны были хранить полное молчание; если же они позволяли себе болтать, то жрецы забирали их и убивали, уверяя всех, что змея уничтожила их, мстя за себя.
        По уверению Маттьюса, иероглифовый питон ловит не только коз, овец и свиней, но нападает и на леопардов. Туземцы утверждают, что в болотистых местах низменной части страны, где человек не преследует эту змею, она достигает громадной величины и силы и может съесть даже буйвола; короче, опять является на сцену старая сказка о драконах. Для человека же иероглифовый питон опасен будто бы лишь тогда, когда он находит его спящим*.

* На человека иероглифовый питон нападает лишь в целях самообороны, нанося при этом серьезные укусы.

        Относительно образа жизни этого питона, особенно же о его хищничестве и о пожирании им добычи, Маттьюс рассказывает подобные же сказки, приводимые ниже. "Обыкновенно, - пишет он, - эта змея держится в болотистой местности, и здесь иногда случается видеть, как она осматривается, подняв голову над травой 3 фута высотой". Нападение ее на добычу и умерщвление последней описываются нашим автором довольно правильно, но он положительно утверждает, что, сжимая жертву, иероглифовый питон раздробляет ей все кости, повторяя это в двух-трех различных местах тела. Умертвив добычу, питон этот будто бы делает обход в полмили в диаметре, чтобы посмотреть, нет ли вблизи кого-либо из его врагов; из этих врагов для него всех неприятнее одна порода муравьев или термитов; когда змея проглотит добычу и, словно мертвая, лежит, переваривая пищу, в таком положении от 3 до 5 дней, в зависимости от величины и свойств добычи, на нее нападают муравьи, проникающие через все отверстия ее тела, и в самое короткое время пожирают беззащитное пресмыкающееся.
        Из этого описания видно, что Маттьюс не собирал самостоятельных наблюдений, а записывал не выдерживающую критики болтовню туземцев. Если мы примем, что африканские исполинские змеи принадлежат к сходным между собою видам или ведут приблизительно одинаковый образ жизни, то, сводя здесь действительно наблюдавшиеся факты, мы получим следующее описание жизни этих пресмыкающихся. Южноафриканский и иероглифовый питоны, по-видимому, нигде особенно не многочисленны, но и не совсем редки; они вытеснены только из населенных местностей. Старые экземпляры, длиной 6 м и более, принадлежат к величайшим редкостям; даже экземпляры в 5 м лишь в исключительных случаях попадаются на глаза наблюдающим и коллекционирующим натуралистам. Барт упоминает, что его людьми у озера Чад был убит питон в 6 м длиной; Руссегер тоже говорит об одном необычайно большом питоне, убитом во время путешествия в Сенааре. Мне самому пришлось измерить только двух - в 2,5 и 3,15 м. Последний в глазах суданцев казался настоящим чудовищем. Швейнфурт говорит об одном убитом иероглифовом питоне почти в 5 м и о другом виденном - в 6 м. По измерениям экспедиции Гюсфельдта в Лоанго эти змеи в среднем достигают длины 4 и 5 м; свыше 6 м не измерено ни одной. Отсюда легко можно судить, что следует думать, когда рассказывают о змеях 10-16 м длиной**.

* * Официально зарегистрированная длина иероглифового питона 9,81 м. Такой экземпляр был пойман в Бингервилле (Кот- д'Ивуар).

        Возможно, что иероглифовый питон многочисленнее, чем думают, потому что он по большей части прячется в зарослях травы и кустов и начинает бродить лишь после захода солнца. Все иероглифовые питоны, которые попадались нам или о которых мы слышали рассказы, очевидно, были потревожены среди отдыха и старались как можно быстрее уйти прочь, как только замечали, что их обнаружили. Довольно часто люди проходят или проезжают верхом близко от отдыхающей змеи этого вида, не замечая ее, потому что она не находит нужным двигаться; между тем, ее, несомненно, заметили бы с помощью приученных к охоте лошадей или охотничьих собак, которым она выдает себя своим запахом. Весьма понятно, что, вследствие такой редкости встреч с иероглифовым питоном, во всей Африке господствует полное неведение относительно его образа жизни. Мало знают даже о добыче, за которой он охотится; именно поэтому живое воображение туземцев тешится бессмысленнейшими россказнями, которые находят отклик даже в сообщениях европейских путешественников и в естественно-исторических книгах. "Содрогаешься, - уверяет Ласепед, - когда читаешь в рассказах путешественников, проникавших в глубину Африки, как огромное животное, подобное большому, длинному, тянущемуся вперед бревну, ползет извиваясь в высокой траве и кустах. Уже издали замечаешь борозду, прокладываемую извивами его тела в сгибающихся под ним травах и растениях, и видишь целые стада антилоп и других преследуемых им животных, убегающих от него. Чтобы оградить себя от его силы и убийственной пасти, в этой огромной пустыне остается одно средство - поджечь траву, уже наполовину высушенную солнцем. Всякое другое оружие бессильно против взрослого и особенно против, голодного питона. Избежать смерти можно только, предав пламени всю местность вокруг себя и таким образом противопоставив стену огня преследованиям чудовища. Реки и даже рукава моря не удерживают его, потому что оно плавает и среди бушующих волн. Высочайшие деревья также представляют плохое убежище, потому что змея эта быстро влезает до самых высоких вершин". Ласепед подкрепляет это описание несколькими рассказами путешественников, уверяющих, что в желудке африканских исполинских змей находили не только крупных животных, например ланей (Ceirvus damcu которых, как известно, совсем нет в западной Африке), но и людей. Упоминаю снова об этих бессмысленных баснях лишь потому, что убедился: сколько раз их ни опровергай, никогда не будет лишним. В действительности ни одна африканская исполинская змея, как бы ее ни называли и каков бы ни был ее образ жизни, не охотится за млекопитающими крупнее косули или овцы; уже подобная добыча, несомненно, является редким исключением. Я знаю лишь немного надежных сообщений о столь крупной добыче питонов.
        Во время пребывания Саважа в западной Африке он узнал, частью по собственным наблюдениям, частью по слухам, что исполинские змеи около 5 м длиной два раза хватали и обвивали небольших собак и раз схватили маленькую антилопу. Собак можно было спасти из ужасных тисков, начав колотить и колоть змей. Одна из собак долго твердо помнила испытанное нападение и боялась всего и всех. На одну из этих собак питон напал днем, на другую, как обыкновенно, ночью. Ночью же одна исполинская змея посетила хижину негритянки, чтобы рядом с ее постелью овладеть курицей.
        Одно подобное происшествие живо и увлекательно описывается Швейнфуртом: "В одной из глубоких расселин земли, превращавшихся во время дождей в два сливающихся ручья, мой спутник скрывался вместе со своим ослом; я же в высокой траве ранил маленькую антилопу. Я видел, как она скакала через траву по направлению ко мне, и ждал, что она вот-вот упадет. Вдруг я услышал, как антилопа издала короткий блеющий крик, и в то же мгновение она исчезла с моих глаз, словно упала в яму. Я пошел через высокую траву к месту, где видел ее в последний раз, но ничего не мог найти. Мои движения сковывали два ружья, которые я нес; но, зная, что зверь должен находиться на резко ограниченном участке, между двумя потоками, я старательно продолжал искать. Наконец я увидал антилопу лежащею близко передо мной; она отчаянно двигала ножками, плотно притянутыми к земле каким-то предметом, которого я не мог разобрать. Мне показалось, словно какой-то нубиец набросил на мою добычу свой грязный набедренный платок. Я подошел на шаг ближе и совершенно ясно разглядел исполинскую змею, которая трижды обвилась вокруг тела антилопы; голова змеи, вцепившейся в одну из задних ног жертвы, была отнесена далеко назад". Ниже я расскажу, как Швейнфурт убил эту исполинскую змею, а здесь лишь замечу, что она и антилопа почти уравновешивали друг друга на спине осла. Наконец, Фалькенштейн убил, как он пишет мне, змею 6 м длиной, у которой в теле оказалась взрослая антилопа, еще так мало переваренная, что ею могли воспользоваться для составления скелета, за исключением недостававшей головы.
        Я повторяю, что иероглифовый питон лишь в исключительных случаях нападает на таких крупных и тяжелых животных, чтобы пожрать их. Обыкновенно он довольствуется гораздо более мелкой дичью, особенно зайцами, земляными белками, крысами и другими живущими на земле грызунами. Эти и различные сухопутные птицы, вероятно, чаще всего подвергаются его преследованию. В желудке одного из исследованных мной иероглифовых питонов я нашел цесарку, и с этим согласуется одно сообщение Драйсона. Он рассказывает, что в Натале однажды видел, как маленькая дрофа несколько раз взлетала, и, подъехав ближе, заметил, что ее упорно преследует южноафриканский питон. Когда Драйсон появился на месте действия и убил вкусную птицу, змея сочла благоразумным как можно проворнее удалиться; но ревностный охотник, давно уже желавший добыть подобное пресмыкающееся, после хорошей охоты настиг ее и ударом дубины убил или, по крайней мере, оглушил. Фалькенштейн пишет мне дальше, что одна змея на западном берегу Африки хотела украсть курицу, так сказать, на его глазах, что змеи эти чаще всего ловятся в овечьих хлевах, привязываются неграми на веревку из травы и так отводятся для продажи европейцам.
        Наконец, Андерсон утверждает, передавая рассказы туземцев, что названные змеи питаются преимущественно даманами; это тоже, может быть, справедливо. "Эта змея встречается гораздо чаще, чем думают, пишет Пехуэль-Леше из западной Африки, потому что ее нечасто видят, так как она обыкновенно лишь ночью выползает из зарослей и лесов саванн на открытые участки.
        По правдоподобным рассказам туземцев, она охотно подвеш и вается к ветвя м деревьев, стоящих у опушки зарослей кустов, и караулит тут добычу. Близ миссии в Ландане один из охотящихся так питонов раз утром схватил даже полосатого волка, на жалобный крик которого мы побежали и поспели вовремя, чтобы освободить его. Густая растительность мешала нам решить, обвилась ли змея вокруг своей добычи или лишь вцепилась в нее зубами; мы видели только, что питон отцепил свою хвостовую часть от ветки одного дерева на высоте роста человека, и ясно слышали, как он шлепнулся на землю. В Чинчочо мы держали в деревянной клетке кроме ядовитых змей также много питонов; самый крупный из них раз вечером выломал одну доску и ушел из клетки. Вероятно, в поисках крыс он заполз в хижину нашего надсмотрщика и прополз вплотную между горевшим там ярким огнем и сидевшими около него и болтавшими людьми. Совершенно бледный от ужаса надсмотрщик сообщил нам о происшествии. Я прибежал в хижину с ружьем; мой Мулек, светивший мне головней, поднял циновки, свешивавшиеся с приподнятой кровати. Там лежал свернувшись в углу и тараща на нас глаза посетитель, очень испуганный шумом. Я раздробил ему выстрелом голову и шею. Отчаянно смелый юноша, Мулек схватил извивавшуюся гадину за хвост и вытащил ее к собравшимся снаружи любопытным, которые, естественно, с криком бросились врассыпную. Повеселевшие обезьяны тоже пришли в величайшее возбуждение и издавали свою характерную трескотню. Упомянутая уже выше змея, которую Фалькенштейн застрелил недалеко от устья Куилу, наевшись досыта, предавалась кайфу; она злобно фыркала и шипела, когда мы ее дразнили, и много раз выбрасывала в нашу сторону, на целый метр, свою голову с раскрытой пастью.
        В соседней с нашим селением фактории раз ночью питон проник в хлев и вследствие поднятого козами шума был замечен как раз в ту минуту, когда он держал, обвивши, самого крупного козленка. В факториях Массабе и Виста два других питона среди белого дня поймали по курице. Живущий у устья Куилу торговец Рейс завел себе хорошенький выводок гусей, но, в конце концов, из-за питонов лишился всех своих гогочущих питомцев, кроме старого белого гусака, умевшего спасаться от преследований змей. Питоны приплывали с материка через пролив к острову, на котором жил Рейс. Во время нашего пребывания у него одна змея высадилась как раз во время обеда, но была встречена криками людей, тотчас снова бросилась в воду и так ловко ныряла, что мы не могли ни разу по ней выстрелить. Вред, причиняемый питонами, ограничивается кражей мелкого скота и домашней птицы. При нападении они защищаются, шипят и яростно стараются укусить. Ходячие рассказы о том, будто бы они умерщвляют даже буйволов и леопардов, отрицаются умными и понимающими охоту туземцами. Они утверждают, что питон особенно охотно ест яйца, но преимущественно питается крысами и куриными птицами и т. д.; свою добычу он хватает пастью, трясет маленьких барахтающихся животных, пока они не околеют, и лишь более крупных душит, обвиваясь вокруг них. Туземцы рассказывают также, что вспугнутый или преследуемый днем на открытом месте питон чаще всего высоко поднимается, чтобы осмотреться среди окружающей его растительности, но всегда убегает от человека, пока может это сделать, или держится совсем тихо, пока человек не пройдет мимо".
        Относительно размножения питонов туземцы ничего не могли сообщить нам. Что иероглифовый питон в этом отношении не отличается от своих азиатских родственников, мы узнали поймав, и содержа в неволе этих животных.
        В июне 1881 года два питона этого вида спарились в Лондонском зоологическом саду, и к середине декабря было замечено, что самка очень увеличилась в объеме. Сторож, знавший, что животное ничего не ело в течение многих недель, счел ее больной и лишь за несколько дней до 13 января узнал истинную причину необычайного явления. На утро названного дня он заметил, что змея-самка в течение прошедшей ночи снесла большое количество яиц почти 100, как оказалось после, и свернулась на них уже описанным выше способом. По-видимому, во время кладки змея постоянно кружилась и клала одно яйцо за другим. Ни одно из них ничем не соединялось с другими; позже вся куча, однако, крепко склеилась вследствие клейкой скорлупы, и, кроме того, яйца были так сдавлены тяжестью лежащей сверху матери, что совершенно потеряли свою первоначальную форму. В таком положении самка оставалась до 4 апреля и в течение всего этого времени лишь изредка покидала яйца, и всегда ненадолго, дольше - только 4 марта, когда она линяла.
        Линька, занимающая у здоровых змей самое большее 3 или 4 часа, на этот раз продолжалось полных 10 часов, и верхняя кожа отделялась лишь маленькими лоскутками, что всегда является признаком нездоровья змеи.
        Зная о наблюдениях Валансьена, и в настоящем случае измеряли температуру, между кольцами змеи, применяя для этой цели специально устроенные, в высшей степени чувствительные инструменты. Хотя результат измерений был совсем иной, однако было установлено, что температура тела у самки выше, чем самца, а температура между кольцами еще значительнее температуры внешних частей тела. Например, при температуре воздуха 14,8°С температура внешних частей тела самца равнялась 21,2°, самки 22,8°; температура между кольцами самца 23,8°, между кольцами самки 27,6°; в одном случае, 2 марта, при 15,6° в воздухе измерение дало 22° для внешней и 24,11° для внутренней температуры самца, а для самки 28,9° для внешней и 35,6° для внутренней температуры; таким образом, разница в пользу самки оказалась от 6,9 до 11,2°С.
        4 апреля заметили, что яйца начали гнить, и так как нельзя было ожидать благоприятных результатов, потому что змея уже почти 10 недель лежала на них и, кроме того, постилась почти 32 недели, то яйца были удалены. Ближайшее исследование обнаружило в 56 из них отчасти развившихся зародышей, среди которых один достиг длины около 29 см. Уже были видны щитки, окраска и рисунок кожи, т, е. детеныш развился почти до вылупления. Остальные исследованные яйца представляли, за исключением одного, испортившуюся жирную массу, и нельзя было понять, были ли они оплодотворены. В вышеупомянутом единственном яйце живого зародыша замечали еще 15 дней спустя после того, как яйцо было отобрано у самки. Змея, выказывавшая сильное беспокойство после удаления яиц, около месяца спустя снова переменила кожу, начала есть как обыкновенно и с тех пор чувствовала себя отлично. В новейшее время, между прочим, Чапер наблюдал на Золотом Береге размножение иероглифового питона на свободе и ему случилось спугнуть самку с яиц в дуплистом дереве.
        Суданцы, отлично знающие, что иероглифовый питон не опасен, при охоте на него пользуются простыми дубинами, потому что достаточно одного сильного удара по голове пресмыкающегося, чтобы убить его. Мы испытали, что его также легко убить выстрелом дробью средней величины. Подстреленные исполинские змеи, особенно больно раненные, по-видимому, пробуют защищаться. "Швейнфурт, увидав упомянутую выше антилопу во власти исполинской змеи, отошел назад, насколько считал нужным для удобства выстрела, потом выстрелил; в то же мгновение питон встал дыбом перед его глазами, взвившись прямо вверх больше чем на метр. Потом, как говорит Швейнфурт, он снова опустился и с невероятной быстротой бросился на меня. Но лишь передняя половина его тела оказалась способной двигаться, остальная часть туловища осталась на земле парализованной, потому что позвоночный хребет был сломан. Когда я убедился в этом, я схватил свой дробовик, выстрелил, снова зарядил и стрелял до тех пор, пока гадина не перестала шевелиться. Я стрелял почти наугад, потому что не поспевал следить за движениями змеи". Этот естествоиспытатель убедился и при других случаях, что исполинских змей можно убивать обыкновенной дробью.
        В Восточном Судане я узнал, что убитых иероглифовых питонов туземцы, прежде всего, употребляют в пищу; их мясо, приправленное солью и красным перцем, разваривается как можно мягче и потом поедается с таким же великим удовольствием, как мясо крокодила. Так как мы много слышали о хорошем вкусе его, то я приказал и для нас приготовить описанным образом кусок мяса. Кушанье это имело многообещающий, белоснежный цвет и действительно приятный вкус, напоминающий вкус куриного мяса, но было так твердо и вязко, что мы едва могли его разжевать.
        По словам Гейглина, и негры племени дор на Белом Ниле едят мясо этой исполинской змеи, между тем как негры динка, живущие на той же реке, по наблюдениям Швейнфурта, считают несъедобными всех ползающих тварей, и особенно высокопочитаемых ими змей, а из всех пресмыкающихся едят единственно черепах. Напротив, некоторые племена западной Африки считают исполинских змей изысканным кушаньем; по словам Саважа, они даже варят из кожи и внутренностей суп, который, по их мнению, превосходит все другое.
        Ливингстон сообщает нам, что бушмены охотно едят южноафриканских питонов. Напротив, по сведениям Смита, другие туземцы южной Африки редко решаются преследовать этих змей, так как чувствуют к ним необычайный страх и считают, что они могут иметь известное влияние на их судьбу и что тот, кто нанесет какой-либо вред исполинской змее, неминуемо рано или поздно поплатится за свою дерзость. Пестрая кожа питонов для суданцев еще важнее их мяса; суданцы, а также негры, живущие по Белому и Голубому Нилу, применяют ее для всевозможных украшений, и притом с величайшим вкусом, особенно как украшения оправ ножей, амулетов, письменных и денежных сумок и т. п. Некоторые народности, например готтентоты, считают, что жир питонов обладает в высшей степени целебными свойствами, потому он еще тщательнее сохраняется, чем мясо, и принимается больными с полной верой, а потому часто и с пользой. По словам Швейнфурта, в Судане существует подобное же воззрение, но целебные свойства жира распространяются только на ушные болезни.
        В зоологических садах и странствующих зверинцах африканские питоны, особенно иероглифовый, встречаются не реже своих американских родственников. Они, по-видимому, так же легко, как последние, привыкают к своим хозяевам и при соответствующем уходе отлично выживают в неволе*.

* Любопытно, что иероглифовый питон был первым из позвоночных животных, которые заселили вулкан Кракатау после его опустошительного извержения в 1888 году.

        Один питон, живущий в Австралии и Новой Гвинее, отделяется от своих родичей в особый род ромбические, или водяные, австралийские питоны (Moreliа), потому что отличается от них более боковым положением ноздрей и устройством головных щитков. Каждая ноздря открывается среди одного неразделенного щитка; на голове только сзади переднего щитка имеются две более крупные пары щитков, остальная голова покрыта мелкими неправильными чешуями; на переднем щитке и обоих передних щитках верхней губы имеются углубления.
        Ромбический питон (Morelia spilota) может считаться красивейшей из исполинских змей. Его окраска черного и желтого цвета в высшей степени разнообразного рисунка. Голова часто черного цвета с желтыми пятнами, верхняя часть тела усеяна блестящими желтыми ромбами по сине-черному фону; нижняя сторона светло-желтого или соломенно-желтого цвета с серо-черными поперечными полосами и пятнами. У середины тела можно насчитать 4550 рядов чешуи. Согласно Беннету, эта змея достигает в длину 45 м. Под названием ковровая змея часто различают другой вид, но Беннет справедливо считает его разновидностью первого.
        По наблюдениям Лессона, ромбический питон живет преимущественно в сырых местах, часто в самой воде, по уверению же Старого Бушмена на открытых местах, в сухую погоду, по большей части на равнинах, где лежит свернувшись в каком-нибудь углублении.В жаркое время года он приближается к воде и охотно держится общественно. Его пища состоит из мелких сумчатых крыс, мышей и птиц; у одного исследованного Беннетом экземпляра в желудке оказался кузу лисий, который был так мало поврежден, что его смогли препарировать и выставить в австралийском музее рядом с его убийцей. Однажды, рассказывает Старый Бушмен, я видел, как этот питон очаровывал стайку маленьких лесных птичек. Он лежал под свалившимся деревом, на сухих ветках которого резвилась большая стая птичек, перепархивая и щебеча. Движения змеи были в высшей степени грациозны: она наполовину приподнялась, нагибала голову вперед и назад, двигала языком и, очевидно, старалась приманить жертву и привлечь ее к себе; вдруг она увидела меня и поспешно скрылась.
        Этот вид питонов также скоро привыкает к неволе и даже до некоторой степени приручается. Беннет держал в клетке одного ромбического питона 2,5 м длиной и позволял ему иногда обвиваться вокруг своей руки. При этом змея единственно с целью крепко держаться так сжимала руку, что рука несколько часов потом плохо двигалась.

Ромбический питон (Morelia spilota)
        К представителям ложноногих относятся и удавы, к которым принадлежит значительная часть настоящих исполинских змей. Их тело очень вытянутой формы; хорошо образованная голова по большей части явственно отделяется от туловища; шея сравнительно тонка; туловище сжато с боков и сверху немного углублено вдоль посредине; хвост в различной степени способен свертываться и цепкий; голова часто покрыта вместо щитков чешуями; нижняя сторона хвоста одета широкими, всегда расположенными в один ряд щитками. Зубы сидят в верхней и нижней челюсти, на нёбной и крыловидных костях, но не на межчелюстных.
        На первом месте мы поставим род удавчиков (Еrух), так как он имеет представителя и в Европе. От остальных ложноногих удавчики отличаются главным образом очень коротким хвостом, который не может свертываться и, вообще, гораздо менее подвижен, одетой мелкими чешуйками головой, явственным продольным желобком на середине подбородка, окраской и образом жизни. Тем не менее они очень близки к удавам как по внешним, так и по внутренним признакам. К уже перечисленным признакам рода можно прибавить, что передние челюстные зубы удавчиков лишь немного длиннее задних и что их очень мелкие чешуйки могут быть гладки или килеваты. Тело их умеренной длины и вальковато, голова несколько удлинена, рыло широко закруглено, глаза малы, зрачок вертикальный, разрез рта широкий. Ни один из губных щитков не имеет ямкообразного углубления.
        В отличие от настоящих исполинских змей, предпочитающих всем другим местности, богатые водой и растительностью, удавчики, соответственно их немецкому названию (Sandschlangen - песчаные змеи), живут именно на очень сухой и по возможности состоящей из мелкого песка почве степей и пустынь и охотятся здесь более под землей, чем на ее поверхности. Этот род, в котором до настоящего времени различают лишь 56 видов, живет в южной Европе, западной и южной Азии и северной Африке*.

* Сейчас насчитывают 10 видов удавчиков рода Еrух.

        Западный удавчик (Eryx jaculus) служит представителем этого рода в юго-восточной Европе. Он достигает в длину 66, самое большее 77 см, и его легко узнать и отличить от других европейских змей по короткому, тупо закругленному хвосту, маленькой, не отделенной от тела голове, одетой сверху мелкими, неправильными, кзади даже чешуеобразными щитками, и по шпорцевидным придаткам по бокам заднепроходной щели, которые представляют зачатки ног. Тело покрыто приблизительно 45 рядами чешуи, которые гладки и лишь на хвосте слабокилеваты.
        Лежащие сбоку ноздри очень узки, глаза малы. Основной цвет верхней стороны более или менее яркий желтовато-серый, который может переходить у некоторых экземпляров в ржавый, у других в соломенный. Голова, за исключением черноватой полоски с каждой стороны, тянущейся от заднего края глаза к углу рта, одноцветна и разве что на затылке разрисована двумя широкими, посредине соприкасающимися черноватыми или темно-бурыми полосами; верхняя сторона тела и хвоста украшена расположенными в четыре продольных ряда более или менее четырехугольными пятнами того же цвета, которые самым различным образом сливаются между собой и благодаря разным оттенкам цвета образуют рисунки, похожие на ковер. Нижняя сторона всегда значительно светлее, или одноцветна, или имеет черные пятна. Наблюдались различные разновидности.
        Область распространения западного удавчика ограничивается в Европе Балканским полуостровом, где на западе он был найден еще на Корфу; на востоке этот удавчик встречается до Алтайских гор, на юге по всей западной Азии, в Африке до Египта и Алжира. В Европе эта змея встречается довольно часто в Греции и населяет также некоторые греческие острова. В Азии она известна в Сирии, Палестине, Малой Азии, Аравии, Персии, Каспийской области и Туркестане. На севере Африки в пустынях вдоль всего берега, а также вдоль обоих берегов Нила до области верхнего течения его он принадлежит к обыкновенным змеям.

Западный удавчак (Eryx jaciihts)
        По моим наблюдениям и наблюдениям других, удавчик встречается на местах, покрытых мягким сыпучим песком; это объясняется тем, что он охотится не на поверхности, а под нею и предметом этой охоты служат, вероятно, главным образом ящерицы, ведущие такой же образ жизни. В неволе удавчики показываются разве в том случае, если долго голодали и по движению над ними замечают или предполагают присутствие добычи. На последнюю они затем нападают и душат ее так же, как их более крупные родичи, пока она не умрет, и затем обычным способом приступают к заглатыванию*.

* Любопытной особенностью западного удавчика является заготовка пищи как бы впрок: он сначала умерщвляет всех попадающихся ему мышеи и только потом приступает к их заглатыванию.

        Арабы часто ловят эту змею и другой близкий вид, но по большей части уродуют их, отрезая им язык. Такие пленники живут, правда, еще долгое время, но упорно отказываются от пищи и потому непременно рано или поздно гибнут; напротив, неповрежденные экземпляры живут в неволе годами. Особенного удовольствия они, впрочем, не доставляют даже самому усердному наблюдателю по той простой причине, что не показываются, а если их и вынуть из песка, то тотчас зарываются в него снова. Если удавчиков не беспокоить, то можно иногда не видеть их месяцами, а, переменяя в клетке песок, изумиться, что они еще существуют там. Напротив, живущие, подобно им, в песке ящерицы оказываются обыкновенно исчезнувшими. В воде для питья удавчики не нуждаются.
        По словам Вальтера, удавчик хотя и водится лишь на низменностях, но в Закаспийском крае встречается не только в чистом песке, но также и в степи и по течению рек. Он появляется там лишь в апреле, и поймать его легче всего в темную ночь с фонарем. Два экземпляра этого вида выползли 19 мая из узких ходов в песке и начали играть, что, вероятно, должно было предшествовать совокуплению; когда их хотели схватить, то один скрылся, необыкновенно быстро зарывшись в песок.
        Наиболее известный представитель рода обыкновенных удавов (Boa) удав обыкновенный (Boa constrictor). Отличительные признаки этого рода: отсутствие ямок на губных щитках; гладкие чешуйки тела, расположенные приблизительно 90 продольными рядами, и ясно отделенная от шеи, плоская, спереди притуплённая голова, покрытая чешуйками и лишь по краю рта равномерно расположенными щитками.
        Обыкновенный удав принадлежит к самым красивым из всех змей вообще. Рисунок его очень изящен и приятен, хотя и состоит лишь из немногих и простых цветов. Основной цвет приятный красновато-серый; по спине пробегает широкая зубчатая продольная полоса, заключающая в себе яйцевидные, с обеих сторон выемчатые серо-желтоватые пятна; голова разрисована тремя продольными темными полосками. У молодых удавов цвета ярче, а яйцевидные пятна соединены по бокам более светлыми продольными линиями.
        Длина взрослых животных достигает и даже превосходит 6 м. "Эта змея, говорит принц фон Вид, достигала прежде и даже достигает еще теперь (1825) в совершенно безлюдных местностях длины 2030 футов, а может быть, и более. Еще теперь попадаются экземпляры толщиной в человеческое бедро, которые способны поймать и задавить косулю. В Сертонге, в Бахиа и у Риако-де-Рессакве мне рассказывали об одном убитом там животном такой величины. В совершенно пустынных диких местностях еще и теперь при их расчистке и обработке находят обыкновенно исполинские экземпляры этого вида". Шомбургк тоже утверждает, будто бы эта змея достигает длины 610 м. Но ни тот, ни другой путешественник не измеряли сами такую змею, и оба пересказывают, очевидно, лишь рассказы туземцев, в достоверности которых следует сомневаться.
        При современном состоянии наших знаний рассказы прежних путешественников об удаве кажутся нам в высшей степени забавными. Именно о нем сочинялись всевозможные небылицы. Еще во времена Ласепеда верили всем преувеличениям и сказкам, исходившим от путешественников, одаренных непомерно развитым воображением. "Если и отбросить кое-что из рассказов об удаве, особенно об его бесчувственности и оцепенении, то все же несомненно, что в различных местностях, а именно на Панамском перешейке, путешественники наталкивались среди густой травы лесов на скрытых наполовину удавов. Иногда они переступали через них во время переваривания змеями пищи или, если можно верить рассказам, даже садились на них, считая этих животных за упавшие, покрытые травою древесные стволы, и при этом змея не трогалась. Только в том случае, когда близко от нее разводили огонь и тепло настолько оживляло ее, что она начинала двигаться, путешественники замечали ее и в ужасе убегали". Ласепед основывается при этом на рассказе патера Симона, который сообщает, что в одном лесу Венесуэлы 18 испанцев, утомившись от путешествия, хотели сесть на упавший древесный ствол и, к величайшему ужасу, заметили, что этот ствол начал ползти и превратился в удава.

Удав обыкновенный (Boa constrictor)
        Ласепед полагает, что обыкновенного удава называют священной змей (Abgottschlange) потому, что ему поклонялись древние мексиканцы. "Его ужасная сила и исполинская величина, блеск его чешуи и красота цветов внушали чувство изумления и ужаса некоторым народам, которые были еще недалеки от первобытного состояния. Но, так как все удивительное и страшное, все то, в чем можно видеть большое превосходство над другими существами, легко возбуждает в непросвещенных умах представление о сверхъестественном существе, то и древние обитатели Мексики всегда со священным ужасом взирали на удава и боготворили его. Они полагали, что такая большая и движущаяся с такой быстротой масса может быть приводима в движение лишь дыханием божества, или считали эту змею служителем небесных сил. Вследствие этих выдающихся качеств удава они дали ему имя своего царя. К нему они обращались с молитвами, а, следовательно, он служил и предметом их особого внимания. Ни одно его движение не осталось незамеченным, ни одно из действий не было для них безразличным. С трепетом слушали они его долгое пронзительное шипение и в благочестивом заблуждении полагали, что все проявления различного расположения духа этого удивительного и божественного существа могли предвещать им их судьбу. Шипение удава в глазах мексиканцев предвещало всегда большое несчастье и приводило их в ужас. Высшее божество мексиканцев, Витцлипутцли, изображается со змеей в правой руке, а в храмах и на алтарях этого идола, которому приносились человеческие жертвы, тоже находится изображение этой змеи". Я оставляю, конечно, открытым вопрос, действительно ли мексиканцы поклонялись обыкновенному удаву или близкому виду этого рода, водящемуся в Мексике, не отваживаюсь также решать, действительно ли существовало это поклонение или нет, но считаю возможным, что название божественной змеи произошло от идолопоклоннических обрядов, похожих на те, которые негры проделывают по отношению к змеям в Южной и средней Америке. Среди ныне живущих индейцев все змеи, насколько мне известно, утратили подобное значение, если и имели его когда-либо; напротив, среди негров поклонение змеям, как уже было замечено, играет важную роль.
        Область распространения обыкновенного удава, по-видимому, менее обширна, чем обычно считали, так как часто смешивали исполинских змей разных видов. Можно считать установленным, что он занимает совершенно замкнутую область распространения к северу от Рио-де-Жанейро и Кабо-Фрио в средней и северной Бразилии, во всей Гвиане, в Венесуэле и на некоторых из более южных Малых Антильских островов и проникает на запад, в области верхнего течения Амазонки до Андов Эквадора и Перу. Принц фон Вид и Шомбургк единогласно говорят, что он держится лишь в сухих жарких местностях, лесах и кустарниках. Он живет в норах в земле и расщелинах скал, между корнями и в других убежищах, нередко маленькими обществами из 4, 5 и более экземпляров, а также поднимается иногда на деревья, чтобы подстерегать добычу. В воду он не идет никогда, между тем как некоторые родственные любят ее.
        Если бы можно было проследить поведение удава ночью, то мы получили бы совершенно другое представление об его характере, чем то, которое имеем теперь. Правда, он и днем не пропустит подвернувшуюся добычу, но настоящая охота удава начинается, несомненно, лишь с наступлением сумерек. Это достаточно ясно доказывается поведением его на свободе и в неволе. Все путешественники, которые бродили по лесам Южной Америки и встречались с обыкновенными удавами, говорят единогласно, что эти змеи неподвижно или, по крайней мере, вяло оставались на одном месте и обращались в бегство лишь тогда, когда противник приближался к ним на несколько шагов. Шомбургк встретился на одной из своих экскурсий с большим удавом, который, наверное, уже некоторое время видел его и его спутника-индейца, но не скрылся, а остался неподвижно на месте. "Если бы этот предмет, - говорит путешественник,- бросился мне в глаза прежде, то я принял бы его за конец торчащей кверху ветви. Несмотря на убеждения и страх моего спутника и нежелание моей собаки, я скоро решился, по крайней мере, сделать попытку убить это животное. Здоровая дубина в качестве оружия для нападения была скоро найдена. Змея все еще неподвижно протягивала голову над чащей; я осторожно приблизился, чтобы иметь возможность достать до нее своим оружием и нанести оглушающий удар; но в то самое мгновение, как я хотел сделать это, животное исчезло под зеленым покровом, и шуршащее движение листьев папоротников показало мне, что удав обратился в бегство. Густота зарослей не давала мне проникнуть в них, но движение растений указывало направление, которого держалась убегающая змея. Она скоро снова приблизилась к опушке, вдоль которой я спешил чтобы держаться на одной линии с нею. Вдруг движение папоротников прекратилось, и голова змеи высунулась сквозь зеленый кров листьев, вероятно, чтобы осмотреться, где преследователь. Счастливый удар так сильно поразил ее голову, что она, ошеломленная, свалилась на землю; прежде чем она пришла в себя, я нанес ей еще несколько ударов. Как хищная птица на голубя, бросился я теперь на свою добычу, опустился на нее коленями и, обхватив обеими руками шею, сдавил ей горло. Убедившись, что настоящая опасность миновала, индеец поспешил на мой зов, отстегнул у меня одну из подтяжек, сделал петлю, наложил ее выше моей руки вокруг шеи удава и как можно сильнее стянул ее. Густая чаща мешала судорожным извивам сильного животного и тем помогла овладеть им".
        Принц фон Вид говорит, что в Бразилии обыкновенного удава убивают палкой или ружейным выстрелом. Опытные и смышленые охотники в Бразилии смеются, если их спросить, опасна ли эта змея и для людей; лишь невежественная народная масса рассказывает об этих животных фантастические истории, которые, однако, всегда опровергаются знатоками и основательными наблюдателями.
        Пища удава состоит из мелких млекопитающих и птиц различного рода, особенно агути, пака, крыс и мышей. Что удав не щадит и яиц, доказывают содержащиеся в неволе особи, которые, по-видимому, проявляют к ним большую жадность. Старые экземпляры отваживаются, говорят, нападать на животных величиной с собаку или косулю. Один бразильский охотник рассказывал принцу фон Виду, что раз он услышал в лесу крик своей собаки и, приблизившись, увидел, что большой удав схватил ее за бедро, обвился вокруг нее и так сдавил, что у собаки выступила из горла кровь. Истории, сообщенные Гарднером, и подобные им, будто бы американские исполинские змеи проглатывают лошадей или людей, относятся к области басен.
        Живущие на свободе, без сомнения, пожирают лишь добычу, которую умертвили сами, но не падаль; в неволе же их можно постепенно приучить есть и падаль. Так, Эффельдт кормил своих удавов всегда мертвыми крысами, так как живые производили в ящике слишком большой беспорядок, и змеи никогда не оставляли такую падаль нетронутой; им даже, по-видимому, нравилось, если крысы были несколько загнившими, что говорит в пользу существования у них обоняния.
        О размножении удавов на свободе я не имею никаких подробных сведений; в неволе наблюдали, что они рождали живых детенышей. Принц Вольдемар Прусский убил одну беременную самку обыкновенного удава, 12 яиц которой были уже настолько зрелыми, что детеныши достигали длины от 30 до 50 см.
        Вестерману посчастливилось видеть, как в неволе удавы с успехом приступили к размножению: змея, о которой идет речь, родила нескольких живых детенышей и вместе с ними несколько яиц.
        В восточной части Южной Америки убитые удавы различным образом употребляются в дело. Мясо, как говорят, едят негры; жир считается надежным средством против различных болезней; кожу обыкновенно дубят и изготавливают из нее сапоги, чепраки и тому подобное; негры обвивают ее также вокруг тела, считая предохранительным средством от различных болезней.
        Удавов, привозимых живыми в Европу, ловят обыкновенно в петли, которые расставляют перед их логовищем. По степени гладкости входа, где толстое, тяжелое тело всегда оставляет след, узнают, обитаема ли данная нора или нет, и в первом случае укрепляют перед входом в нее петлю. Пойманное животное, говорят, сильно бьется и извивается, но лишь редко случается, чтобы оно задохнулось, так как, легко погибая от ранений, оно, по-видимому, оказывается довольно нечувствительным к давлению и удару. Убедившись ранее на опыте в живучести змей, Шомбургк тщательно связал пришибленного им удава и прикрепил его к столбам хижины. Оказалось, что эта предосторожность была совершенно оправданна. "Резкий необузданный хохот и громкое странное шипение, рассказывает наш исследователь, разбудили меня утром. Я поспешно соскочил с гамака и вышел из хижины. Змея действительно оправилась и старалась, делая страшные усилия, освободиться от пут. Вокруг нее собрались индейцы, которые дразнили ее, увеличивая ее гнев и ярость. Язык удава был в беспрерывном движении. Если к нему приближались во время шипения, то чувствовался мускусный запах. Чтобы как можно скорее положить конец мучениям змеи, я выстрелил ей в голову".
        Истребляя мышей и крыс, удав, как мы слышали, оказывается весьма полезным в амбарах бразильских купцов и плантаторов, поэтому считается почти домашним животным и пользуется иногда таким доверием, что даже ночью спит в одной комнате с хозяевами. Его умеренность или способность без вреда голодать целые месяцы еще более увеличивает его ценность и вместе с тем облегчает пересылку. Это делается крайне просто. Змею упаковывают в большой ящик, забивают его гвоздями, проделывают несколько отверстий для воздуха и предоставляют его судьбе. Вследствие этого пренебрежительного обращения и, вероятно, пробуждающегося голода она обыкновенно достигает места назначения в довольно неприветливом расположении духа, оказывается злой, готовой к нападению и долго упрямится, прежде чем решится приняться за еду; но скоро раздраженное состояние начинает уменьшаться, а когда она начинает есть и несколько привыкает к хозяину, то с нею легко иметь дело. Условия, необходимые для того, чтобы удав чувствовал себя хорошо, — это большая теплая клетка со стволами и ветвями для лазания и вделанным в дно большим корытом для купания. Употребляемые в зверинцах ящики вовсе поэтому не соответствуют потребностям животного, а шерстяные одеяла, в которые его закутывают, думая согреть, могут принести больше вреда, чем пользы. Дело в том, что не раз наблюдали, как в неволе исполинские змеи, может быть под влиянием голода, проглатывали свое одеяло. В Берлине у одного удава шерстяное одеяло оставалось в желудке 5 недель и 1 день. В течение этого времени он очень много пил и обнаруживал признаки недомогания, пока не начал, ночью, между 11 и 12 часами, выбрасывать обратно шерстяную массу и наконец счастливо освободился, с помощью сторожа, от неперевариваемого куска. То же случилось почти одновременно и в Лондонском зоологическом саду, а позднее в Jardin des plantes в Париже. Одеяло, которое проглотил живший здесь трехметровый удав, имело 2 м в длину и 1,6 м в ширину и оставалось в желудке с 22 августа до 30 сентября. Наконец, змея открыла пасть, в которой показался конец одеяла; за этот конец схватился сторож, но не тянул его; удав обвился хвостом вокруг находившегося в клетке дерева и стал подаваться назад, так что все одеяло вышло обратно неповрежденным, но приняло форму валька длиной почти 2 м, который в самом толстом месте достигал в поперечнике 12 см. После этого происшествия змея оставалась 10 дней вялой, но потом совершенно оправилась.
        В тех же странах, которые служат родиной обыкновенного удава, живет и знаменитая обыкновенная анаконда, принадлежащая к тому же семейству, но очень сильно отличающаяся по образу жизни и служащая представителем рода анаконд (Eunectes). Она отличается от обыкновенного удава и своих родичей тем, что носовые щитки с закрывающимися ноздрями и соприкасаются между собой на середине морды, и тем, что покров головы перед глазами состоит из более крупных, довольно правильно расположенных щитков. Голова, по сравнению с длиной и толщиной тела, мала и практически не отделена от шеи. Форма головы продолговато-яйцевидная и сплющена сверху, морда закруглена, тело толстое, хвост тупой и короткий; 5560 рядов чешуек окружают середину тела.
        Обыкновенная анаконда (Eimectes murium), по словам принца фон Вида, который подробно описывает ее, обладает очень постоянной и характерной окраской. Верхняя поверхность темно-оливково-черного цвета, бока головы оливково-серые, нижние края челюстей более желтоватые; от области лба между глаз, радужная оболочка которых темна и малозаметна, тянется к затылку широкое грязно-желто-красное пятно, окаймленное с боков черным цветом, а под ним, тоже от глаз, следует вниз, над углом рта, черно-бурая полоса, которая резко отличается от пятна на верхней части головы. Нижние части животного до половины высоты боков усеяны на бледно-желтом фоне черноватыми пятнами, которые в некоторых местах образуют две прерывающиеся продольные линии; рядом с этими пятнами находятся два ряда кольцеобразных черных с желтой серединой глазчатых пятен, а от головы до конца хвоста тянутся по верхней стороне два ряда круглых или кругловатых, отчасти расположенных попарно, отчасти чередующихся черно-бурых пятен, которые на шее и над заднепроходным отверстием обыкновенно стоят рядом, а в остальных частях тесно сближены и могут соединяться в поперечном направлении.
        Из исполинских змей Нового Света анаконда самая большая. Самая крупная змея этого вида, измеренная Гюнтером, равнялась 29 футам, или 8,29 м. Фишер упоминает об измеренных им самим экземплярах длиной 7,13 и 7,58 м. Одна змея этого вида, которую исследовал Бэте, имела в длину более 6 м, и обхват ее по середине тела составлял 60 см. Шомбургк рассказывает, что он убил несколько экземпляров длиной 5 м; то же подтверждают и данные принца фон Вида. Но Каплер определенно говорит об анаконде, которую он сам убил и измерил: "Она без головы и хвоста была длиной 26 рейнских футов, а, следовательно, вся длина равнялась почти 30 футам, а толщина обыкновенной толщине тела мужчины". Несомненно, что анаконда сильная, внушающая почтение змея, которая, вместе с живущим в Индии сетчатым питоном, самая большая из всех известных змей.

Обыкновенная анаконда (Eunectes murinus)
        "Все рассказы и названия, говорит принц фон Вид, указывающие на пребывание в воде или около воды, относятся к этому виду. Он по большей части живет в воде и может очень долго оставаться на глубине, но часто выходит на берег на старые древесные стволы, обломки скал или на горячий песок, чтобы греться здесь на солнце или съесть добычу. Анаконда представляет течению реки нести ее, ловит здесь рыбу или ложится на обломок скалы в засаду, подстерегая водосвинок, агути, пака и тому подобных животных. В реке Бельмонте мои охотники увидели торчащие из воды четыре ноги млекопитающего, которое они приняли за мертвую свинью; но когда они подошли ближе, то заметили исполинскую змею, которая несколько раз обвилась вокруг большой водосвинки и задушила ее. Охотники тотчас два раза выстрелили в чудовище, а ботокуд всадил в нее стрелу. Лишь теперь змея оставила добычу и, несмотря на рану, быстро удалилась, как будто бы с ней ничего не случилось. Мои люди взяли свежую, только что задушенную водосвинку и возвратились, чтобы рассказать мне об этом случае. Так как для меня было крайне важно добыть эту замечательную змею, то я тотчас послал охотников снова, чтобы отыскать ее; но все труды пропали даром. Дробины потеряли в воде силу, а стрелу нашли сломанной на берегу, где змея освободилась от нее".
        Анаконда питается различными млекопитающими и птицами. Она проводит много времени на дне, лежит отдыхая в глубине, но иногда высовывает над поверхностью воды свою голову, наблюдая за берегом, или плывет вниз по течению, в поисках всякого рода добычи. Жители сильно ненавидят ее за разбой. Шомбургк убил змею, которая только что схватила и задушила одну из больших ручных мускусных уток; посетив одну плантацию, он узнал, что анаконда нападает иногда и на домашних четвероногих, например свиней. Другие исследователи подтверждают эти данные. "Когда мы, рассказывает Бэте, стояли на якоре в гавани Антонио Малагета, мы испытали неприятное посещение. Сильный удар в борт моей лодки, за которым последовал звук падающего в воду тяжелого тела, разбудил меня около полуночи. Я поспешно встал, чтобы посмотреть, что случилось. Все уже успокоилось, и лишь куры в корзине, привязанной к борту судна на высоте около 2 футов над уровнем воды, были неспокойны и кудахтали. Я не мог объяснить себе это; мои люди были на берегу, поэтому я возвратился в каюту и проспал до утра. Проснувшись, я нашел, что куры бегают по лодке, и при ближайшем исследовании в корзине для кур оказалась большая дыра; двух кур недоставало. Синьор Антонио заподозрил в этом преступлении анаконду, которая, как он говорил, охотилась в этой части реки несколько месяцев назад и утащила множество уток и кур. Сначала я был склонен сомневаться в этом и скорее подозревал каймана, хотя мы уже некоторое время не видели в реке ни одного; однако спустя несколько дней я имел случай убедиться, что Антонио был прав. Молодые люди из различных поселений собрались на охоту за хищником, начали правильное преследование, исследуя все мелкие островки по обоим берегам реки, и наконец нашли змею в устье одной илистой речки, где она лежала на солнце. Они убили ее метательными копьями, и на следующий день мне удалось увидеть ее; при измерении оказалось, что это был не особенно большой экземпляр: его длина равнялась 6 м, обхват лишь 40 см".
        Именно относительно анаконды утверждают, что она иногда нападает на человека, и, может быть, к ней относится уже приведенный рассказ принца Морица Нассауского. Шомбургк рассказывает буквально следующее: "В Марокко (одна из миссий в Гвиане) все были еще ошеломлены нападением исполинской змеи на двух жителей миссии. Незадолго до этого один индеец из миссии поехал с женой вверх по реке на охоту за птицами. Он выстрелил в утку, и она упала на берег. Спеша к добыче, охотник был внезапно схвачен большой анакондой, или комути, как ее здесь называют. Не имея с собой никакого оружия (ружье он оставил в челноке), охотник крикнул жене, чтобы она принесла ему большой нож. Едва жена приблизилась к нему, как чудовище схватило и обвилось и вокруг нее, но индейцу, к счастью, удалось в этот момент высвободить руку и нанести змее несколько ран. Ослабленная ими, она наконец оставила их и обратилась в бегство. Это был единственный известный мне случай, когда анаконда напала на людей". В высшей степени вероятно, что голодная змея намеревалась напасть на утку, а не на индейца и в слепой хищности вцепилась в него. Однако бывают и другие случаи. "В Эге, рассказывает Бете, большая анаконда раз чуть не съела 10-летнего мальчика, сына одного из моих соседей. Отец и сын хотели набрать диких плодов и высадились на песчаный берег. Мальчик остался стеречь лодку, а отец пошел в лес. В то время как мальчик играл в воде под тенью деревьев, вокруг него обвилась большая анаконда, которая незаметно приблизилась к нему настолько, что он не мог уже спастись бегством. К счастью, на его крик своевременно подоспел отец, который тотчас схватил анаконду за голову, раскрыл ей челюсти и освободил мальчика". Александр Гумбольдт тоже говорит, что большие водяные змеи представляют опасность для индейцев во время купания. Тем не менее, эти исключения не могут опровергнуть установленного принцем фон Видом правила, что нераздраженная анаконда безопасна для человека и никто ее не боится*.

* Анаконда практически не нападает на человека. Все известные случаи следует считать либо существенным преувеличением, либо случайной ошибкой змеи, которая видит в воде лишь часть тела человека и может понять его движения как угрозу для себя.

        После обильной трапезы анаконда, как и вообще все змеи, становится вялой, но никогда не бывает при этом до такой степени неподвижной, как рассказывают. Во всем, что говорилось о пище и неподвижности во время пищеварения, заключается, как указывает принц фон Вид, "известная доля правды, но она всегда очень преувеличена". Шомбургк замечает, что запах, исходящий от анаконды во время пищеварения, отвратителен, и по большей части, руководясь им, можно прийти к месту, где лежит переваривающая пищу змея. По словам Ватертона, остается еще спорным, происходит ли эта вонь от разлагающихся кусков добычи или от известных желез, которые находятся, как говорят, около заднепроходного отверстия.
        Гумбольдт первый из естествоиспытателей упоминает, что анаконда зарывается в ил и впадает в состояние оцепенения, когда высыхают воды, в которых она живет. "Индейцы часто находят, говорит он, громадных исполинских змей в этом состоянии и, как говорят, чтобы разбудить, их раздражают или поливают водой". Впрочем, такая зимняя спячка наступает лишь в известных частях Южной Америки, но не в тех странах ее, где не бывает ни холода, ни невыносимой жары или засухи. Здесь, по уверению принца фон Вида, не случается никаких значительных перемен в образе жизни анаконды и все, что говорили о зимней спячке ее, не относится к лесам Бразилии. В вечно богатых водой лесных долинах, где она живет не в настоящих болотах, а в широких озерах, реках и ручьях, берега которых освежаются тенью старых деревьев девствен ного леса, она остается подвижной и зимой, и летом. Однако жителям известно, что в жаркое время, т. е. в декабре, январе и феврале, так как в это время в ней пробуждается уже половое стремление, она движется больше и чаще показывается, чем в остальное время года.
        Во время спаривания, по словам того же исследователя, которые вполне подтверждает и Шомбургк, часто бывает слышно странное ворчание анаконды. О самом совокуплении, т. е. о времени и способе его, не известно ничего. Шомбургк говорит, что детеныши выходят из яиц еще в брюхе матери и что число их часто доходит до сотни, а Каплер нашел в теле убитой им анаконды "78 кожистых пузырей длиной 6 дюймов, в которых находилось по змее длиной 1,5 фута и толщиной в большой палец. Все детеныши были мертвы". Шлегель тоже вынул из тела присланной ему из Суринама анаконды штук 20 яиц, в которых зародыши почти полностью развились и достигли длины 3045 см. Однако детеныши могут, по-видимому, являться на свет и недоношенными, так как одна анаконда из зверинца Дитера отложила 26 мая 36 яиц; их поместили между шерстяными одеялами и держали при температуре 36 градусов, и они успешно развивались до 18 июня, когда вылез бодрый и свежий первый детеныш толщиной приблизительно в палец. На свободе детеныши, по-видимому, тотчас после рождения отправляются в воду, но еще долго держатся вместе и располагаются обществом на соседних прибрежных деревьях. Это указание подтверждается и Шомбургком. "Несколько исполинских змеи, рассказывает он, по-видимому, избрали берега реки для рождения детенышей; на деревьях, свешивающихся над рекой, находилось множество этих змей длиной около 2 м и соответственного возраста. Если мы начинали трясти ствол дерева, свесившегося над рекой, то каждый раз несколько штук падали вниз в челноки".
        Читая старые описания путешествий, не удивляешься более, что еще и сегодня верят в страшные случаи борьбы между людьми и анакондами или другими исполинскими змеями. Патер Мантон говорит, что видел сам, как анаконда ловила рыбу. По его словам, она выплевывает на воду массу пены для того, чтобы привлечь рыб, ныряет и, когда пена окажет свое действие, появляется и опустошает реку от немых обитателей глубины. Однажды патер видел, как взрослый большой индеец, стоявший по пояс в воде, был проглочен змеей, видел также, что он на следующий день был выплюнут обратно. Другие рассказчики придумывают или преувеличивают таким же образом. Штедман описывает очень яркими красками свою охоту на одного из этих чудовищ. Путешественник был болен лихорадкой и лежал в гамаке, когда часовой сказал ему, что в кустарнике на берегу движется что-то черное, по-видимому человек. Бросили якорь и поехали в челноке к указанному месту. Один невольник различил, что черный предмет - это исполинская змея, и Штедман приказал поворотить назад; но невольник хотел непременно напасть на змею и возбудил тем дух соревнования в европейце, который, несмотря на нездоровье, пошел к змее с заряженным ружьем, между тем как один из солдат нес за ним еще три ружья. Едва они прошли по илу и кустарнику 50 шагов, как невольник закричал, что видит змею. Громадное животное лежало всего в 5 м от них под листьями двигало языком; глаза его сверкали. Штедман положил ружье на сук, прицелился, выстрелил, но попал пулей не в голову, а в тело. Змея стала страшно биться и точно скосила кустарник вокруг, сунула в воду хвост и стала бросать им на преследователей такую массу ила, что они думали лишь о том, как бы поскорее дать тягу и прыгнуть в челнок. Когда они пришли в себя, невольник предложил повторить нападение. Змея, полагал он, через несколько минут успокоится и не будет думать о преследовании. Штедман еще раз ранил ее, но тоже легко и получил такой заряд ила, как в сильнейшую бурю. Опять мужественные бойцы убежали в челнок и потеряли охоту к дальнейшим нападениям; но невольник не отставал. Теперь выстрелили все трое и попали змее в голову. Негр был вне себя от радости, принес веревку, набросил все еще извивавшейся змее петлю на шею, и тогда ее с большим трудом стащили в воду, привязали к челноку и поплыли обратно к барке. Змея была еще жива и плыла, как угорь. Длина ее равнялась 7 м, толщина была настолько значительна, что она совершенно наполняла жилет 12-летнего негра.
        Нечего удивляться, что после таких рассказов и Шомбургк сначала боялся нападать на замеченную его индейцами анаконду. "Чудовище, рассказывает он, лежало на толстой ветви нависшего над рекой дерева, свернувшись как якорный канат, и грелось на солнце. Я уже видел действительно больших анаконд, но такой великан мне еще не попадался. Долго боролся я с собою и был в нерешимости, напасть или спокойно проехать мимо. Все страшные картины, в которых мне рисовали громадную силу этой змеи и от которых я дрожал еще ребенком, всплыли теперь в моей памяти. А заявление индейцев, что, если мы не раним анаконду смертельно первым выстрелом, она, без сомнения, нападет на нас и опрокинет маленький челн, обвившись вокруг него, как неоднократно бывало. Ужас на лице Штеккле (слуга-немец), который заклинал меня моими и своими родителями не подвергать нас легкомысленно таким опасностям, побудил меня оставить мысль о нападении и спокойно проехать мимо. Но едва мы отъехали от этого места, как мне стало стыдно своей нерешительности, и я заставил гребцов вернуться. Я зарядил оба ствола ружья самой крупной дробью и несколькими картечинами; то же сделал и самый храбрый из индейцев. Медленно возвратились мы к дереву; змея лежала на прежнем месте. По данному знаку мы одновременно выстрелили; громадное животное свалилось вниз, и после нескольких судорожных движений его понесло течением. Мы с ликованием понеслись на своем судне вслед за змеей, скоро догнали ее и втащили в челнок. Хотя все убедились, что она давно уже умерла, Штеккле и Лоренц вовсе не считали себя в безопасности около нее; оба героя с жалобами и воем бросились на дно лодки, увидев лежащее перед ними и от времени до времени двигавшее хвостом животное длиной 5 м. Легкостью, с которой мы овладели анакондой, мы обязаны действию картечин, из которых одна раздробила спинной хребет, другая голову. Такая рана, особенно в голову, мгновенно делает неподвижной, как я имел случай неоднократно заметить позднее, даже самую громадную змею. Крик и выстрелы заставили возвратиться и оба челнока, которые уплыли вперед; однако господин Кинг сделал мне несколько замечаний относительно моего предприятия, вполне подтверждая слова индейцев. В одно из его путешествий такое чудовище, длиной почти 6 м, было убито лишь седьмой пулей".
        Каплер следующим образом описывает, как он убил исполинский экземпляр, размеры которого были уже приведены. "Когда в ноябре 1838 года я возвращался в пост Никкери на большом судне, в котором мы привезли необходимую воду для питья, гребцы обратили мое внимание на большую змею, лежавшую у берега. Я видел сначала лишь покрытую илом и намытыми листьями кучу, и лишь когда рулевой ткнул в нее шестом, которым правил, можно было различить пятнистую кожу животного. Удар, нанесенный шестом, сломал бы человеку ребра, но чудовище точно не почувствовало его. Лишь когда я выстрелил в него мелкой дробью, оно подняло голову из середины клубка, но тотчас снова опустило ее. Мы были у самого берега и находились от змеи на расстоянии около 6 футов; голову она снова втянула в середину. Я выстрелил второй раз. Теперь змея с быстротой, какой нельзя было ожидать от такого вялого животного, поднялась, обдав нас илом, взлетевшим вверх на 12 футов, и с раскрытой пастью бросилась на меня. Это нападение было так неожиданно, что я бросился стремглав в судно. Между тем рулевой, сильный негр, напал на бешеное животное с шестом; анаконда обвилась вокруг шеста и вцепилась зубами в твердое дерево. Я тем временем оправился от испуга, зарядил ружье и убил животное на месте выстрелом в голову. Затем мы общими силами втащили змею на судно, где я отрубил ей голову и хвост и выбросил их за борт, так как иначе негры не хотели брать ее с собой".
        В противовес таким рассказам, справедливость которых я вовсе не хочу оспаривать, мне кажется необходимым привести еще некоторые данные принца фон Вида. "Обыкновенно,- говорит этот во всех отношениях надежный исследователь, - анаконду убивают дробью, но ботокуды пользуются и стрелами, если могут достаточно приблизиться к ней, так как на суше она движется медленно. Догнав змею, ее бьют по голове или стреляют в голову. Ее нелегко умертвить стрелой, попавшей в тело, так как анаконда живуча; она уползает со стрелой в теле и обычно выздоравливает. Жители Бельмонте убивали этих змей, почти совершенно отрубали им голову, вынимали из тела все внутренности и большое количество находившегося там жира, и тело все-таки двигалось еще долгое время, даже после того, как шкура была содрана. Анаконду преследуют без пощады, где найдут. Ее толстую кожу дубят и делают из нее попоны, сапоги и чемоданы. Белый жир, которого в известные времена года у нее бывает очень много, в большом употреблении, а ботокуды едят мясо анаконды, если это животное попадает случайно им в руки".
        Кроме людей, у взрослых анаконд едва ли есть какие-либо враги; по крайней мере, я считаю, все рассказы об ужасных битвах между крокодилами и водяными змеями за пустую болтовню, чтоб не сказать за ложь. Напротив, детенышей с таким же рвением преследуют все южноамериканские враги змей, как и других мелких представителей этого отряда.
        В наших зверинцах и зоологических садах живых анаконд можно видеть так же часто, как и обыкновенных удавов. Уход за ними такой же, и то, что можно сказать о жизни в неволе одной из этих змей, относится и к другой.
        Под названием узкобрюхих удавов (Coralhis) выделяют четыре вида из остальных представителей этого семейства. Как и у обыкновенного удава, голова и тело их одеты гладкими чешуйками, которые на передней части головы позади морды превращаются в несколько крупных одинаковых щитков. Эти змеи особенно отличаются тем, что каждая сторона рыльцевого щитка и большая часть верхнегубных имеют по глубокой ямке и всегда между носовым щитком и глазом находятся два или более уздечных щитков, расположенных в виде продольного ряда. Тело сильно сжатое, хвост, как и у предыдущих форм, способен к хватанию. Кроме того, как считает Шомбургк, характерным признаком является то, что у одного из видов более длинные зубы сильнее развиты в нижней челюсти, чем в верхней. Узкобрюхие удавы населяют тропическую Америку.
        Собакоголовый удав {Coralius caninus) достигает длины 3-4 м, но экземпляры такой величины попадаются редко. Цвет верхней стороны прекрасный лиственно-зеленый, темнеющий вдоль средней линии и испещренный по бокам резко выступающими, чисто белыми двойными пятнами и поперечными полукольцами; нижняя сторона желто-зеленая.
        В настоящее время еще не установлено с достаточной достоверностью, как далеко простирается область распространения этого вида. Чаще всего он встречается, по-видимому, в бассейне Амазонки и отсюда распространяется на север до Гвианы и на юг по северной Бразилии.

Собакоголовый удав (Сoralins caninus)
        Один удав этого вида, которого держали в Лондонском зоологическом саду, обыкновенно лежал свернувшись в клубок на высоких ветвях, прикрепляясь своим хватательным хвостом к более тонкой ветви. Пища собакоголового удава состоит, вероятно, из птиц; наблюдали также, что он превосходно плавает, и притом не только в пресных водах, но и в море. Так, Спикс встретил одного собакоголового удава, переплывающего Рио-Негро, а один морской офицер уверял Дюмериля, что видел такого удава плавающим по рейду Рио-де-Жанейро. По рассказам старых авторов, он часто прокрадывается в жилища, особенно в хижины негров, в поисках пищи, но никогда не бывает опасен для людей. Тем не менее, он сильно кусается, если его раздразнить, и наносит своими длинными зубами болезненные и трудно заживающие раны. В последнем Спикс убедился на том экземпляре, который он видел плавающим в бухте Рио-де-Жанейро. Желая поймать его, он велел грести вслед за удавом, и один из его спутников-индейцев счастливо оглушил змею ударом по голове. Наш исследователь схватил удава, но едва взял его, как тот с такой силой обвился вокруг руки, что Спикс не мог двинуть ею. К счастью, он схватил удава рукой за голову и сунул ему в пасть кусок дерева, в который змея сильно вцепилась зубами. Никто из сопровождавших его индейцев не осмеливался приблизиться, боясь, что удав выпустит белого и бросится на него. Только убедившись, что змея не может ничего им более сделать, они помогли Спиксу освободиться от колец змеи. Ее убили и заспиртовали. Когда вынули ее в Европе из сосуда, она держала еще во рту кусок дерева, а исследование показало, что зубы ее пронзили его с обеих сторон. Относительно размножения собакоголового удава я не знаю никаких данных о жизни его в неволе Склатер, который написал несколько слов по поводу великолепного рисунка Вольфа, изображающего эту змею, тоже ничего не говорит.
        Лишь в новейшее время стал известен один из представителей этого семейства - стройный удав (Ерicrates striatits ), представитель гладкогубых удавов (Epicrates), признаки которых следующие: голова заметно отделена от тела, сзади значительно шире, чем спереди; морда косо усечена по направлению книзу, лоб низкий, слегка вдавлен н ы й посреди не, ноздри лежат сбоку и каждая окружена тремя щитками; шея тонка, тело сильно сжато, хвост тонок и в значительной степени способен свертываться. Лишь на морде находятся более крупные правильные щитки; находящиеся на лбу и между глазами неправильны и расположены неодинаково; губные щитки не имеют ямкообразных углублений. Гладкие чешуйки, расположенные в 55-65 рядов, на боках уменьшаются, но к брюху снова увеличиваются и покрывают верхнюю сторону тела; на брюхе щитки широкие; более узкие, в один ряд- на нижней стороне хвоста. Зубы расположены на челюстях и нёбе; в верхней челюсти с каждой стороны по 20, в нижней - по 18 зубов.

Стройный удав (Epicrates striatits)
        Основной цвет - медно-красно-бурый; голова одноцветная или с желтыми пятнами назади и украшена двумя более темными полосами, тянущимися с каждой стороны от глаз назад; спина разрисована по всей длине очень многочисленными, частыми, зигзагообразно изогнутыми узкими поперечными полосками беловатого цвета. Общая длина может достигать или даже превышать 3 м.
        Область распространения стройного удава, по-видимому, ограничивается Гаити. С Антильских островов были получены в Германии первые экземпляры, которые познакомили с этим видом ученый мир. От Гебгардта из Кап-Аитьена на Гаити я получил однажды три змеи этого вида, которых я долгое время держал и наблюдал. По словам лица, подарившего их, стройные удавы держатся главным образом на плантациях сахарного тростника, но нередко показываются и в хижинах туземцев или селятся среди кровельных балок полуразрушенных строений, например старых церквей, и предпринимают отсюда охоту на крыс, молодых птиц и т. п., похищают также и яйца. Днем они ведут себя очень спокойно и лениво, почему на родине их называют сонными змеями. Тем бодрее и оживленнее бывают они ночью, когда, подобно всем родичам, занимаются охотой. Только что пойманные злы и любят кусаться, но скоро привыкают к людям и обнаруживают позднее такой же смирный характер, как и любой другой представитель этого семейства. За пищу они принимаются не сразу: присланные мне прожили 11 месяцев в неволе в доме отправителя, но лишь через 6 месяцев решились съесть крысу и потому прибыли ко мне настолько исхудавшими, что один из них скоро околел. Остальные стали наконец есть, и при этом оказалось, что они схватывают, душат и заглатывают добычу совершенно так же, как и другие удавы. Но они довольно существенно отличаются от большинства родичей способностью лазать. Между тем как другие удавы только иногда пользуются предоставленными им ветвями, стройные удавы, по-видимому, не могут без них жить или, по крайней мере, никогда не чувствуют себя так хорошо, как другие исполинские змеи, даже тогда, когда лежат в ленивом покое на хорошо прогретом полу. Положение, переданное нашим художником, обыкновенно принимали стройные удавы, которых я держал.