МАМАРДАШВИЛИ Мераб Константинович

МАМАРДАШВИЛИ Мераб Константинович

(1930-1990) — российский философ, сыгравший в 1960— 1980 гг. большую роль в возрождении филос. жизни и филос. климата в стране. М. мало издавался при жизни, но часто выступал с курсами лекций по актуальным проблемам философии в МГУ, во ВГИКе, в Ин-те общей и педагогической психологии, в ун-тах др. республик и стран. Его ученики и последователи записывали эти лекции на магнитофон, перепечатывали. Они и послужили основой для посмертного издания его книг. От лекций М. и от самого его облика веяло подлинной мудростью. Он был образцом честности и искренности в мышлении.
Наиболее известные курсы: «Проблемы анализа сознания» (М., 1974), «Аналитика познавательных форм и онтология сознания» (Рига, 1980), «Опыт физической метафизики» (Вильнюс, 1984) — потом частично вошли в его книги «Классический и неклассический идеалы рациональности» (Тбилиси, 1984), «Необходимость себя» (М., 1996). Очень популярны были лекции М. о Р. Декарте, И. Канте и М. Прусте, вышедшие потом отдельными книгами. Значительная часть наследия М. до сих пор не опубликована.
Главная тема исследовании М. — отология сознания: опыт построения «физической метафизики», проблема превращенных форм сознания, проблема рациональности, проблема живого человека.
Лейтмотивом всех рассуждений М., следующего филос. традиции Декарта, Канта, Э. Гуссерля, Пруста, является фраза «всегда уже поздно», т.е. в любое мгновение мир уже застыл, окаменел. Как поместить себя в глыбе мира на предназначенное только тебе место существования? Нужно попытаться втиснуться в кратчайший промежуток времени, когда мир еще не застыл, увидеть его «первым светом». «Еще на малое время есть свет с вами; ходите, пока есть свет», — приводил он часто слова из Евангелия. Увидеть мир первым светом — значит открыть его для себя, породить заново. Мир не длится автоматически, он должен каждый раз снова и снова порождаться. Устойчиво только то, что порождено каждым. Или порождено заново. Мир воспроизводится и длится, потому что воссоздается каждый раз в каждой точке. Но поскольку каждый раз мир творится заново, то это предполагает определенный метафизический закон — еще ничего не случилось, нет никакого «было», а есть только «есть». Мы говорим о мире, в котором в определенном смысле еще ничего не случилось. Мы находимся в такой точке. Все случится только с моим участием.
Поскольку истинно только то, что заново порождено, что понято и открыто мной, мое понимание — вклад в онтологию мира. Истина не есть вещь, которая лежит в каком-то уголке, ожидая, когда ее откроют. То, что мы должны увидеть, мы не можем ни выдумать, ни получить наблюдением — с нами это должно случиться.
Эта увиденность мира в проблеске света возникает, согласно М., из темноты, которая есть у каждого человека. Темнота — это прежде всего невозможность знания, невозможность делать что-то знанием. Можно ли получить понимание того, что нечто благородно, что нечто есть добро, из к.-н. правила, из общего определения? Это надо каждый раз устанавливать самим, т.е. я должен заново воссоздать понимание. Необходимость воссоздания ч.-л., его принципиальная неопределенность и есть темнота, и у каждого она индивидуальна. Каждая общая истина для каждого из нас непонятна по-своему. Мы должны разрешить ее по-своему, в своей уникальной ситуации, новым возрождением применительно к конкретным явлениям, состояниям.
Высокое, доброе, прекрасное не есть что-то, присущее предметам самим по себе, это не вещи, это то, что не существует без человеческого усилия, все это приходится «держать» самому, а для этого нужно быть живым. Самому понять — значит полностью присутствовать, мир требует полного присутствия. «Полностью присутствовать» — это и значит быть живым.
Только тогда, когда я присутствую полностью, для меня есть красота, есть понимание, есть истина, есть Бог. «Единственная ценность, которую мы ищем во всех проявлениях себя и окружающего, — это живое... Реальная человеческая психология строится на оживлении того, что мертво. Мы оживляем мертвые слова, мертвые жесты, мертвые конвенции. Единственное наше трепетное, то есть волнующее нас отношение ко всему этому в действительности сводится к тому, что за всеми симуляторами и привидениями, за вещами — мы ищем жизнь. И себя как живущего. Ибо ощущать себя живым совсем не просто».
Призвание человека и прежде всего философа — быть живым, реализовать свое понимание и тем самым свое место в мире. И никто вместо тебя этого сделать не может, никому нельзя передоверить этот труд. Философия вообще говорит об уникальных состояниях, актах, которые нельзя передать другому, в которых нельзя даже сотрудничать или разделять труд или друг другу помогать. Возможен, конечно, диалог, но его возможность обусловлена тем, насколько человеку удастся стать сначала один на один с бытием и быть одиноким. Только из нашего метафизического одиночества можно протянуть руку другому.
Самое большое мужество — это мужество идти к тому, о чем в принципе нельзя знать, чего нельзя достичь с помощью знания, а можно постичь, только став живым. А живой человек — это человек, способный всегда быть другим, свободный человек. «В Евангелии, — писал М., — кроме известных всем заповедей, которые философы называют обычно исторической частью Евангелия, есть лишь одна действительная заповедь. Отец заповедовал нам вечную жизнь и свободу. То есть обязал нас к вечной жизни и свободе. Мы вечны, если живы, и нужно идти к тому, чего в принципе нельзя знать. А на это способны только свободные существа. Само это движение есть проявление свободы».

Философия: Энциклопедический словарь. — М.: Гардарики. Под редакцией А.А. Ивина. 2004.