"Моё грядущее в тумане"

«МОЁ ГРЯДУЩЕЕ В ТУМАНЕ», элегич. медитация Л. (1836—37?), одно из первых обращений к теме бесперспективности будущего, развитой в стих. «Гляжу на будущность с боязнью...» и «Дума». В отличие от последних — эта тема раскрывается здесь в сугубо личном плане, причем намеченный в первом стихе лейтмотив «грядущего в тумане» сразу же заглушается мотивами избранничества («К чему творец меня готовил», «Ты будешь славен меж людей!...») и обманутых надежд юности. И тот и другой уже звучали в поэзии Л., однако в этом стих. мотив избранничества приобретает новый, причем существенный оттенок: «творец» избрал поэта своим пророком («Добра и зла он дал мне чашу...»). Ощущение высшего предназначения и готовности к пророческой миссии («И я словам его поверил», «Я будущность свою измерил / Обширностью души своей...») приводит поэта к жертвенному отказу от следования путем общечеловеческих судеб («С святыней зло во мне боролось, / Я удушил святыни голос, / Из сердца слезы выжал я...»). Только перестав быть человеком «как все», лермонт. герой обретал способность проникнуть в тайны человеческого духа («Тогда, для поприща готовый, / Я дерзко вник в сердца людей...»). Здесь легко различить истоки темы, получившей полное развитие в стих. «Пророк». Характерно, что тем же путем шел к постижению космич. тайн пророк А. С. Пушкина. Стих. «Мое грядущее в тумане», очевидно, не удовлетворило Л., и он создал новое стих., в к-ром с первой же строки стремился придать предмету элегич. медитации более обобщенный смысл: «Гляжу на будущность с боязнью...». Эта начальная строка, задающая тон всему стих., полемически заострена против пушкинских «Стансов» («В надежде славы и добра / Гляжу вперед я без боязни...»), содержавших примирительные ноты по отношению к нек-рым аспектам политики Николая I. Примечательно, что все др. компоненты своего первого стих. Л. сохранил почти в неизменном виде: оба стих. однотипны по строфич. (4 + 6 + 10) и поэтич. композиции (напр., первый и второй стих строятся как антитеза будущего и прошлого), по ритмико-интонац. структуре, близки по эмоционально-смысловому раскрытию темы и содержат пять полностью совпадающих стихов. В дальнейшем Л. еще более определенно связал мысли о собств. будущем с размышлениями о судьбе поколения, создав на этой основе стих. «Дума», в к-рое вошли нек-рые поэтич. элементы стих. «Мое грядущее в тумане» (напр., сравнение «сердце» — «юный плод, лишенный сока...» превратилось в метафорич. изображение духовного облика «поколения»: «Так тощий плод, до времени созрелый...»). Автограф — ЦГАЛИ, ф. 276, оп. 1, № 53 (отд. листок из архива Е. А. Карлгоф-Драшусовой). Впервые — ЛН, т. 19—21, М., 1935, с. 505, Предположительно датируется по связи со стих. «Никто моим словам не внемлет», записанным на том же листке, и по принадлежности листка с автографами С. А. Раевскому — концом 1836— нач. 1837 (но до «Смерти поэта»).

Лит.: Пахомов (1), с. 502—10.