"Гляжу на будущность с боязнью"

«ГЛЯЖУ НА БУДУЩНОСТЬ С БОЯЗНЬЮ», стих., в к-ром Л., обращаясь к уже устоявшимся в его поэтике образам и оборотам, размышляет над загадкой своего жизненного пути, над ускользающим смыслом собственной участи (см. Цель жизни в ст. Этический идеал). Написанное не ранее 1837 (возможно, это зрелая редакция наброска «Мое грядущее в тумане»), стих. вместе с тем близко по душевному стилю к типичным образцам юношеской лирики. Датировка стих. спорна. Б. Эйхенбаум («Academia», т. 2, с. 188—89) связывает его создание с арестом и ссылкой поэта в 1837; в ЛАМ датируется 1837—38; в комментариях И. Андроникова (изд. 1964 и 1975) — 1838, на том основании, что автограф находится на одном листе с посвящением к «Тамбовской казначейше» и с «Кинжалом» (датировка их тоже предположительна). Биографич. привязку стих., возможно, дают слова Л. из его письма к С. А. Раевскому в марте 1837: «Мне иногда кажется, что весь мир на меня ополчился» (ср. с обратным состоянием: «Когда забот спадает бремя... Тогда с отвагою свободной / Поэт на будущность глядит...» — «Журналист, читатель и писатель», 1840). К тому же есть вероятность, что стих. написано одновременно с тематически близкими вещами, приходящимися на тот же или такой же период духовной озабоченности и датируемыми обыкновенно 1837: «Я не хочу, чтоб свет узнал», «Не смейся над моей пророческой тоскою». Однако, поскольку осн. мысли и формулы стих. относятся к числу сквозных в творчестве Л., с его упорными самоповторениями (см. в ст. Творческий процесс), подобная аргументация при датировке не м. б. решающей. Смысл стих. также вызывает разноречивые толкования. Оно, несомненно, отражает напряженную внутр. ситуацию, когда перед возможностью крутого перелома подводится итог прожитому (ср. с преддуэльными размышлениями Печорина: «Пробегаю в памяти все мое прошедшее и спрашиваю себя невольно: зачем я жил? для какой цели я родился?..»). Однако что за «будущность» и «другая жизнь», о к-рых говорит поэт? Р. Иванов-Разумник, А. Гуревич и др. различают здесь выражение тоски по идеалу, по нравств. обновлению. Мн. комментаторы (С. Шувалов, Л. Семенов, В. Кирпотин) полагают, что Л. имел в виду скорее исчерпанность земного существования, предчувствуемую кончину и жизнь за гробом. Э. Герштейн проводит параллель с лирич. отступлением в 41-й строфе «Тамбовской казначейши», где в сходных выражениях говорится об усталости и именно о смерти (впрочем, непосредственно за этим высказана надежда воспрянуть); в строке: «Я в мире не оставлю брата», как и в упомянутом отрывке из «Казначейши», исследовательница находит отклик на пушкинского «Узника». Притом первые 4 стиха «Гляжу...» считаются (А. Федоров, Д. Благой) пессимистической (с вкраплением измененной строки из А. И. Полежаева) репликой на зачин пушкинских «Стансов» («В надежде славы и добра»), хотя вместе с тем это типичная лермонт. автоцитата: ср. «Гляжу назад — прошедшее ужасно, / Гляжу вперед — там нет души родной» (1830). Последнее толкование подчеркивает в стих. тона меланхолич. безнадежности, сосредоточивая внимание на финальной метафоре «увядшей» души («ранний плод, лишенный сока»), к-рая ставит стих. в одну цепь с юношеским «Он был рожден для счастья, для надежд» (1832), где впервые встречается этот образ «плода», и с «Думой» (1838), где он наполняется новым, «укоризненным» смыслом. Между тем первая половина стих. насыщена такой тревогой, столь требовательной заинтересованностью в будущем и столь энергичным запросом к жизни, что об усталом приятии конца не приходится говорить. Нерв стих. — невыносимая утрата чувства цели, чаяние избавления и всеобъясняющей развязки («вестник избавленья» — возможно, ангел, в соответствии с греч. этимологией этого слова, но не обязательно «ангел смерти»). В стих. схвачен психологически острый, мучительный, пограничный момент — «между двух жизней в страшном промежутке надежд и сожалений», как сказано о сходном переживании еще в стих. «Смерть» («Ласкаемый цветущими мечтами», 1830—31). Во время таких кризисов Л. не раз затевал пылкие прения с богом по поводу жестокой непостижимости провидения (стих. «Я не для ангелов и рая», 1832, и др.; см. Богоборческие мотивы); наст. стих. — одно из последних в этом ряду, между тем как в упомянутой 41-й строфе «Казначейши» речь идет не о вседержителе, «горько прекословящем» планам поэта, а о сопротивлении этим мечтам безличных «законов природы»: соответственно вместо скорбного упрека — там самоирония. Существенно, что похожий филос. и эмоц. перепад уже намечается в стих. «Гляжу...» (что свидетельствует о его переходном характере): по мере движения от начала к концу страстные претензии к божеств. произволу сменяются печальным признанием власти «рока», иссушающих законов бытия. Импульсивно-прихотливое движение мысли (в т.ч. почти алогичные контрасты: «тьмой и холодом объята... под знойным солнцем бытия») облечено в строгую, симметричную строфическую и интонац. форму, два десятистишия 4-стопного ямба с рифмовкой AbAbCCdEEd, в каждом первое четверостишие является тезой, а последующее шестистишие — ее развитием и пояснением. Эту т. н. одическую строфу Л. использовал лишь однажды (не считая родственного по теме наброска «Мое грядущее в тумане») — в стих. «Когда б в покорности незнанья» (1831). «Гляжу...» во многих отношениях звучит как намеренная полемика с этим стих., полным юношеского идеализма, как прощание с «неисполнимыми желаньями» и утрата веры в метафизич. гарантии «надежд юности» (любовь и надежды теперь для поэта — «дань земная»). Автограф — ГИМ, ф. 445, № 227а (тетр. Чертковской б-ки), л. 43. Впервые — сб. «Вчера и сегодня», кн. 1, 1845, с. 95 (с некоторыми искажениями).

Лит.: Семенов (3), с. 60, 83; Гинцбург, с. 58—60; Шувалов (2), с. 139, 141; Эйхенбаум (3), с. 58; Эйхенбаум (12), с. 337—38; Пахомов (1), с. 505—06; Гуревич, с. 166—67; Соколов (8), с. 178, 195; Наровчатов (2 изд.), с. 27—30; Лотман Ю. М., Структура худож. текста, М., 1970, с. 205—08; Фризман (2), с. 131—32; Герштейн (9), с. 91—93; Кирпотин В., Избр. работы, т. 1, М., 1978, с. 80—81.