"Последнее новоселье"

«ПОСЛЕДНЕЕ НОВОСЕЛЬЕ», стих. Л. (1841), принадлежащее, подобно «Смерти поэта», «Умирающему гладиатору», к формирующемуся в зрелом творчестве поэта новому синкретич. жанру, к-рый сочетает в себе черты филос.-историч. медитации, политич. инвективы и ораторской оды с ее специфич. фразеологией, синтаксисом и ритмико-интонац. строем. Предметом размышлений в нем служат две темы, занимавшие Л. на протяжении всего творчества: историч. судьбы Франции и судьба Наполеона (см. Наполеоновский цикл). Соответственно поэтич. структура стих. организована как развертывание объединенных в антиномич. пары микромотивов: Франция вообще — Франция в эпоху Июльской монархии; французы — Наполеон; гений — толпа; Франция — Россия. Эти мотивы эксплицированы в стих. в разной степени. Мотив Франции вообще выявлен в стих. лишь однажды («великий народ») — большего, по-видимому, и не требовалось, ибо эта формула здесь весьма многозначна. Несомненно ее употребление в прямом смысле: отношение Л. и передовых людей его времени к Франции как к великой стране, средоточию политич. и культурной жизни Европы хорошо известно. Но та же формула имеет здесь и иной — иронический смысл, подобный тому, к-рый придал ей А. С. Пушкин в элегии «Андрей Шенье» (1825), где «великому народу» поставлены в укор известные события 1789—93 («Где вольность и закон? Над нами единый властвует топор...» и т.д.). Те же мысли и выражения у Л.: «Из славы сделал ты игрушку лицемерья, / Из вольности — орудье палача, / И все заветные отцовские поверья / Ты им рубил...»; причем появляются они у Л. не впервые (ср. «Предсказание», 1830; «Сашка» — строфы 77—80). Столь же экономно выявлена антиномия Франция — Россия, имплицитно пронизывающая все стих.: для автора «Бородина» оказалось достаточно незначит. аллюзии «в снегах пылающей Москвы», чтобы отблеск московского пожара стал незримым фоном «Последнего новоселья». Полностью эксплицирован мотив Июльской монархии (1830—48) — гос-ва лавочников и политич. дельцов. Спекуляцию июльских политиков на разногласиях между Россией и Польшей Л. заклеймил еще в стих. «Опять народные витии» в 1835. С мая 1840, в связи с известием о предстоящем перенесении останков Наполеона с о. Св. Елены в Париж, во Франции шли острые политич. споры. Л. увидел в этих событиях не только очередную спекуляцию или игру партийных тщеславий, но и показатель общей нравств. деградации поколения французов 30-х гг. и с негодованием бросил: «Мне хочется сказать великому народу: Ты жалкий и пустой народ!» (формула подсказана, вероятно, заключит. фразой заметки Пушкина «Последний из свойственников Иоанны д\'Арк»: «Жалкий век! Жалкий народ!» применительно к Франции). Эволюционирует и лермонт. оценка Наполеона: в юношеских стихах наполеоновского цикла доминировал мотив романтич. восхищения личностью Наполеона — титанической, непостижимой, роковой («Наполеон», 1829; «Наполеон», 1830: «Эпитафия Наполеона», 1830), сменившийся впоследствии более трезвыми суждениями. Однако на фоне гражд. и морального упадка, разгула мелких корыстных интересов личность Наполеона вновь приобретает черты титанизма (ср. «Св. Елена», 1831). «Последнее новоселье», собственно, и построено на этом контрасте: с одной стороны — толпа во главе с прорвавшимися к власти в 30-е гг. политич. интриганами, с другой — великий сын Франции, некогда обожествлявшийся, а потом вероломно преданный французами, к-рые, однако, используют память о нем и даже самый его прах для недостойного самовозвеличивания и политич. игры. Вся проблематика, т.о., отождествляется с антиномией гений — толпа и включается в сферу обычных для Л. размышлений о трагич. обреченности гениальной личности и ее постоянном одиночестве. В этой связи исследователи отмечают сходство фразеологии данного стих. и «Смерти поэта»: «...вера, слава, гений...Тобой растоптано в пыли» (ср.: «Свободы, Гения и Славы палачи») или: «Один, — он был везде...» (ср. «Один как прежде...и убит») и т.п. В России, где тема Франции и Наполеона не утратила актуальности и в 40-е гг., вести о спорах по поводу захоронения праха Наполеона нашли широкий отклик, в т.ч. и в поэзии. А.С. Хомяков в стих. «Небо ясно, тихо море» (1841) интерпретировал это событие в духе славянофильских идей: Наполеон — воплощение неуемной гордыни, сломить к-рую смогла лишь «наша сила, русский крест». В стих. «На перенесение Наполеонова праха» он приветствовал это решение, т. к. оно заставит народы вспомнить о грандиозном поражении великого полководца под Москвой. А.И. Подолинский в стих. «Остров Св. Елены» (1841) требовал: «Не троньте пустынной могилы», ибо почести и слава пробудят «другого честолюбца», к-рый «кровью полмира опять обольет» (намеки на бонапартистский заговор 1840). Подолинскому вторит Е.П. Ростопчина: «Не трогайте костей Его» («Поклонникам Наполеона», 1841), хотя мотивировка у нее другая: «крамольная», безнравств. Франция, возникшая в результате Июльской революции 1830, никаких прав на Наполеона не имеет. Хотя «Последнее новоселье», написанное после перезахоронения праха Наполеона (15 дек. 1840), в чем-то перекликается с каждым из названных стих., оно отличается от них глубиной историч. осмысления событий и остротой социально-политич. оценок. Однако мн. современники не выделяли стих. Л. из потока патриотич. лирики с антифранц. или славянофильским (см. Славянофилы) уклоном. Хомяков воспринял резкие замечания Л. по отношению к французам как проявление славянофильства и полагал, что Л. «слабее» сказал то, что было уже сказано им (письмо к Н. М. Языкову, лето 1841). В том же смысле понял социальную направленность стих. В. Г. Белинский: «Какую дрянь написал Лермонтов о Наполеоне и французах, — писал он 28 июня 1841 П. Н. Кудрявцеву, — жаль думать, что это Лермонтов, а не Хомяков». К этой оценке присоединился впоследствии Н. Г. Чернышевский. Между тем придворные круги были отнюдь не склонны восторгаться «патриотизмом» Л. Прочитав в «ОЗ» (1842, № 12, с. 61) франц. пер. «Последнего новоселья» (М. Мещерского), А. Х. Бенкендорф написал С. С. Уварову, что «издание подобной пьесы неприлично...Сильные выходки подлинника против Франции усилены переводчиком до неприличной брани» (Лемке М., Николаевские жандармы и литература 1825—1855 гг., СПБ, 1909, с. 137). Др. перевод стих. (Д. П. Ознобишина) вообще не увидел света. Автографы: черновой — ГПБ, Собр. рукоп. Л., № 11 (альбом М. Ю. Л.); беловой — ИРЛИ (альбом А. Д. Боратынской); подпись: «М. Л.». Авторизов. копия — ИРЛИ (тетр. XV). Впервые — «ОЗ», 1841, № 5, отд. III, с. 1—2. Датируется весной 1841 (по времени появления в печати).

Лит.: Сухомлинов М. И., «Последнее новоселье». Стих. Л., «РВ», 1895, март; Грунский И. К., Наполеон I в рус. худож. лит-ре, «Рус. филолог. вестник», 1898, т. 40, № 3—4, с. 279—90; Нейман (1), с. 121—22; Эйхенбаум (3), с. 111—13; Эйхенбаум (5), т. 2, с. 232—36; Эйхенбаум (12), с. 116—21, 324—25; Мордовченко, с. 789—90; Герштейн (3), с. 427—28; Герштейн Э., Послесловие, в кн.: Ахматова А., О Пушкине, Л., 1977, с. 312; Иконников (2), с. 36—41, 68—69; Архипов, с. 200—09; Фризман (2), с. 126; Гиллельсон (3), с. 259—60.