Ирония

ИР́́ОНИЯ, вид тропа, иносказания и — шире — элемент мироощущения художника, предполагающий насмешливо-критич. отношение к действительности. Как средство худож. выразительности (стилистич. прием) и как эстетич. категория И. находится на периферии творчества Л.-поэта: ею окрашены нек-рые ранние стихи [«Примите дивное посланье» (1832), «На серебряные шпоры» (1833), «Юнкерская молитва» (1833)] и лермонт. эпиграммы (см. "Новогодние мадригалы и эпиграммы"), показывающие, что Л. владел всеми видами И., от легкой насмешки до едкого сарказма, но в сферу серьезной исповеди его лирич. героя иронич. интонация не проникала (см. Комическое). Иронич. обыгрывание трагического в ранней лирике Л. встречается едва ли не единств. раз: «Потом вас чинно в гроб положат, / И черви ваш скелет обгложут, / А там наследник в добрый час / Придавит монументом вас» («Что толку жить!..»). Уже самой «периферийностью» И. в поэзии Л. заметно отличается от И. нем. романтиков, к-рые «романтическую иронию» осознавали как ведущий принцип их филос. эстетики. У Л. отрицающая сила И. выразилась с максимальной полнотой в стих. «Благодарность» (1840). Богоборч. отрицание жизни выступает здесь под маской благодарности богу за эту жизнь (ср. частые в христ. молитвах обращения: «Благодарю тебя, господи»). Благодаря бога за перенесенные страдания, Л. не принимает христ. этику всепрощения, а финал стих. выворачивает смысл «благодарности» наизнанку, явственно обнажая неприятие мира. Но это — трагич. И., связанная с серьезными, «конечными» проблемами бытия, и здесь Л. совпадает с нем. романтиками (хотя его И., в отличие от них, никогда не бывает, по выражению П. Гайденко, «самоудовлетворяющейся»). В этом аспекте сопоставима ирония Л. и Г. Гейне. О трагич. И. можно говорить и в связи со стих. «Пленный рыцарь» (1840), где И. не стилистич. прием, и не общая иронич. позиция: трагич. И. неуловимо присутствует в самом совмещении высокого символич. иносказания — «Быстрое время — мой конь неизменный, / Шлема забрало — решетка бойницы, / Каменный панцырь — высокие стены, / Щит мой — чугунные двери темницы» — с эмпирически описанной, «бытовой» (1-я строфа) ситуацией неволи. Стремление к свободе разбивается не только о двери темницы; препятствием служит ставшая необратимой внутренняя неотделимость узника от заточения (ср. мотив цветка, выросшего в неволе, в поэме «Мцыри»). И., как правило, возникает при острокритич. и скептич. отношении к миру и людям; но свойств. Л. ироничность ума (ср., напр., Письма) не «перешла» в сферу поэтич. сознания: И. не стала доминирующей интонацией ни в его ранней, ни в поздней лирике. Иронич. взгляду на мир Л. предпочитает серьезные, прямые отношения с ним; даже враждебную ему «ничтожную» «толпу», «свет» он обличает со всей серьезностью и откровенностью, а не «возвышается» над ними с помощью иронич., т.е. принципиально непрямого, не тождественного себе высказывания. В отличие от нем. романтиков, Л. не использует И. как средство для снятия противоречий между искусством и жизнью. Так, в «Не верь себе», где поэтич. вдохновение сравнивается с «язвой», поэзия — с «отравленным напитком», элемент трагич. И. возникает в связи с невозможностью адекватного высказывания в искусстве (постоянная тема иенских романтиков), но в еще большей степени — с сомнением в нравственной природе самого вдохновения: «в искусстве, в жизни художника Лермонтов усматривает искусством же порождаемый соблазн» [Асмус (1), с. 125]. Возможно, благодаря такой творческой позиции «романтич.» Л. избежал мн. опасностей концепции романтич. иронии с ее гипертрофией эстетич. игры в искусстве (в т.ч. игры противоположностями), принципиальной установкой на «двусмысленность», свободным парением над добром и злом, обратимостью (для художника) «священного» и «порочного». И. становится существенно необходима Л. в осмыслении демонич. темы, причем именно на сломе ее, когда поэт решил «отделаться» от «волшебной и могучей красоты» преследующего его Демона (поэма «Сказка для детей», 1840), от «несвязного и оглушающего» (стих. «Из альбома С. Н. Карамзиной») языка страстей. Наиболее наглядна И. в оценке демонизма — в 3-й строфе «Сказки для детей»: «Герой известен, и не нов предмет; / Тем лучше: устарело все, что ново! / Кипя огнем и силой юных лет, / Я прежде пел про демона иного: / То был безумный, страстный детский бред... Но этот черт совсем иного сорта — / Аристократ и не похож на черта». Мн. строфы «иронических поэм» Л. — «Сашки» (1835—36) и «Сказки для детей» — оцениваются как отрицание романтизма еще в недрах самого романтизма (Л. Гинзбург). Тем не менее «классич.» лермонт. Демон (в поэме «Демон») лишен И. — как в структуре самого образа, так и в авторском освещении его. В «иронич. поэмах» И. ведет к игре лит. формой, к осознанной «литературности» произв.; отсюда прямое ученичество у А. С. Пушкина — воспроизведение иронич. интонации «Графа Нулина», «Домика в Коломне». Аналогично в «Тамбовской казначейше»: известный в романтич. лит-ре сюжет проигрыша в карты (ср. «Счастье игрока» Э. Т. А. Гофмана) заземляется, осмысливается как комический, а литературность демонстрируется в «Посвящении»: «Пишу Онегина размером; / Пою, друзья, на старый лад». При том, что декларация новой, иронич. позиции была провозглашена именно в «иронич. поэмах» («Осталось сердцу вместо слез, бурь тех / Один лишь отзыв — звучный горький смех» — «Сашка»), органичность и худож. значимость иронич. интонация приобретает у Л. в прозе. Еще в незаверш. романе «Княгиня Лиговская» появляется ироничный Печорин. В драме «Маскарад» и «Герое нашего времени» И. — важный элемент мироощущения героев и структуры худож. целого: саркастичен Арбенин в его метких характеристиках светского общества, последовательно ироничны Печорин и доктор Вернер. В «Герое...» ирония Печорина, осознающего свое превосходство над средой, становится обоюдоострой: она направлена не только на окружение (Грушницкого, «водяное общество»), но и на самого себя (самоирония). Больше того, И. проникает в голос самого автора: два предисловия романа — авторское и рассказчика (предисловие к «Журналу Печорина») — насквозь ироничны. Объект И. в них — «простодушная» публика, к-рая «не угадывает шутки, не чувствует иронии» и не способна понять скрытого (истинного) смысла произв., поверить в реальность неаффектированного героя (ср. понятие о «гармонических пошляках» у Ф. Шлегеля). Авторская И., однако, не распространяется на «носителя иронии», Печорина: Л. не скрывает «пороков» своего героя, но само отношение к нему остается неизменно серьезным. Вообще, при выражении свойственной позднему Л. неоднозначности в оценке сложных социальных и нравств. проблем он или не прибегает к И. (напр., «Дума», «Спор») или «погашает» ее внутри самого произв. («Журналист, читатель и писатель»). Показательно в этом смысле многозначит. окончание предисловия к «Журналу Печорина»: «Может быть, некоторые читатели захотят узнать мое мнение о характере Печорина? — Мой ответ — заглавие этой книги. — «Да это злая ирония!» — скажут они. — Не знаю» (VI, 249). И. присутствует в обрисовке типа кавказца в одноим. очерке (1841) и отчасти Максима Максимыча в Герое...» — при сохранении и подчеркивании уважения к нему автора. Интересно, что трагич. И. может проникать и в душу «простого человека» (термин Д. Максимова; разумеется, она качественно отлична от И. «демонич.» Печорина). Таков герой стих. «Завещание» (1840). Внешне спокойный, прозаич. монолог на пороге смерти внутренне «зажат», напряжен. Паузы «говорного» ямба, обилие служебных, «незначащих» слов, два «как» в одной строке («как вспомню, как давно...»), резкие enjambements — все это создает образ человека, достигшего стоической И. во взгляде на трагизм собств. судьбы (позиция, близкая лирич. герою Гейне). И. в творчестве Л. выступает, таким образом, в разных аспектах, разных смысловых наполнениях. Дальнейшая разработка этой малоизученной в лермонтоведении проблемы важна и для выявления особых черт лермонтовского романтизма, и для понимания общей эволюции Л.

Лит.: Лит. теория нем. романтизма, Л., 1934; Асмус (1); Гинзбург (1), с. 127—60; Лосев А. Ф., Ирония античная и романтич., в кн.: Эстетика и искусство, М., 1966, с. 54—84; Габитова Р. М., Философия нем. романтизма, М., 1978, с. 74—107; Ирония, [П. И. Шпагин], в кн.: Краткая лит. энциклопедия, т. 3, М., 1966; Юмор [Л. Е. Пинский], там же, т. 8, 1975; Эйхенбаум Б., О поэзии, Л., 1969, с. 200—205; Гайденко П. П., Трагедия эстетизма, М., 1970, с. 50—84; Берковский Н. Я., Романтизм в Германии, Л., 1973, с. 58, 84—85, 150, 156; Манн Ю. В., Поэтика рус. романтизма, М., 1976, с. 338, 348, 350—65; Strohschneider-Kohrs I., Die romantische Ironie in Theorie und Gestaltung, Tübingen, 1960 (2 Aufl., 1977); Muecke D. C., The compass of irony, L., 1969.