Лермонтоведение

ЛЕРМОНТОВ́́ЕДЕНИЕ, изучение жизни и творчества Л. Первые попытки осмысления творчества Л. начались уже в прижизненной критике, с выходом в свет «Стихотворений М. Лермонтова» (1840) и «Героя нашего времени» (1840, 1841). В 40-х гг. проза и поэзия Л. становятся объектом лит.-обществ. борьбы, в к-рой выдвигается ряд проблем, ставших впоследствии предметом науч. изучения. Наиболее существенные из них поставлены в критич. статьях В.Г. Белинского, определившего Л. как центр. фигуру в поэзии послепушкинского периода. Белинский поднял вопрос о связи творчества Л. с обществ. и умств. жизнью России, с исканиями, рефлексией и самоанализом рус. интеллигенции; он показал отношения Л. с рус. лит. традицией; ему принадлежат и нек-рые общие характеристики «лермонтовского элемента» («субъективность» и др.), оказавшие влияние на последующее восприятие творчества Л. Проблема места Л. в рус. лит-ре стала одной из главных в лит.-обществ. полемике 40-х гг.; антагонисты Белинского выдвинули тезис о подражательности Л. по отношению к А. С. Пушкину (С.П. Шевырев, Е.Ф. Розен, П.А. Плетнев, отчасти П.А. Вяземский) и шире — о его «протеизме» (Шевырев), т.е. о воспроизведении у него черт поэтики ряда рус. и зап.-европ. авторов (Дж. Байрон, В. Скотт, В. А. Жуковский, В. Г. Бенедиктов и др.; см. ст. Заимствования). Наблюдения Шевырева, вне зависимости от его обшей оценки Л., были учтены затем исследователями Л. Особое место в 40-е гг. занял вопрос о «байронизме» Л. Выделяя ориентацию Л. на поэзию Байрона, Шевырев, Розен, а позднее славянофилы возводили ряд героев и произв. Л. к «западным» началам и отрицали корни их в рус. действительности. Шевырев наметил развитое позже «почвенниками» противопоставление Максима Максимыча и Печорина как характеров национального и «западного», не органичного для рус. жизни. В 40—50-е гг. «байронизм» Л., т.о., рассматривался не только в аспекте непосредств. преемственности, но и в более широком смысле — как обозначение протестующего, «отрицательного» характера поэзии Л. Взгляд Белинского в разных модификациях был воспринят «западнической» критикой — В.Н. Майковым (1844), А.П. Милюковым (1847), подчеркивавшими обществ. характер лермонт. отрицания. Наиболее развернутым выражением «западнических» взглядов явилась ст. А.Д. Галахова «Лермонтов» (1858), где были заявлены принципы формирующейся культурно-историч. школы. Осн. внимание Галахов уделял воздействию на Л. европ. культуры и месту поэта в общеевроп. умонастроении; ему принадлежит подробный анализ типологии лермонт. героя в сопоставлении с «байронич.» героем, идеями Ж. Ж. Руссо и т.д. Сходные проблемы затрагивались в отзывах о Л. представителей «эстетической критики» (А.В. Дружинин, В.П. Боткин, П.В. Анненков). Существенной для осмысления наследия Л. на фоне сменяющихся обществ. движений явилась полемика о «лишних людях», т.е. о типологич. особенностях героя 40-х гг., и о месте Печорина в этой галерее (Бельтов, Рудин, Тамарин и др.). Эта проблема, намеченная Белинским (1847) в разборе «Кто виноват?» А.И. Герцена, была подхвачена А.А. Григорьевым (1847), сблизившим романы Герцена и Л. как произведения «школы трагизма», в отличие от «юмористической» школы Н. В. Гоголя. В 1849—51, в связи с выходом романа М. В. Авдеева «Тамарин», Григорьев, Дружинин и др. начинают говорить об исчерпанности «отрицательного» направления Л. в произв. его последователей. В кон. 50-х гг. полемика вступила в новую фазу; в 1857 С.С. Дудышкин в «ОЗ» начинает от Печорина генеалогию «лишних людей» И. С. Тургенева и др.; с возражением ему в «Совр.» (1857) выступает Н.Г. Чернышевский, определивший Печорина как тип эгоиста, полностью пренебрегшего «общими вопросами», т.е. обществ. деятельностью. Полемич. позиция Чернышевского, направленная прежде всего против совр. «лишних людей» либерального лагеря, была поддержана Н.А. Добролюбовым («Что такое обломовщина?», 1859), поставившим особый акцент на обществ. бесполезности «Печориных». Эта тенденция вызвала резкие протесты Герцена («Very dangerous!!!», 1859; «Лишние люди и желчевики», 1860); он требовал историзма во взгляде на «лишних людей», соглашаясь с низкой оценкой их эпигонов в 50-е гг., но настаивая на их прогрес. роли, их «необходимости» в предшествующие десятилетия. Еще в 1850 Герцен рассматривал Л. как фигуру, типичную для последекабрьского поколения дворянской интеллигенции, замкнувшегося в скептич. отрицании николаевской России и умершего в «безвыходной безнадежности печоринского направления», против к-рого уже восставали люди 40-х гг. — западники и славянофилы («О развитии революционных идей в России», 1850; «Еще раз Базаров», 1868; см. также ст. «Михаил Лермонтов», 1860, написана совм. с М. Мейзенбуг). Взгляд на Л. как на закономерное порождение последекабрьской эпохи оказал значит. влияние на сов. лермонтоведение. Герцен прямо связывал Л. с развитием революц. настроений в рус. об-ве и опубл. в «Полярной звезде» его стих. «Смерть поэта». Герценовская характеристика поколения Л. более исторична, нежели у его оппонентов; но, с др. стороны, ни Чернышевский, ни Добролюбов не отождествляли Л. и «Печориных» (как Герцен). Они не отрицали историч. значения его творчества. Чернышевский подчеркивал принадлежность Л. к поколению Белинского и высказал ряд важных суждений о его худож. методе (так, он заметил в «Герое...» истоки толстовского психологизма — «диалектики души»; «Очерки гоголевского периода...», 1856). Полемич. сторону выступлений Чернышевского и Добролюбова развили Д.И. Писарев, Н.В. Шелгунов и особенно В.А. Зайцев, осудившие Печорина вместе с его аристократич. средой. До кон. 50-х гг. осмысление Л. опиралось на чрезвычайно неполные собр. соч. (см. Издания Л.), не позволявшие представить себе его творч. эволюцию. В 1856 и 1857 ничтожным тиражом выходит за границей поэма "Демон" (до этого ходившая в списках); в 1858—1859 появляются первые крупные публикации юношеских драм и стихов (С. Д. Шестаков, Дудышкин) и начинается планомерная работа по освобождению его текстов от цензурных искажений (см. Цензура). В 50—70-е гг. печатаются первые мемуары о Л. (Е.П. Ростопчина, А.М. Меринский, Е.А. Сушкова, И.И. Панаев и др.). В 60-х гг. Дудышкин осуществляет первую попытку критич. издания соч. Л. Оно было предпринято вслед за изданиями Пушкина (Анненков) и Гоголя (П. А. Кулиш) как издание третьего классика новой рус. лит-ры и тем самым способствовало утверждению историко-лит. концепции Белинского. К изданию был приложен биографич. очерк — неполный как по недостатку данных, так и по невозможности говорить в печати о слишком свежих событиях и живущих людях. В рецензии на это изд. в «Совр.» (1861) М.Л. Михайлов опубл. в своем переводе и пересказе ст. Ф. Боденштедта, касавшуюся политич. оппозиционности Л., и отметил, в частности, антикрепостнич. направленность ранней драматургии поэта. Рецензия явилась одним из первых опытов анализа социальных мотивов у Л., поставившим задачу создания его социальной биографии. В духе «Совр.» Михайлов полемизировал с либерально-западнич. критикой (Дудышкин, Галахов и др.). Его статья противостояла также славянофильским и «почвенническим» трактовкам Л., среди к-рых наиболее авторитетна концепция Григорьева, развернутая в ст. «Лермонтов и его направление. Крайние грани развития отрицательного взгляда» (1862). Статья Григорьева, наряду с критич. оценкой демонически-отрицат. пафоса «лермонтовского» направления, содержала ряд важных идей и наблюдений: о связи Л. с социально-психол. основами рус. быта, об отражении в типах Арбенина и Печорина разрушительно-необузданных сил рус. нац. характера (сопоставление со Степаном Разиным). Это в глазах Григорьева делало Л. нац. поэтом, ограничивало его «байронизм» и позволяло наметить эволюцию Л. к «исконным», «народным» началам. Проблема эволюции Л. в дальнейшем окажется в центре внимания последователей «почвенничества», к-рые усматривали в пути Л. тенденцию к примирению с жизнью и судьбой (этюд историка В.О. Ключевского «Грусть», 1891; работы П. А. Висковатого). «Фактографич.» изучение Л. в 60—70-е гг. становится достоянием преим. культурно-исторической школы, придававшей биографич. исследованию особую важность. Следующая после дудышкинской биография Л. написана в 1873 (для 1-го т. соч. Л. под ред. П. А. Ефремова) представителем этой школы А. Н. Пыпиным, к-рый пользовался воспоминаниями знакомых Л., прежде всего А.А. Краевского; его очерк в нек-рых отношениях сохраняет значение первоисточника. Однако неполнота и недостаточность его обнаруживалась по мере интенсивной публикации мемуаров и выявления документальных источников в последней трети 19 в. Особая заслуга здесь принадлежит В.Х. Хохрякову, знакомому П. П. Шан-Гирея и С. А. Раевского, собравшему уникальную коллекцию материалов для биографии Л., куда входили автографы, копии с автографов и записи мемуарных свидетельств, полученных из первых рук. Материалами Хохрякова пользовались Дудышкин, Ефремов, Пыпин, затем Висковатый и др. В 1870 Хохряков передал коллекцию в Имп. публичную б-ку, уже начавшую систематич. собирание рукописей Л. В 1883 А.А. Бильдерлинг основал 2-й значит. центр сосредоточения материалов о Л. — Лермонт. музей при Николаевском кавалерийском уч-ще; здесь был собран богатейший фонд автографов и рисунков Л. (ныне в ИРЛИ). К сер. 80-х гг. биографы и текстологи располагали уже солидной суммой источников для нового изд. и новой биографии Л. То и другое осуществил проф. Дерптского ун-та П. А. Висковатый (Висковатов), с 1879 собиравший материалы о Л. как в России, так и за границей. В 80-е гг. он опубл. мн. тексты Л., а в 1889—91 выпустил новое изд. сочинений, в к-рое вошел и его биографич. труд «Михаил Юрьевич Лермонтов. Жизнь и творчество» (1891). Помимо документального материала, Висковатый воспользовался рассказами и неизд. воспоминаниями современников Л. (А. П. Шан-Гирей, Д. А. Столыпин, А. З. Зиновьев, Краевский, Боденштедт, В. А. Соллогуб, А. М. Верещагина и др.). Работа Висковатого явилась наиболее полным и систематич. сводом данных о поэте; нек-рые периоды и события из его жизни были изучены здесь впервые (семья, детские годы, Моск. ун-т, последняя кавк. ссылка, дуэль и смерть). Висковатый затронул такие проблемы, как связь Л. с декабристами, отношение его к Революции 1830, антикрепостнич. тенденции, конфликт со «светом» и правительств. кругами (Бенкендорф), обществ. причины дуэли. В освещении этих проблем Висковатый во многом следовал за демократич. (Белинский, Боденштедт) и либеральной критикой (Пыпин); в то же время, примыкая по своим обществ. симпатиям к позднему славянофильству, он акцентировал тяготение Л. к раннеславянофильским кружкам (1836—37) и его эволюцию к нар. и религ. началам, а «байронизм» сводил к сравнительно частному феномену социально-психол. сходства обоих поэтов. Методологически близкий к культурно-историч. школе, Висковатый рассматривал произв. Л. преим. как проекцию общественных, но более всего биографич. реалий. Последующие биографии Л. вплоть до кон. 1930-х гг. почти ничего не добавили к труду Висковатого и обычно являлись его пересказами. В обширном очерке Д. И. Абрамовича (1913) дан лишь систематизир. обзор биографич. источников (в т.ч. появившихся после работы Висковатого), снабженный краткими (иногда случайными) характеристиками. Работа Абрамовича (с приложением первого опыта летописи жизни и творчества Л.) не была биографич. исследованием в точном смысле, но она облегчила дальнейшие разыскания в области науч. биографии Л. Несмотря на публикации биографич. материалов, создавших базу для углубленного изучения Л., лермонтоведение 1880—90-х гг. не дало выдающихся науч. работ. Наиболее характерные его жанры: критич. этюд — интерпретация текста, с экскурсами в область психологии творчества, носяшими обычно субъективно-импрессионистич. характер (Ключевский, В. Д. Спасович, С. А. Андреевский), или компилятивный критико-биографич. очерк в духе культурно-историч. школы (Н. А. Котляревский). Общая тенденция этих работ — подчеркивание эволюции Л. к резиньяции и примирению — уже обозначилась ранее. В противоположность им народнич. критика (Н.К. Михайловский, Р. В. Иванов-Разумник) акцентировала в Л. действенное, протестующее начало, но также не ставила целью конкретно-историч. изучение. Религ.-филос. эстетика (В.С. Соловьев, Д.С. Мережковский, позднее В.В. Розанов) сосредоточила преим. внимание на демонизме Л.; первые, расходясь в общей оценке Л., сходились в признании его предтечей ницшеанства (с противоположной оценкой), Розанов находил и одобрял у Л. преим. «демона эротической страсти», но осуждал мотивы демонич. мятежности. Символисты относили Л., наряду с Ф. И. Тютчевым, Гоголем, Ф. М. Достоевским, к числу своих духовных предков в рус. лит-ре. В статьях А.А. Блока о Л. нашли выражение его собств. мысли о судьбах интеллигенции и народа. Эти статьи (как и импрессионистич. этюды Ю. И. Айхенвальда) были проявлениями обострившейся борьбы вокруг имени Л. в кон. 19 — нач 20 вв. и важны не столько для науч. лермонтоведения, сколько для изучения рус. обществ. и лит.-худож. атмосферы названного периода. Особняком стояли работы психол. школы; так, Д. Н. Овсянико-Куликовский сопоставлял психол. характеристики Л. и его героя и стремился описать общественно-психол. тип эпохи, привлекая как лит., так и биографич. материал — о кружке Н. В. Станкевича, о Белинском («История русской интеллигенции», т. 1, 1906; «М. Ю. Лермонтов», 1914). Для развития науки о Л. большее значение имело сравнительно-историч. исследование частных проблем творчества, начатое гл. обр. учеными культурно-историч. школы. В 1888 Спасович вернулся к проблеме «байронизма» и поднял вопрос о связи творчества Л. и А. Мицкевича; его сопоставления носили несколько прямолинейный характер и не были подкреплены достаточным фактич. материалом. Однако самая проблема интенсивно разрабатывалась Алексеем Н. Веселовским («Западное влияние в новой русской литературе», 1881—1882, отд. изд. — 1883) и в особенности Э. Дюшеном («Поэзия М. Ю. Лермонтова в ее отношении к рус. и зап.-европ. лит-рам», 1910, рус. пер. 1914), суммировавшим и обогатившим наблюдения о связи Л. с зап.-европ. и рус. лит-рами; эти работы, методологически еще не поднимавшиеся над компаративизмом своего времени, с его несколько механич. пониманием «влияний» и «заимствований», тем не менее опирались на всю сумму известных к тому времени биографич. и историко-лит. данных о Л. Дальнейшее изучение проблемы шло по линии установления лит. преемственности мотивов и образов (В. В. Сиповский, 1914; С. И. Родзевич, 1913, 1914; И. И. Замотин, 1914; Н. П. Дашкевич, 1914) и исследования конкретных лит. воздействий. Систематич. обследование последних (на уровне источников и реминисценций) предприняли Б. В. Нейман, Л. П. Семенов, С. В. Шувалов, обнаружившие в ряде произв. Л. следы заимствований из В. А. Жуковского, В. В. Капниста, А. А. Бестужева (Марлинского), Е. А. Баратынского, И. И. Козлова, поэтов «Московского вестника», Скотта и др. Почти исчерпывающе были собраны скрытые цитаты и реминисценции из Пушкина (Нейман, Семенов). Работы эти, носившие конкретно-фактографич. характер и шедшие в русле традиц. компаративизма, расширяли скудный круг сведений о лит. связях Л. и в дальнейшем позволили уточнять его лит. ориентацию в разные периоды творчества. Заслугой сравнит. лит-ведения было установление круга фольклорных источников поэзии Л. (П. В. Владимиров, 1892; Н. М. Мендельсон, 1914). В 1914 к 100-летнему юбилею Л. выходит сб. «Венок Лермонтову», где сравнительно-историч. направление получило отчетливое выражение; здесь, однако, были поставлены и более общие проблемы воздействия Байрона и Руссо на Л. (И. Н. Розанов) и начато типологич. изучение ближайшей лермонт. среды, прежде всего поэтов кружка Станкевича (Н. Л. Бродский). Сборник также отразил устойчивый интерес к мировоззрению Л. — в первую очередь к психологии и «метафизике» «земного» и «небесного», одиночества, религ. бунта и т.п. (П. Н. Сакулин, И. М. Соловьев). В этом отношении «Венок» был итоговым для дореволюц. науки о Л. С нач. 1900-х гг. Л. попадает в поле зрения марксистской критики, стремившейся выявить его связь с рус. революц.-обществ. движением (М. Горький, А. В. Луначарский); первые опыты не были свободны от прямолинейного социологизма, к-рый сказался и в работах академич. ученых старшего поколения, пытавшихся овладеть марксистской методологией уже после революции (Шувалов, 1925). Попытка социологич. анализа содержится в кн. М. А. Яковлева «Лермонтов как драматург» (1924), богатой наблюдениями (в частности, о «шиллеризме» Л.), но эклектичной по методологии. В нач. 20-х гг. наиболее значит. работами о Л. оказались исследования не «социологов», а представителей «формальной школы». Возникшие как реакция на импрессионизм и эмпиризм дореволюц. науки о Л. и воспринявшие ряд методич. приемов лингвистики и стиховедения, они рассмотрели лермонт. поэтику на фоне предшествующей лит. традиции, показали эволюцию мелодич. основы лермонт. стиха, жанровой системы, композиц. строения прозы, отношения к поэтич. слову и т.д. (Эйхенбаум Б. М., «Мелодика русского стиха», 1922; «Лермонтов», 1924). Так был сделан значит. шаг вперед в науч. изучении стиля Л. и его места в лит. процессе (понятие, заново обоснованное «формалистами»). Однако в работах «формальной школы» Л. рассматривался только в пределах имманентного лит. ряда. На протяжении 30-х гг. меняются методологич. основы изучения Л. Его биография и творч. путь рассматриваются в контексте обществ.-историч. факторов, формирующих личность, филос. и лит. движения его времени; в центре внимания оказывается обществ. среда Л. В эти годы расширению биографич. и текстологич. исследований сопутствовало уточнение и обогащение лермонтоведч. проблематики. В 1929 появляется «Книга о Лермонтове» — почти исчерпывающий свод биографич. материалов, составленный П. Е. Щеголевым при участии В. А. Мануйлова. В 30-е гг. разыскиваются и публикуются новые материалы, в т.ч. мемуары о Л. (А. Ф. Тиран, Зиновьев, Д. А. Милютин и др.). Еще в 1926 Б. Эйхенбаум и К. Халабаев подготовили новое изд. соч. Л. с полным пересмотром текстов; в 1935—1937 выходит первое сов. академич. изд. Л. в 5 тт., под ред. Эйхенбаума; комментарии к нему содержат оригинальные биогр. и ист.-лит. разыскания; так, был раскрыт адресат лирич. цикла 1830—32 — Н. Ф. Иванова и адресат стих. «Романс» («Коварной жизнью недовольный») — С.П.Шевырев (см. И.Л. Андроников). В работах 1935—41 Эйхенбаум формулирует осн. проблемы нового этапа в изучении Л.: ранняя лирика, — не прокомментированная и лишь приблизительно датированная; идейные связи Л. с декабристами, «Кружком шестнадцати»; отношение его к философско-историч. концепции П. Я. Чаадаева и др. Задачи эти отчасти диктовались нуждами академич. издания, отчасти намечали более отдаленные перспективы изучения, освещенные исследователем в ст. «Художественная проблематика Лермонтова» (1940) и «Литературная позиция Лермонтова» (1941): филос. субстрат творчества Л. — воздействие на его раннюю лирику философии и эстетики Ф. Шеллинга, Ф. Шиллера и др.; преломление в творчестве Л. декабристской традиции; пути эволюции Л. и роль фольклора в ней; наконец, социальная и лит. ориентация Л. в последние годы (в т.ч. отношения с кругом «Отечественных записок» и «Москвитянина»). Этими задачами определялась тематика ряда трудов, подготовленных к юбилею Л. 1941 [Сб. Гослита; два тома «ЛН» (т. 43—44, 1941, и т. 45—46, опубл. в 1948]; в значит. мере они остаются актуальными и для совр. лермонтоведения. В 30—40-х гг. заново возникает тема, в общих чертах поставленная еще Висковатым: формирование личности Л. в детстве, его семейная драма и крепостной быт Тархан (В. А. Мануйлов, 1939; Н. Л. Бродский, 1945; П. А. Вырыпаев, 1952, 1972; Т. А. Иванова, 1959, 1962; С. А. Андреев-Кривич, 1976). Др. тема, почти не затронутая прежде, — окружение Л. в Пансионе, в т.ч. его лит.-филос. среда (Ф. Ф. Майский, 1941, 1947; Т. М. Левит, 1948; Л. П. Гроссман, 1948; Т. А. Иванова, 1950, 1957). Этот ранний период жизни поэта получил наиболее полное освещение в первом и пока единств. опыте науч. биографии Л. (доведенной до 1832) — кн. Н. Бродского «М. Ю. Лермонтов. Биография» (т. 1, 1945). Автор значительно раздвинул рамки традиц. биографич. исследования; широко привлекая журнальный и архивный материал, он сумел детально воссоздать картину брожения филос., обществ. и лит. идей в ближайшем лермонт. окружении, прежде всего в Пансионе и ун-те; лит. и идейные позиции Л. соотнесены с лит-рой и журналистикой того времени, системой преподавания, лит. интересами товарищей Л.; спец. обследованию подверглись опосредствованные связи Л. с кругом Герцена и Станкевича. Продолжается изучение лирики Л. — как ее филос. проблематики (Эйхенбаум, 1940; В. Ф. Асмус, 1941), так и поэтич. строя. Обследуются стилистич. черты и ритмико-мелодич. особенности стиховой речи Л.; интерес к поэтике Л., начавшийся еще в предреволюц. годы (А. Белый, 1910; В. М. Фишер, 1914) и выросший в период интенсивной разработки вопросов стиховедения и поэтич. языка (Эйхенбаум, 1924), в 40-е гг. вызвал к жизни целый ряд работ (Шувалов, 1941; И. Розанов, 1941, 1942; Гроссман, 1948). (См. Стихосложение, Поэтический язык). След. тема, возникшая на новой основе, — отношение Л. к фольклору, изучаемое в связи с общей проблемой народности у Л. и эволюции его метода. Фольклоризм Л. соотносится с борьбой общественно-лит. сил вокруг оценки нар. творчества; определяются точки соприкосновения и расхождения Л. со славянофилами, Пушкиным и др. (Эйхенбаум, 1940—41; М. К. Азадовский, 1941; М. П. Штокмар, 1941; В. И. Чичеров, 1941; Г. С. Виноградов, 1941, Бродский, 1948). Тогда же появляются и первые работы о Л. и фольклоре народов Кавказа (Семенов, 1939, 1941). Особое внимание исследователей привлекало творчество и обществ. позиция Л. зрелых лет. Политич. проблематике лермонт. лирики посвятил ряд работ В. Я. Кирпотин (1939, 1941). Однако ощущался недостаток документально-биографич. данных (особенно о периоде 1833—36). Изучение «Кружка шестнадцати», дворянской аристократич. оппозиции из окружения Л., начатое по новым материалам Э. Г. Герштейн (1941), заставило отказаться от ряда первонач. предположений, в т.ч. от мысли о непосредств. отражении у Л. идей «Философического письма» Чаадаева; вместе с тем обследование архивных материалов (А. И. Тургенева, Елагиных, Самариных и др.) позволило внести в политич. биографию Л. новые данные, характеризующие его отношения с двором, моск. славянофильскими кругами и т.д. (Герштейн, 1941, 1948; И. Боричевский, 1948). Меньше нового дали поиски материалов о связях Л. с декабристами (Г. В. Морозова, 1941; Н. И. Бронштейн, 1948). Зато плодотворным оказалось изучение поздних деклараций Л. (стих. «Журналист, читатель и писатель», предисл. к «Герою...») в контексте общественно-лит. полемик кон. 30-х — нач. 40-х гг.; оно позволило наметить линии идейной связи Л. с «ОЗ» и Белинским и пролило свет на полемич. позицию позднего Л., установив точки его отталкивания от выступлений Н. А. Полевого, Ф. В. Булгарина, С. А. Бурачка, Шевырева (Н. И. Мордовченко, 1941; Мануйлов, 1948). Изучению этих новых моментов обществ. и творч. биографии Л. сопутствовала разработка уже традиционных для науки о Л. вопросов, но с иных методологич. позиций, напр. о связи Л. с рус. и зап.-европ. лит. традицией. Преемственность понимается теперь не как индивидуальное влияние или заимствование и даже не как филиация образов и мотивов, но как соотношение лит.-эстетич. и идеологич. систем Л. и исследуемого писателя — Пушкина (Д. Д. Благой, 1941), Байрона (М. Л. Нольман, 1941), Гейне (А. В. Федоров, 1940), франц. прозы бальзаковской ориентации (Б. В. Томашевский, 1941), рус. «светской повести» (М. А. Белкина, 1941). Общая постановка проблемы преемственности, наряду с обзором фактич. материала, содержится в ст. Неймана (1941) и Федорова (1941). Новизной отличалась тема «Л. и культуры Востока» (Гроссман, 1941). Со 2-й пол. 30-х гг. начинает складываться совр. представление о худож. методе Л. (см. в ст. Романтизм и реализм). Уже Белинский характеризовал эволюцию Л. как движение от «лиризма» к «объективности» и противопоставлял его позднеромантич. поэзии и прозе [В. Г. Бенедиктов, Бестужев (Марлинский)] как художника в самой своей «субъективности» верного «действительности», т.е. примыкающего (в совр. терминологии) к формирующемуся критич. реализму. В дальнейшем исследователи неоднократно писали о движении Л. от романтизма к худож. реализму (Овсянико-Куликовский и др.); однако до кон. 1920-х гг. реализм понимался не как метод, а как «направление» или даже индивидуальный стиль. К нач. 30-х гг. утверждается представление о движении Л. к демократич. лит-ре через «приближение к действительности», ослаблявшее субъективизм его раннего творчества; через создание жизненно достоверного типа «рефлектирующего» совр. героя (отсюда преим. интерес к психол. анализу), через «опрощение» языка. Эта общая схема несла, однако, на себе печать прямолинейного социологизма, характерного для времени (эволюция стиля связывалась с социальным «деклассированием» Л.). Самое понимание романтизма и реализма страдало антиисторич. догматичностью: в романтизме усматривался стиль бунтарской «мечты», отрицающей действительность; критич. реализм, напротив, расценивался как стиль, содержавший потенции примирения с действительностью, в связи с чем романтич. тенденции Л. акцентировались в ущерб реалистическим. Преодоление вульгарного социологизма к сер. 30-х гг. привело к дифференциации понятий «метода» и «стиля», к освобождению от априорных схем; характерная для 2-й пол. 30-х гг. разработка историч. поэтики на материале индивидуального творчества вызвала к жизни ряд работ о творч. лаборатории классиков, в т.ч. Л. (С. Н. Дурылин, 1934, 1941). Анализируя движение Л. к реалистич. отражению действительности, Дурылин рассматривает как этап этой эволюции бытовые и даже натуралистич. юнкерские поэмы Л., расширявшие, по его мнению, диапазон жизненного материала; черты той же эволюции он прослеживает и в развитии поэтич. языка Л. (отход от романтич. гиперболы, метафоризации, образной символики; см. Стилистика). Эти наблюдения в дальнейшем были уточнены; так, уже Л. В. Пумпянский (1941) поставил вопрос о формировании в стиховой речи Л., наряду с экспрессивным, предметно-точного стиля, ориентированного на фольклор, о демократизации его лирики и появлении в ней второго, «простонародного» голоса. Исследования нач. 40-х гг. расширяли понятие «поэтика и стиль Л.», охватывая все более глубокие пласты худож. структуры. В работе Л. Я. Гинзбург (1940) предметом анализа становятся столь существ. категории стиля Л., как психологизм (в прозе), лирич. субъект в его эволюции (в поэзии; см. Лирика, Лирический герой), изменение в лирике Л. характерных романтич. мотивов (напр., мотива «поэт» и «толпа»), стилистич. функции иронии и пр. Для исследований этого типа характерно новое обращение к лит. «фону» — современная Л. лит-ра привлекается с особым вниманием к существ. чертам метода, к дифференцирующим признакам, отделяющим позднего Л. от современных ему романтиков. Анализ такого рода представлен в работе В. В. Виноградова о стиле прозы Л. (1941), где лингвистич. аспект по ходу исследования расширяется до общелитературоведческого; Виноградов показал движение Л. от ранней романтич. прозы к языку и стилю натуральной школы и Гоголя, а также проанализировал словесно-образное воплощение психологии героя у Л. Эти и др. работы в значит. степени изменили первонач. представление о смене методов в творчестве Л., уточнив в то же время самые характеристики романтизма и реализма, проблему их генезиса и историч. соотношения. Для лермонтоведения весьма важной оказалась также типология романтич. стилей, намеченная в ряде работ 30—40-х гг. (Ю. Н. Тынянов, Б. С. Мейлах, В. А. Гофман, Г. А. Гуковский, Гинзбург), в частности, стилевое определение декабристского романтизма, с его аллюзионностью, декламационно-ораторской речью, «словами-сигналами», тяготением к нац.-историч. темам и т.д. Сформировавшееся понятие «декабристской литературы» как лит.-эстетич. категории позволило поставить вопрос о связи с нею Л. на конкретную историко-лит. основу. С др. стороны, лермонтоведение обогатили исследования о поэзии 1830-х гг. в ее жанровых, идейных и стилистич. отличиях от предшествующего периода (Эйхенбаум, Гинзбург). К 100-летию со дня смерти Л. (1941) был приурочен ряд вышеназванных изданий, подводивших нек-рые итоги развития лермонтоведения; были выпущены альбомы, включавшие значит. часть живописного и графич. наследия Л., иллюстративный материал (1940, 1941; см. Живописное наследие, Иллюстрирование произведений); в исследовании этих тем особая роль принадлежала работам Н. П. Пахомова (1940, 1948). Спец. сборник статей о лит. и сценич. истории «Маскарада» был издан в 1941 Всесоюзным театр. об-вом; в издании ставились как литературоведч., так и театроведч. задачи: вопрос об основном тексте драмы (Эйхенбаум), анализ драматургии Л. в лит. и социальном аспекте (Дурылин, Нейман, К. Н. Ломунов), наконец, обобщение опыта сов. театра в работе над романтич. спектаклем. На след. этапе лермонтоведения (2-я пол. 40 — нач. 50-х гг.) сказались распространенные в эти годы в сов. лит-ведении ошибочные методологич. тенденции и установки. Акцентируя нац. своеобразие и самобытность творчества Л., критика нередко изолировала его от общеевроп. лит. процесса; сравнительно-историч. изучение Л. почти прекратилось. Тенденциозное «выпрямление» сложностей общественно-лит. развития, упрощение реальной связи классич. лит-ры 19 в. с революц.-демократич. мыслью привело в нач. 50-х гг. к некомпетентной критике исследований о Л. и славянофильстве, о Л. и «Кружке шестнадцати», о связи Л. с идеалистич. философией и т.д.; проблемы эти решались в тот период почти исключительно негативно. На лермонтоведение также отрицательно повлияло неоправданное расширение понятия «реализм», приобретшего тогда универсально-оценочный характер; в романтизме видели своего рода историч. заблуждение или в лучшем случае этап, подлежащий преодолению. Общие работы о Л. в большинстве случаев носили популярный или компилятивный характер. Успешно разрабатывался лишь огранич. круг частных тем. Так, подробно исследовался юношеский роман Л. «Вадим», в т.ч. его семейно-биографич. и историч. источники, характер изображения крест. войны (Андроников, 1939, 1951, 1952; А. М. Докусов, 1947, 1949; Н. К. Пиксанов, 1947, 1967); в историч. и лит. аспекте изучаются «Бородино» (Андроников, 1941; Бродский, 1948) и ряд ранних стих.: «10 июля (1830)», «О, полно извинять разврат!», «Веселый час» и др. (Н. А. Любович, 1952; Э. Э. Найдич, 1952). Обнаруживаются неизв. тексты Л. (эпиграммы на Булгарина, совместное с В. А. Соллогубом стих. «О как прохладно и весело нам») и мемуары о нем (Л. И. Арнольди). Эти и др. материалы составили лермонт. раздел одного из выпусков ЛН (т. 58, 1952). Более общий характер носила тема «Л. на Кавказе», включавшая как биографические (тифлисское и пятигорское окружение, связь с деятелями культуры Кавказа), так и историко-лит. аспекты (отражение лит-ры и фольклора Грузии, Азербайджана и др. народов Кавказа в творчестве Л., историч. реалии и прототипы кавк. стихов и поэм — «Измаил-Бей», «Беглец», «Хаджи Абрек», сказки «Ашик-Кериб»). Изучение этих проблем, начатое Семеновым, Андрониковым, И. К. Ениколоповым (1940) и др., развернулось широко и продолжается доныне (Андреев-Кривич, 1946, 1954; М. О. Косвен, 1957; И. Я. Заславский, 1958, 1959, 1963, 1967; Семенов, 1960; Андроников, 1955, 1958, 1960, 1964; Б. С. Виноградов, 1950, 1963, 1972; Т. Иванова, 1975). В науч. оборот вводятся новые данные об окружении Л. на Кавказе: общение его с Ш. Ногмовым (Андреев-Кривич, 1946, 1954), Р. Дороховым (Герштейн, 1948; А. В. Попов, 1951), М. А. Назимовым (Л. Иванова, 1952, С. И. Недумов, 1960), К. Х. Мамацевым (Мануйлов, 1957; В. С. Шадури, 1974; Л. Н. Назарова, 1977), Д. С. Кодзоковым (Андроников, 1960, 1964). Наиболее интересен в историко-лит. отношении вопрос о тифлисской культурной среде Л., широко освещенный в трудах Андроникова (1939, 1955, 1958, 1964), позднее Шадури (1964, 1977) и др.; прослеженные биографич. связи позволяют предполагать, что Л. соприкасался, в частности, с кругом А. Г. Чавчавадзе — одним из интеллектуальных центров Грузии. Наконец, в 40—50-е гг. интенсивно ведется текстологич. изучение Л. (см. Издания Л., Рукописи Л.). Развивая конкретно-биографич. и историко-культурное изучение Л., наука 40 — нач. 50-х гг. почти не продвинула вперед исследование его стиля, поэтики и метода. Исключение составили работы А. Н. Соколова (1946, 1949, 1952, 1957, 1958), посв. вопросам романтизма и реализма у Л. Отправляясь от типологич. образцов «байронической поэмы» (проанализированных еще в 1924 В. М. Жирмунским), Соколов исследовал «лермонт. вариант романтич. поэмы», установив его сходство и отличие от др. образцов жанра (декабристская поэма и др.). Полемизируя с т.з. на романтизм как «неполноценный реализм», он устанавливает сосуществование в творчестве Л. обоих методов до конца его творч. пути; в пределах романтизма он также усматривает эволюцию от субъективизма к «поэзии действительности». Преодоление догматизма в методологии, общее углубление литературоведч. проблематики во 2-й пол. 50-х — нач. 60-х гг. затронули и лермонтоведение. Возродился острый интерес к поэтике Л. и его мировоззрению — своеобразная реакция на преим. «культурно-историческое» направление предшествующего периода. В 1957 вышла (посмертно) концептуальная работа Е. Н. Михайловой о прозе Л., опирающаяся на ее предшествующие статьи (1941, 1952) и прослеживающая движение Л. от романтизма «Вадима» к реализму «Героя...»; осн. место уделено реалистич. прозе позднего Л. — системе образов, авт. освещению событий (проблема субъективно-лирич. и «объективного» начала, героя и среды, соотношения метода и жанра у Л. и его современников — в «светской повести», психол. романе А. де Мюссе). За книгой Михайловой последовал ряд работ об историко-филос. контексте, методе и стиле «Героя...» (Д. Е. Тамарченко, 1961; А. А. Титов, 1961; И. И. Виноградов, 1964; Б. Т. Удодов, 1964), о проблеме фатализма (И. М. Тойбин, 1959) и др. В нач. 60-х гг. развернулась серия дискуссий по общим проблемам стиля, в к-рых корректировались или пересматривались вопросы соотношения индивидуального стиля и стиля эпохи, романтизма и реализма. В этих условиях закономерным было повышение интереса к «Герою...» — произв. периода становления критич. реализма, когда рус. романтизм оставался еще живым явлением. Обнаружились симптомы отхода от традиц. трактовки романа Л. как реалистического. Так, в 1962 на V Всесоюзной лермонт. конференции состоялась дискуссия о методе и стиле романа и лит. позиции позднего Л., причем выявились полярные т.з.: Л. определялся как реалист (Мануйлов, 1963), последоват. романтик (К. Н. Григорьян, 1963), писатель, объединивший и романтич., и реалистич. методы (У. Р. Фохт, 1963). К 60-м гг. относится появление монографий, посв. романтизму Л. в целом; так, Григорьян («Лермонтов и романтизм», 1964), анализируя поэтич. сознание Л. (проблема «мечта и действительность», восприятие природы, этич. идеал и т.д.), отрицает эволюцию Л. к реализму и трактует его метод как монистически романтический (критически отталкиваясь при этом от существующих определений романтизма; продолжением этой работы явилась монография Григорьяна о «Герое...», 1975). В 1964 вышла и книга В. А. Архипова, посв. преим. социальной функции романтизма Л. и ставящая акцент на бунтарских устремлениях его «поэзии познания и действия», с т.з. автора, общественно более активной, нежели лит-ра складывающегося реализма. Новый этап поисков в области теории и поэтики романтизма не завершен (М. М. Уманская, 1971). Большинство исследователей склонно рассматривать творчество Л. как явление синтетическое, вобравшее в себя — и в поздний период в значит. степени преодолевшее — романтич. поэтику и мировоззрение (В. И. Коровин, 1973; Фохт, 1975); предметом изучения становятся внутр. закономерности творчества поэта; изучение приобретает не столько экстенсивный, сколько интенсивный характер, иногда с уклоном в область психологии творчества. Специально этой проблеме посв. монография Удодова (1973), ставившая целью рассмотреть Л. как творч. индивидуальность со специфич. особенностями эволюции, в произв. к-рого взаимодействуют динамич. и устойчивые элементы (т. н. «творческие константы»; см. Творческий процесс). Подробному анализу подвергается лирика Л., «Демон» и поздняя проза («Герой...», «Штосс»), рассматриваемые как результат синтеза романтич. и реалистич. элементов. Тем же повышенным интересом к внутр. темам и мотивам в прозе Л. (в т.ч. и романтическим по происхождению) отмечена небольшая монография Герштейн о «Герое...» (1976), где выдвинут ряд новых соображений о творч. истории и хронологии создания романа. Волна интереса к романтизму, характерная для лит-ведения 60—70-х гг., неск. изменила проблематику и методику изучения Л. Одним из распространенных путей исследования, во многом характерным и для названных монографий, становится аналитич. прочтение текста, с прослеживанием преим. внутритекстовых связей, филос. и этич. проблематики, данной непосредственно в худож. ткани произведения. Такой путь, ограничивая сферу историко-лит. сопоставлений, вместе с тем углублял исследование худож. специфики текста, почти оставленной в стороне историч. и социологич. изучением. Д. Е. Максимов (1939, 1954, 1957, 1959, 1964) именно так проанализировал «Мцыри» и всю совокупность лирич. наследия Л.; он впервые рассмотрел вопрос о социальной и нравств. сущности «лермонтовского человека» и положит. идеалах Л.; реалистич. тенденции в лирике исследователь связал с демократизацией лирического героя и объективацией в пределах лирики образа «простого человека». Последующие работы расширили область исследования, поставив вопрос о структуре образа лирич. героя и автора-повествователя (см. Автор. Повествователь. Герой) у Л. (И. Е. Усок, 1963, 1964; Т. А. Недосекина, 1969, 1972; В. И. Левин, 1974), о поэтич. мотивах лирики и поэм (В. Н. Турбин и Усок, 1957), лит. времени у Л. (Усок, 1973), формах "диалогичности" жанров в поэзии и прозе (Турбин, 1978), психологизме Л. (Е. Пульхритудова, 1960; Удодов, 1976), символич. и иносказательных (см. Символ) образах (Найдич, 1973) и т.д. Предметом внимания становится личностное начало в творчестве Л., а также его «философичность» как один из осн. атрибутов лермонт. поэзии. Отсюда, между прочим, идет возрастание интереса к ранней лирике Л. как объекту исследования; в меньшей степени привлекают внимание драматургия (В. К. Богомолец, 1961; Н. М. Владимирская, 1960, 1963, 1976) и поэмы, за исключением, м. б., «Демона» (А. Докусов, 1960; А. Д. Жижина, 1968, 1976; Л. С. Мелихова и В. Турбин, 1969; А. И. Глухов, 1971; Е. В. Логиновская, 1977). В ряде работ творчество Л. рассматривается в свете общефилос. и этич. проблематики ( этический идеал, проблема добра и зла и т.д.; А. М. Гуревич, 1964; В. М. Маркович, 1967; А. Л. Рубанович, 1963; С. В. Ломинадзе, 1976). В известной степени эти работы носят экспериментальный характер; однако эта область изучения Л. уже утвердилась на правах нек-рой автономии и имеет определенную исследовательскую традицию (Эйхенбаум, Асмус). Всестороннее исследование нравственно-филос. проблематики лермонт. творчества остается насущной задачей сов. науки о Л. Изучение стиля Л. в работах последних лет, как правило, стремится к выходу в общетеоретич. плоскость и во многом связано с оживившимся интересом к лит. теории и к достижениям смежных наук, в т.ч. философии и психологии. Положительно сказалась на лермонтоведении и интенсивная разработка проблем стиховедения (в т.ч. экспериментального), появился целый ряд исследований стиха Л. — строфики, метра и ритма (К. Д. Вишневский, 1965, 1969; Н. Е. Меднис, 1972; М. А. Пейсахович, 1972, 1974; М. Л. Гаспаров, 1974; см. ритмика, метрика, строфика в ст. Стихосложение). Разрешение сложных и малоразработанных проблем метода и стиля, наметившееся в 60—70-е гг., встречает и специфич. трудности. Пересмотр нек-рых сложившихся точек зрения на соотношение методов привел к смещению традиц. дефиниций и к изменению объема и содержания понятий романтизм и реализм. Вновь возник вопрос об отношении индивидуальных и типологич. черт творчества; в ряде исследований обнаружилась тенденция избежать употребления понятий, объем к-рых грозил сделаться неопределенным. Отчасти, вероятно, поэтому обострился интерес к исследованиям более частного характера, в т.ч. сравнительно-историческим. Появляется много конкретных исследований о Л. и современной ему, преим. романтич., лит-ре — Байроне, Мюссе, Т. Муре, Пушкине, Кюхельбекере, В. Ирвинге, «любомудрах», Бестужеве (Марлинском), А. С. Хомякове, Герцене (Н. Я. Дьяконова, 1971; Е. Н. Михайлова, 1957; В. Э. Вацуро, 1964, 1965; Найдич, 1963; Пульхритудова, 1960; А. И. Журавлева, 1967, 1978; М. И. Гиллельсон, 1964; Л. М. Аринштейн, 1979, и др.), а также и о влиянии Л. на последующее лит. развитие. В 1964 вышла монография А. Федорова, где творчество Л. осмысляется в контексте лит. движения его эпохи, — как русского, так и зап.-европейского. В 60-е гг. новые разыскания и находки вновь привлекли внимание к сложным и малоизученным периодам биографии Л. В 1956 Андроников опубл. извлечения из новонайденной переписки Карамзиных с упоминаниями о Л.; в кон. 50-х гг. была обнаружена неизв. часть архива Е. Н. Мещерской с письмами С. Н. Карамзиной, где содержались сведения о встречах Л. с Карамзиными в 1838—41 (Майский, 1960). Ряд новых автографов Л., мемуаров и документов о нем, в частности, в архиве Верещагиных-Хюгель был разыскан Андрониковым (см. Издания Л.; Андроников, 1964; И. А. Гладыш, Т. Г. Динесман, 1963). Материалы этого же архива (в США и ФРГ) составили значит. часть сб. «М. Ю. Лермонтов. Исследования и материалы» (1979), созданного на основе сотрудничества сов. и амер. лермонтоведов; сюда вошли работы об автографах и рисунках Л. из альбомов Е. А. Верещагиной [А. Глассе (США), Т. П. Голованова, Е. А. Ковалевская] и статьи и публикации по материалам сов. архивохранилищ. Эти и др. данные внесли коррективы в существующие представления об окружении Л. в детские годы (В. Б. Сандомирская), в Пансионе и Школе юнкеров (П. Заборов, Назарова), в годы ссылки (И. С. Чистова, Шадури). В 1964 Андроников проанализировал окружение Л. в 1836—37 и точки соприкосновения его в это время с пушкинским кругом; Герштейн (1964, 1979) на расширенной документальной основе возвратилась к проблеме «Кружка шестнадцати», петерб. связям Л. и его взаимоотношениям со двором (ср. также Андроников, 1979). Обнаружились новые сведения, касающиеся общения Л. с Жуковским, Ростопчиной, моск. лит. кружками (Гиллельсон, 1977, 1979). Работы последних лет проясняют идейную и лит. атмосферу, в к-рой создавались «Смерть поэта», «Журналист, читатель и писатель», «Штосс», и обогащают картину последнего, наиболее важного периода лит. биографии Л. Оживился интерес и к теме «дуэль и смерть» Л. Изучение обстоятельств гибели поэта, личных и обществ. взаимоотношений в его пятигорском окружении в 1841, материалов следственного дела, реакции современников и т.д. было начато еще ранними биографами Л. (Висковатый, П.К. Мартьянов); в сов. время социальные причины дуэли Л. выдвинулись как особая исследоват. проблема (Герштейн, 1939, 1948, 1964; В. С. Нечаева, 1939; Андреев-Кривич, 1954; А. В. Попов, 1959; Андроников, 1964; С. Б. Латышев и Мануйлов, 1966; Т. Иванова, 1967; Недумов, 1974; Вацуро, 1974, и др.) (см. Дуэли Л.). Названные проблемы создают биографич. и историко-лит. контекст для более углубленного осмысления наследия Л. Задача расширенного и уточненного комментирования его произв. приобретает поэтому все большую важность. Поставленная еще в сер. 30-х гг. Эйхенбаумом, она вновь актуализировалась в процессе подготовки академич. изд. 1953—57 (ЛАБ). Спорными оказались адресаты стих. или реальные события, стоящие за ними: «Великий муж! здесь нет награды» (Эйхенбаум, 1935; Андроников, 1948); «О, полно извинять разврат!» (Найдич, 1952; С. В. Обручев, 1964); «10 июля (1830)» (Любович, 1952). Существенной для уточнения вопроса об эволюции Л. остается датировка ряда стих., от нее зависит более точная периодизация раннего творчества Л.; в последнее время особое внимание привлекает к себе 1832 год (Голованова, 1971). Не до конца решенными остаются вопросы датировки «Сашки» (Найдич, 1958) и отд. поздних стих. (Герштейн, 1964), комментарий к к-рым нередко затрагивает узловые вопросы идейного развития Л. (комментарий Ю. Г. Оксмана к стихам 1835—41; см. Издания Л.). Особой проблемой остается творч. история «Демона». Предпринятые в 40—50-х гг. разыскания на эту тему обогатили лермонтоведение текстологич., историко-лит. и документальными данными (А. Н. Михайлова, 1948, 1951; Андроников, 1955, 1958; Д. А. Гиреев, 1958); однако лишь в последнее время была документально обоснована дата последней ред. поэмы и соответственно выбор осн. текста (Найдич, 1971). Систематизация этого материала отчасти осуществлена в неск. компендиумах и сводах: семинариях (Мануйлов, Гиллельсон, Вацуро, 1960; Журавлева и Турбин, 1967), комментариях к роману «Герой...» (Дурылин, 1940; Мануйлов, 1966, 1975), комментир. своде мемуаров о Л. (Мануйлов, Гиллельсон, 1964, 1972), наконец, в наиболее полном варианте «Летописи жизни и творчества М. Ю. Лермонтова» (Мануйлов, 1964). К работам этого рода примыкают документир. монографии, содержащие систематизир. изложение биографии Л. в целом или ее отд. периодов (С. В. Иванов, 1964; книга Мануйлова о Л. в Петербурге, 1964). Характерной чертой послевоен. лермонтоведения является широта его географич. ареала и приобщение к науч. деятельности студенч. молодежи и любителей. Популяризации науки о Л. значительно способствовали устные и печатные выступления Андроникова, осуществляющего систематич. розыски лермонт. материалов и привлекающего к ним большой любительский актив. Той же цели служат периодически (раз в два года) созываемые всесоюзные лермонтовские конференции, возникшие по инициативе Мануйлова (1957) и объединяющие как исследователей, так и учащуюся молодежь. Сложились периферийные центры изучения Л.; науч. силы концентрируются вокруг музеев Л. и высших учебных заведений (в Пятигорске, Ставрополе, Тбилиси, Воронеже и др.). Для многих из них характерен краеведч. уклон изучения, к-рый оказался важным как в биографическом, так и в историко-лит. отношении, прежде всего для комментирования и интерпретации текста (работы Семенова, Андреева-Кривича, А. Попова, Б. С. Виноградова, М. Ф. Николевой и др.). Обширный свод данных о лермонт. Пятигорске был собран в посмертно вышедшей книге Недумова (1974), появились монографич. работы о Л. в Дагестане (Б. И. Гаджиев, 1965), Ставрополе, Пятигорске (Е. И. Яковкина, 1965; П. Е. Селегей, 1968, 1978), статьи о Л. в Тамани (Л. И. Прокопенко, 1964) и др.; новое обращение к лит. топографии Подмосковья выявило новые материалы о связях Л. с семейством Поливановых и Ивановых (Я. Л. Махлевич, 1977). Расширение географич. диапазона лермонтоведения способствовало успешной разработке проблемы восприятия творчества Л. нац. лит-рами: украинской (И. Заславский, 1973, 1977), грузинской (М. Барамидзе, 1973; Шадури, 1977; Л. Д. Хихадзе, 1977), узбекской (З. Умарбекова, 1973) и др. (см. Переводы и изучение Лермонтова в литературах народов СССР). В 1974 в Ереване вышел сб. «Лермонтов и литература народов Советского Союза», обобщивший накопленный материал и открывший ряд новых, не разрабатывавшихся ранее тем. С конца 50-х гг. появляются работы о воздействии Л. на Достоевского и «натуральную школу» (В. И. Кулешов, 1959; Журавлева, 1964; А. Жук, 1975; В. Левин, 1972; Чистова, 1978), Некрасова (Журавлева, 1972), Тургенева (Назарова, 1971, 1974), Л. Толстого (С. Леушева, 1964; Мануйлов, 1978), Блока (Максимов, 1959; Усок, 1974), Маяковского (К. Г. Петросов, 1963) и сов. поэзию в целом (Голованова, 1972, 1978), а также рассматривающие творчество Л. в общем процессе эволюции рус. лит-ры и ее отдельных поэтич. и прозаич. жанров (В. А. Евзерихина, 1960, 1961; Фохт, 1963; Г. М. Фридлендер, 1965; Маркович, 1967; Е. Е. Соллертинский, 1973; А. Н. Березнева, 1976; Ю. В. Манн, 1976, и др.; см. ст. Русская литература 19 века, Советская литература). Приток в лермонтоведение новых исследоват. сил, обновление проблематики, поиски нетрадиц. путей и приемов изучения Л., увеличение теоретич. потенциала — характерная черта совр. науки о Л. Вместе с тем в процессе исследования явственно обозначается круг нерешенных проблем первостепенной важности — как теоретич., так и фактич. характера. Недостаточность, лакунарность и противоречивость источников все еще затрудняет создание науч. биографии Л. на совр. уровне; во многом гипотетически устанавливается отношение Л. к ряду совр. ему лит.-идеологич. течений (модификации формирующегося «западничества» и «славянофильства» и др.); не до конца обследованными остаются важные периоды биографии Л. (1830—32, 1835—36); ряд спорных и нерешенных проблем обнаруживается при интерпретации «Демона», «Сашки», «Сказки для детей», ранней и поздней лирики и т.д. Для аргументированного решения этих проблем необходимы учет и систематизация всего фактич. и теоретич. богатства, накопленного лермонтоведением: создание полной библиографии Л., исчерпывающих сводов документов и материалов, снабженных критич. аппаратом, наконец, комментария к его литературному наследию, отражающего совр. уровень науки. К числу изданий такого рода принадлежит и настоящая «Лермонтовская энциклопедия». Библиографическое изучение Л. По мере накопления изданий соч. Л. и критич. материалов о нем нарастала необходимость их библиографирования. Начало было положено М. Н. Лонгиновым, к-рый поместил в «РА» за 1863 список основных изданий и 22 статей о творчестве Л. В соч. Л. 1873 значительно расширенная библиография была составлена П. А. Ефремовым. В 1891 появился наиболее полный библиографич. указатель (более 1000 назв.), составл. Н. Н. Буковским (Соч. Л. под ред. П. Висковатого, т. 3, М., 1891), не потерявший практич. значения и доныне. Он был использован и дополнен лит-рой последующих лет С. А. Венгеровым при составлении «Источников словаря рус. писателей» (т. 3, Пг., 1914), а также А. В. Мезьер в кн. «Русская словесность с XI по XIX ст. включительно» (СПБ, 1902). Юбилейная лит-ра 1914 отражена в ряде библиографич. списков и обзоров, сост. А. Багрием, А. Максимовым, О. Покотиловой, Н. Бахтиным и др. Т. о., дореволюц. лит-ра о Л. учтена за отдельные периоды с различной полнотой и в разных изданиях. В 1936 под ред. В. Мануйлова вышел справочник К. Д. Александрова и Н. А. Кузьминой «Библиография текстов Лермонтова. Публикации, отд. издания и собрания сочинений». Эта работа отличается науч. полнотой (издания учтены с 1824 по 1935), а также подробностью библиографич. описания (даты цензур. разрешения, отклики в печати и пр.). Наиболее полной библиографич. работой, регистрирующей критич. лит-ру о Л., явилась «Библиография литературы о М. Ю. Лермонтове (1917—1977 гг.)» (1980), составл. О. В. Миллер. Кроме этого, в сов. годы был издан ряд рекомендательных и тематич. указателей по Л. (Е. С. Смирнова-Чикина, А. Попов и др.); наибольшее значение в практич. работе имеют указатель Э. Найдича (Л., 1964) и Семинарий, составл. В. Мануйловым, М. Гиллельсоном, В. Вацуро (Л., 1960). Библиография лит-ры о Л. на иностр. языках и переводов произв. Л. собрана только в небольшой части и рассеяна по разным изданиям, в т.ч. зарубежным. Поэтому библиографирование лит-ры о Л. остается очередной задачей сов. библиографии. Об изучении лермонт. наследия см. также в статьях Переводы и изучение Лермонтова за рубежом, Переводы и изучение Лермонтова в литературах народов СССР. Расширенный список работ рус. и сов. лермонтоведов см. в помещенном в конце издания библиографич. приложении — Основная литература о жизни и творчестве М. Ю. Лермонтова.

Лит.: [Пыпин А. Н.], Лермонт. лит-ра в 1891 г., «ВЕ», 1891, № 9; [Абрамович Д. И.], Обзор лит-ры о Л., в кн.: М. Ю. Л., Полн. собр. соч., т. 5, СПБ, 1913; Максимов А. Г., Юбилейная лермонт. лит-ра 1914 г., «Изв. ОРЯС», 1914, т. 19, кн. 4; Покотилова О., Обзор юбилейной лит-ры о Л., «Рус. школа», 1914, № 12, 1915, № 2; Багрий А., М. Ю. Л. в юбилейной лит-ре, «ЖМНП». 1915, № 6; Семенов (3), с. 51—203; Нейман Б. В., Новые биографич. работы о Л., «Лит-ра в школе», 1940, № 3; его же, Новые работы о Л., «Лит-ра в школе», 1953, № 6; Эйгес И. Р., Лермонтоведение последних лет, «Лит-ра в школе», 1941, № 4; Иванов С., Новейшая лит-ра о Л., «Нов. мир», 1941, № 7—8; Мануйлов, Гиллельсон, Вацуро, с. 18—171; Усок И., Вокруг Л. (по страницам «Ученых записок»), «ВЛ», 1960, № 7; Гиреев Д. А., Итоги и перспективы изучения жизни и творчества Л., в кн.: Сб. Орджоникидзе, 1963; Герштейн Э., Новый Л., «Библиотекарь», 1964, № 10; Соколов А. Н., Советское лермонтоведение юбилейного года, «Изв. АН СССР. ОЛЯ», 1965, т. 24, в. 3; Нейман Б. В., Юбилейная «Лермонтовиана», «Лит-ра в школе», 1965, № 3; Вацуро В. Э., [Лермонтоведение], в кн.: Сов. литературоведение за 50 лет, Л., 1968; Удодов (2), с. 3—23; Библиография; Назарова Л. Н., Обзор юбилейной лит-ры о М. Ю. Л., «Československá rusistika», 1976, № 1.