Соловьёв Владимир Сергеевич

СОЛОВЬЁВ Владимир Сергеевич (1853—1900), рус. религ. философ, поэт. Оценка творчества Л. вытекает из его общих философско-эстетич. воззрений, в центре к-рых — утверждение, что «красота есть только ощутительная форма добра и истины» (т. VIII, с. 37). Поэзию Л., как и творчество других русских поэтов, философ осмыслял в неразрывной связи с его биографией, нравств. обликом и мироощущением. В ст. «Поэзия гр. А. К. Толстого» (1895) С. отнес Л. (вместе с Е. А. Баратынским) к тем поэтам, у к-рых «рефлексия проникает в самое творчество и как постоянный...элемент в сознании поэта разлагает цельность его воззрения и подрывает его художественную деятельность». Признавая историч. неизбежность и правомерность лермонт. рефлексии, критич. отношения к собств. жизни и окружающей среде, С. видит несостоятельность мировоззренч. позиций Л. в том, что он «обманчиво» возвел такое отношение «на степень безусловного принципа», «господствующего настроения». В лекции «Лермонтов» (1899) С. обнаруживает в Л. «прямого родоначальника» ницшеанского умонастроения, нравственный порок к-рого состоит в «презрении к человеку, присвоении себе заранее какого-то исключительного сверхчеловеческого значения». Однако С. упрекает Л. не за идею сверхчеловечества, к-рую философ понимает по-своему — как необходимое преображение человеческой природы, «одоление» и просветление злых личных страстей, освобождение от зависимости житейских притяжений: С. ставит Л. в вину, что он не пошел по пути «истинного сверхчеловечества», хотя и был призван к этому. Провозгласив еще в ст. «Судьба Пушкина» (1897) моральную ответственность (моральное кредо) всякого художника перед своим даром — гений обязывает, С. с тем же нравственным императивом подошел к судьбе и творчеству Л. — как поэту и человеку, не исполнившему его: «С ранних лет ощутив в себе силу гения, Лермонтов принял ее только как право, а не как обязанность, как привилегию, а не как службу». К осн. особенностям «лермонт. гения» С. относит «страшную напряженность и сосредоточенность мысли на себе, на своем я, страшную силу личного чувства»; это сказывается, по мысли С., прежде всего в развитии любовных тем, где «главный интерес принадлежит не любви, и не любимому, а любящему я» — во всех его любовных произв. остается «нерастворенный осадок торжествующего, хотя бы и бессознательного эгоизма». Вытекающие отсюда мизантропия и одиночество — определяющие черты поэзии и жизни Л. Другая особенность Л. — «способность переступать в чувстве и созерцании через границы обычного порядка явлений и схватывать запредельную сторону жизни». Но эта поражавшая С. способность «второго зрения», «способность пророческая», не нашла у Л. должного развития и применения, ибо, поясняет философ, Л. был занят только собств. судьбой (заключение, свидетельствующее о том, что С. верно описал, но дал неадекватное истолкование лермонт. субъективности; ср. замечание Б. Эйхенбаума о том, что Л. был «занят» своей судьбой как мировой проблемой). Вершина пророческой способности Л., наряду с постоянным предчувствием в стихах неизбежной и преждевременной гибели, — стих. «Сон»; в нем «Лермонтов видел...не только сон своего сна, но и тот сон, который снился сну его сна — сновидение в кубе». Л., как утверждает С., идеализировал и эстетизировал злое начало в своей гениальной натуре: в Л. жили «демон кровожадности» (способность «услаждаться деланьем зла»), «демон нечистоты» (эротизм нек-рых произв.) и «третий и самый могучий — демон гордости» (ср. в ст. Демонизм), с к-рым Л., в отличие от первых двух, и не пытался бороться: «...мы не найдем ни одного указания, чтобы он когда-нибудь тяготился взаправду своею гордостью и обращался к смирению». Однако религ. чувство, «часто засыпавшее в Лермонтове, никогда в нем не умирало и, когда пробуждалось — боролось с его демонизмом», хотя и принимало часто «странную» форму тяжбы с богом, о к-ром Л. говорил «с какою-то личною обидою». Трагедия Л., по С., — в противоречии между теургической миссией поэта и низким уровнем его нравств. сознания. Вывод С.: «как высока была степень прирожденной гениальности Лермонтова, так же низка была степень его нравственного усовершенствования, Лермонтов ушел с бременем неисполненного долга — развить тот задаток, великолепный и божественный, который он получил даром». С резкой критикой лекции С. выступил Д.С. Мережковский; взгляды С. оказали влияние на отношение к Л. символистов, особенно Вяч. Иванова. В основе многих несправедливых и пристрастных суждений С. о Л. — неприятие «отрицательной точки зрения» на мир, с одной стороны, и самодовлеющей ценности человеческой личности — с другой. С. никогда не отрицал значения индивидуальности, ее «самодеятельного» и «самостоятельного» начала, — но лишь в качестве «положительного восполнения» всеобщего бытия, чему Л. был действительно чужд. В поэме «Три свидания» (1898) С. использовал строку «С глазами, полными лазурного огня» (у С. — «очами») из стих. Л. «Как часто, пестрою толпою окружен». С. пародийно обыгрывал (1886) темы лермонт. стихов «Отчего» (стих. С. «Признание даме, спрашивающей поэта, отчего ему так жарко»; впоследствии включено в шуточную пьесу «Белая Лилия»), «Ангел» («Видение» С.) и «Пророк» («Пророк будущего»). В стих. «Пророк будущего» С. дает пародийную интерпретацию лермонт. «Пророка»; в иронич. комментарии к нему он объясняет, что «продолжает» пророка «времен давно минувших» А. С. Пушкина и «пророка настоящего, носителя гражданской скорби» — Л. Эту гражд. обличит. линию С. усиливает до прямого антиправительств. выпада. Если изгоняемый людьми лермонт. пророк обретает себя в пустыне («Со стихиями надзвездными / Он в сношение вступал, / Проводил он дни над безднами / И в болотах ночевал»), то пророку будущего не приходится вступать ни в какие объяснения с «толпой» и миром: «Но, орѓ́анами правительства / Быв без вида обретен, / Тотчас он на место жительства / По этапу водворен». Соч. Собр. соч., т. 6—8, СПБ, [1901] — 03, т. 6, с. 477, 484—486, 634—36; т. 8, с. 47, 70, 321—27, 387—404; Стихотворения и шуточные пьесы, [Л.], 1974, с. 130, 140—41, 220, 312, 330—31; Письма, т. 2, СПБ, 1909, с 224; Письма, П., 1923, с. 75—76, 122.

Лит.: Трубецкой Евг., Миросозерцание Вл. С. Соловьева, т. 2, [М., 1913], с. 364—65; Максимов (2), с. 252—53.