НАДЗИРАТЬ И НАКАЗЫВАТЬ

’НАДЗИРАТЬ И НАКАЗЫВАТЬ’
(‘Surveiller et punir’. Paris, 1975) — работа Фуко. Подзаголовок книги — ‘Рождение тюрьмы’. Начиная книгу с описания публичной казни некоего Дамьена, покушавшегося на Людовика XV (1757), а также воспроизводя распорядок дня для Парижского дома малолетних заключенных (1838), Фуко приходит к выводу о том, что в течение менее чем века (середина 18 — первая треть 19 в.) произошло ‘исчезновение публичных казней с применением пыток’: ‘за несколько десятилетий исчезло казнимое, пытаемое, расчленяемое тело, символически клеймимое в лицо или плечо, выставляемое на публичное обозрение живым или мертвым. Исчезло тело как главная мишень судебно-уголовной репрессии’. В итоге, по мысли Фуко, ‘наказание постепенно становится наиболее скрытой частью уголовной процедуры’; ‘из наказания исключается театрализация страдания’. Наказание переходит из области ‘едва ли не повседневного восприятия’ в сферу ‘абстрактного сознания’: правосудие больше не берет на себя публично ответственность за насилие, связанное с его отправлением. По Фуко, ‘техника исправления вытесняет в наказании собственно искупление содеянного зла и освобождает судей от презренного карательного ремесла’. Происходит ослабление власти над телом человека; ‘тело служит теперь своего рода орудием или посредником: если на него воздействуют тюремным заключением или принудительным трудом, то единственно для того, чтобы лишить индивида свободы, которая считается его правом и собственностью. (...) На смену палачу, этому прямому анатому страдания, приходит целая армия специалистов: надзиратели, врачи, тюремные священники, психиатры, психологи, воспитатели’. ‘На что же направлена в настоящее время (и по сей день) система исполнения наказаний? — вопрошает Фуко и сам отвечает, цитируя Мабли: — ‘Наказание, скажем так, должно поражать скорее душу, чем тело’. ‘Преступление и проступок’ как объект судебно-уголовной практики глубоко изменилось: судят юридические объекты, определенные в Кодексе, но, согласно Фуко, ‘судят также страсти, инстинкты, аномалии, физические недостатки, неприспособленность, последствия воздействия среды или наследственности; наказывают акты агрессии, но через них и агрессивность... убийства, но также влечения и желания’. Общество, таким образом, начало судить уже не преступления, а ‘душу’ преступников, в структуру судопроизводства и вынесения судебного приговора ‘внедрился целый комплекс оценочных, диагностических, прогностических и нормативных суждений о преступном индивиде’. (С точки зрения Фуко, ‘душа в ее исторической реальности... порождается процедурами наказания, надзора и принуждения’.) Как подчеркивает Фуко, под возросшей мягкостью наказания можно уловить смещение точки его приложения, а вследствие этого — ‘целое поле новых объектов, новый режим истины и множество ролей, дотоле небывалых в отправлении уголовного правосудия. Знание, методы, ‘научные’ дискурсы формируются и постепенно переплетаются с практикой власти наказывать’. Цель ‘Н.иН.’, по формулировке самого Фуко, ‘сравнительная история современной души и новой власти судить, генеалогия нынешнего научно-судебного единства, в котором власть наказывать находит себе основания, обоснование и правила, благодаря которому она расширяет свои воздействия и маскирует свое чрезмерное своеобразие’. В этом контексте Фуко формулирует четыре ‘основных правила’ своего исследования: 1) наказание необходимо рассматривать как сложную общественную функцию; 2) карательные методы суть техники, обладающие собственной спецификой в более общем поле прочих методов отправления власти; наказание, таким образом, выступает определенной политической тактикой; 3) история уголовного права и история гуманитарных наук имеют общую ‘эпистемолого-юридическую’ матрицу; технология власти должна быть положена в основу как гуманизации уголовного права, так и познания человека; 4) появление ‘души’ в сфере уголовного правосудия, сопряженное с внедрением в судебную практику корпуса ‘научного’ знания, есть следствия преобразования способа захвата тела как такового отношениями власти. Как отмечает Фуко, в современных обществах карательные системы должны быть вписаны в определенную ‘политическую экономию’ тела. Тело захватывается отношениями власти и господства главным образом как производительная сила, но оно становится полезной силой только в том случае, если является одновременно телом производительным и телом подчиненным. По Фуко, ‘возможно ‘знание’ тела, отличающееся от знания его функционирования, и возможно овладение его силами, представляющее собой нечто большее, нежели способность их покорить: знание и овладение, образующие то, что можно назвать политической технологией тела’. Призывая анализировать ‘микрофизику власти’, Фуко постулирует, что власть — это стратегия, а не достояние, это ‘механизмы, маневры, тактики, техники, действия’. Это ‘сеть неизменно напряженных, активных отношений’, а не ‘привилегия, которой можно обладать’. Это ‘совокупное воздействие стратегических позиций’ господствующего класса. Отношения власти у Фуко ‘не локализуются в отношениях между государством и гражданами’, для них характерна ‘непрерывность’, они ‘выражаются в бесчисленных точках столкновения и очагах нестабильности, каждый из которых несет в себе опасность... временного изменения соотношения сил’. При этом особо важно, по мысли Фуко, то, что: а) власть производит знание; б) власть и знание непосредственно предполагают друг друга; в) нет ни отношения власти без соответствующего образования области знания, ни знания, которое не предполагает и вместе с тем не образует отношений власти. С точки зрения Фуко, ‘познающий субъект, познаваемые объекты и модальности познания представляют собой проявления этих фундаментальных импликаций отношения ‘власть — знание’ и их исторических трансформаций... Полезное для власти или противящееся ей знание производится не деятельностью познающего субъекта, но властью — знанием, процессами и борьбой, пронизывающими и образующими это отношение, которое определяет формы и возможные области знания’. Результатом такого подхода выступает, по мысли Фуко, отказ (применительно к проблематизациям власти) от оппозиции ‘насилие — идеология’, от метафоры собственности, от модели познания, где главную роль исполняет ‘заинтересованный’ или ‘незаинтересованный’, ‘корыстный’ либо ‘бескорыстный’ субъект. ‘Реальная и нетелесная’ душа, порожденная карательными практиками современного общества, есть ‘механизм, посредством которого отношения власти порождают возможное знание, а знание распространяет и укрепляет воздействия власти’. Как подчеркивает Фуко, из этой ‘реальности-денотата’ были определенным образом отстроены соответствующие ‘области анализа (такие, как психика, субъективность, личность, сознание и т.п.)’; основываясь на ней, были возведены ‘научные методы и дискурсы’, предъявлены ‘моральные требования гуманизма’. При этом, согласно Фуко, ‘человек’ не был замещен ‘душой’: ‘душа есть следствие и инструмент политической анатомии; душа — тюрьма тела’. Исследуя процедуры пыток, длительное время характерные для следственных действий и публичных казней, Фуко отмечает, что пытка ‘обнаруживала истину и демонстрировала действие власти, обеспечивала связь письменного с устным, тайного с публичным, процедуры расследования с операцией признания’. Как утверждает Фуко, отношение ‘истина — власть’ остается ‘в центре всех карательных механизмов и сохраняется даже в современной уголовно-судебной практике — но совсем в другой форме и с совершенно иными последствиями’. Комментируя стремление идеологов Просвещения посредством осуждения особой жестокости публичных казней очертить ‘законную границу власти карать’, Фуко подчеркивает: ‘Человек ... становится также человеком-мерой: не вещей, но власти’. Как ‘замечательное стратегическое совпадение’ обозначается в ‘Н.иН.’ то обстоятельство, что ‘прежде чем сформулировать принципы нового наказания, реформаторы ставили в упрек традиционному правосудию именно чрезмерность наказаний, но чрезмерность, которая связана больше с отсутствием правил, чем со злоупотреблением властью наказывать’. Целью судебно-правовой реформы в этот период выступала, согласно Фуко, новая ‘экономия власти’ наказывать, ее лучшее распределение, — ‘чтобы она не была ни чрезмерно сконцентрирована в нескольких привилегированных точках, ни слишком разделена между противостоящими друг другу инстанциями, но распределялась по однородным кругам, могла действовать повсюду и непрерывно, вплоть до мельчайшей частицы социального тела’. Необходимо было ‘увеличить эффективность власти при снижении ее экономической и политической себестоимости’. В целом, с точки зрения Фуко, содержанием судебно-уголовной реформы Нового времени явилось следующее: ‘сделать наказание и уголовное преследование противозаконностей упорядоченной регулярной функцией, сопротяженной с обществом; не наказывать меньше, но наказывать лучше; может быть, наказывать менее строго, но для того чтобы наказывать более равно, универсально и неизбежно; глубже внедрить власть наказывать в тело общества’. Реформа уголовного права, как фиксируется в ‘Н.иН.’, возникла на стыке борьбы со сверхвластью суверена и с инфравластью противозаконностей, право на которые завоевано или терпится’. Тем самый система уголовных наказаний стала рассматриваться как ‘механизм, призванный дифференцированно управлять противозаконностями, а не уничтожить их все’. Должна была сложиться ситуации, когда враг всего общества — преступник — участвует в применяемом к нему наказании. Уголовное наказание оказывалось в этом смысле ‘общественной функцией, сопротяженной со всем телом общества и с каждым его элементом’. Фуко формулирует несколько главных правил, на которых отныне основывалась ‘семиотическая техника власти наказывать’: 1 ) правило минимального количества: с идеей преступления связывалась идея скорее невыгоды, нежели выгоды; 2) правило достаточной идеальности: сердцевину наказания должно составлять не столько действительное ощущение боли, сколько идея боли — ‘боль’ от идеи ‘боли’; 3) правило побочных эффектов: наказание должно оказывать наибольшее воздействие на тех, кто еще не совершил проступка; 4) правило абсолютной достоверности: мысль о всяком преступлении и ожидаемой от него выгоде должна быть необходимо и неразрывно связана с мыслью о наказании и его результате — законы должны быть абсолютно ясными и доступными каждому; 5) правило общей истины: верификация преступлений должна подчиняться критериям, общим для всякой истины — отсюда, в частности, идея ‘презумпции невиновности’ — научное доказательство, свидетельства органов чувств и здравый смысл в комплексе должны формировать ‘глубинное убеждение’ судьи; 6) правило оптимальной спецификации: необходима исчерпывающе ясная кодификация преступлений и наказаний — при конечной ее цели в виде индивидуализации (особо жесткое наказание рецедивистов как осуществивших намерения очевидно преступной собственной воли). Фуко обращает особое внимание на следующее: в начале 19 в. ‘... в течение очень краткого времени тюремное заключение стало основной формой наказания ... различные формы тюремного заключения занимают почти все поле возможных наказаний между смертной казнью и штрафами’. Воспоследовавшая в процессе судебно-правовой реформы детализация жизни и быта заключенных в тюрьме означала технику исправления, направленную на формирование покорного субъекта, подчиненного власти, которая ‘постоянно отправляется вокруг него и над ним и которой он должен позволить автоматически действовать в себе самом’. (Речь, по мысли Фуко, уже не шла о восстановлении оступившегося ‘юридического субъекта общественного договора’.) Из трех способов организации ‘власти наказывать’ — а) церемониале власти суверена с публичными пытками и казнями, б) определение и восстановление ‘оступившихся’ субъектов как субъектов права посредством использования систем кодированных представлений и в) института тюрьмы — возобладал последний. (По оценке Фуко, было отдано предпочтение не ‘пытаемому телу’, не ‘душе и ее манипулируемым представлениям’, но ‘муштруемому телу’.) Начали доминировать техники принуждения индивидов, методы телесной муштры, оставляющей в поведении следы в виде привычек. Фуко задает вопросы: ‘Как принудительная, телесная, обособленная и тайная модель власти наказывать сменила репрезентативную, сценическую, означающую, публичную, коллективную модель? Почему физическое отправление наказания (не пытка) заменило — вместе с тюрьмой, служащей его институциональной опорой, — социальную игру знаков наказания и распространяющее их многословное празднество?’ По мысли Фуко, в классический век произошло ‘открытие тела как объекта и мишени власти’. Но уже в 17—18 вв. общими формулами господства стали ‘дисциплины’ — методы, делающие возможными детальнейший контроль над действиями тела, постоянное подчинение его сил, навязывание последним отношений послушания — полезности. Дисциплина /естественно Фуко имеет в виду и производственную дисциплину — А.Г./ продуцирует ‘послушные’ тела: она увеличивает силы тела (с точки зрения экономической полезности) и уменьшает те же силы (с точки зрения политического послушания). Как пишет Фуко: ‘...въедливое изучение детали и одновременно политический учет мелочей, служащих для контроля над людьми и их использования, проходят через весь классический век, несут с собой целую совокупность техник, целый корпус методов и знания, описаний, рецептов и данных. И из этих пустяков, несомненно, родился человек современного гуманизма’. Прежде всего, согласно Фуко, дисциплина связана с ‘распределением индивидов в пространстве’. Используются следующие методы: а) отгораживание, при этом ‘клеточное’ (‘каждому индивиду отводится свое место, каждому месту — свой индивид’); б) функциональное размещение; в) организация пространства по рядам и т.д. Дисциплина устанавливает ‘контроль над деятельностью’ посредством: а) распределения рабочего времени; б) детализации действий во времени; в) корреляции тела и жеста, — например, оптимальная поза ученика за партой; г) уяснения связи между телом и объектом действий,— например, оружейные приемы; д) исчерпывающего использования рабочего времени и т.д. Согласно Фуко, ‘посредством этой техники подчинения начинает образовываться новый объект... Становясь мишенью новых механизмов власти, тело подлежит новым формам познания. Это скорее тело упражнения, чем умозрительной физики’. В рамках разработки указанных контролирующих и дисциплинирующих упражнений происходило освоение властью процедур суммирования и капитализации времени. Как пишет Фуко, обнаруживаются: ‘линейное время, моменты которого присоединяются друг к другу и которое направлено к устойчивой конечной точке (время ‘эволюции’)’; ‘социальное время серийного, направленного и кумулятивного типа: открытие эволюции как ‘прогресса’... Макро- и микрофизика власти сделали возможным... органическое вхождение временного, единого, непрерывного, кумулятивного измерения в отправление контроля и практики подчинений’. Один из центральных выводов ‘Н.иН.’ следующий: ‘Власть в иерархизированном надзоре дисциплин — не вещь, которой можно обладать, она не передается как свойство; она действует как механизм... Благодаря методам надзора ‘физика’ власти — господство над телом — осуществляется по законам оптики и механики, по правилам игры пространств, линий... и не прибегает, по крайней мере в принципе, к чрезмерности, силе или насилию’. Искусство наказывать в режиме дисциплинарной власти, по мысли Фуко, не направлено на репрессию. Оно: 1) соотносит действия и успехи индивида с неким целым; 2) отличает индивидов друг от друга; 3) выстраивает их в иерархическом порядке; 4) устанавливает степень соответствия тому, что должно достигнуть; 5) определяет внешнюю границу ненормального. Оно нормализует. Через дисциплины проявляется власть Нормы. Она, по Фуко, присоединилась к ранее существовавшим властям: Закона, Слова и Текста, Традиции. Важнейшей формой осуществления дисциплин выступает экзамен — сочетание ‘надзирающей иерархии и нормализующей санкции’. Он, в частности, ‘вводит индивидуальность в документальное поле’; ‘превращает каждого индивида в конкретный ‘случай’; ‘находится в центре процедур, образующих индивида как проявление и объект власти, как проявление и объект знания’. Фуко формулирует важный момент: в дисциплинарном режиме ‘индивидуализация’ является нисходящей: чем более анонимной и функциональной становится власть, тем больше индивидуализируются те, над кем она отправляется. В системе дисциплины ребенок индивидуализируется больше, чем взрослый, больной — больше, чем здоровый, сумасшедший и преступник — больше, чем нормальный и законопослушный. Если надо индивидуализировать здорового, нормального и законопослушного взрослого, всегда спрашивают: много ли осталось в нем от ребенка, какое тайное безумие несет в себе, какое серьезное преступление мечтал совершить. Как утверждает Фуко: ‘все науки, формы анализа и практики, имеющие в своем названии корень ‘психо’, происходят из этого исторического переворачивания процедур индивидуализации. Момент перехода от историко-ритуальных механизмов формирования индивидуальности к научно-дисциплинарным механизмам, когда нормальное взяло верх над наследственным, а измерение — над статусом (заменив тем самым индивидуальность человека, которого помнят, индивидуальностью человека исчисляемого), момент, когда стали возможны науки о человеке, есть момент, когда были осуществлены новая технология власти и новая политическая анатомия тела’. (Вездесущность власти, согласно Фуко, проистекает не из того, что она охватывает все и вся, а фундирована тем, что она исходит отовсюду. Фуко отмечал: ‘Мне кажется, что под властью нужно понимать прежде всего множественность отношений силы, имманентных области, в которой они осуществляются и являющихся составной частью ее устройства...’. Много позже Фуко предложил отличать три аспекта власти: власть как стратегические игры между свободными людьми; власть как состояния господства — подчинения; власть как техники властвования, пронизывающие два указанных.) Идеи ‘Н.иН.’ привлекли пристальное внимание современников: одной из наиболее глубоких попыток их анализа выступил раздел ‘Новый картограф’ книги Делеза ‘Фуко’ — см. ФУКО (ДЕЛЕЗ) .