Друцкий-Любецкий, князь Франциск-Ксаверий

— родился 17 декабря 1779 г., умер 11 мая 1846 г. Воспитывался в сухопутном кадетском корпусе, куда был зачислен 18 июня 1784 года. Любимым предметом, который он особенно ревностно изучал, была математика, преподаваемая в корпусе знаменитым ученым Эйлером. По выпуске из корпуса Д.-Л. поступил (20 ноября 1797 года) прапорщиком в Низовский мушкетерский полк, совершил под начальством Суворова итальянскую кампанию и получил за храбрость, выказанную в сражении при Маренго, орден св. Анны 4 ст. и чин подпоручика. Затем служебная карьера Д.-Л. на некоторое время прекратилась. По возвращении из похода он вышел в отставку (1800 г.) и провел около 10 лет в своих поместьях, в Гродненской губ. Правда, в 1806 году Д.-Л. был назначен членом гродненского комитета об устройстве быта евреев, однако общественная деятельность князя началась только с того времени, когда он был избран гродненским уездным предводителем дворянства (1809 г.). Как представитель его, он отправился, в качестве ходатая по его делам, в Петербург, куда прибыл в ноябре 1809 года. Дворянство ходатайствовало перед правительством о более уравнительном распределении повинностей, об улучшении средств сообщения, о более точном определении круга действий судебных властей и т. п. Всеподданнейшую просьбу дворянства Д.-Л. представил лично самому императору Александру I. Государь принял его очень милостиво, распрашивал подробно об его участии в суворовской кампании и о положении края, представителем которого Д.-Л. являлся, и в заключение сказал, что просьба будет принята к рассмотрению и что по каждой из статей потребованы будут от него подробные объяснения. Находясь в Петербурге, Д.-Л. завел в административных кругах много знакомств и, между прочим, познакомился со Сперанским. Просьба литовского дворянства была удовлетворена. Разрыв Александра I с Наполеоном становился в это время неизбежен. Ввиду этого правительство считало необходимым еще более укрепить русские симпатии той части польского дворянства, которая возлагала свои патриотические надежды на Россию, укрепить тем более, что большинство поляков сильно увлекалось Наполеоном. В 1811 году был учрежден в Петербурге "комитет из лучших польских дворян, под предлогом жалоб на неуравнительность повинностей". В состав комитета вошли: Стройновский, князья Михаил Огинский, Друцкий-Любецкий и граф Людвиг Платер. Сперанский предложил государю назначить председателем комитета графа Завадовского, ибо "поляки его уважают и любят, а для наших было бы сие полезно тем, что преградило бы разные о сем комитете толки". Труды Д.-Л. были удостоены Высочайшей награды: указом от 4 сентября 1811 года он был пожалован в действительные статские советники; кроме того, вполне обласкан государем на прощально-благодарственной аудиенции. Окончив свои поручения в Петербурге, Д.-Л. отправился в свои имения, а в апреле 1812 года прибыл в Вильну. Здесь находился генерал Барклай-де-Толли, который готовился к предстоявшей кампании. Получив указ о произведении экстренного рекрутского набора в литовском крае, он приступал уже к изданию соответственных распоряжений. Но Д.-Л. нашел эту меру положительно вредною, так как, по его мнению, в литовских губерниях царствовал такой дух, что "новобранцы будут все на стороне неприятельского нашествия". Ввиду этого Барклай-де-Толли, по совету Д.-Л., послал в Петербург курьера с представлением о неудобстве набора и со ссылкою на замечания, сделанные по этому поводу Любецким. На это представление не замедлило последовать Высочайшее повеление об отмене набора. Одновременно с этим Д.-Л. получил знаки ордена св. Анны 1 ст., при рескрипте от 21 апреля 1812 года. Во время нашествия Наполеона Д.-Л., причисленный Высочайшим указом к министерству полиции, удалился вместе с русской армиею вглубь России, а по изгнании французов был призван императором в Вильну, избран (14 декабря 1812 г.) заочно предводителем дворянства Гродненской губернии и вскоре за тем (13 января 1813 года) назначен исправляющим должность гродненского гражданского губернатора, но занимал этот пост всего лишь месяц, ибо государь призвал его вслед за тем к себе в Калиш и 2-го марта назначил членом временного верховного совета Варшавского герцогства. Вследствие этого Д.-Л. отправился в Варшаву, чтоб приступить к исполнению своих новых обязанностей. Ему поручено было обрабатывать и представлять совету на рассмотрение и разрешение дела, принадлежащие к департаменту министерства внутренних дел. Вслед за тем Д.-Л. вошел в состав гражданского комитета, учрежденного для улучшения администрации в Варшавском герцогстве (в июле 1814); когда же было образовано Царство Польское, князь "из членов верховного совета облечен" был, по словам послужного списка, "между прочим, в звание царского наместника" (20 мая 1815 г.) и подписал конституционную хартию дарованную Царству императором Алескандром I.

После этого деятельность временного верховного совета прекратилась, а вместе с тем и участие в нем Д.-Л.: он был уволен от службы в Царстве Польском 3 февраля 1816 г. Но с оставлением должностных постов в этом крае служебная карьера князя не приостановилась. 22 января 1816 г. он был назначен гродненским гражданским губернатором, а в июне того же года и виленским. Занимая последнюю должность, Д.-Л. навлек на себя замечание государя по следующему поводу. В апреле 1818 г. произошли на дворянском сеймике в Вильне сильные волнения. Некоторые дворяне, "хотя может быть и движимые", по словам Высочайшего повеления "человеколюбивыми и благородными намерениями", вызвали в дворянском собрании, происходившем "при стечении множества зрителей, между коими находились и самого низкого состояния", своими речами об "улучшении жребия крепостных своих крестьян" запальчивые прения, повлекшие за собою "шум и другие оскорбляющие как частные лица, так и общество дерзости". Государь усмотрел в этом "беспечность и упущение виленского губернского и дворянского начальств", сделал строжайший выговор вице-губернатору графу Платеру-Зибергу и бывшему губернскому маршалу Роппу и вместе с тем выразил сожаление, что "виленский гражданский губернатор, князь Любецкий, хотя и не вступивший еще в отправление своей должности, однако же во время выборов находившийся в Вильне по делам Радзивилловской комиссии, не решился в таковых нетерпящих малейшего промедления обстоятельствах занять своего места". Д.-Л. в управление Виленской губерниею так никогда и не вступал, хотя был в звании ее начальника около семи лет. Этот факт объясняется тем, что он исполнял в это время другие важные обязанности и поручения, за что государь оказывал ему особую милость, состоявшую в том, что Д.-Л., нося звание виленского губернатора, "мог пользоваться значительным столовым доходом с казенного имения, присвоенным этому званию". Местные жители не знали этого, и виленская газета "Уличные Ведомости" (Wiadomości Brukowe) позволяла себе подсмеиваться над гувернером, который получает хорошее жалованье и прекрасный стол, но может даже и не видеться со своими воспитанниками. Между тем Д.-Л. занят был тогда весьма важными делами. Еще в июне 1816 года он был назначен членом ликвидационной комиссии, учрежденной в Варшаве для сведения финансовых счетов между Россиею, Пруссиею и Австриею. Затем в августе 1817 г. последовало назначение Д.-Л. председателем специальной ликвидационной комиссии, которая должна была произвести расчеты Царства Польского с Империею. Неоднократные дележи земель бывшей Речи Посполитой, при смене власти и учреждений, вызывали страшную путаницу в гражданских отношениях жителей областей, отходивших от одного государства к другому, и в отношениях между державами, разделившими Речь Посполитую. Поэтому деятельность вышеупомянутых ликвидационных комиссий, особенно по расчетам с Пруссиею, была весьма затруднительна. На Венском конгрессе прусские дипломаты, пользуясь тем, что император Александр был поглощен весьма важными политическими вопросами, а князь Чарторижский, главный устроитель Царства Польского, плохо был знаком с финансовыми делами, прямо ограбили Варшавское герцогство. Основатель герцогства — Наполеон — уступил ему так назыв. байоннские суммы (на основании договора от 10 мая н. ст. 1808 г. в Байонне), т. е., между прочим, те долговые суммы, которые обязаны были уплатить прусскому правительству, как должники последнего, землевладельцы прусских областей, вошедших с 1807 г. в состав Варшавского герцогства. Пруссия признала эти суммы, по дрезденскому договору от 22 июля (н. ст.) 1807 г., собственностью французского императора и затем подтвердила формально байоннскую конвенцию. Несмотря на это, прусское правительство сумело упразднить ее в 1815 г., вследствие чего казна Царства Польского очутилась в долгу у Пруссии. Далее, Пруссия потребовала и уплаты тех ипотечных сумм, которые были секвестрованы французами и потом уступлены Варшавскому герцогству за наличные деньги, вследствие чего герцогство должно было вторично платить за то, что составляло уже его собственность. Кроме того, венский трактат 1815 г. обязал Царство Польское уплатить часть долгов (вместе с процентами, на них наросшими) бывшей Речи Посполитой и ее короля. Но этим Пруссия не ограничилась: она потребовала затем, чтобы покрыты были те издержки, какие были сделаны на содержание русских войск, находившихся с 1813 г. в областях Варшавского герцогства, возвращенных прусскому королю. Это последнее требование поддерживал энергически русский посол при берлинском дворе, Алопеус, служивший, по словам историка, лучше интересам прусского правительства, нежели интересам России. По его почину, заключена была в августе 1818 г. конвенция, обязавшая Россию уплатить Пруссии 4 милл. талеров, вследствие чего возникла новая долговая сумма, часть которой должно было покрыть Царство Польское. Но эта сумма оказалась недостаточной для прусского правительства, ибо оно оценивало вышесказанные военные издержки в 16 миллионов талеров, и поэтому предъявило казне Царства Польского новое требование относительно уплаты нового долга, однако цели своей не достигло. Против чрезмерности и правильности прусских претензий вооружился самым решительным образом князь Друцкий-Любецкий, о чем узнал император Александр. Тогда он вызвал Д.-Л. к себе на конгресс в Ахен и, выслушав соображения князя, послал его в Берлин для проверки счетов с Пруссиею, хотя тогдашний министр иностранных дел Каподистриа отнесся к Д.-Л. недоверчиво, высказав перед государем о нем мнение, как о неопытном, самонадеянном деятеле, который поссорит Россию с Пруссиею. Д.-Л. повел порученное ему дело весьма энергично и успел сильно умерить требовательность Пруссии, напомнив ей о том, что и на ней лежат обязательства по отношению к бывшему Варшавскому герцогству. Берлинская конвенция, заключенная 10 (22) мая 1819 г., уменьшила прусские претензии на несколько миллионов талеров. Александр I остался весьма доволен результатами миссии Д.-Л. и оказывал ему с тех пор еще большее доверие. Но многие современники неправильно оценивали его деятельность, не понимая или неверно объясняя услуги, оказываемые им стране. В феврале 1820 г. Д.-Л. был отправлен в Вену с тою же целью, что и в Берлин, и миссию свою исполнил также весьма удачно. По конвенции от 7 (19) июня 1820 г. Австрия должна была признать за собою значительный долг в пользу России. Искусное исполнение этих финансовых операций возвысило Д.-Л. на пост министра финансов Царства Польского (19 июля 1821 г.). Князь занял этот пост в ту минуту, когда страна переживала тяжелый кризис. В области финансового управления господствовала страшная неурядица. Армия и чиновники получали жалованье неаккуратно, казна страны была до такой степени истощена, что даже частные депозиты были тронуты и дефицит увеличивался с каждым годом. Это финансовое расстройство могло повлечь за собою потерю той политической автономии, которою пользовалось Царство Польское. В политике императора Александра I произошли около этого времени перемены в духе консервативных начал, что отозвалось также и на отношении императора к полякам. В мае 1820 г. административный совет Царства получил Высочайшее повеление понизить расход, уменьшить число штатных чиновников и вообще привести в равновесие бюджет страны, ибо в противном случае придется устроить в стране иной порядок, соответствующий более ее жизненным силам. Тем что эти изменения не произошли, Царство Польское обязано Д.-Л. Он принялся с неутомимой энергиею за исправление недостатков финансового управления, прибегая часто к весьма крутым мерам. Прежде всего он завел строгую отчетность в финансовом ведомстве, строго придерживаясь установленного бюджета, чего предшественники его не соблюдали. Провести эту меру было весьма трудно, ибо князь имел много врагов и завистников, которые старались ему всячески вредить. Из них самым сильным являлся сенатор Н. Н. Новосильцев, состоявший при правительстве Царства Польского в качестве императорского комиссара. "Он страстно ненавидел все польское, открыто осуждал учреждение Царства и в особенности был личным заклятым врагом и завистником Любецкого. Он не мог простить ему монаршего расположения, занимаемого сана, а более всего — успехов в ликвидационном деле, которое, как думал Новосильцев, по праву принадлежало ему, как официальному дипломату" ("Русск. Стар.", т. XXI, стр. 643). Новосильцеву не трудно было восстановить против Д.-Л. великого князя Константина Павловича, который, хотя и занимал только пост главнокомандующего польской армиею, однако по своему положению, как брат императора, оказывал сильное влияние на общий ход дел в Царстве. Однажды цесаревич приказал выдать себе из казначейства денежную сумму, которая не была обозначена в бюджете. Д.-Л. воспротивился этому, что сильно разгневало цесаревича. В раздражении он заявил, что возьмет деньги силою. Тогда Д.-Л. выдал цесаревичу требуемую сумму, но вместе с тем послал донесение об этом государю с просьбою дать ему отставку и нарядить над ним суд за допущение противозаконного деяния. Государь утвердил сделанный расход, но только в виде последнего исключения, повелевая придерживаться впредь существующего бюджета. Этот поступок Д.-Л. сильно раздражил цесаревича, но князю удалось объяснить ему подробности дела и убедить его в своей правоте. Так Д.-Л. сумел устранить вмешательство Новосильцева в дела своего ведомства.

Вообще князь распоряжался в своем ведомстве совершенно самостоятельно и даже самовластно, опираясь на доверие к нему государя. Заведя строгую отчетность, Д.-Л. направил затем свои усилия к устранению дефицита в стране и к образованию денежных запасов в казначействе. Для достижения этой цели он очень часто не стеснялся в выборе средств, имея, впрочем, в виду не свою собственную пользу, а благо страны, как он его понимал. Так, он учредил особые комиссии, которым вменено было в обязанность взыскать во что бы то ни стало все следуемые казне недоимки, даже такие, которые пришли уже давно в полное забвение и не могли, казалось, подлежать взысканию, ибо права на них имело правительство, давно уже прекратившее свое существование: комиссии взыскивали, по приказанию министра, недоимки, происхождение которых относилось еще ко временам польского короля Станислава Августа, причем они действовали иногда с неслыханною суровостью. Желая увеличить доходы казны, Д.-Л. ввел в Царстве правительственную монополию на продажу водки, хотя это было нарушением городских привилегий, увеличивал и распределял произвольно налоги, изменял систему обложения и т. п. Этими крутыми мерами министр возбудил против себя сильную ненависть в крае, тем не менее цели своей он достиг: финансы были приведены в порядок, и доходы стали превышать расходы. Но неутомимому деятелю этого было мало: он стремился просветить свою страну, поднять ее благосостояние и увеличить ее вооруженные силы. Царству Польскому, по его словам, нужны были три вещи: 1) школы, т, е. просвещение и ум, 2) промышленность и торговля, т. е. благосостояние и богатство, и 3) оружейные заводы. Министр питал надежду, что ему удастся все это осуществить, и, действительно, многие свои планы он осуществил. Трудолюбие его было изумительно. Он сам занимался делопроизводстом, входя в мельчайшие подробности данного дела, и сам решал все вопросы, ограничивая труд подчиненных ему чиновников исполнением своих предписаний. Желая оживить промышленную деятельность Царства Польского, Д.-Л. охотно принимал всевозможного рода проекты, направленные к этой цели. Когда это стало известно, тогда комиссия доходов и расходов (так называлось ведомство, которым управлял Д.-Л.) оказалась заваленной докладными записками лиц, намеревавшихся облагодетельствовать страну. Некоторые из представляемых проектов были прямо нелепы; несмотря на это, Д.-Л. все сам рассматривал, сам делал замечания и сам клал резолюцию. Таким образом он успел возбудить в стране интерес к промышленным предприятиям и привлечь к ним силы всего края. Мало того, министр привлек в страну и капиталы иностранцев. Общественный кредит до Д.-Л. находился в состоянии упадка, что отзывалось, конечно, весьма вредно на хозяйственной жизни Царства Польского. Д.-Л. заметил это и постарался устранить эту важную помеху к экономическому развитию страны. Уже в бюджет 1822 г. была вписана статья расходов на образование "железного капитала", из которого предполагалось выдавать в виде ссуд субсидии строющимся фабрикам и заводам. Сумма, назначенная на этот предмет, была сначала незначительна, но Д.-Л. постоянно ее увеличивал и таким образом создал источник, из которого он мог черпать средства для поощрения промышленности. Рассчитывая на денежную помощь из казны, иностранцы в большом числе прибывали в Царство Польское и устраивали здесь различные промышленные предприятия. Д.-Л. охотно выдавал субсидии фабрикантам, если только видел в этом пользу для страны, и давал иногда больше того, что у него просили. Так явилось в Царстве Польском много фабрик благодаря деятельности Д.-Л. и, между прочим, основана была известная жирардовская фабрика. Последнее предприятие принесло большую пользу стране и явилось одним из самых смелых предприятий, какие были осуществлены при поддержке Д.-Л., ибо только в Англии льнопрядильни давали прибыль, во Франции едва только начинали возникать, а в других странах, напр., в Пруссии, с трудом существовали. Жирардовская же фабрика уже с первых шагов стала удачно развиваться, хотя, конечно, ее первоначальное производство не было совершенно. Д.-Л. оказал большие услуги и горному делу Царства Польского. Уже в 1816 г. была основана в Кельцах главная дирекция для управления горнозаводскою промышленностью. Д.-Л. перенес в Варшаву эту дирекцию и образовал из нее особый департамент при комиссии доходов и расходов; теперь министр мог лично наблюдать за горнозаводским управлением и оживлять его своею светлою инициативою и необыкновенною энергиею. Но осуществлению обширных планов Д.-Л. в этой области помешало восстание 1830—31 г. Тем не менее горное дело в Царстве Польском стало развиваться впоследствии в направлении, которое наметил Д.-Л. Результаты деятельности князя были в высшей степени благодетельны для страны: производительность ее сильно возросла, и общество стало живо интересоваться экономическими вопросами и работать ревностно над их разрешением. Но самым важным деянием Д.-Л. было создание земского кредитного общества и польского банка. Земледелие Царства Польского находилось в весьма печальном состоянии. Обесценение земли было так велико, что поземельный собственник не мог найти покупателей и за половину стоимости своего имения; кроме того, задолженность землевладельцев доходила до такой степени, что и должникам и заимодавцам угрожало прямо банкротство. По мнению Д.-Л., такое состояние происходило от застоя в обмене товаров; поэтому необходимо было этот застой устранить, что в свою очередь обусловливалось развитием общественного кредита. Вследствие этого Д.-Л. сделался горячим сторонником мысли об учреждении земского кредитного общества, проект которого он составил уже в Вене, находясь здесь по делам ликвидационной комиссии. Но осуществление проекта могло последовать только в 1825 г., и кредитное общество явилось, конечно, для поземельного хозяйства в Царстве Польском учреждением весьма благодетельным. Увлекаясь стремлением усилить экономический обмен в стране, Д.-Л. считал необходимым "мобилизировать" всякого рода имущества и таким образом пришел к заключению о необходимости продать т. наз. национальные имения, т. е. земли, составлявшие собственность страны. Они не приносили казне того дохода, какого можно было ожидать, ибо арендаторы их вели хозяйство небрежно, а крестьяне, обремененные налогами, были слишком бедны. Ввиду этого еще до Д.-Л. решено было произвести в управлении национальными имениями коренную реформу, — именно ввести бессрочную, наследственную крестьянскую аренду, и таким образом наделить крестьян землею на правах почти полной собственности, что положило бы прочное основание крестьянской реформе во всем крае, как думали тогдашние ее сторонники. Но у Д.-Л. были другие виды, и он решил продать национальные имения, которые были переименованы в казенные имения. Кодекс Наполеона, действовавший в Царстве Польском, разрешал бессрочным арендаторам этих имений приобретать их, по истечении 30 лет, в полную собственность, что затрудняло продажу казенных имений. Тогда, по предложению Д.-Л., сейм отменил эту статью кодекса, и таким образом препятствие было устранено, и казенные имения распроданы. Эту продажу современники ставили Д.-Л. в большую вину; исторические исследователи тоже не отрицают, что продажа причинила немалый вред стране, но смягчают вину Д.-Л. замечанием, что продажею казенных имений он предотвратил расхищение их, так как было много лиц, желавших ими полакомиться. Вторым важным учреждением, которое должно было способствовать развитию общественного кредита, был польский банк. Потребность такого учреждения сознавалась уже давно: вопросом этим занимался уже четырехлетний сейм; указывали на необходимость основания банка в эпоху варшавского герцогства; домогались подобного учреждения сеймы 1818 и 1820 гг. Но финансовое положение края было так печально, что осуществить это желание общества было невозможно. Только Д.-Л. создал условия, при которых существование банка сделалось вполне обеспеченным. Устав банка, получивший Высочайшее утверждение 17 (29) января 1828 г., указывал деятельности этого учреждения двоякую цель: погашение долгов Царства Польского и удовлетворение потребностей кредита в области промышленности и торговли. Д.-Л. руководил деятельностью банка только около трех лет, поэтому оказать значительного влияния на его развитие не был в состоянии. Но уже и в это короткое время сказался блестящим образом общественный характер банка, уже тогда были намечены для его деятельности широкие задачи, от разрешения которых зависел подъем благосостояния страны. Охранять это благосостояние проницательный и предприимчивый министр финансов умел весьма искусно. Император Александр I оказывал Д.-Л. свое полное благоволение. Так, в 1825 г. (18 апреля) в Высочайшем рескрипте на имя князя сказано было, между прочим, след.: "Государь, удостоверясь о постоянном улучшении казны Царства Польского, изволил найти... новые причины к поздравлению себя, что управление сею частью поручил талантам и ревности князя Любецкого". Но кончина императора, последовавшая 19 ноября того же года, могла, казалось, поколебать положение министра: у него были слишком могущественные враги (таков особенно Новосильцев), и он держался на своем посту только благодаря милостивому доверию почившего государя, которое он сумел приобрести своею деятельностью. Поэтому, по получении известия о кончине Александра, общественное мнение Польши было глубоко убеждено в том, что падение Д.-Л. неизбежно. Положение его действительно было весьма затруднительное. Следствие по делу о декабристах раскрыло связи их с польскими заговорщиками, что могло сильно повлиять на расположение нового императора Николая I к Царству Польскому. В самом деле, император принял холодно делегацию, явившуюся из Варшавы в Петербург для принесения поздравлений государю по случаю вступления его на престол, выражая ей неудовольствие по поводу брожения умов в Царстве. Мало того, и благосостоянию страны стала угрожать в это время немаловажная опасность. На заграничные товары, привозимые в Россию, существовали, согласно тарифу 1816 г., высокие пошлины, которые понизил, было, тариф 1819 г., но князю Д.-Л., думавшему о развитии промышленности Царства Польского при помощи охранительных пошлин, удалось добиться их повышения в 1822 г. Спустя два года, Д.-Л. сумел выхлопотать у императора Александра различные таможенные льготы для товаров, вывозимых из Царства в пределы остальной Империи, отчего увеличился особенно ввоз в Россию польских сукон, тем более, что они по качеству своему почти не уступали сукнам французским и английским. Министр финансов Канкрин полагал, что такое отношение между Империею и Царством Польским ненормально. Надо заметить, что оба эти деятеля питали уже давно друг к другу ненависть; они столкнулись между собою еще во время войны 1812—1813 гг., когда Канкрин занимал должность главного интенданта русской армии. Любецкий называл Канкрина во всеуслышание "кассиром, но не министром". Канкрин не верил, чтобы такой маленький край, как Царство, мог производить самостоятельно такое большое количество сукон, а потому предполагал, что большая часть их выделывается в Пруссии и Австрии и только выдается за польские, т. е. обвинял правительство в покровительствовании контрабанде. Представив государю дело в таком виде, он стал настаивать на необходимости облагать товары польской промышленности такими же пошлинами, какие платились за иностранные изделия. Вопрос этот обсуждался в комитете финансов под председательством князя Куракина, и 20 апреля 1826 года в заседании комитета присутствовал Д.-Л. Князь произнес речь, в которой он блестящим образом отразил нападения на таможенное управление Царства Польского. Отметив недоказанность тяжкого обвинения в допущении Царством провоза громадной контрабанды из-за границы, Д.-Л. прямо перешел к самой сути дела и спросил Канкрина, сколько в Империи существует суконных фабрик и сколько на них выделывается сукна. Ho Канкрин, не имевший сведений о русской промышленности, не мог ответить на этот вопрос. Тогда Д.-Л., приготовивший заблаговременно необходимый статистический материал, выяснил к общему удивлению присутствовавших, сколько Россия имеет фабрик, сколько в каждой из них действует станков и сколько выделывается сукна, и, определив в цифрах соотношение между промышленностью Царства и промышленностью Империи, пришел к следующим неопровержимым выводам: 1) производимое в России количество сукна не в состоянии удовлетворять спрос на него, существующий на месте; 2) напротив того, число фабрик в Царстве Польском уже настолько велико, что предложение превышает в значительной степени спрос местного рынка, так что вывоз фабрикатов из Царства является необходимым следствием существующих экономических отношений, и 3) если конкуренция Польской промышленности причиняет вред фабрикам Империи, то это происходит от печального финансового и экономического состояния, в каком находится Россия. Несмотря на блестящие доводы, речь Д.-Л. не убедила его противников, что не привело однако князя в смущение. Он обратился к самому государю, который вполне одобрил его мнение о пагубности таможенной борьбы между Царством и Империею и повелел министрам финансов Империи и Царства руководиться впредь в своей деятельности началами согласия и единства, что даст обеим странам одинаковую возможность развивать свое материальное благосостояние. Таким образом, Д.-Л. с боя, можно сказать, приобрел доверие нового государя, который не раз высказывал ему свое благоволение за его деятельность. "Государь, — так говорилось в одном из Высочайших рескриптов, — усматривая, что казна Царства Польского поставлена на новой степени благосостояния, находит удовольствие сии полезные последствия приписать деятельности князя Любецкого, равно неистощимому усердию и стараниям его. Его Величество чрезвычайно доволен означенными последствиями и желает, чтобы князь продолжал и на будущее время с непоколебимостью тот же образ управления во всех отношениях".

По возвращении в 1826 году из Петербурга в Варшаву Д.-Л. пришлось выдержать новую борьбу, чтобы защитить интересы Царства Польского и оказать снова важную услугу стране. В этот раз столкновение произошло с Пруссиею по следующему поводу. Договор 1815 года установил полную свободу судоходства по рекам и каналам бывшей Речи Посполитой и гарантировал Пруссии свободный ввоз товаров в пределы Царства Польского и провоз их в Россию. Это начало свободного обмена положено было и в основу торговой конвенции, которую Россия заключила с Пруссиею в 1818 году, и согласно этой конвенции издан был новый тариф, который сильно уменьшил или совершенно упразднил пошлины на заграничные изделия. Для Царства Польского, в котором фабричная производительность находилась едва в зародыше, такое положение было прямо гибельно, так как страна не могла выдержать конкуренции с развитою заграничною промышленностью. Д.-Л. понял это, исходатайствовал сначала у правительства издание новых тарифных правил (на основании указа 1822 г.), которые уничтожали до известной степени вредные последствия существующего тарифа и, наконец, сумел повести дело так, что заключена была в 1825 г. с Пруссиею новая торговая конвенция, которая оградила вполне экономические интересы Царства и Империи. Ввиду всего этого Д.-Л. не мог, конечно, пользоваться расположением прусского правительства, и оно готово было употребить всякое средство, лишь бы только пошатнуть положение энергичного министра. В марте 1826 года прусский консул Шмидт, находившийся в наилучших отношениях с Новосильцевым, представил в варшавскую ликвидационную комиссию значительное количество билетов, выпущенных в обращение казначейством бывшего Варшавского герцогства, требуя по ним уплаты звонкою монетою. Требование это было прямо беззаконно. Согласно конвенции 1819 года казна Царства Польского приняла на себя обязательство производить платежи по банковым билетам бывшего герцогства только в том случае, если эти билеты будут составлять собственность частных лиц и учреждений. Что же касается требований, которые могла предъявлять казна Пруссии к казне Царства Польского или наоборот, то они были вышеупомянутою конвенциею навсегда упразднены. Ссылаясь на эту конвенцию, ликвидационная комиссия отказалась удовлетворить требование Пруссии. Д.-Л. не только одобрил это решение комиссии, но и заявил, что билеты, представленные Пруссиею, правительство Царства Польского имеет право конфисковать или, по крайней мере, наложить на билеты штемпель, чтобы обезопасить себя от новых претензий Пруссии, которая могла представить те же билеты к уплате через посредство частных лиц или частных учреждений. Но прусский консул протестовал против этого и нашел поддержку для своего требования у самого цесаревича Константина Павловича. Последний приказал рассмотреть это дело в административном совете, замечая, что никто не имеет права наносить чужому правительству тяжелого оскорбления выражением подозрения в возможности подделки билетов. Ввиду этого заявления положение Д.-Л. сделалось весьма затруднительно; однако, он не отказался от защиты того дела, которое он считал вполне справедливым. Заседание административного совета по данному вопросу прошло в высшей степени бурно. Новосильцев энергически отстаивал основательность прусских притязаний, а Д.-Л. столь же энергически доказывал несостоятельность доводов своего противника. Князь отметил, между прочим, тот важный факт, что билеты Варшавского герцогства не могли явиться в прусской казне путем обыкновенного обращения денежных знаков, так как те части герцогства, которые отошли, по венскому договору, к Пруссии, прусское правительство присоединило силою оружия и захватило насильно польские правительственные кассы, в которых вышеупомянутые билеты хранились. Докаказательства, приводимые Д.-Л., были слишком очевидны, а потому административный совет не мог поддержать мнения Новосильцева; однако он не последовал и мнению Д.-Л.: решено было возвратить билеты прусскому консулу без всяких пометок и вместе с тем, согласно желанию Новосильцева, спросить прусское правительство, каким путем оно приобрело эти билеты. Таким образом Пруссии была предоставлена возможность заявить, хотя бы и ложно, что билетами этими владели частные лица, а потому оно имеет полное право требовать от Царства Польского реализации этих билетов. Воспользовалась ли Пруссия этою возможностью, об этом история умалчивает. Но Д.-Л. сумел нанести другой тяжелый удар прусскому правительству, именно — обвинением его в том, что оно присоединило насильственно в 1815 году к своим владениям те части Варшавского герцогства (департаменты познанский и быдгоский), которые были уступлены ей на венском конгрессе. Это обвинение счел весьма оскорбительным для себя вел. кн. Константин Павлович, так как он командовал в то время русским войском, стоявшим в Варшавском герцогстве. Отношения между цесаревичем и Д.-Л. сильно обострились. Д.-Л. принужден был обратиться за разрешением спора к самому государю. Он изложил подробно, на основании документов, историю отношений Пруссии к России с 1815 года, обнаруживая смело всю превратность ее политики. Против очевидных фактов нельзя было спорить, но Константин Павлович, сильно раздраженный поведением Д.-Л., стоял на своем, так что спор пришлось прекратить, хотя Д.-Л. надеялся раскрытием злоупотреблений Пруссии в 1815 году уничтожить окончательно всякие ее претензии. Эта прямота и откровенность нисколько не повредили Д.-Л. в глазах государя, напротив того, еще более укрепили доверие, которое государь ему оказывал. Вскоре после этого князю пришлось сыграть важную роль в новом деле. После усмирения декабрьского мятежа следственная комиссия, работавшая над раскрытием нитей заговора, обнаружила сношения русских революционеров с членами польских тайных обществ, и многие польские заговорщики были арестованы. Возникал вопрос, какой суд над ними учредить. Новосильцев указывал на необходимость привлечения виновных к военному суду, но против этого проекта вооружился Д.-Л., заявляя, что такой порядок ведения дела будет нарушением конституционной хартии, дарованной Царству императором Александром І, согласно которой государственные преступления должны рассматриваться в верховном суде, образованном из членов польского сената. Мнение Д.-Л. одобрил в конце концов и сам государь, так что заговорщики преданы были обыкновенному, так наз. сеймовому суду. Разбирательство продолжалось долго, и суд, наконец, большую часть подсудимых оправдал и только немногих приговорил к мягким наказаниям, с зачислением времени, проведенного под арестом. Этот приговор сильно возмутил цесаревича Константина Павловича и самого государя. Узнав о приговоре, император воскликнул: "несчастные! они спасли виновных, но погубили отечество!". Константин Павлович готов был употребить самые суровые меры, чтобы наказать подобное предосудительное поведение сената. Однако император ограничился только тем, что приказал административному совету Царства высказать свое мнение о побуждениях, которыми руководился сеймовый суд, произнося свой приговор. Тогда в совете произошли жаркие прения. Новосильцев усматривал в образе действий сената признаки преступного деяния, утверждая, что нарушение сенатом уголовного кодекса не подлежит сомнению, а потому настаивал на том, что необходимо только выяснить, в чем эта вина заключается и под влиянием каких чувств совершил ее сенат. Д.-Л. отвергал безусловно и решительно подобный взгляд на дело; по его мнению, надо было еще предварительно доказать существование самой вины, а потом уже разбирать мотивы, побудившие сенат совершить ее. Ввиду сильного разногласия, царившего по этому вопросу в административном совете, император приказал представить себе мнение каждого министра в отдельности. Д.-Л. в своем рапорте рассмотрел данное дело весьма подробно, поставив себе три вопроса: 1) руководился ли сеймовый суд превратным представлением о существе государственного преступления? 2) обнаружил ли суд наклонность к поощрению преступления? 3) не коренится ли какой-нибудь недостаток в юридических нормах касательно государственного преступления? Подвергнув анализу существующее уголовное право и судопроизводство, министр пришел к тому заключению, что суд понимал ложно само существо государственного преступления, но вместе с тем и не мог иначе понимать его, основываясь на существующих законах, так как они точно и ясно существа этого не определяют. Темны также были, по мнению Д.-Л., и положения судопроизводства и органического статута, данного для руководства сеймовому суду. Вследствие этого понятно, почему суд совершил ошибку, но ошибка эта была неизбежна, ибо явилась следствием применения законов, страдающих весьма важными недостатками. Предположение о предумышленной ошибке невозможно. Трудно допустить, чтобы сорок сенаторов, владетелей значительных поземельных имений, преданных, конечно, монарху и существующему строю в силу собственного интереса, отличий и благодеяний, полученных ими, пожелали забыть обо всем этом, пренебречь всем и увлечься революционным духом ради поощрения государственного преступления. Проникнуть в чужую совесть — дело нелегкое, почти невозможное, но при существующих законах судьи и не могли поступить иначе. Нельзя приписывать дурных намерений ни административному совету, ни сеймовому суду, ни прокурору; источник зла — существующее право, заключающее в себе недостатки, которые и обусловили собою неподходящий приговор. Так защищал Д.-Л. сеймовой суд от обвинений в злонамеренности. Эта защита сильно не понравилась цесаревичу Константину Павловичу: он полагал, что, оправдывая сенат, Д.-Л. желал восстановить свою популярность, которую пошатнули в польском обществе некоторые финансовые мероприятия министра, и затем желал упрочить то убеждение, что в Польше ничего нельзя сделать хорошего помимо его влияния и без его поддержки. Несмотря на эти неблагоприятные для Д.-Л. замечания со стороны цесаревича, император ограничился только тем, что выразил сенату свое неудовольствие по поводу приговора, произнесенного сенатом. Таким образом, Д.-Л. и на ход этого дела оказал немаловажное влияние. Деятельность Д.-Л. в Царстве Польском продолжалась до начала восстания, вспыхнувшего в ноябре 1830 года. Лишь только оно началось, Д.-Л. вместе с князем Чарторижским решили созвать административный совет, чтобы обсудить вопрос, как действовать при таких чрезвычайных обстоятельствах. Решено было отправить к цесаревичу Константану Павловичу депутацию для того, чтобы узнать, что он намерен делать. К нему отправились Чарторижский и Д.-Л. Последний советовал цесаревичу возвратиться в Варшаву и вооруженною силою усмирить восстание, но цесаревич решительно от этого отказался, равно как и от вмешательства вообще в происшедшее движение. Тогда административный совет решил взять в свои руки руководство делом, вследствие чего он обратился в правительство страны. По инициативе Д.-Л. тотчас же было издано к полякам воззвание, приглашавшее их восстановить порядок и спокойствие и устранить все, что могло подвергнуть опасности будущность родины. Но революционное движение продолжало развиваться, и административный совет решил приступить к организации вооруженных сил, именно к образованию национальной гвардии. Д.-Л., противник революции, высказался также за необходимость иметь вооруженные силы; однако он посоветовал назвать организуемое войско не национальной гвардиею, так как это будет подражанием парижской и бельгийской революциям, а лишь стражею безопасности. Мнение Д.-Л. было принято. По его же предложению, административный совет выделил из своего состава особый департамент, как орган исполнительной власти, чтобы развернуть более энергичную деятельность. Принимая участие в делах тогдашнего административного совета, князь был вместе с тем противником всякого мероприятия, которое могло повлечь за собою полный разрыв Царства Польского с Россиею. Так, когда в административном совете возник проект определения отношений между Царством и Имнериею выражением "независимость", Д.-Л. протестовал против этого энергическим образом: он заявил, что административный совет не должен преступать предела, который определяется именем императора и короля, упоминаемым в начале всех правительственных распоряжений; только под этим условием возможны большие уступки для страны. Мнение Д.-Л. одержало верх, и об этом было сообщено вел. князю Константну Павловичу, который находился в это время возле Варшавы, в деревне Вержбне. Цесаревич выразил желание переговорить с административным советом. Вследствие этого к нему была отправлена новая депутация, в состав которой вошел также и князь Д.-Л. Во время переговоров он старался оправдать образ действий административного совета с того момента, как началось восстание: при напоре черни административному совету нельзя было предпринимать иных средств, кроме тех, какие он предпринимал. Когда поднят был вопрос, какие меры могут успокоить волнение умов, один из депутатов, граф Островский, посоветовал цесаревичу удалить русские войска из Варшавы и даже за пределы Царства Польского. Д.-Л., напротив того, думал, что цесаревич лучше всего сделает, если вернется в Варшаву. Ho его мнение не было поддержано другими депутатами. Между тем цесаревич сказал, что он не думает нападать на Варшаву, что он готов отпустить польские полки, которые оставались ему еще верны, и что он желает только уйти спокойно из пределов Царства Польского. Тогда Д.-Л. заявил, что главнокомандующий польской армиею обяжется честным словом не тревожить Его Высочество во время отступления к границам Империи. Переговоры эти привели к тому, что Константин Павлович согласился подписать объявление, обязывавшее его, между прочим, не нападать на Варшаву с теми войсками, которые находились под его властью. Между тем революционное настроение в столице настолько усилилось, что административный совет счел необходимым, по совету Д.-Л., принять в свой состав некоторых представителей радикальной партии. Вместе с тем Д.-Л. поспешил известить великого князя Константина Павловича о том, что революционное направление одерживает верх, так что ни за что нельзя ручаться. Вследствие этого цесаревич решил отступить со своим русским отрядом к границам Империи. После этого революционные деятели организовали временное правительство, в состав которого Д.-Л. не вошел, и вскоре за тем избран был диктатором генерал Хлопицкий. Тогда Д.-Л. стал настаивать на необходимости отправить в Петербург к самому государю депутацию, чтобы исходатайствовать амнистию для инсургентов, устранение нарушений конституции 1815 г., удаление русских войск из Царства Польского и присоединение тех земель, которые когда-то принадлежали погибшей Речи Посполитой. Хлопицкий отправил с этою целью графа Езерского и князя Д.-Л. На пути, находясь уже в Нарве, депутаты получили от статс-секретаря графа Грабовского письмо, разрешавшее Д.-Л. явиться в Петербург не в качестве представителя от властей, которых император не может признавать, а лишь в качестве министра, обязанного своим постом монаршему доверию. На это Д.-Л. ответил, что он желает, как министр Царства, доложить государю подробно обо всем, чего он был свидетелем, и что он никогда не принял бы поручения предстать перед государем, если бы оно имело другой характер. Тогда Д.-Л. разрешено было приехать в Петербург. Послужной список, этот факт в жизни князя, отмечает следующим образом: "Во время бывшего в Царстве Польском мятежа князь Друцкой-Любецкий, сохраняя верноподданические к Его Императорскому Величеству чувства, когда не был в состоянии, по долгу службы и присяги, противодействовать злоумышлениям мятежников, то вместе с другими, пребывшими верными Его Величеству, членами правительства, вышел из состава оного и, прибыв 11-го числа декабря 1830 г. в С.-Петербург, исполнял здесь Высочайшие поручения". Вскоре после усмирения восстания император повелел Д.-Л. рассмотреть законы Царства Польского и представить свои соображения относительно тех изменений, какие следует сделать в законодательстве страны, чтобы упрочить в ней политическое спокойствие. Труд, составленный Д.-Л. по этому случаю, удостоился Высочайшего одобрения и признан был полезным пособием для деятельности комиссии, которая работала, под председательством статс-секретаря Туркула, над составлением законов Царства Польского. 14 февраля 1832 г. Д.-Л. был назначен членом государственного совета, и тогда князю открылась возможность оказывать влияние на разрешение общегосударственных вопросов первостепенной важности, так как император ценил его воззрения и убеждения и часто утверждал то мнение государственного совета, которое поддерживал Д.-Л. Однажды по одному делу князь оказался один со своим заключением; тем не менее, государь на протоколе совета под фамилиею Д.-Л. подписал: "и я". Когда к началу 1833 года Сперанский приготовил свой свод законов, в государственном совете поднят был вопрос о том, каким образом следует вводить в действие законы. В заседании (19 января 1833 г.), происходившем по этому поводу, присутствовал сам император. Высказаны были различные мнения; многие полагали, что необходимо сначала испытать пригодность свода на практике, а потом уже дать ему силу свода действующих законов, Выслушав мнения других, Д.-Л. постарался доказать, что для России, страдающей от беспорядка, который царствует в ее законодательстве, безусловно необходимо без малейшего отлагательства приступить к применению свода законов целиком, так как от этого пройзойдет одно только благодеяние. Речь Д.-Л. положила конец разногласию, мнению князя последовали все остальные члены государственного совета, что вполне совпало и с желанием самого государя. Сперанский, благодарный Д.-Л. за услугу, которую князь оказал ему, ускорив решение важного для него дела, стал питать к нему с тех пор глубокое расположение. Но у Д.-Л. были и враги в государственном совете; особенно сильно не любил князя, как и прежде, Новосильцев, бывший тогда председателем совета, так как князь высказывал прямо и откровенно свои мнения, хотя бы они шли вразрез с желаниями самого председателя. Раздражение Новосильцева против Д.-Л. дошло до такой степени, что он собирался подать государю от членов государственного совета адрес с изъяснением причин, по которым они не могут служить вместе с Д.-Л. Но хлопоты об этом Новосильцева не увенчались успехом; ему удалось только на некоторое время удалить своего противника из Петербурга. Д.-Л. дано было поручение отправиться в Париж для ликвидации финансовых счетов с Франциею. Князь пробыл здесь три года (с 2 июля 1834 года по 18 марта 1837 г.) и не достиг никаких реальных результатов, на что враги князя именно и рассчитывали, надеясь таким образом подорвать к нему доверие императора. Однако они ошиблись в своих расчетах, ибо Д.-Л. удалось все-таки добиться своей дипломатической миссией нравственного успеха: хотя французский парламент и отказал своему правительству в кредите, необходимом на уплату долга России, тем не менее король Людовик-Филипп и его министры признали претензию русского правительства справедливою. Ввиду этого Д.-Л. удостоился, по своем возвращении в Петербург, Высочайшего рескрипта (от 18 мая 1837 г.), в котором ему было выражено "за особенное усердие", выказанное при исполнении данного ему поручения, монаршее "благоволение и признательность". Вторым противником Д.-Л. был министр финансов граф Канкрин. Д.-Л. вел с ним ожесточенную борьбу, так что многие современники думали, будто князь руководится желанием свергнуть министра, чтобы занять его пост. "Трудолюбивый и работящий, как пчела, усидчивый, как немецкий ученый", Д.-Л. оказал критикою деятельности Канкрина громадные услуги России. Его длинные речи (он был большой охотник говорить), которые он произносил в государственном совете, казались многим утомительными, его докладные записки, в которых он развивал свои проекты, были написаны плохим русским языком, так что подчас и смысл их трудно было понять; тем не менее он умел увлекать за собою многих оригинальностью своих идей, и государственный совет не раз высказывался против предположений Канкрина. "Любецкий возбудил в свое время множество таких финансовых вопросов", говорит статс-секретарь барон Корф, "которых прежде никто не касался". Но самою важною услугою, которую князь оказал России, было раскрытие страшного вреда, проистекавшего от обращения в стране ассигнаций с сильно пониженной ценою. "Любецкий в течение двух лет, один, без всякой сторонней помощи, даже без простого писца произвел огромные работы". Многие из его проектов по этому вопросу были отвергнуты, но "при всем том ему одному Россия обязана, что дело тронулось с места: одна его настойчивость и упорная деятельность заставили всех очнуться и вывести самого министра из той апатии, с которою он дотоле смотрел на этот важный предмет". Мало того, сама идея кредитных билетов, заменивших собою ассигнации, возникла под влиянием новой кредитной системы, представленной Д.-Л. непосредственно самому государю в 1841 году. Так проработал Д.-Л. до конца жизни, сохранив необыкновенную бодрость и живость, несмотря на сильные припадки подагры, которою он давно уже страдал. Он умер 11 мая 1846 года.

Сборник исторических материалов, извлеченных из архива первого отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии. I. 216—217 (то же самое III. 312—313); II, 60; IV, 223—224; V, 270—271; VIII, 43—44. — St. Barzykowski: Historya powstania listopadowego. Poznań, 1883, t. I — II. — M. Mochnacki: Powstanie narodu polskiego w г. 1830 i 1831. Berlin-Poznań, 1863, t. I — III. — Esquisse historique sur le prince Drucki-Lubecki, ancien ministre des finances du royaume de Pologne. Versailles, impr. Cerf, 1865, (автором этого очерка считается секретарь князя Феликс Буке — Félix Bouquet). — О. А. Пржецлавский: Князь Ксаверий Друцкой-Любецкий (Русская Старина, 1878, т. XXI, 625—648, т. XXII, 67—92). — Цесаревич Константин Павлович в Вержбне 20-го ноября 1830 г. Рассказ очевидца (перевод с польского). Русск. Стар. 1878, т. XXII, 317—324. — Fl. Czermiński: o Towarzystwiekredytowem zemskiem, Warszawa, 1866. — Sz. Askenazy: Z działalności ministra Lubeckiego (Dwa stulecia XVIII i XIX, Warszawa, 1901, str. 363—426). — Henr. Radziszewski: Zarys rozwoju przemyslu w kròlestwie Polskiem (W naszych sprawach. Szkice w kwestyach ekonomicznospolecznych, Warszawa, 1900, t. II). — St. A. Kempner, Handel i przemysl w.w. XIX (Ateneum 1901, t. I). — Император Николай в совещательных собраниях. Из современных записок статс-секретаря барона Корфа (Сборник Имп. Русск. Истор. Общ. СПб. 1896, т. ХСVІIІ, стр. 128 и след.).

В. В. Новодворский.

{Половцов}