Александр I (часть 2, I)

Александр I (часть 2, I)

Император Александр Первый (1801-1825).

Период первый. ЭПОХА ПРЕОБРАЗОВАНИЙ (1801-1810).

В первом часу пополуночи, с 11-го на 12-е марта 1801 года, граф Пален явился в Михайловском замке к Цесаревичу Александру Павловичу с известием о скоропостижной кончине Императора Павла...

Горесть Александра Павловича была неописанная; он заливался слезами... В это самое время князь П. A. Зубов разбудил Великого Князя Константина Павловича и привел его к воцарившемуся Императору. Только с трудом граф Пален уговорил Александра выйти к собранным в замке войскам Преображенского и Семеновского волков. "C'est assez faire l'enfant, - сказал Пален, - allez régner, venez vous montrer aux gardes". Затем новый Государь немедленно переехал в санях в Зимний Дворец. Императрица Елисавета Алексеевна осталась в Михайловском замке утешать вдовствующую Императрицу Марию Феодоровну.

В два часа ночи призван был в Зимний Дворец уволенный с 1800 года от всех дел по болезни Д. П. Трощинский. Александр кинулся к нему на шею и сказал: "Будь моим руководителем". Ему поручили тотчас же написать манифест о вступлении на престол Императора Александра Первого.

Манифест возвещал следующее: "Судьбам Всевышнего угодно было прекратить жизнь императора Павла Петровича, скончавшегося скоропостижно апоплексическим ударом в ночь с 11-го на 12-е марта. Мы, восприемля наследственно Императорский Всероссийский Престол, восприемлем купно и обязанность управлять Богом нам врученный народ по законам и по сердцу в Бозе почивающей Августейшей Бабки Нашей Государыни Императрицы Екатерины Великия, коей память Нам и всему отечеству вечно пребудет любезна, да, по ее премудрым намерениям шествуя, достигнем вознести Россию на верх славы и доставить ненарушимое блаженство всем верным подданным Нашим". Этими словами, вылившимися в минуту счастливого вдохновения, Трощинский воспламенил сердца подданных искреннейшей любовью к молодому Императору и успокоил умы, еще взволнованные пережитыми тяжелыми днями...

Присяга новому Императору и Наследнику, "который назначен будет", совершилась повсюду утром 12-го марта в величайшем порядке. Среди всеобщего ликования всех сословий задумчив и печален оставался один Александр. Смерть отца произвела на него потрясающее впечатление. На выходе 12-го марта вся поступь его и осанка изображала человека, удрученного горестью и растерзанного неожиданным ударом рока. Александр рассказывал впоследствии P. C. Стурдзе (графине Эдлинг), что он должен был тогда скрывать свои чувства ото всех, его окружающих, и потому нередко запирался в отдаленном покое и там, предаваясь скорби, испускал глухие стоны, сопровождаемые потоками слез. В сознании его царская власть, которую он принял на себя столь неохотно, являлась одним тяжелым бременем. Вид огорченного Императора-сына приобрел ему сердца всех, замечает справедливо один из очевидцев 1801 года. "После четырех лет, - пишет другой современник этой эпохи, - воскресает Екатерина из гроба, в прекрасном юноше. Чадо ее сердца, милый внук ее, возвещает манифестом, что возвратит нам ее времена" (Записки Вигеля).

Близкое к Александру лицо написало на другой день после восшествия на престол по поводу события 12-го марта следующие правдивые строки: "Его чувствительная душа навсегда останется растерзанной... Только мысль о возвращении своему отечеству утраченного благосостояния может поддержать его. Ничто другое не могло бы придать ему твердости. Она же необходима ему, потому что единому Богу известно, в каком состоянии получил он эту Империю..." "...Все тихо и спокойно, если не говорить о почти безумной радости, охватившей всех, от последнего мужика до высших слоев общества; грустно, что это даже не может удивлять... Я дышу свободно вместе со всей Россией". Эти слова любящего его человека оказались пророческими. Действительно, чувствительная душа Александра навсегда осталась растерзанной. "Все неприятности и огорчения, какие мне случатся в жизни моей, я их буду носить как крест", - сказал Император Александр.

Вся мыслящая Россия встрепенулась при известии о воцарении Александра. Восторг был всеобщий и искренний и, по свидетельству современников, выходил даже из пределов благопристойности. Общество как бы возрождалось к новой жизни, "очнувшись от терроризма человека, который четыре года, не ведая, что творит, мучил Богом вверенное ему царство". На улицах люди плакали от радости, обнимая друг друга, как в день светлого Воскресения. Природа как бы участвовала в общей радости; до 12-го марта погода была сырая и пасмурная, с воцарением Александра засияло солнце надолго... Легко было начать новую эпоху, опираясь на такую веру, на такую радость! Все с упованием взирали на юного Государя; молодой, прекрасный собой, с кротким и задумчивым взглядом, застенчивый и приветливый, он мог очаровать всех. Россия увидела исполнение Державинского стиха: "Будь на троне человек". Ужасные мысли о тюрьмах, пытках, ссылках рассеялись, как зловещие призраки; их заменила надежда на народное благосостояние и на личную безопасность.

Граф Завадовский в своей переписке с графом Семеном Романовичем Воронцовым посвятил оценке событий 12-го марта несколько своеобразных строк: "Жиды чают Мессии, но спасающий нас обрадовал внезапно... благоволением судьбы вышли мы из томных дней. Заживают раны от муки прежней, по удостоверению, что отверженные кнут и топор больше не восстанут: ибо ангел, с стороны кротости и милосердия, царствует над нами. Зады Иоанна Грозного мы испытали, измеряй по тому радость общую, когда можем подымать дух и сердце, когда никто не имеет страха мыслить и говорить полезное и чувствовать себя".

Незабвенный историограф наш, Карамзин, оставил в "Записке о древней и новой России" правдивую и красноречивую характеристику правления Павла, пронесшегося, по его словам, над Россией подобно грозному метеору: "Павел, - пишет Карамзин, - восшел на престол в то благоприятное время для самодержавия, когда ужасы французской революции излечили Европу от мечтаний гражданской вольности и равенства, но что сделали якобинцы в отношении к республикам, то Павел сделал в отношении к самодержавию: заставил ненавидеть злоупотребления оного. По жалкому заблуждению ума и вследствие многих личных претерпленных им неудовольствий он хотел быть Иоанном IV, но россияне имели уже Екатерину II, знали, что Государь не менее подданных должен выполнять свои святые обязанности, коих нарушение уничтожает древний завет власти с повиновением и низвергает народ со степени гражданственности в хаос частного и естественного права.

Сын Екатерины мог быть строгим и заслужить благодарность отечества; к неизъяснимому изумлению россиян, он начал господствовать всеобщим ужасом, не следуя никаким уставам, кроме своей прихоти, считал нас не подданными, а рабами; казнил без вины, награждал без заслуг, отнял стыд у казни, у награды - прелесть; унизил чины и ленты расточительностью в оных; легкомысленно истреблял долговременные плоды государственной мудрости, ненавидя в них дело своей матери, умертвил в полках наших благородный дух воинский, воспитанный Екатериной, и заменил его духом капральства. Героев, приученных к победам, учил маршировать, отвратил дворянство от воинской службы; презирал душу, уважал шляпы и воротники; имея, как человек, природную склонность к благотворению, питался желчью зла; ежедневно вымышлял способы устрашать людей и сам всех более страшился; думал соорудить себе неприступный дворец, соорудил гробницу! Заметим черту, любопытную для наблюдателя: в сие царствование ужаса, по мнению иностранцев, россияне боялись даже и мыслить: нет, говорили и смело, умолкали единственно от скуки частого повторения, верили друг другу и не обманывались. Какой-то дух искреннего братства господствовал в столицах; общее бедствие сближало сердца, и великодушное остервенение против злоупотреблений власти заглушало голос личной осторожности".

Когда весть о вступлении на престол Императора Александра дошла до Лагарпа, он написал своему бывшему воспитаннику нижеследующий привет: "Я не поздравляю вас с тем, что вы сделались властителем тридцати шести миллионов подобных себе людей, но я радуюсь, что судьба их отныне в руках Монарха, который убежден, что человеческие права - не пустой призрак и что глава народа есть его первый слуга. Вам предстоит теперь применить на деле те начала, которые вы признаете истинными. Я воздержусь давать вам советы; но есть один, мудрость которого я уразумел в несчастные восемнадцать месяцев, когда я был призван управлять страной. Он состоит в том, чтобы в течение некоторого времени не останавливать обычного хода администрации, не выбивать ее из давней колеи, а внимательно следить за ходом дел, избегая скоропостижных и насильственных реформ. Искренно желаю, чтобы человеколюбивый Александр занял видное место в летописях мира, между благодетелями человечества и защитниками начал истины и добра". В этом письме проглядывают уже новые идеи, служащие доказательством поворота, последовавшего в образе мыслей Лагарпа после политического опыта, вынесенного им за время управления Гельветической директорией. Император Александр 9-го мая ответил Лагарпу, что первой истинной радостью с тех пор, как он стал во главе своей несчастной родины (malheureux pays), было получение письма от него. "Верьте любезный друг, - писал Государь, - что ничто в мире не могло также поколебать моей неизменной привязанности к вам и всей моей признательности за ваши заботы обо мне, за познания, которыми я вам обязан, за те принципы, которые вы мне внушили и в истине которых я имел столь часто случай убедиться. Не в моей власти оценить все, что вы для меня сделали, и никогда я не в состоянии буду заплатить за этот священный долг. Буду стараться сделаться достойным имени вашего воспитанника и всю жизнь буду этим гордиться; я перестал писать вам лишь повинуясь самым положительным приказаниям, но не перестал думать о вас и о проведенных с вами минутах... Об одной милости прошу вас - писать ко мне от времени до времени и давать мне ваши советы, которые будут мне столь полезны на таком посту, как мой и который я решился принять только в надежде быть полезным моей стране и предотвратить от нее в будущем новые бедствия... Скажу вам только, что более всего мне доставляет забот и труда согласовать частные интересы и ненависти и заставить других содействовать единственной цели - общей пользе".

Ряд мероприятий, последовавших с воцарением Александра, не замедлил оправдать надежды, единодушно возлагавшиеся в то время на нового Государя друзьями человечества. Все отрасли государственного управления приведены были к 1801 году в неописанный беспорядок. Поэтому первые заботы нового правительства заключались в отмене перемен, внесенных Императором Павлом в учреждения своей матери, и в возвращении сословиям и обществам присвоенных им прежде прав, попранных неограниченным произволом, воцарившимся с 1796 года. Этот произвол прервал стремление, обнаруженное законодательством Екатерины ввести в России правильную общественную организацию и начать твердое определение прав отдельных сословий для их гражданской самодеятельности. Александр, подготовленный воспитанием к принятию новых общественных идей, обнаружил явное стремление, на место произвола и насилия водворить закон и справедливость. Он не побоялся даже открыто высказать, что не признает на земле справедливой власти, которая бы не исходила из закона. Для исполнения своих благих намерений Государю безотлагательно нужно было обновить личный состав главнейших государственных деятелей, окружавших в последнее время Павла Петровича. С этого и начал новый Император.

Генерал-прокурор Обольянинов был немедленно уволен; на его место призван 16-го марта генерал от инфантерии Александр Андреевич Беклешов, занимавший уже некогда эту важную должность в царствование Павла. Действительному тайному советнику барону Васильеву приказано вступить в прежнюю должность государственного казначея, вместо действительного тайного советника Державина, которому велено только присутствовать в Сенате. (Император Павел уволил барона Васильева от всех дел 22-го ноября 1800 года, поручив его должность Державину. Державин был исключен из Совета, которого он состоял членом.) Ближайшим сотрудником по внутренним делам избран тайный советник Дмитрий Прокофьевич Трощинский; он был назначен состоять при Особе Его Величества у исправления дел, по особой доверенности Государя на него возложенных. При нем повелено быть статскому советнику Сперанскому, со званием статс-секретаря (15-го марта). Граф Петр Алексеевич фон дер Пален сохранил за собой то влиятельное положение, к которому был призван в царствование Павла; он продолжал занимать место петербургского военного губернатора, управляющего гражданской частью в Петербургской, Лифляндской, Эстляндской и Курляндской губерниях, командующего войсками петербургской инспекции и первоприсутствующего в коллегии иностранных дел; вместе с тем он занимал еще должность великого канцлера державного ордена св. Иоанна Иерусалимского. Граф Пален отказался только от управления почтовым департаментом, который с 13-го марта поручен Трощинскому.

Граф Никита Петрович Панин, находившийся с 20-го декабря 1800 года в ссылке в своей деревне, был возвращен ко Двору. Император Павел назначил графа Н. П. Панина вице-канцлером, 7-го января 1800 года, с пожалованием в действительные тайные советники; 15-го ноября 1800 года графу Панину повелено присутствовать в Сенате, а 17-го декабря того же года он был отставлен от службы и затем выслан из столицы. 16-го февраля 1801 года генерал-прокурор Обольянинов сообщил графу Панину, что Государь снова разрешил ему въезд в обе столицы. Возвращение его в Петербург сбылось, однако, уже в новое царствование. 21-го марта Панин явился в Зимнем Дворце. Император Александр принял графа с невыразимой добротой, обнял его со слезами и сказал: что он вызван им для того, чтобы снова взяться за управление внешними делами и коллегией иностранных дел. Князь Александр Борисович Куракин должен был сохранить за собой номинально вице-канцлерство, а граф Пален оставлен членом коллегии. Император был настолько милостив, что спрашивал графа Панина: согласен ли он служить с ними, положительнейшим образом уверяя, что он один будет управлять иностранными делами. Никита Петрович отвечал, что уважение и доверие Государя суть единственные предметы его честолюбия и что на службе он не признает никакого совместничества. "Если говорить о добродетелях нашего нового монарха, - писал в марте 1801 года граф Панин, - и о чувствах, которые он внушает всем, кто к нему приближается, то я бы никогда не кончил. Это сердце и душа Екатерины II, и во все часы дня он исполняет обещание, данное в манифесте".

Между тем тело Императора Павла было выставлено для прощания народа в тронной зале Михайловского замка и 23-го марта, в страстную субботу, перенесено в Петропавловский собор. Император Александр шествовал за гробом в черной мантии и шляпе с флером. В тот же день последовало отпевание и погребение.

Печальные придворные церемонии, продолжавшиеся почти две недели, начиная с 12-го марта, не препятствовали, однако, обнародованию целого ряда правительственных мер, которыми Александр спешил исправить вред, нанесенный России мерами его родителя. Почти каждый день царский указ уничтожал какую-нибудь несправедливость, насилие, стеснение, произвол и открывал свободный путь к новой и благотворной деятельности. "Воспитанник Лагарпа, друг просвещения и свободы, враг этикета сказался вполне". Освобождение несчастных жертв тайной экспедиции было первым подвигом монарха, принявшего скипетр 12-го марта; несколько сот человек увидели свет Божий и были возвращены обществу. Петропавловская крепость в первый раз опустела вдруг - и надолго. Об этом последовал 15-го марта указ Сенату, в котором объявлялось прощение людей, содержащихся по делам, производившимся в тайной экспедиции. Довольно трудно определить точную цифру всех прощенных и освобожденных несчастных и по большей части невинных жертв истекшего грозного четырехлетия. По именному списку, приложенному к указу 15-го марта, оказывается, что прощению и освобождению подлежали 153 человека. Но в бумагах Трощинского (Государственный Архив. Разряд V. № 206) сохранились по этому делу следующие данные: оказывается, что по спискам в тайной экспедиции числилось до 12-го марта 1801 года арестантов, сосланных в крепость и монастыри, в Сибирь, по разным городам и живущих в деревнях под наблюдением всего 700 человек. Из этого числа по 21-е марта, т. е. до погребения Императора Павла, всемилостивейше прощено и освобождено 482 человека; затем отбирались справки по поведению и неизвестности преступлений о 54-х лицах, и не освобожденными оставались еще 164 человека. В числе помилованных указом 15-го марта находились: бывший коллежский советник Александр Николаевич Радищев, находившийся тогда в Калужской губернии, по возвращении из Сибири (в царствование Павла Петровича), артиллерии подполковник Алексей Петрович Ермолов, проживавший в ссылке в Костроме, и Зейдер, бывший Дерптский пастор, сосланный после наказания кнутом в Нерчинск. Когда камергер Рибопьер вышел из каземата Петропавловской крепости, он увидел, что на дверях его темницы приклеена была надпись: "Свободна от постоя", свидетельствующая о настроении, в котором узники расставались с местом своего заключения. Государь, узнав об этом, сказал: "Желательно, чтобы навсегда".

Указом, данным военной коллегии 13-го марта, на другой день по воцарении Императора Александра, повелено: "всех выключенных по сентенции военного суда, и без суда генералов, штаб- и обер-офицеров, считать отставленными от службы". 15-го марта эта милость распространена и на гражданских чиновников, из службы выключенных или отрешенных без суда и без законного исследования. По свидетельству А. С. Стурдзы, число лиц, возвратившихся на службу и получивших прежние права, по новому человеколюбивому указу, простиралось до 12000 человек.

Другие важнейшие указы Императора Александра, появившиеся в течение трех месяцев вслед за 12-м марта, представляют собой целый ряд освободительных мер и служат лучшей характеристикой наступившей новой, небывалой эпохи русской истории.

14-го марта - снятие запрещения на вывоз различных продуктов и товаров из России.

15-го марта - манифест, объявлявший амнистию беглецам, укрывшимся в заграничных местах; все вины их, кроме смертоубийства, предавались забвению. Того же числа последовал указ о восстановлении дворянских выборов.

16-го марта - снятие запрещения на привоз в Россию разных товаров из чужих краев.

17-го марта - отмена в губернских городах ратгаузов и в уездных - ордонанс-гаузов.

19-го марта - указ, объявленный обер-полицмейстеру графом Паленом, чтобы чиновники полицейские отнюдь из границ должности своей не выходили, а тем менее дерзали причинять никому никаких обид и притеснений".

22-го марта - о свободном пропуске едущих в Россию и отъезжающих из нее.

24-го марта - отмена запрещения на вывоз за границу хлеба и вина.

31-го марта - об отмене запрещения Императора Павла (от 18-го апреля 1800 года) ввозить из-за границы книги и музыкальные ноты и о распечатании частных типографий, закрытых указом 5-го июня 1800 года, и о дозволении им печатать книги и журналы. Того же числа объявлена роспись кавалерийским и пехотным полкам, коим Высочайше повелено именоваться прежними историческими именами, вместо введенного Императором Павлом названия по именам шефов.

2-го апреля Император Александр прибыл в Сенат и, заняв председательское место в общем собрании Сената, велел прочесть подписанные им в тот день пять манифестов: 1) о восстановлении жалованной дворянству грамоты; 5-го мая Высочайше утвержден доклад Сената, составленный на основании манифеста 2-го апреля, о восстановлении статей дворянской грамоты, отмененных указами Императора Павла; между прочими и о восстановлении свободы от телесного наказания, которому подвергались дворяне при Павле, в противность жалованной грамоте; 2) о восстановлении городового положения и грамоты, данной городам; 3) о свободном отпуске российских произведений за границу, об оставлении сбора пошлин с оных на прежнем основании и о предоставлении казенным поселянам пользоваться лесами, в чем они были затруднены лесным ведомством; 4) об уничтожении тайной экспедиции и о ведении дел, производившихся в оной в Сенате, и 5) об облегчении участи преступников и о сложении казенных взысканий до 1000 рублей. Приведем здесь некоторые выражения этого достопамятного указа: "Рассуждая, что в благоустроенном государстве все преступления должны быть объемлемы, судимы и наказуемы общей силой закона, мы признали за благо не только название, но и самое действие тайной экспедиции навсегда упразднить и уничтожить, повелевая все дела, в оной бывшие, отдать в Государственный Архив к вечному забвению; на будущее же время ведать их в 1-м и 5-м департаментах Сената и во всех тех присутственных местах, где ведаются дела уголовные. Сердцу нашему приятно верить, что, сливая пользы наши с пользами наших верноподданных и поручая единому действию закона охранение Имени Нашего и государственной целости от всех прикосновений невежества или злобы, мы даем им новое доказательство, колико удостоверены мы в верности их к нам и престолу нашему, и что польз наших никогда не разделяем мы от их благосостояния, которое едино составлять всегда будет все существо мыслей наших и воли".

8-го апреля - об уничтожении виселиц, поставленных в городах при публичных местах и к которым прибивались имена провинившихся чинов.

9-го апреля - об обрезании пуклей у солдат; косы сохранялись и, имея 4 вершка длиной, должны были завязываться в половину воротника. "Е. И. В., делая сие облегчение, - сказано в указе, - надеется что гг. шефы тем более будут наблюдать опрятность нижних чинов". Только вторая война с Наполеоном избавила русскую армию от кос. 2-го декабря 1806 года граф Ливен объявил военной коллегии следующее Высочайшее повеление: "Государь Император, в облегчение войск, Высочайше повелеть изволил: всем нижним воинским чинам, исключая гвардии и гусарских полков, обрезать косы под гребенку; что же касается до генералов, штаб- и обер-офицеров, Его Величество предоставляет им поступить в сем случае по собственной их воле". Затем, для войск была придумана новая форма; екатерининская форма обмундирования не была восстановлена. Широкие и длинные мундиры перешиты в узкие и чрез меру короткие; низкие отложные воротники сделались стоячими и до того возвысились, что голова казалась в ящике, и трудно было ее поворачивать. Тем не менее все восхищались новой обмундировкой.

13-го апреля - об ежегодном отпуске Вольному Экономическому Обществу по 5000 рублей.

23-го мая - восстановлен закон об освобождении священников и диаконов, впадших в уголовные преступления, от телесного наказания. При чтении этого указа Государь лично присутствовал в Синоде.

28-го мая - указ президенту Академии Наук, барону Николаи: "дабы объявление о продаже людей без земли, ни от кого, для припечатания в ведомостях, принимаемо не было". Этот указ обращает на себя внимание как первое осторожное мероприятие Императора Александра, направленное против крепостного права.

13-го июня - о восстановлении ежегодного отпуска в 6250 руб. из кабинета на содержание Академии Наук, находившейся в совершенном загоне при Императоре Павле. Позднее, в 1802 году, приказано было еще печатать издаваемые Академией сочинения за счет кабинета.

В заключение этого краткого перечня упомянем еще об указе 26-го июня, по которому отменялись шлагбаумы по городам и селам, где отсутствовал военный гарнизон.

К числу первых административных преобразований Императора Александра относится указ 26-го марта, по которому существовавший при Дворе Совет был упразднен, а членам его велено оставаться "при тех должностях и местах, где они по званию каждого состоят". В этом указе ясно выражены причины упразднения прежнего совета, который, "быв редко занимаем предметами существенными, доселе носил одно имя государственного установления, без ощутительного влияния на дела общественные". Действительно, при Павле деятельность Совета была обращена главным образом на рассмотрение рукописей и книг, запрещенных цензурой. 30-го марта учрежден Совет непременный для рассмотрения и уважения государственных дел и постановлений. В том же указе назначены "на сей раз" членами Совета 12 главнейших государственных сановников. 5-го апреля дан сему новому установлению наказ, коим определены: состав Совета, предмет его рассуждений, порядок производства в нем дел, степень власти, основные правила для его действий и образование его канцелярии. Император Александр присутствовал в этом Совете только один раз, 16-го мая 1801 года, при рассуждениях о непродаже крепостных людей без земли.

Д. П. Трощинскому в звании члена нового Совета вверено было главное заведование его канцелярией, состоявшей из четырех экспедиций. 20-го апреля статскому советнику Сперанскому повелено быть экспедитором по части гражданских и духовных дел.

5-е июня ознаменовано было изданием двух важных указов, которые следует признать первым гласным заявлением задуманных Государем обширных административных преобразований:

1) Сенату повелевалось представить особый доклад о своих правах и обязанностях, для утверждения оных силой закона на незыблемом основании, как государственный закон.

2) Управление комиссией составления законов поручено графу Завадовскому, он удостоился получить по этому случаю особый рескрипт. Мотивы учреждения комиссии, принятой Государем в собственное ведение, высказаны в нем следующим образом: "Поставляя в едином законе начало и источник народного блаженства, и быв удостоверен в той истине, что все другие меры могут сделать в государстве счастливые времена, но один закон может утвердить их навеки, в самых первых днях царствования моего и при первом обозрении, государственного управления, признал я необходимым удостовериться в настоящем части сей положении. Я всегда знал, что с самого издания Уложения до дней наших, т. е. в течение почти одного века с половиною, законы, истекая от законодательной власти различными и часто противоположными путями и быв издаваемы более по случаям, нежели по общим государственным соображениям, не могли иметь ни связи между собой, ни единства в их намерениях, ни постоянности в их действии. Отсюда всеобщее смешение прав и обязанностей каждого, мрак, облежащий равно судью и подсудимого, бессилие законов в их исполнении и удобность переменять их по первому движению прихоти или самовластия".

Указ Сенату о представлении им доклада о сущности его прав и обязанностей раскрыл еще более намерения Императора Александра. По отзыву Шторха в начатом им периодическом издании "Россия при Александре Первом" (Russland unter Alexander dem Ersten, St.-Petersburg und Leipzig, 1804) можно судить, какое сильное впечатление произвел указ 5-го июня на общество. "Не подлежит никакому сомнению, - пишет Шторх, - что Император мог без шума (ohne Aufsehen), более кратким и верным путем получить те сведения, каких он требовал здесь столь публично и столь торжественно; мы вправе предположить, что он не без важных причин отдал предпочтение публичному запросу, и потому можем с вероятностью принять, что этот первый шаг предназначен был к тому, чтобы испытать общественное мнение и приготовить умы к предстоящим переменам. И эта мера не осталась без своего действия. Впечатление, произведенное этим указом в Сенате, было всеобщее, и в несколько дней оно сообщилось всей образованной публике столицы".

Без всякого преувеличения можно сказать, что в 1801 году не было правительства в Европе, которое было бы столько занято общественным благом, как русское. Такое впечатление произвела, по крайней мере, в 1802 году на швейцарца Дюмона, друга Бентама, правительственная обстановка Императора Александра. "Если в чем есть недостаток, - прибавляет Дюмон, - то в исполнителях, чтобы осуществить то добро, которое хотят сделать. Люди должны быть откопаны или созданы; и в этом заключается главное затруднение".

При воцарении Александра лучшие друзья его, за исключением графа Павла Александровича Строгонова, отсутствовали из Петербурга и пребывали за границей. Граф В. П. Кочубей находился в Дрездене, князь Адам Чарторижский - в Неаполе и Н. Н. Новосильцов - в Англии. Лагарп поселился в Париже. Все поспешили собраться вокруг своего венценосного друга. Из них Строгонов, Новосильцев и Чарторижский образовали более тесный союз, который современное общество называло триумвиратом.

Чарторижский, по прибытии в Петербург, заметил в Александре некоторую перемену; он уже не думал по-прежнему об отречении; в нем сложился, под влиянием обстоятельств, более практический взгляд на дела и проглядывало сознание тех трудностей, с которыми сопряжено будет осуществление многих задуманных, в порыве юношеского увлечения, реформ.

Позже всех прибыл в Петербург Лагарп. Дружеские письма к нему Императора Александра побудили бывшего наставника Государя навестить наконец своего царственного друга после шестилетней разлуки. Лагарп явился в северную столицу в августе 1801 года и девять месяцев провел почти неразлучно с Александром; только в начале мая 1802 года Лагарп вторично покинул Россию и выехал обратно во Францию. Лагарп, прибывший в Петербург в 1801 году, был уже далеко не тот "якобинец", который смущал русское придворное общество в 1794 году. Опыт восемнадцатимесячного управления Гельветической республикой во многом изменил взгляды бывшего ее директора. Отныне Лагарп с негодованием восставал уже против призрачной свободы народных собраний и видел величайшее благо в разумном самодержавии. Предостерегая юного Государя от либеральных увлечений, Лагарп убеждал его дорожить своей властью, видоизменяя ее мало-помалу мудрыми и прочными учреждениями, и указывал на пример Пруссии, нашедшей тайну соединить абсолютизм с законностью и правосудием. Все советы Лагарпа об управлении государством сводились теперь к одному основному началу - твердой и непоколебимой власти; он стал также относиться с меньшим сочувствием к крестьянскому вопросу, выставляя необходимость охранять неприкосновенность помещичьих прав собственности. Единственный верный друг монарха, говорил Лагарп, его собственное здравое рассуждение; он советовал даже Государю в крестьянском деле избегать самого слова "освобождение", заменяя его выражением - "перемены в экономическом быте", Лагарп высказывался не менее решительно против расширения прав Сената.

Деятельность Лагарпа не ограничивалась одними политическими советами; по просьбе Александра он внимательно наблюдал за его выходами, чтобы высказать откровенно мнение, в какой мере обращение Государя, умение держать себя и т. п. соответствуют высокому званию, к которому он не успел еще привыкнуть. Для выполнения этой задачи Лагарп неустанно следил за Императором во дворце и в обществе; на площади он смешивался с толпой, чтобы удобнее замечать каждое движение Государя; вынесенные им во время этих наблюдений впечатления он сообщал Александру, присовокупляя к ним свои советы. Новое консервативное направление, принятое Лагарпом, не примирило его, однако, с многочисленными недоброжелателями и завистниками. Неудовольствие против него многих влиятельных членов русского общества оставалось по-прежнему в полной силе. Граф Н. П. Панин, не стесняясь, распространял о нем самые язвительные отзывы; он старался даже препятствовать приезду Лагарпа в Петербург, опасаясь влияния исповедуемых этим злодеем (scélérat) ложных принципов и софизмов на восприимчивый ум юного Государя. "Швейцарец известный вам, - писал граф Панин в Лондон графу С. Р. Воронцову, - едет сюда, невзирая на сильные представления матери и на мои. Сей человек будет управлять своим воспитанником и не допустит к нему верных сынов отечества. Все благомыслящие со мною в том согласны".

Наставления Лагарпа, в духе его новейших консервативных воззрений, не остались без влияния на Императора Александра, как это видно из слов, сказанных однажды (в 1803 году) Государем, во время доклада, Державину: "Ты меня всегда хочешь учить; я самодержавный Государь и так хочу". Из этих слов, сказанных хотя и в минуту неудовольствия, можно видеть, что Император успел уже перейти на реальную почву и расстался со своими юношескими политическими мечтами о какой-то свободной конституции, высказанными некогда с таким увлечением, 27-го сентября 1797 года, в письме к Лагарпу. Из намеченной тогда фантастической программы для будущего царствования осуществились только предположения, относящиеся до переводов "полезных книг", чтобы "положить начало распространению знания и просвещению умов" и таким образом подготовить общество к восприятию отодвинутых в далекое будущее реформ.

Перечислим здесь некоторые из изданных в преобразовательную эпоху, по Высочайшему повелению, переводных сочинений, имевших очевидной целью внушить интерес к общественным, экономическим и политическим вопросам, и дать по этим предметам последнее слово западной науки: 1) "Исследование свойства и причин богатства народов", соч. Адама Смита. Спб. 1802, пер. Николая Политковского. 2) Два перевода соч. Беккариа о преступлениях и наказаниях, Д. Языкова (1803 г.) и А. Хрущева (1806 г.). 3) "Рассуждение о гражданском и уголовном законоположении" Бентама. Перевод с французского издания Дюмона М. Михайлова. Спб. 1805. 4) "Летописи К. Корнелия Тацита". Перевод с латинского Ф. Поспелова. Спб. 1805. 5) "Конституция Англии", сочинение де Лолма. Перевод с французского Ивана Татищева. Москва 1806. В посвятительном письме Императору Александру Татищев просит Государя Всемилостивейше воззреть на перевод сей книги "коей знаменитый автор занимается преимущественно изъяснением средств, употребленных в Англии для установления существующего там всеобщего и беспристрастного правосудия, столь любезной Вашему сердцу добродетели и одной из главных и надежнейших подпор престола и царств". 6) "О существе законов" Монтескье. Пер. Д. Языкова Спб. 1809.

Тесный кружок друзей Александра образовал особый келейный совет, который Государь в шутку называл: "Комитетом общественной безопасности" (Comité du salut public). Благодаря обыкновению графа П. А. Строгонова, по возвращении с комитетских собраний, записывать вкратце весь ход совещаний и даже споры, для истории сохранился драгоценный источник, чтобы судить о том, как велось дело в этом Комитете, и какие вопросы были там затронуты. Первое заседание негласного Комитета состоялось 24-го июня 1801 года, а последнее в конце 1803 года, когда первый преобразовательный пыл Александра уступил место новому увлечению: стать во главе зарождавшейся европейской коалиции против Франции.

По-видимому, забыт был Императором Александром только один из друзей юности: граф Аракчеев. Но в действительности этого не было. Александр шел еще тогда по восходящему пути широко задуманных реформ; неудобно было возбудить подозрение, что готовится некоторый поворот на старую дорогу; нельзя было изменить явным образом торжественному обещанию царствовать по законам и по сердцу Екатерины II; имя же графа Аракчеева связывало его неразрывно с Павловскими преданиями. Все эти обстоятельства обеспечивали неприкосновенность сельской идиллии Аракчеева в Грузине еще на некоторое время.

Политические соображения побудили, однако, Александра призвать также к деятельности из вынужденного бездействия и некоторых екатерининских сановников; кроме уже вышеупомянутых нами Д. П. Трощинского и А. А. Беклешова, нужно поименовать еще графа Александра Романовича Воронцова, графа Завадовского, графа Моркова. Находившийся в Англии, в опале, граф Семен Романович Воронцов снова занял прежний дипломатический пост при великобританском дворе, и запрещение, наложенное на его поместья Императором Павлом, снято Александром на другой же день по восшествии на престол.

Сочувствие Александра к своим ближайшим сотрудникам, было, конечно, не одинаковое. К екатерининским сподвижникам Император относился вообще недружелюбно; это подтверждается в достаточной мере его перепиской и другими не менее достоверными историческими свидетельствами. Нерасположение к д