Александр I (часть 2, III)

Период третий. ПОСЛЕДНЕЕ ДЕСЯТИЛЕТИЕ (1816—1825).

В Петербурге начало 1816 года было ознаменовано рядом придворных празднеств: 12-го (24-го) января состоялось бракосочетание Великой Княгини Екатерины Павловны с Наследным принцем виртембергским, а 9-го (21-го) февраля — Великой Княжны Анны Павловны с наследным принцем нидерландским.

В самый день нового года состоялся манифест с изъявлением высокомонаршей признательности воинству и народу за оказанные в продолжение войны с французами подвиги. Историки этой эпохи не обратили никакого внимания на этот документ, любопытный во многих отношениях и могущий служить характеристикой политических воззрении, при которых началось последнее десятилетие царствования Александра. В этом длинном витиеватом сочинении можно найти весьма своеобразную оценку событий, происшедших со времени французской революции по 1816 год. В особенности поражает резкость выражений относительно Франции. Париж является гнездом мятежа, разврата и пагубы народной. Наполеон назван простолюдином, чужеземным хищником, преступником, присвоившим себе "Богу токму единому свойственное право единовластного над всеми владычества" и возмечтавшему "на бедствиях всего света основать славу свою, стать в виде Божества на гробе вселенной". Затем манифест продолжает: "Суд человеческий не мог толикому преступнику наречь достойное осуждение: не наказанный рукой смертного да предстанет он на страшном суде, всемирной кровью облиянный, перед лицом бессмертного Бога, где каждый по делам своим получит воздаяние". В заключение, по поводу водворения всеобщего мира и подвигов, совершенных россиянами сказано: "самая великость дел сих показывает, что не мы то сделали. Бог для совершения сего нашими руками дал слабости нашей свою силу, простоте нашей свою мудрость, слепоте нашей свое всевидящее око. Что изберем: гордость или смирение? Гордость наша будет несправедлива, неблагодарна, преступна пред Тем, Кто излиял на нас толикия щедроты; она сравнит нас с теми, которых мы низложили. Смирение наше исправит наши нравы, загладит вину нашу пред Богом, принесет нам честь, славу и покажет свету, что мы никому не страшны, но и никого не страшимся".

После двадцатипятилетней бури в политической жизни всех государств наступило затишье; Европа нуждалась прежде всего в покое. С этого времени акты Венского конгресса явились охранительными грамотами европейского если не благополучия, то, по крайней мере, спокойствия, в котором чувствовалась всеобщая потребность. Происходили частные взрывы, но европейская война была надолго отклонена и всеобщий мир не был нарушен. Император Александр, благодаря мужеству и настойчивости, выказанным им в борьбе с Наполеоном, сделался основателем того порядка вещей, которому на многие годы подчинилась Европа. Весьма естественно, что у него явилось стремление оберегать и поддерживать постановления, которым он даровал законную и обязательную силу, хотя бы они нередко не совпадали с государственными интересами России; ему могло казаться, что он не остается верен себе, даже не сохраняет последовательности в действиях, если откажется от созданной с таким трудом политической системы. У каждого человека совершенно естественно является стремление охранять дело рук своих и поэтому Александр упорно отстаивал незыблемость постановлений Венского конгресса, со всеми присущими им несовершенствами. К этому естественному стремлению примешались туманные идеи священного союза, представлявшие удобную почву для эксплуатации их против России; но вредное влияние этих идей обнаружилось лишь постепенно, религия не сразу явилась орудием реакции. Для поддержания политических взглядов, проводимых Императором Александром в первое время после заключения священного союза, требовался человек с твердой волей, одаренный непоколебимым духом; между тем, действительная обстановка того времени представляла обратное явление. Четырехлетняя борьба с Наполеоном потребовала высшего напряжения духовных и физических сил, и ничего нет удивительного, что у Государя проявилась крайняя усталость, душевное утомление. Александр в последнее десятилетие своего царствования уже не был и не мог быть Александром прежних годов; он искал отныне не смелых реформаторов, но, прежде всего, исправных делопроизводителей, бдительных и строгих блюстителей внешнего порядка. При таком настроении явилось невольное желание и даже потребность передать бремя забот по внутреннему управлению Империи в жесткие руки Аракчеева. Теперь настало то время, когда Карамзин имел полное основание писать: "Говорят, что у нас теперь только один вельможа: граф Аракчеев. Бог с ним и со всеми". Аракчеев сам говорил, что он имеет на шее дела всего государства. Действительно, он сделался первым или, лучше сказать, единственным министром; все прочие сановники Империи утратили силу и влияние на дела государственные. Император Александр, постепенно все более уединяясь, наконец стал принимать с докладами только одного графа Аракчеева, через которого восходили к Государю представления всех министров, не имевших более к нему доступа. Современники этой эпохи говорят, что самые незлобивые люди теряли терпение, будучи принуждены иметь дело с кичливым временщиком, заставлявшим их с сожалением вспоминать о ласковом обращении Государя. С четырех часов ночи, начинали съезжаться к графу Аракчееву министры и другие сановники. Дежурный адъютант, на доклад графу о прибытии кого-либо из них, не получал никакого ответа, что значило: подождать. Нередко случалось, что и второму докладу служило ответом молчание графа, по-видимому, погруженного в занятиях за письменным столом своим. Наконец, в кабинете раздавался звук колокольчика, и граф, обратясь к вошедшему туда адъютанту, надменно произносил: "позвать такого-то!". Самая аудиенция была достойна приема, и чем кто более оказал государству заслуг и пользовался милостью Государя, тем более подвергался грубостям высокомерного Аракчеева.

Князь Волконский называл графа Аракчеева не иначе, как "проклятый змей", и выражал убеждение, что "изверг сей губит Россию, погубит и Государя". В своей переписке он говорит: "Сожалею только о том, что со временем, конечно, Государь узнает все неистовства злодея, коих честному человеку переносить нельзя, открыть же их нет возможности, по непонятному ослеплению его к нему". Генерал-адъютант Закревский выражался о змее не менее красноречиво и признавал его "вреднейшим человеком в России", сожалея, что "сие переменить может одна его могила". Ермолов, Киселев не отставали от других в полном осуждении государственной деятельности ненавистного всем, грубого и злого временщика; но все единодушно признавали себя бессильными вступить с ним в борьбу и поколебать его значение.

Отказавшись от прежней преобразовательной деятельности в отношении к внутренним делам империи, Государь продолжал лишь, по заведенному порядку, заниматься внешними делами. "Я не хотел дать вам преемника и сам поступил на ваше место", — сказал Александр графу Румянцеву при его увольнении, и до кончины своей не отказался от принятого на себя труда. По заключении второго Парижского мира, графу Каподистрии назначено было прибыть в Петербург. Здесь Император Александр повелел ему впредь входить к нему с докладами два раза в неделю, вместе с графом Нессельроде, которому, вместе с тем, поручено управление министерством иностранных дел и присутствование в иностранной коллегии. Графу Каподистрии вверен был также доклад по делам Бессарабской области. Барон Строганов должен был в это время заменить в Константинополе Италинского. Ввиду приязненных сношений Турции с Наполеоном, продолжавшихся после 1812 года, граф Каподистрия признавал полезным заменить Букарестский трактат новым договором, который оградил бы права придунайских княжеств и Сербии, подкрепив эти требования военными демонстрациями на Черном море и на турецкой границе. На сделанные им в этом смысле предложения, Император Александр отвечал: "Tout cela est très bien pensé, mais pour en faire quelque chose il faudrait tirer le canon et je ne le veux pas. C'en est assez de guerres sur le Danube, elles démoralisent les armées. Vous en avez été témoin. D'ailleurs la paix en Europe n'est pas encore, affermie et les faiseurs de révolutions ne demanderaient pas mieux que de me voir aux prises avec les Turcs. Bonne ou mauvaise, la transaction de Bu arest doit être maintenue. Il faut s'en accommoder et tâcher d'en tirer le meilleur parti possible, pour faire quelque bien aux Principautés et aux Serviens, et surtout pour que les Turcs ne nous inquiètent pas de leurs prétentions sur le littoral asiatique. C'est dans cet esprit que je vous recommande de travailler à l'expéd tion du baron de Stroganoff. Все возражения, которые Каподистрия осмелился представить, не сопровождались успехом. Государь остался непреклонным и продолжал руководствоваться этими воззрениями до кончины своей, при всех последовавших затем в его царствование на Востоке осложнениях.

Важнейшие перемены, совершившиеся вслед за 1815 годом в личном составе высшего управления, заключались в следующем. 12-го (24-го) мая 1816 года на место уволенного генерала Ртищева командиром отдельного Грузинского корпуса назначен генерал Ермолов, и ему повелено управлять и гражданской частью как в Грузии, так и в губерниях Астраханской и Кавказской; вместе с тем, Ермолов назначен был чрезвычайным послом в Персию. 16-го (28-го) мая 1816 года скончался светлейший князь H. И. Салтыков. Председателем Государственного Совета и Комитета Министров был назначен светлейший князь П. В. Лопухин. В 1817 году министр юстиции Трощинский по прошению был уволен в отставку и заменен по рекомендации графа Аракчеева 25-го августа князем Лобановым-Ростовским. 10-го (22-го) августа 1816 года министр народного просвещения граф Разумовский уволен по прошению от службы и повелено было до определения нового министра просвещения исправлять его должность главноуправляющему духовных дел иностранных исповеданий князю А. Н. Голицыну. 24-го октября 1817 года последовал манифест о соединении дел Министерства Народного Просвещения с делами всех вероисповеданий в составе одного учреждения под названием Министерства Духовных дел и Народного Просвещения. Оно было вверено князю Голицыну, который, по отзыву современника, "влез тогда по уши в мистицизм". Это преобразование сопровождалось назначением князя Мещерского обер-прокурором Св. Синода. Дела всех вероисповеданий вошли в состав этого министерства, "дабы христианское благочестие было всегда основанием истинного просвещения".

К новому мистическому министерству были присовокуплены и дела Св. Синода, с тем, как сказано в манифесте, "чтобы министр духовных дел и народного просвещения находился по делам сим в таком точно к Синоду отношении, в каковом состоит министр юстиции к Правительствующему Сенату, кроме однако же дел судных". Министерство состояло из двух департаментов. Из них департамент духовных дел разделялся на четыре отделения: 1) по делам греко-российского исповедания; 2) по делам римско-католического, греко-униатского и армянского исповеданий; З) по делам всех протестантских исповеданий; 4) по делам еврейской, магометанской и прочих вер не христианских. Таким образом оказывалось, что в новом министерстве господствующая вера была сравнена не только с другими христианскими исповеданиями, но даже с нехристианскими; принцип самой широкой веротерпимости и равноправности всех исповеданий был, следовательно, проведен в административном учреждении, вверенном князю Голицыну; но этот рискованный шаг должен был неизбежно возбудить негодование и ропот среди православного духовенства, и сделать существование нового министерства недолговечным. Тем не менее, в таком виде министерство князя Голицына просуществовало до 1824 года.

Деятельность князя A. H. Голицына на поприще отечественного просвещения была тесно связана с развитием учрежденного в 1812 году в Петербурге Библейского общества. С 1814 года оно расширилось и стало называться Российским Библейским обществом; президентом его был назначен князь Голицын. К 1824 году Библейское общество имело уже в России 89 отделений и успело распространить 448109 книг Священного Писания.

Усилению значения графа Аракчеева, после возвращения Государя из заграничного похода, содействовало еще одно роковое обстоятельство: учреждение военных поселений. Родоначальником мысли об этом учреждении не был граф Аракчеев; идея собственно принадлежит Императору Александру, и первый опыт задуман был еще до войны 1812 года. Граф Аракчеев, убедившись в непреклонной воле Государя осуществить на деле военные поселения, принял на себя с радостью исполнение этого трудного дела, как средство еще более укрепить свое собственное положение, не выпуская из своих рук осуществления царственной мысли, исполненной благих побуждений, но лишенной практического знания народной жизни. Мысль Императора Александра о поселении нашей армии заключала в себе великодушное побуждение не отрывать солдат в мирное время от своих семейств и хозяйства и облегчить, вместе с тем, государственный бюджет по продовольствию войска, возложив его на самих поселян и наделив их для того достаточным количеством земли для удовлетворения как личных продовольственных потребностей строевых солдат и их семейств, так и фуражного довольствия кавалерии. Конечная цель, к которой должно привести новое учреждение в мыслях Государя было: благо народа. Тщетно насильно облагодетельствованные крестьяне сочиняли просьбы царю: "О защите крещеного народа от Аракчеева", тщетно некоторые приближенные лица возражали против учреждения поселений; Александр сказал: "они будут во что бы ни стало, хотя бы пришлось уложить трупами дорогу от Петербурга до Чудова".

28-го июня (10-го июля) 1810 года Император Александр писал графу Аракчееву: "Чтобы не терять более времени, я приказал Лаврову ехать к тебе в Грузино для личного с тобой переговора. Я ему подробно весь план изъяснил. Военный министр извещен, что сию часть я исключительно поручаю твоему попечению и начальству. Теперь остается начать. Чертежи твои весьма мне понравились и мне кажется лучше придумать мудрено. Лаврову покажи, пожалуй, все твое сельское устройство и как скоро будешь свободен, приезжай в Петербург. За сим с помощью Божией уже приступим к делу. При сем прилагаю все бумаги по сему предмету. На век пребуду тебе искренно привязанным".

На другой день обрадованный граф Аракчеев отвечал: "Я не имею столько ни разума, ни слов, чтоб изъяснить вам, Батюшка Ваше Величество, всей моей благодарности, но Богу известно, сколь много я вас люблю и на каких правилах я вам предан, одно оное только меня и утешает. Доставляйте мне случай доказать все сие на опытах, тогда вы меня более полюбите. Приказание ваше застало меня готового совсем ехать в С.-Петербург... но, получа фельдъегеря от вас, Батюшка, и увидя, что генерал Лавров должен ко мне, кажется, сегодня приехать, я остался здесь, дабы, не теряя времени, показать ему все нужное к его сведению и с ним же вместе немедленно возвратиться в С.-Петербург, почему и прошу приказать ему скорее ко мне приехать, есть ли паче чаяния он еще не выехал".

Этот обмен мыслей привел к указу на имя генерала Лаврова от 9-го (21-го) ноября 1810 года, по которому приступлено было к поселению запасного батальона Елецкого мушкетерского полка в Могилевской губернии, Климовичского уезда, в Бабылецком старостве, жителей коего велено переселить в Новороссийский край. Война с Наполеоном приостановила дальнейшее развитие начатого благодетельного дела, но еще более утвердила Императора Александра в его первоначальной мысли. Поэтому, с водворением всеобщего мира, Государь немедленно приступил к осуществлению задуманных военных поселений в самых широких размерах, признавая в этом одно из великих дел своего царствования. 5-го (17-го) августа 1816 года последовал на имя новгородского гражданского губернатора Муравьева указ, коим повелено было, по тесному помещению войск в Петербурге, расположить 2-й батальон гренадерского графа Аракчеева полка, Новгородского уезда, в Высоцкой волости, на реке Волхов. Вместе с тем, повелено было изъять Высоцкую волость из зависимости земской полиции и передать ее в ведение батальонного командира. В этом указе не объяснена была настоящая цель правительства и таинственность этих первоначальных мероприятий дала первый повод к различным толкам и предположениям. 29-го августа батальон, под начальством майора фон Фрикена, выступил из Петербурга и через пять дней был уже на месте...В октябре 1816 года граф Аракчеев мог уже донести Императору Александру: "Я лично осматривал Высоцкую волость и с удовольствием видел доброе начало принятых мер".

При введении в 1816 году военных поселений принят, однако, во внимание опыт, произведенный батальоном Елецкого полка. Жители местностей, назначенных для водворения войска, были оставляемы на родине и зачислялись в военные поселяне под именем "коренных жителей", с подчинением военному начальству. Дети мужского пола зачислялись в кантонисты, а затем служили для пополнения поселенных войск. С этого времени дело военных поселений получило самое быстрое и широкое развитие, и в последние годы царствования Императора Александра военные поселения включали уже целую треть русской армии. Отдельный корпус военных поселений, составлявший как бы особое военное государство, под начальством графа Аракчеева, в конце 1825 года, состоял из 90 батальонов новгородского поселения, 12-ти батальонов могилевского, 36-ти батальонов и 240 эскадронов слободского украинского (харьковского), екатеринославского и херсонского поселений. Любопытно, что дело поселения войск совершилось, так сказать, келейно, волей Императора Александра и трудами графа Аракчеева; эта важная не в военном только, но в общегосударственном смысле мера, прямо затрагивавшая интересы значительной части русского населения, не подверглась обсуждению установленных для этого законами учреждений, что и не замедлило отразиться на ее применении к государственной и народной жизни.

В это время Император Александр проводил обычный день следующим образом. Он вставал часу в восьмом; в половине девятого князя Волконского извещали, что Император оканчивает туалет; это значило, что ему надобно было идти к его величеству; никто в это время не имел к нему входа, кроме князя, принимавшего тут приказания на счет двора и обеденного стола. Вслед за тем князь Волконский докладывал дела по военной части, а граф Аракчеев все остальные. Они проводили в кабинете часа с полтора. За ними следовали на полчаса дипломаты графы Нессельроде и Каподистрия. Потом звали главнокомандующего столицы Вязмитинова и коменданта Башуцкого с рапортами о состоянии Петербурга и караулов; минут через пять вводили ординарцев и вестовых, а с ними являлись генерал-адъютанты, которым Государь делал несколько незначащих вопросов о погоде и тому подобное, что продолжалось несколько минут; в заключение все отправлялись к разводу, продолжавшемуся с час, до двенадцатого часа. После развода его величество завтракал, ездил гулять и ходил много пешком, невзирая ни на какую погоду, и возвращался к трем часам к столу. Министры приезжали по вечерям, но редко, обыкновенно же представляли через графа Аракчеева свои бумаги, которыми Император занимался наедине.

С 1816 года в жизни Императора Александра войны сменились путешествиями и конгрессами. 10-го (22-го) августа 1816 года Государь выехал из Петербурга в Москву и предполагал здесь остаться две недели, а затем посетить: Тулу, Калугу, Рославль, Чернигов, Киев, Житомир и Варшаву; его сопровождали в этой поездке, между прочими лицами, князь Волконский и граф Аракчеев. Князь Волконский ехал в одной коляске с Императором; но при въезде в большие города он сажал к себе графа Аракчеева. Очевидец по этому поводу замечает: "Вот новое доказательство уважения к нему Государя и желания его показать всей России, до какой степени он к нему привязан". Когда же в больших городах бывали званые обеды у его величества, то граф Аракчеев от них обыкновенно отказывался и тогда только обедал с Государем, когда он кушал один в своем кабинете.

Первое посещение Императором Александром первопрестольной столицы, тогда еще возрождавшейся из пепла и развалин, было истинным народным торжеством. Александра встретили с восторгом. "Мысль о нем казалась единственным занятием каждого", — пишет Ермолов. 15-го (27-го) августа Император, в сопровождении Великого Князя Николая Павловича, шествовал в Успенский собор; архиепископ Августин приветствовал его краткой речью и заключил слово свое торжественным восклицанием: "Тебе победителю нечестия и неправды вопием: осанна в вышних, благословен грядый во имя Господне!"

Когда представлялось Государю московское дворянство (16-го августа), он под вдохновением минуты произнес следующую краткую речь: "Радуюсь, господа, что мы опять в Москве свиделись, после тяжких времен и великих трудов наших. Мне приятно теперь изъявить мое сердечное чувство как московскому, так и вообще российскому дворянству, которое оказало столь много храбрости и характера. Конечно, мы прославились перед всеми народами. С Россией вместе мы спасли и Европу. Впрочем мы не должны этого присваивать себе. Все совершилось от Бога. Один Бог силен был сделать, что мы превзошли всех славой. Нашему примеру последовала Европа, но не могла сравняться с тем духом и с той твердостью, которую я видел в вас. Воздаю вам за все то моей признательностью. Однако ж, должно заметить для вас, что мы не можем утвердиться на сем возвышении без исполнения закона Божия. Мы имеем его приказания нам в Новом завете. Я много обозрел государств и разных народов и сам очевидный вам свидетель, что такое народ, исполненный веры, и каков тот, который без закона. Я уверен, что и вы также об этом думаете. Приятно мне еще повторить дворянству чувствительную мою признательность. Господь да продолжит на многие лета благоденствие вверенного мне российского народа".

В грамоте, данной Москве 30-го августа 1816 года, Александр сказал, что "по окончании многотрудной войны он пожелал посетить свою древнюю столицу, дабы лично обозреть ее состояние и нужды, а притом ознаменовать пред целым светом незабвенные заслуги ее, Божеским благословением осеняемые, чужеземными державами уважаемые, и только достойные любви и благодарности от нас и всего отечества".

Тезоименитство свое Император Александр ознаменовал указом, по которому тайному советнику Сперанскому повелено быть пензенским гражданским губернатором, а действ. ст. сов. Магницкому — воронежским вице-губернатором. Составление этого указа сопровождалось большими затруднениями. Статс-секретарь Марченко, которому приказано было изготовить этот указ, четыре раза посылал его исправлять к Государю, и его величество каждый раз был им недоволен. По этому поводу очевидец пишет: "Сие произошло оттого, что Император неопределительно дал свои повеления, приказав сказать в указе, что, назначая места Сперанскому и Магницкому, он имел в виду предоставить им возможность выслужиться, обнаруживая мысль, что они виноваты, потому что прощают только виновных, но сего последнего выражения Государю не хотелось произнести. Наконец, после многократных поправок, ночью подписан сей указ, который неясностью и двусмысленностью своей показывает, что сочинитель оного был в великом затруднении, что именно намеревался выразить". После указа 30-го августа 1816 года дело Сперанского, тайные пружины которого оставались так долго скрытыми, стало еще темнее.

Император Александр вспомнил также в Москве несчастного Верещагина, который в день вступления неприятелей в столицу лишился жизни по приказанию графа Ростопчина. Государь призвал к себе отца Верещагина и долго с ним беседовал; на другой день велено ему послать один из самых богатых бриллиантовых перстней, находившихся между вещами Государя. Кроме того, в рескрипте главнокомандующему в Москве Тормасову разрешено было выдать московскому второй гильдии купцу Верещагину двадцать тысяч рублей.

Еще ранее, 28-го июня 1816 года, другая жертва графа Ростопчина, бывший московский почт-директор Ключарев, удаленный в 1812 году от должности, награжден был чином тайного советника и назначен сенатором.

30-го августа главнокомандующий в Москве генерал Тормасов получил графское достоинство. 4-го сентября последовал манифест, по которому в І816 году отменялся обыкновенный рекрутский набор, ввиду "прочного мира, утвержденного на основаниях взаимного дружественного согласия европейских держав". 30-го октября повелено главнокомандующим в С.-Петербурге и Москве именоваться военными генерал-губернаторами.

В Киеве Император Александр посетил славившегося своей святой жизнью схимника Вассиана. "Благословите меня, — сказал ему Государь, — еще в Петербурге наслышался я о вас и пришел поговорить с вами. Благословите меня". Отшельник хотел поклониться в ноги Царю, по Александр не допустил до этого и, поцеловав его руку, сказал: "Поклонение принадлежит одному Богу. Я человек, как и прочие, и христианин. Исповедуйте меня, и так, как всех вообще духовных сынов ваших". — Наместнику лавры Государь сказал: "Благословите, как священник, и обходитесь со мной, как с простым поклонником пришедшим в сию обитель искать путей к спасению; ибо все дела мои и вся слава принадлежит не мне, а имени Божию, научившему меня познавать истинное величие.

Из Киева Император Александр отправился в Белую Церковь и остановился по случаю происходивших здесь смотров на два дня в Александрии, в имении графини Браницкой. Данилевский пишет: "Я провел оба вечера в одной комнате с Государем и, не любя ни танцев, ни новых знакомств, я беспрестанно наблюдал Императора и во всех поступках его находил мало искренности; все казалось личиной. По обыкновению своему он был весел и разговорчив, много танцевал и обхождением своим хотел заставить, чтобы забыли сан его, но, невзирая на неподражаемую его любезность и на очаровательность в обращении, у него вырывались по временам такие взгляды, которые обнаруживали, что душа его была в волнении, и что мысли его устремлены были совсем на другие предметы, нежели на бал и на женщин, которыми он, по-видимому, занимался, а иногда блистало у него во взорах нечто такое, которое явно говорило, что он помнит в эту минуту, что он рожден самодержцем. Я думаю, что Теофраст и Лабрюйер были бы в затруднении, ежели бы им надлежало изобразить его характер".

Направляясь в Варшаву, Император Александр намеревался сначала ехать через Люблин на Пулавы, но затем решил избрать путь через Брест-Литовск, видимо избегая случая встретиться с семейством Чарторижских. В Варшаве Цесаревич, нескончаемым числом учений и смотров, представил польскую армию в самом блестящем виде.

Приближаясь к Петербургу, Государь, разговаривая с Данилевским, высказал весьма замечательный взгляд свой на военное и политическое значение границ, коими Россия обязана его царствованию. По словам Данилевского, разговор завязался следующим образом. Император спросил Данилевского, понравился ли ему вид Нейпусского озера, которое только что миновали: "Я отвечал, что оно привело мне на память древнюю границу России. С сим словом Государь перестал кушать и, обращаясь ко мне, говорил почти беспрестанно один; вот собственные его слова, мною того же дня записанные. "Признайся, что с тех пор границы наши порасширились. Я не знаю государства, которое бы имело столь выгодные границы. Возьмем от самого севера. Ботнический залив есть непреодолимая стена, а в окрестностях Торнео нападений бояться нам не должно, потому что там ходят одни олени и лапландцы. Мысль Петра Первого была, чтобы иметь границей Ботнический залив, но ему не удалось привести сего в исполнение. Обстоятельства заставили нас вести войну со шведами, и завоевание Финляндии имело уже для России величайшую пользу; без оного в 1812 году не могли бы мы, может быть, одержать успеха, потому что Наполеон имел в Бернадоте управителя своего, который, находясь в пяти маршах от нашей столицы, неминуемо принужден бы был соединить свои силы с наполеоновыми. Мне Бернадот несколько раз это сказывал и говорил, что он имел от Наполеона предписание объявить России войну; Бернадот же знал, что, хотя мы и могли иметь в войне неудачу, но что через несколько лет мы опять бы восстали, или по смерти Наполеона, или от перемены обстоятельств, и, укрепясь собственными силами своими, отомстили бы шведам. — Теперь взглянем мы на нашу европейскую границу. Польское царство послужит нам авангардом во всех войнах, которые мы можем иметь в Европе; сверх того, для нас есть еще та выгода, что давно присоединенные к России польские губернии, при могущей встретиться войне, не зашевелятся, как то бывало прежде, и что опасности сей подвергнуты Пруссия, которая имеет Познань, и Австрия, у которой есть Галиция. Этим счастливым положением границ наших мы обязаны Промыслу Божию, и он поставил Россию в такое состояние, что она более ничего желать не может. Посему она имеет беспристрастный голос в политических делах Европы, подобно как в частном быту человек, которому не остается ничего желать, всегда откровеннее призывается другими в посредники. Это дало нам большой перевес в Венском конгрессе и в Париже, как во время первого, так и второго нашего там пребывания. Что касается до Турции, то по многим соображениям, а особенно по бессилию ее, в котором она теперь находится, она есть для нас безопасный, а потому наилучший сосед. Францию разделить на части — пустая мысль, хотя многие державы и имели...", при этих словах, к крайнему сожалению моему, подали кофе, и разговор прервался".

13-го (25-го) октября Император Александр возвратился в Царское Село.

С 28-го октября 1814 года сухопутные силы разделены были на две армии и назначены главнокомандующими: первой армии фельдмаршал Барклай-де-Толли, а второй — граф Бенигсен. Главная квартира первой армии находилась в Могилеве-на-Днепре, а второй — в Тульчине.

Одновременно с введением в 1816 году военных поселений воскресают правительственные попытки освобождения крестьян от крепостной зависимости. Эстляндское дворянство еще в 1811 году изъявило желание отказаться от крепостного права на своих крестьян. Это привело 28-го мая (9-го июня) 1816 года к утверждению учреждения об эстляндских крестьянах, по которому личное крепостное право в этой губернии отменялось. Дворянство сохраняло в собственность землю, отношения же крестьян к землевладельцам основывались отныне на взаимном добровольном соглашении и контракте. После этого первого опыта, личное безземельное освобождение крестьян распространилось в Остзейском крае и на другие губернии, а именно на Курляндскую в 1817 году и на Лифляндскую в 1819 году. Выражая по этому случаю лифляндскому дворянству свое удовольствие, Император Александр сказал: "Ваш пример достоин подражания. Вы действовали в духе времени и поняли, что либеральные начала одни могут служить основой счастья народов".

Вообще в 1816 году крестьянский вопрос начал занимать умы в обществе. Многие из помещиков Петербургской губернии согласились между собой обратить своих крепостных крестьян в обязанных, на основании существовавших тогда на сей предмет постановлений. Об этом был составлен акт, подписан 65-ю помещиками и поднесен Императору Александру генерал-адъютантом И. В. Васильчиковым. Попытка эта, впрочем, осталась без результата. В 1818 г. Государь повелел графу Аракчееву разработать проект об освобождении помещичьих крестьян из крепостного состояния; когда же предположения Аракчеевым были выработаны, наступившие в то время политические события отодвинули дело на задний план.

В феврале 1816 года Карамзин приехал в Петербург для представления Государю первых восьми томов "Истории Государства Российского". Тщетно историограф ожидал аудиенции; наконец, ему намекнули, что граф Аракчеев ожидает его визита. 14-го марта Карамзин, скрепя сердце, поехал к Аракчееву; граф ему сказал: "учителем моим был дьячок: мудрено ли, что я мало знаю? Мое дело исполнять волю Государеву. Если бы я был моложе, то стал бы у вас учиться, теперь уже поздно". 15-го марта Император Александр принял историографа. "Встретил ласково, — пишет Карамзин, — обнял и провел со мной час сорок минут в разговоре искреннем, милостивом, прекрасном. — Все принято, как нельзя лучше, дано на печатание 60 тысяч и чин, мне принадлежащий по закону. Печатать здесь в Петербурге; весну и лето жить, если хочу, в Царском Селе; право быть искренним и прочее." Вскоре Карамзину пожаловали еще орден св. Анны 1-й степени. 28-го января 1818 года Карамзин поднес Императору Александру экземпляр своей истории.

19-го июня (1-го июля) 1817 года состоялся торжественный въезд в Петербург высоконареченной невесты Великого Князя Николая Павловича; 24-го июня (6-го июля) последовал обряд миропомазания принцессы Шарлотты, которая наречена Великой Княжной Александрой Феодоровной, и 1-го (13-го) июля совершено бракосочетание.

Осенью 1817 года Император Александр опять предпринял поездку по России. 25-го августа (6-го сентября) он выехал из Царского Села в Витебск, где начались смотры частей войск первой армии. Затем Государь направился в Могилев, Бобруйск, Чернигов и Киев. Здесь, в первый же вечер по приезде, Александр снова посетил схимника Вассиана и пробыл у него более часа.

В Белой Церкви Государь осматривал корпус Раевского, и оттуда поехал в Переяславль, Кременчуг, Полтаву, Харьков, Курск, Орел, Калугу, и 27-го сентября прибыл в Тарутино; здесь собраны были две гренадерские дивизии и происходили маневры почти на месте сражения 6-го октября 1812 года. Отсюда Александр отправился в Черную Грязь на встречу Императорской фамилии, выехавшей из Петербурга, чтобы провести зиму в Москве. В январе 1818 года Император отправился на короткое время в Петербург, а остальное время не покидал Москвы, до отъезда 21-го февраля в Варшаву. Пребывание Императора Александра в Москве ознаменовалось торжественной закладкой храма Спасителя на Воробьевых горах, 12-го (24-го) октября 1817 года, в день пятой годовщины освобождения первопрестольной столицы "от двадесяти язык".

27-го октября 1817 года в Москве дан был Св. Синоду указ о невоздавании Императору похвал в речах духовенства; этот указ заслуживает полного внимания, как свидетельство того особенного душевного настроения, которое овладело уже навсегда Императором Александром, по окончании борьбы с Наполеоном. Содержание указа следующее: "В последний мой проезд по губерниям, в некоторых из оных должен был, к сожалению моему, слушать в речах, говоренных духовными лицами, такие несовместные мне похвалы, кои приписывать можно Единому Богу. Поколику я убежден в глубине сердца моего в сей христианской истине, что чрез Единого Господа и Спасителя Иисуса Христа проистекает всякое добро, и что человек, какой бы ни был, без Христа есть единое зло, следовательно приписывать мне славу в успехах, где Рука Божия столь явна была целому свету, — было бы отдавать человеку то, что принадлежит Всемогущему Богу. Для того долгом считая запретить таковые неприличные выражения, поручаю Святейшему Синоду предписать всем епархиальным архиереям, чтобы как они сами, так и подведомственное духовенство при подобных случаях воздержались от похвал, толико слуху моему противных, а воздавала бы Единому токмо Господу Сил благодарения за ниспосланные щедроты, и умоляли бы о излиянии Благодати Его на всех вас, основываясь на словах Священного Писания: "Царю же веков, Нетленному, Невидимому, Единому Премудрому Богу честь и слава во веки веков".

Намереваясь в марте 1818 года открыть в Варшаве первый конституционный сейм, Император Александр еще в Москве занялся приготовлением своей речи. Призвав к себе графа Каподистрию, Государь вручил ему несколько речей, произнесенных на сейме королем саксонским в то время, когда он владел герцогством Варшавским. "Изучите их, — сказал Государь, — а потом займитесь моей. Вот моя идея".

По прибытии в Варшаву, Император Александр несколько раз занимался с графом Каподистрией, не упоминая о своей речи, и только лишь за два дня до открытия сейма сказал: "Вот моя речь" и, вручив ее графу, по прочтении прибавил: "Даю вам полное право расположить фразы согласно с грамматикой, расставить точки и запятые, но не допущу никаких других изменений".

15-го (27-го) марта 1818 года последовало торжественное открытие первого польского сейма. Император Александр произнес на французском языке речь, в которой особенно выделялись следующие слова, провозглашенные с высоты престола представителям Царства Польского: "L'organisation qui était en vigueur dans votre pays а permis l'établissement immédiat de celle que je vous ai donnée, en mettant en pratique les principes de ces institutions libérales qui n'ont cessé de faire l'obj t de ma sollicitude, et dont j'espère avec l'aide de Dieu étendre l'influence salutaire sur toutes les contrées que la Providence а confiées à mes soins. Vous m'avez ainsi offert les moyens de montrer à ma patrie ce que je prépare pour elle depuis longtemps, et ce qu'elle obtiendra, lorsque les éléments d'une oeuvre aussi importante auront atteint le développement nécessaire... Prouvez à vos contemporains que les institutions libérales, dont on prétend confondre les principes à jamais sacrés avec les doctrines subversives qui ont menacé de nos jours le système social d'une catastrophe épouvantable, ne sont point un prestige dangereux; mais que, realisées avec bonne foi et dirigées surtout avec pureté d'intention vers un but conservateur et utile à l'humanité, elles s'allient parfaitement avec l'ordre, et produisent d'un commun accord la prospérité véritable des nations…"

Среди варшавских празднеств Император Александр продолжал следить с напряженным вниманием за развитием военных поселений и 27-го марта писал графу Аракчееву: "С несказанным удовольствием видел я из письма твоего, что и остальные полки 1-й гренадерской дивизии поступают уже в новое положение поселенных войск и что сие произошло с желаемым порядком, тишиной и устройством. Да будет во первых хвала Всевышнему Богу, без коего ничего хорошего не делается, а потом обязан я твоим бдительным попечениям в успехе дела, для меня столь близко к сердцу лежащего. Здесь, благодаря Бога, все идет отлично хорошо, земля видимым образом поправляется и устраивается. Город украшается. Войска прекрасные. Умы в самом лучшем направлении. Открытие сейма произведено с желаемым успехом. Сейм продолжается с удивительным порядком. Прощай, любезный Алексей Андреевич, будь здоров и совершенно уверен в искренней моей привязанности к тебе. Если ты немного постарел, то и я не помолодел, любя и умея ценить все заслуги, тобою отечеству и мне оказанные".

Русский перевод речи Императора Александра, был поручен князю И. А. Вяземскому; этим переводом Государь остался вполне доволен. Вслед за этим князю Вяземскому поручили также перевод на русский язык польской хартии и дополнительных к ней уставов образовательных. Спустя несколько времени, поручено было Новосильцеву Государем составить проект конституции для России. Под его руководством занялся этим делом бывший при нем французский юрист Дешан.

Варшавская речь Императора Александра произвела в России глубокое впечатление и вызвала разнообразные толки. "Варшавские речи сильно отозвались в молодых сердцах", — писал Карамзин к И. И. Дмитриеву."Спят и видят конституцию, судят, рядят; начинают и писать". Данилевский занес в свой дневник следующую заметку: "Без сомнения, весьма любопытно было слышать подобные слова из уст Самодержца, но надобно будет видеть, думал я, приведутся ли предположения сии в действие. Петр Великий не говорил, что русские дикие, и что он намерен их просветить, но он их образовал без дальнейших о сем предварений".

Занятия польского сейма продолжались ровно месяц и закрытие его последовало 15-го (27-го) апреля. В речи, произнесенной по этому случаю Императором, выражена была представителям Царства признательность за понесенные труды, которые удостоились совершенного одобрения. "Свободно избранные должны и рассуждать свободно, — сказал Александр. — Через ваше посредство надеюсь слышать искреннее и полное выражение общественного мнения, и только собрание, подобное вашему, может служить правительству залогом, что издаваемые законы согласны с существенными потребностями народа".

18-го (30-го) апреля Император Александр расстался с Варшавой и отправился в Пулавы, несмотря на охлаждение прежних дружеских отношений к семейству Чарторижского. В письме князя Адама к отцу читаем: "Император уехал из Варшавы довольный, с желанием возвратиться и с убеждением, что сеймы полезны и необходимы и что нет никакого основания их опасаться. Благосклонные для нас намерения присоединить к королевству западные провинции, кажется, постепенно укрепляются в его уме". Это третье посещение Государем Пулав было последним. Цесаревич Константин Павлович сопровождал своего августейшего брата до Замостья. Император намеревался посетить Бессарабию, Одессу, Николаев, Крым, Таганрог и землю донских казаков, и на пути осмотреть войска второй армии графа Бенигсена. В этом путешествии сопровождали Государя австрийский генерал принц Гессен-Гомбургский и майор граф Кламм, генерал-адъютанты: князь Волконский, Уваров и князь Меншиков, генерал Милорадович, флигель-адъютант Михайловский-Данилевский, граф Каподистрия, статс-секретарь Марченко и лейб-медик Виллие. В Кишиневе к путешественникам присоединился Аракчеев.

27-го апреля, Император Александр, проезжая через местечко Бельцы в Бессарабии, получил известие о рождении в Москве 17-го (29-го) апреля Великого Князя Александра Николаевича.

Во время пребывания Государя в Одессе последовало увольнение от командования армией графа Бенигсена, испросившего разрешение провести остаток своей жизни в Ганновере. Главнокомандующим второй армии назначен граф Витгенштейн.

Осматривая в 1818 году впервые Одессу, Император Александр вспомнил с признательностью заслуги герцога Ришелье и послал создателю города с фельдъегерем в Париж орден св. Андрея Первозванного.

В Вознесенске Император Александр осматривал войска военных поселений и остался состоянием их вполне доволен. За обедом, Государь исключительно беседовал о выгодах, ожидаемых им от военных поселений, и, между прочим, сказал: "En temps de paix les colonies militaires m'épargneront les recrues, mais en temps de guerre, il faut que tout le monde marche et que tout le monde défende la patrie".

Дорогой Государь получил известие о кончине 14-го (26-го) мая фельдмаршала князя Барклая-де-Толли; главнокомандующим первой армией был назначен барон Ф. В. Сакен.

1-го (13-го) июня Государь возвратился в Москву, где в то время ожидали короля прусского вместе с наследным принцем. Король пробыл в Москве одиннадцать дней и затем отправился в Петербург. Вскоре начались приготовления к отъезду Государя на Ахенский конгресс и обеих Императриц в чужие края.

27-го августа (8-го сентября) в пять часов утра, Император Александр отправился из Царского Села в Ахен и остановился дорогой на несколько дней в Берлине. Здесь Государь присутствовал 7-го (19-го) сентября при закладке памятника в честь войн 1813—1815 годов; по случаю этого торжества епископ Эйлерт произнес замечательную речь, побудившую Императора пригласить к себе проповедника на другой день и вступить с ним в продолжительную беседу. Предметом разговора послужило личное религиозное настроение Александра и заключение священного союза. "Искупитель сам внушил все мысли, которые составляют содержание этого акта, "сказал Император", и все принципы, которые в нем провозглашаются. Всякий, кто этого не признает и не чувствует, всякий, кто видит в этом лишь тайные замыслы политики и не различает святое дело от не святого, тот не имеет голоса в этом вопросе, и с таким человеком нельзя об этом говорить".

15-го (27-го) сентября Император Александр прибыл в Ахен, где уже находились король прусский и император Франц. Здесь собрались для предстоявших переговоров: лорд Кестельри, князь Гарденберг, герцог Ришелье, князь Меттерних, граф Нессельроде, граф Каподистрия и герцог Веллингтон. Заседания конгресса начались немедленно и 27-го сентября (9-го октября) заключена конвенция о выводе из Франции союзных войск и сдаче французскому правительству всех крепостей, занятых союзниками. Таким образом, Франция выходила из под опеки, в которой содержали ее европейские державы с 1815 года. Пред закрытием конгресса Австрия, Пруссия, Россия, Англия и Франция постановили в протоколе и в декларации от 3-го (15-го) ноября, намерения и правила своей будущей политики; правила были согласованы с духом священного союза, придавая ему, однако, более определенную цель, а именно: поддерживать существующий порядок и спасать народы от их собственных увлечений. Вместе с тем постановлено, по мере надобности, установить съезды государей, либо их министров и уполномоченных, для рассуждения сообща о мерах, могущих содействовать к поддержанию и утверждению системы, которая, даровав Европе мир, одна лишь может обеспечить его продолжение.

24-го октября (5-го ноября) Император Александр писал графу Аракчееву из Ахена: "С большим удовольствием читал я письмо твое, любезный Алексей Андреевич, и донесения о продолжающихся успехах по нашим поселениям. Благодарение Богу, у нас также все идет хорошо и успешно, можно сказать даже сверх ожидания. Я ездил в Валансьен осматривать наш корпус и большую часть прочих войск, составляют армию союзную. Потом ездил в Париж, но единственно отобедать к королю и тотчас же после стола выехал назад. Матушка, слава Богу, совершенно здорова и довольна своим путешествием и 21-го проехала здесь, отобедав у меня. Теперь она в Брюсселе".

К 1-му (13-му) ноября все дела на конгрессе были кончены, и Государь готовился также ехать в Брюссель; в это время получены были известия о заговоре, имевшем целью захватить дорогой Императора Александра, увезти его во Францию и затем заставить его подписать декларацию об освобождении Наполеона и о возведении на французский императорский престол его сына. Государь не отменил своей поездки в Брюссель и, приказав написать нидерландскому королю, что полагается на меры, какие будут им приняты против заговора, 4-го (16-го) ноября отправился в Брюссель. По запискам очевидца на нем была треугольная шляпа с белым пером, как будто для того, чтобы заговорщики могли удобнее узнать его, ибо обыкновенно дорогой надевал он фуражку. Принц Оранский, имевший от короля приказание принять меры безопасности во время этого путешествия, распорядился таким образом, что переменные отряды конницы следовали в некотором расстоянии за коляской Государя, без его ведома и не быв им замечены. Другие отряды расположены были на станциях.

Александр прожил несколько дней в Брюсселе в семейном кругу и, несмотря на сведения, что город наполнен заговорщиками, являлся на гуляньях среди множества народа, один, во фраке. 9-го (21-го) Государь поехал из Брюсселя в Ахен и, переночевав здесь, отправился через Карлсруэ, Штутгарт, Веймар, в Вену.

Дорогой Государь высказал, однажды за обедом, следующие мысли по поводу политического положения дел в Европе: "Войны не будет, потому что все державы находятся в таком положении, что им предстоят выгоды не от войны, но от мира. Мы устроили дела таким образом, что ни Россия, ни Австрия, ни Пруссия не имеют взаимных друг на друга требований и притязаний. Все заплачено, все между собой рассчитались, и надобно быть глупцом, начиная войну за какую-нибудь деревушку. Если можно предполагать войну, то с французами: эти господа не хотят жить спокойно. Впрочем, чтобы иметь мир, надобно содержать войска в исправности".

В Вене Император Александр прожил десять дней и выехал обратно в Россию 10-го (22-го) декабря, через Брюн, Ольмюц и Бохнию. В местечке Ланкут Государь обедал в замке, принадлежащем графу Потоцкому; здесь его поджидал князь Адам Чарторижский. Вид его, по свидетельству очевидца, был мрачный, как подобает царедворцу, впавшему в немилость. Император, по прибытии, принял его сухо, но пригласил его обедать. За столом Государь сказал: "Voilà donc ce congrès dont on а tant parlé, qu'on а représenté si mystérieux, fini et la paix établie pour longtemps. Nous nous sommes donné la parole de nous réunir de rechef dans trois ans. Je voudrais qu'on se réunit de nouveau à Aix la Chapelle, moi je m'y suis beaucoup plu, quoique tout le monde prétend s'y être ennuyé". После обеда Государь сказал князю Адаму, что вечером он приедет кушать чай к отцу его и к матери в Сеняву. Затем, не доезжая польского местечка Билгорая, где был назначен ночлег, надел польский мундир и орден Белого Орла. Прислуга его величества оделась в польские ливреи. В Замостье Цесаревич Константин Павлович встретил Императора и провожал его до Устилуга; отсюда Государь продолжал путь через Брест и Минск и 22-го декабря 1818 года (3-го января 1819 года) возвратился в Царское Село. В течение 1818года Император Александр проехал более 14000 верст.

Вскоре после возвращения в Россию, Государь испытал большое семейное горе: 11-го (23-го) января 1819 года он получил известие о кончине своей любимой сестры, королевы виртембергской Екатерины Павловны, последовавшей 28-го декабря 1818 года (9-го января 1819 года) после кратковременной болезни.

Еще в 1814 году, во время пребывания Императора Александра в Лондоне, знаменитые филантропы-квакеры Греллэ и Аллен воодушевились мыслью, что надо воспользоваться благоприятным случаем и внушить союзным государям, что царство Христа есть царство справедливости и мира. Они отправились сначала к прусскому королю, который принял их, похвалил квакеров, находящихся в его владениях, но высказал убеждение, что война необходима для достижения мира. Совсем иным образом принял их другой, более великий человек и Государь. Действительно, они встретили сочувственный прием только со стороны Императора Александра, который посетил квакерский митинг и принял депутацию. Государь уверил квакеров, что он согласен с большей частью их мнений, и что хотя, по его исключительному положению, его способ действий должен быть иной, он соединен с ними в духовном поклонении Христу. Прощаясь с квакерами, Александр приглашал их к себе в Россию и сказал: "я расстаюсь с вами, как друг и брат".

Греллэ и Аллен прибыли в Петербург в 1818 году, во время отсутствия Императора; посетив князя Голицына, они при его содействии осматривали тюрьмы и школы, причем радовались введению ланкастерской системы обучения. Затем они посетили митрополита и других духовных лиц. По возвращении Государя из Ахена, он вскоре послал за квакерами и беседовал со "старыми друзьями" два часа. Он вспомнил о свидании с квакерами в Лондоне в 1814 году, доставившем ему бодрость и твердость духа среди тех трудных обстоятельств, в которых тогда находился. Затем, Государь говорил о внутреннем действии и влиянии Св. Духа, которое называл краеугольным камнем христианской религии. В конце беседы Александр сам предложил провести несколько времени в общей духовной молитве. "Мы охотно согласились, — пишет Греллэ, — чувствуя, что Господь близ нас со своей благодатной силой. В безмолвном внутреннем созерцании , прошло несколько времени; души паши смирились, и, немного спустя, я почувствовал в себе небесное веяние духа молитвы и сокрушения; объятый духом, я преклонил колена свои пред величием Божиим; Государь преклонил колена подле меня. Среди внутреннего излияния души, мы чувствовали, что Господь благоволил услышать наши молитвы. Затем мы провели еще несколько времени в безмолвии и потом удалились".

1-го (13-го) марта Император Александр вторично пригласил к себе квакеров. Он рассказал им разные подробности о том, как его воспитывали, каким образом в 1812 году развилось в нем религиозное чувство, каким образом у него возникла в Париже идея "пригласить всех коронованных особ к составлению одного священного союза, пред судом которого можно было бы на будущее время примирять все вновь возникающие разногласия, вместо того, чтобы прибегать к мечу и пролитию крови". При конце беседы Александр сказал: "прежде чем расстанемся, у меня еще есть одна просьба к вам: соединимся безмолвной молитвой и посмотрим, не благоволит ли Господь даровать нам проявление своего благодатного присутствия, как было в прошедший раз". Аллен вознес Господу на коленях теплую молитву за Государя и его народ. Александр стал на колени подле него и долго оставался вместе с квакерами в молитвенных излияниях.

При таком душевном настроении неудивительно, что желание Императора Александра отказаться от престола и вступить в частную жизнь все более овладевало его помыслами. Летом 1819 года, в Красном Селе, Император Александр, осмотрев 2-ю гвардейскую бригаду, состоявшую под командой Великого Князя Николая Павловича и отобедав у него, вступил с ним в беседу в присутствии Великой Княгини Александры Феодоровны. Государь объявил Великому Князю, что он смотрит на него, как на своего наследника и "что это должно случиться гораздо скорее, чем можно было ожидать, так как он заступит его место еще при жизни, ввиду намерения Цесаревича Константина Павловича отказаться от своих прав на престол. Затем Государь продолжал: "Pour moimême, je suis décidé à me défaire de mes fonetions et, à me retirer du monde. L'Europe а plus que jamais besoin de souverains jeunes et durs dans toute l'énergie de leur force; pour moi, je ne suis plus ce que j'ai été, et je crois que c'est de mon devoir de me retirer à temps".

В том же году, в Варшаве между Императором Александром и Цесаревичем Константином Павловичем произошел следующий разговор.

Александр: "Я должен сказать тебе, брат, что я хочу абдикировать; я устал и не в силах сносить тягость правительства; я тебя предупреждаю для того, чтобы ты подумал, что тебе надобно будет делать в сем случае".

Константин: "Тогда я буду просить у вас место второго камердинера вашего; я буду вам служить и, ежели нужно, чистить вам сапоги. Когда бы я теперь это сделал, то почли бы подлостью, но когда вы будете не на престоле, я докажу преданность мою к вам, как благодетелю моему".

При этих словах Государь, по рассказу Цесаревича, поцеловал брата так крепко, "как еще никогда в 45 лет нашей жизни он меня не целовал". В заключение разговора Александр сказал: "когда придет время абдикировать, то я тебе дам знать, и ты мысли свои напиши к матушке".

Управляя с 1816 года Пензенской губернией, тайный советник Сперанский неоднократно просил перевода в Петербург, сперва с проявлением желания быть назначенным в сенаторы, потом просто в срочный отпуск. Просьбы его были оставляемы без ответа или отклоняемы под разными предлогами. В таком положении Сперанский оставался до 1819 года. В это время плачевное положение сибирских дел обратило на себя особенное внимание Императора Александра. Одиннадцать лет управлял сибирским генерал-губернаторством Пестель из Петербурга. Из подчиненных ему губернаторов: иркутский Трескин неограниченно господствовал на далеком нашем Востоке, владея из Иркутска Пестелем в Петербурге, как собственной рукой; томский Илличевский был, как пишет барон М. А. Корф, "самый грязный взяточник простого разряда", наконец, тобольский фон Брин, слабый, семидесятилетний старец, представлял одно игралище окружавших его лиц.

Указом 22-го марта 1319 года, Государь назначил Сперанского сибирским генерал-губернатором, с тем, чтобы, отправясь и вступив в должность сколь можно неотлагательно, он обозрел все части управления в сибирских губерниях, в виде начальника и со всеми правами и властью, присвоенными званию генерал-губернатора. В том же письме Император Александр коснулся и ссылки Сперанского в 1812 году, и высказал при этом случае полное оправдание бывшему государственному секретарю.

6-го (18-го) мая Сперанский выехал из Пензы к месту своего нового служения, сдав вверенную ему губернию Ф. П. Лубяновскому.

Между тем русская конституция, или как она была названа: "Государственная уставная грамота Российской Империи", была выработана в канцелярии H. H. Hoвосильцева в Варшаве. Он послал с этим проектом в Петербург князя П. А. Вяземского. Это было летом 1819 года. Император Александр принял князя Вяземского в Каменноостровском дворце и беседовал с ним более получаса. По поводу этой аудиенции князь Вяземский пишет: "Изъяснял и оправдывал свои виды в рассуждении Польши, национальности, которую хотел сохранить в ней, говоря, что меры, принятые Императрицей Екатериной при завоевании польских областей, были бы теперь несогласны с духом времени. От политического образования, данного Польше, перешел государь к преобразованию политическому, которое готовит России; сказал, что знает участие мое в редакции проекта русской конституции, что доволен нашим трудом, что привезет с собой доставленные бумаги в Варшаву и сообщит критические свои замечания Новосильцеву; что он надеется привести непременно это дело к желаемому окончанию".

Недолго Император Александр оставался в Петербурге; на этот раз Государь намеревался посетить северные области Империи и Финляндию. 23-го июля (4-го августа) 1819 года Александр отправился в Архангельск, затем через Олонец в Финляндию. В этом путешествии Государь посетил обитель Валаамскую, ознакомился с внутренними областями княжества финляндского; он доехал до Торнео, откуда возвратился обратно в Петербург, по береговой дороге. Пробыв в столице три дня, Император Александр, в ночь на 6-е (18-е) сентября, поехал в Варшаву.

Пока Император Александр путешествовал по Финляндии, в Чугуевском военном поселении вспыхнул бунт. Наряжен был военный суд, и граф Аракчеев лично явился для кровавой расправы. 24-го августа граф Аракчеев писал Государю: "Происшествия здесь бывшие меня очень расстроили; я не скрываю от Вас, что несколько преступников самых злых, после наказания законами определенного, умерли и я от всего оного начинаю очень уставать, в чем я откровенно признаюсь пред вами"... "Надзираю лично, надеясь всегда на благость Создателя". — По получении донесения графа Аракчеева после выезда в Варшаву, Государь отвечал 8-го сентября: "Издавна тебе известна, любезный Алексей Андреевич, искренняя моя к тебе привязанность и дружба и посему ты не поверишь тем чувствам, кои ощущал я при чтении всех твоих бумаг. С одной стороны мог я в надлежащей силе ценить все, что твоя чувствительная душа должна была претерпеть в тех обстоятельствах, в которых ты находился. С другой стороны умею я также и ценить благоразумие, с коим ты действовал в сих важных обстоятельствах. Благодарю тебя искренно и от чистого сердца за все твои труды. Происшествие, конечно, прискорбное, но уже когда по несчастью случилось оное, то не оставалось другого средства из оного выйти, как дав действовать силе и строгости законов". В Польше Государя ожидали также нерадостные вести. Новосильцев совершенно разошелся с князем Чарторижским. Неудовольствие против Цесаревича Константина Павловича возрастало, как среди польской армии, так и в гражданской администрации царства. Двойственное положение правительства в России и Польше приводили к взаимным недоразумениям. Тем не менее, Император Александр не отказывался от мысли восстановить Польшу в древних границах. Во время пребывания Государя в Варшаве, Новосильцев представил ему перевод с латинского языка двух государственных актов 1413 и 1051 годов о присоединении Великого Княжества Литовского к Королевству Польскому. По возвращении в Петербург 13-го (25-го) октября, Император в одной из искренних бесед с Карамзиным высказал ему свои мысли по этому вопросу. Тогда Карамзин написал 17-го октября известную записку, в которой пришел к заключению, что восстановление древнего Королевства Польского было бы противно священным обязанностям Самодержца России и самой справедливости; оно привело бы к падению России, "или сыновья наши обагрят своей кровью землю польскую и снова возьмут штурмом Прагу". Красноречивая записка Карамзина нисколько не поколебала намерений Александра относительно Польши; проект был только отложен, ввиду общего несочувствия, высказанного к нему в России людьми самых противоположных убеждений и взглядов. В этом признавался впоследствии сам Карамзин и писал: "Россия удержала свои польские области; но более счастливые обстоятельства, нежели мои слезные убеждения, спасли Александра от дела равно бедственного и несправедливого".

15-го октября 1819 года внезапно скончался управляющий министерством полиции граф С. К. Вязмитинов. Летом того же года скончался министр внутренних дел О. П. Козодавлев. Вследствие этого произошли некоторые перемены в высшей сфере государственного управления. Министерство полиции присоединено к министерству внутренних дел, откуда департамент мануфактур и внутренней торговли отчислен к министерству финансов, а почтовый департамент поступил в ведение князя А. Н. Голицына. Управляющим министерством внутренних дел назначен граф В. П. Кочубей; он оставался на этом месте до 1823 года.

8-го февраля 1819 года главный педагогический институт преобразован в С.-Петербургский университет.

12-го декабря 1819 года последовал указ о прекращении с 1-го января 1820 года учрежденного манифестом 11-го февраля 1812 года сбора со всех владельцев недвижимой собственности, платимого (всеми состояниями без изъятия) с получаемого ими дохода.

В начале 1820 года последовали два важных правительственных распоряжения: 13-го (25-го марта) повелено выслать иезуитов окончательно за границу, с запрещением возвращаться в Россию, и упразднить как иезуитскую академию в Полоцке, так и все подведомственные ей училища. Затем 20-го марта (1-го апреля) последовал манифест о расторжении брака Цесаревича Константина Павловича с Великой Княгиней Анной Феодоровной, причем объявлено в дополнение к прежним постановлениям об Императорской фамилии следующее правило: "если какое лицо из Императорской фамилии вступит в брачный союз с лицом, не имеющим соответственного достоинства, т.е. не принадлежащих ни к какому царствующему или владетельному дому, в таком случае лицо Императорской фамилии не может сообщить другому прав, принадлежащим членам Императорской фамилии, и рождаемые от такого союза дети не имеют права на наследование престола".

12-го (24-го) мая 1820 года, в третьем часу дня, вспыхнул пожар в Царскосельском дворце в стропилах над придворной церковью, охватил галерею, вслед за тем и весь главный корпус лицея, который и выгорел совершенно. Пожар продолжался целые сутки и распространился также на покои Государя до янтарной комнаты. Это событие произвело тяжелое впечатление на Императора Александра; он сказал, что видит в этом предзнаменование дурное, что, будучи избалован счастьем, начинает теперь опасаться противного.

9-го (21-го) июля 1820 года Император Александр предпринял обычные путешествия по России и Царству Польскому, а затем отправился за границу на конгресс. На этот раз отсутствие Государя из Петербурга было крайне продолжительным; он возвратился в столицу только в мае 1821 года. Во время этой поездки Государь посетил Москву, Воронеж, Курск, Харьков, Полтаву и Кременчуг.

Из Липецка Александр написал 23-го июля (4-го августа) 1820 года графу Аракчееву, по случаю болезни его матери, следующее дружеское письмо, могущее служить дополнительной характеристикой установившихся между ними отношений:

"С душевным прискорбием, любезный Алексей Андреевич, получил я письмо твое и печальное известие о отчаянной болезни матушки твоей. Я весьма умею ценить все то, что должен чувствовать, и грешно тебе бы было не быть уверенным в искреннем моем участии в твоей печали. Двадцать пять лет могли тебе доказать искреннюю мою привязанность к тебе и что я не переменчив. Душевно я желаю, чтобы Бог подкрепил и сохранил твое здоровье, так, чтобы ты мог долгие еще годы продолжать отечеству столь полезную твою службу".

1-го (13-го) сентября 1820 года последовало открытие второго польского сейма. Речь, произнесенная тогда Императором Александром, имела увещательный характер, и резко отличалась от знаменитой речи 1818 года; в ней упоминалось уже о могущей встретиться необходимости прибегнуть к насильственным средствам, чтобы истребить семена расстройства, коль скоро они окажутся. "Дух зла, — сказал Александр, — покушается водворить снова свое бедственное владычество; он уже парит над частью Европы, уже накопляет злодеяния и пагубные события". В заключение Государь смягчил выражение своего неудовольствия, сказав, что если депутаты будут руководствоваться в своих действиях благоразумием и умеренностью и относиться с доверием к правительству, то они вскоре достигнут своей и его цели". Несмотря на эти увещания и предостережения, сейм отверг почти без обсуждения проекты законов, представленные правительством. 1-го (13-го) октября Император Александр закрыл сейм строгой речью, которая разнеслась по Европе и огласила размолвку Государя с Польшей, к немалому удовольствию недоброжелателей России.

С 1819 года ряд событий омрачил политический горизонт Европы: убийство Коцебу студентом Зандом, волнения в Испании, в Неаполе и в Северной Италии, убийство герцога Беррийского (1-го 13-го) февраля 1820 года) придали новую силу реакционным стремлениям, проводимым Меттернихом. За Карлсбадскими конференциями последовали Венские конференции и, наконец, признано необходимым созвать новый конгресс, местом заседания которого избран Тропау. Надежда поддержать при помощи священного союза в вечный мир, не оправдалась, и 1-го (13-го) сентября 1820 года последовал указ о сборе во всей Империи с 500 душ по четыре рекрута. При такой политической обстановке, 8-го (20-го) октября, Император Александр прибыл из Варшавы в Тропау, уже сильно разочарованный в своих либеральных стремлениях и сделавшийся решительным противником всяких революционных идей; почва была вполне подготовлена для полного торжества политических целей, настойчиво преследуемых Меттернихом, а именно — придать священному союзу направление, выгодное единственно австрийским интересам. Одновременно с Государем прибыл также в Тропау Император Франц в сопровождении Меттерниха. Король прусский, по нездоровью, приехал несколько позже; его заменил наследный принц. С прусской стороны на конгресс явились канцлер князь Гарденберг и министр иностранных дел граф Бернсторф. Из русских дипломатов присутствовали графы Нессельроде и Каподистрия. Англия не прислала уполномоченного на конгресс; в Тропау приехал только посланник при австрийском дворе, лорд Стюарт. Франция поступила подобным же образом; представителями ее явились посланник в Вене маркиз Караман и посланник при петербургском дворе Ла Ферронэ. В Тропау находился также граф Головкин.

Меттерних пишет, что Император Александр встретился с ним как со старым товарищем по оружию. На другой день австрийский канцлер имел с Александром продолжительный разговор, о котором рассказывает: "Император податлив. Он извиняется и доходит до того, что осуждает сам себя. Я нашел в нем то же любезное обращение, которым я уже восхищался в 1813 году, но стал гораздо рассудительнее, чем был в ту эпоху. Я просил его чтобы он сам объяснил мне эту причину. Он отвечал мне с полной откровенностью: "Вы не понимаете, почему я теперь не тот, что прежде; я вам это объясню. Между 1813 годом и 1820 протекло семь лет, и эти семь лет кажутся мне веком. В 1820 году я ни за что не сделаю того, что совершил в 1813. Не вы изменились, а я. Вам раскаиваться не в чем; не могу сказать того же про себя".

Для достижения преследуемой Меттернихом цели, вполне подчинит себе Императора Александра, необходимо было поколебать значение и доверие, которым пользовался у Государя граф Каподистрия. Меттерних откровенно признавался: "Если б я мог делать из Каподистрии что захочу, то все пошло бы скоро и хорошо. Император Александр становится препятствием лишь благодаря своему министру; без последнего, все ныне было бы уже улажено". Поэтому Меттерних направил все усилия к устранению ненавистного противника, и долгие часы проводил с Государем в беседах. Обстоятельства продолжали ему благоприятствовать. 28-го октября (9-го ноября) Император Александр получил известие о беспорядках в л.-гв. Семеновском полку, начавшиеся в ночь с 16-го (28-го) на 17-е (29-е) октября. В донесении командующего гвардейским корпусом, генерал-адъютанта Васильчикова, было сказано, что единственной причиной происшествия в Семеновском полку — командир его, полковник Шварц: нижние чины выведены были из терпения неблагоразумным и неосторожным поведением его с ними. Император Александр немедленно сообщил это известие Меттерниху, который повествует: "Le Czar croit qu'il faut qu'il y ait une raison pour que trois mille soldats russes se soient laissés aller à un acte qui répond si peu au caractère national. Il va jusq'à se figurer que ce sont les radicaux qui ont fait le coup, afin de l'intimider et de le décider à revenir à St.-Pétersbourg; je ne suis pas de son avis. Ce serait par trop fort si en Russie les radicaux pouvaient déjà disposer de régiments entiers; mais cela prouve combien l'Empereur а changé". 2-го (14-го) ноября 1820 года Император Александр подписал приказ по российской армии, по которому повелено: "всех нижних чинов л.-гв. Семеновского полка распределить по разным полкам армии, дабы они, раскаявшись в своем преступлении, потщились продолжением усердной службы загладить оное. Виновнейшие же и подавшие пагубный пример прочим, преданные уже военному суду, получат должное наказание по всей строгости законов". Штаб и обер-офицеров Семеновского полка повелено было перевести в армейские полки, сохранив им преимущество гвардейских чинов. Полковник Шварц предавался военному суду "за неумение поведением своим удержать полк в должном повиновении". Для немедленного укомплектования л.-гв. Семеновского полка назначались роты из гренадерских полков.

Графу Аракчееву Император Александр писал по поводу этого происшествия 5-го (17-го) ноября: "С тобой привыкнув говорить со всей откровенностью. скажу тебе, что никто на свете меня не убедит, дабы сие происшествие было вымышлено солдатами, или происходило единственно, как показывают, от жестокого обращения с оными полковника Шварца... тут кроются другие причины. Внушение, кажется, было не военное: ибо военный умел бы их заставить взяться за ружье, чего никто из них не сделал, даже тесака не взял. Офицеры же все усердно старались пресечь неповиновение, но безуспешно. По всему вышеописанному заключаю я, что было тут внушение чуждое, но не военное. Вопрос возникает: какое же? Сие трудно решить; признаюсь, что я его приписываю тайным обществам, которые, по доказательствам, которые мы имеем, все в сообщениях между собой, и коим весьма неприятно наше соединение и работа в Тропау. Цель возмущения, кажется, была испугать".

18-го ноября (1-го декабря) граф Аракчеев отвечал Государю из Грузина: "Я совершенно согласен с мыслями вашими, что солдаты тут менее всего виноваты, и что тут действовали с намерением, но кто и как, то нужно для общего блага найти самое оного начало. Я могу ошибиться, но думаю так, что сия их работа есть пробная, и должно быть осторожным, дабы еще не случилось чего подобного". Еще ранее, 28-го октября, граф Аракчеев выражал Государю, по поводу происшествия в Семеновском полку, то же самое убеждение: "Я может быть грешу, но думаю, что оно не от солдат". Сходное с этим мнение высказал также Цесаревич Константин Павлович в письме к графу Аракчееву от 1-го (13-го) февраля 1821 года: "Дай Боже мне обмануться: но меры нужны самые деятельные, чтоб прекратить зло в самом его начале и корне. Впрочем, мне сдается, что сие заражение умов есть генеральное и замечено не только здесь, но и повсюду".

Тщетно генерал-адъютант Васильчиков и граф Кочубей выражали желание по поводу скорейшего возвращения Государя в Петербург, но к великому огорчению их, дела на конгрессе затягивались и нельзя было даже предвидеть, когда совещания придут к окончанию. 7-го (19-го) ноября уполномоченные трех держав: России, Австрии и Пруссии подписали следующий протокол: "Государства европейского союза, подвергаясь вследствие мятежа изменению правительственных форм, угрожающему опасными последствиями для других держав, перестают чрез то самое быть членами союза и остаются исключенными из него, пока их внутреннее состояние не представит ручательств за их порядок и прочность. Союзные державы, не ограничиваясь провозглашением исключения, взаимно обязываются не признавать перемен, совершенных незаконным путем. Когда государства, где произошли подобные перемены, станут грозить соседним странам явной опасностью, союзные державы употребляют, для возвращения их в общий союз сначала дружеские увещания, а потом и понудительные меры, если окажется необходимым прибегнуть к вооруженной силе". Кроме того, союзные дворы решили, в том же протоколе, принять меры для возвращения свободы неаполитанскому королю и его народу, и оставить в стране для охранения спокойствия оккупационную армию. Для окончательного решения этого дела пригласили короля Фердинанда в Лайбах, где предполагали открыть новый конгресс. Вместе с тем сообщены всем державам декларация государей России, Австрии и Пруссии, в форме циркулярной депеши к их резидентам. В этой декларации сказано, что союзные монархи, "не входя в переговоры с революционным правительством Неаполя, пригласили короля обеих Сицилий в Лайбах, чтобы возвратить ему свободу действий и дать средство быть посредником между заблудшими его подданными и государствами, коим угрожает революция. Франция и Англия приглашены принять участие в предположенных мерах, и в содействии их нет сомнения, потому что три помянутые державы следуют той же системе, которая послужила основанием общему союзу Европы". Таким образом отныне выступил священный союз из сферы туманного мистицизма на практическую почву и получил ту окраску, которую сумел придать ей Меттерних, причем русский Император утратил всякую свободу действий. "A un monde en folie il doit en être opposé un plein de sagesse, de raison, de justice et de correction", — писал Меттерних 3-го (15-го) декабря в Тропау Александру.

15-го (27-го) декабря 1821 года Император Александр покинул Тропау и направился в Лайбах. Король Фердинанд принял приглашение союзных монархов и, явившись на конгресс, с радостью согласился на австрийское вмешательство. Армия генерала Фримона 24-го января (5-го февраля) 1824 года, перешла через По и двинулась в южную Италию; развязка не заставила себя ждать: 12-го (24-го) марта австрийцы вступили в Неаполь, и война была окончена.

Вскоре охранители европейского спокойствия испытали новые тревоги: в Пьемонте вспыхнула революция. Тогда Александр сказал императору Францу: "Мои войска в распоряжении вашего величества, если вы считаете их содействие полезным для себя". Австрийский император принял это предложение и русские войска в числе более ста тысяч человек получили приказание явиться на помощь союзнику в Италии. Главнокомандующим этой армии предполагалось назначить генерала Ермолова, который был вызван Государем в Лайбах. На этот раз австрийцы управились без помощи русских штыков и Ермолов, излагая в записках эту эпоху своей жизни, пишет: "Конечно, не было доселе примера, чтобы начальник, предназначенный к командованию армией, был столько, как я, доволен, что война не имела места".

Император Александр, в Лайбахе в следующих словах пояснил Ла Ферронэ свою политическую программу и участие в постановлениях конгресса: "Чем я был, тем останусь теперь и останусь навсегда. Я люблю конституционные учреждения и думаю, что всякий порядочный человек должен их любить; но можно ли вводить их безразлично у всех народов. Не все народы готовы в равной степени к их принятию. Австрия и Пруссия всегда хотели войны, так как Австрия в этом деле естественно призвана к такой роли, то я не мог отделиться от нее иначе, как разорвавши великий союз, что повело бы к переворотам в Италии, а может быть, и в Германии, и я счел своей обязанностью скорее пожертвовать своим личным взглядом, чем допустить до подобных явлений. Притом это верный способ, по крайней мере, на некоторое время одержать революционеров и не дать свободы духу анархии и нечестия, представляемому тайными обществами, подрывающими основы общественного порядка".

Не успел Меттерних окончательно побороть политические затруднения, вызванные итальянским революционным движением, как в Лайбах пришло известие о греческом восстании. Генерал-майор князь Ипсиланти, собрав в Бессарабии отряд из греков, арнаутов и русских удальцов, перешел 22-го февраля (6-го марта) Прут и вступил в Яссы. В то же время Владимиреско занял Бухарест. Вторжение Ипсиланти при содействии Этерии вызвало восстание греков в Морее и на Архипелагских островах. Хотя события на Балканском полуострове не имели ничего общего с брожением умов в Западной Европе, Меттерниху удалось убедить Императора Александра, что греческое восстание есть явление, тождественное с революционными движениями, и произведено по общему революционному плану, чтобы повредить союзу и его охранительным стремлениям. Вместе с тем, представился прекрасный случай окончательно поколебать доверие Государя к Каподистрии. В радости своей австрийский канцлер восклицает, что Александр просто из черного стал белым. Действительно, Меттерних имел полное основание выражать свое удовольствие и писать: "L'Empereur Alexandre est ancré dans mon école". Государь повелел барону Строганову довести до сведения Порты, что политика Российского Монарха всегда будет чужда покушениям, нарушающим спокойствие какой-либо страны, и что он ничего не желает, кроме постоянного и точного соблюдения трактатов существующих между обеими державами. Кроме того, князь Ипсиланти был исключен из русской службы и ему объявлено, что Государь не одобряет его предприятия, и что он никогда не должен надеяться на помощь России. Главнокомандующему второй армией графу Витгенштейну предписано наблюдать строжайший нейтралитет по отношению к событиям в Придунайских княжествах. Успехи Ипсиланти были кратковременны. Турки вторгнулись в княжество и вскоре нанесли ему решительное поражение, после которого он бежал в Австрию и был заключен в крепость.

1-го (13-го мая) состоялся отъезд Императора Александра из Лайбаха. Продолжительное пребывание в австрийских владениях послужило к прочному сближению Александра с императором Францем. С этого времени Император Александр остановился на убеждении, по которому австрийская и русская армии являлись: "comme de grandes divisions de la grande armée de la bonne cause, et qui assurément ne se rencontreront jamais que pour combattre que comme alliés les mêmes ennemis communs".

Между тем, повсеместное восстание греков послужило сигналом к избиению христиан; в Константинополе патриарх Григорий в день Св. Пасхи был повешен в полном облачении; затем позволили жидам снять труп и волочить его по улицам до моря, куда и бросили его с телами других убитых. По всей Турции началась кровавая расправа. Три митрополита и восемь других лиц высшего греческого духовенства также были преданы смертной казни. 15-го (27-го) апреля барон Строганов писал графу Нессельроде: "Faites moi parler au nom de l'Empereur, dictez moi le langage que je dois tenir... je manierai avec ferveur les foudres du chef révéré de l'église orthodoxe". Вся Россия встрепенулась при известиях о турецких неистовствах и в недоумении обращала взор к своему Царю. Все сословия сходились в желании освобождения своих единоверцев и войны с турками. Но Император Александр остался верен политическим началам, провозглашенным им в Тропау и Лайбахе. Он сознавался, что "из всех русских он один противился войне с турками, и жаловался на вред, наносимый народной любви к нему таким противодействием.

Покинув Лайбах, Государь направился в Россию через Венгрию, минуя Вену.

24-го мая (5-го июня) 1821 года Император Александр возвратился в Царское Село, после отсутствия из России, продолжавшегося почти год. Тотчас же генерал-адъютант Васильчиков поспешил с докладом к Государю и передал сведения, полученные им о политическом заговоре с указанием имен главных деятелей по тайным обществам. Александр ответил Васильчикову следующими словами: "Mon cher Wassiltsrhikoff! Vous qui êtes à mon service depuis le commencement de mon règne, vous savez que j'ai partagé et encouragé ces illusions et ces erreurs", и после долгого молчания прибавил: "Ce n'est pas à moi à sévir".

С этого времени в руках Императора Александра находилась записка о тайных обществах генерал-адъютанта А. X. Бенкендорфа, занимавшего тогда место начальника штаба гвардейского корпуса. В этой записке описаны существовавшие тогда в России тайные общества с такой точностью и верностью, что почти все сказанное в ней подтвердилось следствием 1826 года; поэтому записка Бенкендорфа имеет поразительное сходство с известным донесением следственной комиссии, написанным Блудовым. Таким образом оказывается, что Император Александр имел уже в руках в 1821 году положительные сведения о заговорах, но не приступал к обнаружению их, несмотря на то, что Бенкендорф назвал всех главных действующих лиц и дал правительству указания, по которым легко было своевременно предупредить готовившийся взрыв. Между тем, после кончины Императора Александра эта записка была найдена в 1825 году в кабинете Государя, в Царском Селе.

Еще во время отсутствия Государя, с Высочайшего соизволения прибыл в Петербург 22-го марта (3-го апреля) 1821 года сибирский генерал-губернатор Сперанский. "Странствовал девять лет и пять дней", — записал он в своем дневнике. 6-го (18-го) июня последовало первое свидание Императора Александра с Сперанским после его ссылки, без всяких, однако, объяснений о прошедшем. Прием был холодный. С этого времени Сперанский работал с Государем по сибирским делам почти каждую неделю. Только 21-го августа Александр коснулся во время работы событий 1812 года; по этому случаю Сперанский занес в дневник следующую краткую заметку: "Пространный разговор о прошедшем. Донос якобы состоял в сношении с Лористоном и Блумом. Вообще, кажется, начало и происшествие сего дела забыты. Confusion, intrigues, commérages. En s'occupant des choses, on néglige les hommes. Но все в руке Провидения, всегда справедливого, всегда милосердного".

17-го (29-го) июля 1821 года состоялся указ о назначении Сперанского членом Государственного Совета по департаменту законов. Сибирь, по представлению Сперанского, была разделена указом 26-го января 1822 года на Восточную и Западную, а затем 22-го марта назначены, тоже по его выбору, новые в каждую часть генерал-губернаторы: в Восточную — тайный советник Лавинский, в Западную — генерал Капцевич. Кроме того, все проекты Сперанского по Сибири, миновав Государственный Совет, но по рассмотрении их в особом комитете, были утверждены Государем 22-го июля 1822 года. "Корабль спущен, — писал Сперанский, — дай Бог ему счастливого плавания". Лично о себе Сперанский сказал после подписания указов: "Слава Богу: сидеть в Государственном Совете я почитал всегда вожделенным успокоением; могу теперь делать не более, как сколько сам захочу". С утверждением нового сибирского учреждения прекратились личные работы Сперанского с Императором. Хотя, по возвращении бывшего государственного секретаря из Сибири, многие были убеждены, что он вознесется на прежнюю высоту, но все ошиблись в своих предположениях. Сперанскому, в царствование Императора Александра, уже не суждено было занимать в государственном управлении влиятельное положение, и после всех испытанных беспримерных невзгод, ему не могло даже придти на ум противодействовать всемогуществу Аракчеева и его государственным начинаниям.

Находясь еще в Лайбахе, Государь повелел войскам гвардейского корпуса приготовляться к походу, с целью приблизить их в западным границам Империи. Весной 1821 года, гвардия выступила к Витебску. 12-го (24-го) сентября Император Александр отправился туда для осмотра гвардейских войск. Около местечка Бешенковичи назначены были маневры. Государь остался вполне доволен состоянием гвардии и 19-го сентября принял приглашение гвардейских офицеров к обеденному столу, на котором присутствовали все офицеры и по десяти солдат от каждого батальона и эскадрона. Все удалось как нельзя лучше: праздник был блистательный и сердечный. Тем не менее, неудовольствие, вызванное происшествием в Семеновском полку, не было еще забыто, гвардия получила приказание зимовать в Литве и была возвращена в Петербург лишь в следующем году. Кроме того, 1-го (13-го) ноября 1821 года генерал-адъютант Васильчиков был уволен в отпуск для поправления здоровья и генерал-адъютант Уваров назначен командующим гвардейским корпусом.

Между тем решение греческого дела не подвигалось вперед. В первое время по возвращении Императора Александра из Лайбаха, казалось, что всеобщее сочувствие в судьбе греков, вступивших в столь неравную борьбу, и сострадание к их бедственному положению поколебало до некоторой степени взгляд Государя на восточные дела, усвоенный им в беседах с Меттернихом. Действительно, барон Строганов выехал из Константинополя, дипломатические сношения России с Портой были прерваны; занялись разработкой планов войны с Турцией; бежавшим грекам дано было убежище в России и в Империи разрешена повсеместная подписка в их пользу. Наконец, Император Александр заговорил снова о французском союзе и о возможном разделе Турции. 7-го (19-го) июля 1821 года Государь сказал французскому послу Ла Ферронэ: "Ouvrez le compas depuis le détroit de Gibraltar jusq'au détroit des Dardanelles, voyez ce qui est à votre convenance et comptez non seulement sur le consentement, mais sur l'assistance sincère et efficace de la Russie. Il faut que les Turcs soient repoussés bien loin et que tout le monde puisse s'arranger. C'est la Russie aujourd'hui que la France doit avoir comme alliée". Тем не менее все эти попытки отбросить опеку Меттерниха кончились, напротив того, полным торжеством австрийского канцлера.

В дипломатическом мире один граф Каподистрия оставался верен своим убеждениям и продолжал доказывать Государю необходимость прекратить переговоры по восточным делам и приступить к понудительным мерам против Оттоманской Порты. Александр не последовал его советам, но, руководствуясь внушениями Меттерниха, согласился принять посредничество Австрии и Англии и решился отправиться на новый конгресс, который состоялся в Вероне. При таком направлении русской политики Каподистрия не мог долее руководить внешними делами России и отказался от занимаемого им места. "A votre place j'aurais dit et agi comme vous, mais à la mienne il m'est impossible de changer de résolution", — сказал ему Император Александр, — puisqu'il le faut, séparons nous". В августе 1822 года граф Каподистрия оставил Россию. Главой министерства иностранных дел остался граф Нессельроде. "Жаль, что любезный, умный граф Каподистрия нас оставляет. Таких людей мало. Европа погребла греков; дай Бог воскресения мертвым", — писал Карамзин. "Для России, — говорит Ковалевский в своем сочинении о графе Блудове, — потеря Каподистрии была важнее проигранного сражения". Таким образом, Меттерниху удалось, наконец, удалить из русского министерства ненавистного противника, "апокалиптического Иоанна", как он называл графа Каподистрию. 19-го (31-го) мая 1822 года австрийский канцлер самодовольно доносил Императору Францу, что одержал самую полную из побед, когда-либо одержанных одним Двором над другим. 22-го мая (3-го июня) он дополнил вышесказанное еще следующим многознаменательным признанием: "Le cabinet russe actuel а détruit d'un seul coup la grande oeuvre de Pierre le Grand et de tous ses successeurs". В частном разговоре Меттерних выразил свое удовольствие в следующих словах: "Граф Каподистрия похоронен до конца своей жизни. Европа избавилась от великих опасностей, которыми угрожало ей влияние этого человека".

Еще в 1821 году г-жа Криднер приехала в Петербург. В это время Император Александр уже вполне разочаровался в ее божественном призвании. "Я очень скоро увидел, что этот свет был не что иное, как блудящий огонь", писал Александр, вспоминая Гейльбронскую встречу 1815 года. Охлаждение к ней еще усилилось, когда сделалось известным, что г-жа Криднер, находясь в столице, проповедовала освобождение греков, указывая на Александра, как на орудие, выбранное Богом для осуществления этой великой цели, и осуждая равнодушие правительства к их плачевной судьбе. Тогда г-жа Криднер решилась удалиться в Лифляндию, а затем поехала в Крым, где и скончалась в 1824 г.

15-го (27-го) мая 1822 года Император Александр отправился в Вильну на смотр войск гвардейского корпуса, после которого они получили приказание выступить обратно в Петербург. Государь возвратился из этой поездки 31-го мая (12-го июня).

В это время Александра очень беспокоило состояние здоровья графа Аракчеева и поэтому он писал ему 16-го мая: "Известие о продолжительном нездоровье твоем крайне меня печалит. Яков Васильевич (Виллие) большую надежду полагает в употреблении тобой кобыльего молока и желает, чтобы не отлагать начатием оного, а я еще большую надежду кладу на Всевышнего Бога". Лечение, предписанное Виллие, по-видимому, помогло; 1-го июня Аракчеев отвечал: "Молоко я, Батюшка, регулярно пью каждый день, и оно мне делает приметную пользу".

Перед отъездом на конгресс, Император Александр повелел в рескрипте на имя управляющего министерством внутренних дел графа Кочубея, от 1-го (13-го) августа 1822 года, все тайные общества, под какими бы наименованиями они ни существовали, как-то: масонских лож или другими, закрыть и учреждение их впредь не дозволять; всех членов этих обществ обязать, что они впредь никаких масонских и других тайных обществ составлять не будут и, потребовав от воинских и гражданских чинов объявления, не принадлежат ли они к таким обществам, взять с них подписки, что они впредь принадлежать к ним не будут; "если же кто такового обязательства дать не пожелает, тот не должен остаться на службе". Кроме того, ввиду продолжительности предстоящего пребывания за границей, Государь признал полезным, чтобы, на этот раз, главнокомандующий первой армией, граф Сакен, имел пребывание в Петербурге; подобное мероприятие было, вероятно, вызвано воспоминанием о происшествии 1820 г. в Семеновском полку.

3-го (15-го) августа 1822 года, Император Александр выехал в Варшаву, и затем 26-го августа (7-го сентября) прибыл в Вену. Здесь сильнее прежнего скрепились узы Священного Союза. 12-го (24-го) сентября Император Александр писал графу Аракчееву из Вены: "С душевной признательностью получил я, любезный Алексей Андреевич, письмо твое от 30-го августа. Доказательство твоей привязанности ко мне принимаю я всегда с искренним удовольствием, ибо знаю, сколь они чистосердечны и посему драгоценны для меня. Ты не сомневаешься также в искренности и моей любви к тебе. Приятно мне было видеть, что ты провел именины мои в военных поселениях и что в них все, благодарение Богу, благополучно. — На сей неделе отправляемся мы в Италию, т.е. в Верону, но не далее, и я надеюсь, с помощью Божьей, возвратиться к назначенному сроку в Петербург. Пребываю на век искренно тебя любящим".

4-го (16-го) октября Император Александр прибыл в Верону. Прежде всего конгресс занялся обсуждением вопроса о водворении законного правительства в Испании и орудием для достижения этой цели избрали Францию. В следующем 1823 году она блистательно выполнила предписанный ей крестовый поход против испанской свободы. Политические взгляды, которыми руководствовался Император Александр на веронских совещаниях, лучше всего выразились в беседе его с французским уполномоченным Шатобрианом: "Je suis bien aise que vous soyez venu à Vérone, afin de rendre témoignage à la vérité", — сказал ему Император. — "I ne peut plus y avoir de politique anglaise, française, russe, prussienne, autrichienne; il n'y а plus qu'une politique générale, qui doit pour le salut de tous, être admise en commun par les peuples et par les rois. C'est à moi à me montrer le premier convaincu des principes sur lesquels j'ai fondé l'alliance. Une occasion s'est présentée: le soulèvement de la Grèce. Rien, sans doute, ne paraissait être plus dans mes intérêts, dans ceux de mes peuples, dans l'opinion de mon pays qu'une guerre religieuse contre la Turquie; mais j'ai cru remarquer dans les troubles du Péloponèse le signe révolutionnaire. Dès lors, je me suis abstenu... La Providence n'а pas mis à mes ordres huit cent mille soldats pour satisfaire mon ambition, mais pour protéger la religion, la morale et la justice, et pour faire régner ces principes d'ordre sur lesquels repose la société humaine".

Меттерних сохранил для истории не менее любопытный разговор в Вероне с Императором Александром; эта беседа вполне освещает характер, равно как и душевное настроение Государя в эпоху Веронского конгресса. Однажды Меттерних застал Александра в сильном возбуждении; он признался канцлеру, что чувствует потребность объясниться с ним по одному важному обстоятельству. "Нас хотят разлучить и порвать узы, связывающие нас, — сказал Александр. — Я считаю эти узы священными, ибо они соединяют нас в общих интересах. Вы хотите мира вселенной, и я также не знаю иного честолюбия, как сохранить мир; враги европейского мира не заблуждаются на этот счет, они не заблуждаются также на счет силы сопротивления, которую их козни встречают в нашем единодушии: им хотелось бы во что бы то ни стало устранить это препятствие и в убеждении, что открытым путем это им не удастся, они бросаются в окольные лазейки: меня осыпают упреками, зачем я отказался от своей независимости и позволяю вам руководить собой". Меттерних отвечал Императору, что все то, что он услышал, для него не новость: "Вас упрекают в том, что вы вполне подчиняетесь моим советам; с другой стороны, меня также обвиняют в том, что я жертвую интересами своей страны моим отношениям к Вашему Величеству. Одно обвинение стоит другого. Совесть Вашего Величества так же чиста, как и моя. Мы служим одному и тому же делу, а это дело в одинаковой степени составляет достояние и России, и Австрии, и всего общества. Давно уже я сделался мишенью неблагонамеренных кружков и в искреннем согласии между нашими Дворами вижу единственный оплот, который можно еще противопоставить вторжению общего беспорядка". В заключение разговора, Александр взял с Меттерниха формальнее обещание оставаться верным искреннему союзу с ним и не поддаваться никаким уговариваниям.

Во время пребывания в Вероне Меттерних подметил еще новую черту в характере Императора Александра: утомление жизнью. Испытанные им нравственные тревоги отразились теперь уже явным образом на состоянии столь крепкого доселе здоровья Государя. Мрачное настроение духа Александра простиралось до того, что он высказал Императору Францу томившее его предчувствие близкой кончины.

Александр жил в Вероне в большом уединении, обедал почти всегда один и только изредка с австрийским императором и с королем прусским. Главное удовольствие его состояло в прогулках пешком и верхом.

Относительно умиротворения Востока, совещания в Вероне не привели к существенным результатам. Россия заявила, на каких условиях она согласна восстановить дипломатические сношения с Оттоманской Портой. Союзники признали великодушную умеренность требований Императора Александра, а Государь, с своей стороны, заявил, что дружественные чувства его союзников внушали ему такое доверие, что он совершенно предоставляет их благоразумию попечение о дальнейших переговорах. Тем не менее, европейская дипломатия не достигла возобновления дружественных сношений России с Портой, ввиду упорства Турции сделать какие-либо существенные уступки по главному предмету переговоров — умиротворению Греции, а ограничивались одними неопределенными обещаниями. Между тем, к величайшему огорчению Меттерниха, Греция, хотя и не дождалась, благодаря его проискам, поддержки России, продолжала бороться с ничтожными силами против своих вековых притеснителей. Дипломатические интриги Меттерниха только оттянули неизбежный кровавый поединок между Россией и Портой.

С какими мыслями Император Александр возвращался в Россию по окончании Веронского конгресса лучше всего видно из письма его Меттерниху, написанного дорогой в Пильзен 23-го декабря 1822 года (4-го января 1823 года). Император писал: "Tous les efforts ont été combinés pour empêcher les trois Puissances alliées, de se mettre dans cette attitude imposante qui seule aurait pu maintenir les événements et en commander les dénouements. Le parti révolutionnaire n'а que trop senti qu'aussitôt cette attitude prise par les trois Puissances, leur force réunie devenait tellement gigantesque que rien ne pouvait plus lui résister. Qu'il ne dépendrait plus alors que de ces trois Puissances, après avoir fait crouler l'oeuvre de la révolte en Espagne, à l'exemple de ce qui а été opéré à Naples et dans le Piémont, de dicter ensuite toutes les améliorations et les amendements pour le repos et le bien-être général partout où dans leur sagesse ils le jugeraient nécessaire. Cette perspective si consolante pour les hommes de bien а effrayé les adhérents des révolutions. Dès lors tout а été mis en oeuvre pour en empêcher l'exécution, en paralysant les déterminations et en leur ôtant de cette énergie indispensable, pour produire les grands résultats... Mais ce triomphe apparent peut être de courte durée. L'alliance est dans toute sa force. L'union des trois Monarques qui en fait la base n'а jamais été plus intime. Elle s'est resserrée encore dans cette dernière entrevue. Ainsi, les moyens dont l'alliance dispose sont immenses. Il ne s'agit que de les tenir prêts et de les employer à temps et à propos. — Ainsi tout en déplorant la marche faible et incertaine de la France et celle si peu franche de l'Angleterre, vous me voyez plein d'espérances pour les résultats qu'il ne dépend que de nous, avec le secours de la Providence, d'amener. Revenu chez moi, je vais m'en occuper assidument pour être prêt au moment opportun de porter des secours à l'alliance. Veuillez lire cette lettre à sa Majesté l'Empereur votre Maître. Elle fait suite à nos dernières conversations avec lui à Insbruck. Je ne puis la finir sans vous remercier, mon prince, pour les souhaits que vous vouliez bien m'adresser à l'occasion du renouvellement de l'année. Toute mon existence n'est donnée qu'а concourir, en ce qui dépend de moi, au bien-être réel de la chose publique Européenne. Les voeux que je forme de mon côté pour la félicité des jours de l'Empereur, mon intime ami et allié, sont aussi sincères qu'inaltérables. Recevez de même ceux que je vous adresse personnellement, mon prince, ainsi que l'assurance invariable que je mets en vous et en vos talents distingués" (Государственный Архив. Разряд V, № 215).

Император Александр возвратился в Царское Село 20-го января (1-го февраля) 1823 года, после почти полугодового отсутствия из России. На другой день Государь прибыл в Петербург и отправился в Казанский собор для слушания молебна, а затем уже поехал в Зимний дворец.

Все, что происходило в Вероне, не могло возбудить сочувствия со стороны лиц, не разделявших точки зрения Меттерниха. Поэтому неудивительно, что Лагарп писал 3-го (15-го) ноября 1822 года Императору Александру: "Je suis bien portant et heureux dans mon intérieur, mais profondément navré de ce qui se passe. J'avais même résolu de garder le silence, mais il n'est pas aussi facile d'arracher de mon coeur l'intérêt qui m'anime pour votre gloire" (Государственный Архив. Разряд XI, № 1262). Хотя Александр еще в 1818 году писал Лагарпу: "Нужно ли говорить вам о неизменных к вам чувствах моих? Они известны вам с давних пор и искренность их, как и сила, не могут охладеть", но с тех пор Лагарп не получал более писем от своего державного воспитанника. Такая же участь постигла и Паррота; тщетно этот бескорыстный восторженный почитатель Государя умолял своего царственного друга даровать ему одно последнее свидание: все письма Паррота оставались с 1814 года без ответа и аудиенции не последовало. Паррот, подобно Лагарпу, также заступался за греков, но как просвещенный и опытный педагог в особенности смущался действиями Магницкого по Министерству Народного просвещения, который, вместе с тем, выставлял себя исполнителем начал, утвержденных актом Священного Союза. Паррот называл его в письмах к Императору Александру "Lа terreur de l'instruction publique", и присовокуплял: "je me suis demandé cent fois, quel levier cet homme féroce fait agir pour obtenir une influence si pernicieuse". Незадолго до кончины Александра Паррот умолял Государя возвратиться на прежний, славный путь и отрешиться от подозрений, которыми стараются отравлять его жизнь: "Veuillez, sire, vous rendre à vos propres idées claires et lumineuses qui vous avaient conduit si sûrement jusqu'à l'époque des congrès", писал Паррот 22-го февраля 1825 года. "Eloignez, déchirez ces brouillards dont on cherche à vous effrayer. Soyez, о mon héros bien-aimé! égal à vous-même. Jettez loin de vous ces soupçons, cette défiance qui font l'amertume de votre vie. Ne croyez plus à cette perfide astuce qui noircit à vos yeux l'humanité, la jeunesse même; rendez-vous à l'humanité prosternée à vos pieds". Но Александру не суждено было избавить отечественное просвещение от губительных действий Магницкого; эта заслуга принадлежит его преемнику.

По возвращении Императора Александра из Вероны, вскоре возникли недоразумения по военной смете. Неудовольствие, высказанное по этому случаю Государем, побудило князя Волконского просить 29-го марта об отпуске за границу. 25-го апреля 1823 года состоялся об этом приказ и 30-го апреля повелено начальнику главного штаба первой армии, генерал-адъютанту барону Дибичу, исправлять должность начальника главного штаба Е. И. В. Когда Дибич был вызван для этой цели из Могилева, Император Александр дал ему при первом же свидании наставление относительно будущих отношений его к графу Аракчееву: "Ты найдешь в нем, — сказал Государь, — человека необразованного, но единственного по усердию и трудолюбию ко мне; старайся с ним ладить и дружно жить: ты будешь иметь с ним часто дело и оказывай ему возможную доверенность и уважение".

Место начальника штаба первой армии занял генерал-адъютант Толь. В это же время состоялось другое важное назначение. 22-го апреля 1823 года генерал Канкрин занял, по увольнении графа

Гурьева, должность министра финансов, 7-го мая того же года граф M. С. Воронцов назначен новороссийским генерал-губернатором и полномочным наместником Бессарабской области, вместо графа Ланжерона.

Еще в январе 1822 года Цесаревич Константин Павлович, во время пребывания в Петербурге, положил официальную основу своему намерению отказаться от престола, обратившись по атому поводу 14-го (26-го) января письменно к Императору Александру. 2-го (14-го) февраля Государь ответил Цесаревичу: "Нам обоим остается, уважив причины, вами изъясненные, дать полную свободу вам следовать непоколебимому решению вашему, прося всемогущего Бога, дабы он благословил последствия столь чистейших намерений". На этом пока дело остановилось. Только в 1823 году Александр пожелал облечь силой закона семейное распоряжение, условленное с Цесаревичем. Составление манифеста о назначении Наследником престола Великого Князя Николая Павловича было поручено московскому архиепископу Филарету, находившемуся в то время в Петербурге, с тем, чтобы акт этот оставался в тайне и хранился в Московском Успенском соборе с прочими царственными актами. Проект манифеста был передан Императору Александру через министра духовных дел князя Голицына.

16-го (28-го) августа 1823 года Император Александр выехал из Царского Села для обозрения внутренних областей Империи. Государь на этот раз проехал через Тихвин, Ярославль, Ростов и прибыл 25-го августа в Москву. Здесь архиепископ Филарет получил манифест о престолонаследии (подписанный Государем 16-го августа) в запечатанном конверте с собственноручной надписью Государя: "Хранить в Успенском соборе с государственными актами до востребования моего, а в случае моей кончины открыть московскому епархиальному архиерею и московскому генерал-губернатору в Успенском соборе, прежде всякого другого действия ". 29-го августа Филарет исполнил Высочайшую волю при трех свидетелях и объявил им повеление Государя, чтобы сохранять о совершившемся глубочайшую тайну. Списки с манифеста, снятые рукой князя Голицына, были разосланы в октябре 1823 года в Государственный Совет, Св. Синод и Сенат; они были запечатаны, и на них имелись собственноручные надписи Государя: "В случае моей кончины раскрыть прежде всякого другого действия". В городе заговорили о загадочных конвертах; но через несколько времени о них позабыли. Тайна была сохранена во всей целости. О существовании акта знали только три лица: архиепископ Филарет, граф Аракчеев и князь Голицын.

Из Москвы Император Александр отправился в дальнейший путь через Тулу, Орел, Брянск в Брест-Литовск. Здесь Государь произвел смотр, в присутствии Цесаревича Константина Павловича и принца прусского Вильгельма, войскам Литовского корпуса и польской армии. Затем Государь через Ковель, Луцк, Дубно, Могилев (на Днестре), Хотин направился в Черновиц, для свидания с Императором Францем, который ожидал его в пограничном местечке Новоселице. Предметом переговоров был злополучный греческий вопрос, не подвинувшийся, однако, ни на шаг вперед. Затем Государь произвел смотр 6-му и 7-му корпусам второй армии в Тульчине и осмотрел в Умане южные поселения, а в Замостье сводную кавалерийскую бригаду польской армии и через Брест, Сурож и Великие Луки возвратился 3-го (15-го) ноября в Царское Село.

В отсутствие Императора Александра в Гатчину прибыла невеста Великого Князя Михаила Павловича, принцесса Виртембергская Фредерика-Шарлотта-Мария, дочь принца Павла Виртембергского, брата Императрицы Марии Феодоровны. 5-го (17-го) декабря 1823 года состоялось миропомазание, и принцесса наречена Еленой Павловной.

После выхода и церковного парада 6-го (18-го) января 1824 года Император Александр, по обыкновению, уехал на некоторое время в Царское Село. "Бог даровал мне это место для моего успокоения, — говорил Александр, — здесь я удален от шума столицы, неизбежного этикета фамильного, и здесь я успеваю сделать в один день столько, сколько мне не удается сделать в городе во всю неделю". 12-го января Государь почувствовал после прогулки сильные приступы лихорадки, с жестокой головной болью; в тот же вечер Его Величество поспешил возвратиться в Зимний дворец. Оказалось, по исследованию Виллие и доктора Тарасова, что Император заболел горячкой с рожистым воспалением в левой ноге, и в течение трех недель состояние августейшего больного возбуждало серьезные опасения. Признано было необходимым печатать ежедневно бюллетени о болезни Императора. Общее положение больного стало удовлетворительнее только с 26-го января и с 1-го февраля он мог уже сидеть по нескольку часов в креслах. 7-го февраля из Варшавы прибыл Цесаревич Константин Павлович. Лейб-хирург Д. К. Тарасов был свидетелем их свидания и пишет по этому поводу следующее: "Цесаревич в полной форме своей, вбежав поспешно, упал на колени у дивана, и, залившись слезами, целовал Государя в губы, глаза и грудь и, наконец, склонясь к ногам Императора, лежавшим на диване, стал целовать больную ногу Его Величества. Эта сцена столь была трогательна, что и я не мог удержаться от слез, и поспешил выйти из комнаты, оставив обоих августейших братьев во взаимных объятьях и слезах". Ввиду болезненного состояния Государя, бракосочетание Великого Князя Михаила Павловича совершено было 8-го февраля; для этой цели в смежной с кабинетом Государя статс-секретарской комнате поставлена была походная церковь. Во время бракосочетания Император был одет в сюртуке и сидел в креслах в дверях кабинета, за занавесом.

22-го февраля, Александр в первый раз по выздоровлении выехал прогуляться в санях и, осмотрев только что оконченный цепной мост на Фонтанке, у Летнего сада, приказал открыть его для проезда. Народ повсюду с восторгом встречал Монарха, выздоровевшего после тяжкой и опасной болезни. На масленице Государь присутствовал на придворном маскараде и ежедневно почти выезжал верхом на развод и посещал разные общественные заведения; но тем не менее больная нога нуждалась еще долго в перевязке и тщательном уходе.

В начале 1824 года в Петербург возвратился из заграничного отпуска князь Волконский. Получив 12-го декабря 1823 года орден св. Андрея Первозванного при весьма милостивом рескрипте, Волконский рассчитывал снова вступить в исправление занимаемой им должности, но до этого не допустил граф Аракчеев, стоявший за своего ставленника, барона Дибича.

6-го (18-го) апреля 1824 года генерал-адъютант барон Дибич удостоился утверждения в должности начальника главного штаба Е. И. В.

Вскоре за тем граф Аракчеев осуществил еще другую перемену в личном составе высшей администрации и, при содействии митрополита Серафима, архимандрита новгородского Юрьева монастыря Фотия и Магницкого, удалил князя Голицына из министерства народного просвещения. Когда князь Голицын заметил непрочность своего положения, враждебные против него действия своих многочисленных недоброжелателей, то он просил Государя уволить его от всех занимаемых им должностей, и сказал: "Я чувствую, что на это пришла пора". — Но Александр перебил его словами: "И я, любезный князь, не раз уже хотел объясниться с вами чистосердечно. В самом деле, вверенное вам министерство как-то не удалось вам. Я думаю уволить вас от звания министра, упразднить сложное министерство; но принять вашу отставку никогда не соглашусь. — Вы останетесь при мне, вернейший друг всего моего семейства, и, кроме того, я прошу вас оставить за собой звание члена Государственного Совета и главное управление почтовым департаментом. Таким образом дела пойдут по старому и я не лишусь вашей близости, ваших советов". 15-го (27-го) мая 1824 года последовал указ, которым князь А. Н. Голицын увольнялся от должности министра духовных дел и народного просвещения с назначением главноначальствующим над почтовым департаментом. Из департамента духовных дел были изъяты дела православного исповедания, и он восстановлен в значении, присвоенном ему в 1810 году. Князь Голицын уволен также от президентства в российском Библейском обществе и на его место назначен митрополит Серафим. По делам синодальным доклады обер-прокурора должны были восходить до Государя через графа Аракчеева. "Он явился, раб Божий, за св. веру и церковь, яко Георгий Победоносец", писал Фотий, восторгаясь по поводу участия, принятого графом Аракчеевым в деле о пресечении несчастья, проводимого богопротивным министром. На место князя Голицына 15-го же мая 1824 года назначен адмирал Шишков, под названием министра народного просвещения и главноуправляющего духовными делами иностранных исповеданий.

Осенью 1824 года Государь предпринял большое путешествие в восточные области Европейской России. 16-го (28-го) августа последовал выезд из Царского Села в Пензу, минуя Москву. В Пензе Государь произвел смотр 2-му пехотному корпусу и остался вполне доволен состоянием этих войск. После удачного маневра, губернатор Ф. Н. Лубяновский, заметив на лице Государя усталость, осмелился сказать, что Империя должна сетовать на Его Величество. — "За что?" — "Не изволите беречь себя". — "Хочешь сказать, что я устал? Нельзя смотреть на войска наши без удовольствия: люди добрые, верные и отлично образованы; немало и славы мы им добыли. Славы для России довольно: больше не нужно; ошибется, кто больше пожелает. Но когда подумаю, как мало еще сделано внутри государства, то эта мысль ложится мне на сердце, как десятипудовая гиря".

После Пензы Император Александр посетил Симбирск, Самару, Оренбург, Уфу, Златоустовские заводы, Екатеринбург, Пермь, Вятку, Вологду, и оттуда через Боровичи и Новгород возвратился 24-го октября в Царское Село. Едва успев отдохнуть после столь продолжительного путешествия, Государь был свидетелем ужасного бедствия, постигшего Петербург — наводнения 7-го (19-го) ноября 1824 года, напоминавшего собою, но в более ужасающей степени, наводнение 1777 года. Император был глубоко потрясен этим бедствием и считал его в своем мрачном настроении наказанием за грехи. Едва вода на столько спала, что можно было проехать по улицам, Александр отправился в Галерную. Тут страшная картина разрушения предстала перед ним. Видимо пораженный, он остановился и вышел из экипажа; несколько минут стоял он, не произнося ни слова; слезы текли по щекам; народ обступил его с воплем и рыданием: "За наши грехи Бог нас карает", — сказал кто-то из толпы. "Нет, за мои!" — отвечал с грустью Государь и сам начал распоряжаться о временном приюте и пособии для пострадавших.

На другой день, 8-го ноября, граф Аракчеев писал Императору Александру: "Я не мог спать всю ночь, зная ваше душевное расположение, а потому и уверен сам в себе, сколь много Ваше Величество страдаете теперь о вчерашнем несчастии. Но Бог, конечно, иногда посылает подобные несчастья и для того, чтобы избранные его могли еще более показать страдательное свое попечение к несчастным. Ваше Величество, конечно, употребите оное в настоящее действие. Для сего надобны деньги, и деньги неотлагательные, для подания помощи беднейшим, а не богатым. Подданные ваши должны вам помогать; а потому осмеливаюсь представить вам мои мысли. — Вашим, Батюшка, благоразумным распоряжением с моими малыми трудами составлен довольно знатный капитал военного поселения. Я, по званию своему, не требовал из оного даже столовых себе денег. Ныне испрашиваю в награду себе отделить из оного капитала один миллион на пособие беднейшим людям. За что, конечно, Бог поможет делу сему с пользой для отечества и славой Вашего Величества, еще лучшим образом в исполнении своем продолжаться. Учредите, Батюшка, комитет из сострадательных людей, дабы они немедленно занялись помощью беднейшим людям. Они будут прославлять ваше имя; а я, слыша оное, буду иметь лучшее на свете сем удовольствие". В тот же день Император Александр отвечал графу Аракчееву: "Мы совершенно сошлись мыслями, любезный Алексей Андреевич! А твое письмо несказанно меня утешило, ибо нельзя мне не сокрушаться душевно о вчерашнем несчастии, особливо же о погибших и оплакивающих их родных. Завтра побывай у меня, дабы все устроить. Навек искренно тебя любящий".

Немедленно учрежден был особый комитет для пособия разоренным наводнением жителям столицы, под председательством князя Алексея Борисовича Куракина. Назначены были военными губернаторами генерал-адъютанты: Депрерадович — в Выборгскую часть, граф Комаровский — на Петербургскую сторону и Бенкендорф — на Васильевский остров. Сам Государь, призвав их к себе, 8-го ноября, объявил им свою волю: "Подать самую скорую и деятельную помощь несчастным, пострадавшим от ужасного происшествия". Граф Комаровский, описывая прием, сделанный ему и прочим военным губернаторам, говорит, что у Государя заметны были слезы на глазах. "Я уверен, что вы разделяете мои чувства сострадания, — продолжал Александр, — вот вам инструкция, наскоро составленная, сердца ваши ее дополнят. Поезжайте отсюда прямо к министру финансов, который имеет повеление выдать каждому из вас по сто тысяч рублей на первый случай". По свидетельству графа Комаровского, Государь говорил "с таким чувствительным красноречием, что мы сами были чрезмерно тронуты". Александр лично посещал наиболее пострадавшие части города; передавая свои впечатления, он сказал: "Я бывал в кровопролитных сражениях, видал места после баталий, покрытые бездушными трупами, слыхал стоны раненых, но это неизбежный жребий войны; а тут увидел людей вдруг, так сказать, осиротевших, лишившихся в одну минуту всего, что для них было любезнее в жизни; это ни с чем не может сравниться".

Вскоре Императора Александра постигло новое сердечное огорчение: 20-го ноября 1824 года скончался командующий гвардейским корпусом Ф. П. Уваров. Он пользовался особенным доверием и любовью Государя с 1801 года и был назначен генерал-адъютантом вскоре после кончины Императора Павла. 12-го декабря 1824 года командующим гвардейским корпусом назначен генерал Воинов.

"Здесь все печально или уныло, — пишет Карамзин 23-го ноября И. И. Дмитриеву. — Мы здесь уже около недели и в беспокойстве о здоровье Императрицы Елисаветы Алексеевны, которая от простуды имела сильный кашель и жар. Я видел Государя в великом беспокойстве и в скорби трогательной".

С этого времени Император Александр сделался еще мрачнее обыкновенного и обнаружил еще большую склонность к уединению. Сведения, получавшиеся Государем относительно все большего распространения среди армии тайных обществ, угрожавших потрясти весь государственный строй Империи, должны были навести его на грустные размышления. Об этом свидетельствует собственноручная записка Александра, относящаяся к 1824 году и найденная в кабинете после его кончины: "Есть слухи, что пагубный дух вольномыслия или либерализма разлит или, по крайней мере, сильно уже разливается и между войсками; что в обеих армиях, равно как и в отдельных корпусах, есть по разным местам тайные общества или клубы, которые имеют притом секретных миссионеров для распространения своей партии. Ермолов, Раевский, Киселев, Михаил Орлов, Дмитрий Столыпин и многие другие из генералов, полковников, полковых командиров; сверх сего большая часть разных штаб и обер-офицеров".

4-го (16-го) сентября 1824 года скончался Людовик ХVІІІ. Император Александр назначил князя Волконского чрезвычайным послом в Париж для поздравления Карла X с восшествием на престол. При этом случае Государь сказал князю Волконскому: "Избрав тебя в посольство, я полагал, что тебе, который два раза вводил в Париж войска с оружием в руках, приятно будет быть там в третий раз — мирным послом". Князь Волконский выехал из Петербурга 3-го (15-го) декабря и присутствовал на коронации Карла X, которая состоялась 17-го (29-го) мая 1825г., в Реймсе.

Настал роковой 1825 год.

В новый год Император Александр почтил отсутствовавшего в военных поселениях графа Аракчеева следующими милостивыми строками: "Не хочу я провести нового года не поздравив тебя, любезный Алексей Андреевич, и не пожелав тебе всяких благополучий на сей начинающийся год, или, лучше сказать, не испросив на тебя истинного благословения Божия". 3-го января граф Аракчеев выразил Государю "нелицемерную христианскую благодарность" за внимание, которое обновляет притупляющиеся его силы и делает еще полезным работником. Донося по обыкновению, что в военных поселениях все благополучно, смирно и тихо, граф Аракчеев присовокупляет: "сия огромная машина требует сильного труда и крепкого здоровья".

Государь полагал после Пасхи отправиться в Варшаву, по случаю открытия третьего польского сейма 1-го (13-го) мая. Ввиду предстоявшего сейма 3-го (15-го) февраля издан дополнительный акт к конституционной хартии Царства Польского.

4-го (16-го) апреля, во время сильнейшей весенней распутицы, Император Александр выехал из Царского Села и прибыл в Варшаву 15-го (27-го) апреля. Здесь начались смотры и маневры, и 1-го (13-го) мая последовало открытие сейма, продолжавшегося месяц. Упомянув в произнесенной тогда речи о дополнительном акте, к польской конституции, Государь сказал: "Pour affermir, mon ouvrage, en assurer la durée, et vous garantir la jouissance paisible des fruits que l'on en attend, j'ai ajouté un article à la loi fondamentale du royaume. Cette mesure, qui prévient toute nécessité d'exercer de l'influence sur le choix des diétines et sur vos délibérations, prouve la part que je prends à l'affermissement de votre acte constitutionnel. C'est le seul but que je me suis proposé d'atteindre en adoptant cette mesure; et les Polonais, j'en ai la ferme confiance, sauront apprécier ce but, et le moyen que j'ai employé pour y parvenir".

Император Александр остался на этот раз вполне доволен совещаниями представителей царства, о которых ему представляли ежедневно протоколы.

2-го (14-го) июня, Александр выехал из Варшавы и через Ковну, Ригу и Ревель возвратился, 13-го (25-го) июня, в Царское Село. Однако Государь не долго оставался в Петербурге; вскоре доктора признали для Императрицы Елисаветы Алексеевны пребывание в южном климате настоятельно необходимым и для этой цели избрали Таганрог. Император Александр решил также предпринять поездку на юг России, в Крым, на Кавказ, а затем даже посетить Сибирь. Двор начал готовиться к продолжительному отсутствию из Петербурга, а князю Волконскому поручено сопровождать Императрицу в Таганрог.

Донос, полученный графом Аракчеевым, незадолго до отъезда Императора Александра, открыл правительству замыслы южного тайного общества, главные руководители которого принадлежали к составу второй армии. Донос прислан унтер-офицером 3-го Украинского полка Шервудом; он был вызван в Грузино, а затем доставлен в Петербург. Государь лично выслушал его сообщения, в присутствии графа Аракчеева, и приказал снабдить Шервуда всеми средствами к открытию злоумышленников. Вследствие полученных этим путем сведений, Император Александр отменил смотр, назначенный войскам второй армии у Белой Церкви.

Незадолго перед отъездом в Таганрог, Александр поручил князю Голицыну привести в порядок бумаги в своем кабинете. Во время этой работы завязался откровенный разговор, и князь Голицын, изъявляя несомненную надежду, что Государь возвратится в Петербург в полном здоровье, осмелился, однако, заметить, как неудобно акты, изменяющие порядок наследования престола, оставлять, при продолжительном отсутствии, не обнародованными и какая может произойти от того опасность в случае внезапного несчастья. Александр сперва, казалось, был поражен справедливостью замечаний Голицына; но после минутного молчания, указав рукой на небо, тихо сказал: "Remettons nous-en à Dieu. Il saura mieux ordonner les choses que nous autres faibles mortels".

28-го августа Карамзин имел последнюю беседу с Императором Александром и сказал ему: "Sire, vos années sont comptées. Vous n'avez plus rien à remettre, et Vous avez encore tant de choses à faire pour que la fin de Votre règne soit digne de son beau commencement". "Движением головы и милой улыбкой, — пишет Карамзин, — он изъявил согласие, прибавил и словами, что непременно все сделает: даст коренные законы России".

Императрица Елисавета Алексеевна отправилась в Таганрог 3-го (15-го) сентября. За два дня до ее отъезда, 1-го (13-го) сентября, Император Александр из Каменноостровского дворца поехал в Александро-Невскую лавру, где в начале пятого часа утра отслушал напутственный молебен, беседовал с схимником Алексием и затем отправился в дальнейший путь. Государя сопровождали генерал-адъютант Дибич и лейб-медик Виллие. 14-го (26-го) сентября Александр прибыл в Таганрог и встретил здесь 23-го сентября (5-го октября) Императрицу, благополучно совершившую переезд из Петербурга.

О своем путешествии Император Александр писал, 16-го (28-го) сентября, графу Аракчееву следующее: "Благодарю Бога, я достиг до моего назначения, любезный Алексей Андреевич, весьма благополучно и могу сказать даже приятно, ибо погода и дороги были весьма хороши. В Чугуеве я налюбовался успехами в построениях. Об фронтовой части не могу ничего сказать, ибо кроме развода и пешего смотра поселенных и пеших эскадронов и кантонистов, я ничего не видел. Здесь мое помещение мне довольно нравится. Воздух прекрасный, вид на море, жилье довольно хорошее; впрочем, надеюсь, что сам увидишь".

Но едва Александр отправил графу Аракчееву это письмо, как в Таганроге получено было известие о трагическом происшествии, совершившемся в Грузине. 10-го сентября дворовые люди убили домоправительницу Аракчеева, Настасью Минкину. 12-го сентября граф Аракчеев писал Императору Александру: "Случившееся со мной несчастье, потерянием верного друга, жившего у меня в доме 25 лет, здоровье и рассудок мой так расстроило и ослабило, что я одной смерти себе желаю и ищу, а потому и делами никакими не имею сил и соображения заниматься. Прощай, Батюшка, вспомни бывшего тебе слугу; друга моего зарезали ночью дворовые люди, и я не знаю еще, куда осиротевшую свою голову преклоню; но отсюда уеду". Но этим граф Аракчеев не ограничился; в такое тревожное время, названное им даже "бурным", этот "верный слуга" нашел для себя, однако, возможным, под впечатлением личного горя, самовольно передать командование поселенными войсками — генералу Эйлеру, а вверенные ему гражданские дела — статс-секретарю Муравьеву. В предписаниях этим двум лицам от 11-го сентября, такое распоряжение оправдывается одной и той же причиной, а именно: "по случившемуся со мной несчастью и тяжкому расстройству моего здоровья, так что я никакого соображения не могу делать по делам мне вверенным". Известие, сообщенное графом Аракчеевым, и распоряжения его крайне огорчили и встревожили Императора Александра. По свидетельству Дибича, Государь полагал, что убийство в Грузине совершено из ненависти к графу Аракчееву, для того чтобы его удалить от дел.

22-го сентября Император Александр поспешил ободрить и утешить графа Аракчеева и писал: "Твое положение, твоя печаль, крайне меня поразили. Даже мое собственное здоровье сильно оное почувствовало... Приезжай ко мне: у тебя нет друга, который бы тебя искреннее любил. Место здесь уединенное. Будешь ты жить, как ты сам расположишь. Беседа же с другом, разделяющим твою скорбь, несколько ее смягчит. Но заклинаю тебя всем, что есть свято, вспомни отечество, сколь служба твоя ему полезна, могу сказать необходима, а с отечеством и я неразлучен. Ты мне необходим... Вспомни, сколь многое тобой произведено, и сколь требует все оное довершения".

11-го (23-го) октября, Государь на несколько дней отправился в Землю Войска Донского и посетил Новочеркасск, Аксайскую станицу и Нахичевань. 15-го (27-го) октября Александр возвратился в Таганрог.

Между тем из южных поселений прибыл генерал граф Витт и сообщил Государю весьма важные сведения, как относительно последних замыслов тайных обществ, так и лиц, руководивших этим движением. Император приказал графу Витту продолжать открытия свои, и затем, в сопровождении генерала Дибича, отправился 27-го октября (8-го ноября) в Крым. Во время поездки по южному берегу, Императору Александру особенно понравилось местоположение Орианды; Государь купил ее и предполагал выстроить здесь дворец. "Я скоро переселюсь в Крым, — сказал Александр, — и буду жить частным человеком. Я отслужил 25 лет, и солдату в этот срок дают отставку.

Приближаясь к Севастополю, Александр, в 6 часов пополудни, верхом, совершенно один, в сопровождении только одного татарина, отправился без шинели, в мундире, в Георгиевский монастырь. К вечеру стало холодно, поднялся ветер; не подлежит сомнению, что здесь Государь простудился, и потому эту поездку следует признать исходной точкой поразившего его смертельного недуга. Прибыв в 8 часов вечера в Севастополь, Александр, против обыкновения, отказался от обеда и удалился в кабинет. Тем не менее, Государь произвел подробный осмотр флота, укреплений и посетил госпиталь и морские казармы; только 30-го октября, в Бахчисарае он признался Виллие, что страдает расстройством желудка. Затем, по прибытии в Мариуполь вечером 4-го (16-го) ноября, Государь потребовал к себе Виллие, который нашел его, по словам Тарасова, "в полном развитии лихорадочного сильного пароксизма". 5-го (17-го) ноябрн последовало возвращение в Таганрог. Виллие записал в своей памятной книжке: "La nuit mauvaise. Refus de médecine. Il me désole. Je crains que cette opiniâtreté n'ait des suites mauvaises un jour ou l'autre". 8-го (20-го) ноября Виллие определил болезнь: "febris gastrica biliosa". 10-гo (22-го) ноября Виллие пишет: "C'est depuis le huit que je remarque que quelque chose l'occupe plus que sa guérison et qui lui tourmente l'esprit. Il est plus mal aujourd'hui". Виллие не ошибся в своем предположении, что какие-то заботы смущают его ум. Действительно, сведения о заговоре отравляли последние дни жизни Государя. 10-го (22-го) ноября Александр сделал последние распоряжения по этому делу и приказал Дибичу отправить полковника л.-гв. Казачьего полка Николаева в Харьков, для содействия Шервуду в его розысках. 11-го (23-го) ноября Виллие записал: "Quand je lui parle de saignée et de purger, il est furieux, et ne daigne pas me parler". — 12-го (24-го) ноября: "Il n'y а pas de puissance humaine qui pourra rendre cet homme raisonnable. Je suis malheureux". — Замечательна отметка Виллие против 14-го (26-го) ноября: "Tout est bien mal, quoiqu'il n'а pas de délire. J'avais envie de donner l'acide muriatique dans la boisson, mais j'ai eu du refus comme à l'ordinaire. "Allez vous en". J'ai pleuré et le voyant il me' dit: "mon cher ami, j'espère que vous ne m'en voulez pas pour cela. J'ai mes raisons". 15-го (27-го) ноября Государь исповедался у протоиерея Федотова и причастился Св. Тайн, после того как Виллие возвестил ему в присутствии Императрицы: "sa dissolution prochaine". В заключение священник умолял Государя исполнить предписания врачей. Александр согласился. "Tout me paraît trop tard", пишет Виллие 16-го (28-го) ноября, и присовокупляет 18-го (30-го) ноября: "Aucune espérance pour sauver mon adorable maitre". При таком безнадежном положении Государя, находившимся при нем сановникам представился вопрос, кого следует признать преемником. О существовании акта, назначавшего Великого Князя Николая Павловича Наследником престола, при жизни Императора Александра, никто не знал, за исключением трех лиц: графа Аракчеева, князя А. Н. Голицына и архиепископа Филарета. К несчастью, ни один из них не находился в Таганроге. Князь Волконский обратился в присутствии генерала Дибича к Императрице Елисавете Алексеевне с вопросом, к кому, в случае несчастья, следует относиться начальнику главного штаба? "Разумеется, что в несчастном случае надобно будет относиться к Константину Павловичу", — ответила Императрица.

Мучительная агония продолжалась почти двенадцать часов. В четверг 19-го ноября (1-го декабря) 1825 года в 10 часов 50 минут, великий монарх испустил последний вздох. Императрица, не отходившая от августейшего больного, закрыла глаза его и, сложивши свой платок, подвязала ему подбородок, а затем удалилась в свои покои. Опочивший Император не открыл своего царственного завета и на смертном одре, а потому генерал-адъютант Дибич донес о печальном событии в Варшаву, Цесаревичу Константину Павловичу, как тому лицу, которое было теперь, по закону о престолонаследии, Императором Всероссийским. Тогда же Дибич написал об этом и в Петербург Императрице Марии Феодоровне, и в заключение своего письма прибавил: "с покорностью ожидаю повелений от нового нашего законного Государя Императора Константина Павловича".

В Варшаве роковое известие из Таганрога получено вечером 25-го ноября (7-го декабря). Цесаревич на другой день в письмах на имя Императрицы Марии Феодоровны и Великого Князя Николая Павловича подтвердил свое отречение от престола, последовавшее 2-го (14-го) февраля 1822 года, и признал Императором Великого Князя Николая Павловича. Между тем известие о постигшем Россию несчастии получено было в Петербурге 27-го ноября (9-го декабря) во время молебствия за здравие Государя в большой церкви Зимнего дворца. Великий Князь Николай Павлович тотчас присягнул Императору Константину и подписал присяжный лист. С этого дня между двумя братьями началась неслыханная в истории борьба "не о возобладании властью, а об отречении от нее". Междуцарствие окончилось только 14-го (26-го) декабря вступлением на престол Императора Николая Павловича. Когда Меттерних получил известие о кончине Императора Александра, он высказал мнение: "Ou je me trompe fort, ou bien l'histoire de Russie va commencer Jà où vient de finir le roman".

20-го ноября происходило в Таганроге вскрытие и бальзамирование тела Императора Александра. Вскрытие подтвердило, как пишет Виллие, все, что он сказал а priori. "О если бы он был сговорчив и послушен, — прибавляет Виллие, — эта операция не происходила бы здесь".

В протоколе о вскрытии тела сказано: "Сие анатомическое исследование очевидно доказывает, что августейший наш Монарх был одержим острой болезнью, коей первоначально была поражена печень и прочие, к отделению желчи служащие органы; болезнь сия в продолжении своем постепенно перешла в жестокую горячку с приливом крови в мозговые сосуды и последующим затем отделением и накоплением сукровичной влаги в полостях мозга, и было наконец причиною самой смерти Е. И. В.". (Госуд. Архив. Разряд III, № 29). Протокол подписан девятью докторами и засвидетельствован генерал-адъютантом Чернышевым, прибывшим в Таганрог незадолго до кончины Императора Александра.

11-го (23-го) декабря тело Императора Александра было перенесено из дворца в церковь греческого Александровского монастыря. 29-го декабря 1825 года (10-го января 1826 года) печальная процессия двинулась из Таганрога через Харьков, Курск, Орел, Тулу в Москву. На козлах печальной колесницы сидел лейб-кучер покойного Государя Илья Байков. Шествием распоряжался, по желанию Императрицы Елисаветы Алексеевны, генерал-адъютант граф Орлов-Денисов. В первопрестольную столицу тело прибыло 3-го (15-го) февраля 1826 года и поставлено было в Архангельском соборе, посреди гробниц царей русских. 4-го (16-го) февраля шествие направилось через Тверь и Новгород к Петербургу. Императрица Мария Феодоровна встретила 26-го февраля тело Императора Александра в Тосне. Лейб-медик Виллие послан был Государем, чтобы осмотреть тело покойного Императора. Виллие исполнил это поручение в Бабине, 26-го февраля, и донес, что "не нашел ни малейшего признака химического разложения и тело находится в совершенной сохранности". 28-го февраля (11-го марта) Император Николай из Царского Села выехал верхом на встречу печальному шествию; Государя сопровождали: Великий Князь Михаил Павлович, принц Вильгельм Прусский и принц Оранский. В Царском Селе гроб был внесен в дворцовую церковь. По окончании панихиды все присутствовавшие удалились из церкви; осталась одна императорская фамилия. Тогда вскрыли гроб. При этом присутствовал также принц Вильгельм, бывший в последствии германским императором; по его рассказу, Императрица Мария Феодоровна несколько раз целовала руку усопшего и говорила: "Oui, c'est mon cher fils, mon cher Alexandre, ah! comme il а maigri". Трижды возвращалась она и подходила к телу. Принц был глубоко потрясен видом усопшего Императора.

5-го (17-го) марта тело Императора Александра перевезено было в Чесменскую дворцовую церковь; здесь тело переложено генерал-адъютантами покойного Государя в новый парадный гроб. 6-го (18-го) марта печальное шествие продолжало путь в Петербург, в Казанский собор. Здесь, закрытый уже гроб Императора был выставлен на поклонение народу в продолжение семи дней. Затем 13-го (25-го) марта 1826 года, в 11 часов, во время сильной метели, тело перевезено в Петропавловский собор; шествие направилось по Невскому, Большой Садовой, Царицыну лугу, через Троицкий мост. В тот же день происходило отпевание и погребение.

Личность Императора Александра во многих отношениях представляется исключительной. Близко знавший его Карамзин, в посмертной оценке своей Государя, выражается так: "Я любил его искренно и нежно, иногда негодовал, досадовал на Монарха, и все любил человека, красу человечества своим великодушием, милосердием, незлобием редким". Правление его, "ознаменованное делами беспримерной славы для отечества, во веки веков будет сиять в наших и всемирных летописях: царствование спасителя России, избавителя Европы, благотворителя побежденных, умирителя народов, друга правды и человечества".

Действительно, Император Александр, принимавший столь славное и выдающееся участие в достопамятных событиях, сопровождавших его царствование, оставил по себе великое имя и положил неизгладимую печать свою на европейскую летопись начала XIX века. Обширные земельные приобретения, приблизившие Россию к ее естественным границам и совершившиеся под его правлением, пожар Москвы и страшное поражение французской армии в 1812 году, освобождение Германии и падение Наполеона — все это дает характер поражающего величия и вместе с тем увлекательного интереса его царствованию. Александр научился государственной мудрости и политической твердости в наиболее надежной для всякого человека школе — школе бедствия. Если он сначала увлекся, быть может, слишком легко обаянием гения Наполеона и подчинился его могуществу, перед которым трепетала вся Европа, то впоследствии, решившись поднять против него оружие, с изумительной твердостью отстоял целость России и сверг с престола своего гениального противника. Без твердости и решимости Александра коалиция не раз расстроилась бы и распалась на части. С того самого дня, как Наполеон перешел Неман, Александр остался неизменно верным выраженной им мысли: "Наполеон или я, я или он, но вместе мы не можем царствовать". Эта мысль не покидала Государя в печальное время, когда Империя его дымилась в крови Бородинского побоища, равно и тогда, когда на высотах Монмартра предписывал он законы покоренному миру. Но если немного героев превзошли его блеском своих побед, то никто не сравнился с ним в беспримерной умеренности, с какой он воспользовался своей властью, и никто не превзошел его в милосердии, с каким он в минуту торжества удерживал подъятый меч правосудия. Он среди европейских держав явился представителем нового могущества, доселе не встречавшегося в летописях мира — могущества, предписавшего себе закон: не разрушать, но спасать и хранить. Уступая Наполеону в гении, Александр превосходил его в великодушии; тот и другой покорили мир, но один Александр умел побеждать самого себя.

Обращаясь к оценке влияния Императора Александра на ход внутренних дел Империи, нельзя не остановиться с благоговейной благодарностью пред исполненными возвышенных стремлений начинаниями первых годов его царствования. Проникнутый сознанием своей неприготовленности к многотрудным, возложенным на него Провидением обязанностям, под впечатлением тех несчастий, в кои непродуманные, поспешные, единолично внушенные решения повергли отечество в предшествовавшее царствование, Император Александр положил основание тем государственным совещательным учреждениям, кои в истории законодательства и управления России в XIX столетии занимают видное место. Многие его просвещенные, всегда на любви к человечеству основанные предположения не достигли желаемого осуществления. Убедившись, что грубые нравы, невежество, административные неурядицы не могут быть переработаны так скоро, как бы ему того хотелось, согласно его широким, но подчас мечтательным планам, он отказался от некоторых реформ, которые перед тем признавал необходимыми для преуспевания России — отказался, быть может, отчасти потому, что, как пишет современник, "они требовали систематической твердой политики, не смущающейся ни трудностями, ни первоначальными неудачами". Но при оценке этой стороны деятельности Александра І нельзя упустить из виду и того, что Империя в то время не вполне была готова для принятия тех высоких предположений об улучшениях всякого рода, к которым он не раз в своей жизни склонялся; общественная среда и народ были еще слишком неразвиты, чтобы следовать и оценить по достоинству его просвещенную заботливость о всеобщем благе. Александр имел огорчение видеть, как его гуманные стремления не достигали до желаемой цели и как людская злоба, коварство, сословный эгоизм и невежество препятствовали осуществлению самых доброжелательных предположений, клонившихся к улучшению государственного строя.

Люди, подвергавшие оценке нравственный характер Императора Александра, нередко обвиняли его в двуличии. Но если принять в соображение, что почти вся жизнь его прошла в борьбе стремлений, вложенных в него ХVІІІ столетием, с тяготевшими над Европой ужасами революции и обычных ее последствий, военного деспотизма и усиленной реакции, то сделается весьма понятной, особливо для людей, недовольно оценивающих затруднительные обстоятельства, среди которых приходилось действовать Императору Александру, некоторая двойственность в проявлении им своей воли. Несомненно то, что во всяком проявлении этой воли всегда замечалась безмерная доброта, искреннее, истинно человеческое чувство, неомрачаемое личным самолюбием, тщеславием, гордыней, от коих так редко оберегаются люди, поставленные даже в наивысшие положения. Вот почему при получении известия о смерти Императора, так единодушно раздался возглас: "наш ангел на небесах". Нельзя было противиться очарованию, его неизменно любезного обхождения; свойственная ему привлекательная застенчивость соединялась в нем с глубоким монархическим самосознанием, которое не препятствовало ему, однако, воспринимать с увлечением великие идеи, потрясавшие собой в то время мир. Сперанский справедливо заметил: "Будь человек с каменным сердцем, и тот не устоит против обращения Государя — это сущий прельститель".

Весьма понятно, что после тягостных и трагических событий, пережитых Императором Александром, в последние годы его царствования, нравственное его состояние во многом изменилось, и настроение это выразилось и в ходе политической его деятельности. Перемену эту довольно метко очерчивает в 1829 году Лагарп, столь близко знавший своего царственного воспитанника:

"Неустрашимый среди опасности, Александр ненавидел войну. Знакомый основательно с существовавшими злоупотреблениями, с неудовольствием народов, он надеялся, что в течение продолжительного мира, потребность которого всюду чувствовалась, европейские правительства, сознав необходимость приступить к реформам, требуемым веком, займутся ими серьезно. Для достижения этой цели требовалось полное спокойствие и так как благодаря переворотам, которые следовали, один за другим, почти в течение тридцати лет, прежние идеи порядка и подчинения, по-видимому, значительно ослабли, то Александр полагал возможным заменить их торжественным призывом к религии. Не подлежит сомнению, что со стороны этого монарха подобный призыв представлял одно излияние его благородного сердца. Но гений зла скоро овладел его филантропическими мыслями и обратил их против него самого. Собранная на равнине Вертю стопятидесятитысячная русская армия, готовая к действию, поразила ужасом европейскую дипломатию, присутствовавшую при этом величественном зрелище; но ее не столько устрашили громадные военные силы великой Империи, как невидимое нравственное могущество, проистекавшее от великодушия и всем известных правил Монарха, располагавшего этими силами. Действительно, в это время взгляды всех угнетенных от севера до юга, от востока до запада обращались к Александру І; но с этого момента начался работавший в тайне заговор, имевший целью лишить Александра этого опасного нравственного могущества, благодаря которому все друзья просвещения и человечества, большинство людей добра, становились его союзниками. Расположенный, вследствие врожденной умеренности, ко всякому соглашению которое могло бы успокоить тех, которые опасались преобладания его личного влияния, и желал во что бы то ни стало рассеять страх, который притворно высказывался, Александр согласился учредить ареопаг, в котором большинством голосов принимались меры, имевшие целью поддержание всеобщего спокойствия. Гений зла тотчас воспользовался выгодой, которую можно было извлечь из этого великодушного отречения со стороны Александра от принадлежавшего ему преобладающего влияния. Благодаря плачевному направлению, которое удалось таким образом придать вообще ходу дел во всех государствах, доверие народов было поколеблено, и великодушный Монарх, который своими деяниями в полной мере заслуживал это доверие, увидел его исчезновение, сопровождаемое нечестивыми рукоплесканиями врагов славы России, осмелившихся, к тому же, приписывать всемогущей воле Государя самые непопулярные меры, которые они внушали своим ареопагам".

В последние годы царствования Александра I такое отступление его личности на второй план повторилось и в сфере внутреннего управления, но здесь выступил не дипломатический ареопаг, а тусклая фигура сурового временщика, заслонившего собой усталого и разочарованного царственного труженика. Эта предсмертная тень, наброшенная на привлекательный облик Александра, исчезла в момент его смерти. В памяти потомства он навсегда будет монархом, искренно любившим добро, трудившимся неустанно с полным самопожертвованием на пользу отечества, выведшим Россию из беспримерно тяжелых обстоятельств, оставившим в истории ее памятные следы своего царствования.

H. Шильдер.

1) Дела Архивов: Государственного, Министерства Иностранных Дел и Военно-Ученого.

2) История царствования Императора Александра І и России в его время. М. И. Богдановича. 6 томов. С.-Петербург. 1869—1871.

3) Граф Блудов и его время (царствование Императора Александра I). Евгр. Ковалевского. С.-Петербург. 1866.

4) Общественное движение в России при Александре І. А. Н. Пыпина. С.-Петербург. 1885. (Изд. 2).

5) Российское Библейское Общество 1812—1826. А. Н. Пыпина. "Вестник Европы" 1868 года.

6) Русские отношения Бентама. А. Н. Пыпина. "Вестник Европы" 1869 года.

7) Г-жа Крюднер. А. Н. Пыпина. "Вестник Европы". 1869.

8) Император Александр I. Политика. Дипломатия. Сергея Соловьева. С.-Петербург. 1877.

9) О жизни протоиерея A. А.Самборского. С.-Петербург.1888.

10) Императрица Мария Феодоровна (1759—1828). Е. С. Шумигорского, том 1-й. С.-Петербург. 1892.

11) Цесаревич Павел Петрович (1754—1796). Дмитрия Кобеко. С.-Петербург. 1887. (Издание третье).

12) Дух венценосных супругов в Бозе почивающих Императора Александра І и Императрицы Елисаветы. Николая Данилевского. Москва. 1829.

13) Таганрог. Николая Данилевского. Москва. 1829.

14) Последние дни жизни незабвенного монарха Александра І. Издано Иваном Заикиным. С.-Петербург. 1827.

15) Биография Императора Александра І. Николая Греча. С.-Петербург. 1835.

16) История жизни и царствования Александра І. Сергея Глинки. Москва. 1828.

17) Воспоминания о Императрице Елисавете Алексеевне. Сергея Глинки. Москва. 1827.

18) Характеристика Императора Александра І. Ф. А. Терновского. Киев. 1878.

19) Сборник Императорского Русского Исторического Общества: Дипломатические сношения России с Францией 1800—1808 гг. Тома 70-й, 77-й, 82-й, 88-й. Политическая переписка Наполеона І с генералом Савари 1807 года, том 83-й. Посольство графа П. А. Толстого в Париже в 1807 и 1808 гг., т. 89-й. Бумаги графа А. А. Закревского, тома 73-й и 78-й. Переписка герцога Ришелье, том 54-й. Донесения А. И. Чернышева, князя Куракина, барона Сухтелена и проч., том 21-й. Письма Императора Александра І и других особ царствующего дома к Ф. Ц. Лагарпу, том 5-й. Записка Д. П. Трощинского о министерствах. Записка графа Каподистрии о его служебной деятельности. том 3-й. Дипломатические сношения между Россией и Швецией в первые годы царствования Александра І, том 2-й.

20) Император Александр в Риге, 24-го, 25-го и 26-го мая 1802 года. С.-Петербург. 1802.

21) Журнал посещения Москвы Е. И. В. Александром I в 1809 году. Москва. 1810.

22) Russland unter Alexander dem Ersten. von Heinrich Storch. 4 Bände. St.-Petersburg und Leipzig. 1804.

23) Vie d'Alexandre I par A. Egron. Paris. 1826.

24) Histoire d'Alexandre I. 2 v. par A. Rabbe. Paris. 1826.

25) Mémoires historiques sur l'Empereur et la Cour de Russie, par la comtesse de Choiseul-Gouffier. Paris. 1829.

26) Histoire intime de la Russie sous les Empereurs Alexandre et Nicolas par Schnitzler. 2 v. Paris. 1847.

27) Alexandre I et Napoléon 1801—1812, par S. Tatistcheff. Paris. 1891.

28) Napoléon et Alexandre I. L'alliance russe sous le premier Empire par Albert Vandal. 2 v. Paris. 1891—1892.

29) La Russie et les Russes par N. Tourgueneff. 3 v. Paris. 1847.

30) Mémoires de la comtesse Edling (née Stourdza). Moscou. 1888.

31) Notice sur Alexandre par Empaytaz. Genève. 1840. (2-de édition).

32) Vie de Madame de Krudener, par Charles Eynard. 2 v. Paris. 1849.

{Половцов}