Брюсов, Валерий Яковлевич

— талантливый поэт. Род. в 1873 г. в московской купеческой интеллигентной семье. Дед по матери (см. "Рус. Архив", 1903, I, 437) писал стихи, драмы, повести; отец печатал стихи в мелких изданиях. Окончил курс в Московском университете по историко-филологическому факультету. Как поэт, выступил в 1894 г. в сборниках "Русские Символисты". С тех пор напечатал отдельными книжками и брошюрами: "Поль Верлен. Романсы без слов. Перевод" (М., 1894), "Chefs d'oeuvre. Сборник" стихотворений" (М., 1895, 2-е доп. изд., М., 1896), "Me eum esse. Новая книга стихов" (М., 1897), "О искусстве. Статьи" (М., 1899), "Tertia Vigilia. Книга новых стихов" (М., 1900), "Urbi et orbi. Новые стихи" (М., 1903). Под редакцией Б., с его предисловиями и примеч., изданы Московским книгоиздательством "Скорпион": "Александр Добролюбов. Собрание стихов" (М., 1900); А. Л. Миропольский, "Лествица" (М., 1903), "Письма Пушкина и к Пушкину. Новые материалы" (М., 1903). Критические, историко-литературные и библиографические этюды и рецензии Б. помещал в "Русском Архиве", "Ежемесячных Сочинениях", "Мире искусства", "Новом Пути" и др. (частью под псевдонимом Аврелий). В 1900—1903 гг. был секретарем редакции "Русского Архива"; с 1903 г. принимал деятельное участие в "Новом Пути", где, между прочим, писал политические обозрения (националистически-консервативной окраски). Принимает ближайшее участие в редактировании Московского критического журнала "Весы" и декадентских альманахов "Северные Цветы". В последние годы (1902, и след.) помещает в лондонском "Athenaeum'е" и фр. журнале "Le Beffroi" годовые обзоры русской литературы. Б. — один из наиболее ярких представителей русского "декадентства" в тот период, когда оно задалось целью во что бы то ни стало обратить на себя внимание. Это особенно удалось Б. Первый крошечный сборничек его стихотворений не только называется "Chefs d'oeuvre", но в предисловии, сверх того, прямо заявляется: "Печатая свою книгу в наши дни, я не жду ей правильной оценки ни от критики, ни от публики. Не современникам и даже не человечеству завещаю я эту книгу, а вечности и искусству". Своеобразную известность приобрело стихотворение: "Тень несозданных созданий колыхается во сне, словно лопасти латаний на эмалевой стене. Фиолетовые руки на эмалевой стене полусонно чертят звуки в звонко-звучной тишине. И прозрачные киоски в звонко-звучной глубине вырастают точно блестки при лазоревой луне. Всходит месяц обнаженный при лазоревой луне" и т. д. Всего прочнее к литературному имени Б. пристало однострочное (!) стихотворение ("Рус. Символисты", вып. III):

О, закрой свои бледные ноги.

Гомерический хохот, вызванный этой выходкой, сразу похоронил "новые течения", поскольку они сводились к литературному ломанью. Однако, критика не проглядела в юном декаденте и проблесков настоящего дарования. В числе благожелательных его критиков был Влад. Соловьев, написавший остроумнейшую рецензию-пародию на первые продукты русского декадентства. Постепенно самовлюбленность и стремление выкидывать литературные коленца улеглись в Б. Вышедший в 1900 г. сборник стихотворений "Tertia Vigilia" посвящает сборникам "Рус. Символисты" такие воспоминания: "Мне помнятся и книги эти как в полусне недавний день, мы были дерзки, были дети, нам все казалось в ярком свете. Теперь в душе и тишь и тень. Далека первая ступень. Пять беглых лет как пять столетий". В сборнике есть еще следы прежних напускных настроений. Посвящение книги Бальмонту гласит: "Сильному от сильного"; в особом стихотворении "К портрету К. Д. Бальмонта" поэт наружность своего друга и учителя характеризует так: "Угрюмый облик, каторжника взор", а внутренне аттестует и того лучше: "Но я в тебе люблю — что весь ты ложь". Ко всеобщему сведению сообщается: "Поклоняются мне многие в часы вечерние"; "Женщины, лаская меня, трепетали от счастия" и т. д. Имеются затем стихотворные ребусы, простому уму совершенно недоступные: "Люблю дома, не скалы, ах, книги краше роз! Но милы мне кристаллы и жалы тонких ос". В общем, однако, в книге уже определенно обозначается несомненно талантливая индивидуальность поэта. Порывы поэтической безотчетности, которые так характеризуют главу новой школы — Бальмонта, ему чужды. В неудачных его стихах много надуманности, в удачных — стройности. По общему складу своего спокойно-созерцательного писательского темперамента, Б. — чистейший классик; являясь головным проповедником символизма, он с этим неоромантическим и мистическим течением душевного сродства не имеет. В "Tertia Vigilia" источники вдохновения по преимуществу книжные: скифы, ассирийский царь Ассаргадон, Рамсес, Орфей, Кассандра, Александр Великий, Амалтея, Клеопатра, Данте, Баязет, викинги, свойства металлов (!), Большая Медведица и т. д. При всей своей искусственности, темы эти, видимо, захватывают поэта. Оригинальною и совсем не декадентскою чертою "Tertia Vigilia" является, отчасти навеянная Верхарном, любовь в городу. Воспевается городская жизнь в ее целом, даже электрические конки, как "вольные челны шумящих и строгих столиц", сеть телеграфных проволок, сложенный в кучи снег. Улица полна для поэта символического значения; в стенах домов он видит "думы племен охладелых"; весною ему кажется, что "даль улицы исполнена теней. Вдали, вблизи — все мне твердить о смене: и стаи птиц, кружащих над крестом, и ручеек, звеня, бегущий в пене, и женщина с огромным животом". Общее настроение очень бодрое. Поэт полон веры в грядущее ("Рассеется при свете сон тюрьмы и мир дойдет к предсказанному раю") и в роль своего поколения: "Нам чуждо сомненье, нам трепет неведом, мы гребень встающей волны". Во втором, наиболее значительном сборнике: "Urbi et orbi" бодрости гораздо меньше. "Уверенности прежней в душе упорной нет"; появляются совсем новые мотивы — сознание одиночества, горькое чувство по поводу того, что всех нас ждет забвение, признание, что "лишь растет презрение и к людям, и к себе". Одно стихотворение так и названо "L'ennui de vivre"; наконец поэт заявляет, что все ему надоело, не исключая самого себя. Под влиянием усталости от прежних искусственных настроений, он все больше начинает интересоваться реальною действительностью: "Здравствуй жизни повседневной грубо кованная речь. Я хочу изведать тайны жизни мудрой и простой. Все пути необычайны, путь труда, как путь иной". В нем все растет уже обозначившаяся в "Tertia Vigilia" любовь к городу, интерес даже в газовым фонарям, к дыму труб и т. д. Не по-"декадентски" он присматривается к городской тяготе и нужде и весьма своеобразно отзывается на нее: вызывая, напр., ангела с неба, он заставляет его помогать мальчику, который "из сил выбивается, бочку на горку не втащит никак". Любой сборник "гражданских" мотивов могло бы украсить прекрасное стихотворение-диалог "Каменщик": "Каменщик, каменщик, в фартуке белом, что ты там строишь? Кому? — Эй, не мешай нам, мы заняты делом, строим мы, строим тюрьму. — Каменщик, каменщик, с верной лопатой, кто же в ней будет рыдать? — Верно, не ты и не твой брат, богатый. Незачем вам воровать. — Каменщик, каменщик, долгие ночи кто ж проведет в ней без сна? — Может быть, сын мой, такой же рабочий. Тем наша доля полна. — Каменщик, каменщик, вспомнит пожалуй тех он, кто нес кирпичи. — Эй, берегись, под лесами не балуй... знаем все сами, молчи". В связи с интересом к городскому быту очень оригинально разработана Б. народно-городская и фабричная песня — так называемая "частушка". В "Urbi et orbi" есть целый отдел: "Песни", обративший на себя особенное внимание критики, частью приветливо, частью весьма сурово отнесшейся к этим "песням" как к фальсификации. "Песни" написаны во внешнелубочной форме: "Как пойду я по бульвару, погляжу на эту пару, подарил он ей цветок — темно-синий василек"; но именно эта внешняя лубочность придает "Песням" жизненный отпечаток. Фабричный, поющий: "И каждую ночь регулярно я здесь под окошком стою, и сердце мое благодарно, что видит лампадку твою", говорит именно тем языком, каким он выражается в жизни, — и это его нежности придает особенную трогательность. Есть в "Песнях" вещи действительно фальсифицированные, вроде казенно-патриотической "Солдатской", но есть и вещи замечательно-стильные и колоритные (напр. мнимо-"Веселая" песня обитательницы дома "с красненьким фонариком"). Но столь же характерен для сборника и ряд сгущенных особенностей "модернизма", начиная с претенциознейшего самообожания ("И девы и юноши встали, встречая, венчая меня, как царя"), с навеянных Беклином мифологических услад ("Повлекут меня с собой к играм рыжие силены; мы натешимся с козой, где лужайку сжали стены") и кончая надуманною эротоманией. Целый большой отдел "Баллад" основан на ухищренном и каком-то точно заказном сладострастии всех сортов. Другой большой отдел, "Элегии", тоже весь посвящен очень сгущенной эротике, но с оттенком новым. Это эротика уже не торжествующая и вызывающая, а покаянная, что, впрочем, весьма мало отражается на самом содержании рисуемых соблазнительных картин. Новой чертой является здесь стремление освободиться от прежнего декадентского щеголянья утонченной развращенностью. Страсть возводится здесь в своего рода религиозное таинство, для которого весь "мир как храм". В характерном стихотворении "В Дамаск" пресерьезно говорится: "Мы как священнослужители, творим обряд. Строго в великой обители слова звучат. Ангелы ниц преклоненные поют тропарь. Звезды — лампады зажженные, и ночь — алтарь. Что нас влечет с неизбежностью, как сталь магнит? Дышим мы страстью и нежностью, но взор закрыт. Водоворотом мы схвачены последних ласк. Вот он, от века назначенный, наш путь в Дамаск". Но если этот весьма легкий и общедоступный путь в Дамаск может возбудить улыбку, то нельзя не признать замечательной другую попытку Б. — выделить в излюбленной модернизмом "половой проблеме" элемент наслаждения от таинства материнства. В превосходной пьесе: "Habet ilia in alvo" о самых скользких подробностях говорится с тою целомудренною серьезностью, с которою касается таинства зачатия народная поэзия Юга. Двойственность настроений и тем не составляют чего-нибудь случайного у Б. В "Tertia Vigilia" он прямо заявляет: "Мне сладки все мечты, мне дороги все речи, и всем богам я посвящаю стих", в "Urbi et Orbi" говорит еще решительнее: "Хочу чтоб всюду плавала свободная ладья, и Господа и Дьявола хочу прославить я". Этот эклектизм находится в связи с теоретическими взглядами Б. на искусство, в котором, по его убеждению, "все настроения равноценны". В предисловии к "Tertia Vigilia" он энергически протестует против зачисления его в "ряды защитников каких-либо обособленных взглядов на поэзию". "Я равно люблю и верные отражения зримой природы у Пушкина или Майкова, и порывания выразить сверхчувственное, сверхземное у Тютчева или Фета, и мыслительные раздумья Баратынского, и страстные речи гражданского поэта, скажем, Некрасова". Главная задача "нового искусства" — "даровать творчеству полную свободу". Выступив в брошюре "О искусстве" с решительным заявлением, что "в искусстве для искусства нет смысла", он позднее, в предисловии к "Tertia Vigilia", высказывает убеждение, что "попытки установить в новой поэзии незыблемые идеалы и найти общие мерки для оценки — должны погубить ее смысл. То было бы лишь сменой одних уз на новые. Кумир Красоты столь же бездушен, как кумир Пользы". На самую сущность искусства Б. смотрит мистически, как на особого рода интуицию, которая дает "ключи тайн". Следуя Шопенгауэру, он приходит к убеждению, что "искусство есть постижение мира иными, не рассудочными путями. Искусство есть то, что в других областях мы называем откровением. Создания искусства — это приотворенные двери в Вечность". Из "голубой тюрьмы" бытия, по выражению Фета, есть "выходы на волю, есть просветы". "Эти просветы — те мгновения экстаза, сверхчувственной интуиции, которые дают иные постижения мировых явлений, глубже проникающие за их внешнюю кору, в их сердцевину" ("Весы", 1904, № 1). В своих историко-литературных и библиографических этюдах Б. является хорошим знатоком эпохи Пушкина и поэзии его эпигонов.

Ср. рецензии Вл. Соловьева в "Вестн. Евр." (1894—95) и в его "Стихотвор." (3-е изд., 1900); Чуносова в "Ежем. Соч." (1901, № 1); Саводника в "Рус. Вестн." (1901, № 9); Максима Горького в "Нижегородск. Листке" (1900, № 313; пересказ в "Рус. Мысли", 1900, № 12); Iv. Strannik в "Revue Bleue" (1901, № 2); Arthur Luther, в "Litterarisches Echo" (1904, № 11). Некоторые стихи Б. переведены на немец. и англ. языки; в Риге (1904) вышли отдельно переводы произведений Б. на латышский язык.

С. Венгеров.

{Брокгауз}

Брюсов, Валерий Яковлевич

(13.ХII.1873—9.Х.1924) — один из крупнейших русских писателей нашего столетия. Внук б. крепостного крестьянина, ставшего капиталистом, сын носителя радикальных идей 60-х гг. и сторонника революционного народничества, Б. с раннего детства проникся материалистическими взглядами Дарвина, Писарева, Чернышевского, настроением гражданской поэзии Некрасова. Б. учился в московских частных гимназиях и на историко-филологическом факультете Московского ун-та (окончил в 1899). Начал писать рано, и лет 13-ти уже сознал себя поэтом. В гимназии Б. пишет очень много стихов, подражая вначале пользовавшемуся большой популярностью у молодежи Надсону, потом Некрасову, затем Лермонтову и, наконец, Пушкину. "Знакомство в начале 90-х гг., — вспоминает Б., — с поэзией Верлэна и Малларме, а вскоре и Бодлэра, открыло мне новый мир. Под впечатлением их творчества созданы те мои стихи, которые первые появились в печати". В 1894 Б. выпустил 3 сборника "Русские символисты" (совместно с Миропольским), а затем книгу переводов Верлэна "Романсы без слов". В короткий срок Б. стал вождем, теоретиком, организатором и художественным "мэтром" рус. символизма. В 1904 был одним из основателей органа символистов "Весы" и редактировал его до прекращения журнала (1909). С 1912 принимал близкое участие в журнале "Русская Мысль". Был корреспондентом газеты "Русские Ведомости" на фронте во время империалистской войны. Вскоре после Октябрьской Революции перешел на сторону Советской власти, чем навлек на себя гонение со стороны большинства своих старых литературных друзей. В 1919 вступил в РКП(б). Работал в Наркомпросе (заведующий отделом научных библиотек, заведующий литературным отделом, заведующий отделом художественного образования, член государственного ученого совета и т. д.). Свою давнишнюю мечту о создании специального литературного высшего учебного заведения Б. реализовал, создав Высший литературно-художественный институт. Принял горячее участие в подготовке Большой Советской Энциклопедии в качестве редактора отдела литературы, искусства и языкознания. В 1923, в день 50-летия, получил от президиума ВЦИКа грамоту, выражающую ему "благодарность Рабоче-Крестьянского Правительства" и отмечающую выдающиеся заслуги Б. перед страной. Умер от крупозного воспаления легких. Деятельность Б. была чрезвычайно разносторонней. В поэзии Б. отразилась долгая и упорная борьба заложенных в детстве материалистических взглядов и гражданских стремлений с философско-литературными стремлениями современной ему буржуазной интеллигенции, которая толкала Б. к мистицизму, индивидуализму, символизму. Первый этап творчества Б. — буржуазно-индивидуалистический бунт против "амбарной", патриархальной жизни; попытки выделить свою личность из "дряхлого мира", "громадного, неподвижного, серого". Это стремление нашло себе выражение в книге "Me eum esse" (1897), где был провозглашен культ бесстрастия, "холодной мечты", "тишины", возвышения над миром. Радикальные идеи 60-х гг., которые Б. еще мальчиком перенял от отца, спасали Б. от омертвения на этом пути; бешеный темп современного капиталистического города подсказал Б. новый культ — "культ страсти", напряженности жизни. Но рано одряхлевшая рус. буржуазия могла толкнуть лишь к "религии мига", не насытив в то же время этого мига напряженно-глубоким содержанием. И религия страсти превратилась в культ неутоленного страстного стремления, в фетишизм напряженности, независимо от цели и содержания. Выход был в поисках новых мотивов, мотивов гражданственности. В 1902—03 Б. впервые подходит к темам труда, социальных язв города, положения пролетариата ("Песни", "Работа", "Каменщик", "Ночь" и т. д.). Пройдя короткий этап великодержавно-шовинистических чаяний, в связи с русско-японской войной, Б. в книге "Stephanos" (дек. 1905) славит величие революции, призывает "детей пламенного дня" "восстать" "на этих всех, довольных малым", хотя представляет себе пролетариев-революционеров в образе "грядущих гуннов", идущих уничтожить всю современную культуру, и ощущает свою роковую близость к обреченному миру. Поражение революции 1905 возрождает мотивы бесстрастия, сменяющиеся затем патетической лирикой неутоленной страсти, и эта лирика вновь уступает место кратковременному увлечению "патриотическими" темами (1914—16), за которым следует новый и окончательный приход к пролетарской революции.

Б., естественно, не смог стать до конца пролетарским поэтом. И в послеоктябрьских стихах Б. звучат иногда старые его мотивы, — напр., мотив отрицания силы разума. Попадаются проявления сменовеховского "приятия" Октябрьской Революции ("Третья осень" и т. д.). Мучительное сознание своего неумения проникнуться пролетарским мироощущением Б. выразил в стихотворении "Дом видений". Тем не менее, в некоторых стихотворениях Октябрьской эпохи ("Работа", "Братьям-интеллигентам", "Отклики", "Только русский" и т. д.) голос Б. звучит в унисон с голосами пролетарских поэтов.

Тематика Б. крайне разнообразна. В ней можно проследить три основных вида тем: исторически-мифологические, гражданские и урбанистические и современно-научные. Периоды торжества в Б. символистических тенденций отличались преобладанием археологических, мифологических и т. п. тем. В ярких, цельных и волевых образах исторического и легендарного прошлого (Ассаргадон, Антоний, Ахиллес, Медея, Орфей, Александр Македонский, Наполеон и т. д.) Б. искал противовеса мелочности, внутренней ничтожности и расслабленности своего круга. Но постепенно исторически-мифологические темы теряли свою яркость, становясь все более книжными. На первый план выдвигается новый город. Б., вообще, первый крупный рус. поэт-урбанист. Упоение грандиозностью современного города, темпом его жизни, пристальное внимание к его социальным противоречиям, любовь к специфическому городскому пейзажу, — таковы черты городских стихов Б. Особняком стоят темы из области современного естествознания и философии. Б. пришел к пролетарской революции не только через поиски яркой, напряженной, творческой страсти, но и через искания монистического научного мировоззрения. Он всю жизнь стремился к нему и в Октябрьскую эпоху отыскал, наконец, его в марксизме, хотя и не смог последовательно проникнуться последним. Эта острая жажда целостного научного миропонимания отразилась в попытках Б. сделать достоянием поэзии все боевые вопросы научной мысли и породила сочувствие Б. идеям Рене Гиля о "научной поэзии".

Борьба буржуазного и пролетарско-революционного начала в поэзии Б. отразилась и на стиле его произведений. Лучшим его стихотворениям свойственны черты классицизма — мужественность, стройность, скульптурность, величавость, эпичность. Л. Каменев называет Б. "молотобойцем и ювелиром", Андрей Белый — "поэтом мрамора и бронзы", С. Венгеров — "поэтом торжественности по преимуществу". Но, рядом с этими чертами, в стихах Б. проявляются типичные черты символизма и романтизма, — повторения, резкие контрасты, туманный, не детализованный словарь и т. д. Сочетание этих противоборствующих начал определяет своеобразие художественного лица Брюсова.

Б. — один из самых крупных новаторов стиха: им введены в рус. поэзию многие размеры, введен "vers libre" ("свободный стих"), он впервые употребил частушечные ритмы. "Почин... почти во всех метрических новшествах нашего времени принадлежит Валерию Брюсову" (В. Жирмунский). Б. — творец новой, "неточной" рифмы. Все послесимволистические поэтические направления и школы, даже враждебные и противоположные творчеству Б., опирались на его нововведения и развивали их. В своих послеоктябрьских стихотворениях Б. пытался разбить канонические формы стиха.

Велики заслуги Б., как переводчика. Более всего он переводил поэтов, пишущих по-французски. Поэзия французских символистов (особенно Верлэна), можно сказать, открыта для русских читателей Б. Большой культурной и литературной заслугой Б. является ознакомление русских читателей с творчеством Верхарна. Б. первый в ряде статей пропагандировал Верхарна и дал образцовые переводы произведений великого бельгийца. Б. переводил также Метерлинка ("Пеллеас и Мелизанда", "Избиение младенцев", стихи), Роллана ("Лилюли"), Мольера ("Амфитрион"), Уайльда ("Герцогиня Падуанская" и "Баллада Рэдингской тюрьмы"), Эдгара По (стихотворения), Гете ("Фауст"), Вергилия ("Энеида"; переводы "Фауста" и "Энеиды" еще не опубликованы), армянских поэтов (фундаментальный сборник "Поэзия Армении"), Авсония и многих других. Переводы Б. замечательны большим формальным мастерством.

Как прозаик, Б. выделяется историческими романами "Алтарь победы" и, особенно, "Огненный ангел", — замечательным произведением по глубине проникновения в психологию изображаемой эпохи и по точной передаче исторического колорита. И в этих романах, в полном соответствии с мотивами своих стихов, Б. рисует эпохи заката и крушения старых культур и выводит представителей старого мира, стоящих в раздумье перед новым. Интересна повесть "Обручение Даши", воссоздающая фигуру отца поэта на фоне общественного движения 60-х гг. Менее значительны новеллы Б. из современной жизни "Земная ось", "Ночи и дни". Если в исторических романах Б. выразил ощущение обреченности старой культуры и неизбежности прихода в мир новой, свежей, оживляющей силы, то в современных новеллах он выявляет "философию мига" и "религию страсти". Очень плодотворной была научная деятельность Б. Обширные работы его по Пушкину состоят из трудов по биографии Пушкина и текстов его сочинений, историко-литературных статей и исследований по стихосложению Пушкина. Из биографических работ Б. по Пушкину особо важны: "Письма Пушкина и к Пушкину", "Сношения Пушкина с правительством", "Пушкин в Крыму". Среди работ по открытию и восстановлению текстов Пушкина существенное значение имеет книга "Лицейские стихи Пушкина". Б., в полном смысле слова, подарил русскому читателю "Гаврилиаду". Содержательные историко-литературные статьи о Пушкине помещены в собр. сочинений Пушкина (изд. Брокгауза)

и в "Печати и Революции". Из них особенно ценны статьи о "Медном всаднике" и "Пушкин и крепостное право". Из работ по стихосложению Пушкина выделяется статья о стихотворной технике Пушкина (VI том собр. соч., изд. Брокгауза). Значительны также работы Б. о Гоголе ("Испепеленный"), Тютчеве, Боратынском и A. К. Толстом (в сб. "Далекие и близкие"). Б. был одним из одареннейших критиков эпохи. Метки, смелы и оригинальны его критические статьи символистического периода ("Далекие и близкие"). В них, наряду с обычными программными положениями символизма, встречались неоднократные указания на огромное воспитательное значение поэзии, на губительность для художников отрыва от жизни, на зависимость формы от содержания и т. д. Еще ценнее многочисленные послеоктябрьские статьи Б., все более приближающиеся к марксизму (особенно "Вчера, сегодня и завтра русской поэзии" и "Синтетика поэзии"). Замечательно сочувственное отношение Брюсова к пролетарской поэзии, запечатленное в этих статьях. Интересны, спорные в некоторых своих утверждениях, работы Брюсова по стихосложению ("Основы стиховедения" и другие).

Литературное наследство Брюсова еще не собрано.

Автобиография Б. помещена в 1 т. "Русской литературы 20 в.", под ред. С. Венгерова. Ценный биографический материал заключается в книге В. Брюсова "Из моей жизни", вышедшей в 1927, в изд. Сабашниковых (предисловие и примечания Н. Ашукина); B. Брюсов. Дневники 1891—1910, пред. И. М. Брюсовой, прим. Н. Ашукина, М. 1927. и в "Дневниках" 1891—1910 (М.. 1927). приготовленных к печати И. Брюсовой. Кроме того, биографические материалы см. в сборнике "Валерию Бpюсову", изд. Высшего литературно-художественного ин-та, М., 1924; Лелевич, Г., В. Я. Брюсов, ГИЗ, М., 1926; воспоминания Г. Чулкова (журн. Государственной академии художественных наук "Искусство", т. 2). Письма В. Я. Брюсова к П. П. Перцову (к истории раннего символизма), ГАXН, М., 1927, и т. д. Изд-во "Сирин" предприняло перед войной выпуск полного собрания сочинений Б., но вышли не все тома. В 1926—27 ГИЗ выпустил "Избранные произведения" Б. в трех томах.

Марксистские работы о Б.: Каменев, Ю. (Л. Б.), О ласковом старике и о Вал. Брюсове, в сб. "Литературный распад", т. 1, СПб, 1908; Луначарский, А. В., Литературные силуэты, изд. 2-е, М.—Л., 1925; Горбачев, Г. Е., Два года литературной революции, Л.. 1926; Полянский, В., ст. в сб. "Воинствующий материалист", т. 1; Лелевич, Г., В. Я. Брюсов, ГИЗ, М., 1926, и другие.

Библиография по Б. впервые собрана в указателе "Библиография Валерия Брюсова", изд. "Скорпион", М., 1913; Владиславлев, И., Русские писатели, 4-е изд., Л., 1924; Витман, А. М., Покровская, Н. Д., Эттингер, M. E., Восемь лет русской художественной литературы (1917—25), М., 1926 См. также упомянутые: сборник Высшего литературно-художественного ин-та "Валерию Брюсову", книгу Г. Лелевича и 3-й т. "Избранных произведений".

Г. Лелевич.

Брюсов, Валерий Яковлевич

[1873—1924] — один из крупнейших русских писателей первой четверти XX в. Род. в Москве в зажиточной купеческой семье. Дед Б. по отцу — крепостной крестьянин, откупившийся на волю, — открыл в Москве пробочную торговлю, разбогател. Патриархальный купеческий быт, едва сложившись в семье Б., начал распадаться при отце поэта (также родился крепостным). Отец Б. оказался неспособным продолжать торговое дело; в молодости он увлекся идеями 60-х гг., дружил с некоторыми представителями революционного народничества; позднее завел скаковую конюшню, стал играть, пить, запутался в долгах. Б. рос в доме отца "в принципах материализма и атеизма", "лет восьми прочел Добролюбова и Писарева". Вместе с тем на его воспитании с самого начала сказался распад крепкого дедовского быта. Мальчик рос предоставленный самому себе, читал не по возрасту, вслед за отцом увлекался скачками (первыми печатными строками Б. была статейка в защиту тотализатора, в "Русском спорте" в 1889) и уже с 12 лет, по его собственному признанию, научился срывать все городские "цветы зла": "узнал продажную любовь", "заглянул в область кафешантанов и веселых домов". Учился Б. в частных гимназиях, затем на историко-филологическом факультете Московского университета (окончил в 1899). Писать начал ребенком, сочиняя "печатными буквами" "научные статьи", рассказы и стихи (первые стихотворные опыты относятся к 1881). Первым и долгое время единственным поэтом, которого знал Б., был Некрасов. Позднее Б. "подпал под влияние Надсона". К началу 90-х гг. познакомился с поэзией родоначальников французского символизма — Бодлера, Верлена, Малларме и др. Знакомство с французской поэзией открыло Б. "новый мир". С целью насадить символизм в России, Б. издает в 1894—1895 три маленьких сборника "Русские символисты". В 1895 выпускает свои стихи отдельной книжкой под вызывающим названием "Chefs d'oeuvre". На Б., как на "главном декаденте", сосредоточились нападки всей печати, остроумные статьи-пародии Влад. Соловьева и др. Репутация смешного и дерзкого бунтаря против установленных литературных традиций надолго закрыла перед Б. все издательства и журналы. Но она же сделала его центром собирания вокруг лозунгов символизма литературной молодежи. С конца 90-х гг. Б. начал журнальную работу секретарем "Русского архива", с 1903 — секретарем "Нового пути". С момента организации в 1899 издательства "Скорпион", поставившего задачей пропаганду зап.-европейской и русской "новой поэзии", стал принимать ближайшее участие в его работе. В "Скорпионе" вышла третья книга стихов Б. — "Tertia Vigilia", встреченная полусочувственными отзывами критиков, в том числе Максима Горького, и четвертая — "Urbi et Orbi", твердо упрочившая за Брюсовым репутацию главы школы русского символизма. С 1904 до начала 1909 Б. редактирует издаваемый "Скорпионом" журнал "Весы" (см.). С 1907 перед Б. открываются страницы толстых журналов. С 1910 по 1912 он заведует литературно-критическим отделом "Русской мысли". К этому времени он уже имеет длинный ряд книг — сборников стихов, рассказов, романов, критических статей, переводов, исследований и т. п. (всего при жизни Б. вышло более 80 его книг); в сборниках, журналах, газетах он печатает огромное количество статей, заметок, рецензий; состоит членом большинства литературных обществ; путешествует по Европе. Сочинения Б. переводятся на главные европейские, ряд славянских и некоторые восточные яз. В 1914 Б. едет военным корреспондентом на фронт. Патриотические настроения первых месяцев скоро сменяются у Б. разочарованием в "освободительных" целях войны. Б. печатается в "Летописи" и антимилитаристской "Новой жизни" Горького. В июле 1917 обращается с сочувственными стихами к Горькому, которого в это время травили в кругах, стоявших на платформе Временного правительства. С конца 1917 начинает работать с советской властью. В 1919 вступает в РКП(б). Работает в ряде советских учреждений. Состоит членом Моссовета; с 1921 — профессором I МГУ. В результате горячей проповеди о необходимости для писателей специального художественного образования — основывает в 1921 Высший литературно-художественный институт (см.), в качестве ректора руководит всей его учебной работой. Одновременно продолжается напряженная творческая работа Б.: за годы революции им выпущено семь сборников стихов, напечатано большое количество переводов, критических и научных исследований, статей, рецензий; начато редактирование нового полного собрания сочинений Пушкина. В 1923, в связи с пятидесятилетием со дня рождения Б., Президиум ВЦИКа обратился к нему с грамотой, в которой "отмечает перед всей страной его выдающиеся заслуги" и "выражает благодарность рабоче-крестьянского правительства". 9 октября 1924 Б. скончался от крупозного воспаления легких.

Лит-ая деятельность Б. исключительно разнообразна. Поэт, романист, драматург, переводчик соединяются в нем с критиком, ученым исследователем стиха, историком и теоретиком литературы, редактором-комментатором. Однако с наибольшей силой и завершенностью художественная индивидуальность Б. и его социальная сущность выразились в его поэзии. Начальный период своего поэтического творчества от "Русских символистов" до второго сборника стихов "Me eum esse" [1897] сам Б. называл впоследствии "декадентским" периодом. Доля преднамеренности, вызванной желанием овладеть вниманием публики, несомненно имеется в раннем "декадентстве" Б., однако оно носит и бесспорно органический характер. Пафос ранних стихов Б. — борьба незаурядной личности, задыхающейся в "дряхлом ветхом мире", "запечатленном Островским", — патриархальном "амбарном" быту докапиталистического купечества. Из скудости, душной затхлости этого пережившего себя быта, родилась ненависть Б. "ко всему общепринятому", стремление во что бы то ни стало оторваться от "будничной действительности", уйти из "тусклых дней унылой прозы". Отсутствие какого-либо жизненного дела внутри своего класса, элементы распада, господствовавшие в семье отца, предопределили направление этого ухода, подготовили Б. к "принятию в душу" того "мира идей, вкусов, суждений", который открылся ему в произведениях французских декадентов — от Бодлера до Гюисманса. Махровая экзотика, с одной стороны, с другой — вся гамма индивидуализма — "беспредельная" любовь к самому себе, полная отрешенность от "действительности", от "нашего века", "бесцельное поклоненье" чистому искусству, "бесстрастие", равнодушие к людям, ко всему человеческому, душевный "холод", покинутость, одиночество — составляют наиболее характерные мотивы стихов Б. этого периода. Круг индивидуалистических переживаний последовательно завершается обращением к темам смерти, самоубийства, причем Б. не только пишет "предсмертные стихи", но и на самом деле собирается покончить с собой. Экзотике содержания соответствует стремление к "новым неведомым формам". Б., вслед за французскими символистами "упивается экзотическими названиями", "редкими словами", "богатством, роскошью, излишеством рифмы", эксцентричными образами, экстравагантными "ультрасимволическими" эпитетами. Формально в стихах первого периода Б. наименее находит себя, подчиняясь в них гл. обр. влиянию Верлена, поэта по всему своему складу наиболее от него далекого. Но эмоциональная неотчетливость, музыкальная зыбкость образов и ритмов Верлена приходится особенно по вкусу отрешенной мечтательности Б. этого периода. Третьей книгой стихов Б. — "Tertia Vigilia" [1900] начинается новый центральный период его творчества. Книга открывается циклом под характерным названием "Возвращение". В первом же стихотворении под тем же названием поэт провозглашает свой уход из "пустыни" индивидуализма, "возврат к людям". Поэт, "много зим" "не видевший действительности", "не знавший нашего века", обращает свой взор к действительности и современности. Между тем, пока он "бродил" по пустыням отверженности и одиночества, действительность сильно изменилась. На конец 90-х гг. падает бурный рост капитализма: колоссальный промышленный подъем, небывалая горячка железнодорожного строительства и т. п. Б. не узнает того "сонного", "грязного", "жалкого" мира, к которому он привык с детства: на месте "низеньких, одноэтажных домишек", в которых "ютились полутемные лавки и амбары", "воздвиглись здания из стали и стекла, дворцы огромные, где вольно бродят взоры"; "тот знакомый мир был тускл и нем, теперь сверкало все, гремело в гуле гулком". И поэт очарован ликом нового капиталистического города. Если в "Me eum esse" он восклицал: "родину я ненавижу", новые его стихи — страстные признания в любви вновь обретенному "отчему дому" — той же буржуазной культуре, только поднявшейся на более высокую ступень своего развития: "люблю большие дома...", "пространства люблю площадей", "город и камни люблю, грохот его и шумы...", Стихи о городе в сборнике:"Teria Vigilia" были первыми образцами русской урбанистической поэзии и "откровениями" новой поэзии вообще. Б. не только дает в них городской пейзаж (зачатки последнего, не говоря о "Медном всаднике" Пушкина, имелись уже у Некрасова, у Фофанова), решительно предпочитая его традиционной "природе" дворянской классической поэзии, но и применяет новые формы стиха (дольники, неточные рифмы), соответствующие ритмам новой городской действительности. На стихи о природе Б. также накладывает печать восприятий горожанина ("волны, словно стекла", "месячный свет электрический" и т. п.). Перелому в настроениях соответствует смена литературных влияний: от верленовской поэзии оттенков, полутонов, намеков Б. обращается к яркому, красочному, исполненному могучей жизненности творчеству поэта-урбаниста Верхарна. В "Tertia Vigilia" даны первые русские переводы из Верхарна; одновременно Б. сообщает о подготовке им целой книги переводов из Верхарна под знаменательным названием "Стихи о современности". Жгучее переживание современности становится основной творческой стихией самого Б. Современность воспринимается Б. под знаком стремительного роста города, в темпах лихорадочно созидающейся капиталистической культуры. Поэт увлечен грандиозностью, размахами этого созидания. Над его стихами реет видение гигантского города будущего, который в своей "глуби, разумно расчисленной, замкнет человеческий род". Обращаясь мыслью к этому "будущему царю вселенной", Б. молитвенно восклицает: "Тебе поклоняюсь, гряди, могущ и неведом. Пред тобой во прах повергаюсь, пусть буду путем к победам". Поэт-индивидуалист, в первом периоде своего творчества "покинувший людей", выпавший из своего класса, "бежавший" из-под низких сводов "темного" купеческого амбара, подхватывается "встающей волной" капитализма, готов, как "египетский раб", служить созиданию городской, буржуазно-капиталистической культуры. В начале 900-х гг. происходит перемена и в социальном положении Б. "Неизвестный, осмеянный, странный" слагатель "декадентских" стихов, не печатавшихся ни одним журналом, лишенный твердой жизненной установки, Б. вступает ближайшим работником в крупное издательское дело, которое ставит своей задачей организацию новой воинствующей лит-ой школы, претендующей на первое место в современной литературе. В организационно-редакторскую работу по издательству "Скорпион" и журн. "Весы" Б. вносит столько же неутомимой энергии, настойчивости, организаторской воли и способностей, сколько его дед вносил в свою пробочную торговлю. Один из наиболее близких сотрудников "Весов" Андрей Белый впоследствии вынужден был признать, что "социальная среда" вокруг "Скорпиона" и "Весов" "складывалась по линии интересов крупного купечества к новой литературе... Миллионер входил в литературный салон осторожно, с конфузом, а выходил... уверенно и без всякого конфуза". В стихах Б. "крупное купечество", растущая капиталистическая буржуазия находила отзвук своих настроений и чаяний. Пафос овладения миром, введения себя в историю в качестве законной наследницы "веков", долженствующей занять свое место на исторической авансцене, наконец, стремление к культурной гегемонии — все эти черты восходящей воинствующей буржуазии характерно отмечают творчество Б. второго периода от "Tertia Vigilia" [1900] до "Семи цветов радуги" [1916] включительно. Любимыми образами поэта являются могучие образы "вождей", "завоевателей", "миродержцев", покорителей вселенной — Ассаргадона, Александра Великого, Наполеона... В набросках своего социального романа "Семь земных соблазнов" Б. сам дает ключ к пониманию этих образов, уподобляя канцелярию современного банка "тронной зале ассирийского дворца", ставя в кабинет "короля мира" банкира Питера Варстрема "мраморный бюст Наполеона". В "Банкире" (перевод из Верхарна), который, "подавляя все Ньягарами своей растущей силы... над грудами счетов весь погруженный в думы, решает судьбы царств и участь королей", этот излюбленный образ "властителя вселенной" явлен без доспехов истории, в его современном обличье. В 1903 Б. ведет "политические обозрения" в журнале Мережковских "Новый путь", выступая в них горячим приверженцем империализма. Гражданско-патриотические стихи Б. эпохи русско-японской войны проникнуты мечтами о "мировом назначении" России. "Историзм" — чувство живой связи с "веками", непрерывное ощущение себя "в истории", постоянное оперирование историческими образами и аналогиями — составляет одну из отличительных особенностей поэтического творчества Б., причем характерно преимущественное обращение его к темам и образам "великодержавной" римской истории. Самый мистицизм Б., тяготение к которому он разделяет со всеми символистами, проявляется у него не в форме пассивных "служений Непостижной" — бесплотных порываний в область сверхчувственного, как хотя бы у Блока, а принимает характерный вид "оккультизма", "магии", активного стремления подчинить своей воле природу, овладеть "тайнами естества".

Русская крупная буржуазия не успела создать своей культуры, зато ее представители были ревностными собирателями культуры прошлого. Б. — типичный поэт-книжник, поэт-коллекционер. Подобно тому как Щукины, Морозовы, Pябушинские коллекционировали в своих дворцах статуи, картины, фарфор, — Б. стремится собрать в "пантеон" своей поэзии "всех богов", отразить в своих стихах "все мечты" и "все речи", "все напевы" "всех времен и народов".

Стихотворение "Конь Блед" [1903—1904] Б. — грандиозный апофеоз городской буржуазно-капиталистической культуры. В основе "Коня Бледа" лежит излюбленная поэтами-символистами апокалиптическая тема конца мира. Однако у Б. эта тема получает вполне оригинальную трактовку. Городские "грохоты и гулы", "буря и бред" городского уличного движения бесследно сметают со своего пути призрак смерти, конца, — "многошумно-яростная" жизнь города продолжается с прежней "неисчерпаемой" напряженностью. Ощущение этой "напряженности" — отличительная черта урбанизма Б. "Трепет", "дрожь" — излюбленные слова его словаря. В русскую поэзию он вносит новое чувство времени. Если прежние поэты, представители неторопливого быта дворянской усадьбы или докапиталистического города измеряли время "днями и годинами", в руках у Б. — секундомер, единицей времени для него является "миг". "Час рассеки на сотню тысяч миль. Хватай зубами каждый быстрый миг, его вбирай всей глубью дум, всей волей" — таков завет, обращаемый им к певцу современности. В этом судорожном цепляньи за время, "хватаньи зубами" мигов отражается не только ускоренный темп современной городской действительности, но и некоторые характерные черты исторической обстановки того времени. Вместе с "катастрофическим", по выражению M. H. Покровского, развитием капитализма происходил одновременно рост рабочего движения, подъем стачечной волны. В воздухе пахло революцией, ощущалась близость решительного переворота. И в поэзии Б.,

наряду с мажорными образами и ритмами "Коня Бледа", звучат другие, совершенно противоположные им голоса. Одновременно с "гимнами" и "дифирамбами" городу, творческим воображением Б. характерно владеют темы разрушения, неминуемого конца городской, буржуазно-капиталистической культуры; мысль его, обращается ли она в прошлое, или стремится в будущее, настойчиво влечется к "последнему дню", временам "последних запустении" — эпохам ущерба, декаданса, гибели. В период революции 1905 эти темы и настроения овладевают Б. с особенной силой. В 1904 он пишет драму "Земля", рисующую "сцены будущих времен" — картины вырождения и смерти всего человечества; 1905 помечено знаменитое стихотворение о "грядущих гуннах"; 1906 — прозаическая новелла из эпохи "грядущей мировой революции" — "Последние мученики". Служители секты, в которой мистика сочетается с самой безудержной эротикой — вся интеллигенция страны — "поэты, художники, мыслители", — присужденные "центральным революционным штабом" к смертной казни, справляют перед лицом смерти извращенную половую оргию. Исступленной эротикой, возведенной на высоту своеобразного религиозного служения, культом болезненной страсти, граничащей одновременно и с мученичеством и с мучительством, пронизано все творчество самого Б. В "Urbi et Orb і" в цикле "Баллады" им подобрана целая коллекция всех возможных половых извращений — садизма, всех видов кровосмесительства, однополой любви... В поэме "Подземное жилище" [1910] даны все виды наркотических опьянений. В "Зеркале теней" [1912] — все способы самоубийства.

Элементы упадка, "декадентства", окрасившие первый индивидуалистический период творчества Б. и заметно заглохнувшие в начале второго периода, когда Б. объединяется со своим классом в общем строительстве "недоконченного здания" буржуазно-капиталистической культуры, с годами снова резко усиливаются. Подобно тому как в русской буржуазии положительные, жизненные, прогрессивные элементы, свойственные восходящему, развивающемуся классу, сочетались с элементами упадочничества, разложения, — сквозь все творчество Б. проходят два противоположные начала. С одной стороны, в поэзии Б. звучат "трубные призывы" к подвигам, завоеваниям, борьбе, неослабевающему волевому напору, труду, упорному созиданию жизни, культуры, с другой — голоса, "поющие" об "исступленьи сладострастья", "неотразимых упоеньях" извращенной половой любви, "сокровенных наслажденьях искусственных эдемов", "соблазнительных тайнах" самоубийства, — о "позоре жизни" и "блаженстве смерти", об "обещаньи сладостной Нирваны". В стихах Б. мы имеем две серии образов, в одинаковой степени родственных, интимно близких поэту: с одной стороны, Тезей, Эней, которые, следуя "трубному гласу" долга, "разрывают кольцо из рук", "бегут из пышного алькова", с другой — Антоний, бежавший из боя вслед за Клеопатрой, "променяв на поцелуй" "победный лавр и скипетр вселенной". Муза Б. попеременно является то в суровом, мужественном образе героя, бойца, труженика, завоевателя, то в изнеженном, утонченном облике женоподобного юноши, с отпечатком всех пороков и извращений на "бескровном" лице, или в соблазнительном обличье извращенной куртизанки, "венценосной гетеры" с "проституированным телом и эгоистической душой", устами которой Б. так любит говорить в своих стихах и рассказах, от имени которой написана им целая книга "Стихи Нелли" [1913]. Сложной противоречивости тем, образов, настроений Б. соответствует сложность, многообразие его поэтического стиля. С одной стороны, отличительным свойством Б. является стремление к неудержимому новаторству в области поэтической формы, движимому потребностью передать всю сложную игру мысли, все оттенки настроений и чувствований, все бессилие и всю напряженность хотений утонченной и упадочной "души современного человека", выросшего на почве городской, буржуазно-капиталистической культуры. Брюсов по праву может быть назван инициатором большинства формальных новшеств, лежащих в основе поэтики русского символизма: он переносит в русскую поэзию приемы, выработанные французскими символистами, развивает и усложняет их сообразно специфической природе русского стиха, безгранично расширяет возможности последнего в области метрики, рифмы, строфики композиции. С другой стороны — творчество Б. характеризуется явным тяготением к устойчивым , монументальным "классическим" формам. Во "всех напевах" его стихов мы имеем реминисценции, скрещивающиеся влияния почти всех предшествовавших ему русских поэтов, как больших, так и малых. Но преимущественно влечет Б. к "прекрасной ясности", к строгим и стройным формам пушкинского стиха. Сжатость, почти афористичность речи, строгая взвешенность, четкость образов, точность эпигетов, величайшая крепость, "кованность" стиха, безукоризненное формальное мастерство — все эти черты действительно приближают Б. в лучших его созданиях к основным стихиям пушкинского творчества. Однако в поэзии Б. эти стихии зачастую искажены стремлением к редкостности, изысканности, необычайности, экзотичности как "внутренних переживаний", так и внешних изобразительных форм стиха. На сравнении "Египетских ночей" Пушкина с предпринятой Б. в 1916 попыткой их окончания ярче всего выступают отличия пушкинского дворянского "ампира" от буржуазно-капиталистического "модерна" Б.

Законченным мастером, вполне нашедшим себя, овладевшим кругом своих тем и способами их выражения, Б. является впервые в сборнике "Urbi et Orbi" [1903]. Следующие сборники: "Венок" [1906] и "Все напевы" [1909] не вносят в творчество Б. ничего существенно нового. В предисловии ко "Всем напевам", объединенным Б. вместе с избранными стихами предшествующих годов в трех томах ("Пути и перепутья") Брюсов писал: "Третий том я считаю последним томом "Путей и перепутий", Эти "пути" пройдены мною до конца и менее всего склонен я повторять самого себя". Однако следующие два сборника Б.: "Зеркало теней" [1912] и "Семь цветов радуги" [1916] — оказались, помимо воли их автора, почти полным повторением "пройденных" старых путей. Возможность новых путей открыла Брюсову Октябрьская революция.

Октябрем начинается третий и последний период творчества Б. То, что Б. присоединяется к Октябрьской революции, принимает ее идеологию и патетику, вступает в ряды РКП(б), — не только является в высшей степени интересной проблемой личной и творческой биографии Б., но и бросает новый свет на некоторые стороны его прежнего творчества. В период присоединения к Октябрю Б. говорит о "мужичьей крови", текущей в его жилах: "Мне Гете — близкий, друг — Вергилий, Верхарну я дарю любовь... Но ввысь всходил не без усилий — тот, в жилах чьих мужичья кровь" (стихотворение 1918, при жизни не печатавшееся). Следует указать, что происхождение Б. в той или иной степени давало себя чувствовать и в его дооктябрьском творчестве. Среди "гулов и грохотов" города с самого начала в стихах Брюсова звучит под сурдинку голос того, "кто вел соху под барский бич". В стихах Б. характерно постоянное употребление метафор и образов, заимствованных из трудовой сельской действительности. Образы эти естественно носят у него отвлеченный, символический характер; но упорное обращение к ним поэта знаменательно. Мало того, в поэзии урбаниста, "градопоклонника" Б. находим в то же время темы отвращения, неприязни, ненависти к городу — типичные темы так наз. "крестьянской поэзии". Весь вступительный цикл стихов сборника "Urbi et Orbi", написанного в эпоху полного приобщения Б. к городской, буржуазно-капиталистической культуре, посвящен теме "бегства" с "асфальтов", "камней" на лоно "матери-земли", в "мир лесов и нив". Слагая "дифирамбы" городу, Б. одновременно воспринимает его как "плен", как "всемирную тюрьму", себя, культурного горожанина, ощущает "узником в цепях", "рабом каменьев", мечтает о разрушении современных городов, о диких зверях, которые будут бродить на развалинах нынешних "столиц мира", о "восторге дикой воли", "освобождения". В кругу этих "раздумий" и мечтаний об "освобождении" из "стен", из-под "медной крышки гроба" современной городской культуры возникают первые мысли Б. о революционерах и революции. Б., даже в первый "декадентский" период творчества, в эпоху своего "бравурного пренебрежения к русскому либерализму" относился к революционным проявлениям тех годов иначе, чем его товарищи символисты. Замечательнее всего, что Б. уже в то время ощущал надвигающуюся революцию как революцию промышленного пролетариата. В 1900, в эпоху толков о "желтой опасности", возбужденных боксерским восстанием и известными "Тремя разговорами" Влад. Соловьева, Б. пишет в письме, отправленном одновременно четырем главным деятелям молодого русского символизма: "О, придут не китайцы, избиваемые в Тяньцзине, а те — более страшные, втоптанные в шахты и втиснутые в фабрики" и добавляет: "Я зову их, ибо они неизбежны". В этих словах содержится весь комплекс тех противочувствий, которые возникали у Б. при мысли о революции и нашли свое выражение в его позднейших стихах до 1917. Он уже тогда, в 1900, чувствует неизбежность революции. Как представителю буржуазно-капиталистического общества, против которого она будет направлена, революция "страшна" Б. Однако в то же время в самом Б. имеются элементы, которые заставляют его тяготиться городской буржуазно-капиталистической культурой, ощущать себя ее "пленником", "рабом". К 1901 относится первое гражданское стихотворение Брюсова — знаменитый "Каменщик". В свете признаний Б. в письмах, дневниках, наконец, его стихотворных высказываний становится ощутим второй "символический" план "Каменщика". Таким каменщиком капитализма, воздвигающим над самим собою тюрьму, ощущал себя Б. в своем культурном строительстве в рамках буржуазно-капиталистического уклада. С еще большей силой и прозрачностью эта рабская обреченность, "прикованность" к буржуазно-капиталистической культуре, выражена им в замечательных "Гребцах триремы" [1905]. Б. "зовет" пролетарскую революцию как освободительницу из-под ига этой культуры. Тема революции нарастает в стихах Б. соответственно нарастанию действительного революционного взрыва. 1903 помечено первое революционное стихотворение Б. "Кинжал", в котором не только выражено предчувствие вплотную подступившей революции, но и дается обещание быть вместе с революцией, быть "песенником борьбы".) В 1905 Б. пишет целую серию революционных стихов и среди них замечательное стихотворение "Довольным", направленное против либеральной половинчатости кадетствующей буржуазной интеллигенции. Несмотря на весь подлинный революционный пафос некоторых из этих стихов, Б. в сознательном плане своего творчества все же продолжает ощущать в "грядущих гуннах" революции классового врага, тех, кто придет его "уничтожить". Бессознательная близость к делу и делателям революции — "детям пламенного дня" — сказывается однако в парадоксальной готовности поэта "встретить приветственным гимном" уничтожение буржуазно-капиталистической культуры, — свое собственное уничтожение: "бесследно все сгибнет, быть может, что ведомо было одним нам, но вас, кто меня уничтожит, встречаю приветственным гимном". Ту же борьбу двух начал имеем в драме "Земля". Основная нота "Земли" — глубочайший пессимизм, глубочайшая усталость. Будущее человечество — жители гигантского города — "замкнутых галерей с искусственным светом, с приготовленным машинами воздухом" — символ "достроенного здания" буржуазно-капиталистической культуры, — "оторванное" от "земли", от "простора полей" неукоснительно вымирает. Единственный выход — "гордая смерть" — коллективное самоубийство. Им драма и завершается. Однако наряду с голосами проповедников смерти, на протяжении всей пьесы звучат другие, правда, менее громкие голоса, говорящие о "возрождении", "новой жизни", "новом человечестве". И даже в самый момент всеобщей гибели звонкий юношеский голос "в экстазе" продолжает твердить, что "земля жива", что существует "истинное человечество", которому "вверена жизнь земли", что жители города — "лишь несчастная толпа, заблудившаяся в темных залах, отрезанная от своего ствола ветвь".

Так. обр. уже в пределах дооктябрьского творчества Брюсова в нем имелись элементы, несвойственные буржуазно-капиталистической культуре, певцом и "рабом" которой он в то время являлся. Элементы эти не бросались в глаза, образовывали нижний, подпочвенный слой его поэзии и только в редкие минуты, как напр. в эпоху 1905, бурно вырывались наружу. После Октября они решительно овладевают поэтом. В Октябрьской революции Б. находит то, что тщетно искал он в обманувшей его буржуазно-капиталистической культуре: с Октябрем идет в мир "новое человечество" — новый победоносный класс, начинающий "веков новый круг", несущий с собой "дыханье воли", "страшную силу", "мировой масштаб" поставленных задач, подлинную возможность "новой жизни", "возрождения". В восторженных стихах поэт славит "слепительный Октябрь". Среди навеянных Октябрем стихов Б. (сборник "В такие дни", 1923) имеется несколько превосходных вещей, не только стоящих на уровне его лучших созданий, но и таких, в которых ему действительно удается "быть напевом бури властной" — петь в один голос с революцией ("Третья осень", "Товарищам интеллигентам" и некоторые др.). Однако, несмотря на свое стремление слиться с новой эпохой, о чем свидетельствует неутомимая организационно-административная деятельность Б. за время революции, поэтом Октября он стать не смог. Поэтическое творчество Б. в основных чертах было детерминировано буржуазно-капиталистической культурой, в рамках которой вырос и окреп его "символизм", сложилась его тематика и стилистика. Приветствуя Октябрьскую революцию, "зажегшую новый день над дряхлой жизнью", Б. сам сознает себя, роковым образом во власти прошлого, в "прошлом, прежнем, давнем, старом". Вслед за Тютчевым Б. повторяет: "душа моя — элизиум теней", уподобляет себя "виденьями заселенному дому", ощущает на своих плечах "груз веков", "книг, статуй, гор, огромных городов и цифр, и формул — груз, вселенной равный". И поэт изнемогает под этим грузом. Наряду с бодрыми призывами, гимнами труду, строительству новой жизни, попытками создать особую, соответствующую духу новой эпохи "научную поэзию", в пооктябрьских стихах Б. звучат ноты усталости, разочарования, пессимизма по отношению к той же науке, по отношению к самой революции (сборники: "Дали" 1922, "Меа", 1924 и др.). Мир, действительность по-прежнему представляется ему "древней нелепицей", "скучной сменой" дней и событий; люди, человечество — банальным "свертком", заклеенным "одной бандеролью": "Все люди теперь и прежде, и в грядущем, взглянув за забор, повтор все тех же арпеджий, аккордов старый набор". Поэт сам все время чувствует себя на распутье двух путей — двух противоположных тематических рядов: "мысль в напеве кругами двумя: ей в грядущие дни, в Илион ли ей?". Всем своим сознанием и волей "увязший по пояс в прошлом", Б. стремится в "наши", в "грядущие дни", однако он чаще всего невольно и незаметно поворачивает назад, "в Илион" символизма, в круг старых образцов и тем, прежней лексики и стиля. Трагическая раздвоенность поэта, судорожная борьба между "грядущими днями" и "Илионом" сказывается и на затрудненной, вымученной форме большинства его дооктябрьских стихов. Наименее из всей поэзии Б. оправданные художественно, стихи эти замечательны, как выражение изумительной энергии их автора, в поисках новых творческих путей отказывающегося от всего своего блестящего мастерства предшествующих лет, готового "стать учеником" своих собственных учеников.

Неутомимая творческая энергия, всегда составлявшая одну из наиболее характерных черт писательского облика Б., побуждала его не ограничиваться пределами только стихов, пробовать свои силы в самых разнообразных областях словесного творчества — в области художественной прозы, переводов прозой и стихами, критических essays, научно-популярных статей, газетных корреспонденции и фельетонов , историко-литературных исследований и т. п. Среди многочисленных образцов художественной прозы Б. нужно особенно выделить исторический роман "Огненный ангел" [1907—1908]. Б. принадлежат первые и лучшие переводы Эмиля Верхарна. Из других переводческих работ Б. следует упомянуть полный перевод "Фауста" Гете (напечатана только первая часть, 1928), перевод Энеиды (не напеч.), переводы из армянских поэтов и мн. др. Часть критических статей и рецензий Б. собрана в книге "Далекие и близкие" [1912], остальное рассеяно по различным журналам. На критических суждениях Б. в такой же мере, как на его стихах, воспитывалось все "младшее" поколение русских символистов. Однако в своих критических статьях Б. не замыкался в узких рамках школы. Не соглашаясь с крайностями русских футуристов, он один из первых дал в общем сочувственную оценку их творческих усилий. После Октября мужественно признал "смерть" русского символизма, горячо оценил первые побеги пролетарской поэзии. Из историко-литературных исследований Б. особенно выдаются его многочисленные работы по Пушкину, статьи о Тютчеве, открывшие этого поэта широкой публике, о Боратынском, речь о Гоголе ("Испепеленный"). В своих работах по стиху Б. исходит из взгляда на поэзию как на "ремесло", технике которого "и можно и должно учиться", призывает к созданию специальной "науки о стихе". Эти взгляды Б. за последнее время получили у нас почти всеобщее признание. Самые же его работы по метрике и ритмике, несмотря на ряд спорных и ошибочных утверждений, в значительной степени положили начало русскому стиховедению. Наконец, из редакторской деятельности Б. должно назвать редактирование им сочинений Каролины Павловой, после революции — редактирование для широких масс отдельных произведений Пушкина и собраний его стихов. Работа по редактированию полного собрания сочинений Пушкина, в основу которого Б. кладет спорный, но весьма интересный метод девинации — досоздания незаконченных набросков и черновиков поэта, — прервалась на первом томе.

Библиография: I. Книги Б.: Полное собр. сочин. и дерев., СПб., 1913—1914 (издание не окончено, из 25 тт. вышло только 8); Избранные произведения в 3 тт., М. — Л., 1926; Неизданные стихи, М. — Л., 1928; Автобиографические и биографические материалы: Автобиографии в "Русской литературе XX в.", под ред. Венгерова т. І., M., 1914 и в сб. "Валерию Б.", М., 1924; Из архива В. Б., "Новый мир", XII, М., 1926; Десять писем к Перцову, "Печать и революция", VII, М., 1926; Из моей жизни, М., 1927; Дневники (1891—1910), М., 1927; Письма Б. к П. П. Перцову, М., 1927; Письма Максима Горького к Б., "Печать и революция", V, М., 1928.

И. Пяст В., в "Книге о русских поэтах последнего десятилетия", СПб. — М., 1909; Анненский И., О современном лиризме, "Аполлон" I — II, СПб., 1909; Белый А., Луг зеленый, М., 1910; Эллис, Символизм, М., 1910; Айхенвальд Ю., Силуэты русских писателей, т. III, М., 1910; Белый А., Арабески, М., 1911; Торов М., Основы стихотворной техники Б., сб. "Горн", I, 1918; Жирмунский В., В. Б. и наследие Пушкина, П., 1922; Белый Андрей, Воспоминания, "Россия", № 4(13), М. — Л., 1925; Чулков Г., Воспоминания (1900—1907), "Искусство", П, М., 1926; Шувалов С. В., Последние песни Б. в книге "Семь поэтов", М., 1927; Гудзий Н., Московские сборники "Русские символисты", "Искусство", т. III, кн. IV, 1927; Арватов Б., Контрреволюция формы, в книге "Социологическая поэтика", М., 1928; Гольцев В., Б. и Блок, "Печать и революция", кн. IV и V, М., 1928.

Важнейшие марксистские работы о Б.: Каменев Ю., О ласковом старике и Валерии Б., "Лит-ый распад", т. I, изд. 2-е, СПб., 1908; Львов-Рогачевский В. Л., Лирика современной души, "Соврем, мир", VI, 1910; Луначарский А. В., Лит-ые силуэты, изд. 2-е, М. — Л., 1926; Лелевич Г., В. Б., М. — Л., 192В; Горбачев Г. Е., Два года лит-ой революции, Л., 1926; Полянский В., О Б., Вопросы современной критики, М. — Л., 1927; Горбачев Г. Е., Капитализм и русская литература, изд. 2-е, Л., 1928; Подробнее в указателе Мандельштам Р. С., Русская художественная литератуpa в Марксистской критике, изд. 4-е, M — Л., 1928.

Библиография В. Б., 1889—1912, М., 1913; полнее в "Русской литературе XX в.", под ред. Венгерова, кн. V, в сборнике "В. Б-у", М., 1924 и в словаре "Писатели современной эпохи", М., 1928.

Д. Благой.

{Лит. энц.}

Брюсов, Валерий Яковлевич

(1873-1924) — Видный рус. поэт, прозаик, драматург, лит. критик, более известный произв. др. жанров; один из признанных лидеров и теоретиков символизма. Род. в Москве, окончил историч. ф-т Моск. ун-та, рано начал писать. После Окт. революции вступил в ВКП(б), организовал, стал первым ректором и преподавателем Высшего лит.-худож. ин-та.

Тв-во Б., одной из самых ярких фигур лит. жизни России в первые десятилетия 20 в., было тесно связано с НФ. Еще в студенческие годы Б. пишет НФ роман (опубл. посмертно) — "Гора Звезды" (1975), продолжающий традиции НФ Ж. Верна и Г.Хаггарда; в романе также просматриваются любимые темы будущего "властителя дум" росс. декаданса: "раб и царица", "жрец-хранитель сокровенного знания", трагический конец цивилизации, основанной на насилии. Сочетание худож. вымысла с желанием привлечь в качестве материала последние достижения науки особенно ярко проявилось в поздних стих. Б. — "Мир электрона", "Мир N измерений", "Бесконечность" и др.; хотя естеств.-науч. основа легко обнаруживается и в ранних его фантаст. произв., и в незавершенном романе "Семь земных соблазнов" (нач.1908). Значительное место в истории рус. дореволюционной НФ занимает сб. "Земная ось" (1907), содержащий почти все НФ р-зы писателя — "Республика Южного Креста", предвосхитивший нек-рые мотивы романа Альбера Камю "Чума", "Последние мученики", "В зеркале" и др. — а также пьесу "Земля", живописующие апокалипсические картины гибели человечества в результате экологической катастрофы. Герой не входящего в сб. р-за "Ночное путешествие" (1913) вместе с Дьяволом совершает путешествие на планету в созвездии Ориона и убеждается, что фантазии К.Фламмариона и Г.Уэллса причудливее любой действительности. Осталась неоконченной НФ повесть Б. "Восстание машин" (фрагм. 1976) (cм. Машины).

Революция 1917 г. дала нов. импульс НФ Б., его стали остро волновать проблемы, связанные с соц., а не личностными конфликтами, с крутыми поворотами истории, с будущим человечества. В драме "Диктатор" (рук. 1921; 1986), так и не поставленной на сцене при жизни писателя, нарисована еще одна глобальная катастрофа, вызванная демографическим взрывом и угрозой голода и в свою очередь вызвавшая узурпацию всей власти Председателем Центро-Совета. Неоконченной осталась пьеса "Мир семи поколений" (рук. 1923; 1973), в к-рой действие разворачивается на "обитаемой" комете, приближающейся к Земле; перед "кометянами" встает проблема, активно обсуждаемая в НФ последних десятилетий (в частности, этому же посвящена повесть С. Лема "Формула Лимфатера"): должна ли менее развитая цивилизация жертвовать собой ради более совершенной?

Р. Щ.

Лит.:

Д.Максимов "Брюсов" (1969).

Брюсов, Валерий Яковлевич

Род. 1 (13) декабря 1873, в Москве, в купеч. семье, ум. 9 октября 1924, там же. Поэт-основоположник русского символизма, прозаик, драматург, критик, переводчик, литературовед. Выпускник исторического отделения Московского университета, посещал также отделение классической филологии. Литературный дебют состоялся в 1894—95 гг. (колл. сборн. переводов "Русские символисты", поэтич. сборн. "Шедевры", 1895, и др.). Позднее вышли сборники Б. "Me eum esse" ("Это я",1897), "Tertia vigilia" ("Третья стража",1900), "Urbi et orbi" ("Городу и миру",1903), "Stephanos" ("Венок", 1906), "Все напевы" (1909), "Зеркало теней" (1912), "Семь цветов радуги", 1916, Дали", 1922, "Mea" ("Спеши"), 1924). Сотрудничал в журналах (публиковал в "Весах", оплоте символизма, программные теоретические статьи "Ключи тайн", 1904; "Священная жертва", 1905, и др., с сентября 1910 г. возглавлял литературно-критический отдел в журнале "Русская мысль" П. Б. Струве, писал политические обзоры в журнале "Новый путь"). Все годы не оставлял переводческую деятельность (перев. античных авторов, Данте, Байрона, И. В. Гете, Э. Верхарна, Э. По, П. Верлена, С. Малларме, М. Метерлинка, О. Уайльда и др.). Автор романов "Огненный ангел" (1907—1908) и "Алтарь победы" (1911—1912), литературоведческих работ (книга "Далекие и близкие. Статьи и заметки о русских поэтах от Тютчева до наших дней", 1912, и др.). После Октябрьского переворота активно сотрудничал с новой властью в культурно-просветительской области (глава Комитета по регистрации печати в 1917—19 гг., Отдела научных библиотек и литературного отдела Наркомпроса, работал в др. госорганизациях). С 1920 г. в Коммунистической партии.