Семейство гадюковые

        Мы обращаемся теперь к семейству гадюковых. Все его виды ядовиты и, насколько известно, живородящи. Толстое тело, плоская, часто треугольная голова, короткий, тупой хвост, иногда превращенный в орган хватания, недоразвитая верхняя челюсть, вооруженная исключительно гладкими крючковатыми ядовитыми зубами, и глаза с вертикальным зрачком составляют отличительные признаки, свойственные всем змеям семейства, однако на основании этих признаков нельзя еще безошибочно отличать их от аспидовых. Нужно большое внимание, а иногда приходится прибегнуть и к тщательному исследованию внутреннего строения, чтобы различать эти семейства.
        Самым важным внутренним признаком гадюковых должно считать форму и способ движения короткой и толстой, как бы недоразвитой верхней челюсти, которая, с одной стороны, подвижно связана через посредство, поперечнонёбной соединительной кости, с крыловидной костью, с другой - с межчелюстной.
        Верхнечелюстная кость может подниматься перпендикулярно к поперечнонёбной кости и позволяет прикрепленным к ней спереди ядовитым зубам совершать движение такого рода, что если мы будем считать основание зуба за постоянную точку, конец его может описывать вокруг этой точки дугу в четверть круга. Каждая верхнечелюстная кость имеет по одному большому, шиловидно изогнутому зубу около 5 мм длиной, по которому тянется канал, оканчивающийся тонкой щелью на передней, следовательно, выпуклой стороне зуба около его кончика. Очень часто в верхнечелюстной кости стоят по два зуба рядом. Так как один из них обыкновенно сидит не совсем крепко и при укусе тоже редко наблюдается более двух ранок, то следует принимать, что второй зуб - более старый, уже вышедший из употребления. Зубы связаны с ядовитыми железами. Если змея хочет кусать, она принимает поперечнонёбную кость к верхнечелюстной; последняя с приросшими к ней зубами поднимается кверху, и яд вытекает вследствие действия височных мускулов, а также, вероятно, и того сопротивления, которое встречает верхняя челюсть при кусании, через отверстие в верхней и передней части зуба в зубной канал. Когда зубы при кусании проникают в мясо, яд попадает в рану и отсюда в кровь. В состоянии покоя эти зубы повернуты назад и лежат в кожистых сумках на верхней челюсти, направленные острием назад. Позади обоих ядовитых зубов находятся еще три четыре замещающих зуба, которые заменяют собой действующий ядовитый зуб, если он сломается. Первый замещающий зуб достигает иногда полной величины прежде, чем вступит в деятельность. В нижней челюсти на крыловидных и нёбных костях находятся плотные, гладкие, крючковатые зубы. Они служат для того, чтобы схватывать добычу и втаскивать ее в зев и глотку, причем ветви нижней челюсти, соединенные лишь растяжимой соединительной тканью, поочередно подвигаются вперед и вонзают зубы в добычу. Благодаря тому, что весь челюстнонёбный аппарат состоит из многих подвижных костей и потому чрезвычайно растяжим и что обильное отделение желез смачивает добычу и делает ее скользкой, гадюковые, подобно многим другим змеям, могут проглатывать относительно больших животных.
        Мы будем следовать Буланже, который подразделяет гадюковых на два резко разделенных подсемейства, на гадюк (Viperinae) и гремучников (Crotalinae)*, которые все без исключения имеют ямку в виде дырочки между ноздрей и глазом, значение которой неизвестно.

*В настоящее время гадюк и гремучников часто выделяют в разные семейства, хотя многие зоологи продолжают считать их лишь подсемействами одного семейства. В последнем случае в этом семействе насчитывается более 200 видов, почти 30 родов.

        Гадюки характерны для Старого Света, и особенно много видов водится в Африке; гремучие змеи - обитатели Америки и распространены от Соединенных Штатов до Патагонии, в Азии доходят на запад до границы Европы, один маленький вид встречается еще, быть может, по эту сторону реки Урал. Что в Германии уже в древние времена были змеи этого семейства, недавно доказала нам поразительная находка полого ядовитого зуба в нижнем миоцене Висбадена.
        Гадюки могут считаться самыми типичными представителями ядовитых змей. Они отличаются очень плотным, иногда почти безобразно толстым телом, плоской головой, имеющей форму треугольника, вернее четырехугольника с неравными сторонами, а также тем, что верхняя сторона морды почти всегда покрыта чешуей или мелкими, неправильной формы и неправильно расположенными щитками, и, наконец, коротким тупо-коническим хвостом, который лишь в исключительных случаях обладает способностью цепляться. Они отличаются от гремучников, единственных змей, с которыми их можно было бы смешать, как уже замечено, отсутствием окруженной щитками ямки на голове между ноздрей и глазом.
        Гадюки - медленные ядовитые змеи, обреченные на жизнь на земле; все они чисто ночные животные, которые начинают свою деятельность лишь после солнечного заката. Некоторые африканские гадюки, по-видимому, не боятся и воды, однако об этом существует пока еще мало надежных наблюдений. Позвоночные, особенно мелкие млекопитающие и птицы, а иногда также ящерицы и земноводные, но не рыбы, составляют их добычу. Только более мелкие и проворные виды решаются на продолжительное преследование; настоящий способ охоты у гадюк другой: они терпеливо выжидают добычу, быстро выдвигают голову, вонзают свое страшное оружие и, уверенные в успехе, ожидают действия яда, который оказывается смертельным почти без исключений. Они более вялые, чем все другие ядовитые змеи, и поэтому кажутся нам более коварными, чем все их родичи, с которыми они разделяют вспыльчивость, бешенство и злобу. Несмотря на их страшное оружие и на то, что яд по своему действию не уступает никакому другому, от них гораздо реже, чем от аспидов, погибают люди, они менее опасны, чем ближайшие родичи - гремучники, но, тем не менее, причиняют довольно бед. Все они соответствуют своему латинскому названию, так как рождают живых детенышей. Размножение их не особенно сильное, но способность противостоять вредным влияниям значительна, а число врагов относительно ничтожно; этим объясняется их много- численность. Человек должен преследовать и истреблять их самым ревностным образом.
        Ядро подсемейства образует род настоящие гадюки (Viperа), отличительные признаки которых заключаются в разделенных хвостовых щитках, расположенных в два продольных ряда, килеватых чешуйках, которые образуют 21-37 продольных рядов, и в том, что голова покрыта чешуйками или немногочисленными мелкими щитками. К этому роду относится не менее 20 видов.
        Прототипом гадюк и всего подсемейства мы считаем обыкновенную гадюку (Vipera berus). Она отличается превращенными в щитки чешуйками на темени и, за редким исключением, только одним рядом чешуек между глазом и лежащими под ним верхнегубными щитками.

Обыкновенная гадюка (Vipera berus)
        Цвет и рисунок ее чрезвычайно разнообразны, но почти всегда на спине есть темная зи гзагообразная полоса, которая заслужи вает внимания как отличительный признак.
        Обыкновенная гадюка отличается по форме от большинства змей Европы, ее ближайших родичей за исключением асписовой и носатой гадюк. Голова сзади заметно шире шеи, довольно плоская, впереди слегка закругленная; шея ясно отделена, немного сжата с боков, и ее сечение имеет продолговато-округленную форму; тело значительно толще шеи, довольно плоское на спинной стороне, ширина и высота ее одинаковы, брюшная сторона также плоская; хвост относительно короткий, заметно утончен в последней трети длины и заканчивается коротким твердым кончиком. Начиная от шеи, тело постепенно утолщается до середины, а отсюда снова утончается к хвосту, в который и переходит без заметной границы. У самца тело короче и тоньше, а хвост относительно толще и длиннее, чем у самки. Длина взрослого самца около 60 см, редко на 5 см больше или меньше; длина самки 70, но может доходить до 81 см. Голова составляет приблизительно двадцатую часть длины тела, хвост самца - шестую, самки - восьмую: это отношение не встречается ни у какой другой змеи, кроме асписовой гадюки. Рыльцевой щиток треугольно закругленный, снизу с дугообразной вырезкой, через которую проходит язык, с каждой стороны от него находятся два неправильных пятиугольных щитка, а около него - большие носовые щитки с широкими ноздрями. На передней части темени три маленьких неправильно треугольных щитка, передний вдается вершиной между задними. Спереди на краю морды шесть округленных чешуек образуют полукруг, а между ними и большими надглазными щитками лежат пять-девять других маленьких щитков тоже округлой формы. Позади теменных щитков начинаются чешуйки тела, форма которых остается в основных чертах одинаковой. Преобладает яйцевидная форма, но чешуйки становятся уже и длиннее на спине и расширяются на боках и хвосте. Они образуют 21 продольный ряд, все чешуйки снабжены более или менее явственным килем, который, однако, едва намечен на чешуйках ряда, примыкающего к брюшным щиткам; нижняя сторона одета широкими поперечными щитками, которые на хвосте расположены попарно. Особенно важен щиток, покрывающий заднепроходное отверстие, так как он всегда не разделен и, следовательно, не состоит из двух чешуек; это признак, свойственный, кроме обыкновенной гадюки, только асписовой гадюке. Число и форма головных щитков меняются, а число брюшных щитков колеблется в таких широких пределах, что считать их - бесполезный труд.
        Мало змей, у которых окраска настолько изменчива, как у гадюки; тем не менее, можно считать, что основной цвет самца серебристо-серый, светло-пепельно-серый, зеле- новатый, светло-желтый, светло-бурый и т. д. Но как ни различен основной цвет, темная зубчатая продольная полоса заметно выделяется и только у очень темных самок и у совершенно черной разновидности становится мало заметной или вовсе незаметной. Эта полоса, "каинов знак" европейских ядовитых змей, как ее назвал Линк, пробегает зигзагами вдоль всей спины от затылка до конца хвоста и сопровождается с каждой стороны продольным рядом темных пятен. Не только ширина, но и форма отдельных составляющих ее пятен очень различна. Нормально она слагается из ряда косвенно и поперечно расположенных ромбических или прямоугольных четырехугольников, или же полоса распадается на отдельные пятна, вытянутые в поперечном направлении или округлые; боковые пятна, которые обыкновенно чередуются с более крупными, тоже могут распадаться на более мелкие крапины. Цвет полосы соответствует, по Штрауху, основному цвету, так что у гадюк светлого желтовато-бурого или почти песочного цвета полосы и пятна светлого каштаново-бурого цвета, у окрашенных более темным цветом - бурого в различных степенях и, наконец, у темных или каштаново-бурых - совершенно черного. Кроме этой зигзагообразной полосы следует обратить внимание на рисунок головы. Две продольных полоски, окруженные неправильными пятнами и черточками, украшают середину темени и иногда сближаются здесь до соприкосновения, начинаются на глазном щитке, пробегают отсюда к середине темени, соединяются иногда пятном того же цвета и затем расходятся, образуя сзади явственный треугольник, вершина которого направлена вперед, и как бы обхватывая первый ромб спинного рисунка. Нижняя сторона у гадюки по большей части темно-серого или даже черного цвета, но каждый щиток обыкновенно покрыт многочисленными желтоватыми отдельными или сливающимися пятнами самой различной формы. Гадюки очень светлого цвета сверху имеют и на нижней стороне более светлую окраску до буровато-желтой, на отдельных щитках разбросаны мелкие пятна черноватого цвета. Конец хвоста всегда более светлого желто-белого, лимонно-желтого или оранжево- желтого цвета; верхнегубные щитки тоже светлые, обыкновенно белые, но всегда с темной каймой.
        Большие круглые огненные глаза благодаря выдающимся надглазным щиткам, под которыми они лежат, производят впечатление коварства и злобы и действительно помогают отличить гадюку, особенно если не забывать, что ни у какой другой змеи зрачок не имеет вида косой продольной щели, направленной спереди и сверху вниз и назад. При ярком солнечном свете эта щель стягивается в едва заметную линию, а в темноте сильно расширяется. Цвет радужной оболочки обыкновенно яркий огненно-красный, у темных самок светлый красновато-бурый.
        Из разновидностей гадюки темную, которую в Германии называют "адской змеей" ("Hollennatter"), долгое время считали особым видом (Vipera prester). Однако более внимательным наблюдателям скоро бросилось в глаза, что почти все "адские змеи" были самки, а когда наконец достали беременных "адских змей" и убедились, что их детеныши ничем не отличались от детенышей обыкновенной гадюки, то не было никаких сомнений, что мы имеем здесь дело с разновидностью.
        Область распространения обыкновенной гадюки не только больше, чем у какой-либо другой змеи, водящейся в Европе, но и обширнее, чем у всякой наземной змеи вообще: она простирается, по Штрауху, от Португалии на восток до острова Сахалин, в Скандинавии переходит за Полярный круг, на юге достигает, с одной стороны, средней Испании, с другой - северной границы Персии.
        Хотя на этом огромном пространстве то тут, то там ее нет, но всегда только на очень ограниченных местах. Вообще же она живет во всяких местностях, как бы различны они ни были: в лесах и в пустынях, на горах, лугах, полях, болотах и даже в степях*.

* Некоторые популяции обыкновенной гадюки на юге ареала сейчас относят к другому виду (гадюка Никольского).

        Первые условия ее довольства - это удобные уголки, куда бы она могла заползать, достаточная пища и солнечный свет; в остальном она, по-видимому, не предъявляет особых требований к той местности, в которой поселяется. Каменистые отлогости и скалы, поросшие кустарником, пустырь, чаща лиственного или хвойного леса, в котором есть прогалины, доступные солнцу, особенно же болотистые местности или степи дают ей все необходимое для жизни. На таких местах она встречается иногда в ужасающем количестве: в одном лесу Люнебургского герцогства во время сенокоса в течение трех дней и на очень небольшой площади было убито штук тридцать гадюк. Некоторые пустынные местности в северной Германии пользуются дурной славой из-за множества этих ядовитых змей. Вблизи Берлина есть отдельные участки леса, куда по милости гадюк женщины, косящие траву, приходят не иначе, как в высоких сапогах. В чистом высокоствольном лесу она не встречается, но не избегает большого леса, если поч ва покрыта травой, также переселяется мало-помалу в местности, где долго не появлялась, если почва изменяется таким образом, что она может найти тут убежище и добычу; при обратных же обстоятельствах снова уходит. "В Тюрингенском Лесу, - рассказывает Ленц, - увеличение числа гадюк сначала было вызвано тем, что там, где рубили деревья для нового посева, почву взрывали большими глыбами, под которыми сейчас же разводились ящерицы и мыши, а позднее и гадюки. Теперь при правильном лесном хозяйстве подобные вещи совершенно прекратились; на вырубленных участках сажают молоденькие деревца, взятые из питомников, ямы уничтожают, а вследствие этого число гадюк сильно уменьшилось". Наоборот, Бетхер уверяет, что на горах около Фрейберга в Саксонии, где прежде гадюка попадалась нередко, но и нечасто, он в течение трех лет, от 1862 до 1866 года, не видал ни одной, несмотря на ежедневные охоты за жуками в течение лучшего времени года и на то, что он с особенным вниманием выискивал змей (ужей было поймано много). Он не мог даже достать ни одного экземпляра гадюки для Фрейбергского музея, который тогда создавался. Теперь эти змеи опять появились: в течение 1885 - 1890 года было поймано несколько штук и доставлено Бетхеру.
        Эта змея живет в каком-нибудь найденном отверстии в почве, под корнями дерева или между камнями, в мышиной или кротовой норке, в покинутой норе лисицы или кролика, в расселине почвы — вообще в каком-нибудь подобном убежище, вблизи которого по возможности находится небольшое открытое место, где она могла бы греть на солнышке свое тело*.

* Площадь индивидуального участка пары гадюк обычно от 1,5 до 4 гектаров.

        Когда желание спариться не побуждает ее бродить по окрестностям, гадюку всегда можно найти днем вблизи ее убежища, куда при малейшей опасности она возвращается настолько поспешно, насколько позволяют ее сонливость и лень. При приближении грозы, по наблюдениям Ленца, она совершает небольшие экскурсии, но обыкновенно днем никогда не уходит далеко от своей норы.
        Ленц утверждает, что гадюка чисто дневное животное, "так как мало найдется животных, в такой степени любящих выставляться на солнце". Но к этим словам он прибавляет, что трудно узнать, что она делает ночью. "Я не сомневаюсь в том, что в теплые или душные ночи гадюки остаются на поверхности земли или заползают только под мох. При лунном свете я тихонько подкрадывался к своим пленницам и нашел, что часто они совсем спокойно лежат, но иногда и проворно ползают; два раза я приходил в лунные ночи совершенно один и так тихо, как только возможно, на места, где, как я знал, есть гадюки, но не находил ни одной, хотя из этого нельзя вывести никакого заключения, так как среди бела дня и в самую прекрасную погоду можно не найти ни одной змеи. Известно только, что после заката солнца редко можно найти змей на открытых местах; они заползают под мох, в траву и пр.". Если бы случай научил нашего исследователя, как научил меня, если бы он на тех местах, на которых напрасно искал гадюк при лунном свете, зажег бы темной ночью огонь, то он изменил бы свое мнение. Особенная "любовь" гадюки к солнечному свету доказывает только одно: она, как и ее родичи, больше всего любит тепло и старается доставлять себе это наслаждение как можно чаще, но это еще не доказывает, что она дневное животное. Бросающаяся в глаза каждому леность, которую она обнаруживает, когда греется на солнце, равнодушие ко всему, что не касается ее непосредственно, указывает на то обстоятельство, что днем она находится не в бодром состоянии, а скорее в каком-то полусне. Все ночные животные без исключения, любят солнце, хотя боятся и избегают света; самым красноречивым доказательством этого служат кошка или сова, которые тоже греются на солнце; пойманные совы погибают, если их продолжительное время лишают солнца.
        Для гадюки же, животного пресмыкающегося, температура тела которого увеличивается или уменьшается в зависимости от окружающей среды, составляет самую насущную потребность часами лежать, растянувшись на солнышке; для нее истинное благодеяние дать телу теплоту, которой не может доставить ему вяло обращающаяся кровь. Но эта змея отнюдь не дневное животное, точно так же, как и все другие из этого семейства. Недаром она наделена зрачками, способными необыкновенно расширяться и сокращаться, недаром глаза ее защищены выдающимися бровными щитками, а у других сходных с ней видов - кожистыми образованиями, которые можно сравнить только с осязательными волосками ночных хищных млекопитающих, потому что каждый орган, каждая способность, которой обладает животное, находит свое применение. Только с наступлением сумерек гадюка начинает свою деятельность, свои занятия, свою охоту. Чтобы убедиться в этой истине, тому, у кого есть пойманные змеи, стоит устроить клетку таким образом, чтобы видеть, что в ней происходит, не будучи замеченным животными, или же ночью зажечь огонь на месте, где часто попадаются гадюки. Необычный свет удивляет животных, ночью очень оживленных, и они спешат поближе познакомиться со странным явлением, подползают к самому огню, с удивлением смотрят на пламя и, по-видимому, неохотно решаются уползти. Таким образом, тот, кому надо поймать гадюк, гораздо легче достигнет цели ночью с помощью огня, чем днем; он поймает их даже на тех местах, где напрасно искал днем, конечно, в случае, если в этой местности действительно есть гадюки или другие ночные змеи.
        Против того мнения, что гадюка скорее ночное, чем дневное животное, Блум выставляет все сообщения, полученные им, и собственные наблюдения. Они сводятся к тому, что "после заката солнца, даже гораздо раньше, гадюка заползает в свою норку и выползает оттуда ночью только в очень теплую, душную погоду. Тогда действительно она повсюду разгуливает и отправляется за добычей. В горах, где большей частью из всех змей только и водится гадюка, а в северных местностях даже на низменностях, где летом ночи всегда холодные, она никогда не покидает ночью своего убежища, так что там она принуждена искать добычу днем. Как дневные животные известны и другие змеи с щелеобразным зрачком. Из группы волкозубых змей индийские виды питаются, по мнению Гюнтера, веретеницами, которых им приходится ловить днем; африканские едят мышей и других маленьких ночных млекопитающих. Возможно, что щелеобразные зрачки и выдающиеся надглазные щитки полезны гадюке при отыскивании мышей в норках. Доказательством того, что она это делает, служат мышата, которых много раз находили у нее в желудке". Гомейер часто встречал гадюк, отправлявшихся за добычей днем, а однажды наблюдал, как гадюка нападала на птичку.
        Заблуждение относительно времени, в которое гадюка предается деятельности, оправдывает отчасти распространенные всюду взгляды о ее нраве, которые и я прежде разделял. Кто наблюдал ее днем, скажет истинную правду, назвав ее крайне вялым, неподвижным, тупым к восприятию внешних впечатлений и неумным животным, даже сравнительно с другими змеями, но человек, наблюдавший ее ночью, составит себе совсем другое мнение. Правда, она и тогда не может соперничать в ловкости и проворстве со стройным ужом или медянкой; но все же ночью остаются только слабые признаки вялости, медлительности и осмотрительности ее дневных движений. Она делается подвижной и проворной, во всех направлениях ползает по своей клетке, а на свободе по той области, в которой охотится, и в противоположность своему дневному поведению, обращает внимание на все, что кругом происходит. Наблюдения и проведенные опыты показали, что гадюка довольно быстро передвигается по ровному месту, но может взобраться по кривому стволу дерева, а также отлично плавает. Воду она избегает совсем не в той степени, как думают обыкновенно. Она не так любит воду, как уж и его родичи, но совсем не боится близости воды.
        О развитии внешних чувств гадюки приходится повторить то, что уже сказано выше; только я очень сомневаюсь, что у нас сложилось верное мнение об остроте ее зрения, и никогда не присоединюсь к мнению лиц, приписывающих ей слабое зрение на основании наблюдений, произведенных днем. Нуждается в подтверж- дении и наш приговор относительно ее умственных способностей. Об уме в собственном смысле у этой змеи не может быть и речи. Беспристрастное наблюдение выставляет ее крайне глупым животным, чудом умственной несостоятельности. Самой выдающейся чертой ее характера является безумная ярость. Все непривычное возбуждает ее гнев, но она не делает различия, поддается самому грубому обману и никогда не научается опытом.
        Почти с одинаковым бешенством кусает гадюка как живое существо, так и палку или палец, показываемый ей за стеклом. Она разбивает себе морду в кровь, не сознавая, что ее злость бесцельна; когда она рассержена, то в бешенстве кусается прямо на воздух, если нечего больше кусать. Она не в состоянии отличить опасное от безопасного, по этой причине она вряд ли знает страх и не всегда обращается в бегство даже при очевидном превосходстве силы ее врага. Ни одно животное нельзя так легко поймать или убить, как гадюку. На вид она упорно ожидает приближающегося врага, а между тем иногда совершенно забывает все окружающее. Не надо обманываться, принимая такое поведение за храбрость; этой последней у нее нет, самое большее, что можно ей приписать, это упрямство. У нее не хватает ума даже на хитрость; настоящее лукавство ей чуждо. Когда она собирается схватить добычу, она обыкновенно шипит так громко, как будто дело идет об обороне. Всякого рода раздражение вызывает в ней сильный гнев. Нечего и говорить, что подобное создание никогда не заключает дружбы с другими животными, что приручить его нельзя; такие ограниченные умственные способности не поддаются развитию.
        Это описание верно, пока речь идет о дневной жизни гадюки, но теперь я сомневаюсь, чтобы оно имело какое-нибудь значение для изображения ее ночных похождений. Кто наблюдал галаго, летучую мышь или сову днем, вряд ли составил себе правильное мнение об их характере и привычках. Можем ли мы предполагать обратное у живущих ночью пресмыкающихся? Думаю, что нет. Против этого говорят даже во всех отношениях скудные и недостаточные наблюдения, которые мы можем делать над пойманными гадюками в клетке. А какие открытия могли бы повести за собой наблюдения их жизни на свободе! С моим теперешним опытом я думаю, что могу высказать мнение, что все ночные змеи, а с ними и наша гадюка, ведут себя по ночам приблизительно так же, как дневные змеи, деятельность которых мы в состоянии наблюдать. Например, они наверно действительно охотятся за добычей, а не только лежат на одном месте в ожидании, чтобы какая-нибудь добыча приблизилась к ним, как это можно было заключить из наших прежних наблюдений. Чтобы оправдать этот взгляд, я могу теперь привести следующее наблюдение. В прекрасную летнюю ночь, в полнолуние, Штрук шел со своим другом по широкой дороге через смешанный лес. Около 11 часов друзья расположились отдохнуть около дороги; через некоторое время они услышали шуршание шагах в 17 от себя и увидели мышь, которая быстро выбежала из кустарника на дорогу, преследуемая змеей. Охота эта происходила на дороге на расстоянии 15 шагов; змея нагнала мышь, зашипела и схватила добычу. Спутник Штрука, лесник, взял ружье, выстрелил и нашел мертвую мышь и издыхающую гадюку. Тот же наблюдатель заметил, что гадюки приползают к тем огням, которые зажигают ночью, чтобы сгонять зверей с зерновых хлебов, в том случае, если люди сидят смирно; если же кто-нибудь идет на гадюк с дубиной, то они дают тягу.
        Характер гадюки, насколько мы его знаем, нимало не симпатичен, а слепое, безграничное бешенство, выказываемое при раздражении, просто отвратительно. "Однажды, - рассказывает Ленц, - я дразнил гадюку целый час, причем она беспрестанно фыркала и старалась меня укусить, так что наконец мне это надоело, но ей ничуть. В таком бешенстве, если предмет, рассердивший ее, удалился, она бросается и кусает воздух или кучки мха и тому подобное, а чаще всего, если дело происходит на солнце, то кусает свою тень или тень других предметов. Она тогда свертывается и втягивает шею в середину образующегося таким образом плоского кружка, чтобы при каждом укусе быстро выдвинуть ее на 15, самое большее на 30 см. Втягивание шеи всегда есть знак, что гадюка хочет укусить; она почти никогда не кусает, не приготовившись таким образом, и сейчас же после укуса опять быстро втягивает шею, если она впилась зубами не так крепко, что это становится для нее невозможным. Даже если перед ней держать предмет величиной с мышь, она, кусая, часто промахивается, значит, прицеливается плохо (как почти все ядовитые змеи). Когда гадюка разозлится и собирается кусаться, она не только втягивает шею, но, если у нее есть время опомниться и если предмет, рассердивший ее, не вдруг приближается, то она часто и быстро высовывает язык приблизительно на длину своей головы, при чем глаза у нее горят, но во время укуса язык у нее втянут; она также редко трогает им предмет, который собирается укусить. Когда враг настигает ее вдруг, и она тотчас же кусает его, то редко шипит предварительно, но чем больше у нее времени опомниться, тем более растет ее раздражение и тем сильнее и продолжительнее она шипит. Это шипение или фырканье производится с закрытым ртом и вызывается тем, что она вдыхает и выдыхает воздух сильнее, чем обыкновенно; оно состоит из двух разных, хотя несколько сходных между собой звуков, перемежающихся друг с другом приблизительно в промежуток времени, необходимый человеку для вдыхания и выдыхания. При выдыхании воздуха звук силен и низок, при вдыхании слабее и выше. Я прикрепил на конец палки пушок и держал его перед носом гадюки, которая продолжительно и сильно шипела; таким образом я мог ясно наблюдать вдыхание и выдыхание, но нашел, что движение воздуха при этом ничтожно'1. Вообще, когда гадюка злится, то она так сильно надувается, что даже самая худая кажется толстой и жирной. Еще сильнее раздувается она, если ее бросишь в воду, но это она делает для того, чтобы уменьшить свой удельный вес посредством втягивания в себя воздуха. Она всегда настороже и одинаково готова и к защите, и к нападению. Поэтому, если ее ничто не тревожит, почти всегда находишь ее с приподнятой несколько на сторону головой. Хотя днем она довольно плохо видит, но все же очень хорошо умеет различать приближающиеся к ней предметы, и легко можно заметить, что она охотнее других хватает теплокровных животных, особенно мышей. Также замечают, что если ее посадить в очень светлое стеклянное помещение, то она скорее бросается на обнаженную руку, поднесенную снаружи к стеклу, чем на рукав или палочку, если ими дотронуться до стекла.
        "В неволе в просторном ящике она очень хорошо уживается со всеми маленькими животными, кроме мышей. Я даже часто видел, как ящерицы, лягушки и птицы, однажды приученные, спокойно грелись на солнышке, сидя на гадюке, а на свободе тоже встречал гадюк, на которых уютно располагались ящерицы. Однажды я был свидетелем премилой сцены. В ящике со змеями солнце освещало только маленькое пространство, которым гадюки и овладели тотчас же. Тогда приползла ящерица и, поискавши напрасно свободного места, преспокойно укусила одну из гадюк за бок, чтобы заставить ее уступить место, но та даже не шевельнулась. Наконец ящерица улеглась подле гадюки не на солнце. Другие змеи и веретеницы тоже охотно помещаются около гадюки, на ней и под ней, как будто она принадлежит их семье. Она не обращает внимания на жуков, бегающих у нее по телу; если же они ползут по голове, то стряхивает их, но не сердится.
        Повсюду распространено мнение, что гадюка прыгает и в гневе преследует врага на большое расстояние. Ни я, ни мой охотник за змеями не видели этого; также ничего подобного не рассказывали мне люди, хорошо знакомые с гадюкой. Часто не только в комнате, но и на воздухе я прилагал все старания, чтобы заставить гадюку прыгать, но напрасно. Однако, все же большое удовольствие подразнить гадюку прутиком, застигнув ее неожиданно на месте, которым она, по своему мнению, владеет нераздельно, и где она удобно расположилась отдыхать. Иногда она свивается так, что образует небольшую башенку, на верху которой помещается угрожающая головка, а иногда лежит широким кольцом. Все ее мускулы находятся в постоянном движении, так что нельзя хорошенько разглядеть цвет тела, и, точно молния из темной грозовой тучи, поминутно вздрагивает в воздухе голова, старающаяся укусить нарушителя покоя. Но я никогда не видел, чтобы она намеренно прыгнула хотя бы на 30 сантиметров вперед; только иногда, когда ее неожиданно застигнуть в вытянутом положении, и у нее нет времени свернуться кольцом, то она втягивает шею и потом быстрым движением выдвигает ее вперед и кусает, причем иногда случается, что это движение перемещает несколько вперед и остальное тело.
        Часто в слепой злобе гадюка выдает себя сама, когда, спрятавшись в траве или в кустарнике и совершенно не замечаемая проходящим мимо, она, вместо того, чтобы тихо лежать, начинает дико шипеть и кусает человека, так что часто он замечает ее только тогда, когда она уже укусила или его самого, или башмак, или платье. Иногда гадюка обращается в бегство, укусив раз или два, но чаще она убирается восвояси, как только замечает поблизости людей. Это случается постоянно ночью, когда она бодрствует, и вследствие этого происходит то явление, что в это время она гораздо реже кусает людей, чем это обыкновенно предполагают, даже если принять во внимание, что после захода солнца ее излюбленные места мало посещаются".
        Пища гадюки состоит преимущественно, хотя и не исключительно, из теплокровных животных, особенно мышей, которых она предпочитает всякой другой еде; она ест даже землероек и молодых кротов*.

* В ряде мест обитания основным кормом гадюк могут быть лягушки, молодые особи питаются насекомыми.

        Особенно страдают от нее, по словам Ленца, земляные полевки, потому что они самые медлительные и добродушные из всех видов мышей; гораздо менее достается быстрым, хитрым обыкновенным полевкам. Нет пощады и землеройкам. Хотя мне и не приходилось находить кротов в желудке у гадюки, но я ничуть не сомневаюсь, что, найдя случайно гнездо с кротятами, она с аппетитом полакомится их жирным мясом. Из наблюдений Ленца следует, что она ловит мышей не только на земле, но и под землей, в желудке вскрытых им гадюк он часто находил маленьких, совсем голых мышат и землероек, которых можно было добыть только в гнезде под землей. Птенчики, особенно тех птиц, которые гнездятся на земле, часто становятся жертвой гадюки, и очень правдоподобно, что она опустошает немало гнезд. На это указывает поведение старых птиц, которые поднимают крик и обнаруживают величайшее беспокойство, как только завидят гадюку. Лягушек она ест только в случае крайности, ящериц - пока они молоды. "Замечательно, - рассказывает Ленц, - насколько у гадюки врожденная неодолимая потребность умерщвлять мышей. Даже в неволе, где она добровольно обрекает себя на голодную смерть и, если ее не раздразнить, нелегко кусает других животных, даже тут, как только завидит мышь, ее глаза начинают гореть от дикой жажды крови, и она бросается на мирного зверька; она умерщвляет его с бешенством, но никогда не ест. Как только бедный зверек лежит перед ней без дыхания, к гадюке возвращается спокойствие, точно коварная злодейка утолила в крови ненавистного врага долго сдерживаемую жажду мести. Я часто видел подобные сцены. В ящик, в котором жили 10-12 гадюк с другими змеями, веретеницами, ящерицами, лягушками, иными животными, и где царили полный мир и взаимное доверие, я вдруг пускал мышь. Бесстрашно бегает она кругом, воображая, что попала в хорошее общество, и ничуть не боится прыгать по телу и голове гадюк. Но вот они втягивают шею и голову, их глаза горят, язык высовывается и быстро движется, во всех углах слышится шипение и все открытые пасти направляются на нее с целью укусить. Мышь еще не знает, на кого они нападают. Она увертывается от укусов, прыгает во всех направлениях, но нигде не находит покоя. Наконец ядовитые зубы настигают жертву; она содрогается, распухает, шатается, падает и умирает. Возбуждение еще не улеглось; там и тут слышится шипение и вытягивается на воздух пасть, но скоро, со смертью врага, водворяются мир и тишина".
        Как и другим змеям, гадюке не приносит вреда продолжительное голодание, но зато, если уж улыбнется ей счастье на охоте, то она вволю наедается. В своих исследованиях Ленц нашел в пищеводе и желудке одной гадюки трех больших мышей, одну за другой.
        Летняя жизнь гадюки начинается в апреле, хотя во время благоприятной весны ее замечают уже в марте вне ее зимнего убежища, а в особенно теплую погоду можно видеть иную гадюку и раньше, как исключение, даже зимой*. "19 января 1875 года, - пишет Гримм, - около трех часов пополудни я стоял на юго западной опушке старого дубового леса, богатого выгнившими пнями, где предполагалась охота. Солнце довольно сильно грело, и хоть на всей земле еще лежал снег, но с одной стороны леса, покрывавшего пологую покатость, почва оттаяла и была совершенно суха. Около одного из пней лежала, греясь на солнышке, гадюка, не совсем свернувшаяся и, по-видимому, мертвая. Но когда я тронул ее палкой, то она довольно поспешно поползла к ближайшему стволу дерева. Пока я старался удержать ее, чтобы поймать живьем, подскочил слишком усердный загонщик и убил ядовитое животное".

* После зимовок обыкновенные гадюки порой совершают миграции на расстояния до 5 километров, переплывая при этом достаточно крупные реки.

        В зимнем убежище гадюки обыкновенно собираются порядочными обществами. "В 1816 году, - пишет пастор Трейсе Ленцу, - несколько дровосеков работали в теплую погоду на дороге, для починки которой пришлось ломать значительные стены из песчаника в которых было много трещин и щелей, и тут нашли на один-два метра ниже поверхности земли десять гадюк в состоянии зимней спячки. Сначала дровосеки приняли их за веревки, но, вытащив первую с помощью кирки, признали за гадюку, достали остальных, размещенных в разных трещинах, и убили всех. Животные были найдены свернувшимися между камнями, вялыми и в состоянии оцепенения. По бокам стен не было заметно трещин, так что гадюки, должно быть, заползали туда сверху, где было несколько щелей". Сообщение Вагнера совершенно согласуется с этим. "Зимой 1829 - 1830 года, на расстоянии одного часа пути на запад от города Шлибен, были найдены девять гадюк в болотистой местности, над поверхностью воды, в старом пне. Они тесно прижались друг к другу, почти не выказывали признаков жизни и были все вместе убиты. Вместе с гадюками нашли хорька, который, вероятно, искал себе там пищу и тоже был убит". Гомейер сообщает мне еще доказательство этого факта. "Гадюка совершает зимнюю спячку целым обществом. По наблюдениям моего брата, находят 15-25 гадюк, лежащих вместе под корнями можжевельника и под старыми полусгнившими ольховыми и березовыми пнями, куда они сползают с началом холодов, чтобы остаться там до возвращения весны. Обыкновенно, когда дровосеки выкорчевывают старые корни, то находят такие спящие общества и, понятно, убивают всех членов их. С истинным удовольствием открыли мы, что хорек знает об этом факте гораздо больше, чем знали мы до сих пор. Зимой он отыскивает подобные логовища и таскает оттуда животных, сколько ему нужно. Мой брат, доставая хорька из норы среди зимы, нашел несколько лягушек и трех гадюк, которых животное натаскало в нору, проявив сначала предосторожность - перекусив им спинной хребет у самой головы. В заключение еще замечу, что зимний сон гадюки не очень крепок: при некотором беспокойстве она поднимает голову, начинает медленно ползать и высовывает язык, однако глаза кажутся усталыми и тусклыми"*.

* Описаны случаи зимовок обыкновенных гадюк в скоплениях из 200-300 особей. Вместе с гадюками на зимовках находили жаб, тритонов, веретениц.

        По мнению Блума, половая зрелость наступает не раньше четвертого года. Спаривание начинается только тогда, когда весенняя погода установилась, обыкновенно около конца апреля или начала мая*.

* В брачный период самцы устраивают соперничество так называемые брачные танцы.

        Как исключение, случается, что гадюки спариваются и в необычное время. Так, например, в 1848 году Эффельдт нашел пару совокупившихся гадюк 15 марта; также и Ленц рассказывает, что 18 декабря, в прекрасную теплую погоду видели однажды двух спарившихся гадюк**.

* * Самки гадюки способны сохранять сперму от нескольких самцов в своих семяприемниках и расходовать ее по мере необходимости. Таким образом, спарившаяся осенью самка может забеременеть весной следующего года.

        Поэтому он считает возможным, что детеныши рождаются у них иногда уже весной. Обыкновенно гадюки выводят детенышей в августе и сентябре. Весьма вероятно, что эти животные совокупляются ночью, но остаются несколько часов, обвившись друг с другом, так что их можно увидеть еще и на следующий день, лежащих на выбранном месте. Как было уже замечено, случается, что во время совокупления несколько пар гадюк свиваются вместе и образуют целый клубок, что, весьма возможно, и дало повод к древнему сказанию о голове Горгоны. "В апреле 1837 года, - рассказывал мне Эффельдт, — отправился я, как часто это делаю в это время, в деревню Иоганнисталь, расположенную в 10 километрах от Берлина, чтобы наловить там гадюк. Тогда я еще не знал, что все гадюки - ночные животные, и так как прибыл на место, где предполагал охотиться, уже довольно поздно вечером, то думал отложить поиски до следующего утра. Однако после заката солнца я вышел в лес, не столько ради животных, как для того, чтобы насладиться прекрасной погодой. К крайним домикам деревни примыкал лесок, состоявший преимущественно из ольхи и густо поросший ежевикой. Он был до того полон гадюк, что ежегодно то тот, то другой житель деревни бывал ими укушен, и даже гадюки приползали к людям, как случается читать подобные вещи об южных странах. В лесу я встретил знакомого лесничего, который еще издали приветствовал меня восклицанием: "Ну, если вы сегодня опять хотите ловить гадюк, то вы пришли вовремя; я только что видел их целую кучу". По моей просьбе мой знакомый вернулся, но подвел меня только на известное расстояние к указанному месту," потому что, - уверял он, - ни за что на свете не подошел бы он к этому комку гадюк, даже не решился бы выстрелить в них, так как злые животные тотчас же бросаются на человека и долго преследуют его". После продолжительных поисков я понял, к величайшему удивлению, что лесник сказал мне действительно правду. Около ольхового пня, окруженного молодыми побегами, совсем близко к тропинке, лежало 65-78 гадюк, свернувшихся и спутавшихся друг с другом самым удивительным образом: самцы и самки лежали вперемешку, несколько парочек уже совокупились, другие свились с ними. Когда я подошел, все они подняли головы, высунули языки и зашипели, но упорно оставались на том же месте, не сделав ни малейшей попытки спастись бегством; они не тронулись даже тогда, когда я стал трогать их и дразнить прутиком. Поздний час помешал мне предпринять что-либо, поэтому утром на следующий день я снова отправился на это место, не столько ожидая застать еще клубок гадюк, как надеясь встретить многих из виденных вчера животных. Каково же было мое удивление, когда, подойдя к знакомому месту, я нашел не только вчерашних гадюк на прежнем месте, но заметил, что за ночь их число еще увеличилось. Состояние животных существенно переменилось; теперь при ярком солнечном свете они были несравненно спокойнее и равнодушнее, чем накануне вечером, и потому мне удалось с помощью сачка на длинной палке поймать всех их и посадить в хорошо закрытый ящик. Тогда я отправился обратно в Берлин, сгорая от любопытства узнать, что будет дальше. Однако дорога в продолжение нескольких часов и постоянная тряска, вероятно, побеспокоили их: когда я приехал домой, клубок совсем размотался. Десять лет спустя я узнал от преемника того лесничего, что он наблюдал у гадюк совершенно такие же факты".
        По исследованиям Ленца, гадюки спариваются только тогда, когда достигают почти полного роста; этот исследователь не нашел ни одной гадюки менее 50 см длиной, в теле которой были бы яйца, достигнувшие полного развития. Число детенышей, производимых на свет самкой, зависит от возраста и величины матери: более молодые мечут пять-шесть детенышей, постарше - 12-14, даже 16 штук. Ленц наблюдал и очень подробно описал самый ход рождения. "Когда гадюка кладет яйца, - говорит он, - то лежит вытянувшись и выжимает одно яйца за другим из отверстия кишечника, в котором оканчиваются яйцеводы, понятно попеременно, так что если положено яйцо из одного яйцевода, то второе следует уже из другого. Во время кладки гадюка поднимает хвост криво и часто дугообразно, а туловище ее лежит на земле. Сначала это последнее до самого хвоста равномерной толщины, но как только положено первое яйцо, наблюдатель видит очень ясно, как подвигается следующее, и замечает, что перед каждым яйцом тело сужается, чтобы пропихнуть его дальше и, наконец, совсем выдавить. Между появлением яиц проходят каждый раз несколько минут, иногда четверть часа или даже целый час. В продолжение кладки яиц гадюка, по моим наблюдениям, чрезвычайно спокойна. Как только яйцо положено, находящийся там детеныш вытягивается, разрывает тонкую яичную оболочку и выползает из нее. Но у него на теле висит еще желточный мешок; животное освобождается от него, разрывая во время ползанья пупочные сосуды, и тогда, обладая уже полным развитием, не помышляя ни о матери, ни об отце, начинает трудный жизненный путь на собственный страх.
        Я должен заметить, что гадюка родится злой и остается злой до конца жизни. Маленькие гадюки, только что вылупившиеся из яйца и еще мокрые, шипели и сердито кусались, когда я трогал их, но должен признать, что не все появляются на свет с одинаковой злостью, всегда находятся более спокойные даже между детенышами одной и той же матери. Особенно забавно наблюдать, как маленькие, едва вылупившиеся из яйца гадючки, которые только начинают ползать и знакомиться со светом, обыкновенно не забывают время от времени разевать пасть, высовывают свое смертоносное орудие - ядовитые зубы - расширяют затылок и приготовляются к предосудительному ремеслу. Тотчас после рождения они бывают от 18 до 23 см длины или немножко больше, а в середине тела имеют сантиметр толщины. Голова, щитки, чешуйки, зубы и прочее у них устроены, как у взрослых, но все тело покрыто очень тонкой, прозрачной и неплотно прилегающей кожицей, отчего цвет тела кажется бледнее. Через несколько минут или часов после рождения они сдирают с себя эту кожицу, совершенно так же как и взрослые; таким образом, линяние является первым важным делом их жизни. Между родившимися у меня маленькими гадюками я всегда находил только пятую часть самцов, впрочем, и у родившихся на свободе всегда встречаешь гораздо больше самок, чем самцов, между тем как между взрослыми число самок и самцов одинаково. Что может быть причиной этого явления? Следует еще заметить, что у гадюк нет и следа родительской любви, любви детенышей к родителям и детенышей между собой. Тотчас после рождения каждая маленькая гадюка идет своей дорогой, вовсе не требуя попечения матери, которая и сама совсем не обращает внимания на детенышей: гадюки одного помета не выказывают никакой связи между собой. Маленьких гадюк встречаешь всегда поодиночке, причем каждая очень хорошо сознает свою силу и выказывает много смелости. Однако имеют ли они уже свойственный взрослым смертельный яд, хотя бы в более слабой степени? Вопрос этот заслуживает внимательного исследования. Для этого я вынул из тела убитой матери детеныша, который должен был родиться дней пять спустя, затем я несколько раз проколол иголкой его голову в том месте, где находятся ядовитые железки, и этой иголкой ранил клеста, который от этого вовсе не пострадал. Я повторил этот опыт с другой маленькой гадюкой и с другим клестом и получил тот же результат. Вскоре после этого я пустил мышонка в ящик, где находилось 16 родившихся у меня гадюк, имевших около шести дней от роду. Мышка сначала вовсе не выказывала страха, но, бегая по ящику взад и вперед, она везде слышала тихое, но сердитое шипение: все гадюки на нее грозно смотрели и кусали ее, когда могли. Она старалась избежать опасности, бегая из стороны в сторону, однако получила десять укусов, из которых самые сильные были в морду и в левую заднюю ногу. Два раза даже случилось, что маленькая гадюка так впилась в мышку зубами, что она некоторое время тащила ее за собой. Я тогда вынул мышку из ящика, она хромала и усиленно чистила заднюю ногу и мордочку; затем стала слабеть, однако жила после этого около часа и, наконец, околела. Я пустил другого мышонка в ящик с 24 молодыми гадюками, и с ним случилось то же, что и с первым". Другие наблюдения подтверждают сказанное. Из опытов Кирша оказывается, что гадюки через несколько минут после вылупления из яйца уже могут ранить смертельно.
        Большой вклад в изучение развития гадюк внес Петри. Этот наблюдатель получил взрослую гадюку, которую один из его друзей хотел убить палкой, и нанес ей настолько сильные повреждения, что животное несколько часов не двигалось. По светлым глазам гадюки Петри понял, что она еще жива и отнес ее в клетку со змеями, стал употреблять оживляющие средства.
        окропил свежей колодезной водой и особенно обильно полил пораненное место на спине. На следующий день к полудню он нашел змею в ее естественном положении, немного свернувшейся, а по прошествии восьми дней она стала такой же бодрой и так же кусалась как всякая другая змея. Почти через месяц после этого гадюка произвела на свет в один день десять детенышей, из которых четыре были мертвы, а остальные вскоре околели. На следующую ночь змея родила еще одного детеныша, который, подобно другим животным этого вида, особенно сердито кусался и жил с матерью в одной клетке, но 6 декабря околел от истощения. Но 12 декабря, к своему немалому удивлению, Петри нашел в клетке опять троих детенышей, хотя мертвых, но вполне развитых, которых старая гадюка могла родить только в последние холодные дни, так как один из детенышей лежал еще в мягкой, кровяной слизи. Таким образом, через 15 недель после первого помета гадюка принесла еще трех совсем выношенных детенышей. Этот удивительный факт Петри объясняет вполне справедливо, ранением матери и таким предполагаемым положением трех яиц, что их развитие должно было приостановиться до полного заживления раны.
        Если Ленц говорит, что гадюка остается злой до конца жизни, то это относится также и к поведению ее в неволе. Во всяком случае, с течением времени ее необузданная и бестолковая ярость несколько притупляется: она кусается меньше и реже, чем вначале, но никогда ее нельзя действительно приручить, никогда не удается довести до того, чтобы она не кусала хозяина, и поэтому обращение с ней всегда остается опасным. Замечательно то, что даже при самом заботливом уходе она принимает пищу в клетке только в исключительных случаях. "Кажется, — говорит Ленц, - что с той минуты, как змея попадает в ненавистную неволю, она принимает намерение уморить себя голодом, потому что, почти всегда без исключения, она или тотчас же, или через несколько часов выплевывает принятую пищу, даже в том случае, когда ее поймали так ловко, что придавили только хвост. Иногда она выплевывает пищу, как только ее поднимут за хвост, чаще, в то время как ее несут домой в капсуле для собирания растений или в мешочке, часто также, когда она уже полежала спокойно некоторое время в отведенном ей помещении. В неволе я давал ей, кроме мышей, маленьких птичек, лягушек, ящериц и других животных, как, например, всевозможных насекомых, мучных червей, муравьиные яйца, дождевых червей, древесных лягушек, птичьи и черепашьи яйца, молодых змей других пород, хлеб, семена и т.д., но она не обнаруживала ни малейшей охоты ко всем этим лакомствам. Она съедала только муравьиных куколок, но не переваривала их надлежащим образом. Я делал попытки впихивать маленьких мышат долго голодавшим гадюкам, причем хватал их левой рукой за затылок, а в правой держал щипцами мышонка, вталкивал его в пасть и пропихивал палочкой в пищевод. Но, к несчастью, подобное предприятие не помогало, через некоторое время гадюка все-таки выплевывала введенную пищу". Такое упорное пренебрежение пищей есть общее правило, но бывают и исключения. Если гадюке устроить клетку, которая очень походила бы на болотную почву, то она иногда решается принимать пищу добровольно. В последнем убедились Эрбер, Эффельдт, а также и я. "Многие испытанные исследователи змей, — говорит первый, - уверяли меня, что наша местная гадюка никогда не ест в неволе, поэтому я перестал снабжать ее пищей. Как же был удивлен, когда однажды вечером в середине октября застал гадюку, в то время как она ела одну из только что убитых молоденьких мышек, которых я незадолго перед этим посадил в клетку!" Эффельдт уверял меня, что между бесчисленными гадюками, которые жили у него в неволе, было несколько таких, которые приучались есть, а одна даже правильно принимала пищу. Но это только исключения; общее правило таково, что пойманные гадюки обрекают себя на голодную смерть и редко выживают дольше девяти месяцев.
        Что касается до истребления вредных животных, то среди всех змей гадюка приносит самую большую пользу, а между тем никто не благодарит ее за ее заслуги, все стараются уничтожать ее, где и как только могут! В Германии редко случается, чтобы человек погибал от какого-нибудь хищного животного. Однако постоянно повторяются случаи смерти людей от укусов гадюки. Вероятно, Линк прав, рассчитывая, что в Германии ежегодно умирает два человека от укуса гадюки, и в 20 раз более людей бывают отравлены ее ядом, но спасены*.

* До сих пор известны лишь единичные летальные случаи от укуса обыкновенной гадюки, жертвой при этом обычно становятся дети, укушенные в лицо.

        Блум замечает, что по имеющимся у него сведениям в период времени с 1879 до 1888 года в Германии было 17 смертных случаев от укуса гадюки. Восемь случаев, почерпнутых из газетных и вообще недостоверных сообщений, не были сюда причислены; точно также не учел он и 14 лиц, умерших от укуса гадюки в Фолькмарсдорфе в королевстве Саксония за последние 10 лет, судя по запискам Гейте. "Из 17 смертных случаев два приходятся на восточную, один на западную Пруссию, два на Померанию, один на Силезию, два на Гессен-Нассау, четыре на Баварию, один на Саксен-Веймар, один на Ольденбург, один на Саксен-Альтенбург, один на Рейс младшей линии и один на Эльзас и Лотарингию. Укусы, не оканчивающиеся смертью, чрезвычайно многочисленны во всей Германии и часто сопровождаются серьезными заболеваниями. Во многих известных мне случаях замечалась продолжительная болезненность, а в некоторых даже полное омертвение укушенного члена. Нелегко назвать точное число укусов при общепринятых сообщениях, которые часто делают в подобных случаях, но я думаю, что без преувеличения можно определить количество укусов за последние десять лет числом 600".
        О действии яда у нас есть обстоятельный отчет, который тем более имеет значение, что принадлежит врачу, который испытал это действие на самом себе. Взрослая гадюка укусила Гейнцеля, как он сам рассказывает, в большой палец правой руки с правой стороны около ногтя; случилось это 28 июня после часа пополудни, когда он хотел перенести змею из одного помещения в другое. День был жаркий, животное - большое и раздраженное - не кусалось уже три дня, место очень удобно для укуса, так как змея могла совсем обхватить его челюстями и всадить зубы во всю их длину. Раны были так глубоки, что места их обозначались только несколькими каплями крови, наполнявшими постепенно ногтевую впадину, но, несмотря на это, боль при укусе была значительная. Хотя рассказчик выставляет себя выносливым на боль, но он задрожал всем телом, точно пораженный электрическим током; в минуту укуса чувствовал совершенно ясно, как боль с быстротой молнии передавалась по большому пальцу к внешней стороне запястья, потом вкось по направлению локтевой кости и выше по руке до подмышки, где ощущение остановилось. "Я перевязал слегка палец, - рассказывает он, - и высосал рану; однако я ее не вырезал, не прижег и не вытравил, потому что вообще не придал значения этому случаю, а также потому, что составил себе о действии яда неправильное понятие, которое заставляло смотреть на все эти средства, как на не достигающие цели. С момента укуса был точно оглушен, через 5-10 минут почувствовал легкое головокружение и впал в короткое беспамятство, которое перенес сидя. С того времени головокружение не проходило у меня до полудня 30 июня. В 2 часа я во второй раз потерял сознание. Место укуса между тем сделалось синевато-серым, распухло и болело, как и весь палец. Обмороки становились у меня все чаще и чаще; однако усилием воли я мог отдалять их наступление на несколько минут, но зато тогда они были продолжительнее. Вся рука до самого плеча распухла так, что я едва мог поднимать ее; голос сделался таким беззвучным, что меня с трудом понимали; но при большем напряжении я был в состоянии усилить его звук. В то же самое время живот стал пухнуть, что сопровождалось сильной болью: после трех часов в первый раз сделалась рвота, вскоре после этого меня прослабило. Затем начались не очень болезненные судороги в небольших участках брюшных мускулов, в различных частях тела и продолжительная судорога мочевого пузыря. Я был слаб в высшей степени, лежал большей частью на полу, плохо видел и слышал, чувствовал мучительную жажду и леденящий холод во всем теле так же, как и в распухшей руке, на которой стали появляться кровоподтеки как раз по направлению, указанному мне первой болью. Теперь боль причинял мне только распухший живот, потому что он делал не возможным глубокое вдыхание. В остальном дыхание не было затруднено, не чувствовалось ни усиленного сердцебиения, ни головной боли.
        Окружавшие говорили, что мое лицо до того исказилось и осунулось, что я сделался совершенно неузнаваем. Часто я бредил, но вообще, когда не лежал в обмороке, был в полном сознании. Иногда я начинал говорить, но от слабости не мог или не хотел закончить предложение. В 7 часов, то есть через шесть часов после укуса, обмороки, общие судороги, рвота и понос прекратились, а вскоре после этого прошла и боль живота. Я выпил несколько глотков настойки опия и провел ночь, хотя без сна, но спокойно в постели, только боль распухающего тела беспокоила меня. Опухоль распространялась следующим образом: когда я в 7 часов исследовал свою руку, то вся она от самых пальцев распухла почти вдвое; укушенное место было синевато-черное и от него шел неправильный ряд синеватых и красных пятен по внутренней стороне запястья к локтю, и продолжался по всей руке до плеча. Подмышка также сильно и равномерно распухла, иногда нельзя было прощупать ни сосудов, ни желез". В течение первой ночи рука распухла еще больше, и число кровоподтеков увеличилось настолько, что вся она покраснела и посинела. Опухоль и кровоподтеки распространились с плеча через грудь до края ребер, а на следующий день и на подвздошную кость; в распухших местах, температура которых была чуть-чуть выше, чем в остальном теле, боль усилилась, и больной чувствовал некоторое облегчение только во время испарины. Чувствительность при давлении и напряжении уменьшилась от мази, прописанной другим доктором, но каждая попытка подняться вызывала головокружение или продолжительный обморок. Когда выступал пот, боль и головокружение значительно уменьшились. Затруднение мочеиспускания продолжалось, пульс был маленький и слабый, аппетит хороший, сон в высшей степени беспокойный.
        30 июня опухоль и кровоподтеки распространились в сторону по брюшной стенке, а также на бока до половины бедра, но дальше опухоль не пошла, а стала заметно опадать на пальцах. После продолжительной испарины к полудню прошло головокружение, а после полудня больной мог встать на несколько часов.
        Хотя рука еще сильно болела, пульс был все еще мал и слаб, неприятное ощущение холода продолжалось, однако мочеиспускание несколько облегчилось, аппетит был хороший и жажда умеренная. 1 июля опухоль кисти руки, живота и бедер опала, и одновременно прекратилось затруднение мочеиспускания, но оставалась еще значительная слабость, и все остальное было в прежнем состоянии. 8 июля опухоль всей грудной клетки опала, и новые кровоподтеки, которые постоянно образовывались в течение последних трех дней, показались в последний раз. Сон сделался спокойнее, хотя рука все еще сильно болела, а худоба и бледность лица были очень заметны. В течение последующих восьми дней опухоль и кровоподтеки совершенно исчезли, но еще в продолжение трех недель ощущалась легкая боль при испражнении. "Сегодня, 10 августа, через шесть недель после укуса, - заключает Гейнцель, - к вечеру показалась легкая опухоль правой руки. Кожа на всех распухших местах получила грязноватую окраску и стала очень чувствительна к нажиму и перемене погоды. Я не могу лежать на правом боку, вся правая рука бессильна и болит очень сильно иногда часами. Я сильно похудел, не совсем еще избавился от озноба, часто без всякой причины чувствую целый день слабость и цвет лица у меня переменился. Я убежден, что укус непосредственно в большую вену почти всегда влечет за собой смерть, и в подобном случае все попытки лечения бесплодны".
        По опытам Боллингера, при смертельных случаях отравления от укуса гадюки, смерть наступает в промежуток времени от одного часа до трех недель. Из 610 укушенных, о которых Боллингер получил сведения, умерло 59 человек: в этом случае смертность составляла приблизительно 10 %, но, по очень добросовестным сопоставлениям Блума, она составляет только 2,83 %.
        Как продолжительное действие может вызвать укус гадюки, как одна капелька жидкости из ее зуба может отравить целую жизнь, показывает случай, сообщенный Ленцом, который я хочу пересказать здесь. Марта Елизавета Эгерт, из Вальтерсхаузена, 60-летняя женщина в то время, когда Ленц писал свое "Исследование о змеях", пошла как-то, еще будучи 19-летней девушкой, босиком в степь и была укушена гадюкой в ногу. Сначала она обратила на это мало внимания, но скоро нога начала пухнуть, опухоль и боль быстро распространились до верхней части туловища, так что она упала и не имела сил идти дальше. К счастью, с ней была мать, которая и помогла девушке добраться до дома. Позвали хирурга, который применял много средств. Состояние больной постепенно улучшилось, но до 40 лет нога болела, причем на ней постоянно выступали желтые, синие, красные пятна и чувствовалась боль. До этого времени, по совету разных знакомых и кумушек, пробовали то то, то другое средство. Но вдруг болезнь ноги исчезла и перешла на глаза, которые сильно болели некоторое время, затем больная совсем ослепла. По прошествии двух лет глаза постепенно выздоровели и стали опять видеть, но болезнь распространилась теперь по всему телу и выражалась болями в различных частях туловища и в конечностях. Так больная и оставалась в этом состоянии, а под конец еще почти совсем оглохла. Долголетие у них в роду, потому она до сих пор окружена родственниками, которые очень хорошо помнят все течение ее недуга. Удивительно, что человек может дожить до старости при подобных страданиях, но ужасно, что целую долгую жизнь он обречен мучиться. Кто же, прослушав эту грустную историю, не присоединится к моему желанию, чтобы были приняты серьезные меры для предотвращения подобного несчастья! Тот, кто из преувеличенной любви к животным защищает змей, несомненно, грешит против людей. Лучше, повторяю, уничтожать всех змей, ядовитых и неядовитых, чем терпеть, чтобы хоть один человек лишился жизни из-за них, или чтобы жизнь хоть одного человека превратилась в непрерывное страдание из-за их адского яда*.

* Взгляды Брема на уничтожение ядовитых змей, безусловно, слишком категоричны. Люди уничтожают много змей. Общий объем заготовок обыкновенных гадюк, например, в Западной Сибири с целью сбора яда для приготовления различных препаратов за пять лет (с 1972 года) составил около 41 500 особей. Только в Новосибирской области в 1966 1973 годах было выловлено 9 783 обыкновенные гадюки.

        Поэтому охраняйте естественных врагов змей, прежде всего хорька, ежа и змееяда и безжалостно преследуйте самих гадюк и всю их породу! Каждый учитель должен давать своим ученикам наставления о гадюках, научить их, как они могут, не подвергая себя опасности, уничтожить подобное животное, если оно им встретится, каждый отец должен сообщить своим детям, что один сильный удар, притом по хребту гадюки, убивает ее, как бы живуча она ни была! Только никогда не надо попадаться впросак и брать убитое животное без необходимой предосторожности, потому что у гадюки способность движения остается еще долгое время после того, как ей был нанесен смертельный удар, а опасность ее ядовитых зубов не уменьшается даже в том случае, если ей отрубят голову. Отрубленная змеиная голова старается укусить вас почти так же свирепо, как и раньше, когда змея была жива, несколько десятков минут после обезглавливания поворачивается она в ту сторону, с которой, по ее предположению, угрожает опасность, что показывает, как долго не прекращается деятельность ее ни чтожного и малоразвитого мозга. "Ужасно смотреть, - говорит Линк, - как такая окровавленная голова несколько раз открывает пасть, высовывает ядовитые зубы и с жаждой мести старается схватить палец, который ей показывают". Повторяю, что яд теряет силу далеко не так скоро после смерти; многие произведенные в этом отношении опыты показывают, что даже высушенный и затем снова растворенный яд способен отравить кровь млекопитающего. Итак, большая осторожность должна быть внушена каждому, кто выказывает охоту способствовать уничтожению ядовитых змей. Даже способ, рекомендуемый со многих сторон, который состоит в том, что выгоняют свиные стада в поля, посещаемые гадюками, скорее может принести убыток, чем иметь успех. Тем из моих читателей, которые живут в местностях, зачумленных змеиным отродьем, я бы посоветовал ночные охоты. По вышеприведенным опытам я думаю, что вернее всего можно очистить местность от гадюк, приманивая их ночью на зажженный огонь и затем убивая. Сапоги, доходящие до колен, совершенно защищают от укусов змеи; таким образом, охотник, запасшийся ими, не подвергается ни малейшей опасности, а сама по себе охота, наверно, доставит удовольствие каждому. Во всяком случае, надо бы попробовать это средство.
        Что касается лечения лиц, имевших несчастье быть укушенными гадюкой, то я скажу еще раз, что по нашим теперешним сведениям, самое действенное из всех бесчисленных средств, которые были испробованы, это спирт, коньяк, ром или водка, принятые в большой дозе; таким образом, каждый в состоянии лечить укушенного гадюкой, потому что водку можно достать в самой маленькой деревушке. Среди горных жителей верхней Баварии это превосходное средство известно всем и каждому, как я узнал из верного источника, и почти постоянно успешно применяется на деле. Для успокоения тех, кто опасается худших последствий от этого лекарства, чем опьянение, я говорю с убеждением, что люди, заболевшие от укуса гадюки, нимало не хмелеют даже от неумеренного приема водки. Если, кроме того, высасывают укушенное место, вырезают или прижигают, или же до прибытия медицинской помощи привязывают на это место какой-нибудь твердый предмет, например, камешек, так туго, как только можно вытерпеть все это, по моему мнению, не заслуживает особенного одобрения. Еще надо заметить, что в новейшее время советуют промывать рану обеззараживающим раствором марганцово-кислого калия (2 % на сто) или карболовой кислоты (5 % на сто)*.

* Описанные средства устарели. Во многих случаях достаточно применения противоаллергических и успокоительных препаратов.

        Асписовая гадюка (Vipera aspis), достигает почти таких же размеров, как и обыкновенная гадюка, но большей частью она короче и толще, а голова у нее шире. Самый верный признак отличия одного вида от другого составляют ряды чешуек, отделяющих глазное яблоко от лежащих под ним верхнегубных щитков, а особенно вздернутая морда. На спине не видно или, по крайней мере, видна реже, чем у гадюки, непрерывная зубчатая полоса. Вместо нее - отдельные большие пятна, расположенные таким же образом, как те, которые составляют полосу на спине у гадюки. Окраска фона, на котором выделяется темный рисунок, принимает самые разнообразные оттенки, от беловато-серого до пепельного или серовато-зеленого и от светло-коричневатого до медно-красного или темно-коричневого цвета; у асписовой гадюки, как и у обыкновенной гадюки, самцы обыкновенно светлее самок. Чтобы дать описание, взятое прямо с живых экземпляров, приведу слова Шинца: "Спина покрыта четырьмя продольными рядами черных или темно-бурых пятен, из которых пятна двух средних рядов почти четырехугольные и лежат близко друг к другу, но редко образуют зубчатую полосу, хотя они более или менее соединяются и иногда связаны по углам черной узкой полоской, идущей посреди спины; боковые пятна меньше, нижние части черные с белыми пятнами, а иногда встречаются пятна цвета ржавчины". Длина колеблется между 50 и 60 см; хвост, который к кончику на нижней стороне желтого, как сера, или оранжевого цвета, составляет шестую или восьмую часть всей длины тела. Миллер разделяет швейцарских асписовых гадюк на две формы: живущую в долинах, с треугольной головой, сплошь покрытой чешуйками, и горную, по рисунку тела и более узкой голове приближающуюся к гадюке. К первой форме относятся экземпляры из Юры, Ваадта, из нижней главной долины Валлиса, а к горной - из Верхне-Ронской долины и боковых долин Валлиса, также часть экземпляров из Зимменталя.

Асписовая гадюка (Vipera aspis)
        Надо еще заметить, что Линней называл асписовую гадюку аспидом (Coluber aspis); в большей части старинных учебников зоологии она названа Vipera redii в честь итальянского ученого, которому мы обязаны прекрасными наблюдениями над ней и над действием ее укусов.
        "Тогда как обыкновенная гадюка, - замечает Штраух, - живет в средней и северной частях евроазиатского материка и сравнительно маленькая часть области ее распространения принадлежит Средиземному морю, асписовая гадюка водится исключительно в странах, окружающих это море, и удаляется от него только во Франции, Швейцарии и Германии. Круг ее распространения тянется приблизительно от 16 до 34 градуса восточной долготы и достигает на севере приблизительно 49 градуса, между тем как на юге только незначительно переходит за 37 градус северной широты". Асписовая гадюка распространена на большом пространстве во Франции, особенно в южных департаментах, а в северных попадается реже; она водится также в окрестностях Метцы, очень обыкновенна в Швейцарии, на Юре и в некоторых частях Ваадта, Валлиса и южного Тессина; в Италии это самая обыкновенная ядовитая змея, которая встречается на всем полуострове и в Сицилии, исключая счастливый остров Сардиния, свободный от ядовитых змей; ее нет даже в Далмации, Греции и в северной Африке. По словам Видера, с приближением зимы она покидает горы и переселяется в равнины ближе к человеческому жилью, чтобы там провести суровое время года. Ее находят в сухих, теплых, каменистых местах, реже в лесах и рощах, чаще у заборов, около стен или подле кучи каменьев, утром и вечером, перед грозой; весной она встречается большей частью парами, так что, найдя самца, обыкновенно скоро замечают и самку. Последнее сообщение вполне может подтвердить Гредлер, опираясь на случай, когда он поймал пару асписовых гадюк, местопребывание которых было открыто таким образом, что заметили одну змею из пары. Тот же самый исследователь наблюдал одну асписовую гадюку в 9 часов вечера, о чем я упоминаю только потому, что считаю важным приводить все наблюдения, доказывающие их ночную жизнь или же, по крайней мере, говорящие об этом факте.
        По своим привычкам асписовая гадюка обнаруживает очень большое сходство с обыкновенной гадюкой. "Ее движения, - говорит Шинц, медленны и неуклюжи. Сама она пуглива и старается спастись бегством и только в том случае, если это ей не удается, если ее тронули или случайно наступили на нее, она приготовляется к обороне и кусается. Если поставить на нее ногу, то она защищается, но кусает также палку или другие предметы, которыми ее хотят схватить".
        Вероятно, что асписовая гадюка питается тем же, чем и обыкновенная гадюка, то есть преимущественно охотится за различными видами мышей. По словам Видера, она питается главным образом кротами, которые умирают от ее укуса через 8-10 минут, но она не кусает и не ест ни пресмыкающихся, ни амфибий, потому что ее яд действует только на теплокровных животных. Сеттари также уверяет, что кошки застрахованы от яда асписовых гадюк, и говорит, что неоднократно производил опыты, доказывавшие это. Я сомневаюсь и в том, и в другом, потому что, опираясь на приобретенные раньше сведения, не могу понять, почему яд асписовой гадюки может действовать не так, как яд обыкновенной гадюки. Другое сообщение Сеттари во всяком случае вернее: она прилежно охотится за мышами на лугах и очень любит лежать в теплые дни под кучами скошенной полусухой травы, почему косари часто бывают укушены ею за руки и ноги. Видер не может сказать, чем питаются маленькие асписовые гадюки, которые не в состоянии проглотить ничего большого; я считаю вероятным, что они едят вначале маленьких ящериц, как это делают молодые гадюки.
        Асписовая гадюка только на третьем году жизни становится способной к размножению. Спаривание происходит в апреле и продолжается больше трех часов, как однажды наблюдал Видер. При этом самец и самка так тесно соединены, что, застигнутые в это время, не могут оторваться друг от друга. Приблизительно через четыре месяца после совокупления самка мечет 8-15 вполне развитых детенышей, около 20 см длины, которые с первого же дня жизни обнаруживают злой нрав и усердно кусаются.
        В неволе асписовая гадюка ведет себя так же, как и обыкновенная гадюка. Она никогда не делается ручной, остается всегда коварной, хотя через несколько месяцев отчасти утрачивает ярость; после полугодового заключения она все еще кусает хозяина и редко решается принимать пищу." У меня было несколько асписовых гадюк, - говорит Видер, - которые ничего не ели в течение 16 месяцев, но часто пили воду". Совершенно так же, как и обыкновенная гадюка, она вскоре после того, как ее поймают, выплевывает только что проглоченную пищу. Наш исследователь поймал асписовую гадюку, у которой было очень толстое тело, и в гостинице посадил ее в бутылку, за неимением другого сосуда; на другое утро он немало удивился, найдя в бутылке большого крота. Вытащить этого крота из бутылки оказалось гораздо труднее, чем посадить туда змею вместе с добычей, находившейся у нее в желудке. Одна пойманная асписовая гадюка, которую Гредлер держал в строгом заточении, совсем не подтвердила наблюдений Видера: она съедала подряд трех ящериц, пила воду и даже линяла. С другими змеями асписовая гадюка живет в мире, как на свободе, так и в клетке, и те ее не боятся, но, при появлении домовой мыши или крысы, она тотчас же принимает угрожающую позу и кусается. Домовая мышь умирает через пять минут от единственного укуса, крыса же через 20 минут и обыкновенно предварительно мстит своему коварному врагу. "Зимой, - рассказывает Видер, - я держал в стеклянном ящике пять асписовых гадюк средней величины. Однажды я посадил к ним большую крысу и думал, что ее скоро закусают и она издохнет. Но этого не случилось: все общество жило в полнейшем мире. Я кормил крысу хлебом и другими припасами в течение нескольких недель; когда же должен был уехать на восемь или десять дней и ей нечего было есть, мир был нарушен. По своем возвращении я нашел крысу очень бодрой, а пять асписовых гадюк были съедены до косточки".
        Асписовая гадюка - это та самая змея, над которой, кроме Реди, также и Фонтана производил исследования, ставшие знаменитыми. При дворе Тосканского великого герцога Фердинанда II, который сам занимался науками и поддерживал выдающихся людей, была рассмотрена и асписовая гадюка. До того времени (XVII в.) имелись только сообщения древних, и им верили, не заботясь о том, чтобы собственными наблюдениями исследовать истину. Некоторые из ученых мужей, с которыми Реди имел сношения, утверждали, что яд асписовой гадюки помещается у нее в зубах; другие говорили, что ядовиты не зубы сами по себе, а сок зубных мешков, и что притекает он из желчной сумки, потому что желчь змеи, даже если ее проглотить, действует как страшнейший яд; третьи думали, что яд находится в слюне, и, наконец, четвертые присоединялись к мнению древних, что все зло заключается в кончике хвоста. Начали исследования с желчи, потому что за нее было мнение большей части присутствующих, опиравшихся на показания Галена, Чезальпино, Кардано и многих других знаменитых врачей. "Собрание этих высокоученых имен, - говорит Ленц устами Реди, - могло бы испугать любого человека; но, нимало не заботясь о них, Яков Коцци, охотник за асписовыми гадюками, который, стоя в углу, слушал все ученое изложение, подошел, смеясь, взял желчь змеи, бросил ее в воду и проглотил без рассуждений. Это было поистине веское доказательство, однако собравшиеся господа не поверили проделке и предположили, что у него в желудке было какое-нибудь противоядие. Поэтому они давали желчь асписовой гадюки многим животным, но все они оставались здоровыми, а кошка, проглотившая желчь, стала даже с удовольствием облизывать свою мордочку. После многочисленных опытов над животными, которым вводили желчь в раны без всякого для них вреда, господа, предполагавшие ядовитость желчи, были разбиты на голову.
        Охотник за асписовыми гадюками скоро положил также конец спорам о жидкости, находящейся в пасти змеи; он взял большую, злую гадюку, старательно вымыл ее пасть и зубные мешки вином и затем спокойно выпил эту настойку; на следующий день повторил то же с тремя другими гадюками. Козел и утка, которым приготовили такой же напиток, чувствовали себя также хорошо, но когда большому количеству молодых кур и голубей ввели в раны желтый сок, находящийся в зубных мешках животных и мертвых змей, то все они умерли". Таким образом, яд был довольно скоро обнаружен. Для того чтобы опровергнуть басни древних писателей, Бреди производил самые разнообразные опыты: испробовал всевозможные травы, которые рекомендовались как противоядия, и нашел, что они никуда не годны; убивал массу асписовых гадюк, жарил их мясо и кости, сжигал их затем в пепел и применял добытые из щелока соли, для того чтобы убедиться, что они действовали точно так же, как вещества, полученные аналогичным путем из других животных. Так как Аристотель, Никандр, Гален, Плиний, Павел Эгинет, Серапион Владимирский, Авиценна, Лукреций и позднее многие другие знаменитые писатели утверждали, что человеческая слюна убивает ядовитых животных, то Реди впрыскивал ее гадюкам в продолжении 154 дней, однако без малейшего для них вреда; он бросал им все те листья, к которым, как говорили древние, ядовитые змеи чувствуют ужасное отвращение, и с удовольствием замечал, что асписовые гадюки не только не боялись их, но, наоборот, заползали на эти листья. Он отверг мнение, что гадюка сама по себе может употребляться как целебное средство против укусов других змей этого рода, вообще доказал, что уверения древних писателей не были основаны на беспристрастных наблюдениях.
        В конце XVIII столетия Фонтана стал продолжать исследования Реди. "Яд асписовой гадюки, - говорит он, - не есть кислота; он не делает красным лакмус, не меняет цвета фиалкового сиропа, который только немного желтеет, если в него добавят много яда. Соединенный со щелочными солями, он не шипит и очень медленно смешивается с ними; в воде тотчас же опускается на дно. Он не горит, высушенный имеет прозрачный желтый цвет и липнет как смола; в зубах мертвой гадюки остается годами, не изменяя цвета и не теряя прозрачности; его можно развести в теплой воде и он все еще смертелен; высушенным его сохраняли около десяти месяцев, и он не терял своей силы". Из бесчисленных опытов, произведенных им, Фонтана выводит следующие заключения: при одинаковых условиях самая большая асписовая гадюка есть в то же время и самая опасная. Действие яда усиливается вместе с гневом животного. Чем дольше оставляет гадюка ядовитые зубы в ране, тем вернее она отравляет. Чем медленнее умирает животное, тем сильнее развивается болезнь укушенной части тела. Относительно действия яда он говорит, что кровь укушенного животного свертывается, плазма отделяется от кровяных телец и распространяется по ткани, что приводит к прекращению кровообращения и смерти. Кровь, разделенная на сгустки и водянистую часть, начинает быстро разлагаться и вызывает омертвение всего тела. Лягушки после укуса гадюки могут жить гораздо дольше, чем теплокровные животные, потому что они долгое время могут обходиться без дыхания и кровообращения, не умирая от этого. Фонтана сообщает, что яд асписовой гадюки не убивает ужа и это подтверждено двумя французскими учеными.
        Насколько обширны опыты этого знаме- нитого ученого, доказывается приводимыми числами. У него было более 4000 укушенных животных, для чего он употребил около 3 000 асписовых гадюк; применял все противоядия, известные ему, и не только над одним животным, а сразу над дюжинами их, и в строгом смысле слова пришел к заключению, что нет противоядий. По его мнению, человек, укушенный асписовой гадюкой, не умирает; надо, по крайней мере, пять-шесть таких змей, чтобы убить человека. Это сообщение, к сожалению, не нуждается в исследовании, так как мы знаем, если и немного, то все же несколько случаев, когда люди умирали от укуса только одной асписовой гадюки.
        Носатая гадюка (Vipera ammodytes) имеет мягкий рогообразный придаток на носу, покрытый чешуйками и похожий на конусообразную бородавку. Она отличается от обыкновенной гадюки покровом головы, на которой кроме надглазных щитков нет больших пластинок, но очень похожа на нее по внешнему виду; даже окраска и рисунок их обеих имеет большое сходство. Голова покрыта маленькими, более или менее черепитчатыми чешуйками с очень неясным килем, вдоль туловища проходят 21, в редких случаях 23 ряда подобных чешуек большего размера с острым килем. Господствующая окраска так же переменчива, как и у прочих видов: большей частью она бывает желтовато-бурого цвета, но также беловато-серого, у отдельных экземпляров с большей или меньшей примесью красного, у некоторых даже прекрасного розовато- красноватого цвета, действительно великолепного; рисунок находится в бурой зубчатой полосе, которая начинается на затылке и идет через все тело и хвост и состоит из продолговатых ромбоидальных пятен, соединяющихся между собой углами.

Носатая гадюка (Vipera ammodytes)
        Черные полоски ограничивают с боков среднюю полосу, так что она еще ярче выступает на общем фоне. Щитки нижней части тела желтоватого цвета с черными точками и крапинками. Смотря по окраске фона и по более или менее ясно выделяющейся зубчатой полосе, носатая гадюка имеет очень разнообразный вид, но ее всегда легко узнать и определить по наросту на носу. Хвост на нижней стороне у самого кон ца принимает яркий кирпично-красный цвет. Длина на несколько сантиметров больше длины сходных с ней видов; однако эк земпляры в 95 см составляют большую редкость.
        Носатая гадюка живет в Италии, в австрийских Альпах, в Истрии, Далмации, южной Венгрии, Семиградье, на Греческом архипелаге, в Турции, Сирии, Малой Азии и Армении. В Карин-тии, по словам Галленштейна, чаще всего встречающаяся ядовитая змея, в Крайне и Истрии она обыкновенное явление, в Тироле, по словам Гредлера, нередко попадается, хотя ограничивается незначительной областью распространения; вблизи Боснии, в южной Венгрии и Далмации обыкновенна. Эффельдт нашел ее уже под Пресбургом, и, начиная отсюда, находил везде по направлению к югу, особенно часто вблизи Мехадии; Эрбер встречал ее в Далмации, Эдгард в виноградниках на Кикладских островах, Бори де Сент-Венсане и все позднейшие путешественники в большом количестве в Греции. В Италии она распространена гораздо больше, чем обыкновенно полагают, и северу полуострова так же свойственна, как и югу.
        Шрейбер называет носатую гадюку вполне ночным животным; днем ее встречают очень редко даже в таких местах, где она принадлежит к самым обыкновенным змеям. "В это время она еще охотнее вылезает из своей норки после теплого грозового дождя, особенно если после него сразу выглянет солнышко. Ночью же, наоборот, она правильнее выползает, и тогда ее можно наблюдать на подходящих местах, особенно в лунные ночи, как она ползает часто во множестве и ищет добычи. Условия почвы, которые выбирает эта змея для местожительства, не везде одинаковы; в некоторых местах, как, например, в южных Альпах, она водится исключительно в известковых горах и преимущественно на твердых, изредка поросших кустарником местах, тогда как на Балканском полуострове особенно часто попадается в виноградниках. Вообще в совершенно плоской местности она встречается редко, а чаще в холмистых или гористых местах. Насколько высоко она поднимается в вертикальном направлении, я точно не могу определить, но сам поймал носатую гадюку в южных Альпах на высоте около 1145 м над уровнем моря. Это животное довольно чувствительно к холоду, потому что из всех змеи, населяющих с ней одну и ту же местность, она последняя появляется и обыкновенно раньше других исчезает. Пища, по всей вероятности, состоит исключительно из мышей" Напротив того, Бедряга замечает, что, по крайней мере, в Греции не приходится называть носатую гадюку исключительно ночным животным. "В Греции я встречал ее, - говорит он, - наоборот, постоянно в полдень, когда она грелась на солнце в местах, совершенно лишенных зелени. Чтобы поймать ее, я должен был выбирать самые светлые и теплые дни, потому что при этих условиях она обыкновенно теряет всякий страх и свободно ожидает врага, чтобы в подходящий момент пустить в ход свои страшные зубы".
        Она живет в одиночку, однако, по словам Эффельдта, встречается нарами еще иногда в мае, то есть долгое время спустя после спаривания; выбирает убежище под камнями или в отверстиях почвы, в кустах, даже в лесах и на открытых полях или на межах между ними, но особенно охотно поселяется в виноградниках. По Гредлеру, в Тироле она появляется уже в марте и встречается еще поздней осенью; на островах Киклады почти не впадает в зимнюю спячку, но остается деятельной целый год напролет. Эффельдт никогда не наблюдал ее в полуденное время, но или ранним утром, или поздно вечером; наш наблюдатель находил ее часто в большом количестве даже на таких местах, которые напрасно обыскивал днем, когда в теплые вечера, через четверть часа после захода солнца, выходил искать змей с фонарем в руках. "На мысль о подобного рода охоте, - рассказывал он мне, - я был наведен сообщением венгерского крестьянина, которого расспрашивал об этом животном, и у которого просил помощи. "Днем, - говорил мне этот человек, - будет трудно собирать ядовитых змей, но вечером это не представит никаких затруднений: надо только зажечь огонь, тогда их приползет столько, что можно наловить сколько угодно". Я последовал этому совету в тот же вечер, и результат подтвердил справедливость сообщения, казавшегося мне тогда маловероятным. Мой охотник за змеями и я поймали за одну ночь 21 змею".
        По наблюдениям Эрбера, носатая гадюка питается мышами, птицами и ящерицами, причем умеет очень хитро подстерегать птичек и смертельно ранит простодушных пернатых певцов часто во время пения. "С жалобным криком поднимается птичка еще раз в воздух, но тотчас же падает на землю и умирает через несколько минут, после чего змея съедает ее".
        О размножении носатой гадюки не имеется особых наблюдений; но, из сообщений Эффельдта и Эрбера, видно, что спаривание происходит приблизительно в то же время, как и у обыкновенной гадюки, детеныши выводятся в августе или сентябре. В сентябре одна самка, пойманная Эрбером, родила двух детенышей, которые, к сожалению, оба появились на свет мертвыми, может быть, недоношенными, потому что они были еще в яичной оболочке.
        Первые пойманные носатые гадюки, полученные Эффельдтом, были присланы ему с замечанием, что они ни разу не принимали пищу в клетке; но как раз эти два экземпляра опровергли подобное утверждение, так как одна из них, без дальних рассуждений, схватила и проглотила брошенную ей мышь. Впоследствии то же наблюдение повторялось несколько раз. Некоторые экземпляры даже отличались прожорливостью, отнимали корм у других змей, а у слабейших со злобным шипением вырывали из пасти наполовину проглоченных мышей и насыщались ими. Так как живые мыши, которыми сначала кормили змей, иногда не сразу бывали убиты ленивыми носатыми гадюками и грызли ящик, то Эффельдт стал бросать только мертвых мышей; но змеи не пренебрегали и ими, а под конец так привыкли к этому корму, что перестали пускать в ход свое оружие, когда схватывали мышь, безразлично мертвую или нет. Однажды Эффельдт оглушил мышь ударом и бросил ее носатым гадюкам. Она тотчас же была схвачена и проглочена, но при этом очнулась, начала шевелиться и царапаться. Так как гадюка схватила ее сзади, то мышь старалась выкарабкаться и пробиралась вперед, и гадюка должна была напрягать все силы, чтобы возвращать ее назад. Через некоторое время змея решилась выплюнуть сопротивляющуюся добычу. Мышь еще была жива, но превратилась в неузнаваемый комок, весь покрытый слюной; она еще билась несколько минут и затем умерла. Но носатая гадюка тоже оказалась больной и околела часа через три, может быть, вследствие внутренних повреждений, причиненных ей мышью.
        По наблюдениям Эффельдта, носатая гадюка отлично уживается с другими змеями, даже с неядовитыми; вообще она сравнительно миролюбивое животное и, пока не рассержена, не обращает внимания на других животных, исключая мышей и птиц. Она не так свирепо бросается на хозяина, как обыкновенная гадюка, мало-помалу выучивается кое-чему до известной степени, и поэтому принадлежит к тем немногим ядовитым змеям, которые доставляют радость любителю.
        "В сентябре 1857 года, - рассказывает Эрбер, - я получил из Далмации двух носатых гадюк, а в начале декабря еще третью. Пара из них живет у меня до сих пор (1863). Они не впадали в зимнюю спячку, хотя я ставил их в прохладное место, но аккуратно каждую неделю съедали по одной мыши, которая никогда не жила больше пяти минут после укуса. Два раза я даже видел, как мышь, укушенная в голову, падала с жалобным писком и моментально умирала. Только на следующий день или даже через день после этого змея проглатывала свою жертву, и, право, ей стоило немалого труда справиться с животным, успевшим сильно окоченеть; часто ей это удавалось только после трех или четырех бесплодных попыток, но всегда она проглатывала добычу ночью; по крайней мере, я никогда не видел, чтобы она ела что-нибудь днем. Вообще ночь - это ее время: она тогда гораздо живее, чем днем. Ночью она следит за каждым движением руки, между тем как днем лежит совершенно спокойно и особенно усердно ищет солнечного тепла. Она пьет часто и охотно, относительно людей не особенно раздражительна, но относительно животных - очень; например, вид собаки легко приводит ее в бешенство, и она выказывает это тем, что сильно шипит и приподнимается. Она нелегко обращается в бегство, но большей частью принимает выжидательное положение, из которого неохотно позволяет себя потревожить. В декабре 1857 года мне принесли совершенно взрослую крысу, которая попалась в капкан за заднюю ногу. Животное было чрезвычайно живое, и всеми средствами старалось освободиться. Тогда я вынул из клетки носатую гадюку-самца, положил ее на пол и принес крысу ближе к ней. Змея тотчас же приняла угрожающий вид и укусила крысу при первом ее движении. Тогда я посадил змею назад в ее помещение, а крысу выпустил в кухню. Сначала она хотела спрятаться, но скоро добровольно вышла наружу, стала жадно искать чего-то вокруг, и, казалось, совсем потеряла страх к людям. Я налил ей немного воды, которую она выпила с жадностью. Но через несколько минут стала беспокоиться, ощетинилась, потом съежилась и на некоторое время оставалась спокойной, затем снова вытянулась, пере- кувырнулась и издохла с продолжительным визгом; со времени укуса не прошло и четверти часа.
        Относительно действия укуса на других пресмыкающихся и земноводных я получил следующие сведения. На обыкновенных и водяных ужей, медянок и эскулаповых полозов укусы не производят никакого действия; у всех ящериц, наоборот, за укусом почти в ту же минуту следовали паралич и скорая смерть. Не то с жабами, которые несколько дней бывают больны, но затем снова поправляются и принимают пищу. У тритонов, после укуса снова посаженных в воду, выказывается только одно явление, это то, что они глотают воздух через каждые две минуты, тогда как обыкновенно это случается в промежуток времени 8-10 минут; но если их держать в сыром мху, то они умирают через несколько минут. То же самое можно сказать и об укушенных саламандрах, которые покрываются перед смертью белой пеной. Отравленные животные тотчас же после смерти коченеют.
        Что касается действия укусов на человека, то я в состоянии привести только один случай, который, к сожалению, испытала на себе моя жена. Я предоставляю ей самой рассказать об этом происшествии. "Во время отсутствия мужа я заботилась о кормлении пойманных пресмыкающихся и земноводных и чистке их клеток. Чтобы снабдить носатых гадюк свежей водой, я поставила три клетки на стол, открыла одну из них и длинными щипцами поставила сосуд с водой опасным животным. В это время раздался звонок, и я пошла отворить дверь, но в своей поспешности забыла затворить клетку со змеями. Когда я снова вошла в комнату, то с ужасом увидела, что одна из носатых гадюк наполовину выползла из клетки. Страшно испуганная, я не знала, что делать и не догадалась впихнуть опасное животное назад в клетку с помощью щипцов, но необдуманно схватила его рукой и бросила в клетку. Это было делом одной минуты; но как ни быстро я это проделала, все же гадюка злобно поднялась и укусила меня в левую руку, в то время как я хотела запереть клетку. Я так испугалась внезапного нападения змеи, что некоторое время смотрела на свою рану совершенно растерянно. Но рана не представляла ничего замечательного, казалась совсем маленькой царапиной, как от иголки, и совсем не болела, так что я успокоилась и сочла ее неопасной. Но это продолжалось недолго; я почувствовала головокружение и мне сделалось так нехорошо, что я вынуждена была сесть; в то же время почувствовала сильное колотье в укушенном месте и только тогда заметила, что оно начало зеленеть, а маленькая царапина в середине пятна стала укорачиваться. Так как боль делалась все сильнее и сильнее, то я, наконец, увидела, что мне осталось только одно - применить одно из сильных средств, употребляемых при укусе ядовитой змеи, а именно вырезать, высосать или выжечь рану. Я схватила щипцами утюг, который как раз стоял на огне, и смело прижала его к ране. На укушенном месте образовался большой темный пузырь, а вокруг раны показалось много меньших красноватых пузырей. Напряжение кожи сделалось скоро невыносимым, поэтому я разрезала пузырь. Оттуда пошла грязная, черноватая жидкость, которую я выдавила, сколько смогла, несмотря на сильную боль. После этого тщательно перевязала рану, и через восемь дней она совершен но зажила к моей большой радости".
        Из сообщений Эргарда видно, что не все случаи проходят так благополучно. "Греческим виноградарям, работающим обыкновенно босиком, особенно детям, носатая гадюка нередко прино сит вред. Ее яд действует гораздо сильнее, чем яд итальянской асписовой гадюки, так что в жаркое время года ее укус можно считать смертельным для детского или вообще слабого организма. К счастью, она очень ленива. Так как она никогда не нападает первая, а кусает только в том случае, если на нее случайно наступят, то ее можно было бы считать безвредной, если бы не истинно греческая небрежность, которая слишком велика в отношении этой змеи, несмотря на внушаемый ею страх. Для примера приведу случай с одним пастухом, которого несколько лет назад носатая гадюка укусила в щеку, вследствие чего у него образовалось дикое мясо, распространившееся на язык и твердое небо до небных дуг. Ежегодно в те дни месяца, когда пастух был укушен, это место распухало, и его соотечественники считали болезнь проказой. Хотя он сам отлично знал причину болезни, по был настолько неосторожен, что его вторично укусила змея, вследствие чего он едва не умер".
        Одна из самых больших, опасных и известных змей жаркого и умеренного пояса Африки это шумящая гадюка (Buis arietam). Самую большую шумящую гадюку из всех, попадавшихся до тех пор в коллекции, я сам держал у себя и измерил ее после смерти: она была длиной 1,47 метра. Бэкер уверяет, что он убил еще большую шумящую гадюку, длиной 1,63 метра: этой мерой можно обозначить крайний предел величины, которой может достигнуть змея этого вида. Это единственная гадюка, у которой сравнительно маленькие ноздри лежат наверху рыльца за его кончиком и направлены вверх; она отличается от ближайших родственниц верхненосовыми щитками с простым килем, покрытыми так же скудно, как и надглазничная область, чешуйками, шипами или пучками шипов, расположенными наподобие рогов. Это не клевета, если на нее указывают как на одну из самых некрасивых змей, но это относится к форме тела, а не к его окраске. "Тот, - говорит Гюнтер, - кто назвал гадюк жабами между змеями, разумеется, прав, если взял за образец шумящую гадюку". В самом деле, эту пучеглазую змею с плоской и широкой головой, с неграциозно толстым телом можно сравнить с жабой. Ее голова, представляющая почти треугольник или, вернее, разносторонний четырехугольник, неуклюже закруглена на конце рыльца и очень резко отделена от шеи, которая отнюдь не отличается стройностью, а, наоборот, также толста. Туловище, быстро расширяющееся от самой шеи, без всякой меры утолщено и расширено, так как его разрез представляет плоский, закругленный на углах треугольник, самую широкую сторону которого, основание, составляет брюхо. Без заметной границы туловище переходит в хвост, который можно сравнить с тупым конусом, приплюснутым на одном месте боковой поверхности, на нижней стороне тела. Голова и туловище покрыты одинаковой формы килеватыми черепитчатыми чешуйками, различающимися только величиной, они располагаются на туловище в 31-33 продольных ряда, а между глазами и верхнегубными щитками образуют три или четыре ряда. Окраска и узор изменяются у различных экземпляров, но не особенно резко, если принять во внимание, что, подобно всем другим змеям, шумящая гадюка тотчас после линяния является с гораздо более яркой окраской, так что иногда можно ошибиться и причислить один и тот же экземпляр, до и после линяния, к двум различным разновидностям. Сразу после линяния, фон всего тела становится ярким песочно-желтым, затем до следующего линяния более или менее темнеет и перед самым обновлением животного может дойти до грязного серовато-коричневого цвета. Над передней частью морды через глаза идет поперечная полоса темно-коричневого или черноватого цвета, спереди со светлой каймой; непосредственно к ней, занимая все пространство между глазами, примыкает основание лирообразного светлого узора, который, мягко изгибаясь, идет от глаз через височную область, затем поворачивает с каждой стороны вниз к углу рта, а между ветвями лиры заключается темное пространство. На шее начинается в три ряда узор, составленный из углов, которые в среднем ряду обращены вершиной назад, а в боковых рядах открываются вниз. Между этими рисунками находятся полоски и пятна самой разнообразной формы. Углообразные рисунки обыкновенно окрашены в яркий желтый или желтовато-белый цвет и всегда с обеих сторон окаймлены черным, а так как пятна окружены такой же каймой, и эти каймы иногда бывает шире, чем сами полоски, то отсюда возникают всевозможные разновидности. На самом деле все эти отличия незначительны и, во всяком случае, если признать, что вряд ли найдутся две шумящие гадюки с одинаковыми окраской и рисунком, то надо прибавить, что существенные признаки цвета и узора у всех одинаковы.
        Шумящая гадюка живет в Африке, начиная с 17-го градуса северной широты, переходя за эту параллель на север только в южном Марокко; к югу материка она опять встречается реже. На западном берегу Африки она обыкновенная на ее юго-востоке нигде не представляет редкого явления, в середине материка распространена повсюду на подходящих местах.
        Шумящая гадюка заслужила немецкое название "Puffotter" вследствие громкого шипения, которое она испускает, если ее обеспокоят или рассердят. При этом она поднимает голову приблизительно на 30 см от земли, горящими глазами следит за каждым движением приближающегося противника и выжидает благоприятный момент, чтобы броситься на него. Рис уверяет, что в гневе ее голова не только расширяется, как это бывает и у других змей, но в то же время изменяет цвет и отливает то голубым, то голубовато красным, но это сообщение неправдоподобно и, по крайней мере, не относится к пойманным шумящим гадюкам, в чем я мог убедиться путем собственных продолжительных наблюдений.
        О жизни шумящей гадюки на свободе мало известно. Только от Фритша я получил жизнеописание этой змеи. "В Южной Африке, - пишет мне этот путешественник, - собственно в Капской земле шумящая гадюка встречается редко, но чаще попадается в восточных провинциях или дальше внутри страны. Она отличает ся своей ленью, движется чрезвычайно медленно и только когда кусает, то с быстротой молнии устремляется на свою добычу, при этом вращается вокруг своей оси. Люди уверяют, будто она может подпрыгнуть так высоко над землей, что в состоянии достать всадника на лошади. Днем она обыкновенно смирно лежит, спрятавшись в кустарнике или траве, ночью выползает и для ловли мышей часто приближается к жилищам. Одна женщина в Трансваале, выходя из дома, наступила в темноте на шумящую гадюку, лежавшую перед дверью, была ею укушена и умерла на следующий день. Эта змея еще опаснее для пасущегося мелкого скота или для охотничьих собак, потому что под прикрытием кустов она всегда обороняется. Один господин в Блюмфонтене из-за нее лишился одновременно двух собак, из которых одна умерла через 10 минут, а другая через несколько часов после укуса.
        Один наблюдатель, вполне достойный доверия, пошел гулять в лес, как он сам рассказывал мне, и, к своему великому удивлению, заметил на небольшом расстоянии от себя большую южноафриканскую полевую мышь, которая точно приросла к месту. Когда он посмотрел, что за причина удерживает пугливого зверька обратиться от него в бегство, то заметил совсем близко от себя большую шумящую гадюку, которая определила эту мышь себе в добычу и не спускала с нее глаз. Прежде чем изумленный свидетель этой сцены успел пустить в дело палку, змея бросилась на мышь, схватила ее и исчезла вместе с ней в находившейся рядом дыре. Вероятно, змея видела своего врага, но ей не хотелось упустить добычу, потому она и утащила ее с собой, вместо того, чтобы укусить мышь и ожидать ее смерти. Последний акт маленькой трагедии прошел очень быстро, и шумящая гадюка, вообще ленивая, произвела целый ряд быстрых движений, чтобы достигнуть цели. Подобная подвижность этого животного составляет, впрочем, редкое исключение. Однажды я пролежал в земле бечуанов более получаса рядом с полувзрослой шумящей гадюкой, свернувшейся в высокой траве, и она даже не пошевелилась. Когда я хотел немного подвинуться, чтобы спрятаться от солнца, то заметил змевд в тот момент, когда намеревался опереться на нее локтем. Я осторожно поднялся с земли, чтобы взять свой хлыстик, а змея по-прежнему лежала неподвижно. Сильный удар сделал ее навсегда безвредной".
        С этим описанием согласуются и другие сообщения, до сих пор еще очень скудные. Андерсон рассказывает, что быка, на котором он ездил верхом, раз чуть было не укусила такая змея, лежавшая, вытянувшись, поперек дороги; она не тронулась с места, хотя бык почти наступил на нее. Другой раз жена слуги этого путешественника нашла это отвратительное животное, по-видимому, спящее, в складках своего кожаного передника.
        Отйосительно питания и, вероятно, размножения шумящая гадюка существенно не отличается от других гадюк. Ее добыча также состоит из всевозможной мелкой дичи, преимущественно крыс, мышей, сусликов и тому подобных грызунов, изредка также и из птички, необдуманно приблизившейся к опасному животному. Я не думаю, чтобы она ела других змей и вообще пресмыкающихся и земноводных: против этого говорит ее отношение к этим животным в клетке.
        Между тем Нольте сообщает, что в три часа пополудни в солнечный октябрьский день у Порт-Елизабет он убил ударом по голове шумящую гадюку, которая намеревалась переплыть маленький ручеек, шириной в три метра. "Отличаясь этим от своих родственниц Старого Света, она хорошо плавает, на что указывает также положение ее ноздрей наверху морды. Я также слышал, что главная ее пища состоит из лягушек. При внимательном осмотре убитого животного я заметил, что оно покрыто множеством мелких бурых клещей". Гессе пишет, что на нижнем Конго около Бананы она особенно охотно держится на песчаной почве. "В Банане она встречается даже в населенных местах; один экземпляр был убит очень близко от моего жилища. У этого животного нашли в желудке двух крыс, и, по моим пабяюденияь, эти грызуны составляют ее главную пищу".
        Рассказывают, что бушмены ее усердно преследуют, чтобы получить яд для отравления своих стрел. Говорят, что при ловле этой гадюки они выказывают много мужества и ловкости, приближаются осторожно к лежащей змее, быстро становятся ногой ей на затылок, таким образом крепко прижимают ее к земле и быстрым ударом ножа отрезают голову, затем выжимают жидкость из ядовитых желез и смешивают ее с липким соком одного растения, для того чтобы яд лучше приставал к кончику стрелы. Впрочем, за верность этого рассказа я не ручаюсь.
        Шумящая гадюка, приведенная в ярость, имеет очень гтраш-ный вид. "Однажды, рассказывает Драйсон, - я видал самку этого вида в сильной ярости. Несколько кафров выгнали ее вмс сте с детенышами из-под поваленного дерева, и змея, очевидно, имела намерение защищаться. Кафры решили уничтожить все семейство, но боялись ближе подойти к страшному животному, Случайно я подошел в это время к недоумевающим людям и стал распоряжаться нападением: велел притащить большие кам ни и приказал кидать их на змей. Убитых гадюк положили в костер и тут же сожгли, чтобы босоногие кафры не могли ранить себя, нечаянно наступив на голову убитой змеи, так как ее яд действует очень долго после смерти". Драйсон обращает внима ние на то, что в Южной Африке, где так много ядовитых змеи, очень редко услышишь о несчастном случае, происшедшем от укуса этих животных, и объясняет это обстоятельство тем. что змеи боятся людей и избегают их.
        Шумящая гадюка принадлежит к числу тех гадюк, которые в неволе довольно легко принимают пищу, что, вероятно, происходит от того, что ее потребности довольно легко удовлетворимы. Ей нужна теплая клетка, пол которой посыпан песком или мелкими камешками; если в подобную клетку бросить добычу, то она тотчас же ее схватит. Поэтому она встречается почти во всех зоологических садах, где держат змей. Поимка ее, несмотря на страшно ядовитые зубы, не представляет больших затруднений: местные жители нередко хватают змею просто руками за затылок или сначала прижимают к земле веткой с развилиной. Перевозка ее так же легка, как и других змей, так как она выдерживает путешествие в течение месяца без всякого корма. Я сам воспитывал несколько лет сряду двух шумящих гадюк и имел возможность внимательно наблюдать за ними. Оба животных долго жили у Эффельдта и были приучены им к неволе, но не сделались ручными. Как только кто-нибудь приближался к их клетке, то гадюки тотчас же выказывали свойственную ядовитым змеям ярость фырканьем и шипением, однако впоследствии они не кусали подходивших к ним людей, как это делали вначале; их не следовало только трогать и беспокоить. Трудно описать словами необыкновенную неподвижность шумящей гадюки днем: где она улеглась утром, там непременно останется лежать до самого вечера, предаваясь, по-видимому, сну; ее очень трудно заставить пошевелиться, и если это делать насильственно, то она приходит в сильную ярость. Гюнтер рассказывает, что он однажды рассматривал на корабле только что привезенных и недавно пойманных змей, причем ящики пришлось открывать. Ящик, где была очковая змея, нужно было закрыть тотчас же, так как животное моментально приготовилось к нападению; другой ящик, где было от 20 до 30 шумящих гадюк, можно было открывать совершенно спокойно, так как змеи не пробовали уйти и не кусались, несмотря на то, что Гюнтер вынимал их из ящика палкой. Я могу подтвердить эти наблюдения тем, что мои шумящие гадюки не обнаруживали расположения кусаться: они очень сердились, когда их беспокоили, но и при этом старались оставаться в прежнем положении, так что из всех ядовитых змей они могут быть названы самыми ленивыми. Без крайней нужды они никогда днем не шевелятся, и если это случается, то делают это очень неохотно. Они вовсе не заботятся об окружающем и не обращают ни малейшего внимания на змей в соседних клетках и на зрителей. Ночью же они тихо, но довольно продолжительно ползают по клетке, что видно из того, что за одну ночь гладко выравнивают только что насыпанный песок. Страшный гремунчик после многих лет неволи начинает шуршать хвостом, как только человек входит в комнату, где стоит его клетка, между тем как шумящая гадюка начинает шевелиться только тогда, когда ее сильно рассердят. Леность их лучше всего заметна, когда днем в клетку посадят животных, служащих им пищей. В таком случае эти гадюки вовсе не похожи на африканских змей, "которые кусают каждое животное без всякого повода"; шумящая гадюка нападает на брошенных в клетку животных обыкновенно только тогда, когда очень голода. Если она накануне поела, то позволяет кроликам играть с собой и все-таки не пользуется своим страшным оружием. Ее умеренность в пище почти так же значительна, как ее леность; иногда проходят две-три недели, пока эта гадюка решается проглотить добычу и, если она иногда ночью убивает маленькое млекопитающее, находящееся в клетке, то это, вероятно, вызывается тем, что оно нарушило ее покой. Однако, когда она очень голодна, то сразу же бросается на добычу и сейчас же приступает к проглатыванию ее.
        Вследствие этой лености и умеренности кормление шумящей гадюки представляет занимательное зрелище. Кролик или морская свинка, предлагаемые в пищу этой змее, не имеют никакого понятия о грозящей опасности. У млекопитающего вовсе не заметно предупреждающего инстинкта, и оно с любопытством приближается к змее, что вполне понятно, так как оно никогда не видело ничего подобного. Кролик обнюхивает своего врага, но еще не знает, что он может ему повредить. Змея поднимает треугольную голову, выгибает шею назад и принимает угрожающую, но очень красивую позу для нападения; кролик все-таки ничего не замечает, опять обнюхивает, становится смелее и приближается к голове змеи. Гадюка высовывает язык, который приходит в соприкосновение с усами кролика, но он и теперь не замечает опасности: как будто очарован и удивлен созерцанием столь необыкновенного существа. Змея приходит в заметное волнение, начинает сильно дышать, так что тело ее то подымается, то опускается, то расширяется, то суживается; она не шипит, но явственно сопит, как бы предупреждая кролика, но и это предупреждение напрасно: грызун не обращает ни на что внимания. Змея опускает голову, чтобы принять другое положение, она вытягивается, сотни ребер начинают передвигаться, и она медленно уползает; кролик удивлен; он прыгает в сторону, внимательно осматривает ползущую змею, навостряет уши, ворочает усами во все стороны и успокаивается. Змея снова лежит неподвижно, кролик опять к ней приближается, гадюка приподнимает голову, ощупывает жертву языком, одним словом, все происходит как в первый раз. Кролик вытягивается на мягком песке и даже начинает грызть брошенную ему морковку; ему, очевидно, нравится в клетке, он делается смелее и начинает прыгать, причем даже задевает змею лапами. Она, наконец, приходит в ярость от этой дерзости, быстро приподнимается и начинает громко шипеть. Кролик опять озадачен, оглядывает и обнюхивает врага, но все же не догадывается об опасности. Это может продолжаться в течение нескольких часов, причем кролик делается все смелее, а змея оживляется, наконец, чувствует, что голодна, и решительно ползет к жертве. Кролик ее спокойно ожидает, как и прежде. Змея высоко приподымает голову, шея суживается, еще раз ощупывает кролика, и голова с быстротой молнии сначала откидывается назад, а затем двигается вперед, пасть широко раскрывается, длинные ядовитые зубы выставляются из чехлов и глубоко вонзаются в тело жертвы. Кролик еще раз вскрикивает, но смертельный удар нанесен. Гадюка вытягивается на земле, внимательно смотрит на жертву и ждет ее смерти: только небольшое движение кончиком хвоста указывает на ее нетерпение. Кролик делает еще несколько прыжков, но затем приседает, уши его опускаются, веки закрываются; он встряхивает один или два раза головой, а затем теряет сознание. Он тихонько падает на бок, лежит спокойно 10-20, в крайнем случае, 100 секунд, затем судорожно вздрагивает и падает мертвым. Адская жидкость свершило свое дело.
        Кроме аспида ни одна змея не была столь известна древним, как египетская рогатая гадюка, представительница рода рогатые гадюки (Cerastes). Она отличается маленькими полу лунными ноздрями, расположенными по сторонам у края морды, часто, но не всегда, встречающимися рожками над глазами, наклонными рядами чешуек по сторонам тела и короткими, на конце вздутыми отростками, не доходящими до конца чешуек. Рогатых гадюк известно всего два вида, оба встречаются в северной Африке.
        Рогатая гадюка (Cerastes cerastes) достигает длины 60-65 см и сразу заметно, что это дитя пустыни, так как ее тело окрашено под цвет песка. Основным цветом служит ярко буровато-желтый, на котором заметны то округленные, то почти четырехугольные, ясно очерченные или неясно выступающие поперечные пятна темно-бурого или красно-бурого цвета; они располагаются в шесть продольных рядов и уменьшаются от середины к бокам. Под глазами проходит темно-бурая, а на середине головы замечается светлая желтовато-бурая полоса, которая на затылке разделяется на две и соединяется с двумя другими такими же полосками, идущими от подбородка. Чешуйки, окружающие рот, светло песчано-желтого цвета, а щитки нижней части тела светло-желтые или белые. Число чешуек одного пояса вокруг тела 29-33; на спине они расположены друг к другу вертикально, а по бокам принимают косвенное направление; заднепроходный щиток не разделен, а хвостовые щитки разделены на два.
        Изображение рогатой гадюки встречается в иероглифах древних египтян, так как первоначальное его название "фи" впоследствии употреблялось для изображения аналогичной буквы. Геродот упоминает об этой змее и говорит, что она живет около Фив, имеет два рога на голове и не опасна для людей; кроме того, он замечает, что ее считают священной, но не объясняет почему. Прочие древние писатели лишь описывают ее наружность.
        Рогатая гадюка распространена по всей северной Африке, за исключением Марокко, а также в каменистой Аравии; она встречается и южнее пояса пустынь, например, ее находят в Восточном Судане и, по моим собственным наблюдениям, довольно часто в степях Кордофана. "Африка, - говорит Геснер, - полна этих змей; особенно их много в песчаной и бесплодной Ливийской пустыне.

Рогатая гадюка (Cerastes cerastes)
        Существует предание, что прежде их было очень много в Египте; они заняли значительную часть страны и сделали ее пустынной, так как никто не мог там жить. Они обыкновенно живут в песчаных местах под песком или лежат в норках около дорог, откуда им легко нападать на проходящих. Хотя рогатая гадюка очень ядовита и задорна, но только она и обыкновенная гадюка могут так долго оставаться живыми без питья. Они рождают живых детенышей. Рогатая гадюка ползает недурно, со многими поворотами и изгибами, причем сильно шумит и свистит, точно корабль, несомый волнами и бросаемый ветром туда и сюда. Она очень усердно охотится за птицами, прячет туловище под песок и приманивает птиц рогами, которые торчат над поверхностью земли; тогда она быстро хватает добычу и убивает ее. Эти змеи не выказывают никакой любви и дружбы жителям Ливии, но ненавидят их и желают им вреда. Псиллам же, напротив, они не вредят, и их укусы для них не опасны, так что эти люди отгоняют их голыми руками не только от себя, но и от других людей. Чтобы испытать верность своих жен, псиллы код-кладывают своих детей этим змеям, точно так, как испытывают золото огнем".
        Первая часть сказанного во многом верна: рогатая гадюка действительно часто встречается в Африке, и особенно в Египте; она на самом деле живет преимущественно в пустыне и днем почти совсем зарывается в песок в таких местах, где далеко кругом нет воды; правда и то, что при ползании она заметно шумит вследствие наклонного направления чешуи по сторонам тела, которые при сильном движении трутся друг о друга*.

* Рогатая гадюка действительно способна издавать отпугивающие звуки килеватыми чешуями. Свернувшись в полукольцо, она трется частью своего тела о другой его участок, производя звук, похожий на шипение воды, попадающей на раскаленную электроплиту.

        Эти боковые чешуйки могут быть приведены особыми мускулами в дрожательное движение и служат для того, чтобы захватывать песок и бросать его себе на спину, чтобы скрыться от врагов; свойство это встречается еще у рода эфа. Уже Брюс заметил, что это ночная змея, так как она ночью подползала к его костру. Во время моей охоты в пустынях и степях днем я никогда ее не видел, гак как у меня недоставало людей, специально занимающихся отыскиванием змей, зато ночью она меня часто сильно сердила С раннего утра до заката солнца сидишь на спине верблюда, утоляя постоянную жажду тепловатой вонючей водой из бурдюка, а сильный голод небольшим количеством риса; после такого жаркого и утомительного дня радуешься предстоящему ночному докою около костра на леске пустыни. Наконец место выбрано, и общество располагается к покою: снимают тюки, выкапывают небольшое углубление в песке, закрывают его ковром, разводят ярко горящий костер, и путешественник ложится на ковер, набивает себе трубку. Все общество в приятном настроении; даже повар, которому приходится готовить скромный ужин, напевает про себя однообразную мелодию. Вдруг песня прерывается громкими проклятиями. "Что такое?" "О, да будет она проклята с ее отцом и всем родом! Да низвергнет ее Господь Бог в преисподнюю! Змея, господин, но она уже жарится в огне". Весь лагерь оживляется, каждый садится на тюк или ящик и вооружается щипцами или чем-нибудь подобным, а рогатые гадюки появляются иногда дюжинами; не понимаешь, откуда они берутся. Каждый осторожно приближается к змее, крепко захватывает ее железными щипцами за затылок и бросает в огонь, со злобной радостью наблюдая мучения этого исчадия ада. "Скорпионов, - пишет мне Дюмихен, - которые посещали ночью мой лагерь, я нисколько не боялся, но змея Фи часто пугала меня и моих служителей. Целыми месяцами я занимался ею в храмах и развалинах, срисовывая ее изображение, копал землю, исследовал и днем не видал ни одной живой змеи; но как только начиналась ночь и горел костер, то они появлялись во множестве, извивались около нас и грозили нам языком". Другие путешественники жалуются таким же образом.
        Чем рогатая гадюка питается в пустыне, я сказать не могу, так как к своему стыду должен признаться, что не дал себе труда исследовать желудок ни одной из убитых нами змей. Вероятно, там, где нет мышей, она питается главным образом ящерицами, но несомненно, что нападает и на птиц.
        О ее размножении существуют различные мнения. Египетские укротители змей говорят, что она, как и обыкновенная гадюка, рождает живых детенышей; Дюмериль же у плененных змей, которые несколько раз спаривались, наблюдал, что они откладывают яйца, из которых, впрочем, никогда детеныши не вылуплялись. Несмотря на это, я считаю мнение египтян справедливым, так как у пресмыкающихся не следует придавать большого значения различию в способе размножения, и живущие в неволе животные часто ведут себя в этом отношении иначе, чем на свободе.
        Рогатая гадюка уживается в неволе точно так же легко, как и другие ее родичи. Она может удивительно долго голодать: Шау уверяет, что видел у одного любителя в Венеции двух гадюк, которые прожили пять лет без пищи; они линяли и были так проворны, что можно было подумать, что их только что поймали. Другие наблюдатели убедились в том, что эти змеи могут оставаться без пищи в течение полугода. Большинство рогатых гадюк, которых привозят в Европу живыми, лишены ядовитых зубов, так как при поимке охотники всегда выламывают их. Змеи сначала ничего не едят, но когда зубы у них снова вырастут, то они тотчас нападают на добычу и съедают каждую мышь, которую к ним пустят. С другими змеями, а также с ящерицами они уживаются хорошо, но небольшие теплокровные животные возбуждают их внимание и кровожадность. Если только возможно, то они совсем зарываются в песок, так что видны только глаза, оба рожка и иногда некоторые места спины. Рогатая гадюка зарывается в песок своеобразным движением ребер: она то расширяет свое тело, то суживает его, и при расширении раздвигает песок в стороны. Движение это происходит так быстро, что она совсем зарывается в течение 10, самое большее 20 секунд. Если даже песок и не вполне закрыл ее, то она совершенно ускользает от взора; даже при отличном зрении ее трудно отличить от окружающего песка, если не укажут то место, где она лежит. В клетке площадью 4 кв. метра, дно которой усыпано мелким песком, нужно долго искать глазами зарытую змею, и если затем посмотреть в сторону, то опять совершенно теряешь ее из виду. Основываясь на этих наблюдениях, которые я проводил в течение нескольких месяцев, мне кажется вероятным рассказ прежних натуралистов, что птичка может ошибиться и, приняв рожки гадюки за личинку или червя, сделается добычей змеи. Для самой гадюки рожки едва ли имеют какое-либо значение, так как, по наблюдениям Штрауха, из 31 гадюки пять вовсе их не имели, а у двух было только по одному рогу. Эти совершенно скрытые в песке ядовитые змеи могут быть очень опасны людям, путешествующим в пустыне в одних сандалиях, и древние египтяне имели полное право, на основании личного опыта, рассказывать про эту гадюку разные ужасы.
        Песчаная эфа (Echis carinataiis) небольшая красивая змейка не более 60 см длины; ее окраска также песчаная, но очень разнообразная: на светло-желтовато-буром фоне замечается множество темно-бурых и черных полосок, штрихов, точек и пятнышек, нижняя сторона светло-желтая, иногда с бурыми точками, расположенными в виде полосок. На темени находится беловатое или желтое, более или менее ясно копьевидное пятно, окруженное темно-бурой полоской; посредине спины идет ряд небольших удлиненно четырехугольных или яйцевидных, равномерно расположенных беловато-желтых пятен с темно-бурой опушкой; вдоль боков проходит полоска, составленная из подобных пятен, или светлая волнистая линия, окаймленная темно-бурым цветом. У этой гадюки также замечаются различные видоизменения в окраске и рисунке.
        До последнего времени считали змею, живущую в Индии и называемую там "афэ", а на языке синдов "куппур", за особый вид, хотя единственным отличительным признаком служило число брюшных щитков. По исследованиям Гюнтера, у песчаной эфы бывает не менее 163 брюшных щитков, а у афэ не более 153, но Андерсон нашел в Индии змей, имеющих также 163 щитка, и поэтому следует признать, что обе змеи принадлежат одному виду.
        Если присоединиться к этому мнению, то оказывается, что область распространения песчаной эфы не менее области распространения обыкновенной гадюки; она живет во всей северной Африке на запад до Алжира, а на юг до Абиссинии и Кордофана и, кроме того, в Палестине, Аравии, Персии и на западе полуострова Индостан. Ташенберг указывает на ее присутствие и на острове Сокотора.

Песчаная эфа (Echis cannataub)
        Когда караван правоверных направляется к священному городу Мекка и избранный старшина и предводитель паломников въезжают в Каир, то там собираются многие тысячи людей, чтобы пожелать счастливого пути выступающим и проводить их до ворот города. При этом бывает своеобразное шествие: предводитель каравана, сидя на прекрасном коне, едет, но не по земле, а по спинам правоверных, которые лежат на его пути. Коня ведут два богато одетых конюха, которые также ступают по спинам людей; лошадь идет очень осторожно, но, несмотря на это, некоторые люди бывают ранены ее копытами, и это служит доказательством того, что их вера неглубока, так как истинно правоверный не может получить увечья в такой ситуации. Во время шествия заклинатели змей дают особые представления, и для того, чтобы доказать, что Аллах все может, показывают такие фокусы, которые в другое время видеть нельзя.
        Эти заклинатели змей совсем нагие, только их бедра прикрыты разорванным куском полотна; они имеют вид сумасшедших, пляшут и прыгают, рыщут и бегают перед процессией, часто набегают и на лежащих людей и наносят им удары своими пятками. Через плечо у них висит мешок, из которого они вынимают несколько змей, бешено размахивают ими направо и налево, дают им обвиваться около рук и шеи, дозволяют кусать себя, затем вдруг хватают змею обеими руками, откусывают ей голову и съедают ее или вырывают зубами кусок мяса из туловища змеи. Все это сопровождается благочестивыми возгласами и продолжается до тех пор, пока у заклинателей не выступит пена изо рта и не смешается с кровью змей. В этом представлении используются очковые змеи и песчаные эфы, но, само собой разумеется, что у них предварительно обломаны ядовитые зубы. Заклинатели очень расчетливы, так как во время торжества правоверные делаются особенно щедрыми, и фокусники получают богатую подачку.
        Заклинатели, вероятно, потому часто пользуются песчаной эфой, что все египтяне знают ее как очень ядовитую змею. Она обыкновенна во всем Египте и встречается не только в пустырях и в пустыне, но также и в населенных местах, даже в самом Каире, где часто кусает людей. Кто поселяется в доме, который долго был нежилым, тот должен внимательно очистить его от поселившихся там гадин, и между ними почти всегда найдется и песчаная эфа. Мне случалось несколько раз убивать эту змею в нашем доме в Хартуме, случалось даже находить ее под ковром, на котором я ночью спал. Однажды ночью в темном коридоре я наступил на песчаную эфу, и она не укусила меня только потому, что в это время проглатывала ласточку, которую каким-то образом поймала в нашем доме; в другой раз я нашел парочку этих змей за подушкой дивана. Мы боялись этой маленькой гадюки больше, чем очковой змеи и проклинали ее чаще, чем какое-либо другое вредное животное, не исключая и надоедливых скорпионов. Мы преследовали ее и убивали с особенным наслаждением. В своих домах турки и египтяне редко или никогда не решаются уничтожить эту непрошеную гостью. Как только узнают, что змея появилась в доме, всеми овладевает ужас, и ничего не придумывают лучше, как обратиться к заклинателю змей. Он берет за эту работу высокую плату и часто выпускает из своего мешка еще другую змею, затем уверяет хозяина, что узнал о ее присутствии особым колдовством, и за это получает еще более высокое вознаграждение. Жофруа Сент-Илер рассказывает очень интересную историю. Французский главно- командующий, то есть Бонапарт, пожелал узнать, действует ли заклинатель змей обманом или не г, и велел одному из них вызвать змею, которая пряталась в нижнем этаже его дворца. Жофруа должен был за ним присматривать. Заклинателя раздели догола, чтобы исследовать его платье, а затем позволили начать работу. Человек этот тотчас же почувствовал себя очень неловко и несколько раз повторял: "А что, если тут никакой змеи нет?" Ему отвечали, чтобы он все-таки попробовал выманить ее и успокоили небольшой подачкой. Тогда он начал искать, особенно в сырых местах, и стал свистеть то громко и резко.
        как самец песчаной эфы, то глухо и тихо, как самка. Наконец, после двух часов поисков, одна змея действительно ответила и выползла. Беспокойство заклинателя тогда исчезло и он, гордо посматривая на окружающих, был убежден, что теперь все верят в его колдовство. Это случилось несколько десятков лет назад, но и ныне за небольшую сумму денег можно доставить себе подобное зрелище.
        Песчаная эфа довольно обыкновенна в средней и северо-восточной Индии и живет там в пустынных песчаных местностях. По словам Блэндфорда, ее находят в редких лесах, там, где почва песчаная. Хотя песчаная эфа не велика ростом, но очень сердита и опасна. В некоторых провинциях Индии ей приписывают большинство смертных случаев, причиненных укусами змей; особенно страдают от нее работники на полях. Несмотря на небольшой рост, она очень задорна и склонна к нападению, и даже защищаясь, всегда готова укусить очень большого и сильного противника. Как только она заметит опасность, то сейчас же начинает извиваться, но не так, как другие гадюки, а образует из своего тела два полулунных изгиба и держит голову готовой к нападению в середине одного из этих изгибов. При этом она ни минуты не остается спокойной, а постоянно вертится направо и налево и этим производит такой же шорох, как и рогатая гадюка. Она остается в наступательном положении до тех пор, пока человек или животное находится вблизи и впивается зубами в каждый предмет, до которого может достать, говорят, что она может делать прыжки высотой в половину ее тела. Андерсон первый обратил внимание на своеобразный продолжительный шелест, который песчаная эфа производит трением боковых чешуи; этот шум можно даже произвести и после смерти животного, поворачивая тело в разные стороны: зубчики килей тогда трутся о чешуи и производят заметный шум,, Подобное устройство чешуек имеют также живущие в песчаных местностях Африки рогатые гадюки и африканские яичные змеи из рода Dasypeltis. Фэйрер считает песчаную эфу самой оживленной и задорной из всех ядовитых змей, с которыми он успел познакомиться, и прочие наблюдатели в этом с ним согласны. Как опасен ее укус, видно из опытов вышеназванного натуралиста: курица умерла через четыре минуты после укуса, другая даже через две минуты, а собака через четыре часа.