Сенковский

Осип-Юлиан Иванович — ориенталист, критик и журналист. Родился 19 марта 1800 года в старинной польской дворянской семье; учился в Виленском унив., где под влиянием Лелевеля и Гродека заинтересовался Востоком и принялся за изучение арабского, еврейского и других восточных языков. Здесь же он близко сошелся с проф. физиологии Снядецким, стоявшим в центре веселого общества молодых литераторов и ученых ("towarzystwo czubrawcuw"). Общество это издавало в 1816 г. юмористический листок "Wiadomości Burkowe", на страницах которого С. выступил с первыми своими юмористическими статьями. В 1818 г. С. перевел с арабского "Басни Локмана", снабдив их примечаниями и предисловием. В 1819 г. он был причислен к нашей константинопольской миссии. Пробыв недолго в Константинополе, он отправился в Сирию, где в совершенстве изучил арабский язык; затем путешествовал по Египту и в 1821 г. возвратился в Россию. Из своего двухлетнего путешествия С. вынес прекрасное знакомство с восточными языками, литературой, бытом и историей Востока. Государственный канцлер гр. Румянцев определил его переводчиком коллегии иностранных дел. В 1828 г. С. занял в СПб. унив. кафедру восточных языков, отказавшись от чтения лекций по той же специальности в Виленском университете. Около этого же времени С. начал сотрудничать в "Северн. архиве", Булгарина, "Сыне Отечества", "Северной пчеле" и других русских изданиях. В 1829 г. он в качестве профессора был назначен цензором и, вступив во второй брак с дочерью богатого банкира барона Раля, задумал издание собственной "Всеобщей газеты", почему-то, однако, не состоявшееся. Окончательно вступил на путь журналистики С. лишь в 1833 г., когда сделался сначала негласным, а затем и гласным редактором "Библиотеки для чтения" (см.), в которой принимал деятельное участие до 1856 г. Здесь С. поместил ряд статей самого разнообразного содержания и почти исключительно своими рецензиями наполнял критический отдел. Не ограничиваясь этим, он коренным образом переделывал все доставлявшиеся ему статьи, не церемонясь даже с произведениями иностранных авторов. От чрезмерной работы по журналу С. устал, заболел и вынужден был если не совершенно прекратить, то значительно уменьшить свои литературные занятия. На досуге он занялся музыкой, изобрел какой-то необычайный музыкальный оркестрион и пятиструнную скрипку, строил изобретенные им печи, составил свою систему мира, положив в ее основу гармонию звуков. В то же время он вел фельетон в "Сыне Отечества" и последнюю статью свою для этой газеты продиктовал, когда у него началась уже предсмертная агония. Ум. 4 марта 1858 г. Литературное наследие, оставленное С., огромно по количеству, но сомнительно по своему внутреннему значению. При первом томе "Собрания" его сочинений приложен библиографический перечень его произведений, содержащий в себе 440 названий. Главные произведения С., изданные отдельно, составили девять довольно объемистых томиков. Сюда вошли его "Отрывки из путешествия по Египту, Нубии и Верхней Эфиопии", "Воспоминания о Нубии и Сирии", романы и повести, статьи исторического содержания, статьи по этнографии, физике, математике, геологии, даже медицине, критические отзывы о современной русской литературе и т. д. Несмотря на разнообразие и специальность вопросов, которые С. обсуждал в этих статьях, все они написаны с большим знанием дела, ясно, удобопонятно, талантливо и в некоторых случаях даже блестяще. Многие из них не без интереса могут быть прочтены даже в настоящее время и, как статьи популярного характера, в свое время не были бесполезны. Барон Брамбеус, Тютюнджи-оглы и другие псевдонимы, которыми подписывался С., пользовались в свое время огромною популярностью в средних слоях читающей публики, а редактируемая им "Библиотека для чтения" имела чрезвычайное распространение. По словам Гоголя, люди, "редко бравшие дотоле книгу в руки, принялись за новое, длинное и разнообразное чтение в огромных книгах этого журнала". Не отрицая несомненных заслуг С. на поприще просвещения, нельзя не сказать, однако, что сделал он гораздо меньше, чем мог сделать. По своим познаниям он стоял выше не только Н. А. Полевого, но даже Белинского, а между тем, по результатам деятельности его даже нельзя сравнивать с этими писателями. Причина такого явления заключается в отсутствии твердых убеждений и собственного миросозерцания. Он много читал, многому учился, но мало думал. Вся умственная деятельность его была направлена на запоминание. Люди, увлекавшиеся Гегелем и Шеллингом, его возмущали до глубины души. Он находил, что все это — молодежь, мало еще учившаяся, усваивающая себе лишь конечные выводы философии. По его теории, прежде чем увлекаться тем или иным философским учением, необходимо пройти всю школу автора этого учения, усвоить себе все то, что знал этот философ. Поляк по рождению и воспитанию, друг Лелевеля, член общества для распространения просвещения в польском духе, С. не только не симпатизировал Польше, но, как говорит его знакомый Моравский, "терпеть не мог поляков и всегда отзывался о них зло". Посланный ревизовать училища Виленского округа, С. везде строго предписывал "внушать ученикам почтение к начальству и любовь ко всему русскому". У самого С., впрочем, эта любовь ни в чем не проявлялась, да он и не мог любить Россию, так как не знал ее. Это был совершенный космополит, который чувствовал лишь некоторое пристрастие к Востоку, нравившемуся ему своею пестротой, своеобразным колоритом. С таким же индифферентизмом С. относился и к другим вопросам. Одному из своих сотрудников он вполне откровенно заявил, что не высказывал в своих статьях "никогда и никаких идей". "Пишите весело, — говорил он, — давайте только то, что общественный желудок переваривает. От идей у него завалы, особенно от либеральных". Статьи С. доказывают, что он строго придерживался этой программы. В своих критических статьях он балагурит, нередко довольно пошло, изощряет свое остроумие не только над авторами книг, но и над читателями, притом в такой форме, что читатель всегда недоумевает, где кончается шутка и как действительно смотрит на тот или иной вопрос сам Барон Брамбеус. Браня самым ужасным образом французскую литературу, особенно Жорж-Занд и Бальзака, С. в то же время в своих повестях переделывает того же Бальзака, Жюль Жанена и др. В своих исторических статьях он доказывает, что язык Несторовой летописи — польский, что "Слово о полку Игореве" — не заслуживающая внимания ученическая подделка Петровского времени и т. д. Пробегая его критические отзывы, читатель должен был думать, что пиит Тимофеев выше Пушкина, что Зотов нисколько не уступает Лермонтову, что Кукольник превосходит Гоголя, который, по мнению С., "отсутствие художественной наблюдательности заменил коллекцией гротесков, оригиналов, чудаков и плутов". Не имея собственного художественного критериума, С. хотя и твердил постоянно о своей самостоятельности, но на самом деле всегда соображался с мнениями других. Этим объясняются его противоречия, его "капризы в критике". Написав восторженный отзыв о Кукольнике, назвав его "великим" и "юным нашим Гёте", С., познакомившись с отзывами других критиков, нисколько не постеснялся признаться, что, хваля Кукольника, он только забавлялся. "Критику, — говорил он, — вздумалось стать у окна и бросить венок славы на голову первому прохожему; прохожий, т. е. г. Кукольник, не в меру возгордился, и надобно снять с него венок, данный по капризу, а не по заслугам". Такого рода "капризы" случались у С. нередко, и он, не желая впадать в ошибки, предпочитал говорить о литературной мелкоте, обходя по возможности молчанием крупные литературные произведения или оценивая их с чужих слов. В своих статьях он, не стесняясь средствами, прилагал все усилия к тому, чтобы не быть скучным, чтобы читателю было "весело". Шутки выходили у него плоскими, грубыми, нередко просто даже неприличными. Понятно, что далеко не все читатели могли довольствоваться этим беспринципным "остроумничаньем", особенно в такое время, когда Белинский будил мысль, когда лучшая часть русского общества страстно трудилась над выработкой собственного миросозерцания. По словам Панаева, число недовольных С., оскорблявшихся его "мистификациями и шуточками", росло с каждым днем. Н. Полевой формулировал это недовольство С., назвав его "вредным человеком", который "ввел в моду грубую насмешку в критике и обратил ее без пощады на все, даже на самые святые для человека предметы, развращая нравы Скарроновскими повестями и ругательными статьями". В минуту искренности С. сам сознался, что "дурно распорядился своей жизнью и способностями", и в течение всей проведенной в упорном труде жизни "не создал ничего хорошего, что могло бы остаться после него". Переделать себя, однако, он не мог, потому что у него не было ничего, во что бы он искренно верил. Этим вполне объясняется как то, что С., стоя во главе самого распространенного журнала, не имел большого влияния на современников, так и то, что сочинения его теперь почти никем не читаются. См. биографический очерк С. при первом томе полного собрания его сочинений (1859); "Биографические записки его жены" (СПб., 1858); Е. Соловьев, "Биографический очерк С." (СПб., 1891); Н. Чернышевский, "Очерки Гоголевского периода" (СПб., 1892); А. Пятковский, "Из истории нашего литерат. и обществ. развития" (СПб., 1888); воспоминания о С. д-ра Моравского ("Ateneum", 1898, т. I); Н. Новоселов, "Ревизия проф. С. белорусских училищ в 1826 г." ("Журн. Мин. нар. пр.", 1872, апр., май); "Знакомство с С." А. П. Милюкова ("Ист. вестн.", 1880, январь).

Вл. Боцяновский.