Бакон Фрэнсис

(Bacon, произ. Бэкон, барон Веруламский, виконт Сент-Альбанский) — родился в йоркском дворце 22 января 1561 г. Род Б. не принадлежал к знатным фамилиям Англии, но родители его были людьми выдающимися. Фрэнсис Б. был младшим сыном сэра Николаса Б., известного английского законоведа и хранителя печати в царствование Елисаветы (см. выше). Первоначальным воспитанием Фрэнсиса руководила мать его, дочь кавалера Энтони Кука, наставника Эдуарда VI. Анна Кук была замчательным лингвистом и теологом и как верная и преданная дочь пуританской церкви интересовалась ее судьбой. Она вела переписку на греческом языке с епископом Джюэлем и перевела его "Апологию" с латинскато языка настолько правильно, что современная критика не могла упрекнуть ее в незнании языка. Б. всегда отличался слабым здоровьем, а потому и принужден был вести сидячую жизнь и заниматься умственным трудом. Сведения о его юности весьма скудны, но и те данные, какие сохранились о нем, свидетельствуют о его ранней склонности к умственной работе, о его богато одаренном и пытливом уме и о разносторонних дарованиях. 12-ти лет от роду он решал врпрос, каким образом фокусник мог отгадывать задуманную кем-либо карту. Сначала Б. приписал это отгадывание сделке между фокусником и слугами, но затем он нашел тот психологический закон, на котором основан сказанный фокус. На 13-м году, в 1573 г., Б. поступает в Кембриджский университет (Trinity Kollege), где он, главным образом, и посвящает себя изучению древних философов. Университетские лекции вызвали в нем глубокое презрение к курсу преподаваемых там наук, а результатом изучения древних философов была ненависть его к Аристотелю и к его последователям. Некоторые из биографов Б. полагают, что в Университете Б. уже набросал план своего сочинения "Новый Органон", но другие биографы отрицают это на том основании, что названное сочинение принадлежит к числу самых зрелых и выдающихся произведений Б., явившееся плодом размышлений целой жизни и его критического отношения к учениям философов древнего и нового мира, а потому трудно допустить, чтобы план такой работы создался в голове 13-летнего мальчика. В 1576 г., по окончании Университета, Б. вместе с английским послом Амиасом Паулетом отправился во Францию и посетил Пуатье и другие местности Франции. Жизнь во Франции и дипломатическая служба дали Б. возможность познакомиться с социальным строем Франции и послужили ему подготовкой к последующей его политической деятельности. Будучи материально обеспечен при жизни отца, Б. имел возможность соединить практическую деятельность с занятиями философией и литературой. Внезапная смерть отца, последовавшая в 1579 г., заставляет Б. оставить Францию. Весьма незначительная часть наследства, доставшаяся на его долю от отца, заставила его озаботиться приисканием средств в существованию. С этой целью он избирает карьеру адвоката; но деятельность эта была для него слишком узка, а потому он не оставляет своих научных занятий, сосредотачивая их на философии, истории, литературе и на изучении обычного права, причем продолжает следить за политикой и интересоваться церковными вопросами. Только обладая вполне энцикдопедическим умом, Б. и мог работать во всех этих направлениях и в то же время мысль об общем преобразовании наук остается заветной его мечтой. В 25 лет он издает сочинение, под заглавием: "Величайшее произведение современной эпохи" — небольшая книга, не дошедшая до нас, но, по словам современников, — сочинение, отличавшееся большой смелостью и горячностью. Будучи весьма честолюбивым, Б. не мог удовлетвориться скромной ролью труженика. Блеск при дворе, блеск политического могущества не давали ему покоя и в нем как бы жили два человека: человек науки и честолюбец, увлекающийся политическими интересами; соединяя честолюбие с настойчивостью, он достигает, правда, высоких ступеней, но зато иногда не останавливается перед сомнительными путями в достижении их. Во всей его жизни практические цели имели для него гораздо больше значения, чем душевные склонности; он пытается, правда, если возможно, соединить их, но преимущество было на стороне расчета. Личные честолюбивые замыслы его, однако, не исключают в нем симпатичных черт характера; считая себя призванным по своему происхождению и образованию к исполнению великих задач, он не перестает преследовать во время своей общественной службы и научных задач. Б. ставит себе три цели: принести пользу человечеству вообще, отыскать истину и служить своему народу.

В скором времени Б. обратил на себя внимание королевы Елисаветы, которая жалует ему звание чрезвычайного адвоката короны, звание почетное, но не дававшее ему материального вознаграждения, и, чтобы восполнить этот пробел, он обращается за протекцией к родственнику своему по матери, государственному казначею Бурлею, и при его содействии зачисляется в кандидаты на место регистратора звездной палаты с возможностью получить это место лишь через 20 лет. Обращаясь к Бурлею с просьбой оказать ему протекцию, Б. говорит, что двигателем его честолюбивых стремлений служит нужда, мешающая ему сосредоточиться на научных занятиях. В 1590 г. он заседал в парламенте как депутат от графства Мидльсекса и скоро прославился своим ораторским искусством и уменьем вести споры с противниками. В парламенте Б. становится в ряды оппозиции, его речи были истолкованы в невыгодном для него свете и он сочтен был за слишком ярого демократа. Продолжая заниматься в то же время своими научными трудами, Б. издает в 1597 г. "Очерки нравственности". При дворе в это время были заняты неудачными походами в Ирландию графа Эссекса; Б., как придворный адвокат, из угождения королеве, должен был поддерживать обвинение против графа Эссекса, покровительством которого он когда-то пользовался. Роль обвинителя Эссекса много повредила репутации Б., так как Эссекс был народным любимцем. В этом инциденте сказался весь характер Б., отличавшийся неразборчивостью в выборе средств для достижения личных выгод.

Со вступлением на престол Иакова I, Б. надеется лучше упрочить свое положение, так как рассчитывал на покровительство короля его научным работам; действительно, в это царствование ему удалось достигнуть высших ступеней на государственной службе. Вскоре по вступлении Иакова, Б. получает звание постоянного адвоката с жалованьем 40 фун. стер. и 60 фун. пенсии, потом назначается членом тайного совета, а через год в 1617 г. был назначен хранителем государственной печати и получает титул лорда.

Отдельные сочинения, изданные им в это время, преследуют ту же задачу, как и его "Великое возрождение наук". Он все более и более старается знакомить публику с проектом преобразования наук. Так, он издает две книги "О преуспеянии наук", переделанные впоследствии в трактат "О достоинстве и усовершенствовании наук" (De dignitate et augmentis Scientiarum, 1663) и "Нить из лабиринта", составляющее первый опыт его основного сочинения. Брошюры: "Мысли и взгляды на толкование природы" и "Вступление к толкованию природы" служили как бы объяснением цели предпринятого им преобразования. Трактат: "Описание интеллектуального мира", "Система неба", "О принципах и началах" и др. мелкие сочинения дают нам понятие о его неусыпной деятельности наряду с его служебными занятиями. Чем меньше было у него времени для научных работ, тем сильнее росло рвение к предначертанной цели. Сам он в письме к одному из влиятельных лиц сознается, как мало участвует его душа в его служебных обязанностях, как он мало способен к ним, и прямо говорит, что благодаря этому часто впадает в служебные ошибки. Сочинения Б. распространили о нем славу по всей Европе. Он получил титул барона Веруламского, а затем и виконта Сент-Альбанского. Когда благосостояние его достигло апогея, настал момент ужасного падения. Доверие короля все росло к Б., и он, наконец, получает звание лорда великого канцлера и таким образом достигает высшей ступени придворного звания. Но могущесгво это не было продолжительно. Палата общин, недовольная строго монархическим духом правления, которого держался Иаков, потребовала к ответу главных сановников. Б., служа только орудием в руках Иакова в превышении им законной власти короля, ограниченного парламентом, скрепляя печатью противозаконные его распоряжения, был в числе первых, привлеченных к ответу. Связанный с королем чувством благодарности за все сделанное ему и, не имея духа отделаться от Иакова, Б. не имел мужества защитить себя самого перед палатой общин. Иаков потребовал от Б. абсолютного молчания во время допросов палатой, и Б. согласился на это из лишнего усердия к королю, поддавшись также обещаниям последнего прийти к нему на помощь и восстановить его во всех прежних правах в случае осуждения его палатой общин. Другие же видят в этом поступке Б. проведение его взгляда на королевскую власть, прерогативы которой он расширял вопреки конституционному началу. Так, он полагал, что парламент не ограничивает власти короля, а только созывается в экстренных случаях в помощь королю. Во всяком случае в этом инциденте Б. выказал много смирения и уступчивости по отношению к королю и подал повод к обвинению себя в подкупе королем. Обвинения в продажности страшно терзали его. Угрызения совести и упадок духа его дошли до крайнего предела. Приговор, состоявшийся над ним, был строгий. По приговору лордов Б. был присужден к штрафу в 40 тысяч фунт. стерл. и к заключению в Тауэр на столько времени, насколько заблагорассудится королю; затем он лишен был права занимать какую-либо государственную должность и исключен навсегда из придворного штата. Приговор этот не был приведен в исполнение, хотя Б. и был посажен в Тауэр, но в конце второго дня он был освобожден. Штраф также был ему прощен короной. Вскоре он получил также позволение являться при дворе, а в 1624 г. приговор был отменен и в остальных своих частях. Он получил право заседать в палате лордов и был приглашен явиться в парламент. Однако, он не являлся на заседания; преклонный возраст, болезни и, быть может, стыд удерживали его дома. Свидетельство о его бедственном положении, особенно разительном после дней могущества и блеска, сохранилось в его письмах к Иакову, в которых он просит у него защиты. Неудачи по службе не уменьшили энергии Б. к научным трудам. Он издает за это время в окончательном виде сочинения: "О достоинстве и усовершенствовании наук", "Историю Генриха VII", "Историю ветров", "Историю жизни и смерти", "Историю сгущения и разрежения", "Введение в историю тяжести и легкости", "Введение в историю симпатии и антипатии вещей" и "Введение в историю серы, ртути и соли". Здоровье Б., сильно подорванное нравственными потрясениями, все больше приковывало его к сидячей жизни. Он удаляется в Грансин и оттуда уже не выезжал даже в парламент, посвящая свой досуг исключительно науке. "Великому апостолу экспериментальной философии, — говорит Маколей, — суждено было погибнуть ее жертвой. Ему пришло в голову, что снег можно употреблять для предохранения животных веществ от гниения. В один очень холодный день, ранней весной 1626 г., он вышел из своей коляски, близ Хайгэта, намереваясь произвести опыт. С этой целью он вошел в коттедж, купил курицу и собственноручно набил ее снегом. В то время, как он производил эту операцию, он почувствовал внезапный озноб и так сильно занемог, что не в состоянии был возвратиться в Gray's Inn. Болезнь длилась около недели, и утром в первый день Пасхи 1626 г. он скончался, сохранив, по-видимому, до последних дней силу и живость ума. О курице, бывшей причиной его смерти, он не забывал. В самом последнем своем письме, которое он писал, по его словам, пальцами, едва державшими перо, он не забыл упомянуть о том, что опыт со снегом вполне удался". Умирая, Б. не скрывал от себя того грустного факта, что, хотя он мыслил глубоко, но его поступки были предосудительны. Сознавая свои заблуждения и свое величие, он говорил: "Поручаю свое имя и память о себе милосердному суду людей, чужим народам и будущим векам".

Б. обязан своей славой установленному им методу изолирования. Особенность его философии, отличающая его от всех предшествовавших философов, заключается в регулировании последовательной проверки, как единственного метода исследования. Другие до него, особенно Альберт Великий, также настаивали на необходимости пользоваться при исследовании некоторыми приемами экспериментального метода. Великий предшественник и однофамилец Б., Роджер Б., указывал в своем "Opus majus" на опыт, как на самого надежного руководителя в деле исследования, и распределил причины ошибок на четыре категории (авторитет, привычка, предрассудок и фальшивое знание). Однако, ни одному из предшествовавших писателей не удалось свести все элементы индуктивного метода к одной связной доктрине; в установлении такой доктрины и заключается великая заслуга Б. Роджер Б. говорил, что только опыт приводит к точному знанию. Рассуждение строит заключения, но ничего не устанавливает твердо; даже математические доказательства без санкции опыта не порождают полного и твердого убеждения. Экспериментальные науки многим совершенно неизвестны. Они имеют три важных преимущества перед другими родами знания. Первое преимущество состоит в том, что опыт доказывает и поверяет те высшие положения, которые могут быть выставлены другими науками. Во-вторых, метод этот, единственно заслуживающий названия властителя метафизических наук, один только раскрывает перед нами возвышенные истины, недоступные другим наукам; в области опытных истин не следует отыскивать причину чего-либо, пока не явится свидетельство фактов, а также нельзя отвергать факты только потому, что с ними не может примириться рассуждение. Третье преимущество составляет настолько характерную особенность этого метода, что оно нисколько не зависит от отношений его к другим методам: оно заключается в возможности узнавать будущее, настоящее и прошедшее, а также в тех удивительных действиях, в которых экспериментальная наука превосходит добросовестную астрологию. Со времени Сократа многие указывали на необходимость обратиться к индукции, но под именем ее разумелось то, что Б. называет inductio per enumerationem simplicem, т. е. индукция, состоящая в возведении на степень всеобщих истин всяких положений, оправдывавшихся на фактах, случайно нам попадавшихся. Такая индукция имеет место в обыденной разговорной речи, отличающейся на этот счет слишком большими вольностями, а также и в литературе, распущенность которой в данном отношении, конечно, менее извинительна. Индукция эта, являясь результатом естественной и инстинктивной работы ума, должна быть отличаема от продуманного научного метода. За Бэконом останется та заслуга, что он с точностью указал на этот естественный источник ошибок и настаивал на применении более широкого и более осмотрительного метода проверки. Он не ограничился советом производить наблюдения и опыты; он учил, как производить эти наблюдения и опыты. Равным образом, он не остановился на простом утверждении, что истинный способ исследования есть индукция, основанная на фактах; он указал, какая разница между индукцией правильной и неправильной, между "вопрошением" природы и "предупреждением" ее. Но он сделал еще нечто большее. В его методе можно различить две стороны: точную систему правил и тот трезвый, в высокой степени научный дух, которым проникнуты все его сочинения. Этот дух выражен в весьма разумных и веских афоризмах, постоянно цитируемых писателями-философами и свидетельствующих о величии и глубине ума Б. Из этих афоризмов можно видеть, как ясно понимал он несостоятельность господствовавших в его время методов и как справедливо он назван отцом положительного знания.

Наиболее выдающиеся афоризмы Б. следующие: 1) Человек, властелин и истолкователь природы, может воздействовать на нее и понимать ее в той мере, в какой он, на деле или теоретически, ознакомился с порядком, существующим в природе: знать больше и влиять успешнее он не в состоянии. 2) Действительная причина и корень всех зол в науке заключается в том, что, ошибочно превознося и преувеличивая силы ума, мы не ищем для него надлежащих пособий. 3) Существует два способа искать и открывать истину: первый, от ощущений и частностей прямо переходить к самым общим положениям, и, основываясь на них, принимая их за непоколебимо истинные, выводить последующие положения; таков общеупотребительный способ. Другой выводит положения из ощущений и частностей путем непрерывного и постепенного восхождения, продолжающегося до тех пор, пока мы не дойдем до этих общих положений — таков истинный способ, до сих пор неиспробованный. 4) Ум, предоставленный самому себе, избирает первый из этих путей, так как приятно сразу подняться до высоты общих положений и успокоиться на них; однако, после кратковременной остановки на этих положениях, ум пренебрегает опытом ради наружного блеска диспутов, причем зло усиливается благодаря логике. 5) Мы называем ради ясности обычное человеческое мышление, всегда поспешное и быстрое, предупреждением природы; подлежащую же работу ума, обращенную на предметы, мы называем истолкованием природы. 6) Несправедливо, будто человеческое чувство есть мера вещей, ибо как чувственные восприятия, так и идеи находятся в соотношении с человеком, но не в соотношении со вселенной; ум человеческий может быть уподоблен зеркалу с неровной поверхностью, на которое падают лучи от предметов и которое, примешивая свои собственные свойства к свойствам предметов, обезображивает и искажает их.

В этих афоризмах нетрудно подметить позитивное направление мышления Б., котор. чувствовал антипатию ко всякой метафизике. В ту эпоху логиков и теологов его не прельщали и не могли сбить с пути ни остроумие первых, ни страстная горячность вторых. "Он жил в том веке, — говорит Маколей, — когда диспуты о самых тонких вопросах богословия возбуждали огромный интерес во всей Европе, в особенности в Англии. Он находился в самом центре борьбы. Период его власти совпадает с господством Дортского синода; в течение многих месяцев его ежедневно оглушали споры о предопределении, о вечном проклятии и осуждении; тем не менее, мы не можем припомнить из его сочинения ни одной строки, из которой можно было бы заключить, был ли он кальвинистом или арминианцем. Между тем как весь мир оглашался шумными богословскими и философскими спорами, Бэконовская школа сохраняла спокойное нейтральное положение и, относясь к окружающему полупрезрительно, полуснисходительно, довольствовалась возможностью увеличить сумму практически полезных идей, предоставляя вести словесную войну тем, кто находил в этом удовольствие".

С первого взгляда, быть может, не вполне очевидно, каким глубоким научным духом одушевлен был Б., отделяя науку от богословия; но стоит немного подумать, чтобы убедиться, что в ту эпоху (когда преследование Галилея церковью и его отречение еще не изгладилось из памяти и ясно показывало, что религия все еще считалась судьей философии и науки) для этого требовалась необычайная сила ума. В науке точно так же могут происходить споры, напр., между химиками, геологами и физиологами, ибо все эти ученые пользуются одними в теми же методами, прибегают к однородным доказательствам и стоят на общей почве, допускающей возможность споров. Но какую дисгармонию слов и идей представляют фразы: "лютеранская ботаника", "пресвитерианская оптика", "католическая химия" и "евангелическая анатомия"! Ясно, что если богословие может вмешиваться в науку и контролировать ее, то и различные религиозные секты точно так же могут контролировать ее, каждая со своей точки зрения. Бэкон проявил глубоко философский ум, совершенно разделив эти две различные области исследования. Но он сделал дальнейший и еще более важный шаг энергически провозгласив, что физика есть "мать всех наук". Что в этом отношении Бэкон далеко опередил свой век, можно видеть из того, что провозглашенный им принцип доныне считается ересью. Большинство считает химерой, если не нелепостью, идею о том, что физический метод приложим к этике и политике, и что их можно трактовать так же, как и физику. Только потому, что Б. так глубоко проник в самую сущность науки, он в состоянии был установить руководящие начала для экспериментальных исследований прежде, чем такие исследования стали производиться. Без сомнения, для всех последующих веков должен служить предметом удивления могучий ум человека, который мог наперед установить систему таких начал и определить не только главные черты, но и мельчайшие подразделения наук, еще не существовавших в то время. Совершенное Б. отделение науки от метафизики и теологии, а также и его взгляд на физику, как на мать всех наук, являются последствием того позитивного духа, которым проникнуты его сочинения и который дает полное право считать его философом нового времени. Признавая гениальность многих древних философов, Б. утверждает, однако, что гений их ни к чему не послужил им, так как он был ложно направлен. При этом Бэкон дает такое сравнение: "Калека, который идет верной дорогой, может обогнать рысака, если тот бежит не по настоящей дороге; даже более, — чем быстрее бежит рысак, раз сбившийся с пути, тем дальше оставит его за собой калека. Люди составили себе, — говорит далее Б., — совершенно неправильное мнение о древности, не соответствующее даже смыслу этого слова, так как старость и продолжительность существования мира в сущности и означают древность, которая и должна быть, следовательно, отнесена к нашему времени, а не к тому периоду юности мира, в котором он находился, когда жили древние; этот период, по отношению к нам, действительно древен, но по отношению к миру он был нов и короток". Афоризм Б.: "Древность есть юность мира", как идея заимствованная у Сенеки, была подробно развита Роджером Б. в его "Opus Majus" в следующих словах: "Quanto juniores tanto perspicaciores, quia juniores, postenores successione temporum, ingrediuntur labores priorum".

Постоянное стремление Б., составляющее основу и причину его славы, заключалось в том, чтобы показать людям, какова действительная цель науки, как велики их умственные силы и какой метод дает возможность успешно пользоваться ими. Б. занимает вполне определенное место в истории философии не только как выразитель уже до него начавшегося отрицательного отношения к древним и схоластическим мыслителям, но и как один из самых видных представителей новоевропейского стремления к положительной науке. Все его предшественники, даже в самых смелых нападках своих на древнюю философию, обнаруживали все-таки свое тесное духовное родство с тем, против чего они ратовали. Б. же был человеком нового времени по образованию, по целям и методу. Многие философы, как древние, так и новейшие, указывали мимоходом на наблюдение и опыт, как на средства, способные дать материал для физической науки, но никто до Б. не попытался систематизировать положительный метод или доказать, что индукция есть единственный метод, с помощью которого философия может выполнять свои действительные обязанности и осуществлять свои истинные цели. Радикальный недостаток бэконовского метода состоит в том, что это исключительно метод индуктивный, не соединенный с дедуктивным. Б. так глубоко был убежден в несостоятельности исключительно дедуктивного метода, который на его глазах практиковался его современниками и в котором он видел причину неудач, постигавших его предшественников, что он, естественно, предпочел остановить свое внимание на методе индуктивном. Однако же, хотя Б. и не обратил должного внимания на дедуктивный метод, но нельзя сказать, чтобы он совсем упустил его из виду. Известно, что вторая часть его "Нового Органона" осталась недоконченной. Именно в этой второй части он намеревался трактовать о дедукции, как это видно из следующих строк его сочинения: "Указания относительно истолкования природы распадаются на два отдела. В первом дело идет об образовании положений из опыта, а во втором — о дедукции, или о выводе новых экспериментов из положений (de ducendis auf denvandis experimentis novis ab axiomatibus). Отсюда видно, что Б. видел в методе две стороны, но не успел развить своего взгляда на это положение, так как вторая часть "Органона" осталась недоконченной. Во всяком случае, если Б. и не признавал истинной важности правильного дедуктивного метода, то для него ясна была бесплодность той дедукции, которая была в употреблении до него; он даже понимал, что причина этой бесплодности — отсутствие поверки, недостаток помощи и гарантии со стороны индуктивного метода. В этом, повторяем, заключается его величайшая заслуга, так же как самый крупный недостаток его — неправильное представление об истинном дедуктивном метод. Воззрение Б. на научный метод в тех границах, до каких он довел его разработку, замечательно. Но вследствие некоторых недостатков, зависевших, главным образом, от того, что еще не было тогда такой науки, которая могла бы служить для него образцом, его метод мог принести лишь косвенную пользу. Если ои не дал никаких великих открытий, то все-таки оказал важное влияние на умы тех, которые впоследствии пришли к этим великим открытиям. Если принять во внимание крайне скудное количество существовавших во времена Б. научных истин, то еще более должна удивлять та чудесная способность его, которая дала ему возможность сделать так много при столь ограниченном материале. В истории человеческих знаний не найдется никого, о ком можно было бы сказать, что на месте Б. он сделал бы то же самое, никого, чей пророческий гений был бы в состоянии начертить систему науки, которая еще не успела зародиться.

Предмет стремлений Б., выразившийся во всех его сочинениях, состоял в деятельной науке, т. е. в науке, имеющей в виду не бесплодное удовлетворение праздного любопытства, но благосостояние, счастье, могущество человеческого рода, в науке, истины которой, выражая сами законы природы, доставляли бы человеку возможность воспроизводить эту природу, как можно ближе приблизиться к ней и подчинить ее своей воле. Были попытки к борьбе с пустыми призраками, завещанными средними веками, но никому не приходило в голову начать с фундамента научного здания. Б. установил вечный союз между разумом и опытом. — Он хотел основать науку не для развлечения нескольких философов, а сделать ее достоянием всех людей. В коренном преобразовании науки, к которой он стремился, Б. постоянно отстраняет гипотезы и предостерегает от теорий, предпочитая им терпеливые и точные наблюдения. Стремясь подорвать авторитет древней философии, он старается внушить воспитывающемуся поколению веру в будущий золотой век и сравнивает прошедшее с детством и юностью человечества. Мысль о грядущем золотом веке возбудила горячий энтузиазм к наукам. Сам же Б. относится к судьбе науки, как к святыне. Он говорит о предстоящих открытиях, как пророк; язык его благодаря его энтузиазму свободен от сухости. Основную философскую идею свою — преобразование наук с целью подчинить природу могуществу человека, он задумал изложить в громадном сочинении под заглавием "Великое возрождение наук", которое должно было состоять из шести частей. Средство для достижения преобразования наук — наблюдение и опыт, т. е. метод индуктивный. Первая часть носит заглавие: "О достоинстве и об усовершенствовании наук". В ней показано состояние наук во время Б., доказана их несостоятельность и обозначен тот прогресс, к которому каждая наука способна. Б. рисует картину всех человеческих знаний, которые он разделяет на три отрасли: историю, поэзию и философию, соответствующие трем способностям человеческой души: памяти, воображению и разуму. Далее, он делает многочисленные подразделения, делит, напр., философию на науку о Боге, о природе и о человеке, эти подразделения, в свою очередь, делит на ветви, о многих науках он дает только основное понятие, во многих показывает пробелы, часто приводит в пример отрывки собственных исследований. Сочинение это заканчивается образцовым трактатом об источниках права, в котором он, как публицист, не уступает Монтескье. По всем трактуемым им вопросам Б. высказывает свой практический ум, когда он говорит об улучшениях, которые должны быть сделаны впоследствии, как-то: основание коллегий, библиотек, академий, или когда он указывает на такие преобразования, которые требуют исполнения еще и в наше время. Нужно прочитать это сочинение, чтобы оценить этот обширный и глубокий ум, горячий энтузиазм к науке и страстную любовь к человечеству.

Вторая часть — "Новый Органон", в которой Б. излагает прием своего нового индуктивного метода. Эти две части и были только окончены Б., и то вторая часть издана не вполне доконченной. "Новый Органон" состоит из 2-х книг. В первой опровергаются предрассудки или, как фигурально называет их Б., idola, т. е. обманчивые образы, которые вытекают не из природы познаваемых объектов, а лежат в природе самого человека. Эти обманчивые представления Б. делит на 4 категории: а) idola tribus Б. называет ложные представления, которые лежат в природе всякого человека; б) idola specus (идолы пещеры), куда свет проникает не вполне — те, которые коренятся в особенностях отдельных лиц; в) idola fori — те, которых причина — в человеческой речи и сношениях; г) idola theatri — основанные на предании. Выяснив источники заблуждений, Б. приготовляет умы к воспринятию нового метода. Необходимость точки опоры и известного пути для ума он выводит из указания на бессилие человеческого ума, столько веков обрабатывавшего науки и оставлявшего их в зачаточном состоянии. По его собственным словам, его книга представляет логику, строго говоря, метод, а не саму науку, иначе указатель, компас ее. Отсюда понятно его значение в развитии наук. Природа есть книга, которую человек изучает с помощью реальных фактов; изучить и анализировать надо не книги ученых, но факты и явления, в числе которых находятся и факты нашей мысли, нашего существования, изучение которых соединено с изучением их свойства и законов, с открытием их причин и следствий. Средства для достижения этой цели — индукция, т. е. явления и сопровождающие их обстоятельства исследуются, исключаются обстоятельства случайные, обстоятельства же существенные, вызывающие явления, возводятся в законы этих явлений. После этого уже производится поверка законов, и для этого воспроизводятся сами явления посредством воспроизведения существенных обстоятельств, которыми эти явления обуславливаются. Следующие части представляют только намеченные очерки, а именно 3-я часть — "Естественная и опытная история", в которой должны быть собраны все его наблюдения; 4-я часть должна была носить название "Лестницы разума", в ней должны были быть показаны причины и следствия фактов и явлений, собранных в 3-й части. Эта работа должна была быть подготовительной к более совершенным открытиям; 5-я часть — "О предварительных посылках философии". Здесь Б. имел в виду собрать самые распространенные мнения, доказанные истины; 6-я часть, или "Вторичная философия", т. е истина, доказанная индуктивными приемами. Он дает название Вторичной философии результатам индукции в противоположность гипотезам и до тех пор существовавшим умозрительным воззрениям, которые он считает за Первичную философию человеческого разума.

Развитие наук в XVI в. было источником философии Б. Его идеи суть ни что иное, как заключение, выведенное из научного движения английским здравым смыслом. Если Б. и не создал экспериментального метода, все же за ним нужно признать ту заслугу, что он вывел его из того низменного положения, в котором его держали схоластические предрассудки, что он, так сказать, укрепил за ним право на легальное существование самой красноречивой защитой из всех, когда-либо сказанных в пользу этого метода. Если опытная наука с ее методами и не обязана своим происхождением великому канцлеру, то Б., тем не менее, есть основатель опытной философии, отец современного научно-философского позитивизма. В этом смысле Б. первый в живых и красноречивых выражениях утверждает тождество истинной философии и науки и ничтожество отделенной от науки метафизики. Решительный противник метафизики, он настойчиво просит своих читателей не думать, что он имеет намерение основать какую-нибудь секту в философии, подобно древним грекам или некоторым из современных философов. Не в этом его задача: "Для человечества совершенно не важно, каковы абстрактные мнения отдельного лица относительно природы и начала вещей". Б. отрицает не только Аристотеля, но "всякое абстрактное воззрение на природу", т. е. всякую метафизику, не зависимую от науки. Значение и слава Б., как отца экспериментальной философии, дают ему право занять виднейшее место в истории философии. Удивительные же и разнообразные способности его Маколей удачно сравнил с шатром, подаренным волшебницей Перибаной принцу Ахмету: "Сложи его, и это — игрушка в руках женщины; разверни его, и под сенью его найдут себе отдых армии могущественных султанов". Философия Б. имеет определенное отношение к истории русского законодательства или предпринятой гр. Сперанским русской кодификации; именно, гр. Сперанский, при составлении Свода Законов Росс. империи, стремился руководиться высказанными Баконом 5 афоризмами относительно всеобщей правды (см. Неволина, "Энциклопедия законовед.", изд. 2, в "Пол. Собр." его сочинений, т. I, § 319, стр. 256).

Сочинения Фрэнсиса Бэкона: — "De dignitate et augmentis scientiarum" появилось сначала по-английски, под заглавием: "The two books of Francis Bacon on the profocoence and ad vancement of learning divine and human" (Лонд., 1605, по-латыни, 1623 и др.). В 1612 г. вышло "Cogitata et visa", переработанное позже в "Novum Organum scientiarum" (Лонд., 1670); "Essays moral, economical and political" (1597, по-латыни); "Sermones fidèles" (Лонд., 1862 и 1885). Полное собрание сочинений Бакона сделано его секретарем Равлеем, с приложением биографии (Амст., 1663, полнее Маллетом, Лонд., 1740 и 1765). По-латыни собрание сочинений Бакона издавалось много раз (напр., Амст., 1730); по-французски "Oeuvres de Bacon" (изд. F. Riaux, Париж, 1852). Новейшее издание сочинений сделали: R. L. Eins, J. Spedding и D. D. Heath (Лонд., 1857—59); "Letters and Life of Fr. Bacon, including all his occasional works, newly collected, revised and set out in chronolog. order, with a commentary biograph. and historic. by James Spedding" (I — IV, Лонд., 1862—72). J. Spedding, "Account of the life and times of Fr. Bacon" (2 т., Лондон, 1879).

Литература о Б.: Ж. де Мэстр (Jos. de Maistre), "Examen de la philosophie de Bacon" (Пар., 1836); Маколэй (Macaulay), в "Edinb. Review" (1837); Ремюза (Ch. de Rèmusat), "Bacon, sa vie, son temps, sa philosophie et son influence jusqu'a nos jours" (Пар., 1854); Фишер (Kuno Fischer), "Fr. Bacon von Verulam, eue Realphilosophie und ihr Zeitalter" (Лейпц., 1856, 2-е изд. 1875); Мейер (J. B. Meyer), "Bacons Utilitarismus nach Kuno Fischer, Whewell und Ch. de Remusat" (в "Zeitschrft. f. Philos. und philos. Kr. N. F.", т. 36, 1860, стр. 242 — 247); Диксон (H. Dixon), "The personal history of Lord Bacons from unpublished letters and documents" (Лонд., 1861) — это попытка защитить характер Бакона. Возражение на это сочинение: "Lord Bacon, life and writings, an answer to Mr. H. Dixons pers. hist. of Lord Bacon" (Лонд., 1861); Лассон (A. Lasson), "Montaigne und Bacon" (в "Archiv f. neuere Sprachen und Letter.", т. 31, стр. 259 — 276); Либих (J. v. Liebig), "Über Fr. Bacon v. Verulam und die Methode der Naturforschung" (Мюнх., 1863); Зигварт (С. Sigwart). "Ein Philosoph und ein Naturforscher über Bacon" (в "Preuss. Jahrb.", т. 12, 1863, стр. 93 — 129); Кирхман (J. H. v. Kirchmann), "Bacons Leben und Schriften" (в "Philos. Biblioth.", т. 32, Берл., 1870, стр. 1 — 26); Мюллер (Мах. Müller), "Bacon in Deutschland" (в его "Essays"); Финч (A. E. Finch), "On the inductive philosophy, including a parallel between L. Bacon and. A. Comte as philosophers" (Лонд., 1872); Уэльш (M. Walsh), "Lord Bacon" (Лейпц., 1870); Лэнг (W. H. Laing), "Lord Bacons philosophy, a criticism" (Лонд., 1872); Фоулер (Th. Fowler), "Bacon. English philosophers" (Лонд., 1881); Аббот (E. A. Abbott), "Fr. Bacon, an account of his life and works" (Лонд., 1885); Рейхель (E. Reichel), "Wer schrieb das Novum Organon von F. Bacon" (Штутг., 1886); B. G. Lvejoy, "Bacon Lord Verulam, a critical review of his life and character" (1889). О "B." см. также ст. в "The Encyclopaedia Britannica" (том III, 1888, стр. 200 — 218).

На русском яз. "Собрание сочинений Бакона" (со статьей Рио о жизни Бэкона и о значении баконовской философии, 2 т., перев. П. Бибикова, СПб., 1874); Куно-Фишер, "Фр. Бэкон Веруламский. Реальная философия и ее век" (пер. H. H. Страхова, СПб., 1867; 2-е изд., 1870); Либих, "Бэкон Веруламский и метод естествознания" (пер. А. Филипченко, СПб., 1866); H. Сбоев, "Политическая деятельность Бэкона" ("Рус. Вестн.", 1886, 8, стр. 587 — 633); П. Л. Карасевич, "Бэкон Веруламский, как моралист и политик" ("Рус. Вест." 1874, 7, стр. 5 — 54; 8, стр. 461 — 504); С. Гогоцкий, "Бакон" ("Журн. мин. нар. пр.", ч. 96), а также "Философский лексикон" (I, 239 — 259, 2 изд.); Альфред Вебер, "История европейской философии" (перевод под редак. проф. А. Козлова, Киев, 1882, стр. 209 — 212); Ибервега, "История философии Льюиса".