РАДИЩЕВ

РАДИЩЕВ

        Александр Николаевич [20(31).8.1749, Москва,—12(24).9.1802, Петербург], рус. писатель, философ-материалист, родоначальник революц. традиции в России. Учился в Лейпцигском университете (1766—71). Развивая идеи Мабли, Гельвеция, Дидро, Рейналя, Руссо, Р. дал революц. интерпретацию теории естественного права, В примечании к «Размышлениям о греч. истории» Мабли (1773) Р. осуждал самодержавие как «наипротивнейшее человеч. естеству состояние». В «Письме к другу, жительствующему в Тобольске» (1782, опубл. 1790) Р. утверждал, что цари никогда не поступятся своей властью ради «вольности». Ода Р. «Вольность» (1783) прославляла «великий пример» Кромвеля, казнившего короля, и вооруж. борьбу амер. колонистов за свободу. В «Житии Ф. В. Ушакова» (1789) Р. объявил залогом освобождения «страждущего общества» восстание доведённого до «крайности» народа. Эта концепция получила всестороннее обоснование на материале рус. жизни в главном соч. Р. «Путешествие из Петербурга в Москву» (1790). Здесь показана бесплодность попыток помочь народу на путях просвещения монархов и выдвинута задача революц. просвещения народа. За издание «Путешествия» Р. был осуждён на смертную казнь, заменённую ссылкой в Сибирь (до 1797). В ссылке Р. написал филос. трактат «О человеке, его смертности и бессмертии» (1792, опубл. 1809), где столкнул диаметрально противоположные системы взглядов: франц. и англ. материалистов 18 в. (Гольбах, Гельвеции, Пристли) — основанные на опыте и доказательстве, и нем. идеалистов 17—18 вв. (Лейбниц, Мендельсон, Гердер) — умозрительные, смежные «воображению». Излагая материалистич. доказательство смертности души, Р. вместе с тем пытался использовать и диалектич. идеи Лейбница.

        В основе политич. концепции Р.— обобщение важнейших событий 17—18 вв.: опыта победоносных революций на Западе и краха политики «просвещённого абсолютизма» Екатерины II в России (особенно после подавления Крест. войны 1773—75). Однако в конце жизни Р. пережил разочарование в результатах Великой франц. революции. Разделяя идею круговорота «вольности» и «рабства», он истолковал диктатуру Робеспьера как новый пример вырождения свободы в самовластье. Оказавшись в кон. 18 в. свидетелем крушения революц. «корабля надежды» и видя повторение показного либерализма в правлении Александра I, Р. покончил с собой.

        Луппол И. К., Историко-филос. этюды, М.—Л., 1935; ?антин И. К., О материализме и идеализме в филос. трактате Р., «ВФ», 1958, № 5; Филиппов Л. А., Шинка-рук В. И., Спекто ? ?. ?., Филос. позиция А. Н. Р. в трактате «О человеке, его смертности и бессмертии», там же; Карякин Ю. ?., Плимак Е. Г., Запретная мысль обретает свободу. 175 лет борьбы вокруг идейного наследия Р., М., 1966.

Философский энциклопедический словарь. — М.: Советская энциклопедия. Гл. редакция: Л. Ф. Ильичёв, П. Н. Федосеев, С. М. Ковалёв, В. Г. Панов. 1983.

РАДИЩЕВ

Александр Николаевич (20 августа 1749 – 12 сентября 1802) – основоположник революц. традиции в рус. освободит. движении, философ-материалист. Выходец из дворян, в 1762 Р. был определен в Пажеский корпус Екатерины II, в 1766 вместе с группой молодых дворян отправлен в Германию; в Лейпцигском ун-те слушал курс вольфианской метафизики, психологии, математики и др.

Неудовлетворенность казенной наукой вызвала у рус. студентов интерес к энциклопедистам (Гельвеций, Мабли, Руссо). Бунт студентов против надзирателя Бокума сплотил их в тесный круг единомышленников, во главе к-рого встал Ф. В. Ушаков. Между членами кружка сохранились на всю жизнь дружеские связи, не исключавшие резких идейных столкновений (полемика Р. с А. М. Кутузовым в 80–90-х гг.).

По возвращении в Россию Р. служит протоколистом Сената (1771–73), обер-аудитором (воен. прокурором) штаба Финляндской дивизии (1773–75), членом Коммерцколлегии (1778–80), зам. советника, затем советником таможенных дел петерб. Казенной палаты (1780–90). Первые же годы службы Р. в России показали ему невозможность применить "для пользы отечества" полученные за рубежом знания (см. Полн. собр. соч., т. 1, 1938, с. 173). Резкой радикализации взглядов Р. способствует общая обстановка конца 60 – нач. 70-х гг. Отказ Екатерины II от выполнения декларативных обещаний "Наказа" (1766), прекращение работы Комиссии по сочинению проекта Уложения (1767–68), явное нежелание принимать меры для облегчения участи крепостных "рабов" ставят в оппозицию к самодержавию радикальное крыло рус. просветителей ("Философические предложения" Козельского, сатирич. журналы Н. Новикова).

К 1773 относится и первое выступление Р. – с переводом "Размышлений о греческой истории и о причинах благоденствия и нещастия греков" Мабли. В то время как офиц. идеология провозглашала самодержавие строем, единственно пригодным для столь обширного гос-ва, как Россия, защитником "естественной вольности" людей (см. "Наказ Екатерины Вторыя...", СПБ, 1770, п. п. 9–19, 57, 80 и др.), Р. в своем "Примечании" к Мабли объявил самодержавие "наипротивнейшим человеческому естеству состоянием" (см. А. Мабли, Размышления о греч. истории..., СПБ, 1773, с. 126, прим.).

Период зрелого творчества Р. падает на 80-е гг. После врем. спада, связанного с событиями Крест. войны 1773–75, когда многие оппозиционно настроенные дворяне ушли в масонскую мистику (см. Масонство), рус. просветит. мысль вновь обретает утерянную было радикальную направленность и живой интерес к антифеод. идеологии Запада; возобновляет писат. деятельность и Р. Преодоление этих кризисных явлений было в известной мере определено событиями Амер. войны за независимость (1775–83). В нач. 80-х гг. Р. знакомится с коллективным трудом энциклопедистов – 3-м изданием "Истории обеих Индий", авторы его (Рейналь, Дидро, Нежон и др.) заявляли о непрочности преобразований, совершаемых "просвещенными" деспотами без участия народов и помимо их воли; на страницах труда утверждалась идея прогрессивности гражд. войн, пропагандировались успехи вооруж. борьбы амер. колоний за независимость. Пример вольной Америки "обнажил", по Р., "мету" (т.е. цель) освободит. движения в России. В то же время банкротство просвещенного абсолютизма Екатерины II в России позволило Р. избавиться от остатков веры в "просвещение" монархов, свойственных авторам 3-го издания "Истории обеих Индий".

В нач. 80-х гг. Р. создает революц. оду "Вольность", где славит "пример великий" Кромвеля, подвиги армии Вашингтона, приветствует день грядущей революции в России – "избраннейший всех дней". В 1789, под непосредств. влиянием начавшейся Франц. революции, Р. приступает к политич. пропаганде печатным словом; в домашней типографии он публикует "Житие Ф. В. Ушакова", где использует автобиографич. материал (воспоминания о "бунте" студентов) для важнейших политич. аналогий. Сопоставляя притеснения Бокума с самовластьем Людовика XVI, Р. утверждает, что залог освобождения народа – в "крайности" угнетения; он проклинает тех, кто хочет смягчить гнет, пытаясь совлечь "покров сей с очей власти". В 1782 Р. пишет "Письмо к другу, жительствующему в Тобольске..." (опубл. в 1790), в к-ром, рассматривая преобразования Петра I, давшего первый толчок "громаде" (России), категорически утверждает, что даже цари-преобразователи не поступаются своей властью в пользу "вольности частной". "... Нет и до скончания мира, примера может быть небудет чтобы Царь уступил добровольно что ли из своея власти, седяй на Престоле" (Полн. собр. соч., т. 1, с. 151).

Всестороннее обоснование на материале рус. жизни революц. идеи Р. получают в "Путешествии из Петербурга в Москву" (посвящено А. М. Кутузову, писалось в сер. 80-х гг., представлено в цензуру в 1789, напечатано с рядом добавлений в домашней типографии в 1790). Для сюжета Р. использовал обычную в лит-ре 18 в. форму путевых заметок. Поехав по петерб. дороге "в след Государя" (в 1787 было совершено обставленное "потемкинскими деревнями" путешествие Екатерины II из Петербурга через Москву на юг России), "путешественник" открывает за наружным блеском "блаженствующего" гос-ва бездну нар. страданий, а за обманчивой "тишиной" – накаленную до предела ненависть рабов, ждущих "часа и случая", чтобы восстать "на погубление господ своих". Положит. персонажи книги разными способами пытаются помочь "себе подобным". Они апеллируют к разуму "начальников" или "к закону" (главы "Любани", "Чудово"), поступают на службу ("Зайцево"), пытаются открыть глаза "верховной власти" ("Спасская Полесть"), пишут проекты к "постепенному освобождению земледельцев в России" и уничтожению придворного "ласкательства" ("Хотилов", "Выдропуск"). Однако блюстители порядка оказываются бесчеловечными тиранами, просвещение монарха – возможным только во сне, служба в суде завершается полным разочарованием, проекты освобождения крепостных (созвучные предложениям Коробьина, Козельского и др. по крест. вопросу в Комиссии по сочинению проекта Уложения) валяются в грязи на дороге, они брошены "искренним другом" путешественника. Глава "Медное" разъясняет причину его неудач: "Но свобода сельских жителей обидит как то говорят, право собственности. А все те, кто бы мог свободе поборствовать, все великие отчинники, и свободы не от их советов ожидать должно, но от самой тяжести порабощения" (там же, с. 352). С этого момента герои книги прекращают попытки освободить народ в рамках существующих отношений. "Торжок" обосновывает необходимость революц. просвещения народа. "Тверь" (пересказ оды "Вольность") рисует картину разбуженной вольным словом грядущей революции, отправляющей царя – "преступника" изо всех первейшего – на плаху. "Городня" повторяет призыв к "человеколюбивому мщению": пусть рабы разобьют своими оковами "главы безчеловечных своих господ" – на место "избитого племени" встанут новые "великие мужи", они будут "...других о себе мыслей и права угнетения лишенны" (там же, с. 368). Выдвигая идею крест. революции, Р., по всей видимости, учитывал опыт франц. революции, нек-рые выводы Марата (ср. – там же, с. 305 и Ж. П. Марат, Избр. произв., т. 2, М., 1956, с. 71). В заключит. главе – "Слово о Ломоносове" – сформулирована концепция революц. просвещения. Заслуги великого соотечественника, проложившего путь ко "храму славы" российской словесности, не заслоняют от Р. узости его политич. позиции. Сопоставляя Ломоносова, к-рый, следуя обычаю "ласкати царям", льстил Елизавете, и Франклина "изторгнувшего гром с небеси, и скиптр из руки Царей", писатель делает выбор в пользу Франклина. "Мужественные писатели", восстающие на "губительство и всесилие", дадут "первый мах" тому великому творению, к-рое преобразит мир: "Вот как понимаю я действие великия души над душами современников или потомков; вот как понимаю действие разума над разумом" (Полн. собр. соч., т. 1, с. 392).

За издание книги, наполненной "самыми вредными умствованиями", попытку "произвесть в народе негодование противу начальников и начальства", "...неистовые изражения противу сана и власти царской" (Екатерина II, см. Д. С. Бабкин, Процесс А. Н. Радищева, 1952, с. 244) Р. был осужден на смертную казнь, замененную ссылкой в Сибирь. В ссылке (1790–97) Р., выполняя свой давний замысел, пишет обширный филос. трактат "О человеке, его смертности и бессмертии" (впервые опубл. в 1809). В 1797 Р. было разрешено вернуться в Центр. Россию (в Немцово, под Малоярославцем). После убийства Павла I Р. переезжает в Петербург, поступает в августе 1801 на службу в Комиссию по составлению законов; год спустя Р. кончает жизнь самоубийством.

Социологические взгляды.

Идейная эволюция Радищева. В работах Р. присутствует общепринятое в просветит. лит-ре объяснение перехода от первобытной вольности к политич. деспотизму (см. Общественного договора теория). Учреждая общество, свободные люди кладут "предел" своим желаниям, образуя "общу власть" и "закон".

Однако правитель забывает "клятву", данную народу, попирает мечом "уставы" общества, союз "суеверия политического и священного" – царской власти и веры, закрепляет несправедливый строй. Р. сознает: вековую тяжбу народов с государями решает не формальное право, а сила: "Но на что право, когда действует сила? Может ли оно существовать, когда решение запечатлеется кровию народов?" (там же, с. 263). Реальные средства восстановления попранного монархом нар. суверенитета он ищет в 80-е гг. в истории победоносных нар. революций. Закономерность революций связывается с неспособностью абсолютизма смягчить гнет: Единоначальство, "простирая повсеместную тяготу", неизбежно доводит народ до "крайности" (см. тамже, с. 166–67). Огромное значение в борьбе с узурпаторской властью Р. придает "вольному слову", призванному разрушить пагубный обман, сорвать "личину" с "истукана власти", вернуть "источнику" (т.е. народу) силу для свержения "истукана". В целом в трактовке явлений обществ. жизни Р. остается на позициях идеализма: "перемена Царств" происходит тогда, когда "... в умствованиях, когда в суждениях о вещах нравственных и духовных начинается ферментация..." (там же, с. 261). Вместе с тем в творчестве Р. заметно и стремление к выявлению глубинных движущих сил историч. процесса. Так, опираясь на Руссо, Р. связывает возникновение порабощения с развитием произ-ва и появлением частной собственности: "Как бы то ни было, земледелие произвело раздел земли на области и государства, построило деревни и города, изобрело ремесла рукоделия, торговлю, устройство, законы, правления. Как скоро сказал человек: сия пядень земли моя! он пригвоздил себя к земле и отверз путь зверообразному самовластию, когда человек повелевает человеком. Он стал кланяться воздвигнутому им самим богу, и, облекши его багряницею, поставил на олтаре превыше всех, воскурил ему фимиам; но наскучив своею мечтою и стряхнув оковы свои и плен, попрал обоготворенного и преторг его дыхание. Вот шествие разума человеческого" (там же, т. 2, 1941, с. 64). Сближают Р. с Руссо и определенные представления об антагонистич. характере обществ. прогресса: "Если кто хотя мало вникал в деянии человеческия, если кто внимательно читал историю царств, тот ведает убедительно, что где более было просвещение, где оно было общественнее, там более было и превратности. Столь добро и зло на земли нераздельно" (там же, т. 3, 1952, с. 29).

Ряд мыслей Р. свидетельствует о том, что он склонялся к теории "круговорота" явлений природы и общества, возвращения всего "на прежнюю ступень". Эти представления накладывали печать и на оптимистич. веру Р. в грядущее царство "вольности". Уже в 80-е гг. опыт прошлого внушал Р. опасения, сумеет ли народ после победы удержать ее плоды в своих руках. Во главе восстания могут встать "мужи твердые и предприимчивые" не только "на истину", но и на "прельщение", не только "любители человечества", но и "льстецы", снова узурпирующие власть; так, Кромвель, "власть в руке своей имея", сокрушил снова "твердь свободы". Опираясь на этот пример, а также на пример падения Римской республики, Р. в оде "Вольность" сформулировал "закон природы": "Из мучительства рождается вольность, из вольности рабство...". Гл. причиной такого круговорота обществ. явлений Р., полностью разделяя "Гельвециево о сем мнение", считал роковую роль человеч. страстей: необузданного корыстолюбия и ненасытной "алчбы власти" (см. тамже, т. 1, с. 361, 161, 12 и др.). Однако в 80-е гг. трактовка этого "закона природы" в его применении к обществу не носила у Р. фаталистич. оттенка: бдительность "счастливых народов" могла сберечь "дар благой природы". Произведения Р. последних лет лишены этого оптимизма. Возвращаясь в "Песни исторической" к сюжетам "Размышлений о греческой истории" Мабли и "Рассуждения о причинах величия и падения римлян" Монтескье, Р. подчеркивает роковой исход борьбы народов с деспотич. властью. Вольность, сиявшая в Древней Греции, "потухла безвозвратно" вместе с гибелью спартанских добродетелей – простоты, бескорыстия, патриотизма. "Здание римской свободы", основанное на нар. суверенитете, рухнуло в результате завоеват. политики Рима. Побуждаемый ненасытной жаждой "властолюбия", поставив целью "присвоение вселенной", Рим кончил тем, что сам стал добычей кровавых властолюбцев-диктаторов. Социологич. схема Р., схватывавшая внешнюю повторяемость политич. событий, не вскрыла социальных пружин развертывавшейся на его глазах классовой борьбы; она заставила его истолковать не только воен. диктатуру Кромвеля, но и диктатуру якобинцев как пример вырождения свободы в "самовластье", "наглость". Сравнивая кровавое правление рим. тирана Суллы с террором Робеспьера, Р. приходит к мысли о предпочтительности "мира неволи" бедствиям гражд. войны. К середине 90-х гг. мыслитель отказывается от революц. путей борьбы за "вольность" и сходит с позиции безусловно отрицат. отношения к монархич. власти. Рисуемые в "Песни исторической" образы рим. тиранов призваны, по Р., специально оттенить заслуги добрых, мудрых, "правдивых" самодержцев вроде Веспасиана, Тита, Траяна и Марка Аврелия.

О монархич. иллюзиях говорит и последнее произведение Р. – ода "Осмнадцатое столетие". Ранее призывавший народы к вооруж. восстанию и грозивший плахой царю Р. в российском престоле видит теперь единств. твердую опору человечества среди грозящих захлестнуть его "кровавых струй". В противоположность произведениям 80-х гг. в оде высоко оценивается просветит. деятельность Петра I, Екатерины II; Александр I объявляется хранителем неосуществленных заветов 18 в. ("мир, суд правды, истина, вольность лиются от трона"). "Песнь историческая" свидетельствует о крайней шаткости монархич. иллюзий Р. Тот же "премудрый" Марк Аврелий "...смертной был. Блаженство Рима вянет с Марк Аврелием".

Р. высказывает опасения, не свойственно ли вырождение, "упадение" всякой самодержавной власти вообще: "Иль се жребий есть всеобщий Чтоб возвышенная сила, Власть, могущество, блеск славы Упадали, были гнусны".

Кончились провалом и практич. попытки Р. внушить идеалы "века разума" новому рус. самодержцу: идеи поздних законодат. проектов Р. ("О законоположении", "Проект для разделения уложения Российской" и др.) остались нереализованными, ода "Осмнадцатое столетие" – неопубликованной. В произведениях Р. последних лет все яснее слышатся пессимистич., трагич. ноты, в т.ч. мысль о бренности всех человеческих творений ("смертной что зиждет, все то рушится, будет всех прах"; притязать на вечность могут только мысли – "не погибнут они, хотя бы гибла земля").

В нач. 19 в. круг поисков Р. замкнулся: действительность наполеоновской Франции подорвала веру в "разумность" революций; действительность царствования Александра I покончила с последними надеждами на "разум" монархов. Подняться до уровня иных теоретич. представлений, указывающих выход из этого тупика, Р., надломленный ссылкой, не смог. Его идейная драма – отражение общеевроп. кризиса бурж. просветит, идеологии, приводит Р. в 1802 к трагич. финалу – самоубийству.

Выход из этого кризиса революц. мысли будет намечен два десятилетия спустя декабристами. Разделяя отрицат. отношения Р. к якобинскому террору и гражд. войне и пытаясь найти средство избежать подобных междоусобий (см. Пестель), декабризм вместе с тем вернулся к идее прогрессивности революции вообще, попытавшись "ограничить" ее рамками воен. дворянского переворота. К идее крест. нар. революции, выдвинутой Р. в 80-х гг., рус. освободит. мысль обратится только на разночинском этапе движения.

Система филос. идей Радищева. Осн. филос. трактат Р. "О человеке, его смертности и бессмертии" построен на принципе сознат. противопоставления двух "противоположностей" – аргументов материализма и идеализма за смертность или бессмертие души (соответственно 1–2-я и 3–4-я книги трактата). 1-я кн. четко формулирует материалистич. решение осн. вопроса: "... бытие вещей независимо от силы познания о них и существует по себе" (там же, т. 2, с. 59); движение – коренное свойство "вещественности", время и пространство – объективные формы бытия вещей. Напротив, "метафизические" доводы 3-й кн. исходят из первичности духа: "без мыслящего существа не было бы ни прошедшего, ни настоящего, ни будущего; не было бы ни постепенности, ни продолжения; исчезло бы время, пресеклося бы движение..." (там же, с. 109). В 1-й и 2-й книгах психика человека рассматривается как действие телесных органов, "сложения" человека. Обратное утверждает 3-я книга: организация вещества не может создавать новых качеств в силу "простоты" и "неделимости человеческой мысли", она является св-вом особой нетленной "духовной" субстанции. Примеры "творческой деятельности души" во время сна, у лунатиков, сумасшедших, факты существования произвольных движений и т.д. говорят о "полной власти" души над телом. В 1-й кн. рассмотрение места человека на "лестнице творений" природы показывало, что он подчинен, как и все на земле живущее, "законам" вещественности, сходен с животными не только строением его тела, но и самой "способностью размышлять". В 3-й кн. рассмотрение той же "лестницы" вело к противоположному заключению: человек принципиально отличен от всех земных творений своей "двуестественностью", только он обладает специфической "духовной силой". Та же явственная восходящая "постепенность" всех известных нам существ заставляет предполагать дальнейшую эволюцию человека в загробном мире "духов" (см. тамже, с. 112). Наконец, если в 1-й книге утверждался принцип познаваемости мира, к человеку был обращен призыв "дерзать" в познании "сокровеннейших недр природы", то в ряде мест 4-й книги Р., напротив, советовал ему "усмириться" в своих надеждах познать мир: "человеческий разум вещей не познает", "внутреннее существо вещей нам неизвестно".

Отмежевываясь от доводов за смертность души, Р. сопровождал их выпадами против "тигров", "человеконенавидцев", лишающих людей надежды "будущий жизни". Однако автор предупреждает читателя, что его влечет к идеализму не рассудок, а потребность в самоутешении, сердце, изнемогшее от разлуки с друзьями; читателю предоставляется самому выбирать те доводы, "кои наиболее имеют правдоподобия", руководствуясь только "светильником опыта" и удалив "все предрассудки, все предубеждения". Это ключевое положение подчеркивает объективную неравноценность приводимых Р. материалистич. аргументов, построенных на опытных фактах науки, и идеалистич. рассуждений, основанных на "нутрозрении", оторванном от окружающего мира, "гаданиях" и "мечте".

Обращение к источникам трактата дополнительно выявляет различную степень оригинальности обеих его частей. Так, "метафизические" доводы 3–4-й книг оказываются зачастую буквальным пересказом идеалистич. концепций Мендельсона ("Федон, или О бессмертии души", 1764, рус. пер.,СПБ, 1837) и И. Гердера ("Идеи к философии истории человечества", 1784–91, сокращ. рус. пер., 1829; "Über die Seelenwandrung", 1785). В этих разделах Р. принадлежат лишь нек-рые иллюстрации и комментарии, настойчиво подчеркивающие "гадательность" излагаемых взглядов; этот скептицизм в 4-й кн. переходит в прямое отрицание доводов идеалистов. В 1–2-й книгах Р. дает более самостоят. трактовку естеств.-науч. и филос. вопросов, дополняя в целом ряде моментов взгляды своих учителей – Гельвеция, Дидро, Пристли, Гольбаха и др. Отрицая наличие непроходимой грани между духом и телом, Р. доказывает, что и "разумное вещество" может обладать всеми св-вами "вещественности". Хотя незавершенность концепции и нечеткость терминологии часто заставляют Р. переносить на "мысленность" механич. св-ва материи (дискретность, протяженность и т.п.), однако сам он постоянно сознает опасность вульгарно-механистич. трактовки: "...но бойся, я мысленности твоей на безмен не положу", жизнь, чувствование, мысль "...суть нечто более, нежели просто движение, притяжение и отражение, хотя сии силы в произведении сих свойств много участвуют, вероятно" (там же, с. 85, 86). Р. подчеркивает разнородность и множественность материальных "стихий", лежащих в основе всего сущего. Одно из гл. средств природы есть "организация", благодаря к-рой и возникают "почти новые вещества", "совсем новые явления", в т.ч. жизнь, свойственная "...не одним животным, но и растениям, а, вероятно, и ископаемым..."; окончательно тайна жизни будет раскрыта, "...когда искусством можно будет производить тела органические" (там же, с. 88).

Разбор физич. теорий Р. завершает рассмотрением понятий о боге. Если до этого в трактате встречаются обращения ко "всесильному", то теперь, опираясь на вывод о неразрывной связи материи и движения, Р. отбрасывает само понятие о "всесильном" (см. тамже, с. 81) (правда, в ряде др. произведений Р. имеются деистич. высказывания).

В первых двух книгах Р. выявляет гносеологич. корни идеалистич. представлений о бессмертии души и божеств. первопричине. И на ступени опыта, и на ступени рассуждения все заблуждения исходят не от вещи, а от самого человека. На первой нам могут помешать обманчивые "расположения нашей чувственности", создающие ложные представления о вещах, и ошибки разума, ложно воспринимающего "отношение вещей между собою" (см. тамже, с. 60, 61). На второй, где мы познаем "...союз вещей с законами силы познания и законами вещей", т.е. познаем бытие вещей, "...не испытуя от них перемены в силе понятия нашего", заблуждения становятся особенно многочисленными (см. тамже, с. 60). Как наши силлогизмы, так и метод сравнения и "сходственности" (аналогия) могут вести и к "светлейшим и предвечным истинам, и к неисчислимым и смешнейшим заблуждениям". Примерами подобных заблуждений выступают либо "нутрозрительные" доводы идеалистов, не желавших видеть "окрест нас разрушение всеобщее", либо умозрит. аналогии Лейбница и др. идеалистов, распространявших на загробный мир закон постоянного "совершенствования" и наблюдаемые в природе метаморфозы живых существ.

Отбрасывая доводы идеализма, Р. постоянно стремится переосмыслить в материалистич. частях трактата ряд диалектич. идей и естеств.-науч. данных школы Лейбница. Понимая, что "заблуждение стоит вскрай истине", он дает в 1-й кн. материалистич. толкование гердеровской идее восходящей сложности форм природы, принимает его антропологич. характеристику человека, положение о единстве органа и его функции и др. Если у идеалистов диалектич. положение Лейбница – "настоящее чревато будущим" – носило мистич. оттенок (совершенствование – цель человека и на земле и за гробом), то к диаметрально противоположному выводу приходит Р.: "Ведай, что всякое состояние вещества, какого бы то ни было, естественно предопределяется его предшедшим состоянием... До зачатия своего человек был семя, коего определение было развержение. Состояние жизни приуготовляло расположение и разрушение. Когда же жизнь прейдет, почто мечтать, что она может продлиться?" (там же, с. 95). Диалектич. характер носит и общий замысел трактата – столкновение двух "противоположностей" по вопросу бессмертия души (ср. вторую антиномию Канта).

Предприняв своеобразную попытку подвести итог борьбе франц. и английского материализма (Дидро, Гольбах, Пристли и др.) против немецкого идеализма, Р. не сумел преодолеть метафизич. слабость материализма 18 в. Механистич. ограниченность сказывается в терминологич. нечеткости и гл. обр. в неспособности переосмыслить "чувственные доводы" идеализма – спекуляцию на фактах активности человеч. психики.

В "Путешествии...", "О человеке" Р. высказал ряд интересных мыслей по эстетике. Способность эстетич. восприятия он связывает с развитием органов чувств. считая "соучаствование" важнейшей особенностью человека. В создании поэтич. и др. произведений иск-ва огромную роль, по Р., играет сила воображения, нередко отрывающая людей от почвы реального мира. Особенно ценны высказывания Р. о социальной обусловленности эстетич. вкуса (отличие нар. понятий о красоте от вкусов "боярыньк Московских и Петербургских"), мысли о бессмысленной помпезности егип. пирамид и др. (см. тамже, т. 1, с. 302).

Историография. Своеобразная композиция осн. произведений Р.

("Путешествие...", "О человеке"), построенных на принципе столкновения взаимоисключающих мнений, при явной шифровке собств. позиции автора, давала повод дореволюц. бурж. историкам изображать Р. в политике реформатором, уповавшим на "доброго царя", в философии – идеалистом, разделявшим взгляды Лейбница, Мендельсона, Гердера на бессмертие души (см. М. И. Сухомлинов, Исследования и статьи..., т. 1, СПБ, 1889, с. 539–671; Е. Бобров, А. Н. Р., как философ, в его кн.: Философия в России. Материалы, исследования и заметки, вып. 3, Каз., 1900; П. Милюков, Очерки по истории рус. культуры, ч. 3, вып. 2, СПБ, 1903; В. А. Мякотин, На заре рус. общественности, Ростов-на-Дону, [1904]; И. И. Лапшин, Философские взгляды А. Н. Р., П., 1922, и др.).

Эти предвзятые трактовки взглядов Р. были подорваны еще в дореволюц. исследоват. лит-ре, выявившей элементы пародии, сатиры на екатерининское законодательство в т.н. либеральных главах "Путешествия" – "Спасской Полести", "Хотилове", и революц.-респ. идеи в главах "Торжок", "Городня", оде "Вольность" и др. (см. С. Г. Сватиков, Общественное движение в России. 1770–1895, Ростов-на-Дону, [1905]; В. И. Семевский, Вопрос о преобразовании гос. строя России в XVIII и первой четверти XIX в., "Былое", 1906, No 1, и др.). Работы авторов революц.-демократич. и марксистского направлений четко определили место Р. как первого рус. революционера (см. Н. А. Добролюбов, Рус. сатира екатерининского времени, Собр. соч., т. 5, М.–Л., 1962; В. И. Ленин, Гонители земства и Аннибалы либерализма, Соч., 4 изд., т. 5; его же, О национальной гордости великороссов, там же, т. 21; Г. В. Плеханов, 14-е декабря 1825 г., [СПБ, 1905]; его же, История рус. обществ. мысли, Соч., т. 22, М.–Л., 1925).

Относительно филос. трактата Р. еще А. С. Пушкин отмечал, что "Радищев хотя и вооружается противу материализма, но в нем все еще виден ученик Гельвеция. Он охотнее излагает, нежели опровергает доводы чистого афеизма" ("Александр Радищев", см. Полн. собр. соч., т. 7, 1958, с. 357). Аналогичные признания делались и в дореволюц. бурж. литературе, в частности П. Н. Милюковым и Н. Н. Павловым-Сильванским.

Сов. историография окончательно утвердила взгляд на Р. как зачинателя революц. традиции в России, философа-материалиста – см. В. П. Семенников, Р. Очерки и исследования, М.–П., 1923; Я. Л. Барсков, A. Н. Р. Жизнь и личность, в кн.: Материалы к изучению "Путешествия из Петербурга в Москву" А. Н. Р., [М.–Л.], 1935; И. К. Луппол, Трагедия рус. материализма XVIII в. (Филос. взгляды А. Н. Р.), в его кн.: Историко-филос. этюды, М.–Л., 1935; А. Н. Р. Материалы и исследования, [М.–Л.], 1936; Г. А. Гуковский, Очерки по истории рус. лит-ры и обществ. мысли XVIII в., Л., 1938; М. Т. Иовчук, Рус. материализм XVIII в., М., 1946; М. В. Горбунов, Филос. и общественно-политич. взгляды A. H. P., M., 1949; Радищев. Статьи и материалы, [Л.], 1950; Р. в рус. критике, М., 1952; С. Ф. Елеонский, Книга А. Н. Р. "Путешествие из Петербурга в Москву", М., 1952; B. Н. Орлов, Р. и рус. лит-ра, [2 изд.], Л., 1952; Д. Д. Благой, А. Н. Р. Жизнь и творчество, М., 1953; А. Старцев, Университетские годы Р., М., 1956; его же, Р. в годы "Путешествия", М., 1960; Д. С. Бабкин, Процесс А. Н. Р., М.–Л., 1952; Г. П. Макогоненко, Р. и его время, М., 1956; В. В. Пугачев, А. Н. Р. (Эволюция общественно-политич. взглядов), Горький, 1960; Ю. Ф. Карякин и Е. Г. Плимак, Запретная мысль обретает свободу (175 лет борьбы вокруг идейного наследия Радищева), М., 1966.

Вместе с тем в сов. лит-ре остается спорным вопрос о характере революц. концепции Р. 80-х – нач. 90-х гг. Часть сов. авторов (Д. Д. Благой, М. В. Горбунов и др.) считают хотиловский "проект в будущем" собств. идеалом Р., разделявшим т.о. и в 80-е гг. определ. иллюзии "просвещенного абсолютизма". Другие ученые (Г. П. Макогоненко, П. Н. Берков, Н. И. Громов и др.) категорически отрицают наличие подобных иллюзий в произведениях Р. 80-х гг. Эти спорные проблемы мировоззрения Р. рассматривались в дискуссии на страницах журн. "ВФ" (1955, No 4; 1956, No 3, 4, 5; 1957, No 6; 1958, No 5 – статьи Ю. Ф. Карякина и Е. Г. Плимака, А. А. Галактионова и П. Ф. Никандрова, Ю. М. Лотмана, С. А. Покровского, Э. С. Виленской, А. В. Западова, И. К. Пантина, Л. А. Филиппова, В. И. Шинкарука, М. М. Спектора). Более подробный обзор историографии вопроса – см. Ю. Ф. Карякин и Е. Г. Плимак, указ. соч.

Остается недостаточно исследованной духовная трагедия Р. в конце жизни и ее связь с начавшимся общеевропейским кризисом буржуазной просветит. мысли. Ряд исследователей (Д. С. Бабкин, П. К. Бонташ, С. А. Покровский и др.) считает, что в последние годы жизни Р. оставался верен прежним революц. убеждениям и даже продолжал работу над "Путешествием" (Г. Шторм, Потаенный Радищев, М., 1965), другие (Д. Д. Благой, В. В. Пугачев) говорят о монархич. иллюзиях последнего периода.

В сов. лит-ре нет единой т. зр. и на филос. трактат Р.: нек-рые авторы считают доводы за бессмертие души, изложенные в 3-й и 4-й книгах трактата, выражением деистич. ограниченности Р., другие видят в трактате сознательное противопоставление взаимоисключающих систем материализма и идеализма применительно к проблеме смертности или бессмертия души.

В совр. бурж. историографии, возрождающей предвзятые версии рус. дореволюц. лит-ры, гл. упор делается на выявление зап. источников "либерализма" Р. и его "идеализма" [см. К. Bittner, J. G. Herder und Α. N. Radiščev, "Zeitschrift für Slavische Philologie", 1956, Bd 25, H. 1; D. M. Lang, The first Russian radical Α. Ν. Radischev, L., 1958; Α. Ν. Radischev, A journey from St. Petersbourg to Moscow, ed. by R. P. Thaler, Camb. (Mass.), 1958; Mc Connell Α., A Russian philosophe: Alexander Radischev (1749–1802), The Hague, 1964].

E. Плимак. Москва.

Философская Энциклопедия. В 5-х т. — М.: Советская энциклопедия. Под редакцией Ф. В. Константинова. 1960—1970.

РАДИЩЕВ

    РАДИЩЕВ Александр Николаевич [20(31) августа 1749, Москва — 12(24) сентября 1802, Петербург] — русский писатель, философ. В 1766—71 учился на юридическом факультете Лейпцигского университета. В 1790 издал книгу “Путешествие из Петербурга в Москву” (в личной типографии, небольшим тиражом), в которой было критически изображено “чудище” — социально-экономический и политический строй России (крепостное право, самодержавие). В книге шла речь и о том, что церковь и деспотизм служат одной цели и гнетут общество: первая сковывает рассудок людей, второй подчиняет себе их волю. Сам Радищев в мировоззренческом плане придерживался материалистически ориентированного деизма, отождествлял Бога с природой. Радищев не отрицал значимости общественных реформ, но сомневался в том, что правящие верхи пойдут на них. Освобождение, по его мнению, может последовать снизу, от самой тяжести порабощения. После выхода книги в свет Радищев был арестован и заключен в Петропавловскую крепость. Екатерина II посчитала, что Радищев — бунтовщик хуже Пугачева. Она нашла также, что идеи, изложенные в его произведении, противны закону Божию, Священному Писанию, христианству вообще и православию в частности. Смертный приговор, вынесенный палатой уголовного суда и утвержденный Сенатом, императрица заменила на десятилетнюю ссылку в Илимск, где Радищев находился в 1792—96. Там им был написан философский трактат “О человеке, о его смертности и бессмертии”. В 1797—1801 Радищев жил под надзором в дер. Немцове (близ Малоярославца). В 1801 возвращен в Петербург, но, участвуя в комиссии по составлению законов, вновь навлек на себя недовольство и кончил жизнь самоубийством, приняв яд. Соч.: Поли. собр. соч., т. 1-3. М.-Л., 1938-52; Соч. М., 1988. Лит.: Бабкин Д.С. Процесс А. Н. Радищева. М.—Л., 1952; Старцев А. И. Радищев. М., 1990. Архив: РГАЛИ, φ. 1719.

    А. Д. Сухов

Новая философская энциклопедия: В 4 тт. М.: Мысль. Под редакцией В. С. Стёпина. 2001.