СТРУКТУРНАЯ ПОЭТИКА

СТРУКТУРНАЯ ПОЭТИКА

направление в литературоведении начала 1960-х – конца 1970-х гг., взявшее основные методологические установки, с одной стороны, у классической структурной лингвистики де Соссюра и, с другой стороны, у русской формальной школы 1920-х гг. (см. ФОРМАЛЬНАЯ ШКОЛА). С. п. имела три основных географических центра: Париж, Тарту и Москву. Французская школа (Клод Леви-Строс, Ролан Барт - (см. ПОСТСТРУКТУРАЛИЗМ), отчасти Р. О. Якобсон - (см. СЕМИОТИКА)) была наиболее философски ориентированной, и структурализм здесь довольно быстро перешел в постструктурализм. Московская и тартуская школы развивались в тесном контакте, так что можно говорить о московско-тартуской школе. Главными представителями С. п. в Москве были Вяч. Вс. Иванов, В. Н. Топоров, Б. А. Успенский, А. М. Пятигорский; в Тарту - Ю. М. Лотман, З. Г. Минц, Б. М. Гаспаров, П. А. Руднев. С. п. была тесно связана с семиотикой (в определенном смысле для России это даже было одно и то же), но в политическом смысле на советской почве она была поневоле интеллектуальным движением антиофициозного, внутриэмигрантского толка. Зародившись в оттепель 1960-х гг., она сумела пережить 1968 г., а к концу 1970-х гг. приобрела черты модной респектабельности, чего-то вроде отечественного товара, предназначенного на экспорт. Основным тезисом С. п. был постулат о системности художественного текста (и любого семиотического объекта), системности, суть которой была в том, что художественный текст рассматривался как целое, которое больше, чем сумма составляющих его частей. Текст обладал структурой, которая мыслилась в духе того времени как похожая на структуру кристалла (говорили, что в начале своего пути литературоведы-структуралисты изучали основы кристаллографии, чтобы лучше понять то, чем они занимаются сами). Важнейшим свойством системности, или структурности (это в общем тоже были синонимы с некоторыми обертонами), считалась иерархичность уровней структуры. Это положение тоже было взято из структурной лингвистики, но естественный язык в чем-то более явно структурированное образование, и в лингвистике тезис об иерархичности уровней вначале не вызывал сомнений, а потом, как раз когда его взяла на вооружение С. п., был пересмотрен генеративной лингвистикой. Уровни были такие (их число и последовательность варьировались в зависимости от того, какой исследователь принимался за дело): фоника (уровень звуков, которые могли приобретать специфически стихотворное, поэтическое назначение, например аллитерировать - "Чуть слышно, бесшумно шуршат камыши" - К. Д Бальмонт; метрика (стихотворные размеры - (см. СИСТЕМА СТИХА), строфика, лексика (метафора, метонимия и т. д.), грамматика (например, игра на противопоставлении первого лица третьему - "Я и толпа"; или прошедшего времени настоящему - "Да, были люди в наше время, /Не то, что нынешнее племя"); синтаксис (наименее разработанный в С. п.); семантика (смысл текста в целом). Если речь шла о прозаическом произведении, то фоника, метрика и строфика убирались, но зато добавлялись фабула, сюжет (см. СЮЖЕТ), пространство, время (то есть особое художественное моделирование пространства и времени в художественном тексте). Надо сказать, что излюбленным жанром С. п. был анализ небольшого лирического стихотворения, которое действительно в руках структуралиста начинало походить на кристаллическую решетку. На самом деле количество и последовательность уровней структуры художественного текста были не так важны. Важнее в истории С. п. было другое: что она в глухое брежневское время, когда литература настолько протухла, что сделалась нехитрым объектом, впрочем, квазиполитических манипуляций (знаменитая трилогия Л. И. Брежнева), вернула литературе ее достоинство - ее художественность, право и обязанность быть искусством для искусства. Советский школьник, которого тошнило от Ниловны или "образа Татьяны", попав на первый курс русского отделения филологического факультета Тартуского университета, мог с удивлением обнаружить, что литература - это очень интересная вещь. Одним из важнейших лозунгов С. п. был призыв к точности исследования, применению основ статистики, теории информации, математики и логики, приветствовалось составление частотных словарей языка поэтов и индексов стихотворных размеров. В этом плане структуралисты (в особенности стиховеды) разделились на холистов (целостников), считавших, что художественный текст возможно разбирать только в единстве всех уровней его структуры, и аналитиков (дескриптивистов), полагавших, что следует брать каждый уровень по отдельности и досконально изучать его. Эти последние и составляли метрические справочники и частотные словари. Неудержимое стремление к точности вскоре стало порождать курьезы, своеобразный "правый уклон" в структурализме. Так, например, в 1978 г. в г. Фрунзе (ныне Бишкек) вышло методическое пособие для математического анализа поэтических текстов, в котором предполагалось предать тотальной формализации все уровни и единицы структуры поэтического текста. При этом авторы пособия вполне всерьез предлагали брать за единицу "художественности" текста 1/16 от художественности стихотворения А. С. Пушкина "Я помню чудное мгновенье". Называлась эта единица - 1 керн. Как это представляется теперь, наиболее позитивной и важной стороной С. п. были не ее методы и достижения (методы были взяты напрокат, а достижений, как правило, добивались вопреки методам), а ее открытость другим направлениям, просветительский пафос. Так, структуралисты заново открыли миру М. М. Бахтина (см. КАРНАВАЛИЗАЦИЯ, ДИАЛОГИЧЕСКОЕ СЛОВО, ПОЛИФОНИЧЕСКИЙ РОМАН), гениальную ученицу академика Н. Я. Марра (см. НОВОЕ УЧЕНИЕ О ЯЗЫКЕ) О. М. Фрейденберг (см. МИФ, СЮЖЕТ); они готовы были подвергать структурному анализу все на свете: карточные гадания, шахматы, римскую историю, функциональную асимметрию полушарий головного мозга (см. ФУНКЦИОНАЛЬНАЯ АСИММЕТРИЯ ПОЛУШАРИЙ ГОЛОВНОГО МОЗГА), законы музыкальной гармонии и обратную перспективу в иконографии (кстати, именно в тартуских "Трудах по знаковым системам" начали еще в 1970-х годах потихоньку публиковать труды репрессированного отца Павла Флоренского). Тартуско-московская С. п. удивила мир тем, что в тухлой брежневской империи, как оказалось, формируются яркие гуманитарные идеи и работают профессиональные, порой выдающиеся гуманитарные интеллекты. Структурализм в России заменил и политику, и философию, которыми нельзя было заниматься всерьез. Когда рухнула "Великая берлинская стена", разъединявшая Россию и Запад, С. п. сделалась достоянием истории науки. В Россию хлынули свежие идеи с Запада и из собственного исторического прошлого. Анализировать стихотворения перестало быть самым интересным занятием. Отчасти реанимировать С. п. удалось А. П. и М. О. Чудаковым, учредившим Тыняновские чтения, проходившие с 1982 г. (по сию пору) и в чем-то заменившие Летние школы семиотики в 1960-е гг. в Кяэрику под Тарту, а главное, локализовавшие С. п. под знаменем формальной школы, а не присвоившие ее изобретение себе, как это сделал Лотман. Но в целом изменить ничего уже было нельзя, так как научный и идеологический кризис конца века захлестнул к началу 1990-х гг. весь просвещенный мир.

Словарь культуры XX века. В.П.Руднёв.