Кюхельбекер Вильгельм Карлович

КЮХЕЛЬБ́́ЕКЕР Вильгельм Карлович (1797—1846), поэт и лит. критик, декабрист. Соч. К. после 1825 появлялись в печати анонимно. Существует предположение, что Л. была известна драма-мистерия К. «Ижорский», опубл. в 1835; ряд монологов Ижорского тематически и фразеологически близок к монологам Арбенина в «Маскараде». Имеется определенное типологич. сходство героев обеих драм: самоанализ, скептицизм, сюжетные параллели (убийство Арбениным Нины и «убийство» Ижорским Лидии, к-рую он оставляет в степи). Реплика Арбенина «Напрасно я ищу повсюду развлеченья...» («Маскарад», д. 1-е, сц. 2-я) перекликается с финалом монолога Ижорского из 3-го явления 1-го д., ч. 1-й («Как надоел мне этот бал...»). Слова Арбенина «Все перечувствовал, все понял, все узнал...» из 3-й сц. 1-го д. заставляют вспомнить фрагмент монолога Ижорского: «Все испытал я, все я разлюбил...» (4-е явление). Не признавая идейной близости драм Л. и К., Б. Эйхенбаум [(12), с. 202—203] тем не менее замечает: «Иные строки «Маскарада» кажутся почти цитатами из «Ижорского»»: «И я, признаться, светом утомлен: / Я много жил и чувствовал и видел, / Я много жил — и жизнь возненавидел!» (д. 1-е). Эти стихи К., как и предыдущие, могут быть соотнесены также со стихами из монолога Демона (ч. II, гл. X): «Все знать, все чувствовать, все видеть, / Стараться все возненавидеть / И все на свете презирать!..» Клятва Демона («Клянусь я первым днем творенья...») композиционно построена аналогично клятве Шишиморы, «этого русского фантастического подобия Мефистофеля» (Тынянов Ю. Н., ст. «Кюхельбекер о Лермонтове», с. 147): «...Клянусь бездонной, вечной тьмою, / Грядущим жребием твоим, / Клянусь презрением моим / И яростной к тебе враждою...» («Ижорский», ч. 2-я, д. 3-е, явление 4-е). Внимание Л. к драме К. связано с его повышенным интересом к жанровым модификациям поэмы-мистерии. В позднем творчестве К. можно заметить воздействие Л. Так, в монологе Кикиморы, другого персонажа из той же драмы «Ижорский», к-рую К. писал много лет (ч. 3-я, д. 2-е, явл. 2-е), он дает резко отрицат. характеристику «героя сороковых годов», а в примечании прямо ссылается на «гениальный роман» Л. «Герой нашего времени». Высказывалось мнение (Е. Пульхритудова), что именно лермонт. опытом вызвана попытка К. более глубоко разобраться в психологии «лишнего человека» (роман К. «Последний Колонна»). Знакомство К. с произв. Л. началось в ссылке; в 1841 он из рецензии В. Г. Белинского в «ОЗ» узнал о появлении «Героя...». Прочитав роман в авг. 1843, К. отметил в своем «Дневнике» его худож. достоинства, глубину и «истину» характеров, но отверг Печорина как социально-психологич. тип: «Лермонтова роман — создание мощной души: эпизод «Мэри» особенно хорош в художественном отношении; Грушницкому цены нет, — такая истина в этом лице; хорош в своем роде и доктор; и против женщин нечего говорить... а все-таки! Все-таки жаль, что Лермонтов истратил свой талант на изображение такого существа, каков его гадкий Печорин». В этой оценке сказались особенности декабристской эстетики: требование социальной активности героя и непосредственно выраженной нравств. позиции, авторского суда. Иным было отношение К. к лермонт. лирике. В ней К. находил следы воздействия У. Шекспира, Ф. Шиллера, Дж. Байрона, А. С. Пушкина и др., а также собств. произведений; характеризуя стихи Л. как «эклектические», он в то же время замечал, что «...и в самых подражаниях» у Л. «есть что-то свое, хотя бы только то, что он самые разнородные стихи умеет спаять в стройное целое, а это — не безделица» («Дневник», 1844). Не поняв места и характера отражения мотивов мировой поэзии в творчестве Л., не признав истинного дарования поэта как «элегика-сатирика», К. видел самобытность его лирич. таланта «...в стихотворениях, которых предметом не внутренний мир человека, а мир внешний», в частности, в «Дарах Терека» — стих., представляющем собой «в своем роде истинный chef-d\'oeuvre». Безоговорочно высокой была оценка К. лермонт. «Маскарада»: ««Маскарад», не в художественном, а в нравственном отношении выше <«Героя...»>, потому что тут есть, по крайней мере, страсти». Общая оценка К. таланта Л. оставалась очень высокой; он отводил ему первое место среди писателей нового поколения и считал, что в дальнейшем Л. поднялся бы еще выше, «...потому что узнал бы свое призвание и значение в мире умственном». Соч. Избр. произв., т. 1—2, М. — Л., 1967; Путешествие. Дневник. Статьи, Л., 1979, с. 395, 415, 417—18.

Лит.: Эйхенбаум (2), с. 86—87; Эйхенбаум (12), с. 201—06; Тынянов Ю., В. К. Кюхельбекер, в кн.: Кюхельбекер В. К., Лирика и поэмы, т. 1, Л., 1939, с. LXI, LXII—LXIII; его же, Кюхельбекер о Л., «Лит. современник», 1941, № 7—8, с. 142—50; Гинзбург (1), с. 30—33; Нейман (4), с. 58—60; Мордовченко Н. И., Рус. критика первой четверти XIX в., М. — Л., 1959, с. 419—20; Пульхритудова Е. М., «Лермонт. элемент» в романе В. Кюхельбекера «Последний Колонна», Науч. докл. высш. школы, «филол. науки», 1960, № 2, с. 126—38; Базанов В. Г., Очерки декабристской лит-ры. Поэзия, М. — Л., 1961, с. 330—31; Федоров (2), с. 188—90; Архипова А., «Меламегас» — черновой набросок В. Кюхельбекера о бесе-человеке, «РЛ», 1963, № 4, c. 151—54.