"Княгиня Лиговская"

«КНЯГИНЯ ЛИГОВСКАЯ», незавершенный социально-психологич. роман Л. (1836). Место действия — Петербург 1830-х гг., основа сюжета — история отношений гл. героя гвардейского офицера Печорина с его бывшей возлюбленной кн. Верой Лиговской и конфликт между Печориным и бедным чиновником из дворян Красинским. Образ Печорина во многом автобиографичен. Сюжетная линия Печорин — Негурова воспроизводит отношения Л. с Е.А. Сушковой (ср. письмо Л. к А. М. Верещагиной, весна 1835). Прототипы Веры и кн. Лиговского — В. А. Лопухина и ее муж Н. Ф. Бахметьев (ср. те же имена в драме «Два брата», янв. 1836). Биография Печорина построена параллельно личной биографии автора: «...я вместо фрака московского недоросля или студенческого сертука, ношу мундир с эполетами...» (VI, 152). Вместе с тем Печорин — это уже и попытка создания характера, стремление к определенному обобщению. В нем отчетливы нек-рые типич. черты светского молодого человека: цинич. скептицизм, внутр. опустошенность, душевная черствость, стремление играть заметную роль в свете, к-рый он презирает. В то же время Печорин — натура незаурядная; независимость суждений, аналитич. ум, способность критич. осмысления действительности выделяют его из окружающей среды. Фигура Печорина подсказана, вероятно, «Евгением Онегиным», причем Л. намеренно подчеркивает эту связь: см. эпиграф к гл. 1 («Поди! — поди! раздался крик!»); реминисценция из Пушкина и сама фамилия Печорин, к-рая, как заметил В. Г. Белинский, «незримо» связывает его с Онегиным. В рукописи гл. 1 — характерная описка: вместо «Печорин» Л. написал «Евгений».

Рысак Печорина сбивает Красинского. Илл. Д. Н. Кардовского. Сухая кисть. 1913.

Печорину в романе противостоит Красинский. Возможно, существовал какой-то прототип и этого образа: в период работы над романом Л. постоянно встречался с приятелями и сослуживцами С.А. Раевского — чиновниками департамента гос. имуществ. В результате этих общений, вероятно, и возник образ мелкого чиновника и был найден социальный по своей природе сюжетный конфликт — столкновение обедневшего и фактически лишенного сословных привилегий дворянина с блестящим гвардейцем-аристократом. Описан Красинский контрастно образу Печорина: последний невысок и некрасив, Красинский же «высокого роста» и «удивительно хорош собою» (VI, 132). Напряженное мироощущение Красинского и его интенсивная эмоциональность роднят его с «неистовыми» героями раннего Л. Однако в худож. системе социально-бытового реализма «неистовые» порывы неизбежно утрачивали свой масштаб и трансформировались в «мелочную ненависть» (VI, 183) или же в социальный эгоизм с весьма ограниченными жизненными целями: «Деньги, деньги и одни деньги, на что им красота, ум и сердце? О, я буду богат непременно, во что бы то ни стало, и тогда заставлю это общество отдать мне должную справедливость» (VI, 182—83). Это признание обнаруживает в Красинском не столько родство с «маленьким» гоголевским чиновником, сколько с тем протестующим против унижения, стремящимся пробраться «наверх» жителем большого города, к-рый впоследствии будет описан Ф. М. Достоевским. Наметившаяся в этом образе тенденция к измельчанию «неистового» героя, по-видимому, противоречила намерениям автора в отношении Красинского; во всяком случае, Л. принимает меры, чтобы помешать развенчанию своего героя, подчеркнуть его значительность. Этой задаче служит, в частности, прием замедленного раскрытия характера Красинского, создающий вокруг него ореол нек-рой таинственности. Печорин почти полностью охарактеризован в первой главе: автор дает ему время приехать домой и немедленно представляет читателю; дальнейшее — его биография и характеризующие его эпизоды в развитии действия — лишь дополняет «заданную» с первых же шагов характеристику. Иначе с Красинским: сначала он показан неполно — незаметная жертва уличного происшествия, бедный чиновник без индивидуальных черт характера. Описание внешности дается при его втором появлении (гл. 2), но и здесь это пока «незнакомец», «какой-то молодой человек». Имя его всплывает в гл. 7, и лишь в следующих главах он вовлекается в круг действ. лиц романа, уже связанный с ними определенной ролью. Постепенной экспозиции характера Красинского соответствует динамика нарастания сюжетного конфликта. Взаимная вражда, возникшая из случайного происшествия, неотвратимо разрастается как результат социального неравенства и психол. несовместимости героев. По-видимому, гл. роль Красинского намечалась в последующем; в написанных главах есть признаки того, что социальному конфликту должно было сопутствовать любовное соперничество двух гл. действ. лиц. «Княгиня Лиговская» — шаг вперед по пути Л. к реалистич. прозе. До этого Л. написал лишь одно прозаич. произв. — «Вадим»; вместе с тем он уже обладал богатым опытом лирич. поэта и драматурга. Именно в этих сферах, особенно в прозаич. драматургии, формировались творч. принципы, к-рые Л. предстояло развить в социально-психол. повествовании: методы объективации действ. лиц, способы психол. обрисовки характера, формы диалога, а в известной мере и сюжетно-композиц. организация произведения. Становление повествоват. техники протекало чрезвычайно интенсивно, потребность перехода к новой худож. системе возникала у Л. прежде, чем он успевал исчерпать тот или иной сюжетный замысел (см. Проза). Отсюда незавершенность прозаич. опытов Л., за исключением «Героя нашего времени», в к-ром его стиль обрел, наконец, свою законченность. Определяющим для «Княгини...» явился отказ Л. от романтич. символизма образов, слабо связанных с обстановкой и развитием сюжета, как это имело место в «Вадиме». Теперь характеры обусловлены обстановкой и средой, определяющими их психику и поступки. Вместе с тем эта тенденция еще далека от завершения. На всей системе образов лежит печать переходности; это особенно относится к центральному герою: в отличие от «Вадима» это уже не исключит. герой, в отличие от «Героя...» — он еще не наделен ясно выраженными чертами социальной психологии. В Печорине немало признаков, унаследованных от Вадима, хотя и в сильно ослабленном виде. Вадим — гротескно уродлив, Печорин только некрасив и «нескладен»; Вадим — исключителен, Печорин всего лишь необычен, но необычность эта восходит к демонизму его предшественника: «в свете утверждали, что язык его зол и опасен...», в его лице — «глубокие следы прошедшего и чудные обещания будущности... толпа же говорила, что в его улыбке, в его странно блестящих глазах есть что-то...» (VI, 124; характеризуя Вадима, Л. не раз обращал внимание читателя на «взор» своего героя). Романтич. элемент, вплоть до нек-рых признаков «демонизма», определенно присутствует в характеристике Печорина. Но пропорция патетич. романтизма в «Вадиме» и в «Княгине...» несоизмерима: Вадим противостоит всей группе бытовых персонажей; Печорин охарактеризован в том же стилевом ключе, что и др. действ. лица, в силу этого он входит в общую среду, не выделяясь из нее. В повествоват. технике романа заметны разнообразные средства социально-психол. раскрытия характера. Л. отказывается от введения исповеди и др. форм лирич. самоизлияния героя и широко пользуется приемами внешнего обнаружения внутр. состояний (см. Психологизм). Пагубным влиянием «света» обусловлены мн. сложные эмоционально-психологич. комплексы героев. В мире деформированных социальных отношений «самая чистая любовь наполовину перемешана с самолюбием», любовь переплетена с ненавистью, сострадание — с садизмом, непосредств. порывы чувств — с мелочным расчетом.

Столкновение в ресторане. Автолитография И. В. Шабанова. 1941

Второстепенные участники действия романа даны как «галерея» типов при помощи коротких эпиграмматич. зарисовок. Их характеристики преим. не психологические, а карикатурные, осн. на внешнем описании наружности, символизирующей внутр. содержание образа. Эта массовая характеристика персонажей особенно ясна в сцене бала в доме баронессы Р** (гл. 9). Сатирич. изображение «света» — отличит. особенность романа. Массовость и нек-рая типологич. «стадность» персонажей иронически передана однотипностью синтаксич. отрезков, к-рые вводятся столь же однотипным зачином: «тут было все, что есть лучшего в Петербурге...», «тут было пять или шесть наших доморощенных дипломатов...» и т.д. Здесь стилевая манера Л. откровенно сближается с пушкинской (ср.: «Тут был однако цвет столицы... / Тут были дамы пожилые...» — «Евгений Онегин», гл. 8) и гоголевской («Невский проспект»).

Обед у Печориных. Илл. Д. Н. Кардовского. Тушь. 1914

В описании петерб. быта и общества Л. следует отчасти поэтике повестей Гоголя и «физиологии», отчасти традиции «светской повести». Не подлежит сомнению его интерес к изображению бытовых реалий николаевской столицы. Не страшась кричащих социальных контрастов, он ведет читателя в бальные залы и грязные дворы петерб. окраин, в каморку чиновника и в гостиную аристократа, но при этом Л. лишь отчасти предвосхищает худож. практику натуральной школы. Он не стремится к нагромождению и обнажению деталей быта; не замедляет ритма повествования, не останавливается на микроанализе окружающей натуры, а побуждает читателя увидеть наиболее характерные черты нарисованной картины. Нек-рые принципы «светской» повести, с ее повышенным интересом к протокольной достоверности, сказались в том, что время действия романа определено с точностью до дня и минуты, оно связывается с известными читателю событиями светской хроники. Точно обозначено начало действия: «В 1833 году, декабря 21-го дня в 4 часа... заметьте день и час...» (VI, 122). Далее сообщается: «Давали Фенеллу (4-е представление)» (VI, 130); или «...картина Брюллова: «Последний день Помпеи» едет в Петербург» (VI, 164; картина была привезена в нач. 1834). В том же ряду точных сведений — забота Л. о топографии действия: «по Вознесенской улице», «поворотили на Невский, с Невского на Караванную, оттуда..., потом направо по Фонтанке» (VI, 122—23). Наконец, с традициями «светской» повести связана наметившаяся в романе сказовая манера повествования: она характеризуется более широким использованием разговорной лексики и более заметной примесью синтаксич. конструкций живой устной речи с ее бытовыми интонациями, большей экспрессией, чем в стиле книжно-описат. повествования той поры. В «Княгине...» в основном сложилась та повествоват. техника и стиль, наметились нек-рые конфликты и ситуации, к-рые Л. использовал в «Герое...». Петерб. жизнь Печорина внешне выглядит как предыстория «Героя...», где есть неск. намеков на нее в тексте. Однако это не единая биография одного и того же лица: связь между произв. не сюжетная, а генетич., и «Княгиню...» следует рассматривать как этап формирования замысла романа о совр. Л. герое. Начало рукописи «Княгини...» — автограф Л.; с сер. гл. III она писана рукой Раевского; в гл. IV часть текста — рукой Л.; затем снова почерк Раевского. Так меняется неск. раз — до конца, за исключением двух отрывков в гл. VII и IX, написанных рукой А. П. Шан-Гирея. В тексте, написанном Раевским и Шан-Гиреем, — правка рукой Л. Всего рукой Л. написано 19 рукописных листов из общего числа — 57. «Роман, который мы с тобою начали, — писал он Раевскому в 1838, — затянулся и вряд ли кончится, ибо обстоятельства... переменились, а я, знаешь, не могу в этом случае отступить от истины» (VI, 445). Судя по эпизодам автобиографич. характера, роман начат в 1836 после драмы «Два брата». Раевский в ту пору жил вместе с Л. в петерб. квартире у Е. А. Арсеньевой на Садовой. Работа над романом была прервана арестом и ссылкой обоих в нач. 1837 в связи со стих. Л. на смерть Пушкина. К тому времени было написано 9 глав; как видно из письма, работа над романом не возобновлялась. В. Х. Хохряков расспрашивал в 50-х гг. Раевского о степени его участия в создании романа и записал: «С<вятослав> Аф<анасьевич> говорит, что писал только под диктовку Лермонтова». Это согласуется с объективным анализом стиля, поэтики и идеологич. особенностей романа. Повесть иллюстрировали В. Г. Бехтеев, Н. В. Зарецкий, Д. Н. Кардовский, В. И. Комаров, М. В. Ушаков-Поскочин, И. В. Шабанов. Автограф — ГПБ, Собр. рукописей Л., № 5, лл. 1—57. Заглавие «Княгиня Лиговская» приписано, по-видимому, позже: сначала вместо заглавия Л. написал большими буквами: «Роман». На полях автографа — рисунки Л. Впервые — «РВ», 1882, т. 157, янв., с искажениями.

Лит.: Белкина, с. 516—51; Виноградов В. В., с. 542—64; Томашевский Б. В., с. 484—95, 507; Мануйлов (7), с. 310—12; Мануйлов (9), с. 169—88; Михайлова Е. Н. (2), с. 129—202; Андроников И. Л., День Л..., «ЛГ», 1964, 15 сент.; Эйхенбаум (12), с. 69—72; Фридлендер, с. 37—49; Федоров (2), с. 200—207; Удодов (2), с. 539—42.