"Из-под таинственной, холодной полумаски"

«ИЗ-ПОД ТАИНСТВЕННОЙ, ХОЛОДНОЙ ПОЛУМАСКИ», стих. (предположительно 1841), характерное для интимной лирики поздней поры: в отличие от ранних любовных циклов с их патетикой укоров и признаний, внимание поэта сосредоточено теперь не на истории собств. чувства, а на женских образах, значительных независимо от их причастности к лирич. биографии автора (ср. «М. А. Щербатовой»; «К портрету»). «В те годы любовь является у Лермонтова чаще всего как воспоминание о прошлом... как мелькнувшая надежда на будущее... или как мечта» [Максимов (2), с. 101]. Развитие темы стих. определяется поэтич. преображением первоначального — беспокойно-чувственного — впечатления от женского облика. В 1-й пол. стих. «слагаемые» этого впечатления: «холодная полумаска» как символич. признак душевной закрытости и вызова (в контексте дисгармонической и тревожной лермонт. темы маскарада; см. Игра в ст. Мотивы), подчеркнутая пластическая телесность 2-й строфы, моменты дерзкой любовной игры (жадное вглядывание героя, улыбка "лукавых уст" героини). Неслучайно А. А. Блок в лирически стилизованном портрете Л. (стих. "Безвременье", 1906) сопряг этот "знойный", по его словам, женский образ со своими инфернальными, возникающими посреди "таинственной пошлости" незнакомками в "черных шелках" (см. Собр. соч., т. 5, 1962, с. 76). Между тем в двух последних строфах — в потаенно-сердечной области воспоминания и надежды — возникает «бесплотное виденье» красавицы, сотканное из «легких признаков»; строки 11—12 перекликаются с мечтой об идеальной возлюбленной в стих. «Как часто, пестрою толпою окружен», в строках 13—14 приглушенно звучит тема платоновского «припоминания» и поисков утраченного идеала в новом обличье (ср. «Нет, не тебя так пылко я люблю»). Среди «легких признаков» особо выделен поэтич. памятью «отрадный, как мечта» голос героини («живые эти речи» — в 4-й строфе), что в лирике Л. обычно связывалось с возвышенной и тайной сущностью любви («Она поёт — и звуки тают», «Есть речи — значенье» и др.). Однако завершительный непринужденный прозаизм («старые друзья») вновь сводит идеализиров. создание поэтич. «мечты» в сферу отношений, исключающих безусловное поклонение и романтич. дистанцию. В целом стих. свидетельствует о том, как далеко отстоит вольно-противоречивое жизнеощущение позднего Л. и от пушкинского классич. культа «чистой красоты», и от предписаний романтич. идеализма (ср. стих. платоника А. К. Толстого «Средь шумного бала», написанное на лермонтовский — но лишившийся многотонности — лирич. сюжет; Л. Н. Толстой, сближая оба стих., отдавал предпочтение лермонтовскому, возможно, из-за его жизненной непреднамеренности и прихотливости; см. "Лев Толстой об иск-ве и лит-ре", т. 2, 1958, с. 152—53). Стих. — образец лермонт. композиц. мастерства. Тематич. равновесие частей (1—2-я строфы — впечатление, 3—4-я — мечта) сдвигается с места единым интонац. напряжением последних двух строф («И создал я тогда...», «И с той поры...», «И все мне кажется...», «И кто-то шепчет мне...»). Шестистопный ямб в катренах с перекрестной рифмовкой (8-й и 11-й стихи — «облегченные», пятистопные) благодаря сравнит. обилию дактилич. цезур и слабоударенным ходам в зачинах мн. стихов получает новое звучание — нередкий у Л.-ритмиста случай преображения традиц. размера. Строки 7—8 позволяют заметить, что Л. не прошел мимо «рискованной» поэтики В. Г. Бенедиктова. Стих. положили на музыку: М. А. Балакирев, Л. О. Бакалов (Попов), С. Н. Василенко, В. А. Гайгерова, З. А. Левина, А. В. Мосолов, В. Я. Шебалин и др. Автограф неизв. Впервые — «ОЗ», 1843, т. 28, № 5, отд. 1, с. 80.

Лит.: Гинцбург, с. 207—08; Пумпянский, с. 417; Пейсахович (1), с. 435; Удодов (2), с. 127—31.