Дневник

ДНЕВН́́ИК, литературно-бытовой жанр, широко использованный Л. в стихах и прозе. Внедрение формы Д. в лит-ру осуществляется Л. — с разной степенью интенсивности — на протяжении всего творч. пути. Д. предполагает записывание кем-либо существенных событий своей личной жизни, связанных с ними переживаний, размышлений, сокровенных рассуждений о жизни и мире в целом. Формальные признаки Д. — повествование от первого лица и датировка каждой записи, охватывающей, как правило, один день и характеризующей его с т.з. пишущего. Записи в Д. — как бы вехи на пути духовного развития автора. Характерная черта Д. — неожиданное постижение, открытие ведущим Д. того, что было скрыто, не замечено человеком в самом себе, в других людях, в мире вообще. Историч. формированию Д. как особого жанра предшествует летопись, однако Д. отказывается от летописной объективности. Социально-психол. основой Д. в лит-ре 19 в. становится утверждение «Я» как первостепенной духовной ценности и верховного судьи окружающих: Д. генетически связан с развитием индивидуализма как мироощущения. В поэзии Л. с первых его лит. опытов обнаруживается стремление к «дневниковости» лирич. повествования. Его стихи нередко точно датированы: «1830. Майя. 16 число», «1830. Июля 15-го», «1831-го января», «1831-го июня 11 дня», «11 июля». Уже здесь поэтич. Д. из факта личной жизни поэта становится общелитературным и общезначимым фактом (см. Автобиографизм), и хотя стихи эти были опубл. лишь в 60—80-е гг., они — полноценное явление рус. поэзии. Их идеи, образы, худож. мотивы отзовутся в последующих стихах Л. [ср. «Так жизнь скучна, когда боренья нет» («1831-го июня 11 дня») с «Парусом» и др. стихами, вплоть до «Думы»]. Ведущий дневниковые записи адресует их самому себе, что предполагает их сугубо интимную эмоциональную окраску и непринужденность, связанную с независимостью пишущего от чужого мнения и социальных норм, к-рые, впрочем, все равно проникают в структуру Д., придавая свободе высказывания противоречивость и неполноту. Как бы ни был свободолюбив и независим юноша Л. в ранних лирич. дневниковых записях, его духовный автопортрет не выходит за пределы господствовавших в об-ве романтич. этических норм и канонов. Л. верен важной особенности бытования Д.: Д. должен сохраняться в тайне. Его лирич. дневниковые записи не были рассчитаны па публикацию; их установка на секретность неподдельна. При этом лирич. Д. у Л. фиксирует не столько интимные, личные события и происшествия, а прежде всего идеи, мнения о мире как целом и о человеке в мире: «Лишь в человеке встретиться могло / Священное с порочным. Все его / Мученья происходят оттого» («1831-го июня 11 дня»). Характерная для Д. субъективность откровений и открытий проникает и в поздние стилизованные под импровизацию фрагменты типа «Есть речи — значенье» или «Гляжу на будущность с боязнью», в идиллию «Когда волнуется желтеющая нива» и в элегию «Выхожу один я на дорогу». Но субъективная «дневниковая» интонация не приводит здесь к всепоглощающей самососредоточенности: поэт улавливает момент столкновения своей вечно движущейся мысли с противоречиями и загадками жизни, запечатлевает наиболее светлые или, напротив, трагич. следствия соприкосновения сознания и бытия. Эти наблюдения, озарения, догадки, мечты — вехи его духовной жизни, обозначить к-рые стремится именно Д. Нек-рые формальные признаки Д. сохраняются в стих. «Как часто, пестрою толпою окружен» (датировка «1-е января»). 30-е гг. — время интенсификации «дневникового» самовыражения в рус. обществ. сознании. Д. утверждает себя как форма духовной свободы даже в заточении (В. К. Кюхельбекер). Одновременно открывается его жанрово противоречивый характер: произвольность суждений об окружающих, узурпация права судить о них заочно. «Записки сумасшедшего» Н. В. Гоголя содержат элементы пародии на Д. как жанр. В «Герое...» Л. занимает по отношению к Д. скептич. позицию. Д. становится здесь не только способом авторской характеристики и формой самовысказывания героя, но предметом изображения, самый жанр Д. подвергается анализу. Он как бы раздваивается и теряет свою ценностно-смысловую бесспорность: Д. в романе и вводит нас в сложный мир Печорина, заставляет поверить в неподдельность его душевных движений, и одновременно дезориентирует читателя. Печорин выступает единоличным и полновластным судьей окружающих. Каждое их слово или поступок преломляется через его восприятие и оказывается значительным лишь постольку, поскольку он интересует Печорина, угрожает ему или сулит духовное наслаждение. Перманентное состояние Печорина перед лицом окружающих — состояние победителя: он побеждает на дуэли, в любви и даже в эпатирующем торге за дорогой ковер. Побеждает он и в пари о том, есть ли предопределение, утверждая не столько к.-л. истину, сколько метод отыскания высших онтологич. истин — их экспериментальную, «позитивистскую», проверку («Фаталист»; см. Демонизм). Вопрос о сущности Д. как жанра вырастает в романе в серьезную обществ.-нравств. проблему. С одной стороны, Д. дает человеку возможность беспрепятственного анализа окружающего и самоанализа, служит сохранению памяти о случившемся и передуманном. Но с др. стороны, Д. ведет к духовной разрозненности — герой втайне казнит окружающих скрытым от них словом Д.

Лит.: Турбин, с. 10, 81, 83, 149—51.