Прототипы

ПРОТОТ́́ИПЫ, реальные лица, представление о к-рых послужило Л. материалом для худож. воссоздания к.-л. образа, типа или характера. П. играли большую роль в творчестве Л., хотя, как и у др. больших писателей, не имели самодовлеющего значения. Еще современники и первые биографы Л. узнавали в героях его юношеских драм лиц из ближайшего окружения поэта. Так, в образах Марфы Ивановны Громовой и ее горничной Дарьи из «Menschen und Leidenschaften» запечатлены нек-рые черты бабушки поэта Е.А. Арсеньевой и ее экономки Д. Куртиной (см. в ст. Соколовы). В то же время в лит-ре о Л. (см. А. Храбровицкий) в качестве прототипа Громовой указывается другое лицо — пенз. помещица М. Л. Давыдова. Близок к отцу Л., Ю.П. Лермонтову, отчасти по внутр. облику и по взаимоотношениям с тещей Волин из той же драмы. По поводу "Странного человека" сам Л. писал: "Лица, изображенные мною, все взяты с природы..." (V. 205). Действительно, прототипами Натальи Загорскиной и Дмитрия Белинского были Н.Ф. Иванова (Л. сохранил ее имя и отчество) и Д.П. Тиличеев (первоначально у П. с героем совпадали не только имя, но и отчество). Сам Л. послужил прототипом Юрия Волина ("Menschen und Leidenschaften"), Владимира Арбенина ("Странный человек") и одновременно Александра и Юрия (драма "Два брата"). Вообще, если в связи с юношескими драмами можно говорить о Л. как автопрототипе своих героев, то по отношению к лирике, а также к роману "Герой нашего времени" целесообразнее рассматривать эту проблему не с т.з. П., а в контексте содержащихся в творчестве Л. автобиографич. мотивов (см. Автобиографизм). Лермонт. П. можно разделить по нек-рым признакам на определенные группы. Персонажи ранних романтич. произв. имеют б. ч. одного П., к-рый м. б. более или менее точно определен. Таковы П. героев ранних кавк. поэм: прототип Измаил-Бея (в одноим. поэме) — И. Атажукин, Росламбека (там же) — Росламбек Мисостов, его двоюродный брат. В «Хаджи Абреке» прототип Бей-Булата — чеченский князь Бей-Булат Тамазов. В зрелых произв., создавая типич. обобщающие характеры, Л. нередко соединял в них черты, присущие не одному, а неск. лицам. Так, если прообраз Негуровой в «Княгине Лиговской» — Е.А. Сушкова, доктора Вернера в «Княжне Мери» — Н.В. Майер, то вряд ли можно назвать одно лицо, к-рое послужило бы прототипом Грушницкого, княжны Мери, Печорина. В качестве П. первого из них современники называли Н.П. Колюбакина, Н.С. Мартынова, писателя П. П. Каменского. Мн. современницы Л. претендовали (без особых оснований) на роль П. княжны Мери. В образе Печорина, портрет к-рого составлен, по определению автора, «из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии» (VI, 203), Л. соединил характерные черты мн. современников — А.П. Шувалова, Ал. Н. Карамзина (см. Карамзины) и др., а также свои собственные. Черты неск. лиц (писателя Н. Ф. Павлова, композитора А.А. Алябьева, графа Ф. И. Толстого-Американца) использованы Л. при создании образа Арбенина в драме «Маскарад»; отд. черты характера А.Л. Элькана, послужившего П. произв. неск. писателей, способствовали созданию образа Шприха в той же драме. Реальных П. в прозе Л. имеют преим. второстепенные персонажи, напр. Горшенко в «Княгине Лиговской», П. к-рого послужил Н.И. Тарасенко-Отрешков; прообразом полковника Н. в «Максиме Максимыче» считается П.П. Нестеров. Интересно высказанное П. А. Вырыпаевым предположение, что одним из возможных П. героя очерка «Кавказец» является П. П. Шан-Гирей (см. Шан-Гиреи). Особое место у Л. занимают устойчивые П., к-рые как бы переходят из одного произв. в другое. Так, В.А. Лопухина и ее муж Н.Ф. Бахметев послужили П.: Веры и князя Лиговского («Княгиня Лиговская» и драма «Два брата»), Веры и ее мужа («Княжна Мери»). От реальных П. следует отличать т. н. лжепрототипы (В. Свирский). К их числу относят, в частности, Н. С. Мартынову (см. Мартыновы), о к-рой вскоре после гибели Л. стали говорить как о П. княжны Мери (версия, созданная семьей Мартыновых). К числу «лжепрототипов» той же героини принадлежит Э. А. Клингенберг, к-рая познакомилась с Л. лишь в 1841, уже после выхода «Героя...». Несостоявшимся П., как доказал Л. Семенов, признан и Б. Шамурзаев, считавшийся П. героя поэмы «Измаил-Бей». В своеобразную разновидность П. можно выделить историч. лица (Наполеон, Байрон), число к-рых в произв. Л., в отличие от А. С. Пушкина, невелико. Проблема П. м. б. рассмотрена и как грань творч. системы Л.; в этом аспекте само наличие и даже обилие П. в его творчестве не является решающим. Знание П. важно для изучения как истории создания отд. произв., так и творч. лаборатории любого писателя в целом: выяснение того, как и в каком направлении перерабатывает он прототипич. реальность, уточняет наше представление о принципах худож. типизации, но само по себе это знание может и не выявлять его творч. индивидуальности. Так, для Л.-прозаика характерно традиционное для реалистич. лит-ры 19 в. обращение к П. как материалу, подлежащему сознательному эстетич. освоению и переосмыслению. Нет поэтому ничего типологически разнородного в том, как использует П. в романе «Герой...» Л. или, напр., в своих романах Л. Н. Толстой. Иное значение получают П. в лермонт. лирике, что во многом определяется особым местом и функцией в ней адресата, выступающего одновременно в роли П. или приближающегося к нему. Количество стихов, имеющих адресата, т.е. обращенных к конкретному лицу, в лирике Л. значительно, и в этом он продолжает традицию классицизма, сентиментализма и Пушкина, выразившуюся, в частности, в интенсивном использовании жанра послания. Однако у Л. адресат его стихов не просто повод для лирич. высказывания, настраивающий поэта на определенный жанровый или стилевой регистр (как это было у мн. его предшественников), а имеющий свой внутр. голос и облик, обладающий относит. самостоятельностью образ. И хотя этот образ адресата-П. в ранней, преим. любовной, лирике Л. не лишен лит. условности (ср., напр., стих. «Посвящение. N. N.»), сама ориентация на него в известной мере определяла пафос многих, посв. конкретному лицу стихов, напр. мотивы оскорбленной, обманутой любви в ивановском цикле и просветленного, хотя и реально не разделенного чувства «родственных душ» в стихах, обращенных к В. А. Лопухиной. Такое эстетически значимое использование образа адресата способствовало освобождению Л. как от классицистского, так и от рус. элегич. канона: не случайно многие лермонт. стих., озаглавленные «К*», так не похожи на традиц. послания, а представляют особый жанр монолога-исповеди, в к-ром по-лермонтовски сливаются интимность лирич. чувства и личный тон филос. медитации. Конечно, Пушкин в своих посланиях друзьям широко использовал их биографич. черты, а в стих. «К вельможе» создал «объемный» образ кн. Н. Б. Юсупова, осложнив жанр послания историко-филос. проблематикой; однако в интимно-лирич. стихах он не стремился воссоздать образ П. в его собственных, реально узнаваемых чертах. (Потому так трудно или мало соотносимы биографич. и художественно перевоплощенные в поэзии женские образы.) Для Пушкина более характерно обобщение лирич. ситуации, связанной с адресатом-П., в к-рой его конкретно-биографич. и психологич. черты являются поэтически преображенными; в то время как «дневниковость» (см. Дневник) и исповедальность лермонт. лирики предопределяет «кристаллизацию» образа самого лирического героя. Потребность Л. в адресате-П., хотя и ослаблена в его поздней лирике, но в качестве творч. импульса сохраняется до конца. Образ адресата в таких зрелых стихах, как «Молитва» («Я, матерь божия»), «А. Г. Хомутовой», «Соседка», «Нет, не тебя так пылко я люблю», «Графине Ростопчиной», «Валерик», не сливается, но и не противостоит жизненной реальности: последняя как бы нейтрализуется, становится для Л. эстетически (но не этически) безразлична. Биографич. черты адресата Л. едва ощутимы в строе авторской речи (исключение — стих. «М. А. Щербатовой»), точнее поглощены и вовлечены в обобщенно-символич. контекст лермонт. высказывания о жизни или к.-л. важном для поэта впечатлении от нее, подлинность к-рого уже не связана с психол. прорисовкой прототипич. образа.

Лит.: Висковатый, с. 61—70, 236, 264—66, 274, 281—84, 288—89, 365—66; Лернер Н. О., Один из героев Грибоедова и Л., в кн.: Ежемесячные лит. приложения к журн. «Нива», 1914, № 1, стлб. 39—56; Павлов Д. М., Прототипы «Княжны Мери», «Кавк. край», 1916, 15 и 16 июля (ср. отд. оттиск, Пятигорск, 1916); Семенов (5), с. 40, 88—96; Андроников (3), с. 38—39, 142—44; Бронштейн, с. 473, 490—95; Храбровицкий; Андреев-Кривич (4), с. 17—19, 22—23, 27—33, 36, 41, 49—51, 67—68; Попов А. (2), с. 32—33, 82; Мануйлов (11), с. 92, 132—33, 169—73, 178—79, 182—86, 197—201, 253; Максимов (2), с. 36, 43—44; Альтман М. С., Рус. писатели и ученые в рус. лит-ре XIX в. (Материалы для словаря лит. прототипов), в сб.; Н. А. Добролюбов. Статьи и материалы, Горький, 1965, с. 310, 313, 332, 335; Вырыпаев (2, 2-е изд.), с. 204—09; Миклашевский, в кн.: Воспоминания (2), с. 113; Лонгинов, там же, с. 157; Сатин, там же, с. 201, 203; Лорер, там же, с. 323; Шан-Гирей Э. А., там же, с. 340; Свирский В., Откуда вы, герои книг? Очерки о прототипах, М., 1972, с. 26—28, 42, 59—60, 97, 99—103, 111—13; Андроникова М. И., От прототипа к образу. К проблеме портрета в лит-ре и в кино, М., 1974, с. 186—93, 197—98; Левин В., Эдуард Ноэль Лонг — предшественник Вулича, «ЛУ», 1978, № 1.