МЕТАФИЗИЧЕСКИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ

’МЕТАФИЗИЧЕСКИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ’
главное философское произведение Декарта. Работа над сочинением была завершена в 1640. Еще до его опубликования Декарт предложил трактат на обсуждение с тем, чтобы, получив возражения от своих оппонентов, дать дополнительные пояснения и аргументацию в защиту своей позиции. В обсуждении приняли участие философы Гоббс, Гассенди, теологи М. Катер, А. Арно, французские математики и др. С приложением их возражений и авторскими ответами на них и под названием ‘Meditationes de Prima philosophia, in qua Dei existentia et animae immortalitas demonstratur...’ (‘Размышления о первой философии, в которых доказывается существование Бога и бессмертие человеческой души...’) первое издание ‘М.Р.’ вышло в Париже на латинском языке в 1641. Второе издание (Амстердам, 1642), дополненное новыми возражениями Декарту (на сей раз оппонентом выступил П. Бурден), вышло под названием ‘Meditationes de Prima philosophia, in quibus Dei existentia, et animae humanae a corpore distinctio demonstrantur...’ (‘Размышления о первой философии, в коих доказывается существование Бога и различие между человеческой душой и телом...’). Французский перевод сочинения (Париж, 1647), просмотренный, исправленный и одобренный самим Декартом, содержит в себе внесенные им изменения в латинский текст. В 19— 20 вв. издаются различные переводы ‘М.Р.’ на евроиейские языки. Первый русский перевод ‘М.Р.’ был выполнен с французского текста в 1901 (Петербург). В ‘М.Р.’ не только изложены основные принципы картезианской философии (см. Картезианство), но и в развернутом виде представлены цели, мотивация, условия, пути и процесс картезианских поисков, ход его мыслей и аргументация. Настаивая на необходимости и возможности разработки суверенной территории философской рефлексии с ее собственными исходными, аподиктическими достоверностями и собственным методом их достижения, а именно практикой строгого ‘собственноличного’ размышления как самостоятельного, автономного, достоверного и легитимного способа познания универсальной истины с помощью ‘одного лишь естественного света нашего ума’, Декарт выстраивает и предлагает на суд читателя новый способ философствования — в его автономности от религиозного, политического и др. авторитетов, равно как и от власти традиции, повседневности с ее обычаями и ‘принятым’, чувственного опыта и др. Этот способ философствования — рефлексивный конструктивизм: тог, кто хочет мыслить, преследуя цель познать универсальную истину, должен решиться взять на себя личную ответственность за себя, познающего, он должен сделать свое сознание автономным (создающим и воспроизводящим себя на собственных основаниях), а для этого — предельно ‘различая’, выявлять, осознавать и удостоверять ‘материал’ и способы работы своей мысли, стремиться к тому, чтобы от начала до конца контролировать синтезы своего опыта. В послании декану и докторам теологического факультета Сорбонны, которым философ предварил изложение своей концепции, именно два вопроса — о Боге и о душе — он называет главными, важнейшими среди тех, ‘которые следует доказывать скорее посредством доводов философии, чем богословия’, ибо если верующим достаточно верить в существование Бога и бессмертие души, то неверующим невозможно внушить религию или даже нравственную добродетель, предварительно не доказав им этих двух истин с помощью ‘естественного разума’. Доказательство бытия Бога и различия души и тела человека при помощи ‘естественного разума’, осуществляемое на основе разработки метода ‘для правильного руководства разума и отыскания истины в науках’, ‘для решения всяких затруднений в науках’ и расположения лучших из очевидных и достоверных доказательств в столь ясном и точном порядке, чтобы их истинность ‘сделалась для всех несомненной’, и является несущей конструкцией ‘М.Р.’. Познание Бога, по Декарту, легче и достовернее, чем познание мирских вещей, для этого человеку не надо выходить за пределы собственной природы: ‘все доступное для нас знание о Боге может быть доказано доводами, за которыми никуда не надо обращаться, кроме нас самих, и через простое рассмотрение природы нашего ума’. Решение своих задач, таким образом, Декарт усматривает на пути поиска в самом человеческом сознании той исходной живой очевидности, которая по праву могла бы быть названа абсолютной самоочевидностью, безусловной достоверностью (самодостоверностью), имеющей право быть моделью, образцом всякой истины и основанием, фундаментом всего заново выстраиваемого Декартом корпуса человеческого знания, — и именно по той причине, что она есть достоверность, достигаемая и удостоверяемая нами самими, вживую. Ум, ‘вполне свободный от всяких предрассудков и способный легко отрешаться от услуг внешних чувств’, на пробуждение которого в нас рассчитывает Декарт, — и первая задача на пути реализации картезианского проекта, и предпосылка, условие его понимания. С этого усилия расчистить, высвободить и создать автономную территорию собственноличного философствования с ее живыми безусловными очевидностями сознания начинается и развертывается декартовский поиск достоверных оснований ‘первой философии’ (‘метафизики’) как надежного фундамента всего корпуса человеческого знания. Способ, каким Декарт будет искать достоверное и очевидное знание истины, доказывающей существование Бога и отличие души от тела, — рефлексивное обращение, во-первых, к природе (сущности) человеческого ума, размышляющего о самом себе и, как показывает Декарт, усматривающего свою сущность единственно в мышлении; во-вторых, к значению (сущности) простого факта присутствия в человеческом сознании идеи существа более совершенного, нежели сам человек. Предвосхищая то, что философия 20 в. в лице Гуссерля назовет различением так называемой ‘естественной’ и философской установок и операцией редукции, Декарт с самого начала предупреждает читателя о том, что предлагаемый им путь размышлений весьма удален ‘от обыкновенной дороги’: размышляющему вместе с ним нужно пробиться, выйти к особому региону — идее того, о чем идет речь, и именно на этом, неэмпирическом, уровне, или уровне идеи, оставаться, работать и, всегда помня это, удерживать себя. Иными словами, для того, чтобы быть понятым и избежать недоразумений, возникающих при возможных смешениях уровней рассмотрения, Декарт с самого начала специально обращает внимание читателя на тот специфический режим сущностного усмотрения, в котором должен будет работать всякий, кто решится следовать за ним: слово ‘идея’, настойчиво подчеркивает он, будет взято не в ‘материальном смысле, как действие моего разума’ (при этом действительно нельзя сказать, что идея совершеннее меня , — соглашается он с одним из возражений его критиков), но в ‘объективном смысле’, а именно как ‘тот объект, который представляется через это действие, и тогда, если даже не предполагать, что он существует вне меня, он, тем не менее, может быть совершеннее меня в силу своей сущности’. И именно опираясь на опыт данностей сущностного усмотрения, Декарт будет строить свое философское доказательство действительного существования Бога и отличия души человека от тела. В прямом соответствии со своей первой задачей — расчищения пространства возможной мысли от всего того, что, всегда уже присутствуя в нашем опыте в стихийном ходе нашей ‘привычной жизни’, выполнено не нами самими (и, в силу этого, является не удостоверенным нами самими, т.е. сомнительным, случайным, механическим, автоматическим и недостоверным), а затем уже выявления в самом этом ‘очищенном’ сознании безусловно истинного, достоверного и самоочевидного — в первом из шести размышлений Декарт обосновывает необходимость радикального методического ‘общего сомнения’ ‘во всех вещах вообще и в материальных вещах в частности’. Тому, кто хочет ‘установить в науках что-нибудь прочное и постоянное’, ‘необходимо хоть раз в жизни предпринять серьезную попытку отделаться от всех мнений, принятых... некогда на веру, и начать все сначала с самого основания’ — не с целью доказать их ложность или поочередно разбирать все их бесконечное эмпирическое разнообразие, но с тем, чтобы критически выверить сами принципы, основания, на которые, как на безусловные, можно опираться в познании. Иными словами, получение внешнего опыта, пригодного для построения знания, должно предваряться радикальной работой сознания, разума над самим собой. В качестве ненадежных и недостоверных источников познания Декарт срезает и выводит из игры наш повседневный, чувственный опыт (чувства нередко нас обманывают; к тому же нет верных признаков, посредством которых можно было бы отличать бодрствование от сна и др.). Печатью недостоверности и сомнительности отмечены, по Декарту, также конкретно-научное знание (физика, астрономия, медицина и т.п.) и все предшествующие философские концепции. Декарт радикален и настойчив в своем пафосе и требовании ‘трудового бдения’ ума: усомнившемуся во всех прежних мнениях, удалившемуся — ‘как от заведомо ложного’ — от всего, в чем можно допустить хотя бы малейшее сомнение, и впоследствии всегда необходимо упорно и постоянно удерживать себя в этом ‘умышленном’ состоянии, задерживая свои суждения, ибо ‘долгое и привычное пользование ими как бы дало им право вторгаться в мой дух даже против моей воли и почти распоряжаться моим доверием...’. Таким ‘неестественным’ с точки зрения повседневного опыта человека способом и пытается Декарт разбудить в нас ‘естественный свет ума’, отыскать, актуализировать его самоочевидности — то, что ‘врождено’ человеку, но засорено, скрыто, задавлено, искажено анонимными, неиндивидуированными процессами и механизмами повседневного опыта с его ‘принятым’, привычным, некритически заимствованным, взятым на веру, полученным с воспитанием и др. Однако сомнение у Декарта не безгранично. Отвергнув данности опыта внешнего мира, редуцировав всякие чувства и всякое тело, в том числе, и свое собственное, я, по Декарту, упираюсь в несомненность факта своего существования, ‘если только убедил себя или даже подумал о чем-нибудь’. И положение ‘Я есмь, я существую’ — в силу своей самореферентности — оказывается абсолютно достоверной, безусловной истиной. Это — истина, в которой мы, на пределе, границе сомнения, только и можем, наконец, осуществить полноценный акт индивидуации собственного опыта. Это — цельная и неделимая достоверность внутреннего опыта, или та наличная очевидность, в которой выполняется требование живой, безусловной и абсолютной полноты нашего присутствия в собственном опыте мысли. ‘Я есмь, я существую’ ‘неизбежно истинно каждый раз, как я его произношу или постигаю умом’. И именно из этой точки строит и развертывает Декарт свою концепцию радикального различения того, что принадлежит духу (‘мыслительной природе’), и того, что принадлежит телу. При этом Декарт настаивает: это знание ума о своей собственной природе, как, впрочем, и знание о телах, не дается ни зрением, ни осязанием, ни представлением: чтобы его получить, нужно отучить ум ‘от привычки постигать представлением’. Оно дается только ‘усмотрением умом’ — ясным и отчетливым. Второе размышление и преследует цель составить ясное и отчетливое (‘чистое’) понятие о душе, ‘которое было бы вполне обособлено от всевозможных понятий о теле’. Ее атрибут — мышление: ‘оно одно не может быть отстранено от меня. Я есмъ, я существую — это достоверно. На сколько времени? На столько, сколько я мыслю, ибо возможно и то, что я совсем перестал бы существовать, если бы окончательно перестал мыслить’. Таким образом, ‘Я’, для Декарта, есть ‘мыслящая вещь’, или ‘вещь, которая сомневается, понимает, утверждает, отрицает, желает, не желает, представляет и чувствует’. Тот слой живой самоочевидности, к которому прорывается Декарт, и лежит на уровне нашего живого переживания работы нашего собственного мышления в различных его формах: ‘сам я сомневаюсь, понимаю и желаю’, сам представляю и т.п.; и даже если я заблуждаюсь, сама моя способность представления (желания, чувствования, понимания, заблуждения и т.д.) ‘не перестает действительно существовать во мне и быть частью моего мышления’. ‘Невозможно, чтобы я, мыслящий, не существовал, когда я вижу, или, что то же самое, когда я мыслю, что вижу’. Несомненным, следовательно- остается переживание нами неизбежности нашего собственного присутствия в нашем опыте мышления в широком смысле слова; и даже если предмета нашего ощущения в реальности нет, всегда истинным остается факт наличия во мне самом мышления об этом (или чувства ‘в этом точном смысле слова’). Иными словами, мышление, по Декарту, обязательно предполагает обнаружение сознанием самого себя в любом из своих опытов. В третьем размышлении, характеризуя ‘мыслящую вещь’ как ‘сомневающуюся, утверждающую, отрицающую, знающую весьма немногое и многое не знающую, любящую, ненавидящую, желающую, нежелающую, представляющую и чувствующую’, Декарт задает поле и предмет строгого философствования как рефлексивного описания различных видов человеческого опыта на уровне идеи того, что может содержаться в любом из них, т.е. любой из них берется уже в качестве нашего опыта мышления о нем. Все, что мы воспринимаем, чувствуем, желаем и т.д., фиксируется и описывается Декартом на уровне рефлексивных эквивалентов и в качестве принадлежащего достоверности cogito. Именно идеи, если их рассматривать ‘только сами по себе, без отнесения к какой-нибудь другой вещи’, не могут, по Декарту, быть ложными. ‘Ибо воображаю ли я себе козу или химеру, будет одинаково истинным, что я воображаю и ту и другую. На этом уровне философствования не следует также опасаться встретить ложь в аффектах или желаниях, ибо хотя я могу желать дурных и никогда не существовавших вещей, все-таки существование моего желания не станет от этого менее истинным’. Разграничивая три вида идей — ‘рожденных вместе со мной’, ‘чуждых и пришедших извне’ (из опыта восприятия внешнего мира) и ‘созданных, выдуманных мною самим’, — Декарт настаивает на особом статусе первых: ‘Ибо то, что я обладаю способностью понимать, что такое вообще вещь, или истина, или мысль, проистекает, как кажется, исключительно из моей собственной природы’. В их истинности убеждает нас тот же ‘естественный свет ума’, который убеждает нас в верности заключения о нашем существовании из факта нашего сомнения. Такого же рода очевидности, а именно: ‘во всей действующей причине должно быть, по крайней мере, столько же реальности, сколько находится в ее действии’; ‘в бесконечной субстанции находится больше реальности, чем в субстанции конечной’ Декарт кладет в основание своего исследования факта присутствия в человеке, этом конечном существе, идеи ‘существа наисовершеннейшего и бесконечного’. Это — идея Бога, ‘субстанции бесконечной, вечной, неизменной, независимой, всеведущей, всемогущей, создавшей и породившей меня и все остальные существующие вещи...’. Она, по Декарту, ‘первое во мне, чем понятие конечного’, ибо каким бы образом человек мог узнать, что он сомневается и желает, т.е. что ему чего-то недостает и что он несовершенен, если бы в нем уже не было идеи бытия более совершенного, чем его собственное. Иными словами, именно через сравнение с уже имеющейся в его внутреннем опыте идеей наисовершеннейшего существа человек только и может узнать недостатки своей природы. И Декарт приходит к выводу: идеи Бога не могло бы быть в человеке, если бы она не была вложена в него ‘какой-нибудь действительно бесконечной субстанцией’. В идее божества ‘ничто не встречается только потенциально’, как это имеет место в человеке (наше даже прогрессирующее знание не может быть актуально бесконечным), в ней ‘все актуально и действительно’. Это — актуальная бесконечность. Среди главнейших совершенств, мыслимых в идее Бога, Декарт называет также единство, простоту и неделимость всего, находящегося в нем. И только причастность человеческой души к этому бесконечно превышающему его надэмпирическому порядку, полагаемому в идее совершенной, божественной субстанции, позволяет физическому, эмпирическому человеку и рождаться, и сохранять себя в качестве мыслящего существа. Итак, очевидность своего доказательства бытия Бога Декарт основывает на том, ‘что я существую и имею в себе идею всесовершеннейшего существа, т.е. Бога...’. По Декарту, эта идея — как бы знак, запечатлеваемый мастером на своем произведении: ‘она рождена и произведена вместе со мной тогда, когда я был создан, подобно идее обо мне самом’. Постижение человеком своей причастности к божественному надэмпирическому порядку, уже содержащее в себе идею Бога, осуществляется, по Декарту, благодаря той же самой способности, какой человек постигает себя самого. И поскольку ‘естественный свет нашего ума учит нас, что ложь и обман необходимо зависят от какого-нибудь недостатка’, Декарт делает вывод: Бог не может быть обманщиком. Эта достоверность лежит в основе картезианского понимания возможности познания истины человеком, она цементирует картезианскую теорию познания. Обсуждая в четвертом размышлении вопросы о распознавании истины и заблуждения, о сущности заблуждения или лжи, встречающихся в суждениях, Декарт утверждает наличие в человеке способности их различения, данной ему Богом в таком виде, чтобы ‘при ее правильном употреблении’ человек ‘никогда не мог ошибаться’. Однако поскольку он — конечное, ограниченное, слабое существо, занимающее срединное положение между Богом (верховным бытием, на человеческое истолкование неисповедимых целей которого Декарт накладывает строгий запрет) и небытием, в нем эта способность ограничена, и эмпирически он подвержен бесконечному числу заблуждений и недостатков. Декарт связывает способность человека заблуждаться с наличием в нем волящей способности, тоже дарованной ему Богом. Человек обладает не только разумом (ограниченной в нас познавательной способностью, или способностью постигать идеи вещей), но и свободной, т.е. не заключенной ни в какие границы волей. ‘Воля составляет одну как бы неделимую вещь, и, по-видимому, ее природа такова, что от нее не может быть ничего отнято без того, чтобы она не уничтожилась’. Она свидетельствует о том, что человек носит в себе образ и подобие Бога. Человек может заблуждаться именно по той причине, что не удерживает волю — эту способность совершать или не совершать, утверждать или отрицать, преследовать или избегать одну и ту же вещь — в границах постигаемого ясно и отчетливо. И именно с ее безразличием в отношении тех вещей, которые человек не постиг ясно и отчетливо в момент решения воли, связывает Декарт способность человека заблуждаться и грешить. Чем меньше в человеке безразличия, тем более свободна его воля. Отсюда выводы — познавательная деятельность разума должна всегда предшествовать решению воли; величайшим и главнейшим совершенством человека является свободная воля как способность каждого твердо решать никогда не высказывать суждения о вещах, истинность которых не известна ему с очевидностью, и выдерживать это свое намерение. Или, иными словами, удерживать свою волю, определяющую практику утверждения или отрицания чего бы то ни было, в строгих границах тех очевидностей естественного света ума, которые достигаются приостановкой и срезанием непосредственных данностей нашего повседневного, обычного хода жизни. В пятом размышлении разъясняется телесная природа вообще, рассматриваются идеи телесных вещей, присутствующих в нашем мышлении, и устанавливается их познавательная легитимность. Отождествляя истину и бытие, Декарт утверждает истинность всего того, что уже содержится в нашем разуме в качестве идей (сущностей). Они организуют наш опыт познания, и, возможно, не существуя ‘вне моего мышления’, все же не являются вымышленными. Примеры, приводимые Декартом в подтверждение этого: так же, как существование не может быть отделено от сущности Бога, от сущности прямолинейного треугольника не может быть отделено равенство суммы его углов двум прямым; от идеи горы — идея долины. Безусловный и истинный характер того, что дается в сущностном усмотрении, никак не может быть поставлен под сомнение аргументом о его несуществовании в реальности: ‘гора и долина, независимо от того, существуют они или нет, неотделимы друг от друга’. ‘Из того же, что мы не можем мыслить Бога иначе как существующим, не следует, что эту необходимость его существования навязывает сама наша мысль’, — считает Декарт. Напротив, ‘необходимость, заключающаяся в самой вещи, т.е. необходимость бытия Бога, заставляет меня иметь такую мысль’. Познание истинного Бога, по Декарту, — условие и предпосылка достоверности и истинности всякого иного знания. В шестом размышлении Декарт показывает отличие души человека от его тела; исследует различные формы познавательной способности человека — понимания как чисто интеллектуальной деятельности, при которой дух обращается к себе самому (вещи мыслящей, непротяженной и неделимой) и к идеям, открываемым с помощью естественного света ума; представления как способа познания материальных вещей (тела как немыслящей, протяженной субстанции, имеющей длину, ширину, глубину, форму, положение, движение, части и др.), при котором дух обращается к ним и сравнивает их с идеями, полученными из чувственного опыта или образованными им самим; способность чувствовать. На основе анализа двух последних познавательных способностей человека Декарт строит свое доказательство действительного существования материальных вещей. Характеризуя соотношение и различия между всеми познавательными способностями, он отмечает, что дух может ясно и отчетливо понимать себя независимо от представления и чувствования, но обратного, — а именно, понимать их без себя (‘без мыслящей субстанции, с которой они были бы связаны или которой они принадлежали бы’) — он не может: в понятии этих способностей уже заключается некоторого рода интеллектуальная деятельность. В отличие от телесной вещи, которую всегда можно делить на части, дух неделим, т.е. способности воли, чувствования, познавания и др. не могут быть названы частями духа: ‘тот же самый дух действует весь сразу при хотении, чувствовании, познавании и т.п.’.