ДРУГОЙ

ДРУГОЙ
понятие современной философии, представляющее собой персонально-субъектную артикуляцию феномена, обозначенного классической традицией как ‘свое иное’ (Гегель) и обретающее статус базового в рамках современного этапа развития философии постмодернизма (см. After-postmodernism), фундируя собой стратегическую программу ‘воскрешения субъекта’. Данная программа формируется в поздней (современной) философии постмодернизма на основе своего рода коммуникационного поворота в артикуляции философской проблематики. Оформление коммуникационной (современной) версии постмодернистской философии осуществляется на базе синтеза идей диалогизма, высказанных в рамках неклассической философии (экзистенциальный психоанализ, современная философская антропология, философская герменевтика, философия католического аджорнаменто и философская концепция языковых игр). — Прежде всего, сюда относятся идеи о так называемом ‘коммуникативном существовании’: ‘бытие-с’ у Хайдеггера, ‘со-бытие с Д.’ у Сартра, ‘бытие-друг-с-другом’ у Бинсвангера, ‘отношение Я — Ты вместо Я — Оно’ у Бубера, ‘преодоление отчаяния благодаря данности Ты’ у О.Ф.Больнова, ‘малый кайрос’ как подлинность отношения Я с Ты у П.Тиллиха и т.п. Так, например, в рамках данной постмодернистской программы чрезвычайно актуальное звучание обретает тезис Сартра ‘мне нужен другой, чтобы целостно постичь все структуры своего бытия, Для-себя отсылает к Для-другого’, — подлинное бытие ‘Я’ возможно лишь как ‘бытие-с-Пьером’ или ‘бытие-с-Анной’, т.е. ‘бытие, которое в своем бытии содержит бытие другого’ (Сартр). Столь же созвучной оказывается для коммуникационной стратегии постмодернизма позиция Рикера, полагавшего, что ‘исходный образец обратимости обнаруживает себя в языке — в контексте интерлокуции. В этом отношении показателен обмен личными местоимениями: когда я говорю другому ‘ты’, он понимает это для себя как ‘я’. Когда же он обращается ко мне во втором лице, я переживаю его для себя как первое. Обратимость затрагивает роли как говорящего, так и слушающего, предполагая — как в отправителе, так и в реципиенте сообщения — способность указать на себя. Но обратимы только сами роли. — Идея незаместимости учитывает личности, которые эти роли играют. И в дискурсивной практике, в отличие от языковой интерлокуции, незаместимость проявляется в фиксированном использовании местоимения ‘я’, его закреплении’. Способ бытия есть, по Сартру, ‘быть увиденным Д.’, подобно тому, как механизм конструирования ‘Я’ основан, по Гадамеру, на ‘опыте Ты’, и главное содержание этого опыта есть ‘свободное перетекание Я в Ты’. — Каждый из коммуникативных партнеров не только ‘является значащим для другого’, но и ‘обусловлен другим’, и именно поэтому, по словам Левинаса, ‘каждый, кто говорит ‘Я’, адресуется к Другому’. В такой системе отсчета возможна лишь единственная форма и единственный способ бытия ‘Я’ — это бытие для Д., зеркало которого заменило собою разбитое зеркало прежнего объективного и объектного мира классической культуры. В противоположность классической философской традиции, в рамках которой определенность человеческого сознания задавалась его интенцией отношения к объекту (и даже в противоположность постмодернистской классике, в рамках которой децентрированная субъективность неизменно была погружена в текстологически артикулированную среду: как писал Гадамер, ‘игра речей и ответов доигрывается во внутренней беседе души с самой собой’), современная версия постмодернизма определяет сознание посредством фиксации его интенции на отношение к Д. Фигура Д. становится фундаментальной и конститутивной семантической структурой в современных попытках постмодернистской философии реконструировать понятие субъекта. Вектор отношения субъекта к Д., в постмодернистском его видении, — это ‘метафизическое желание’, репрезентированное в грамматическом звательном падеже (Левинас). (В сущности, в данном моменте современная культура вновь воспроизводит в своем философском дискурсе фигуры традиционной восточной натурфилософии: в частности, в постмодернистской концепции Д. могут быть усмотрены аналогии с древнекитайской концепцией спонтанности ‘цзы-жань’, предполагающей самоопределение сущности посредством резонирования с другими (Другими) сущностями того же рода — ‘лэй’. — Отсюда реминисценции постмодернистской философии по поводу традиционной восточной философии: программный ‘антиэллинизм’ Деррида, обращение Кристевой к философии Китая, универсальный интерес постмодернизма к дзен-буддизму и т.п.) Результатом коммуникации выступает вновь обретенное философией постмодернизма ‘Я’ — ‘Я’, найденное, по Делезу, ‘на дне Д.’. Так, по оценке Деррида, ‘фрагментарный человек’ может быть собран только посредством Д. Таким образом, несущей организационно-смысловой фигурой современной версии постмодернистской философии становится фигура субъект-субъектных отношений (коммуникации). Центральная проблема постмодернистской концепции Д. конституируется как проблема подлинности коммуникации: как отмечает Лакан, ‘как только... ребенок столкнется с Другим, он немедленно теряет свою былую невинность и начинает защищаться от реальности посредством языка’. В данном контексте даже в ситуации предельно коммуникативной, а именно — в ситуации отношения к Богу, ‘человеку нужна ложь, нужен посредник’, ибо ‘не нужно веры, когда есть знание ложного мифа’ (Жирар). В этом отношении подлинность субъект-субъектных отношений, позволяющая идентифицировать их как коммуникативные, может быть зафиксирована по такому критерию, как их неопосредованность. Максимальная степень последней возможна именно в отношении к Богу, ибо ‘христианский посредник сам себя устраняет’ (Жирар), однако Бог не может рассматриваться как Д. в полном смысле этого слова, поскольку, выступая в качестве коммуникативного партнера для субъективного Я, Бог, тем не менее, не конституируется в качестве Д.: ‘Бог — не Другой. Это — Бог’ (Р.Гвардини).