АЙЕР

АЙЕР
(Ауег) Алфред Джулс (1910—1989) — британский философ и логик, представитель логического неопозитивизма. Получил образование в Итоне и Крайст-Чёрч-колледже Оксфордского университета. Окончив обучение в 1932, А. отправился в Вену, где познакомился с новой формой позитивизма, которая разрабатывалась ‘Венским кружком’. С 1933 — лектор в Крайст-Чёрч-колледже. Профессор Лондонского (1946—1959) и Оксфордского (1959—1978) университетов. В 1952 избран членом Британской академии, в 1959 получил звание заслуженного профессора, в 1970 возведен в рыцарское достоинство. Основные сочинения: ‘Язык, истина и логика’ (1936), ‘Основания эмпирического знания’ (1940), ‘Проблема знания’ (1956), ‘Понятие личности и другие эссе’ (1963), ‘Человек как предмет научного исследования’ (1964), ‘Бертран Рассел: философ века’ (1967), ‘Происхождение прагматизма’ (1968), ‘Рассел и Мур: наследие аналитической философии’ (1971), ‘Центральные вопросы философии’ (1973), ‘Философия в 20 веке’ (1983), ‘Свобода и мораль и другие эссе’ (1984), ‘Витгенштейн’ (1985) и др. В 1977 и 1984 вышли в свет два тома автобиографии А.: ‘Часть моей жизни’ и ‘Вторая половина жизни’. Философские взгляды А. сформировались под воздействием Рассела, Мура и Венского кружка, членом которого он был. В работе ‘Язык, истина и логика’ А. дал классическое феноменалистское изложение доктрины логического позитивизма, которую стремился приспособить к традиции британского эмпиризма. Предложения логики и математики считал аналитическими (априорными) и отделял от синтетических (эмпирических) предложений естествознания. Главную задачу видел в элиминации ‘метафизики’, т.е. традиционных философских проблем и мировоззренческих вопросов. По А., философия не в состоянии конкурировать с естествознанием, ибо не располагает спекулятивными истинами, сопоставимыми с научными гипотезами. Вопросы философии науки А. сводил к логическому анализу и реконструкции языка последней вкупе с переводом соответствующих понятий в систему логически ясной и непротиворечивой терминологии. Объяснение значения какого-либо эмпирического высказывания сводимо, согласно воззрениям А., к его перефразированию посредством соответствующего контекстуального (денотативного либо экстенсионального плана) определения так, чтобы стала достижимой его проверка в терминах чувственного опыта. По мысли А., ‘философ не интересуется непосредственно физическими свойствами вещей. Он имеет дело только с тем способом, каким мы говорим о них... Философия есть отдел логики, ибо... характерная черта чисто логического исследования состоит в том, что оно имеет дело с формальными следствиями наших определений, а не с эмпирическими фактами’. Предложения ‘метафизики’ для А. ‘научно-неосмысленны’, поскольку не являются ни логическими тавтологиями, ни эмпирическими гипотезами, представляя собой следствия логических и лингвистических ошибок. Претензии философии на генерирование метафизических истин должны быть отвергнуты. По мнению А., в избавлении от ‘метафизических’ суждений нет ничего страшного: ‘безмозглому высокомерию не место в философии’. При этом философия, по А., никогда не должна заниматься ‘разбиением’ объектов Вселенной на элементарные, атомарные сущности: допущение существования последних — метафизическая чепуха. Философский анализ суть анализ лингвистический. Согласно А., ‘мы можем определить метафизическое предложение как предложение, которое имеет назначением выразить подлинное высказывание, но на деле не выражает ни тавтологии, ни эмпирической гипотезы. Поскольку же тавтологии и эмпирические гипотезы образуют весь класс значимых высказываний, мы вправе заключить, что все метафизические утверждения бессмысленны’. По версии А., аналитичный статус философских высказываний снимает как таковую проблему существования разнообразных философских направлений и сопряженное с ним наличие философских споров. В книге ‘Основания эмпирического знания’ А. отвергал версию британских эмпиристов, согласно которой выражения ‘чувственное данное’, ‘идея’ и т.п. являют собой некие ‘имена объектов’, чьи свойства аналогичны свойствам иных объектов. Отсюда и некорректность проблемы: обладают ли чувственные данные свойствами, которые мы не воспринимаем? С точки зрения А., поскольку мы можем здраво и непротиворечиво судить о мире и на языке ‘материальных объектов’, и на языке ‘чувственных данных’, нам достаточно установить, какой язык с большей легкостью слетает с наших губ. По формулировке А., феноменализм предполагает следующее: повседневные предложения о материальных объектах можно перевести в предложения, отсылающие исключительно к чувственным данным, в разряд последних входят и гипотетические предложения вида ‘если бы я сделал то-то и то-то, я бы имел такие-то чувственные данные’. Мы вправе считать, что утверждения о чувственных данных никогда не могут ‘точно определить’ материальный объект; в итоге мы не в состоянии разложить предложение о материальном объекте на множество предложений о чувственных данных. А. активно использовал метод лингвистического анализа выражений естественного языка, ибо, по его мнению, позитивная функция философии сводима к дисциплинарному анализу ‘категориальных понятий’. Главное в анализе языка, по мысли А., — устранение двусмысленных символов, тождественных по своей устной или письменной форме, но имеющих различный смысл. (Ср.: предложения ‘он /есть/ хозяин дома’ и ‘собака /есть/ млекопитающее’ включают связку ‘есть’, обладающую в первом случае смыслом эквивалентности, а во втором — смыслом включения в класс.) В отличие от аналогичных рассуждений Рассела, А. идет далее: по его мнению, поскольку символ не есть система знаков, т.к. знаки не являются частью символа, постольку символы суть некие логические конструкции, составленные из чувственных содержаний. Символизм А. основывался, таким образом, на допущении существования вещей (особенного) и их свойств и отношений, которые могут принадлежать также и классам вещей. (Так, по А., британское общество — логическая конструкция из индивидов, стул — логическая конструкция из определенного количества ‘чувственных содержаний’ и т.д.) При этом, согласно утверждению А., словесные конвенции, равно как и язык, неизбывно выступают пределами человеческого познания: немыслимо когда-либо ‘целиком выйти за рамки языка и с этой выгодной позиции рассматривать мир для того, чтобы понять, какая система лучше всего описывает его’. В то же время сам А. отдавал явное предпочтение так называемому феноменалистическому языку, базирующемуся на терминологических рядах, сопряженных с ‘чувственными данными’ (sense-data). Разграничение же ‘чувственных данных’ и материальных объектов, по А., — удел языка, а не факта. Согласно схеме А., предложение ‘А воспринимает вещь М, имеющую свойство X’, должно быть трансформировано в форму ‘А воспринимает чувственное данное С, которое имеет свойство X и принадлежит М’. С точки зрения А., ‘критерием, по которому мы определяем, что материальная вещь существует, состоит в истинности различных гипотетических высказываний, утверждающих, что если будут выполнены определенные условия, то мы воспримем ее’; физические тела тем самым определяются А. как ‘постоянная возможность ощущений’. Тем более, по утверждению А., ‘...в то время как ситуация, которая непосредственно устанавливает существование чувственных данных, осуществляет это решающим образом, нет таких ситуаций, которые могли бы решающим образом установить существование материальной вещи’. В отличие от Карнапа, видевшего истинность предложения в формальной возможности его включения в данную систему языка, А. утверждал, что неинтерпретированная совокупность высказываний может стать языком лишь в том случае, когда ‘по меньшей мере некоторые из выражений, которые она содержит, приобрели значение. А это осуществляется с помощью метода остенсивного определения (ostensive definition), т.е. путем корреляции этих выражений не с другими выражениями, но с тем, что действительно наблюдается’. В центре внимания раннего А. попала также концепция ‘сильной’ и ‘слабой’ (вероятностной) верификации: ‘высказывание считается верифицируемым в сильном смысле термина только и если только его истинность может быть решающим образом установлена на опыте. Но оно верифицируемо в слабом смысле, если опыт может сделать его вероятным’. Его (как и позже) особенно беспокоила проблема — что же подлежит верификации. В предисловии ко второму изданию ‘Языка, истины и логики’ (1946) — под воздействием критики — А. стал трактовать принцип верификации как чисто методологическое требование установления осмысленности предложений. А. поддержал введение семантического определения истины в принцип верификации (утверждение истинности положения в метафизике эквивалентно факту принятия этого предложения в предметном языке). Тем самым верификация в ‘слабом’ смысле выступала как допустимость операции написания предложения, заменяющей чувственную верификацию операциями фиксации предложения. (По А., ‘признаком подлинного фактического высказывания является не то, что оно должно быть эквивалентно некоторому опытному высказыванию или какому-либо конечному числу опытных высказываний, но просто то, что из него, в конъюнкции с определенными иными посылками, могут быть выведены некоторые опытные высказывания, не дедуцируемые из одних только этих иных посылок’.) А. предложил собственную вероятностную (косвенную) модель верификации, основанную на двух утверждениях: 1) предложение в конъюнкции с некоторыми другими посылками должно быть верифицируемо хотя бы в одном утверждении, не дедуцируемом непосредственно из одной из посылок; 2) эти посылки не должны включать в себя какое-либо утверждение, которое не было бы ни аналитическим, ни непосредственно проверяемым, ни способным к независимому его установлению в качестве непосредственно верифицируемого. Фактически эта ‘поправка’ А. была равнозначна отказу от классической редукционистской схемы верификации и переходу к гипотетико-дедуктивной концепции построения научного знания. Последняя предполагала выдвижение гипотез с последующим подтверждением их через эмпирически проверяемые следствия (т.е. было снято требование возможности сведения теории к эмпирическому базису науки). В общем плане А. ввел третьего кандидата на ‘верификацию’ — ‘утверждение’ (в дополнение к ‘предложению’ и ‘высказыванию’). По его схеме ‘предложение’ суть грамматически значимый набор слов; ‘утверждение’ суть то, что такие наборы выражают; ‘высказывание’ — подкласс, содержащий только ‘утверждения’, выраженные ‘строго осмысленными’ предложениями. По А., тем самым, ‘высказывание’ как таковое не может быть ‘бессмысленным’. Только предложения являются ‘строго осмысленными’. Только ‘утверждения’, таким образом, подлежат верификации. В издании ‘Проблема познания’ А. рассматривал особенности восприятия, памяти, тождества личности, возможности познания ‘других сознаний’, а физические объекты трактовал как логические конструкции из ‘чувственных данных’. Объектом полемики в этой работе выступил для А. скептицизм. А. отказался от признания существования ‘базисных высказываний’, т.е. окончательных верификаторов, неподверженных переосмыслению (его позиция вплоть до 1946). Он был вынужден констатировать, что ‘программа феноменализма не может быть выполнена. Утверждения о физических объектах непереводимы в общем и целом в утверждения о чувственных данных... Прежде допускалось, что, поскольку утверждения о физических объектах могут быть верифицированы или фальсифицированы только с помощью чувственных данных, они должны быть как-то сводимы к утверждениям о чувственных данных. Сделать такое допущение естественно, но сейчас я думаю, что оно ложно. Здесь налицо параллель с научными теориями, которые относятся к таким вещам, как атомарные частицы... Наличную стоимость таких теорий следует искать в утверждениях более низкого уровня, от истинности или ложности которых зависит их ценность; в то же время утверждения такой теории — это не просто иная формулировка этих утверждений более низкого уровня... утверждения о физических объектах теоретичны относительно утверждений о чувственных данных. Отношения между ними не строго дедуктивны; сказать же, что они индуктивны — значит оставить их точную природу подлежащей объяснению’. (А. полагал проблему индукции псевдопроблемой.) В работе ‘Центральные вопросы философии’ А. квалифицирует свою философию как ‘усовершенствованный реализм’, причем приверженность последнему он объясняет как результат выбора с точки зрения ‘удобства’. Обращая внимание на разнообразие феноменов языка и их способов употребления, А. отвергал идею о необходимости логической формализации и унификации языковых выражений. (По А., знать — это не просто быть уверенным, а иметь ‘право быть уверенным’ на основании фактов.) А. также известен как один из основателей доктрины эмотивизма, отрицающей научную значимость утверждений теоретической и нормативной этики. Осмысленность признавалась им только за утверждениями описательной этики (фиксация фактов реального поведения в конкретных социокультурных операциях). Теоретическая же этика, по А., конвенциональна, а нормативная этика есть дедукция из нее. Однако, согласно А., главное в нормативной этике то, что она служит средством воздействия на поведение людей через навязывание им соответствующих воззрений. По мнению А., мировоззрение неопозитивизма исключает саму возможность религиозного знания в контексте ‘нашей трактовки метафизики’. Хотя, согласно А., поскольку ‘утверждение, что Бог существует, является бессмысленным, то и утверждение атеиста, что Бога нет, равно бессмысленно, ибо осмысленно противоречить можно только осмысленному высказыванию’. В целом ‘линия А.’ в логическом позитивизме (известный отход к эпистемологии, близкой британскому эмпиризму) не совпадала с соответствующей ‘линией Карнапа’, ориентировавшегося на реалистическое объяснение восприятия и физикалистскую трактовку сознания. (см. КАРНАП, ВЕНСКИЙ КРУЖОК.)