Иванов Георгий Владимирович

Ива́нов Георгий Владимирович

(1894—1958), русский поэт. В 1910-х гг. акмеист. В ранних стихах (сборники «Отплытие на остров Цитеру», 1912, «Сады», 1921, «Лампада», 1922) — мотивы грусти, эротики, поэтизация старины, религиозного настроения. В 1922 эмигрировал. Зрелая поэзия Иванова (сборники «Розы», 1931, «Отплытие на остров Цитеру», 1937, «1943—1958. Стихи», 1958), обретя цельность художественных форм, отразила трагическое мироощущение человека XX в., горький опыт изгнанничества. Беллетризованные мемуарные импровизации — книга «Петербургские зимы» (1928).

* * *

ИВАНОВ Георгий Владимирович

ИВА́НОВ Георгий Владимирович (1894—1958), русский поэт. В 1910-е гг. был близок к акмеизму (см. АКМЕИЗМ). В ранних стихах (сб. «Отплытие на о. Цитеру», 1912, «Сады», 1921, «Лампада», 1922) — мотивы усталости, разочарования и др., безупречное следование современным поэтическим образцам. В 1922 эмигрировал. Зрелая поэзия Иванова (сб. «Розы», 1931, «Отплытие на остров Цитеру», 1937, «1943—1958. Стихи», 1958) отмечена трагическим мироощущением человека 20 в., обостренным личным опытом изгнанничества. Беллетризованные мемуарные очерки «Петербургские зимы» (1928).
* * *
ИВА́НОВ Георгий Владимирович [29 октября (10 ноября) 1894, Студенки Ковенской губернии — 26 августа 1958, Йер-ле-Пальмье, Франция], русский поэт, прозаик, эссеист.
Предки Иванова по отцовской и материнской линии — военные и сам он сначала воспитывался в Ярославском кадетском корпусе (с августа 1905), а затем (с января 1907) во 2-м кадетском корпусе Петербурга. Но не закончил его, уйдя из последнего класса в октябре 1911 «на попечение родителей». В это время Иванов уже всецело посвятил себя поэзии. Был знаком с М. Кузминым (см. КУЗМИН Михаил Алексеевич), А. А Блоком (см. БЛОК Александр Александрович), С. М. Городецким (см. ГОРОДЕЦКИЙ Сергей Митрофанович), И. Северянином (см. СЕВЕРЯНИН Игорь). Блок на всю литературную жизнь Иванова остался его поэтическим «сверх-я», хотя школу он прошел акмеистическую (см. АКМЕИЗМ), и его мэтром в молодые годы стал Н. С. Гумилев (см. ГУМИЛЕВ Николай Степанович).
Ранний дебют
Печататься Иванов начал рано, в 1910—1911 в студенческих журналах, поддержанный в этом своем начинании поэтом из императорского дома К. Р (см. К. Р.). (Константином Романовым). Первая книга Иванова «Отплытье на о. Цитеру» «...целиком написана за школьной партой «роты его Величества», то есть в 6—7 классах корпуса. Вышла осенью 1911 тиражом 200 экземпляров. «...Через месяц после посылки этой книжки в «Аполлон» — получил звание члена Цеха поэтов, заочно мне присужденное...» (из письма В. Маркову от 7 мая 1957). Второй сборник Иванова «Горница» вышел в акмеистическом «Гиперборее» (Санкт-Петербург, 1914). Он пронизан неясной тревогой молодого человека, попавшего на «пир богов», но не уяснившего вполне, каким образом и, главное, зачем. Третий сборник Иванова «Памятник славы» (Петроград, 1915) был напечатан в издательстве суворинского журнала (см. СУВОРИН Алексей Сергеевич) «Лукоморье», в котором во время войны поэт вкусил «славки» и гонораров. Пройдя суровую школу версификаторства в первом Цехе поэтов (в него во главе с Гумилевым и Городецким входили 24—26 поэтов, в том числе все акмеисты), Иванов принялся в 1914—1915 за сочинения «в русском стиле». Как расхожую монету его пустили в оборот с начала Первой мировой войны. Никакого особенного прока ни русская культура в целом, ни сам Иванов от него не дождались.
В 1916 появился сборник Иванова «Вереск», на титуле которого значилось: «Вторая книга стихов». Вкус диктует автору две из трех вышедших книг («Горница» и «Памятник славы») считать «не имевшими места». На «Вереск» В. Ф. Ходасевич (см. ХОДАСЕВИЧ Владислав Фелицианович) написал провидческую рецензию, завершающуюся словами: «...поэтом он станет вряд ли. Разве только если случится с ним какая-нибудь большая житейская катастрофа, добрая встряска, вроде большого и настоящего горя, несчастья. Собственно только этого и надо ему пожелать». «Добрая встряска» вскоре последовала — не для одного Иванова, а для всей русской культуры, к 1922 практически развеянной, если не погребенной.
Отстраненность поэта
Революция сначала привела Иванова к решительному отстранению от действительности ради поэзии, что некоторое время после большевистского переворота помогало сохранять эстетическую корректность. В этом отношении первый вышедший в советское время сборник Иванова «Сады» (Петроград,1921) — изящная книжечка, оформленная М. В. Добужинским (см. ДОБУЖИНСКИЙ Мстислав Валерианович) — своего рода шедевр лирического герметизма, рекордная для русской поэзии демонстрация отключенности от презренной реальности. Блок написал о поэзии Иванова, что, слушая такие стихи, «...можно вдруг заплакать — не о стихах, не об авторе их, а о нашем бессилии, о том, что есть такие страшные стихи ни о чем, не обделенные ничем — ни талантом, ни умом, ни вкусом, и вместе с тем — как будто нет этих стихов, они обделены всем...». В этой проникновенной реплике не предвидено одно: и «обделенность» может стать формой существования, и даже больше того — «обделенность всем» есть одно из экзистенциальных русских переживаний. Как доказал опыт позднего Иванова, из «обделенности» извлекается пронзительная лирическая нота, «новый трепет». Осознание себя «только поэтом» — горькое осознание, и как раз в этом качестве Иванов прямо наследует Блоку («Был он только литератор модный...»). Когда становится ясно, что ничего, кроме писания стихов, в жизни нет, что высокая беспомощность составляет все ее содержание, у Иванова наступает момент просветленного отчаяния, происходит вочеловечивание его лирического «я». С изданием в Париже сборника «Розы» (1931) он превращается в «королевича» русских поэтов — по отзывам эмигрантских ценителей.
«Счастливое» бегство
После смерти Блока и гибели Гумилева всякая литературная деятельность в Петрограде потеряла для Иванова смысл. Он ищет пути на Запад. Отдав последний долг «серебряному веку» изданием «Посмертных стихов» Гумилева (Пг.,1922), поэт получает «командировку» в Берлин «для составления репертуара государственных театров» (параллельно через Латвию уезжает в Европу его вторая жена поэтесса И. В. Одоевцева (см. ОДОЕВЦЕВА Ирина Владимировна)). С 1923 и до конца дней Иванов живет с ней во Франции. Счастливое бегство оборачивается, однако, горестной темой его лирики:
Что-то сбудется, что-то не сбудется.
Перемелется все, позабудется...
Но останется эта вот, рыжая,
У заборной калитки трава.
Если плещется где-то Нева.
Если к ней долетают слова —
Это вам говорю из Парижа я
То, что сам понимаю едва (1949).
Любил ли он что-нибудь? Об этом затруднительно говорить, читая его ранние стихи, тронутые не любовным чувством, но преизбытком любований и легких пристрастий. Поэт блуждал среди «эстетических объектов», заметно пренебрегая «живой жизнью». Отвыкание от «живой жизни», незамечание ее — залог обжигающе резких — и поздних — откровений о мимолетных прелестях бытия. Этот романтически горький опыт в стихах Иванова укрупняет роль любого задержавшего взгляд на пустяках: ветки, муравья, брошенной на тротуар розы... Хороша в мире не стабильность, а как раз эфемерность, ускользающее мгновение:
«А что такое вдохновенье?
Так... Неожиданно, слегка
Сияющее дуновенье
Божественного ветерка».
Основные примеры собственно любовной лирики Иванова относятся не к юношеским, а к зрелым годам эмиграции, являя собой изумительные образцы элегической тонкости жанра, «косвенности» в выражении чувства к женщине и, что еще более замечательно, — к жене, Ирине Одоевцевой. Встреча с ней едва ли не единственное потрясение в жизни Иванова, оказавшееся светлым.
По справедливому мнению Г. В. Адамовича, (см. АДАМОВИЧ Георгий Викторович) эмигрантская литература сделала свое дело, оставшись литературой христианской. Тем более важна здесь оговорка, касающаяся Иванова: его христианская тема — это не тема грядущего спасения, но тема грядущей весьма близкой гибели. Не тема рая, но — ада. И сама литература стала для него местом, где, «говоря о рае, дышат адом».
«Стихи — ... Из ничего»
В «Распаде атома» (1938), книге, любимой самим Ивановым, его «поэмой в прозе», автор пишет о неизбежной границе, которой 20 век отделил современное искусство от традиции прошедших веков: художник теперь не вправе утешать зрителя вымышленной красотой и заставлять его проливать слезы над вымышленными судьбами. «Парижская нота», объявленная во Франции Адамовичем новой мерой русских стихов и извлекавшаяся из ивановской лирики par excellence предполагала возврат к первоосновам бытия. После всяческих изысков «серебряного века» жизнь в лирике Иванова эмигрантского периода предстает обескураживающе понятной. Под леденящим светом звезд, среди развала мировой жизни чувство гармонии диктует поэту необходимость дезавуировать и саму поэзию, показать ее нищету. Напоминая о боли и скрывая ее, лирика Иванова как бы оправдывает нашу грешную жизнь и грешную плоть. Именно грешную, а не просто жизнь и не просто плоть. Оправдывает не из гордыни и не по слабости, но ради того, чтобы дать почувствовать: всякой личности предначертано хоть когда-нибудь, хоть на мгновение ощутить скрытую от глаз и слуха, всегда лишь брезжущую гармонию:
«В награду за мои грехи,
Позор и торжество,
Вдруг появляются стихи —
Вот так.. Из ничего».
Из этого «ничего» Иванов создал в лирике «все».
23 ноября 1963 перезахоронен на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем.