СПАСЕНИЕ

СПАСЕ́НИЕ

(греч. σωτηρία, лат. salus) – в религ. мировоззрении предельно желат. состояние человека, характеризующееся избавлением от зла – как морального ("порабощенности греху"), так и физического (смерти и страдания), полным преодолением отчуждения и несвободы. С. выступает как конечная цель религ. усилий человека и высшее дарение со стороны бога.

Противопоставленность грехопадения (понимаемого либо как вина перед личным богом, либо как неразумное вхождение личной или мировой души в круговорот материального бытия) и С., в к-ром это грехопадение снимается, определяет внутр. строй теизма (иудаизма и особенно христианства, в гораздо меньшей степени ислама), а также вост. вероучений типа зороастризма, манихейства, буддизма и т.п. Все эти религии (к к-рым принадлежит и гностицизм) иногда называют "религиями С." (нем. Erlösungsreligionen) в отличие от язычества, где идея С. присутствует лишь в зачаточном виде. Начиная с первобытных времен человек постоянно обращается к своим духам, демонам, богам и героям с просьбой о помощи в к.-л. конкретной ситуации – об избавлении от нужды или болезни, об удаче на охоте или на войне и т.п. Это свойство иногда быть "спасителем" не является обязат. и необходимым для языч. бога, но оно практически важно для молящегося, для культовой практики именования бога: из всей суммы амбивалентных возможностей божества необходимо выделить, назвать по имени, магически заклясть и тем побудить к действию как раз те, к-рые сулят молящемуся перспективу С. Ряд божеств греч. Олимпа – Зевс, Афина, Деметра, Дионис, Асклепий, Диоскуры и др. – носил имя "Спасителей". Это конкретно-ситуативное С. могло получать в развитом греко-рим. язычестве высокий нравств. смысл (С. отечества, "С. римского народа" и т.п.). Но языч. С. всегда остается частным, не окончательным: вечный равномерный ритм добра и зла в языч. космосе делает всякое безусловное С. сомнительным.

Нечто иное наблюдается в религ. мире древнего Ближнего Востока, в частности Египта (ноты безусловного доверия к благу, исходящему от божества, в древнеегип. гимнах). При этом егип. религия с ее обычным интересом к вопросам загробной жизни связывает испрашиваемое у богов С. с вечностью. Следующий шаг к абсолютизации С. сравнительно с др. ближневост. религиями был сделан ветхозаветным иудаизмом. Эмоц. фоном библейского учения о С. является абсолютизация бедствий, из к-рых должен "спасти" человека или "избранный народ" Яхве. Речь идет уже не о частной катастрофе в неизменяемом ритме бытия – вся жизнь человека среди людей и народа среди народов есть непрекращающаяся катастрофа. Адепт библейской веры не просто обращается к богу, но "взывает", "вопиет" к нему "из глубин" (Пс. 129, ст. 1) – из провалов своего бедственного бытия или из бездны своей потрясенной души; преобладающая интонация кн. Псалмов и пророческих книг есть интонация вопля. Уже физич. космос Ветхого завета, в отличие от антич. космоса, пугающе-непостижим в своей иррегулярной динамике: земля "колеблется", воды "шумят, вздымаются" (Пс. 45, ст. 3–4), горы "как воск тают" (Пс. 96, 5) и "прыгали, как огны" (Пс. 113, 4), исполинские чудища поражают своей несоизмеримостью с человеч. мерой; еще больше затерян человек перед лицом человеч. мира, силами социального отчуждения (Пс. 12, 2). Но все это служит лишь фоном для оптимистич. ветхозаветного учения о С.: в критич. момент обращенный к Яхве "из глубин" вопль услышан, и предельно бедственное состояние, казалось бы не оставлявшее никакой надежды на С., перекрывается грандиозностью непостижимого и окончат. С. (Пс. 21, кн. Эсфирь и др.). Характерно, что этот поворот часто рисуется как парадоксальный (финал кн. Иова). Содержание идеи С. в Ветхом завете конкретно и вещественно – освобождение от рабства и возвращение из плена, здоровье и многодетность, изобилие и удача; но одновременно с этим выступают и нравств. аспекты С.: "мир" и "справедливость" (напр., в кн. пророка Исайи начиная с 40-й гл.). С. целостно и объемлет все бытие человека; в силу этого оно начинает к талмудич. эпохе требовать веры в загробную жизнь и воскресение, в "будущий мир", где оно завершится. Это телесно-духовное и посюсторонне-потустороннее С. является свободным дарением бога, имеющим для него существ. характер. Яхве – это не просто бог, к-рый иногда может сообщить кому-либо С., но сам по своей сущности есть "С." для своих людей (ср. Пс. 27, 1–2).

Удерживая ветхозаветное понимание С., христианство спиритуализирует его, хотя и здесь С. мыслится как духовно-телесное, поскольку оно включает в себя воскресение и просветление тела. С. – это не просто С. от погибели, от смерти и греха, но и С. для "обновления жизни", "жизни во Христе", для свободы (от закона и от греха); С. – это "оправдание", "святость", "мудрость", это вера, надежда, любовь и многообразные "духовные дары" (ср. послания апост. Павла к римлянам, 6–8; к колоссянам, 3; к эфесянам, 2). С. должно завершиться в эсхатологич. перспективе загробного суда и загробной жизни; "жизнь во Христе" требует для своего абс. завершения "вечной жизни". Вопрос о том, как соотносятся в деле С. милость бога и усилие человека, вызвал в христ. теологии многовековые споры о предопределении, благодати и свободе воли.

В корне отличное понимание С. развивается в буддизме, манихействе, гностицизме. И здесь С. понимается не ситуативно, а абсолютизированно, но при этом из идеи С. элиминируется все телесное и позитивное; С. есть освобождение от мира и от жизни в целом, преодоление желаний и привязанностей, "угасание" (см. Мокша, Нирвана). Такое С. может быть уделом отрешенного духа, но не тела, воспринимаемого как помеха к С. (см. "Дхаммапада", ст. 202; рус. пер., М., 1960, с. 93). Для этого типа учений о С. характерно представление, согласно к-рому человек усилием самоуглубления и отрешения сам "спасает" себя, а не получает свое С. из рук божеств. спасителя (буддизм хинаяны требует от каждого быть для себя "светильником", тогда как буддизм махаяны окружает верующего пантеоном спасающих его бодисатв). Христ. гностицизм играет с амбивалентным образом т.н. спасенного спасителя (ср. K. Beyschlag, Herkunft und Eigenart der Papiasfragmente, "Studia patristica", 1961, Bd 4, S. 268–80); тенденции, клонящиеся к присвоению самому аскету роли спасителя, выступают в христианстве и позднее (напр., ересь т.н. "равных Христу" в палестинском монашестве 5 в.). Кризис христ. традиции в новоевроп. культуре стимулирует рецепции буддийско-гностич. идеи С. – преодоление воли в этике Шопенгауэра, рецепты "самоспасения" в теософии и антропософии и т.п.

Наиболее радикальной противоположностью теистич. идеи С. в новоевроп. эпоху выступает социальная и технич. утопия, ставящая на место подаренного богом трансцендентного сущего посюстороннее будущее, планируемое самими людьми, к-рые планируют при этом также и собств. сущность. Утопич. социализм (напр., в анфантеновском варианте) и тем более бурж. утопия нередко перенимают внешние черты религ. сальвационизма. В особенности это относится к крайне реакц. утопиям фашизма, в центре к-рых стоит образ "вождя", окруженный псевдомистич. ореолом носителя эсхатологич. С. (ср. R. Guardini, Der Heilbringer in Mythos, Offenbarung und Politik, Stuttg., 1946). Подобная же имитация религ. веры в "спасителя" характерна для идеологии совр. китайского маоизма.

Лит.: Маркс К., Энгельс Ф., О религии. [Сб.], М., 1955; Глубоковский Н. Н., Искупление и искупитель по Евр. II, П., 1917; Lietzmann H., Der Weltheiland, Bonn, 1909; Otto Ft., West-östliche Mystik. Vergleich und Unterscheidung zur Wesensdeutung, 2 Aufl., Gotha, 1929; Staerk W., Soter, [Bd] 1, Gütersloh, 1933; его же, Die Erlösererwartung in den östlichen Regionen, Stuttg., 1938; Löwith K., Weltgeschichte und Heilsgeschehen, 3 Aufl., Z., 1957.

С. Аверинцев. Москва.

Философская Энциклопедия. В 5-х т. — М.: Советская энциклопедия. Под редакцией Ф. В. Константинова. 1960—1970.

СПАСЕНИЕ

    СПАСЕНИЕ (греч. σωτηρία, лат. salus) — в религиозном мировоззрении предельно желательное состояние человека, характеризующееся избавлением от зла — как морального (“порабощенности греху”), так и физического (смерти и страдания), — полным преодолением отчуждения и несвободы. Спасение выступает как конечная цель религиозных усилий человека и высшее дарение со стороны Бога.

    Противопоставленность грехопадения (понимаемого либо как вина перед личным Богом, либо как неразумное вхождение личной или мировой души и круговорот материального бытия) спасению, в котором это грехопадение снимается, определяет внутренний строй теизма (иудаизма и особенно христианства, в гораздо меньшей степени ислама), а также восточных вероучений типа зороастризма, манихейства, буддизма и т. п. Все эти религии (к которым принадлежит и гностицизм) иногда называют “религиями спасения” (нем. Erlösungsreligionen) в отличие от язычества, где идея спасения присутствует лишь в зачаточном виде. С первобытных времен человек постоянно обращается к своим духам, демонам, богам и героям с просьбой о помощи в какой-либо конкретной ситуации об избавлении да нужды

    Нечто иное наблюдается в религиозном мире древнего Ближнего Востока, в частности Египта (ноты безусловного доверия к благу, исходящему от божества, в древнеегипетских гимнах). При этом египетская религия с ее обычным интересом к вопросам загробной жизни связывает испрашиваемое у богов спасение с вечностью. Следующий шаг к абсолютизации спасения сравнительно с другими ближневосточными религиями был сделан ветхозаветным иудаизмом. Эмоциональным фоном библейского учения о спасении является абсолютизация бедствий, от которых Яхве должен “спасти” человека или “избранный народ”. Речь идет уже не о частной катастрофе в неизменяемом ритме бытия — вся жизнь человека среди людей и народа среди народов есть непрекращающаяся катастрофа. Адепт библейской веры не просто обращается к Богу, но “взывает”, “вопиет” к нему “из глубины” (Пс 129:1)— из провалов своего бедственного бытия или из бездны своей потрясенной души; преобладающая интонация книги Псалмов и пророческих книг есть интонация вопля. Уже физический космос Ветхого Завета, в отличие от античного космоса, пугающе-непостижим в своей иррегулярной динамике: земля “колеблется”, воды “шумят, вздымаются” (Пс 45; 3—4), горы “как воск тают” (Пс 96: 5) и “прыгали, как овны” (Пс 113:4), исполинские чудища поражают своей несоизмеримостью с человеческой мерой; еще больше растерян человек перед человеческим миром, силами социального отчуждения (Пс 12:2). Но все это служит лишь фоном для оптимистического ветхозаветного учения о спасении: в критический момент обращенный к Яхве “из глубины” вопль оказывается услышан им, и предельно бедственное состояние, казалось бы не оставлявшее никакой надежды на спасение, перекрывается грандиозностью непостижимого и окончательного спасения (Пс 21, кн. Есфири и др.). Характерно, что этот поворот часто рисуется как парадоксальный (финал кн. Иова). Содержание идеи спасения в Ветхом Завете конкретно и вещественно — освобождение от рабства и возвращение из плена, здоровье и многодетность, изобилие и удача; но одновременно с этим выступают и нравственные аспекты спасения: “мир” и “справедливость” (напр., в кн. пророка Исайи начиная с 40-й гл.). Спасение целостно и объемлет все бытие человека; в силу этого оно к талмудической эпохе начинает требовать веры в загробную жизнь и воскресение, в “будущий мир”, где оно завершится. Это телесно-духовное и посюсторонне-потустороннее спасение является свободным дарением Бога, имеющим для него существенный характер. Яхве — это не просто Бог, который иногда может сообщить кому-либо спасение, но сам по своей сущности есть “спасение” для своих людей (ср. Пс 27:1-2).

    Удерживая ветхозаветное понимание спасения, христианство спиритуализирует его, хотя и здесь оно мыслится как духовно-телесное, поскольку включает в себя воскресение и просветление тела. Спасение — это не просто спасение от погибели, от смерти и греха, но и спасение для “обновления жизни”, “жизни во Христе”, для свободы (от закона и от греха); спасение — это “оправдание”, “святость”, “мудрость”, это вера, надежда, любовь и многообразные “духовные дары” (ср. Рим 6:8; Кол 3:12—14; Εφ, 2:4—8). Спасение должно завершиться в эсхатологической перспективе загробного суда и загробной жизни; “жизнь во Христе” требует для своего абсолютного завершения “вечной жизни”. Вопрос о том, как соотносятся здесь милость Бога и усилие человека, вызвал в христианской теологии многовековые споры о предопределении, благодати Α свободе воли.

    В корне отличное понимание спасения развивается в буддизме, манихействе, гностицизме. И здесь оно понимается не ситуативно, а абсолютизирование, при этом из идеи спасения элиминируется все телесное и позитивное; спасение есть освобождение от мира и от жизни в целом, преодоление желаний и привязанностей, “угасание” (см. Мокша, Нирвана). Таков спасение может быть уделом отрешенного духа, но не тела, воспринимаемого как помеха к спасению (см. “Дхаммапада”, ст. 202; рус. пер. М., 1960, с. 93). Для этого типа учений о спасении характерно представление, согласно которому человек путем самоуглубления и отрешения сам “спасает” себя, а не получает свое спасение из рук божественного спасителя (буддизм хинаяны требует от каждого быть для себя “светильником”, тогда как буддизм махаяны окружает верующего пантеоном спасающих его бодхисатв). Христианский гностицизм играет с амбивалентным образом т. н. спасенного спасителя (ср. Sey schlag K. Herkunft und Eigenart der Papiasfragmente.— “Studia patristica”, 1961, Bd 4. S. 268—80); тенденции, клонящиеся к присвоению самому аскету роли спасителя, выступают в христианстве и позднее (напр., ересь т. н. “равных Христу” в палестинском монашестве 5 в.). Кризис христианской традиции в новоевропейской культуре стимулирует рецепции буддийско-гностической идеи спасения — преодоление воли в этике А Шопенгауэра, рецепты “самоспасения” в теософии и антропософии и т. п.

    Наиболее радикальной противоположностью теистической идее спасения в новоевропейскую эпоху выступает социальная и техническая утопия, ставящая на место подаренного Богом трансцендентного сущего посюстороннее будущее, создаваемое самими людьми, которые планируют при этом и собственную сущность. Утопический социализм (напр., в анфантеновском варианте) и тем более буржуазная утопия нередко перенимают внешние Черты религиозного сальвационизма. В особенности это относится к крайне реакционным утопиям фашизма, в центре которых стоит образ “вождя”, окруженный псевдомистическим ореолом носителя эсхатологического спасения (ср. R. Guardini. Der Heilbringer in Mythos, Offenbarung und Politik. Stuttg., 1946).

    Лит.: Тлубоковский H. H. Искупление и искупитель по Евр. II. П., 1917; Lietzmann H. Der Wîltheiland. Bonn, 1909; Otto R. Wstliche Mystik. Vergleich und Unterscheidung zur Wesensdeutung, 2 Aufl. Gotha, 1929; Staerk W. Soter, [Bd] l. Gütersloh, 1933; Idem. Die Erlösererwartung in den östlichen Regionen. Stuttg., 1938; Löwith K. VSfeltgeschichte und Heilsgeschehen, 3 Aufl. Z., 1957.

    С. С. Аверинцев

Новая философская энциклопедия: В 4 тт. М.: Мысль. Под редакцией В. С. Стёпина. 2001.