эзопов язык

эзо́пов язы́к

эзоповский язык, эзоповская речь (от имени древнегреческого баснописца Эзопа), особый вид тайнописи в литературе, иносказание, намеренно маскирующее мысли автора. По сути, иносказанием такого рода является весь жанр басни, в значительной мере сказки, притчи, фантастики, утопии и антиутопии, многие виды философских и публицистических сочинений, в т. ч. сатирические диалоги древнегреческого писателя Лукиана, осуждающие моральный упадок и социальные пороки поздней Римской империи: «Разговоры богов», «Разговоры в царстве мёртвых» и др. Эзопов язык использует Вольтер в философской повести «Кандид, или Оптимизм», опровергающей популярный в кон. 17 – нач. 18 в. тезис философа и математика Г. В. Лейбница: «Всё к лучшему в этом лучшем из миров». В «Персидских письмах» французского писателя и философа 18 в. Ш. де Монтескьё устами «наивных» персов обличается суетность, тщета и предрассудки «цивилизованной» абсолютистской Франции. Написанная по мотивам европейского «животного эпоса» поэма И. В. Гёте «Рейнеке-Лис» высмеивает феодальный произвол. Приём эзопова языка используется в романе-памфлете А. Франса «Остров пингвинов», в антифашистских романах К. Чапека «Война с саламандрами» и А. Камю «Чума», во многих произведениях М. М. Зощенко, М. А. Булгакова, А. П. Платонова, В. С. Высоцкого, В. П. Катаева. В России эзопов язык сформировался прежде всего как реакция на жёсткие цензурные ограничения. По словам М. Е. Салтыкова-Щедрина, «привычке писать иносказательно я обязан цензурному ведомству… Создалась особенная, рабская манера писать, которая может быть названа эзоповской, – манера, обнаруживающая замечательную изворотливость в изобретении оговорок, недомолвок, иносказаний и прочих обманных средств». Возникнув в «междустрочном пространстве» литературы (выражение известного русского книговеда и библиофила Н. А. Рубакина), эзопов язык стал не только средством выражения критики, но и особой сферой искусства слова. Он использует басенное иносказание, аллегорические «сказочные описания», перифразы (описание предмета вместо его названия: так, Сибирь Н. А. Некрасов именовал Вестминстерским аббатством России, в Англии это усыпальница лучших людей), псевдонимы (А. В. Амфитеатров памфлет о династии Романовых назвал «Господа Обмановы»), аллюзии (намёки), ирония, бурлеск и травестия (изображение «высоких» предметов «низким стилем» и наоборот), пародия и гротеск.

Литература и язык. Современная иллюстрированная энциклопедия. — М.: Росмэн. Под редакцией проф. Горкина А.П. 2006.

Эзопов язык

ЭЗОПОВ ЯЗЫК дословно: композиционный прием древнего баснослагателя Эзопа (VI в. до нашей эры), скрывавшего под именами животных характеры и взаимоотношения людей. Поскольку Эзоп (уцелевшие записи его испорчены) неохотно прибегал к так наз. нравоучению («морали»), раскрывающему «секрет» басни, его, пожалуй, и можно считать зачинателем той особой тайнописи, к которой слову пришлось прибегать впоследствии для самозащиты.

Эзоп, по преданию, был рабом, и с тех пор, будто во исполнение древней традиции, к помощи «Эзопова языка» прибегала всегда лишь литература, «лишенная прав», литература-раба.

Язык Эзопа всегда о двух смыслах: одним — своим наружным смыслом он повернут к правящим, другим — прикровенным — к управляемым; «буквой» к цензору, «духом» — к читателю. Эзопову шифру, пробующему всегда разминуться с цензорским карандашем, пронос идейной контрабанды удается лишь при близорукости цензора и особой изощренности читательского глаза.

В России цензурные прессы Николая I, отчасти и Николая II, давили лишь на «букву»; цензора, придираясь к внешней фразеологии, часто проглядывали «идеологию» и далеко не всегда оказывались хорошими отгадчиками Эзоповых загадок. Вследствие этого лексикой Эзопова языка в России, особенно в 80 г.г. XIX в. и в 1905—7 г.г. рос что ни день: из произведений этого рода, особенно среди русской публицистики, можно бы составить небольшую библиотеку для понимающих «по-эзоповски». Любопытно, что если древнему баснослагателю приходилось рядить в звериные шкуры людей, то российскому Эзопу, обращая прием, приходилось под человеческим обличьем литературных персонажей прятать звериную суть тогдашней действительности.

Перечитываемая сейчас русская литература этого склада кажется слишком плохо маскированной. Но это ошибка подготовленного восприятия: если публицист В. Амфитеатров, озаглавливая один из своих памфлетов «Семья Обмановых» (газета «Россия» 900 г.г.) был мало прикровенен, то Салтыков-Щедрин в «Истории города Глухова», смутно, при первочтении, напоминающей какую-то другую «историю», умело то спутывает, то разделяет два смысла повести: явный и тайный.

С. Кржижановский. Литературная энциклопедия: Словарь литературных терминов: В 2-х т. / Под редакцией Н. Бродского, А. Лаврецкого, Э. Лунина, В. Львова-Рогачевского, М. Розанова, В. Чешихина-Ветринского. — М.; Л.: Изд-во Л. Д. Френкель, 1925