Батюшков К. Н.

Батюшков К. Н.

       

БАТЮШКОВ Константин Николаевич (1787–1855) — поэт, непосредственный предшественник Пушкина. Воспитывался в петербургских французских пансионах. Был связан тесными дружескими отношениями с Н. И. Гнедичем, позднее с кн. Вяземским, Жуковским и «арзамасцами» (см. Арзамас). Служил на военной и гражданской службе. Участвовал в трех походах. В 1818 был прикомандирован к дипломатической миссии в Италии, где вскоре заболел неизлечимой душевной болезнью. Несмотря на ряд неудачных попыток к самоубийству, прожил еще около тридцати пяти лет, но для литературы безвозвратно погиб с 1821.
       Будучи литературным учителем Пушкина (см.) Б. является его предшественником и в социальном отношении. В его поэзии впервые зазвучал в русской литературе, с тех пор до конца века не замолкавший в ней, голос деклассирующегося представителя старинного, но обнищавшего дворянского рода. «Не чиновен, не знатен, не богат», с горечью записывает о себе Б. в дневнике. Непрерывное безденежье («ни гроша нет», «могу умереть с голоду»), заклады и перезаклады, наконец продажа унаследованного имения, служебные незадачи, связанные с органическим неумением и нежеланием служить и, в особенности, прислуживаться («к службе вовсе не гожусь») — накладывают решительный отпечаток на характер и литературную деятельность Б. Из его писем возникает образ «старика в 22 года», «печального странствователя», во всем разочарованного («умираю от какой-то ни к чему непривязанности»), угнетаемого скукой, всюду, где бы он ни был — в «свете», в деревне, в военных походах, в путешествиях — образ, к-рый несколько позднее находит свое художественное воплощение в «Евгении Онегине» Пушкина. Наследственная предрасположенность к душевному заболеванию (и по материнской и по отцовской линии), мысль о неизбежности к-рого издавна тяготила Б., особенно омрачает его психику.
       Творчество Б., признанного эпикурейца, представителя «легкой поэзии», эротической лирики, славящей бездумное и беспечное наслаждение жизнью, ее удовольствиями, на первый взгляд поражает резким несоответствием и личной и социальной судьбе его творца. Но это несоответствие только кажущееся.
       Основной задачей, к-рую Б. стремился разрешить своим художественным творчеством, было «образование» нового литературного яз.: «пламенное желание усовершенствования языка нашего» сам Б. склонен был считать своей единственной заслугой. Борьба за создание нового литературного яз., к-рая была начата еще Карамзиным (см.) и в которой Б. принимает самое оживленное участие (острые сатиры на «славянороссов»), явилась выражением обозначившегося к нач. XIX в. социального расслоения дворянства. Новый слой, обозначившийся в дворянстве — деклассирующаяся дворянская интеллигенция, — по слову Пушкина, «обломки униженных родов», «с имениями, уничтоженными бесконечными раздроблениями, с просвещением, с ненавистью противу аристократии», несли в себе потребность иной языковой культуры. Опрощению, демократизации быта неизбежно соответствовала тенденция к опрощению, демократизации яз. В литературной деятельности Б. это выступает с особенной наглядностью. Подобно тому как он противопоставляет свой «шалаш простой», «убогую», «смиренную хижину» — «свету» с его «дворцами», «мраморными крыльцами», «огромными палатами с высокими столбами» (один из самых навязчивых мотивов его лирики, целиком подтверждаемый эпистолярными признаниями), так отвлеченно приподнятому, условно-книжному, пронизанному церковно-славянской стихией, «мандаринному, рабскому, татарско-славянскому яз.» придворной поэзии XVIII в. противопоставляется им требование «писать так, как говоришь», стремление к «ясности», «строгой точности», «простоте» речи, к сближению литературного яз. с живым, «простонародным» говором. Правда, в этом последнем направлении Б. делает лишь первые робкие шаги. До конца усвоить русской литературе «слог простонародный» — живую разговорную речь — осмелился только гений Пушкина. Б. еще не верит в способность «варварского», «жестокого» русского яз. к самостоятельному развитию («и язык-то по себе плоховат, грубенек, пахнет татарщиной. Что за Ы, что за Ш? что за Щ, ШИЙ, ЩИЙ, ПРИ, ТРЫ? О, варвары!»), стремится сообщить ему лад и гармонию излюбленной им итальянской речи, к-рую он уподобляет «арфе виртуоза», сравнивая русский яз. с «волынкой или балалайкой». Однако практика Б. опережает его теорию. В своих «Опытах в стихах и прозе», вышедших в двух томах в 1817 и заключающих почти все им написанное, Б. дает высокие образцы русской стихотворной и прозаической речи — оселок, на к-ром оттачивает свой стих и свою прозу Пушкин. Наряду с изменением яз. мы сталкиваемся в поэзии Б. с одновременным изменением поэтического жанра. Взамен «высокой», «торжественной», победно-звучащей оды — основного жанра поэтов XVIII в. — на первом месте в творчестве Б. выступает элегия — задушевное, подернутое грустью лирическое излияние чувств и мыслей поэта. Б., почтенный современниками прозвищем «русского Тибулла», один из первых вводит в нашу литературу и надолго утверждает в ней этот жанр. Изменению жанра всегда соответствует смена признанных литературных авторитетов. Сближаясь с Карамзиным и «сентименталистами» в общих стремлениях к «преобразованию» литературного яз., в культивировании жанров так наз. «интимной лирики», Б., выросший и воспитанный в традициях французского XVIII в., в то же время в основном остается верен поэтике классицизма. Но вместо прежних «Пиндаров и Горациев» поэтическими учителями Б. становятся римские элегики, итальянские поэты Возрождения, в особенности Торквато Тассо (см.) с его трагической биографией, в к-рой Б. усматривал полное сходство со своей личной судьбой, и «певец любви» Петрарка (см.), наконец глава французской «легкой поэзии» («poésie fugitive») — Парни (см.). Из творчества последнего вливается в стихи Б. ярко-окрашенная эротическая струя. Однако значение эротических мотивов в поэзии Б. несколько преувеличено. Беспримесной эротики мы у него почти не встречаем. Большинство эротических стихов Б. проникнуто мыслью о «тщете» славы, «крылатости» счастья, «губительности» времени, «беспрестанном увядании чувств», замыкается красноречивым образом то пугающей, то радующей смерти, но смерти, о к-рой поэт повидимому не забывает почти ни на минуту. Мотив наслаждения вином и любовью выдвигается в качестве своего рода защитного средства против неизбежной быстротечности всего сущего. С годами элегические подземные воды в поэзии Б. все более и более выбиваются наружу, завершая ее безысходно-мрачным «Изречением Мельхиседека» (последнее стихотворение Б., написанное почти накануне безумия) — этой поистине могильной плитой над всеми человеческими надеждами и усилиями. Мало того, в «Речи о влиянии легкой поэзии на язык» (1816) Б. дает своему влечению к эротической лирике чисто-формальную мотивировку. Произведения «легкой поэзии», по его мысли, в наибольшей степени, чем какой-либо другой род поэтического творчества, требуют от поэта внимания к своей формальной стороне, предельного формального чекана, «возможного совершенства, чистоты выражения, стройности в слоге», следовательно являются и наилучшим орудием для «образования» яз., чему, как сказано, Б. служил с таким рвением и с такой осознанностью. И, действительно, именно в эротических стихах Б. удается достигнуть своего наивысшего формального мастерства: «пластики», «скульптурности», столь восхищавшей Белинского («стих его часто не только слышим уху, но видим глазу: хочется ощупать извивы и складки его мраморной драпировки»), и в особенности неслыханного у нас дотоле благозвучия, «итальянской гармонии» стиха, к-рые заставляли Пушкина сравнивать роль Б. с ролью Петрарки и к-рые на самом деле составляют основной его вклад в историю русской поэзии.
       На свои «опыты» в области прозы (критические статьи о поэзии, живописи, отрывки описательного и философского характера) сам Б. склонен был смотреть с чисто служебной точки зрения как на подготовительные упражнения к писанию стихов: «Я хотел учиться писать и в прозе заготовлял воспоминания или материалы для поэзии», «чтобы писать хорошо в стихах, надо много писать прозою». Тем не менее проза Б. имеет, как было указано, и самостоятельную ценность. Особенно следует отметить письма Б., к-рые сам он рассматривал в качестве совсем особого рода словесного творчества («писать ничего не стану, кроме писем к друзьям: это мой настоящий род. Насилу догадался»). Влияние «писем к друзьям» Б. на эпистолярную прозу Пушкина едва ли подлежит сомнению.

Библиография:

I. Лучшим изданием сочин. Б. является трехтомное со вступительной статьей Майкова Л. и примечаниями Майкова Л. и Саитова В., СПБ., 1885—1887.
       

II. Статья Майкова Л., вышедшая отдельной книгой, «Б., его жизнь и сочинения», СПБ., 1896 — представляет собой наиболее полное исследование его жизни и творчества. О влиянии Б. на Пушкина: Майков Л., Пушкин о Б., «Пушкин», сб. статей, 1899; Морозов П., Пушкин и Б., сочин. Пушкина Под редакцией С. А. Венгерова, т. I, СПБ., 1907; Элиаш Н., К вопросу о влиянии Б. на Пушкина, см.«Пушкин и его современники», вып. XIX—XX, СПБ., 1914; Владиславлев И. В., Русские писатели, изд., 4-е М. — Л., 1924; Гершензон М. О., «Пушкин и Б.» — статьи о Пушкине, М., 1926.

Литературная энциклопедия. — В 11 т.; М.: издательство Коммунистической академии, Советская энциклопедия, Художественная литература. Под редакцией В. М. Фриче, А. В. Луначарского. 1929—1939.