«ЗОЙКИНА КВАРТИРА»

        Пьеса. Премьера состоялась в Театре им. Евг. Вахтангова 28 октября 1926 г. 3. к. была снята по решению Главреперткома, утвержденному коллегией Наркомпроса 17 марта 1929 г., после 198-го представления. Во Франции премьера 3. к. состоялась 9 февраля 1937 г. в парижском театре «Старая голубятня». При жизни Булгакова был опубликован только немецкий перевод 3. к. — берлинским издательством И. П. Ладыжникова в 1929 г. Впервые на русском языке: Новый журнал, Нью-Йорк, 1969-1970, №№ 97, 98. Впервые в СССР: Современная драматургия, 1982, №2. В сентябре 1925 г. Булгаков получил аванс Студии Е. Б. Вахтангова за будущую 3. к. 1 января 1926 г. было заключено с вахтанговцами соглашение на 3. к. По воспоминаниям второй жены драматурга Л. Е. Белозерской, инициатива исходила от театра, предложившего Булгакову написать комедию. Она утверждала, что сюжет 3. к. был почерпнут из заметки в ленинградской вечерней «Красной газете», где рассказывалось о раскрытии милицией карточного притона некоей Зои Буяльской, действовавшего под вывеской пошивочной мастерской. Текст этой заметки до сих пор не найден. Не исключено, что на самом деле внимание Булгакова привлек освещавшийся в октябре 1924 г. «Красной газетой» процесс Адели Адольфовны Тростянской, организовавшей притон и дом свиданий под видом пошивочной мастерской и массажно-маникюрного кабинета. Возможно также, что прототипом булгаковской Зои Денисовны Пельц послужила Зоя Петровна Шатова, содержательница притона, арестованная в Москве весной 1921 г. При ее аресте были задержаны пришедшие в притон за вином известные поэты Анатолий Мариенгоф (1897-1962) и Сергей Есенин (1895-1925). В мемуарном «Романе без вранья» (1926) Мариенгоф описал эту сцену: «На Никитском бульваре в красном каменном доме на седьмом этаже у Зои Петровны Шатовой найдешь не только что николаевскую белую головку, «Перцовку» и «Зубровку» Петра Смирнова, но и старое бургундское и черный английский ром. Легко взбегаем на нескончаемую лестницу. Звоним условленные три звонка. Открывается дверь. Смотрю: Есенин пятится... В коридоре сидят с винтовками красноармейцы. Агенты проводят обыск». Интересно, что сразу же после снятия 3. к. эпизод с 3. П. Шатовой был поставлен в прямую связь с булгаковской пьесой. В №10 журнала «Огонек», появившемся в конце марта 1929 г., была опубликована статья следователя Самсонова ««Роман без вранья» — «Зойкина квартира»«. Там утверждалось: «Зойкина квартира существовала в действительности. У Никитских ворот, в большом красного кирпича доме на седьмом этаже посещали квартиру небезызвестной по тому времени содержательницы популярного среди преступного мира, литературной богемы, спекулянтов, растратчиков, контрреволюционеров специального салона для интимных встреч Зои Шатовой. Квартиру Зои Петровны Шатовой мог посетить не всякий. Она не для всех была открыта и доступна. Свои попадали в Зойкину квартиру конспиративно, по рекомендации, паролям, условным знакам. Для пьяных оргий, недвусмысленных и преступных встреч Зойкина квартира у Никитских ворот была удобна: на самом верхнем этаже большого дома, на отдельной лестничной площадке, тремя стенами выходила во двор, так что шум был не слышен соседям. Враждебные советской власти элементы собирались сюда как в свою штаб-квартиру, в свое информационное бюро». Очевидно, задним числом 3. П. Шаговой стремились пришить «политическое» дело и даже переносили на ее притон, где кажется, ограничивались только нелегальной торговлей спиртным, атрибуты булгаковской 3. к. — тайного дома свиданий.

        11 января 1926 г. Булгаков читал текст пьесы вахтанговцам. По настоянию театра, в целом восторженно принявшем 3. к., драматург внес ряд изменений и дополнений. 3. к. из 4-актной превратилась в 3-актную пьесу. Некоторые купюры носили цензурный характер, в частности, сняли частушку, исполняемую Мертвым телом: «Пароход идет прямо к пристани, будем рыб кормить коммунистами». Уже после премьеры 3. к. по настоянию Главреперткома было сделано дополнение в финал, усиливающее торжество закона и рабоче-крестьянской милиции. Если первоначально Аметистов и Херувим благополучно скрывались из квартиры, что вызывало реплику Зои: «А убийцы бежали!», то теперь агент угрозыска сообщал по телефону: «Да, да, взяли в подъезде Аметистова и Херувима с горничной». Несмотря на почти постоянные аншлаги, 9 ноября 1927 г. 3. к. была снята с репертуара, в апреле 1928 г. возвращена на сцену, а 17 марта 1929 г. окончательно запрещена. В конце 20-х годов 3. к. ставилась также Киевским русским драматическим театром, Драмтеатром им. А. В. Луначарского в Ростове-на-Дону, Тифлисским рабочим театром, Крымским государственным драматическим театром, Театром русской драмы в Риге и рядом других театров. Сам Булгаков за три недели до премьеры в № 40 журнала «Новый зритель» следующим образом определил жанр 3. к.: «Это трагическая буффонада, в которой в форме масок показан ряд дельцов нэпманского пошиба в наши дни в Москве». В 1935 г. в связи с переводом 3. к. на французский, сделанным актрисой Марией Рейнгардт, Булгаков создал новую сокращенную редакцию пьесы, освобожденную от многих реалий 20-х годов, а также от упоминаний различных политических деятелей: В. И. Ленина, И. В. Сталина и др., — внесенных во французский текст переводчицей. Драматург добился, чтобы в переводе были сделаны изменения в соответствии с новой, второй редакцией 3. к. С этой редакции в мае 1935 г. советский литератор Эммануил Львович Жуховицкий и секретарь посольства США в Москве Чарльз Боолен (в 50-е годы он стал американским послом в СССР) перевели пьесу на английский.

        Сохранились воспоминания Л. Е. Белозерской о постановке 3. к. в Театре им. Евг. Вахтангова: «Надо отдать справедливость актерам — играли они с большим подъемом. Конечно, на фоне положительных персонажей, которыми была перенасыщена советская сцена тех лет, играть отрицательных было очень увлекательно (у порока, как известно больше сценических красок!). Отрицательными здесь были все: Зойка, деловая, разбитная хозяйка квартиры... (Ц. Л. Мансурова), кузен ее Аметистов, обаятельный авантюрист и веселый человек (имевший литературным прототипом, как и Остап Бендер романов Ильи Арнольдовича Ильфа (Файнзильберга) (1897-1937) и Евгения Петровича Петрова (Катаева) (1903-1942) «Двенадцать стульев»(1928) и «Золотой теленок» (1931), диккенсовского Джингля из «Посмертных записок Пиквикского клуба (1837)». — Б. С.), случайно прибившийся к легкому Зойкиному хлебу (Рубен Симонов). Он будто с трамплина взлетал и садился верхом на пианино, выдумывал целый каскад трюков, смешивших публику; дворянин Обольянинов, Зойкин возлюбленный, белая ворона среди нэпманской накипи, но безнадежно увязший в этой порочной среде (А. Козловский), председатель домкома Аллилуйя, «око недреманное», пьяница и взяточник (Б. Захава).

        Хороши были китайцы (Толчанов и Горюнов), убившие и ограбившие богатого нэпмана Гуся (здесь характерная ошибка мемуаристки: Гусь в комедии — совсем не нэпман, а ответственный советский работник, коммунист, при этом склонный обильно запускать руку в государственный карман. — Б. С.). Не отставала от них в выразительности и горничная (В. Попова), простонародный говорок которой как нельзя лучше подходил к этому образу. Конечно, всех их в финале разоблачают представители МУРа.

        Вот уж подлинно можно сказать, что в этой пьесе «голубых» ролей не было! Она пользовалась большим успехом и шла два с лишним года. Положив руку на сердце, не могу понять, в чем ее криминал, почему ее запретили».

        В снятии со сцены 3. к., по всей видимости, главную роль сыграла одиозность имени Булгакова и развернувшаяся в 1929 г. общая кампания по запрету его пьес. Нэп уже отошел в прошлое, и разоблачение его «гримас» власть больше не интересовало. Кроме того, в образе некоторых «бывших», в частности, возлюбленной Гуся Аллы, посещающей Зойкину квартиру, чтобы заработать денег и уехать в Париж к своему возлюбленному, просматривались не только комические и сатирические, но и трагические черты.

        Подобно Аметистову, другие персонажи 3. к. имели литературных прототипов. Так, Мертвое тело, спившийся ветеран белого движения, заставлял проницательных и образованных зрителей вспомнить «Сказку о мертвом теле, неизвестно кому принадлежащем» (1833) Владимира Федоровича Одоевского (1803 или 1804 — 1869), где выпившему штоф водки приказному Севастьянычу, находящемуся при мертвом теле, вдруг является вышедший из тела владелец и требует тело обратно, но чиновник выдачу тела откладывает под предлогом, что надо собрать справки: «когда лекарь дотронулся до тела своим бистурием, владелец вскочил в тело, тело поднялось, побежало и... за ним Севастьяныч долго гнался по деревне, крича изо всех сил: «лови, лови покойника!»« Также бросается в глаза сходство со «Страшной местью» (1832) любимого Булгаковым Николая Гоголя (1809-1852), где старик-колдун, казак Петр, предавший брата Ивана, принимает страшную муку от своей жертвы, превратившейся в каменного всадника на Карпатских горах: «Ухватил всадник страшною рукою колдуна и поднял его на воздух. Вмиг умер колдун и открыл после смерти очи; но уже был мертвец, и глядел, как мертвец. Так страшно не глядит ни живой, ни воскресший. Ворочал он по сторонам мертвыми глазами и увидел поднявшихся мертвецов от Киева и от земли Галичской и от Карпата, как две капли воды схожих лицом на него... И все мертвецы вскочили в пропасть, подхватили мертвеца и вонзили в него свои зубы». Такова страшная посмертная судьба колдуна, чьей душе не дано за его преступления покаяния. Мертвое тело в 3. к. имеет явное сходство с Мертвым телом в сказке Одоевского, но зловещее: «Вот придут наши, я вас всех перевешаю», роднит его с инфернальным героем Гоголя. Булгаковскому персонажу уготовано то же наказание, что и гоголевскому колдуну — жить и мучаться после моральной гибели за те преступления, что свершили белые (разочарование в белом движении Булгаков выразил в «Днях Турбиных» и особенно в «Беге»). Инфернальные черты угадываются и в главной героине 3. к. Неслучайно Алла обращается к ней со ставшей знаменитой репликой: «Зойка! Вы — черт!»

        По воспоминаниям писателя Владимира Артуровича Лёвшина (Манасевича) (1904-1984), булгаковского соседа по Нехорошей квартире, одним из прототипов Зойки послужила жена художника Георгия Богдановича Якулова (1884-1928). Студия Якуловых располагалась в квартире 38 дома № 10 по Б. Садовой, где в 1922-1924 гг. жил Булгаков. По свидетельству В. А. Лёвшина, «жена Якулова, Наталия Юльевна Шиф, — женщина странной, броской внешности. Есть в ней что-то от героинь тулуз-лотрековских портретов. У нее великолепные золотистые волосы, редкой красоты фигура и горбоносое, асимметричное, в общем, далеко не миловидное лицо. Некрасивая красавица.

        О ней говорили по-разному. Иные восхищались ее элегантностью и широтой. Других шокировала свобода нравов в ее доме. Студия Якулова пользовалась скандальной известностью. Здесь, если верить слухам, появлялись не только люди богемы, но и личности сомнительные, каких немало расплодилось в эпоху нэпа...

        В то время считали, что прототип Зойки Пельц — жена Якулова... Некий намек на это я вижу и у самого Булгакова. В «Театральном романе» среди странных драматургических видений, посещающих Максудова, есть то, что он «мысленно называл «третьим действием». Именно — синий дым, женщина с асимметричным лицом, какой-то фрачник, отравленный дымом...» После блестящего спектакля Театра имени Вахтангова, декорации которого были откровенно списаны с дома на Садовой, за студией Якулова утвердилось прозвище «Зойкиной квартиры»«.

        Лёвшин отмечает также, что, по воспоминаниям артиста Вахтанговского театра Л. Д. Снежницкого, на сцене возвышался «пятиэтажный московский дом, стены которого образуют колодец» и что в этом доме легко узнать дом на Б. Садовой, запечатленный в «Мастере и Маргарите» (там помещается Нехорошая квартира) и рассказе «№ 13. Дом Эльпит-Рабкоммуна». Интересно, что некоторой асимметрией лица обладала первая исполнительница роли Зойки Цецилия Львовна Мансурова (1897-1976), причем ее несимпатичность была усилена гримом, в результате чего у героини появился нос уточкой.

        На Н. Ю. Шиф как прототип Зойки указывает и первая супруга Булгакова Т. Н. Лаппа, рисующая колоритный портрет жены художника: «Она некрасивая была, но сложена великолепно. Рыжая и вся в веснушках. Когда она шла или там на машине подъезжала, за ней всегда толпа мужчин. Она ходила голая... надевала платье прямо на голое тело или пальто, и шляпа громадная. И всегда от нее струя очень хороших духов. Просыпается: «Жорж, идите за водкой!» Выпивала стакан, и начинался день. Ну, у них всегда какие-то оргии, люди подозрительные, и вот, за ними наблюдали. На другой стороне улицы поставили это... увеличительное... аппарат и смотрели. А потом она куда-то пропала, а Якулова арестовали» (уж не послужил ли муж Н. Ю. Шиф прототипом Зойкиного любовника Обольянинова?). Отметим также, что экстравагантный костюм жены Якулова мог подсказать Булгакову то одеяние, которое оказалось на Маргарите после Великого бала у сатаны: черный плащ, одетый на голое тело. Сходным образом с соседями Якулова реагирует на это одеяние соседка Михаила Александровича Берлиоза и Степана Богдановича Лиходеева Аннушка Чума: «...Какая-то дамочка в черной рясе, как показалось Аннушке в полутьме. Дамочка не то босая, не то в каких-то прозрачных, видно, заграничных, в клочья изодранных туфлях. Тьфу ты! что в туфлях! Да ведь дамочка-то голая! Ну да, ряса накинута прямо на голое тело! «Ай да квартирка!» В душе у Аннушки все пело от предвкушения того, что она будет рассказывать завтра соседям».