Суворов, Александр Васильевич

(князь Италийский, граф Рымникский) — генералиссимус Российских войск, фельдмаршал австрийской армии, великий маршал войск пьемонтских, граф Священной Римской империи, наследственный принц Сардинского королевского дома, гранд короны и кузен короля Сардинского, кавалер всех русских и многих иностранных орденов, — родился 13 ноября 1730 г. в г. Москве, в приходе церкви св. Феодора Студита, у Никитских ворот.

Отец его, Василий Иванович, бывший в то время в чине подпоручика, — без связей, без громкого имени, — не рассчитывал на блестящее будущее ни для себя, ни для сына; всецело поглощенный службой и хозяйственными делами, он не мог уделять много времени сыну, тратиться же на учителей и воспитателей, по скупости своей, не хотел, хотя имел к тому возможность по своим материальным средствам (около 300 душ крестьян). Мать С., Авдотья Федосеевна (урожденная Манукова) не имела, по-видимому, никакого влияния на его воспитание.

Нервный, впечатлительный ребенок был таким образом в значительной мере предоставлен самому себе. О систематических занятиях при этих условиях, конечно, не могло быть и речи. Даже русскую грамоту С. усвоил лишь настолько, насколько это было необходимо для свободного чтения, ставшего с самого раннего возраста его любимым занятием. Читал он жадно, без разбора, без системы и руководства, все чаще удаляясь от сверстников, предпочитая их шумным играм — чтение, тесному мирку детской действительности — широкий мир грез, который открывали ему страницы его любимых книг. Образы великих людей, их бурная, полная величия и трудов жизнь, слава подвигов неотразимо действовали на богатое воображение мальчика. Редкий человек в раннем детстве не мечтал о славе; но у С., благодаря особенностям его щедро одаренной натуры и, прежде всего, уже сказывавшимся зачаткам несокрушимой впоследствии силы воли, мечты эти приобретают особо настойчивый характер. Вряд ли представлялось С. ясным в те дни, какой путь поведет его к славе. Кроме анекдотических рассказов, ничто не говорит нам, что военное поприще уже тогда приковывало все его мысли. Не говорят об этом и годы его молодости.

Отчужденность мальчика бросалась в глаза: сверстники смеялись над ним, отец сердился на "странности", грозил, но кончил тем, что махнул на него рукой.

Василий Иванович предназначал сына в гражданскую службу, но на одиннадцатом году жизни мальчика изменил свое решение и записал его в Семеновский полк. Виновником этой перемены принято считать генерала Ганнибала, знаменитого "Арапа Петра Великого", посетившего в этом году Суворова-отца и будто бы провидевшего в хилом и тщедушном на вид мальчике будущего великого полководца.

С. приходилось начинать службу в условиях неблагоприятных. Отец его не воспользовался своевременно правом, предоставленным дворянам записать сына сейчас же после рождения в гвардейский полк солдатом, что давало возможность к юношескому возрасту уже "дослужиться" до офицера и в этом звании вступить на действительную службу. Поздняя запись лишала С. этого преимущества: ему предстояло добыть офицерский патент солдатской службой.

22 октября 1742 г. С., в числе других недорослей из дворян, был "записан в л.-гв. Семеновский полк в солдаты сверх комплекта без жалования" и по силе указа Анны Иоанновны от 16 декабря 1736 г. уволен к отцу на два года для обучения "указным наукам". По ходатайству отца срок этот был продлен по 1 января 1747 г., а затем и до 1 января 1748 г. За это время (25 апреля 1747 г.) С. был произведен в капралы, по-прежнему сверх комплекта, без жалованья.

Программа "указных наук" была довольно обширна: "арифметика, геометрия, тригонометрия, планы геометрии, фортификация, часть инженерии и артиллерии, из иностранных языков, также военной экзерцеции и пр.". Но выполнения ее отнюдь не требовалось: подготовка обычно ограничивалась приобретением некоторых сведений по одному — двум указанным в программе предметам. С. имел возможность выделиться из общего правила. Отец мог дать ему некоторые познания по артиллерии, и особенно по фортификации, в которой был сведущ, дать кое-какое понятие о математических науках и "экзерцициях"... С иностранными языками С. ознакомился еще раньше. В общем же годы после записи в солдаты по характеру занятий и времяпрепровождению молодого С. вряд ли существенно отличались от предшествовавших.

1 января 1748 г. С. прибыл в полк и был прикомандирован к 3-й роте.

Положение тогдашних гвардейцев-солдат из дворян и в полку, и в обществе мало чем отличалось от офицерского. "Солдатская лямка" оказалась для С. не тяжелой, тем более, что в год его поступления в полк Семеновцы были заняты обстраиванием Семеновской слободы: учений было мало, а от работ С., как дворянин, был избавлен.

В полку С. видимо был на хорошем счету: он довольно быстро обогнал своих сверстников по поступлению. 22 декабря 1749 г. он был произведен в подпрапорщики, 8 июня 1751 г. в сержанты. Вместе с тем ни одна командировка, более или менее почетная, не миновала его, вызывая частые переводы из одной роты в другую. Так, 7 мая 1748 г. С. командирован в состав сводной команды Преображенского и Семеновского полков в Кронштадт для "провожания" корабля "Захарий и Елисавет", состоявшегося в Высочайшем присутствии при весьма торжественной обстановке; 16 февраля 1749 г. откомандирован в состав "Московской команды" полка, отправленной в первопрестольную по случаю "шествия" туда Императрицы Елизаветы; в Петербург 9 апреля того же года он был назначен бессменным ординарцем майора и кавалера Никиты Федоровича Соковнина, одного из "господ полковых штапов", пользовавшегося большим влиянием в полку; 5 марта 1752 г. был командирован с депешами в Берлин и Вену; вернувшись, в последних числах октября, он отбыл почти тотчас же с 1-м батальоном в Москву по случаю нового "шествия" туда Императрицы и оставался там до самого производства в офицеры. Мало привлекательного могла представить С. служба этих лет, сводившаяся к караулам и редким строевым учениям, лишенным к тому же всякого боевого характера: "метания ружьем", хитрые построения, церемониальный марш. Не удивительно поэтому, что особого рвения к службе он не проявлял. Резко выделяясь среди сотоварищей своим замкнутым, скромным образом жизни, своими усидчивыми занятиями, он пользовался, однако, всеми привилегиями солдата-дворянина: жил не в казармах, а на квартире дяди, капитана Преображенского полка; имел при себе дворовых; при передвижениях полка, как, напр., при командировке в Москву, совершал их не с полком, походным порядком, а отдельно, на перекладных. В Москве, во время первой командировки, он устроился чуть не на постоянное дежурство в "Генеральной Сухопутной гофшпитали", не сменяясь, вопреки правилам, по две и больше недель, а в последнее дежурство — даже 8 недель. Дежурства эти, при тяжелой караульной службе, которую нес полк в Москве, являлись отдыхом. Во вторую же московскую командировку С. значится в приказе по полку в числе провинившихся: сказался больным, чтобы избежать наряда. Характерно также, что С. воспользовался своим правом (как дворянин) обойти хозяйственные должности каптенармуса и фурьера; очевидно, в С.-солдате не было еще того стремления к близости к солдату, проникновению в его быт, которым отмечен С.-фельдмаршал, иначе он не отказался бы от должностей, дающих такую широкую возможность много видеть, много узнать в области солдатского обихода.

Производство в офицеры было несколько задержано общим застоем в производстве: иные солдаты из дворян по 11 лет дожидались офицерского патента. С. был выпущен 25 апреля 1754 г. — в полевые полки поручиком. 3 мая его производство отдано было в приказе по московской команде, а 10 мая того же года определением военной коллегии С. был назначен в Ингерманландский пехотный полк.

В полку он пробыл два года, но служил мало. Большую часть времени он проводил у отца, принимая живейшее участие в его хозяйственных делах. По-прежнему уделяя много времени на чтение, С. не только внимательно следил за литературой, но и сам пытался писать. В собраниях Общества Любителей Русской Словесности (при Шляхетном корпусе), которые он усердно посещал при своих наездах в Петербург, он дважды выступал даже в качестве чтеца своих произведений, составленных в излюбленной в то время форме — разговоров в царстве мертвых. Диалоги эти: Кортеца с Монтезумой и Александра с Геростратом, были в 1756 г. напечатаны в журнале "Ежемесячные Сочинения", издававшемся академией наук, под инициалами А. С., давшими повод впоследствии приписывать их Сумарокову; они крайне бедны мыслями, банальны и совершенно не литературны, что вполне понятно, так как С. не только писал, но и говорил очень неправильно. Во втором из этих "разговоров" С. старается разъяснить различие между стремлением к славе и жаждой известности. Выбор темы и трактовка ее представляют несомненный интерес именно как попытка оформить, оправдать, придать высший смысл тому стремлению, которое чувствовал в себе С. с самых юных лет.

17 января 1756 г. С. был назначен обер-провиантмейстером в Новгород; 28 октября того же года — генерал-аудитор-лейтенантом с состоянием при военной коллегии; 4 декабря переименован в премьер-майоры. Переход со строевой службы на хозяйственную нетрудно объяснить влиянием отца, имевшего к тому же крупные связи в интендантстве, где и сам он в то время занимал уже видный пост.

В начале Семилетней войны, в 1757 г. С. был командирован в распоряжение майора Гротенгейльма, заведовавшего этапным пунктом Курляндии (Либава), и ведал сплавом провианта к Мемелю, а по занятии Мемеля назначен туда обер-провиантмейстером. При движении Фермора на соединение с главной армией, С. поручено было организовать доставку ему провианта "сплавом", но, "по неспособности реки", наладить это дело не удалось. В 1758 г. С. был при формировании третьих батальонов в Лифляндии и Курляндии. Произведенный (в мае того же года) в подполковники, с переводом в Казанский пехотный полк, он привел в Пруссию 17 вновь сформированных батальонов и временно остался при армии, без определенного назначения. В корпусе князя M. H. Волконского был при занятии Кроссена в Силезии; в августе 1759 г. был очевидцем Куннерсдорфского боя. 31 декабря 1759 г. Высочайшим приказом, по представлению генерала кригс-комиссара кн. Шаховского, С. был назначен "к правлению обер-кригскомиссарской должности".

Но боевое призвание С., которое не могла пробудить караульная служба в столицах, парады и экзерциции, сказалось сразу, когда он попал в боевую обстановку. Обязанности интенданта уже не могли удовлетворить его. Уступая настойчивым просьбам сына, отец С. в феврале 1760 г. подал челобитную в Конференцию при Дворе Ее Величества о переводе сына в полевые войска, так как он "по молодым летам желание и ревность имеет еще далее в воинских операциях практиковаться". Василий Иванович был уже в то время лицом видным — главным полевым интендантом: просьба его не только была уважена, но С. оставлен был в действующей армия на генеральской должности — "генерального и дивизионного дежурного" при Ферморе.

В 1761 г., по просьбе генерала Берга, командира легкого кавалерийского корпуса, С. был назначен в его отряд, для исполнения обязанностей начальника штаба, и, под личным руководством Берга, в беспрестанных налетах и стычках, прошел первую свою боевую школу. Целый ряд дел отмечен ближайшим участием С., имя которого вскоре стало известно в армии как лихого партизана, "быстрого при рекогносцировке, отважного в бою, хладнокровного в опасности" (отзыв Берга). "Был под Бригом, — пишет С. в своей автобиографии, — при сражении Бреславском с генералом Кноблохом, и разных шармицелях, на сражении близ Стригау, при Гросс и Клейн-Вандрисе, где предводил крылом, и две тысячи российского войска четыре шлезских мили противоборствовали армии под королем Прусским целый день, а к ночи сбили их форпосты и одержали место своими; на другой день сими войсками чинено было сильное нападение на левое прусское крыло против монастыря Вальштат... Приближаясь к Швейдницу и окопу тамо Прусского короля, атаковал в деревне N прусскую заставу с малым числом казаков, и за нею на высоте сильный прусский пикет, которым местом, по троекратном нападении, овладел и держал оное несколько часов, доколе от генерала Берха прислано было два полка казачьих, которые стоящих близ подошвы высоты прусских два полка гусарских, с подкреплением двух полков драгунских, сбили с места в лагерь; отсюда весь прусской лагерь был вскрыт, и тут утверждена легкого корпуса главная квартира, соединением форпостов вправо к российской, влево к австрийской армиям; происходили потом здесь непрестанные шармицели, и среди разных примечательных, единожды под королевскими шатрами разбиты были драгунские полки, при моем нахождении, Финкенштейнов и Голштейн, гусарские Лосов и Малаховский, с великим их уроном. Когда генерал Платен пошел через Польшу к Кольбергу, легкий корпус вскоре последовал за ним; достигши оный, часто с ним сражался с фланков, и при Костянах напал на его лагерь сквозь лес, сзади, ночью, причинил знатный урон, принудил к маршу и разбил бы корпус, если б конные регулярные полки в свое время подоспели. Я был впереди при всем происшествии... Следуя против Ландсберга, взял я с собою слабый в сте конях Туроверова казачий полк, переплыли через Неццу, и в той же ночи шесть миль от Дризена поспели к Ландсбергу противным берегом Варты; немедля чрез ров вломились в городовые ворота, и передовыми казаками сурпренированы и пленены две прусские команды с их офицерами; потом, с помощью обывателей, сожжен Ландсбергской большой мост; прибывшее противное войско (корпус Платена) на другом берегу остановилось, но за нескорым прибытием нашего легкого корпуса, переправилось потом на понтонах, держа свой путь к Кольбергу. Отряжен я был от генерала Берха с казачьими полками и несколькими гусарскими для подкрепления, встретился с противным корпусом под Фридебергом: оной, маршируя на высотах, отозвался против меня всею своею артиллериею, под которою я разбил его фланковые эскадроны, и забрано было в полон от оных знатное число. Остановлял я Платена в марше елико возможно, доколе пришел в черту генерала князя В. M. Долгорукова, который потом прежде его прибыл к Кольбергу; наш легкий корпус остановился под Старгардтом. По некотором времени выступил оный к Регенвальду, в которой стороне было нападение на майора под Чарли, где я предводил часть легких войск: взят сей майор с его деташементом в полон. Но как г. Курбьер с сильным войском, при нашем обратном походе, спешил ударить в наш зад, где я обретался, принужден я был его передовые пять эскадронов с пушками брускировать с имеющимися у меня в виду меньше ста гусар и казаков, которыми действительно сии эскадроны опровержены были и оставили нам много пленных; успех оттого был, что Курбьер ретировался. Под Новгартеном предводя одну колонну легкого корпуса... с Тверским драгунским полком врубился в пехоту и сбил драгун; урон прусской в убитых и пленных был велик; взята часть артиллерии, подо мной расстреляна лошадь и другая ранена". При движении "знатной части прусского войска от Кольберга к Штетину... близ Регенвальда в бою с прусским авангардом с четырьмя эскадронами конных гренадер атаковал пехоту на палашах... весь сей сильный авангард... взят в плен, и его артиллерия досталась в наши руки. В последи я попал с ближним легким отрядом в расстоянии малой мили на прусских фуражиров, под самым их корпусом, где також сверх убитых много взято в полон". "В ночи прусской корпус стал за Гольнау, оставя в городе гарнизон; генерал граф П. И. Панин прибыл к нам с некоторой пехотой; я с одним гренадерским батальоном атаковал вороты, и, по сильном сопротивлении, вломились мы в калитку, гнали прусской отряд штыками через весь город, за противные вороты и мост, до их лагеря, где побито и взято было много в плен. Я поврежден был контузией в ногу и в грудь картечами, одна лошадь ранена подо мной в поле". В августе 1761 г. С. был назначен временно командующим Тверским драгунским полком: блестящая деятельность полка при преследовании Бергом принца Виртембергского окончательно упрочила сложившееся у главнокомандующего мнение о С. как офицере, "который хотя и числится на службе пехотной, но обладает сведениями и способностями чисто кавалерийскими" (отзыв Румянцева). Сдав в ноябре Тверской полк, С. принял опять-таки во временное командование Архангелогородский драгунский.

В начале 1762 г. С. был командирован из армии в Петербург, где и оставался некоторое время без определенного назначения. 26 августа того же года был произведен в полковники и получил командование Астраханским полком, а затем — 6 апреля 1763 г. — Суздальским пехотным, сменившим Астраханцев на петербургской стоянке. В Суздальском полку в виде опыта введено было обучение по новому, еще не утвержденному уставу; опыт дал прекрасные результаты, благодаря настойчивым трудам С., и уже осенью того же года на произведенном Императрицей смотру полк представился блестяще.

В 1764 г. полк вернулся на свои квартиры, в Новую Ладогу, и С. открылась возможность, не отрываясь постоянными караулами и нарядами, приступить к систематической работе над боевой подготовкой полка.

Опыт семилетней войны не мог пройти бесследно для C. Он явился на театр военных действий хорошо подготовленным теоретически. В штабе, при Ферморе, где на его глазах двигались главные рычаги механизма армии, от наблюдательного и тонкого ума его не могли ускользнуть отрицательные стороны тогдашней военной системы и "кабинетной стратегии"; бессильные попытки уловить в схемы и диспозиции все неуловимое богатство возможности и случайностей, вялость и мудрствования, непростительная медлительность, губившая всякий успех в зародыше — нашли у С. достойную оценку. Тем резче был для него контраст перехода из штаба в поле, от бумаги к делу, из главной квартиры — в летучий отряд, где расчет тактики часто заменялся инстинктом охотника, логика — смелостью. Впечатление этого перехода было слишком сильно и увлекло С. в крайность, приведя к полному почти отрицанию всякого "методизма" и переоценке значения смелости — "натиска". В его глазах в то время "натиск" заслоняет "глазомер": он не явился, как в позднейшей системе С., элементом, подчиненным глазомеру, но самодовлеющим и при том главным, первым, основным. Это преобладание смелости над глазомером служит характерной особенностью и ближайшего периода боевой его деятельности в Польше.

Полагая основой успеха смелость — смелость полководца, приводящую его к принятию решения наиболее невозможного теоретически ("теория невозможного"), и смелость солдата, без колебаний и страха выполняющего это решение, — С. должен был, естественно, придавать решающее значение нравственному элементу. В его системе подготовки войск работа над душой солдата становится на первое место. Но для успешности ее надо было знать эту солдатскую душу, надо было сродниться с солдатской массой, понять ее и найти понятные для нее слова. И С. за годы командования полком действительно сумел сродниться со своими Суздальцами. Проводя все свое время среди нижних чинов, будучи, по его собственным скован, "майором, адъютантом, до ефрейтора", С. вынес из опыта этих лет то глубокое знание солдата, его психологии, в котором вся тайна его удивительного, неотразимого влияния на солдатскую массу. Тот же боевой опыт убедил С. в полной непригодности широких эволюций, сложных уставных построений, красивых на плацу, но не применимых в поле. Без сомнения, не сразу далась ему "трудная простота", тайна которой с такой полнотой вскрыта им впоследствии. Занятия не были еще приведены в систему, не велись по строго определенной программе. В "суздальском учреждении", как называл С. свой метод работы над полком, не было и признака "устава"; устав оставался прежним, но, пользуясь той свободой, которая в екатерининское время была предоставлена полковым командирам, С. отбросил все уставные "чудеса", сохранив только простейшие и необходимейшие приемы и построения. Свои учения, всегда короткие, он вынес в поле, в лес; переходя с полком реки, маневрируя по ночам, в дождь и бурю, C. стремился показать своим людям войну до войны, развить в них способность найтись в любой обстановке.

Вообще целью воспитания войск С. ставил — способность солдата к подвигу, больше — жажду его. Действительным к тому средством считал он — сознательное отношение солдат к происходившим событиям: он всячески старался выяснить войскам значение борьбы, к участию в которой они призваны, сделать им эту борьбу понятной и потому близкой. Чувствуя общность задачи, Суворовские войска, от солдат до высших командиров, сплачивались в одно несокрушимое целое: развивалась спайка, чувство взаимной выручки, создавалась сила стремления, неимоверная стойкость, ярость штыковой атаки. На этой основе развивалось дальнейшее, прежде всего — умение найтись в любой обстановке, решить любую задачу, которая может представиться солдату в бою. Достигалось это обучением в боевой обстановке наглядностью, доведенной до крайних пределов (сквозные атаки), отрицанием всех "чудес" уставных, в бою не применимых, осмысленностью учений. "Каждый воин должен понимать свой маневр". На войне С. не признавал тайны. Солдаты всегда знали, что предстоит совершить и зачем. Суворовская простота изложения боевых требований во многом способствовала легкости их усвоения.

Осмысленность учений создавала вместе с тем и интерес к делу. "Солдат любит учение, лишь бы коротко да с толком". С другой стороны, для солдата, прошедшего Суворовскую школу, случайностей в бою почти не было, так как он "он еще в мирное время испытал самые тяжелые из боевых впечатлений" (Драгомиров). Это создавало "на себя надежность — основание храбрости".

Об охранении солдатской "на себя надежности" С. заботился всемерно. "Братцы, вы богатыри! Неприятель от вас дрожит! Вы — русские". Он умел придать такую искренность этим обращениям, что они действовали на солдат неотразимо. Он тщательно устранял все, что могло бы дать войскам малейший намек на возможность неудачи. Меры предосторожности тщательно скрывались. Приказы всегда были категоричны: "Взять штурмом Пражский ретраншамент"... "Неприятельскую армию взять в полон".

Прилагая все усилия, чтобы по возможности развязать в войсках работу ума и воли, С. должен был неизбежно ввести у себя дисциплину, по существу резко отличную от господствовавшей в то время "палочной" дисциплины, созданной "наемническими особенностями" тогдашних западноевропейских армий. Он основывал ее не на страхе, но на совести. Он допускал возражения низшего высшим, единственным условием ставя, "чтобы оно делалось пристойно, наедине, а не в многолюдстве, иначе будет буйством". Только за крупные дисциплинарные провинности да за грабежи — он сохранил "палочки"; за "отлет", дезертирство, мародерство — гонял сквозь строй.

Путь к сохранению здоровья солдат С. видел в мерах гигиенических — чистоте, умеренности. За помещением, одеждой, пищей С. устанавливал неослабный надзор. Госпиталей не терпел, видя в них — по тогдашнему состоянию их — очаги заразы. "Бойся богадельни — (так называл он больницы). В ней первый день — мягкая постель; второй день — французская похлебка, третий день — ее братец, домовище". В силу этого, многочисленными инструкциями стремясь обеспечить "здоровье здоровых", больных С. старался вылечить "полковыми средствами", — в полковых лазаретах, только в крайних случаях сдавая их в "богадельню". Смертность и болезненность в Суворовских войсках были значительно ниже обычной для того времени. Наряду с гигиеной надежным средством к сохранению здоровья С. считал постоянный труд. "Труд здоровее покоя", "солдату нужно достаточное, но не облененное отдохновение". Здоровая и доброкачественная пища — и в мирное время и на походе — составляла предмет всегдашних забот С., по мере сил боровшегося с обширными злоупотреблениями интендантства. "Кого бы я на себя ни подвиг, — говорил С. — мне солдат дороже всего". Дабы обеспечить солдатам на походе своевременное снабжение пищей и кровом — С. высылал обычно артельные котлы с продовольствием и повозки с палатками вперед — с кавалерией, верст на 15, так что к подходу войск на ночлег им готов был горячий обед, раскинуты были палатки. Часто, во время боя — он подтягивал к полю сражения артельные котлы, чтобы дать возможность солдатам подкрепиться тотчас после победы.

Но в этой заботливости о солдате, при всей сердечности ее — не было и признака чувствительности. И когда представлялась необходимость — при крайне форсированном марше или в бою для "быстроты" и "натиска" — С. не останавливался перед огромностью жертв, перед кровью. Он доказал это с особой яркостью на Кинбурнской косе, при подходе к Треббии и на высотах Нови...

Уча "показом, а не рассказом", С. сам являлся образцом для своих солдат. Его обычной одеждой была гренадерская куртка грубого сукна или белый холщовый китель. В походе и бою фельдмаршал часто появлялся в одной рубашке и исподних. Только в торжественных случаях надевал он фельдмаршальский мундир, усыпанный бриллиантами, покрытый орденами. Его высокие до колен ботфорты были всегда "худо лакированы, худо сшиты". Головным убором служила небольшая каска. В швейцарском походе ее заменяла шляпа, взятая у какого-то капуцина. Ни шуб, ни перчаток С. не носил; только в последнем швейцарском походе, когда уже сказывалась болезнь и С. часто чувствовал озноб, он завел себе широкий, поношенный уже плащ, прозванный солдатами "родительским".

Ни экипажа, ни своих лошадей С. на походе не имел, пользуясь казачьими лошадьми. Багажа с собой не возил никакого. Даже тарелки, ножи и прочую несложную сервировку стола фельдмаршала его бессменный камердинер, Прохор Дубасов занимал где придется. Обед, всегда простой, обычно бывал приготовлен настолько невкусно, что приглашенные зачастую принуждали себя есть. В отношении еды С. изменял, впрочем, предписанным им правилам: ел неумеренно много, особенно под конец жизни, что сказалось и на развитии его болезни. Спал С. на соломе, даже во время городских стоянок. Вставал обычно в 2 часа ночи. Ложился рано.

Все невзгоды и лишения С. переносил наряду с солдатами, добровольно отказываясь от удобств. Когда в Польше — в 1794 г. и Швейцарии — в 1799 г. войскам пришлось выступить в холодное время года в летнем обмундировании, С. делал с ними поход в летнем кителе, и сменил его на свою суконную куртку только по получении в войска зимних мундиров. При наводке мостов, при постройке батарей, он принимал участие в работах наряду с рядовыми...

Возвращаясь к деятельности С. как командира Суздальского полка, следует отметить, что, усилено трудясь над боевой подготовкой солдат, он немало забот уделял и хозяйственной части. Им построена была церковь и здание школы, в которой он сам вел занятия; разбит сад на занятом полком участке. Большая часть работ этих выполнена была личным трудом нижних чинов полка.

Из Ладоги С. отлучался редко: в марте 1765 г. по делам приезжал в Петербург, причем представлялся Наследнику; в июне того же года с полком принимал участие в красносельских маневрах; в 1768 г. ему был дан годовой отпуск, но он, по-видимому, не воспользовался им.

Приказ о выступлении Суздальцев в Смоленск в ноябре 1768 г. застал С, в полку: произведенный 22 сентября 1768 г. в бригадиры, он временно сохранил еще командование им. Суздальский полк был назначен в состав отряда генерала Нуммерса, служившего резервом польско-литовского корпуса (генерала Веймарна), действовавшего против польских мятежников.

Полк выступил из Ладоги в Смоленск в глухое осеннее время, в распутицу. С. в полной мере использовал этот поход по трудно проходимой местности, через леса, болота и реки, чтобы пополнить подготовку людей, ознакомив их со всеми мелочами военно-походного движения, чего он не мог сделать за время своей мирной стоянки в Ладоге. Прошедшие Суворовскую школу Суздальцы в 30 дней легко сделали свыше 850 в., без отсталых и почти без больных. Недаром говаривал С.: "тяжело в ученьи, легко в походе". В Смоленске С. принял бригаду, в состав которой входили и Суздальцы.

Зиму 1768—1769 г. простояли в Смоленске. С. усиленно работал над обучением вверенных ему войск, особенное внимание уделяя ночным действиям, так как характер предстоявшей войны обещал широкое их применение. 15 мая 1769 г., за отъездом генерала Храповицкого, С. вступил в командование всей пехотой отряда Нуммерса (полки Суздальский, Нижегородский и Смоленский). 26 мая отряд в полной боевой готовности был передвинут к польской границе, в местечко Ляды.

В первых числах июля получено было известие о появлении партии Пулавского у Несвижа. Опасаясь захвата Минска, Нуммерс спешно двинул к нему С. с Суздальским полком и 2 эскадронами. 29 июня С. занял Минск, но, по новому приказу, уже на следующий день выступил дальше. Кн. Волконский, наш посол в Польше, требовал усиления войск в Варшаве, в окрестностях которой, по слухам, появились значительные отряды конфедератов. С. указано было идти прямейшим трактом через Гродно с крайней поспешностью; для ускорения движения пехота и половина драгун была посажена на подводы.

Выступив 30 июля, С., через Столбцы и Карелич, 3 августа подошел к Новогрудку, где узнал о сборе конфедератов под Пинском. Немедленно, свернув с указанного ему прямого пути, он разделил в Слониме свой отряд, часть направил на Брест-Литовск, а с другой, сделав в сутки около 100 верст, внезапно появился под Пинском. Но конфедераты успели уйти от удара; рассеяв по пути несколько небольших банд, захватив несколько пленных, С. через Холмск и Антополь 9 августа присоединился к остальной части своего отряда. 12 августа он был в Польском Минске. Здесь движение было приостановлено, так как опасения за Варшаву временно рассеялись; но 17 августа, по новому приказу Beймарна, отряд двинулся дальше, и 19-го четыре передовые роты С. уже сменили караулы в Праге и Варшаве. 20 августа прибыл с остальными и сам С.; в ту же ночь он получил новое поручение: собрать сведения о маршале Котлубовском, по слухам, с 8-тысячным отрядом стоявшем близ Варшавы.

На следующий же день, 21-ro, С. выступил с 3 ротами Суздальского полка, эскадроном драгун, 50 казаками и одним орудием, перешел вброд Вислу и двинулся вверх по реке. В 7 верстах выше города он обнаружил банду Котлубовского, атаковал без малейшего колебания и рассеял ее; она оказалась силой всего в несколько сот человек. Опрос пленных выяснил численность и расположение ближайших конфедератских отрядов. 23 августа С. произвел с отрядом из трех родов оружия новый, и на этот раз дальний поиск — к Закрочиму, где снова рассеял конфедератов.

Тревожные слухи об успешной деятельности на Литве молодых Пулавских, сыновей маршала Барской конфедерации, вызвали усиление бывших на Литве русских войск. 25 августа С. приказано идти к Бресту с отрядом из 1 гренадерской, 2 мушкетерских рот усиленного состава, егерской команды Суздальского полка, эскадрона Воронежского полка, 50 казаков, при 2 полковых орудиях (всего 723 чел.). Форсированными маршами, через Седлец и Мендзиржец, С. бросился к Ломачам, где думал захватить конфедератов. Не найдя их там, обратился на Вишнице, "по слуху, что там часть их была". Слух оказался ложным. С. свернул на Пыщац, и около 3-х часов пополудни 31 августа прибыл в Брест. В последние 35 часов пройдено было больше 75 верст. В Бресте удалось получить точные сведения о противнике: конфедераты отходили на Кобрин перед превосходными силами отрядов Древица и Ренна. Оставив часть своих сил в Бресте, С. с ротой гренадер, егерями, 36 драгунами и обеими пушками немедленно выступил по Кобринской дороге. Шли целую ночь. На рассвете С. присоединил к себе встреченный разъезд гр. Кастелли в 80 коней (из отряда Ренна) и около полудня нагнал, близ деревни Орехово, в 70 верстах от Бреста, партию Пулавских в 2000 коней, при 2 пушках, под командою 7 маршалков. Поляки приняли бой на тесной лесной поляне, стоя за болотом, через которое вела гать с 3 мостами.

Подойдя к позиции конфедератов, шедшие в авангарде гренадеры под командой поруч. Сахарова свернулись в колонну и бросились на гать, под прикрытием огня артиллерии отряда. Поляки отвечали, сильно обстреливая гать и русские пушки. Несмотря на огонь, рота гренадер быстро перебралась через гать и выстроилась тылом к непроходимому для кавалерии болоту. Перешедшие следом егеря рассыпались на флангах гренадер и открыли огонь. За пехотой перешли карабинеры и драгуны. Казаки остались за болотом, для охраны тыла и наблюдения за выходами из леса.

С. во главе кавалерии атаковал неприятельскую батарею, но поляки успели прикрыть ее своими эскадронами. Кавалерийские силы были слишком неравны, — С. пришлось предоставить атаку конфедератам. Четыре раза, сменяя эскадроны, бросались они на пехоту, стойко встречавшую их бешеные налеты залпами и картечью. Расстроенные ряды отбитых и отходивших поляков преследовал с карабинерами Кастелли, в одной из таких схваток сваливший Франца Пулавского, одного из лучших вождей конфедерации. Приближалась ночь; чувствовалось утомление — и в польских и в русских рядах. С. торопился кончить дело. По его приказанию, гранатами зажжена была деревня в тылу польской позиции. Пожар на пути отступления должен был неминуемо оказать сильное моральное воздействие на уже поколебленные эскадроны: они смешались. Этим моментом воспользовался С. и бросил свою пехоту в штыки. Беспримерная в летописях истории атака — кавалерии пехотой — увенчалась полным успехом. Не приняв удара, поляки дали тыл и в беспорядке помчались назад, через горящую деревню. Русская кавалерия преследовала их на расстоянии 3 верст. Развить преследование С. не мог за недостатком кавалерии: высланный Ренном эскадрон Воронежского полка присоединился к отряду только на следующий день. Поляки успели отойти к Кельну, затем к Влодаве, но здесь подвернулись под удар Ренну и были окончательно рассеяны. 3 сентября прибыл в Влодаву шедший по следам разбитого неприятеля С. Убедясь, что поражение Пулавских завершено, он дал войскам двухдневный отдых, перешел Буг и 6 сентября снова был уже в Бресте.

Веймарн остался крайне доволен Ореховским делом и свое доверие к С. выразил в назначении его 9 сентября начальником Люблинского участка, на пост самостоятельный и весьма ответственный, ввиду особой важности данного района, расположенного в центре между собственно Польшей, партизанами Литвы и бандами, формировавшимися в австрийских пределах. Такое положение открывало возможность действовать в любом месте, куда бы ни направился удар конфедератов. В частности, задачей С. было охранение восточных воеводств и поддержка связи: 1) с Нуммерсом на Бялу, Брест и Волковисский повят, 2) с I армией (действовавшей против турок) на Красностав — Сокал, 3) с Краковским воеводством.

Борьба с конфедератами представляла в Люблинскои районе особую трудность: горы и холмы, масса ручьев, речек, болот и лесов, небольшие селенья и города, похожие на деревни, замки и монастыри, годные к обороне, — все это создавало исключительно благоприятную обстановку для партизанских действий поляков. Но и С., пройдя превосходную партизанскую школу в отряде Берга, чувствовал себя здесь в своей сфере, тем более что задача его в значительной мере была облегчена образцовыми распоряжениями Веймарна, снабдившего его обстоятельной инструкцией, основная идея которой сводилась к следующему: часть войска занимает важнейшие пункты на участке слабыми гарнизонами; остальная же часть составляет подвижной участковый резерв, назначаемый для активных действий, главным образом в своем участке: только при очевидной безопасности в своем участке разрешается содействовать войскам соседнего. Эти общие положения были образцово развиты и осуществлены С. Выбрав Люблин базой — "капиталью", он раскинул по участку сеть охранительных постов, искусно воспользовавшись естественными преградами своего района и обеспечив этими же постами переправы для будущих своих набегов. С замечательной правильностью произведена им оценка значения каждого пункта: сообразно с этим, строго правильно распределены по участку силы, от прочно занятого Сандомира, важнейшего пункта для действий на обоих берегах Вислы и Сава, до наименее значительных южных укреплений Ямполи и Красника. Далеко вперед за линию охранительных пунктов выдвинулись наблюдательные посты. Большое внимание обращено на рекогносцировки; С. рекомендовал обходиться без шпионов, на сведения которых полагаться было трудно, а самим командирам постов "больше видеть в даль без зрительной трубки".

Путь к замирению восставшего края С. видел в мягком и заботливом отношении к "мирным" обывателям и в энергичных наступательных действиях против непокорных банд. Сообразно с этим он принял все меры, чтобы поддержать добрые отношения с местным населением и не допускать войска до грабежей, бывших в то время явлением обычным. Не меньшую мягкость проявлял он и к положившим оружие конфедератам, так как "благоприятие раскаявшихся возмутителей пользует более нашим интересам, нежели разлитие их крови". С другой стороны, он развил весьма энергичную деятельность подвижного резерва, состав которого, за выделением гарнизонов, определился в 5 рот, 3 эскадрона, сводную сотню, 6 орудий. Но деятельность эта давала все же крайне скудные результаты. Недостаток кавалерии, явное сочувствие жителей конфедератам, трудность своевременного обнаружения партий и, главное, полная инертность остальных отрядных начальников, на соседних участках, давали возможность конфедератам безнаказанно ускользать от С.: за весь 1770 год ему только дважды — под Опатовым и Наводницею — удалось захватить и разбить жестоко польские банды. С. пытался воздействовать на Веймарна, обеcпечить себе поддержку, без которой сводилась на нет вся его самоотверженная и неутомимая деятельность. В своих письмах, с неприятной, но характерной для С. беззастенчивостью, он выдвигает свои заслуги, самыми мрачными красками описывая образ действий остальных отрядных начальников. "Ставлю в образец мое усердие и службу; я... не так, как другие начальники, которые, разъезжая в карете из замка в замок... только и делают, что, идучи с отрядами, заходят в помещичьи усадьбы, пьют там кофе и играют в таблеи... Древиц нерадиво, роскошно и великолепно в Кракове отправляет празднества, когда я с горстью людей дерусь по лесам по-гайдамацкому с какими-то разбойниками и рождаю для Варшавы площадные прибаски". Веймарн, педантичный и до мелочности самолюбивый, принимал далеко неблагосклонно жалобы, советы и указания, которыми переполнены были рапорты С. Отношения понемногу обострялись. Веймарн изыскивал предлоги для выговоров; С. горячностью и несдержанностью ответов на запросы начальства еще более осложнял положение. Он не останавливается даже перед прямым выговором Веймарну за неподходящий тон его ордеров: "Осмеливаюсь просить, дабы меня по некоторым ордерам вашим частых суровых выражений избавить приказать изволили". Одновременно с этим, С. начинает усиленно хлопотать о переводе в армию против турок. Первоначально хлопоты эти имели успех: в сентябре С. благодарит Веймарна за ходатайство, в октябре собирается уже выезжать. Но перевод в конце концов не состоялся, и С., вместо боевых подвигов, пришлось заняться устройством карантинов, перекапыванием дорог на своем участке и т. п., ввиду появления в тылу главной армии заразительной болезни, вроде чумы.

С наступлением 1771 года дела на Польском театре приняли угрожающий оборот. Во главе конфедератов стал командированный французским правительством энергичный и талантливый полковник Дюмурье. Разрозненные, беспорядочные действия польских партизанов приняли под его руководством планомерный характер. За Карпатами спешно формировались кадры будущей милиционной армии. Дюмурье рассчитывал, доведя армию эту до 60 тысяч, сосредоточить ее в укрепленном лагере у Ланцкроны, захватить Краков, Ченстохов, Сандомир и Замостье и, опираясь на них, развить решительное наступление по обоим берегам Вислы. Партизанам указывалась особая самостоятельная задача: часть их должна была броситься на сообщения ? армии, часть — отвлечь внимание русских к Варшаве. В зависимости от того, что предпримут на это русские, Дюмурье готовил удар главными силами, своей милиционной армией: на сообщения — если партизаны оттянут русских к Варшаве, на Варшаву — если главные силы Веймарна отойдут на прикрытие сообщений. При таком плане, значение Люблинского района С. становилось решающим. Успех всего предприятия Дюмурье зависел от действий С.

Не зная ничего о замыслах противника, С. 3 февраля 1771 г. с легким деташементом, сформированным в конце января, выступил из Красника к Сандомиру, в окрестностях которого появилась партия Миончинского. Не застав конфедератов, он быстро перешел к Тарнову и Величке, рассеял захваченные там банды и по следам беглецов двинулся в горы, к Ланцкроне. Усилив по дороге свой отряд ротой Казанцев и 50 казаками из Краковского гарнизона, С. 1 февраля без боя занял местечко Ланцкрону и в час дня стремительно атаковал замок. Ηо "возмутительское в горах гнездо", ввиду той роли, которая отведена была ему в плане Дюмурье, было к этому времени уже подготовлено к обороне и занято 300 человек, под командой французских офицеров. С. встретил жестокий отпор. Овладевшая уже наружными укреплениями и выбившая ворота замка русская пехота под градом картечи вынуждена была отступить. С. двинул вторую колонну, ввел в дело часть резерва, но и их атаки были отбиты. Потери доходили до 250 чел., под С. ранена лошадь, сам он получил царапину. С русской стороны выпущено было до 60 пушечных, до 3½ тысяч ружейных зарядов. Тем временем в тылу С. появилась подоспевшая банда Миончинского. С. прекратил атаки и отступил, преследуемый Миончинским. Повторить попытку овладеть Ланцкроной С. не удалось: польские партизаны приступили к выполнению плана Дюмурье: на сообщениях С. появились Заремба, Пулавский и Савва, вынудив его "спешно обратиться к стороне Сандомирской, для закрытия Люблина". Отбиваясь от наседавших партий Миончинского и Шица, С. вышел на равнину, к Величке, откуда 12 февраля вызван был к Кракову известием о приближении соединенных отрядов Пулавского и Саввы. Но вскоре выяснилось, что оба конфедерата, соединившись действительно под Опатовым, вместо Кракова потянулись к Рахову, видимо намереваясь атаковать Красник, а затем Люблин. Оставив в Кракове раненых и больных, С. двинул свой легкий деташемент в погоню форсированными маршами и в ночь с 17 на 18 февраля захватил врасплох в Рахове партию Саввы, после короткого уличного боя рассеял ее и взял весь обоз и до 100 пленных. Из Рахова, посадив для скорости Суздальцев на-конь, С. поспешил к Краснику, где в это время отбивая атаки Пулавского капитан Панкратьев "с сотней людей и своей храбростью". К 9 часам утра 18-го С. был у Красника, но поляков уже не застал: после 9-часового штурма они отошли еще до подхода выручки. С. не преследовал: обоз и пленные сильно обременяли отряд. "Было уже не до атаки, — пишет С., — а только бы пленных с рук сжить". Он отвел их в Люблин.

Воспользовавшись отвлечением С. от Кракова, Дюмурье перевел формировавшиеся в Венгрии отряды через границу и с одного удара очистил от русских правый берег верхней Вислы. 18 апреля он захватил Краков и ближайшие окрестности; немедленно приступлено к устройству намеченных опорных пунктов: усилены укрепления Ланцкроны, укреплен Освецим, Кременлуцкая гора в Кракове, занят монастырь Тынец, Вадовищ и Бобров; укреплены и заняты Пулавским копи у Бохнии и Велички. Оценив опасность, Веймарн двинул к Кракову С., подчинив ему спешивший туда же отряд Древица. Выступив из Люблина с 3 ротами, егерской командой, 30 казаками и 5 орудиями, С. 4 мая у Вржавы переправился на паромах в Галицию и, следуя берегом Вислы, через Диков и Баранов 5 мая прибыл в Мелец. Здесь к нему присоединились отряды Лемана, Морского и Шепелева, доведя силы его до 1270 человек. 7 мая, перейдя вброд Вислу, С. через Домбров вышел к Дунайцу, форсировал переправу, оборонявшуюся Ляссоцким, маршалом Циркским, с 500 чел., и, выслав в погоню за отходившими конфедератами секунд-майора Рылеева с 2 эскадронами карабинер и казаков, — стал на ночлег близ д. Бискупицы. На следующий день он был в Бохнии. Отсюда выступив в полночь, перешел вброд р. Рабу и, выбив по дороге из деревень Станюшки и Брезово польскую партию в 300 коней, после 15-часового марша вступил в Краков.

Дюмурье был захвачен врасплох неожиданным появлением сильного русского отряда. Его силам, разбросанным по окрестным деревням, грозил полный разгром; сосредоточить их до удара С. не представлялось возможным. Выручил конфедерат Валевский, партия которого была одной из лучших по дисциплине и организованности. Он принял С. на себя и прекрасным маневром оттянул его на монастырь Тынец.

Тынец был крепок. Прикрытый с одной стороны Вислой, он был окружен с трех остальных — стеною и рвом. С запада и с юга к нему прилегали болота с гатями, обстреливаемыми с редутов. На горе, к востоку от монастыря, отделенный от него кладбищем, стоял редут с палисадом из колючего терновника, за тройным рядом волчьих ям.

Подойдя к монастырю, С. развернул свой отряд к югу от него, тылом к д. Тынец, в одну линию, прикрывая казахами фланги, и на рассвете двинулся на штурм. После горячего боя восточный редут, дважды переходивший из рук в руки, остался за русскими; занято было кладбище, и С. приступил уже к артиллерийской подготовке штурма самого монастыря, когда со стороны Ланцкроны показалось "неcколько великих куч возмутительской конницы": Валевский сделал свое дело, — Дюмурье успел сосредоточить свои разбросанные отряды.

Под угрозой атаки в тыл С. пришлось очистить редут, немедленно вновь занятый поляками, и под огнем с высоты двинуться против нового противника. Ho тот быстро перешел в отступление, заманивая С. от Тынца, на штурме которого легло до 200 русских, к Ланцкроне, где на сильной позиции его ждал Дюмурье со всеми наличными силами (до 3500 чел.).

Поляки стояли на гребне высот, скаты которых поросли густым кустарником. Левый фланг позиции упирался в Ланцкрону, замок которой, командовавший над городом, занят было 600 чел. при 80 орудиях. Центр и правый фланг, совершенно недоступный по крутизне скатов, прикрывались двумя рощами, занятыми 200 егерей при 2 орудиях.

С. подошел в Ланцкроне 10 мая, имея в строю до 3500 человек. Бой завязался на левом русском фланге, где польская конница — до 1000 человек, была атакована эскадронами Петербургского полка. В то же время, собрав на правом фланге всех казаков отряда, С. двинул их в атаку на центр неприятельской позиции; за ними пошел Древиц с карабинерами; за карабинерами пехота. Не зная казаков и не зная своих польских войск, их впечатлительности, склонности к панике, на которой строил С. расчет своего рискованного удара, Дюмурье не придал значения появлению нескольких сотен в рассыпном строю: егерям было приказано пропустить на высоты "шедших на верную гибель" казаков, артиллерии замка — не стрелять, пока они не достигнут гребня. Ho казаки, беспрепятственно поднявшись на высоты, мгновенно свернулись в лаву и с гиком ударили в пики. Неожиданная атака вызвала панику в польских рядах: войска Сапеги и Оржевского смешались и без выстрела дали тыл. Пытавшийся остановить беглецов Сапега был убит своими же солдатами. Дюмурье тщетно пытался восстановить бой — паника росла; двинутые в контратаку гусары Шица повернули коней до удара. Между тем подоспела русская пехота, выбившая из рощ французских егерей. Последняя отчаянная атака Миончинского разбилась о ее штыки: сам он был ранен и взят в плен. Все бросилось врассыпную... Только Дюмурье с французским эскадроном и люди Валевского отошли на Сушу в полном порядке.

Ланцкронское дело продолжалось всего полчаса. Потери конфедератов доходили до 500 челов. Преследование велось не особенно энергично, тем более, что производить его приходилось под огнем заговорившей, наконец, артиллерии замка: победители начинали нести потери, которых почти не было при самой атаке вследствие ее быстроты и неожиданности.

Поражение под Ланцкроной заставило Дюмурье отказаться от мысли осуществить свой столь искусно задуманный план, тем более, что отношения поляков к нему, и до того неприязненные, после неудачи 10 мая стали явно враждебными. Он вернулся во Францию. Действия конфедератов приняли прежний характер — непланомерной партизанской борьбы.

Значение этой победы было оценено Императрицей: С. пожалован за Ланцкрону орден св. Георгия 3-го класса.

С. тотчас после победы вернулся в Мыслевице, откуда 13 мая перешел в Величку. Здесь получено им донесение, что партии Пулавского, Карчевского, Радзиминского и Славушевского, соединившись, идут на Литву. Форсированными маршами С. бросился за ними в погоню и под Мелецом настиг и рассеял отряд в 150—200 коней, принятый им за арьергард Пулавского. Ho уже 17 мая, на дальнейшем марше в Майдане, выяснилось, что Пулавский увернулся и два дня тому назад ушел за Вислоку между Дембицей и Пильзной. Твердо решив покончить с Пулавским, С. на следующий день возобновил погоню на Развалов-Янов, где удалось установить, что конфедераты под Замостьем. Выступив в ту же ночь, С. к утру был уже под крепостью, которой действительно попытался с налета овладеть Пулавский: но и на этот раз польскому партизану удалось вовремя отойти, к Старому Замостью, разобрав за собой мосты на болоте и тем остановив преследование. С. успел захватить в форштате только партию Карчевского, которая и была им уничтожена. В Замостье С. пришлось дать краткий роздых до крайности утомленным войскам. В ночь на 23-е он двинулся дальше, по следу Пулавского — на Белгорай, и 25 мая дошел до Колбушева. Но след оказался ложным: его прокладывала специально отряженная для этого партия; сам же Пулавский с главными силами, потеряв надежду прорваться на Литву, обошел в то время фланговым движением С. и, выйдя на прежнюю дорогу, через Дунаец вернулся к Ланцкроне. С. не отрицал, что Пулавский обманул его: он очень хвалил его искусство и даже послал ему на память небольшую фарфоровую табакерку.

Упустив Пулавского, С. занял выжидательное положение, перейдя в Мелец, на полдороге от Кракова к Люблину. Наступило временное затишье. С. воспользовался им для отправки многочисленных пленных из Кракова в Россию, лично проводив с отрядом транспорт до Чхова. В первых числах июля весть о движении Шица к Замостью заставила С. форсированными маршами, очень тяжелыми, ввиду трудности дорог, поспешить к Люблину, куда он прибыл в 11 ч. ночи 7-го, сделав в 6 суток 280 верст. Но опасность уже миновала: Шиц был разбит еще до переправы через Сан.

Разгром Дюмурье, неудачи Пулавского, бессилие партизанов перед стальной сетью охранительных постов Люблинского района, сковывавшей их деятельность, быстро вели к концу бесповоротно уже проигранное дело конфедерации. Единственной надеждой ее был теперь Огинский, великий гетман Литовский. В его руках была последняя нетронутая сила — литовское коронное войско и его собственные полки, собранные им у Телехан. Нерешительный, колеблющийся, он до сих пор оставался только сочувствующим зрителем борьбы с русскими. Его выступление, при той популярности, которой пользовался он в стране, должно было создать новый подъем, призвать новых бойцов в поредевшие ряды конфедератов.

Надежды конфедератов были известны русскому правительству. Сальдерн, сменивший Волконского на посту русского посланника в Варшаве, решил не затягивать долее неизбежной развязки и потребовал от Огинского категорического ответа: против кого готовит он войска. Запрос Сальдерна положил предел колебаниям гетмана: он ответил подписанием в Пинске акта о присоединении к конфедерации и внезапным нападением на отряд в 500 чел. полковника Албычева у Бездеша.

С. еще 23 июля был предписан Веймарном ряд мер по наблюдению за Огинским; в случае перехода гетмана к конфедератам, ему приказано было оставаться у Люблина и ждать дальнейших указаний. Но когда (1 сентября) С. узнал об уничтожении отряда Албычева и о выступлении Огинского к Бресту, он счел невозможным выжидать: гетмана было необходимо разбить раньше, чем успеет разнестись весть о его присоединении. Он выступил из Люблина в тот же день и через Коцк, Межиречье, Белу, притягивая по пути части гарнизонов своих охранительных постов, — 5 сентября в 4 ч. утра прибыл в Брест. На марше и в Бресте С. получил несколько ордеров Веймарна с предписанием оставаться в Люблине и изложением принятого Веймарном плана действий против Огинского. Но это не поколебало принятого С. решения. Из Бреста он донес своему начальнику, что "во исполнение ордера", так как "стремления Огинского к Варшаве и стороне Люблина не слышно", — будет стараться, "упреждая все намерения и покушения его, уничтожить, — сносясь с Древицем и другими отрядными начальниками, чтобы ему, Суворову, обо всем сообщали и приказания его исполняли". Не только не исполнив, таким образом, приказа Веймарна, но самовольно приняв начальство над высланными против Огинского отрядами, С. поспешил к Телиханам, где, по слухам, еще находился Огинский. От Косова, по новым сведениям, свернул на Несвиж, но на пути к Погорельцам получив вполне достоверное известие, что гетман у Столович, немедленно повернул назад, послал Дирингу в Свержень и Хвабулову в Слуцк приказы спешить к нему на соединение, а сам поздним уже вечером (12-го) двинулся к Столовичам.

Темной ночью русские подошли к местечку. На пути захвачен был неприятельский уланский разъезд, давший сведения о расположении поляков и указавший дорогу. "Хотя в оной темноте через многие и узкие дефиле разные препятствовали неудобства", — отряд к 2-м часам ночи вышел к Столовичам и, пройдя Сачивки, развернулся в боевой порядок для перехода широким фронтом болотистого пространства, отделявшего его от местечка. Несмотря на все предосторожности, приближение русских было обнаружено, и при начале переправы через дурной и тесный переход по болоту, под самым местечком, в форштате. они были встречены сильным пушечным и ружейным огнем. "По неустрашимой храбрости российских солдат сильная неприятельская стрельба к удержанию препятствием служить не могла": прямой дорогой через дефиле двинуты были две роты и егерская команда, отбросившие противника от выхода из дефиле и загнавший его в дома. Следом за ними ворвался в местечко майор Рылеев с кавалерией, смял строившихся на площади поляков и захватил стоявшие там пушки. После часового упорного боя выбиты из домов засевшие там литовские янычары, и в 4-м часу утра С. выехал в очищенное почти от неприятеля местечко. При этом он едва не был застрелен янычаром, которого в утренней полутьме принял за своего и окликнул.

Столовичи были заняты только частью войск Огинского. Остальные же силы его стояли за западной окраиной местечка, на так называемых моргах, в поле. К ним примкнула часть выбитых из Столович конфедератов — числом до 500 коней; остальные рассыпались, увлекая в своем бегстве самого Огинского. Не давая противнику опомниться, С. вывел своих из местечка и двинулся на поспешно строившихся в поле литовцев. Подготовив атаку артиллерийским огнем, который, по расчету С., должен был оказать сильное впечатление на молодые, необстрелянные войска Огинского, он перешел в наступление всем фронтом. После упорного боя литовцы отошли на Цюкантовичи-Молчадь, преследуемые горстью Суворовской конницы. В это время подоспел последний резерв Огинского, коронные уланы Беляка, стоявшие в 4 верстах от Столович. Внезапный удар этого свежего тысячного отряда смял на мгновение слабую русскую кавалерию, но оправившись от неожиданности, она опрокинула Беляка, спешно очистившего поле сражения. Потери конфедератов доходили до 500 чел.; в плен взято 18 офицеров, 273 нижних чина; захвачен весь обоз, 10 медных пушек, знамена, гетманский бунчук и булава, канцелярия. С нашей стороны убитых было весьма мало, но ранены почти все старшие офицеры и 78 нижних чинов.

С. не довершил разгрома сил Огинского. Справедливо полагая, что опасность миновала и дальнейшее уничтожение литовских мятежников не составит затруднений, он предоставил эту задачу другим, а сам немедленно повернул назад, в Люблин. Весьма вероятно, что при движении своем, стремясь по возможности увеличить свои силы, он "опорожнил посты" и теперь спешил вновь занять их, на случай каких-либо осложнений в районе и во избежание нареканий и без того недовольного им Веймарна. На пути, в Пинске, он захватил в плен штаб и свиту Огинского и, "приведя всех в покорность и склонив литовцев к соблюдению спокойствия, тишины и сложения оружия", через Антополь — Белу вернулся в Люблин. "Самовольный" поиск С., произведенный совершенно в духе великополководческой стратегии, навлек на него сильнейшее неудовольствие Веймарна. Но несмотря на это, С. в декабре 1771 г. был пожалован орденом Св. Александра Невского.

Начало 1772 года ознаменовалось последней вспышкой угасавшего польского восстания. Сменивший Дюмурье французский генерал барон де-Виомениль сделал попытку вновь оживить операции. На этот раз С. был захвачен врасплох; считая кампанию конченной, он не принял своевременно мер к отражению грозившего его участку удара. Он не обратил особого внимания на занятие м. Тынца сильным польским отрядом, под командой французского полковника Шуази, и не придал значения доносу о готовящемся на Краков покушении, хотя знал, что комендант Кракова Штакельберг "обременен ксендзами и бабами" и потому служба в гарнизоне ведется до крайности распущено. В ночь на 22 января Шуази врасплох захватил краковский замок и к 24-му довел гарнизон его до 1000 человек. К этому дню подоспел из Пинчова С., притянув по пути Браницкого с 5 коронными польскими кавалерийскими полками. Заняв город, С. приступил к осаде краковского замка, отрядив Браницкого на противоположный берег Вислы для наблюдения и прикрытия осады от партизанских налетов.

Осада затянулась. У С. не было осадной артиллерии, а без артиллерийской подготовки и пробития брешей штурм крепкого верками и положением замка представлялся невозможным. С. приказал втащить несколько орудий в верхние этажи наиболее высоких домов в городе и открыл из них бомбардировку; под замок подведены были две минные галереи. Но дело подвигалось медленно. Шайки конфедератов, бродившие вокруг Кракова, беспрестанно тревожили русские войска; приходилось высылать против них особые отряды. В некоторых из таких поисков участвовал и С., причем в одном из них, в деле с бандой Косаковского, он едва не был убит конфедератским офицером.

Утомленный бездействием после 3-недельного стояния под стенами замка, С. решился на штурм. Попытавшись рядом ложных атак усыпить бдительность гарнизона, в 2 ч. ночи 18 февраля он двинул свои войска на приступ, но после 4-часового жаркого боя был отбит с большими потерями. После этой неудачи С. отказался от дальнейших попыток овладеть замком и перешел к строгой блокаде. В начале апреля прибыла осадная артиллерия; скрытно построенная батарея обрушила часть стены у ворот и пробила бреши. С. завязал переговоры: теперь, когда падение замка было неизбежно, он искал легчайшего способа овладения им и хотел избежать бесцельных при данной обстановке потерь, связанных со штурмом. Понимая безвыходность положения, гарнизон сдался 12 апреля на капитуляцию.

За взятие Кракова С. было пожаловано 1000 червоных.

В силу состоявшегося между Австрией и Россией соглашения, в занятый С. район вступили австрийские войска, с целью обеспечить за Австрией области, которые она предполагала присоединить при предстоящем разделе Польши. Задача С. усложнилась. Ему было предписано Бибиковым, сменившим в начале 1772 г. Веймарна, "ненарушимо соблюдать союз с австрийцами, но не уступать им ни пяди земли". С. не был дипломатом: подобная задача казалась ему неразрешимой. Он попытался удержать за собой свой район, раскинув по нему сеть русских команд. Но австрийцы "с отменной вежливостью" прорвали эту сеть, захватили Ланцкрону и попытались оттеснить русских от Тынца, к штурму которого готовился С. Не желая уступать австрийцам и в тоже время стремясь "соблюсти союз", С. поспешил заключить капитуляцию с гарнизоном Тынца; она была гарантирована австрийским генералом д'Альтоном. Но Бибиков не утвердил капитуляции. С. возобновил осаду. Д'Альтон протестовал, ссылаясь на то, что капитуляция им гарантирована. Когда же протест его был оставлен С. безо всякого внимания, он провел по частям в Тынец, с согласия гарнизона, небольшой австрийский отряд и предложил С. снять осаду "ввиду состоявшейся передачи крепости австрийцам". Но на этот раз С. твердо решил не уступать. Он отказался "поверить" сообщению д'Альтона, захватил в плен посланный на усиление гарнизона Тынца слабый австрийский отряд, не пропустил в Тынец продовольственного транспорта и усилил бомбардировку. Дело едва не дошло до крупного столкновения. Инцидент этот удалось замять только с большим трудом. С. усиленно просил Бибикова, с которым у него установились добрые отношения, освободить его от совершенно непосильной ему задачи: "Я человек добрый, отпору дать не умею... что у тебя, батюшка, стал за политик? Пожалуй, пришли другого; чорт ли с ними сговорит".

Договор о разделе Польши положил конец затруднениям С. В октябре он выступил с войсками в обратный поход. По прибытии в Петербург, он был прикомандирован к петербургской дивизии.

В Петербурге С. отдыхал недолго. Уже в феврале 1773 г. поручено было ему, ввиду ожидаемой войны со Швецией, произвести скрытную рекогносцировку шведской границы в Финляндии. По возвращении из этой командировки, ему не без труда, но удалось добиться назначения в ? армию, на турецкий театр, куда он стремился уже два года. Назначение состоялось в апреле. Через 4 дня после приказа С. был уже в пути и, следуя через Ясы, в первых числах мая нагнал на марше дивизию ген.-поруч. гр. Салтыкова, в которой ему предстояло служить. Салтыков поручил ему командование отрядом, стоявшим под Негоештским монастырем, на крайнем левом фланге его расположения.

Уже с половины февраля, по настояниям Екатерины, наши военные действия должны были перенестись за Дунай. Ho неясность обстановки, малочисленность армии заставляли Румянцева медлить решительным наступлением; он ограничивался сбором сведений о противнике на правом берегу и развитием системы мелких действий для облегчения предстоящей переправы и сохранения за собой инициативы. Назначение С. в Негоешти безусловно стояло в связи с предстоявшим отряду труднейшим поиском на расположенный против Негоешти, на том берегу Дуная, Туртукай. Удар в этом направлении должен был отвлечь внимание турок от действий Вейсмана, шедшего к Гуробалам, и уничтожением укрепленного пункта почти в центре оборонительной турецкой линии по Дунаю серьезно обеспокоить турок. К организации этого поиска С. приступил немедленно по прибытии.

Личная рекогносцировка и сведения, полученные от казаков, занимавших форпосты по Дунаю, убедили С., что вся тяжесть предстоящего боя ляжет на пехоту. Между тем, в отряде его "пехоты было пополам", и за выделением охранения и гребцов на суда — для активных действий оставалось не свыше 500 человек. Этого, очевидно, было недостаточно для взятия трех турецких лагерей, занятых 4-тысячным отрядом из трех родов оружия, обороняемых 4 прикрытыми брустверами батареями; тем более, что наступать приходилось по местности сильно пересеченной и мало известной, так как подробной рекогносцировки произведено не было. С. безуспешно хлопотал об усилении пехоты отряда. От Салтыкова, с которым у него сразу установились неприязненные отношения, удалось добиться только присылки 3 эскадронов ненужных С. карабинер; занимавший соседний участок генерал П. Потемкин, еще 1 апреля перешедший из Слободзем в Ликорешти, был крайне озабочен возможностью прорыва турок из Силистрии на Слободзею, и на поддержку с его стороны рассчитывать не приходилось. Предоставленный таким образом собственным силам, С. решил возместить слабость их внезапностью удара и не откладывать поиска. 8 мая, по прибытии кн. Мещерского с присланными от Салтыкова эскадронами, С. выступил к Ольтенице, куда приведена была и стоявшая на р. Аргисе речная флотилия. С. считал нецелесообразным выводить десант из устья Аргиса, обстреливаемого с многочисленной турецкой флотилии и береговых батарей. Он предполагал произвести посадку на самом берегу Дуная, куда от Ольтеницы суда должны были быть перевезены на собранных для этой цели обывательских подводах.

Между тем, демонстрации Салтыкова под Рущуком привели турок к мысли, что Негоешти занято слабо, и, руководствуясь очевидно теми же соображениями, в силу которых назначен был поиск на Туртукай, с турецкой стороны решен был налет на Негоешти. И в то самое время, когда С. шел уже от Негоешти, в устье Аргиса высадился турецкий отряд, силой в 600 коней и 300 чел. пехоты, сбил казачьи пикеты и стремительно двинулся по направлению к Ольтенице. Узнав о высадке, С. остановил свой марш. Немедленно высланные вперед карабинеры и казаки захватили турок еще на подъеме на высоты, сбили их атакой во фронт и правый фланг и гнали до самого берега. Пользуясь тревогой, С. произвел весьма удачную рекогносцировку.

Ho, несмотря на удачный исход, дело 9 мая значительно затрудняло успех предстоящего поиска. Движение С. было обнаружено, его намерения — раскрыты. Трудно было рассчитывать захватить турок врасплох. С. решил потому атаковать в ту же ночь, справедливо полагая, что столь скорого нападения турки не ждут.

Туртукайский поиск являлся для С. "первоучкой". Этим объясняется, почему диспозиция этого поиска занимает совершенно исключительное место в ряду остальных сохранившихся диспозиций С., по сложности плана и обилию введенных в нее подробностей. Но, несмотря на эти недочеты, в ней уже ярко сказался военный гений С.: туртукайский поиск и по сие время может служить образцом форсированной наступательной переправы.

Вечером С. объехал с Мещерским, которого он оставлял с конницей и частью пехоты на левом берегу, линию его расположения, лично установил 4 пушки выше пункта посадки и дал последние инструкции. Войска двинулись к Дунаю двумя колон нами: в голове их были пущены собранные у Ольтеницы подводы, чтобы поднятой ими пылью закрыть движение войск. Флотилия же вышла прямо из устья Аргиса, так как турки совершенно неожиданно увели от него свое сторожевое судно, открыв этим свободный и безопасный выход в Дунай. С наступлением ночи, пехота десанта, в 3 отделениях, разом отвалила от берега. Переправа совершилась благополучно, но на версту ниже намеченного пункта, так как лодки сносило течением; турки обнаружили ее только в тот момент, когда суда уже причаливали. Выйдя на берег под сильным, но безвредным огнем с пикетов и береговой турецкой батареи, войска развернулись по диспозиции и двинулись вверх по реке двумя колонками (Батурина и Мауринова), имея в голове стрелков и в резерве две роты Ребока. Атака была ведена "с храбростиею и фурией российских войск", как предписывал первый пункт диспозиции. Каре Батурина, при котором находился и сам С., с одного удара овладело 2 батареями и ближайшим лагерем. Во время этой атаки С. был сильно контужен осколками разорвавшейся около него пушки и в бою за лагерь, в рукопашной схватке, едва не был заколот янычарами.

Наступавшая левее колонна Мауринова ворвалась на штыках во второй — "Пaшинский" лагерь, где встретила отчаянное сопротивление. Стремясь возможно быстрее развить успех, С., не выжидая, пока освободитоя Мауринов, двинул резерв Ребока на последний оплот турок, 3-й лагерь за Туртукаем, а каре Батурина в город: колонна Мауринова обратилась, таким образом, в резерв. 3-й лагерь и город захвачены были без труда; к этому времени покончил с Пашинским лагерем и Мауринов, а на берегу появились переброшенные Мещерским на оставшихся у него судах 150 охотников из карабинер и 60 казаков. За ними следом переправились демонстрировавшие на острове против Туртукая казаки Кашперова. Прикрытие стоявших у берега турецких судов было переколото, суда захвачены.

Начатая в первом часу ночи атака к четырем была уже закончена. Турки в полном беспорядке бежали по дороге на Шумлу. Выслав казаков в разъезд, С. вывел из Туртукая все христианское население его и выжег город дотла. Все бывшее в городе отдано войскам в добычу. Обратная переправа на левый берег совершилась беспрепятственно, в тот же день.

Потери наши, по реляции, за весь поиск ограничивались 26 убитыми, 42 ранеными. Турки !!!потеряли до 1500; пленных не брали, по ожесточенности боя. Взято 80 судов, 16 пушек, 6 знамен. Моральное значение победы было огромно; но значения стратегического она почти не имела, так как переправа главных сил, содействовать которой имелось в виду, состоялась только спустя месяц.

Не зная общей обстановки, С. после поиска отошел на Негоешти, где расположил регулярные войска на отдых и занялся приведением в порядок артиллерии, флотилии и укреплений, местами обвалившихся и походивших, по выражению С., на турецкий ретраншамент. От партизанских действий на правый берег, которых требовали от него Салтыков и Потемкин, он упорно отказывался, находя их возможными и полезными только став твердой ногой на том берегу. О необходимости же прочного занятия его он представлял Салтыкову неоднократно, но без успеха. В этом же смысле составлено было им затребованное от него Салтыковым соображение — о прорыве коммуникации по Дунаю.

5 июня С. получил непосредственно от Румянцева приказ произвести вторичный поиск на Туртукай, по возвращении С. на левый берег вновь сильно занятый турками. С. был болен лихорадкой и только что накануне послал просьбу об отпуске в Бухарест для лечения. Но получив ордер главнокомандующего, он пересилил болезнь и остался. Принять лично командование отрядом он, однако, не мог; лежа в постели, продиктовал диспозицию, выполнение которой пришлось передать старшему по нем, полковнику кн. Мещерскому. В ночь с 7 на 8 июня войска построились в колонны, назначенная для принятия десанта флотилия вошла в Дунай. Но неприятель был предупрежден: на правом берегу виднелись толпы турок, выжидавшие переправу. При таких условиях предприятие казалось слишком рискованным. Собранный Мещерским военный совет постановил отложить поиск.

Узнав о решении совета, С. немедленно выехал в Бухарест. Разгневанный поведением подчиненных и, вместе с тем, видимо боясь, чтобы неудача эта не была поставлена ему в вину, С. в ряде писем к Салтыкову старается доказать, что дело остановилось единственно по трусости начальников. "Дело было в полдела против прошлого... Маневр к атаке был прекраснейший... Г. Б. причина всему... Все оробели, лица не те... когда подумаю, какая это подлость, жилы рвутся!"

Но отмена поиска не возбудила неудовольствия главнокомандующего. Переправа у Гуробал, для облегчения которой он был назначен, состоялась уже 7 июня, и таким образом туртукайская демонстрация становилась бесполезной. Поэтому 8 июня Румянцев послал приказ С., вместо поиска на Туртукай, спуститься на судах в Чоканештам, дабы отвлечь этим внимание гарнизона Силистрии от движения корпусов Ступишина и Потемкина.

Ho С. считал повторение поиска необходимым — в видах военно-воспитательных. "Дабы не подвергать себя фельдфебельством своим до стыда, видеть под собой нарушающих присягу и опровергающих весь долг службы", он хотел во что бы то ни стало загладить победой позор отказа от боя. В силу этого, хорошо сознавая стратегическую бесполезность удара на Туртукай после Гуробальской переправы, так как на Силистрийскую операцию по отдаленности он не мог оказать влияния, С., перемогая болезнь, деятельно готовился к набегу. Он прибыл в Негоешти 14 июня. Поиск назначен был в ночь с 16-го на 17-е. К 16-му в Ольтенице уже собрались войска, усиленные батальоном Апшеронцев и слабым Ингерманландским карабинерным полком; по распоряжению свыше, карабинерам были даны штыки, чтобы С. мог пользоваться ими как пехотой, — мера, С. не одобренная. Состав отряда определился в 2400 человек, из них 1500 пехоты.

Желая оттенить внутренний смысл предстоящего поиска, С. объявил по войскам, что диспозиция для боя остается прежняя, отданная для отмененного поиска.

В действительности же многочисленные изменения и дополнения, сделанные им к прежней диспозиции, придали ей совершенно новый, самостоятельный характер.

Еще до наступления ночи (с 16-го на 17-е июня) отвалила от берега первая линия судов, принявшая пехотные каре Ребока, Батурина и Мелина. С., чувствовавший себя настолько больным, что его водили под руки, остался на левом берегу, распределяя назначенные для прикрытия переправы войска. Под прикрытием огня нашей артиллерии, первая линия войск высадилась без особых затруднений и потерь и во взводной колонне поднялась на хребет, на котором должно было произойти развертывание. Турки занимали на хребте два лагеря: один против устья Аргиса, другой западнее. Шедший в голове колонны Ребок, строго соблюдая Суворовское правило "голова хвоста не ждет", не дожидаясь прибытия второй линии, переправа которой задержалась, — смелой атакой выбил турок из ближайшего лагеря и ввязался в бой за следующий. Но шедший за ним Батурин, "распоровши диспозицию", по выражению С., не поддержал Ребока, положение которого, под ударами превосходных сил противника, стало опасно. Ребок однако не только удержался, но после 4-часовой резни опрокинул турок, еще до подхода подкреплений, спешно высланных С., высадившимся с войсками второй линии.

Утвердившись на хребте, С. выдвинул колонну Ребока, усиленную 3 ротами, вперед ретраншамента, на левый фланг — против нижнего лагеря турок, разбитого у самого Дуная. Правый фланг составили Батурин и Мелена. Во второй линии стали резервный батальон Фишера и спешенные карабинеры Мещерского. Влево, для очищения леса, двинут был Кашперов с казаками и арнаутами. В ожидании прибытии третьей линии (Шемякина), С. произвел рекогносцировку. Турки, воспользовавшись приостановкой наступления русских, успели двинуть часть своих сил к месту переправы и атаковали Ингерманландских карабинер и казаков, как только те сошли с судов третьей линии. С. двинулся на выручку, но в свою очередь был атакован толпами турок из леса. Но тем временем отряд Шемякина уже отбросил загородившего ему путь неприятеля и вышел во фланг и тыл туркам, завязавшим бой с С. Попав меж двух огней, турки бросились в свой нижний лагерь. Пользуясь смятением противника, С. двинул нa лагерь, со стороны разрушенного Туртукая, казаков, а все остальные силы — на путь отступления турок к Рущуку. Это движение решило дело. Боясь сказаться отрезанными, турки без боя бросили свой последний лагерь и по окольным дорогам стали уходить на Рущук. Кавалерия гнала их на расстоянии 5 верст. Наши потери доходили до 200 чел., турецкие — до 800; взято 14 пушек, 35 судов, много запасов, полностью отданных войскам.

Тотчас после Туртукайского поиска С. пришлось со своим отрядом и флотилией идти к Журжеву на усиление Салтыкова. Экспедиция эта продолжалась недолго: уже 21 июня С. вернулся к устью Аргиса, под предлогом болезни, но в сущности беспокоясь за свой район и за Бухарест. С того момента, как обозначилось наше отступление от Силистрии, ничто почти не препятствовало туркам ударом в этом направлении разрезать русскую армию на две части. С. понимал это ясно: "Негоешти закрывает Бухарест и Обилешти... дурно так пускать". Не выжидая приказания, С. озаботился прикрытием опасного места: он отправил Ингерманландских карабинер, легкий батальон Мелина и часть арнаутов в Обилешти, а с остальными войсками стал у Ольтеницы; в устье Аргиса оставлен был Кашперов.

9 июля, при новом расписании полков по отрядам, С. был переведен в резервный корпус, к Потемкину. Перемещение это обеспокоило С., увидевшего в нем знак немилости главнокомандующего. Но опасения С. были рассеяны последовавшим через несколько дней назначением его в Гирсово — важнейший и притом единственный на правом берегу Дуная опорный пункт. Отъезд С. к новому месту назначения был отсрочен неудачным падением его на лестнице Негоештского монастыря: около 2 недель пришлось провести в постели. Прибыв в Гирсово в последних числах июля, С. немедленно приступил к исправлению крепостных верков и устройству новых укреплений.

Вскоре обнаружились попытки турок перейти в наступление. Ожидая удара, С., на основании данных ему полномочий, притянул к себе бригаду Милорадовича, стоявшую при устье p. Яломницы. Вместе с тем, опасаясь, чтобы турки не прервали его сообщений с действовавшим на Бабадаге ген.-поруч. Унгерном и не попытались разбить по частям разъединенные таким образом отряды правого берега, С. просил разрешения Румянцева устранить эту опасность встречным ударом соединенных сил его, С., и Унгерна — на Карасу. Но Румянцев, не веривший в возможность энергичных действий со стороны турок, нашел план С. не соответствующим обстановке. Предположение С. не замедлило, однако оправдаться. В ночь на 3 сентября, в 20 верстах от Гирсова, на Карасуйской дороге обнаружен был турецкий отряд силой в 3000 коней. Усилившись к утру до 6 тысяч, он отогнал передовые посты Гирсовского отряда, прервав связь с Унгерном, и около полудня, подойдя на пушечный выстрел к крепости, остановился, поджидая тянувшуюся за ним пехоту. Русская артиллерия молчала: С. искал решительного боя и не хотел завязывать дела, пока не сосредоточится весь турецкий отряд. Высланным им казакам были приказано после короткой перестрелки обратиться в бегство, чтобы придать туркам смелости. Турки развернулись перед крепостью в три линии, по европейскому образцу, приблизились к все еще молчавшим веркам и примкнули правым флангом к р. Баруй, вытянув фронт параллельно Дунаю. Быстро построив батарею, они открыли огонь по ближайшему из 3 русских укреплений, в котором находился и сам С. Шанец, имевший замаскированные амбразуры, не отвечал. Турецкая пехота, рассыпавшись, окружила его и, подойдя на половину картечного выстрела, с необычайной стремительностью бросилась на штурм. Отбив его картечью, С. немедленно атаковал в свою очередь выведенными из шанца войсками; в то же время бригада Милорадовича ударила на турок из-за p. Боруй. После жаркого дела, особенно на правом фланге турок, противник был опрокинут и бежал, на расстоянии 30 верст преследуемый кавалерией. Румянцев был чрезвычайно доволен победой: во всей армии отслужены были благодарственные молебны, и 5 сентября С. получил лестное письмо главнокомандующего.

Турки не повторили покушения на Гирсово. Наступил период затишья на боевом фронте. Скучая бездействием, С. отпросился в отпуск и в ноябре выехал в Москву. Здесь 18 декабря состоялась его помолвка, 22-го обручение и 16 января 1774 г. — свадьба. Весьма вероятно, что сватовство С. было устроено его отцом, жившим в то время в Москве, на покое, и просьба об отпуске была обусловлена именно этим предстоявшим событием. Ставшая женой его, княжна Варвара Ивановна Прозоровская, дочь отставного генерал-аншефа, принадлежала к высшему кругу московской знати.

Женитьба заставила С. задержаться в отпуску. Он выехал в армию только в начале февраля, оставив молодую жену в Москве. Назначенный, при последовавшем в апреле 1774 г. новом распределении армий, в резервный корпус, стоявший в устье Яломницы, С. до прибытия кн. Репнина принял командование над 2-й дивизией, составлявшей правый фланг Румянцевской армии.

Задачей отряда (в устье Яломницы), принятого С., по сдаче временного командования дивизией Репнина, было: охранять Гирсово и не допускать переправы турок через Дунай у Силистрии; в случае наступательных действий, С. предписано сообразоваться с движениями действовавшего левее Каменского. Направление и время действий Румянцев предоставил определить С. и Каменскому, по личному между ними соглашению, всецело полагаясь на боевую опытность и испытанную энергию обоих генералов. Выработанный С. и Каменским план сводился к следующему: искать и разбить неприятеля в поле, для чего идти на Базарджик и Козлуджу; отсюда, демонстрируя на Варну, обратиться к Шумле, стратегическому пункту театра войны; если окажется, что овладеть ею можно только путем правильной осады — действовать в дальнейшем против Силистрии, совместно с направленными на эту крепость войсками. План этот в общих чертах был одобрен главнокомандующим, изменившим, однако, детали: Каменскому указано идти к Базарджику, выслав сильную партию к Мангалии для демонстрации против Варны; С. от Тирсова перейти к Черноводам, как бы угрожая Силистрии, а затем двигаться параллельно с Каменским на соединение с ним к Базарджику, прикрывая его со стороны Силистрии и маскируя движение высылкой партий. Ho давая эти указания, равно как указания о порядке последующих действий против Шумлы, Румянцев предоставил им обоим полную свободу инициативы, отдав, однако, решающий голос Каменскому, как старшему, хотя и не подчинив ему С. непосредственно. Такая условная зависимость давала повод к недоразумениям; они возникли действительно с первых же совместных шагов. "Отвес списочного старшинства" обидел С., так как с марта 1774 г. он был в том же чине, что и Каменский (генерал-поручик), и старшинство последнего представлялось незначительным. С. принял меры, чтобы сохранить возможно дольше свою самостоятельность. Несколько задержав свое выступление, под предлогом ожидания назначенных на усиление его полков, он изменил маршрут, хотя для этого пришлось идти более трудными дорогами, не известил об этом Каменского и безо всякой связи с ним, вопреки указаниям Румянцева, особо отметившего необходимость самой тесной связи, — с "несвойственной ему медленностью" стал подвигаться к Базарджику. Каменский донес главнокомандующему, что С. неизвестно где находится, не слушает его, Каменского, приказаний и держится совершенно независимо. Но Румянцев, высоко ценивший С., на этот раз ограничился замечанием Каменскому, что он "сам имеет все способы заставить Суворова повиноваться".

Надежды С. встретить турок до соединения с Каменским не осуществились. Соединение состоялось 9 июня в с. Юменли. Переведя свои войска в авангард, С. немедленно, против воли Каменского, выступил с кавалерией и арнаутами на рекогносцировку.

Ни Каменский, ни С. не знали, что в Козлудже, только лесом отделенной от Юменли, стоит 40-тысячный турецкий корпус, шедший на Гирсово. Конница С. втянулась в узкое дефиле, ведшее через лес. У д. Башанту, впереди Козлуджи, она обнаружила сильный неприятельский отряд, спешно очистивший деревню при ее приближении, и по его следам вынеслась из лесного дефиле на равнину. Здесь ее уже ждали: албанцы бешено бросились в атаку, стараясь отрезать русским отступление; часть их пустилась в обход по лесным тропинкам. Удар был неожидан, сопротивления почти не было. Преследуемая по пятам, русская кавалерия в беспорядке, давя своих же, помчалась назад по дефиле. Сам С. едва успел ускакать от погони. Три свежих эскадрона, высланные Каменским при известии о завязавшемся бое, были смяты беглецами. Наступление турок было задержано у входа в дефиле со стороны Юменли подоспевшей пехотой, сомкнувшейся в 4 каре. После нескольких атак на фланги, своевременно поддержанные, и неудачной попытки зайти русским в тыл турки отхлынули по дефиле назад, преследуемые С. с его конницей и пехотными каре. За ним Каменский двинул свою конницу и часть пехоты, сам следуя с остальными силами в некотором отдалении. При выходе из леса С. развернулся в лощине, выдержал ряд новых атак и, с прибытием артиллерии, задержанной трудностями передвижения по дефиле, выставил батареи. В течение 3 часов артиллерийский и ружейный огонь подготовлял атаку. Заметив, наконец, ослабление неприятельского огня, С. перевел в наступление всю линию, имея конницу впереди. Но турки, не приняв удара, бежали в направлении на Шумлу и Праводы. В брошенном лагере взято 29 медных орудий, 107 знамен.

Весь бой веден был одними войсками С., бывшими в первой линии. Но в ходе боя Каменский несомненно играл значительную роль, быстрыми и целесообразными распоряжениями выручая С. из критического положения, в которое ставило его несколько раз в этот день неудержимое, стремительное движение вперед, вызванное желанием покончить дело без Каменского. Каменский остается совершенно в тени, так как его действия и распоряжения составляют только фон, на котором ярко выделяется решительная и настойчивая атака С., который и взял честь дня. На собранном после Козлуджи совете было решено приостановить наступление на Шумлу и отойти на позицию между Шумлой и Силистрией. Постановление это возбудило сильное неудовольствие Румянцева, но вредных последствий оно не имело, так как потрясенная рядом неудач Порта отказалась от дальнейшей борьбы, — и 10 июля заключен был славный для России Кучук-Кайнарджийский мир.

Почти тотчас после совета С. выехал в Бухарест, так как при установившихся с Каменским после этого боя дурных отношениях оставаться под начальством его он очевидно не мог. Румянцев принял его сурово, потребовав объяснений, как решился он оставить свой пост почти в виду неприятеля. Ссылаясь на все еще мучившую его лихорадку, С. просил отпуска в Россию для лечения. 30 июля состоялся приказ о переводе С. к Салтыкову, "во избежание лишнего в переездах труда", и о разрешении отпуска. Но С. остался в Молдавии вплоть до вызова его против Пугачева.

Еще 29 марта военная коллегия предписала Румянцеву исключить С. из списков ? армии и отправить в распоряжение Бибикова, действовавшего против самозванца. Но главнокомандующий не согласился отпустить С.: он нужен был в армии; вместе с тем отозвание генерала, уже составившего себе громкое боевое имя, для назначения против мятежников могло, по мнению фельдмаршала, преувеличить значение поволжской смуты, а это не замедлило бы отразиться на ходе уже намечавшихся мирных переговоров. Только по заключении мира вопрос о назначении С., вновь возбужденный преемником умершего Бибикова, Паниным — был разрешен в положительном смысле.

Повидавшись проездом через Москву с женою и отцом, С. на перекладных, в одном кафтане, 24 августа прибыл к Панину, в с. Ухолово, между Шацком и Переяславлем-Рязанским. В тот же день, облеченный обширными полномочиями, он выехал дальше, на Арзамас — Пензу — Саратов. Путь пролегал через местности, уже охваченные восстанием. Счастливо уклоняясь от встречи с бродившими повсюду шайками пугачевцев, иногда даже принимая "злодейское имя", чтобы спастись от "безчеловечной и безчестной смерти", С., с адъютантом Максимовичем и слугою Пруссаком, 2 сентября прибыл в Царицын и принял общее начальство над всеми отрядами, гнавшимися за Пугачевым.

Быстро ориентировавшись в обстановке, С. отдал приказания по отрядам, смыкая их железным кольцом вокруг района, в котором находился самозванец, а сам с 2 эскадронами, 2 сотнями и 300 посаженной: на-конь пехоты — двинулся в Заволжскую степь. Усиленными переходами по безлюдной степи, без хлеба и часто без воды, направляя путь днем по солнцу, ночью по звездам, С. 12 сентября вышел на p. Малый Узень, разделил отряд на 4 части и двинулся разными дорогами к Большому Узеню, выжигая камыши, в которых могли найти убежище мятежники. Напав, наконец, на свежий след Пугачева, С. узнал, что он связан своими сообщниками и отправлен в Яик. Все еще надеясь захватить самозванца до выдачи его властям, С. пошел по следу, доведя скорость марша до последних пределов. На одном из ночных переходов киргизы, по недоразумению, попытались заградить отряду путь: завязался бой, помимо потери времени, обременивший отряд ранеными. С. бросил отряд и с одними доброконными помчался дальше. 16-го он был в Яике, в общем итоге в 9 суток сделав 600 верст. Но было уже поздно: Пугачев был сдан коменданту Яика, Симонову. Этой неудачи С. не мог забыть всю жизнь. 1 октября Пугачев, под личным наблюдением С., был доставлен в Симбирск.

За поимку самозванца надо было ожидать богатых милостей государыни. Вполне поэтому понятно, что каждый из генералов, так или иначе содействовавших "истреблению сего гибельного проклятого сына", всеми мерами старался приписать себе честь поимки. Панин в своем донесении приписал ее С.: "Неутомимость и труды Суворова выше сил человеческих. По степи, с худейшею пищею рядовых солдат, в погоду ненастнейшую, без дров, без зимнего платья, с командами майорскими, а не генеральскими гонялся до последней крайности". В Симбирске он благодарит С. за поимку "именем государыни и всей империи". Но сама Екатерина несравненно правильнее оценила степень участия С. в усмирении бунта; отдавая должное проявленной им энергии и неутомимости, она находила, что он "тут участия не имел... и приехал по окончании драк и поимки злодея". Тем не менее, С. пожалована была в январе 1775 г. золотая шпага, усыпанная бриллиантами, а в феврале ему поручено было докончить дело замирения Поволжского края, приняв командование войсками 1-й дивизии, расположенными в восточных губерниях. За зиму С. успел уничтожить остатки пугачевских шаек и "без кровопролития, но паче императорским милосердием" сократил "своими политическими распоряжениями и военными маневрами буйства башкирцев и иных".

В августе 1775 г. С. пришлось выехать в Москву, по случаю смерти отца. Здесь он представился государыне, предложившей ему командование Петербургской дивизией. С. отказался, испросив годовой отпуск для приведения в порядок дел отца и принятия оставленного им довольно крупного наследства. Помимо денег С. унаследовал вполне благоустроенные имения: Пензенского наместничества, Мокшанской округи, в селе Никольском, Новая Шукша тож, в сельце Скрябине и деревне Рудаковке; Владимирского наместничества, Суздальской округи, в селах Кистоше и Менчакове, деревнях Курках и Хлябове; Ковровской округи в сельце Дьякове и деревне Трутневой; Костромского наместничества, Плесской округи, в селе Сараеве, деревнях Федорихе, Симанихе и Михалевой; Новгородского наместничества, Боровичской округи, в Кривинской и Санинской волостях; Московской губернии, Воскресенской округи, в селе Рожествене и деревне Долгинихе, — всего около 3400 душ обоего пола.

С. не мог уделять делам хозяйства и управления этими имениями столько времени и труда, сколько его покойный отец; тем больше внимания требовалось на первых шагах, чтобы обеспечить правильное ведение хозяйства, за которым в последующие годы личного надзора быть уже не могло. С. напоминал отца по склонности к бережливости, — к собиранию, а не расточению. Унаследованные "экономии" и кое-какие личные средства дали ему возможность тотчас после смерти отца округлить свои поместья прикупкой соседних земель. И в последующие годы он не упускал случая покупать землю: в течение 9—10 лет он успел приобрести до 1500 крестьян. По отношению к крестьянам С. был вполне на уровне своего века: они являлись для него статьей дохода. Чтобы обеспечить правильное поступление оброков (все имения С. были оброчными), надо было обеспечить благосостояние крестьян. За этим С. следил внимательно, возлагая, однако, обязанность помогать неимущим и пострадавшим от каких-либо бедствий крестьянам — на остальных односельчан, на весь "мир"; от него самого иногда назначалось только незначительное пособие. Равным образом, из таких же экономических соображений, С. уделял особое внимание бракам своих крепостных: в своих деревнях он не допускал безбрачия. При недостатке невест, они приводились из других вотчин или даже покупались. "Лица не разбирать, — пишет С. одному из своих управляющих, — лишь бы здоровы были. Девиц отправлять на крестьянских подводах, без нарядов, одних за другими, как возят кур, но очень сохранно". За многоплодие иногда выдавались небольшие награды. В приказах своих С. всегда указывал и на необходимость заботливого ухода за детьми для уменьшения детской смертности. Дабы не ослаблять численности своих оброчных, С. предписал не поставлять рекрут натурой, а покупать их со стороны, разверстывая цену рекрута по имуществу каждого на весь "мир": в помогу миру С. определил от себя по 75 руб. за каждого рекрута.

По окончания отпуска, С. получил в команду войска, расположенные в Коломне, и в ноябре 1776 г., ввиду ожидавшихся в Крыму осложнений, был откомандирован в корпус Прозоровского, "к полкам Московской дивизии". По прибытии в Крым, назначен начальником пехоты корпуса и временно, по болезни Прозоровского, командовал всем корпусом. Дел не было — если не считать "рассеяние одними движениями собравшихся около Карасубазара противных Шагин-Гирею-хану партий" и "объявление его в сем достоинстве, по прибытии его из Тамани". Все остальное время С. с 2 полками пехоты и несколькими эскадронами кавалерии стоял на p. Салгире, близ Ак-Мечети, наблюдая горы к стороне Бахчисарая и верхнюю часть Салгира, заняв важнейшие проходы и выдвинув пост в Алушту (меры на случай высадки турок). Безделье и лихорадка томили С. Он просил кн. Гр. Потемкина, с которым был в переписке со времени пребывания своего в Симбирске, после Пугачевского бунта, о переводе в другую дивизию, но безрезультатно. Тогда в июне 1777 г. он отпросился в отпуск, в Полтаву, где жила жена его с дочерью (род. 1 авг. 1775 г.), а по истечении срока отпуска не вернулся, но "для перемены воздуха" переехал в Опошню, где и прожил до самой зимы.

Пребывание С. в Опошне ознаменовалось крупными семейными неприятностями. Варвара Ивановна представляла полную противоположность мужу во всем, кроме характера: неуживчивостью, вспыльчивостью, нетерпимостью — она не уступала С. Вполне естественно, что при таких условиях они не долго могли ужиться, тем более, что Варвара Ивановна была не чужда увлечений.

За время отсутствия С. дела в Крыму обострились. Открылись военные действия. Румянцев невольно обратил внимание, что в рапортах Прозоровского никогда не упоминается С.; он запросил о нем, и Прозоровскому пришлось донести, что С. по болезни не вернулся из отпуска, и где сейчас находится — неизвестно. За это Прозоровский получил строгий выговор, а С. предписано было немедленно явиться на службу. С. отказался, ссылаясь на болезнь: ему не хотелось возвращаться в Крым, так как отношения его с Прозоровским были крайне неприязненны. Он вторично обратился к Потемкину с просьбой о переводе. На этот раз просьба была уважена. В январе 1778 г. С. был назначен начальником войск на Кубани.

Объехав линию постов, по берегу моря до Кубани и от Кубани до Копыла, собрав сведения о местности и населении, результатом чего явилось подробное топографическое и этнографическое описание края, С. приступил к устройству передовой линии. За три месяца пребывания на Кубани он успел построить до 30 укреплений. Кордонная служба была упорядочена. Строевые занятия велись неослабно, несмотря на строительные работы, производившиеся войсками. Эвакуировав госпитали, С., в видах уменьшения смертности, скученные дотоле войска разместил широко, сумев, однако избежать излишнего разбрасывания сил. Мягкое и гуманное обращение с туземцами, подарки влиятельным лицам, на которые не скупился С., в связи с постоянной боевой готовностью войск Кубанского корпуса — повели к тому, что за все это время мир не нарушался ни разу: не было ни одной вспышки недовольства, "ни одного ногайского за Кубань набега".

Оценивая по достоинству труды С., Румянцев, при первой возможности, предоставил ему более широкий круг деятельности, назначив в апреле 1778 г. командующим войсками в Крым, на место уволенного Прозоровского.

В тревожное время принял С. Крымский корпус. Татары волновались. Положение русского ставленника — хана Шагин-Гирея, было крайне неустойчивым, да и сам он был далеко не искренним приверженцем России; таким образом, с одной стороны, его приходилось охранять от подданных, которым его навязали, с другой — следить за ним самим. Обеспокоенные успешным ходом нашей политики в Крыму, предвидя близкое присоединение его к России, турки готовы были вмешаться: у берегов полуострова крейсировал турецкий флот.

С. разделил полуостров на округа для лучшей организации наблюдения и обороны берега; наметил пункты для новых укреплений; умножил береговые посты; установил сигнализацию между сухопутными войсками и флотом; принял ряд мер по охранению здоровья войск, начав, по обыкновению, с эвакуации госпиталей. Наконец, 16 мая 1778 г. в приказе по корпусам Крымскому и Кубанскому объявил подробное "Наставление о порядке службы пехоты, кавалерии и казаков в лагере, на походе и в бою", существенно исправлявшее и дополнявшее действовавший устав (1763 года).

Предписав С. не допускать турецкого десанта с флота, но не доводить дела до разрыва, Румянцев сам не верил, однако, чтобы С. сумел выполнить подобную задачу. Но турки, убедившись в полной боевой готовности русских войск, зная решительность их начальника, не проявили настойчивости при двукратных попытках десанта, и дело обошлось благополучно.

Еще труднее и сложнее была задача, порученная С., — выселение христиан из Крыма в Приазовский край. В дни ее выполнения против С. были все: христиане — потому что для них выселение было тягостью, если не разорением; хан — потому что с уходом христиан, главных плательщиков всяких налогов, он терял большую часть своих доходов и становился в тесную зависимость от милости субсидировавшего его русского правительства (с этой целью и было решено выселение христиан); наконец, сам Румянцев — так как он был противником этой предписанной свыше меры и в каждом шаге С. искал доказательств правильности своего отрицательного отношения к выселению. Но, несмотря на всю напряженность положения, на все трудности, С. удалось мирно довести дело до конца. С июля по сентябрь свыше 30 тысяч христиан оставили Крым.

В январе 1779 г. С. выехал в отпуск, в Полтаву, куда несколько месяцев назад ему пришлось отправить из Крыма жестоко страдавших лихорадкой жену и дочь. Но пробыл он там недолго, так как в феврале был командирован в Астрахань для инспекции Моздокской линии. Выполнив поручение, он проехал на Кубань, осмотрел Бердянскую линию и через Арбат вернулся в Крым.

В марте 1779 г. Порта подписала конвенцию, надолго, казалось, уничтожавшую возможность распри за Крым. Военные приготовления на Кубани и в Крыму были прекращены. С. предписано, оставив в Керчи и Еникале гарнизоны, до 6000 человек, вывести остальные войска в Россию и принять командование Малороссийской дивизией. Отпустив войска и сведя с ханскими таможенными откупщиками последние счеты по беспошлинному ввозу товаров для русского корпуса, С. в конце июля выехал, наконец, в новую штаб-квартиру, в Полтаву. Здесь у него вновь возникли несогласия с женою, и С. возбудил даже дело о разводе, но оно при посредстве родственников жены и других влиятельных лиц было замято.

24 января 1780 г. С. с семьей выехал в Астрахань, куда был переведен. Этот перевод стоял в связи с проектом Екатерины использовать затруднения, которые испытывала морская торговля Индии вследствие англо-французской войны, и "привлечь знатную часть ее к нашим границам" — через Персию и Каспийское море. Подготовка обширной операции, связанной с этим проектом, должна была начаться с "усмирения пограничных ханов персидских, ввиду их частых дерзостей" — в дальнейшем, быть может, предстоял персидский поход. С. рисовались широкие перспективы: он выехал на "свеженькую работу" в самом радостном настроении, тем более что при дворе был принят чрезвычайно милостиво и пожалован звездой Александра Невского с собственной одежды Императрицы.

Но уже в ближайшее время выяснилась полная фантастичность "персидского проекта", — англичанам удалось обеспечить прежний путь ост-индской торговли, и порученные С. предприятия были отменены. Тем не менее, он оставлен был в Астрахани, и так как определенного назначения не получил, а числился в командировке, то оказался, таким образом, без дел и без командования. С. чувствовал себя ссыльным, жаловался на непризнание заслуг и усиленно хлопотал об отпуске или переводе. В течение двух лет просьбы его не имели успеха: наконец, 31 декабря 1781 г. состоялся приказ о назначении С. командующим дивизией в Казань, — единственное назначение, на которое он указывал в своих письмах Потемкину и др. как на нежелательное.

В Казани С. пробыл недолго. В августе 1782 г. он получил предписание немедленно отбыть к урочищу Кичи-Кермель на Днепре и принять там крымские войска от графа де-Бальмена, а по прибытии туда, после свидания с Потемкиным в Херсоне — получил в командование Кубанский корпус. 19 октября 1782 г. С. прибыл в крепость св. Димитрия, штаб-квартиру корпуса.

Первая половина 1783 года прошла в трудах по подготовке предстоявшего приведения ногайских орд в российское подданство. Еще в прошлое пребывание свое на Кубани ознакомясь с туземным населением, С. успешно справлялся с нелегкой своей задачей, — и 28 июня мирно и без всяких осложнений принесена была ногайцами торжественная присяга на верность Императрице всероссийской. Наградой С. был благодарственный рескрипт и Владимир 1-й степени. Но вслед за тем начались неудачи. Еще до назначения С. постоянные мятежи и смуты среди ногайских орд привели Потемкина к мысли выселить их в уральские степи. С. приказано было постепенно подготовлять это выселение, и, действительно, стараниями его идея переселения все шире и шире распространялась между ногаями. В июле на Кубани появились новые признаки волнения. Боясь нарушения спокойствия и считая умы достаточно подготовленными, С. решил немедленно приступить к выселению, вопреки приказу Потемкина — повременить. Сначала все шло благополучно. Под прикрытием войск, под наблюдением особых приставов, ногаи двинулись небольшими партиями вдоль линии постов, протянувшейся в обеспечение земель Войска Донского, от Еи до половины Дона. Но глухое недовольство переселенцев не замедлило перейти в открытый мятеж: отойдя всего с сотню верст от Ейска, они — 31 июля — напали на русскую команду; вслед за тем 10000 джамбулакцев повернули назад, обрушились на один из постов, но были отбиты подоспевшими к нему подкреплениями. Ha урочище Урай-Илгасы произошла жестокая резня, стоившая жизни 3000 ногаев. Мятеж быстро разросся. Несколько мелких русских отрядов было изрублено. На самую крепость Ейск произведено отчаянное, но неудачное нападение. Только трое старых мурз остались верны России; все остальные со своими ордами бросили Ейские кочевья и ушли за Кубань.

Большую роль в этом восстании сыграли "возмутительские письма" бывшего крымского хана Шагин-Гирея, успевшего раскаяться в своем отречении от власти в пользу русской Императрицы. Узнав об этом, Потемкин предписал С. водворить Шагина из Тамани, куда он бежал из Крыма, в русские пределы. Но курьер С., посланный с соответствующим предписанием к Таманскому коменданту, был задержан в пути, и предупрежденный Шагин-Гирей успел бежать к Закубанским горцам. Положение на Кубани осложнялось с каждым днем. От Потемкина шли гневные ордера: он требовал немедленного "пресечения дерзости ногайцев".

19 сентября С. выступил из Копыла за Кубань с 16 ротами, 16 эскадр., 16 орудиями и 6 казачьими полками. С необычайными предосторожностями поднявшись вверх по Кубани, он соединился в ночь на 1 октября на урочище Токус-Тобе с 10 казачьими полками, приведенными с Дона войсковым атаманом Иловайским, и к 2 часам ночи благополучно, несмотря на огромные затруднения, переправился через Кубань. Переправа не была обнаружена ногаями; аулы их были захвачены врасплох. На урочище Керменчик произошла резня, к 10 часам прекращенная за сильным утомлением лошадей и людей. Убитых татар насчитано до 2000, среди них 11 почетных мурз и главных наездников Едичкульской орды. После 2-часового отдыха Иловайский с казачьими полками двинулся снова вперед, по правому берегу Лабы, надеясь предупредить на переправе спешившие от верховьев Зеленчика значительные скопища ногаев. Сам же С. с частью кавалерии и пехотой пошел левым берегом. Иловайскому удалось захватить ногаев: на урочище Сарычигер казаки положили еще до 1500 чел. Общий урон ногаев за этот день дошел до 3500; пленных взято до 1000; 1000 лошадей, тысяч 7 рогатого скота, 15 тысяч баранов стали добычей. Потери отряда были ничтожны. В ночь на 3-е отряд спустился по р. Лабе до урочища Керменчик, откуда произведен был безрезультатный поиск к Кара-Ногаю: остатки разбитых орд успели уже укрыться в лесах. После двухдневного отдыха на берегу Кубани, против устья Лабы, в ожидании возвращения лазутчиков, высланных для сбора сведений о разбойнике Зуналес, с шайкой которого рассчитывал покончить С., убедясь, что за удалением неприятеля в лесистые горы ничего больше сделать нельзя, он распустил свой сводный отряд и вернулся в Ейск.

Впечатление, произведенное Суворовским набегом, было огромно. Бежавшие за Кубань ногайские мурзы изъявили покорность, обещая вернуться на прежние кочевья. Весть о разгроме ногаев нашла себе отклик далеко на Кавказе и в Крыму, где татары, напуганные Керменчикской резней, целыми тысячами стали переселяться в Турцию.

Зиму 1783—1784 г. С. провел в крепости Св. Димитрия, где проживало и его семейство. Ему удалось исправить свой невольный проступок с Шагин-Гиреем. Умелыми переговорами С. успел склонить Шагина оставить свое убежище за Кубанью, и весной 1784 г. бывший хан выехал в Россию.

Признание Портой подданства Крыма и Кубанского края России вызвало новое распределение войск. С. был отозван в Москву и в апреле получил командование Владимирской дивизией. 29 мая он представился Императрице для доклада о состоянии Кубанского края.

В 1784 г. несогласия С. с женой обострились до такой степени, что повели к разрыву между супругами — отдельному их жительству. Дочь их Наталья помещена была на воспитание в Смольный институт; сын, Аркадий, родившийся 4 августа 1784 г., остался при матери.

В 1785 г. С. был переведен в Петербург командующим Петербургской дивизией. 28 октября 1786 г. по старшинству произведен в генерал-аншефы и 6 января 1787 г. принял командование войсками Кременчугской дивизии, которым предстояло составить часть той блестящей декорации, которую готовил Потемкин к посещению Императрицей вновь присоединенных земель. Немало пришлось С. потрудиться над обмундированием и обучением полков, представленных Екатерине в Кременчуге на смотру 30 апреля. Смотр сошел блестяще: в письме к Гримму Государыня называет Суворовские войска "превосходнейшим войском, которое только можно встретить". Из Кременчуга С. следовал в свите Императрицы до Херсона. Вторичный смотр войскам С. состоялся на обратном пути, в специально для этого разбитом лагере близ д. Бланкитной. В Полтаве С. откланялся Императрице, получив "за гулянье", как он выражался, табакерку с вензелем Екатерины.

После блестящих смотров в Кременчуге и Бланкитной отношения государыни и особенно Потемкина с С. стали значительно милостивее. Благодаря этому, при объявлении Турцией (13 августа 1787 г.) войны России С. получил командование одним из пяти корпусов, входивших в состав Екатеринославской армии Потемкина, предназначенной для активных наступательных действий. Более того, ему поручен был Херсоно-Кинбурнский район, важнейший участок театра в первый период войны, когда за неготовностью нашей к открытию военных действий приходилось ограничиться обороной.

Первый удар турок ожидали именно в этом районе. Между тем, укрепления береговых пунктов были далеко еще не закончены; в войсках некомплект доходил до 1/3 штатного состава, несмотря на то, что они только что приняли рекрут. Отражение удара при этих условиях представляло трудную и ответственную задачу.

Оборона берегов была для С. делом не новым. С нею — и в значительно более широких размерах — ознакомился он еще в 1778 г. в Крыму, где ему пришлось организовать оборону целой береговой линии. В этом отношении частные распоряжения С. в 1787 г. являются дополнением его общих указаний 1778 г., составляя вместе гениальный образец организации береговой обороны. Разбив на участки порученный ему район, С. распределил войска, строго сообразуясь со стратегическим значением участков и неуклонно наблюдая при распределении целость строевой организации войск. Он принял меры к усилению строевого состава частей корпуса, уменьшив наряд караульной и гарнизонной службы и сняв солдат с работ. По имевшимся сведениям, первый удар турок должен был обрушиться на Херсон и Глубокую. На них и сосредоточил С. все свое внимание. Спешно усиливались слабые укрепления обоих угрожаемых пунктов. К 21 августа — дню первого боя авангарда нашей речной флотилии с турецким флотом — Глубокая пристань была уже обеспечена батареей и 5 судами Мордвинова, за вооружением которых С. наблюдал лично. К 25 августа закончены были 5 сильных батарей у Херсона, подготовлено 6 судов для специальной обороны подступов и приречной стороны. Работы по укреплению продолжались без перерыва до середины сентября. Слабым демонстрациям турок к Кинбурну С. не придавал значения, хотя на всякий случай усилил гарнизон его пехотным полком (Козловским). Но 13 сентября турки произвели серьезную демонстрацию на Кинбурн, и в тот же день греки — перебежчики из Очакова принесли С. известие, что на Херсон никаких покушений не готовится, а немедленно по прибытии Варнинского флота, который ждут в Очаков, турки атакуют Кинбурн. На следующее же утро С. сдал командование в Херсоне Бибикову, двинул к Кинбурну войска ближайшего к нему V участка (Колончак-Старооскольский редут), приказав туда же идти флотилии из Глубокой, и перенес свою главную квартиру в Кинбурн. Начатая 13-го бомбардировка Кинбурна турецким флотом с небольшими перерывами продолжалась до 15-го. Попытки высадки были, однако, удачно отбиты, а флот отогнан геройской атакой галеры "Десны" (мичман Ломбард), единственного судна, вовремя подоспевшего из Глубокой. Затем наступило затишье, нарушаемое только редкими перестрелками крепости с турецкой эскадрой да почти ежедневными стычками с турками неутомимого Ломбарда. Кинбурнский отряд нес усиленную службу, в постоянной готовности отразить высадку; но при этом С. самым тщательным образом скрывал свои силы, не обнаруживая ясно расположения пехоты на берегу. Спешно производились работы по подготовке косы в инженерном отношении; образцово задуманные и выполненные, они обратили косу как бы в укрепленный лагерь, не загроможденный однако ненужными окопами.

Между тем приближался период бурь, нужно было ожидать ухода турецкого флота в безопасную стоянку — к Константинополю. С. почти перестал верить в возможность покушения на Кинбурн, когда, накануне Покрова, в виду крепости появилась турецкая эскадра и открыла бомбардировку. Неудача русского флота (Войновича), на пути к Варне сильно пострадавшего от бури и вынужденного вернуться к берегам Крыма, открыла возможность Варнинской эскадре беспрепятственно соединиться с Очаковской: Кинбурну грозили почти все морские силы Турции. С., 28 сентября вернувшийся из Глубокой, куда он ездил для осмотра флотилии, немедля послал Мордвинову приказ спешить с судами к Кинбурну. Но Мордвинов опоздал. Уже на рассвете 1 октября бомбардировка возобновилась с особой силой, и в девятом часу утра, в 2 пунктах — на самом конце косы, около 2 верст от крепости, и у Бианки, в 12 верстах, — обозначились высадки. Отправив для выяснения дела к Бианки Река с отрядом, С. вызвал к себе Козловский полк от Покровского редута, спокойно объявил начальствующим о замеченной высадке — "... пускай все вылезут" — и так как день был праздничный, пошел к обедне. Высадка у Бианки оказалась демонстрацией, без труда отбитой Реком. Турецкий флот разделился на 3 части: главная, выделив отряды, наблюдавшие фланг и тыл со стороны Глубокой, бомбардировала Кинбурн; вторая из мелкосидящих судов обстреливала фланговым огнем пространство между пунктом высадки у мыса и Кинбурном; третья, у самого пункта высадки, обстреливала косу продольно. Под прикрытием огня флота десант совершился без затруднений. До 5000 отборной пехоты из войск Очаковского гарнизона, при 2 орудиях, вышли на косу и стали продвигаться вперед, быстро перекапывая косу поперек траншеями, при помощи заготовленных мешков с песком устраивая неглубокие ложементы. Пространство между ложементами и берегом прикрывалось подвижными рогатками. С. не препятствовал подходу турок к крепости. До прибытия флотилии он был бессилен бороться с огнем флота; с приближением же турок к Кинбурну обстановка облегчалась, так как все более стеснялась сфера флангового картечного огня флота — наиболее опасного, и приходилось иметь дело с одной пехотой. К 3 часам дня, заложив на косе 15 ложементов, турки были уже менее чем в версте от Кинбурна; передовые, под прикрытием берега, подошли на 200 шагов к гласису. В это время к С. подошли ближайшие части спешно сосредоточивавшихся к Кинбурну войск: он решил атаковать.

Оставив в крепости и в вагенбурге 4 роты С. вывел остальные силы (1500 чел.) в поле. Начальствование ими поручено было генералу Реку. Сам С., сохранив общее командование, находился при войсках первой линии, с Шлиссельбуржцами. Несмотря на то, что ложементы приходилось брать прямо в лоб, так как обходу слева препятствовала глубина лимана, а движение справа — в тыл, по отмели, было возможно только для конницы, которая не успела еще подойти, — 10 траншей было взято с одного удара. Но по мере удаления от крепости войска С. попадали под фланговый огонь флота: потери быстро стали расти. Рек, три батальонных командира выбыли из строя тяжело ранеными; сказалась недостаточная боевая подготовка войск, значительная часть которых к тому же состояла из рекрут: ряды дрогнули и, беспорядочно отстреливаясь, перешли в отступление. Преследуя по пятам, турки окружили С., отходившего с кучкой солдат. Рядовой Шлиссельбургского полка Степан Новиков спас С., положив на месте 3 турок. Его подвиг и опасность, угрожавшая любимому вождю, мгновенно подняли дух: нескольким офицерам удалось обернуть задние ряды, пример их увлек остальных, — и вся линия неудержимо ринулась снова вперед. Турки держались стойко. "Молодцы, с какими еще не дрался", писал С. после боя. Сквозной и фланговый огонь флота вырывал у русских целые ряды. Успех колебался. Около 6 часов С. был ранен картечью под сердце: рана не тяжелая, но заставившая его на время потерять сознание. На миг лишенные вождя, русские войска дрогнули снова: настроение упало, силы истощены, патроны израсходованы. Под новой бешеной контратакой турок, расстреливаемые картечью с турецких судов, они отхлынули назад, в полном расстройстве. Но С. не даром затягивал бой, до полного истощения сил отряда Река, не поддерживая его подходившими к Кинбурну свежими войсками. В тылу войск первой атаки уже выстроились 2 роты Шлиссельбургского, рота Орловского, батальон Муромского полков, подоспевшая легкая конница и казаки. С этими свежими силами, с новой энергией С. в "третий раз обновил бой". Наступавшая темнота ослабляла действительность турецкого огня с флота; к тому же артиллерия крепости вывела 4 судна из строя, а смелая атака "Десны" — единственного судна, которым располагал С., отогнала на время от берега 17 неприятельских судов. Это несколько уравнивало шансы. Казаки по отмели бросились в тыл; главные силы ударили с фронта. После отчаянного сопротивления, так как турки знали, что отступления нет (десантные суда по приказанию паши отведены от берега), — ложементы были взяты, турки загнаны в воду за устроенную ими при высадке эстакаду. Здесь произошло массовое избиение: артиллерия расстреливала толпы турок картечыо; "легкоконные по грудам трупов повторяли атаки". Незадолго до окончания дела С. был ранен вторично — пулей в левую руку навылет. Докончить в этот день истребление попавших в тиски турок С. не мог, за полным изнеможением людей. Это было исполнено на следующее утро казаками Исаева. Туркам удалось принять на суда не больше 600—700 кинбурнских беглецов: все остальные полегли на косе. Наши потери доходили до 1000 чел. Взято 15 знамен и 2 орудия, штурмовые лестницы, рогатки.

"Спасение" Кинбурна, как называла победу 1 октября Екатерина, сохранив в наших руках ключ к Крыму и Херсону, уничтожив опасения за побережье, имело вместе с тем огромное моральное значение, подняв дух не только войск, но и главнокомандующего кн. Потемкина, переживавшего в то время один из характерных для него припадков вялости и равнодушия. Два рескрипта и лента Андрея Первозванного были наградой С. "Чувствительны нам раны ваши...", писала Императрица.

На зиму С. остался в Кинбурне. Хотя с уходом от Очакова, 8 октября, турецкого флота нельзя было ожидать повторения попытки десанта, С. продолжал держать войска в полной боевой готовности.

Отдана была — до сих пор могущая служить образцом — диспозиция на случай высадки неприятеля. Сторожевая служба неслась неослабно. У берегов скалывали лед, для большей безопасности от нечаянного нападения. Вместе с тем продолжалась постройка укреплений: возведены 2 новые батареи на 24 орудия; устроена ядрокалильная печь.

Здоровье С. восстанавливалось медленно; тем не менее, он нетерпеливо ожидал "дела", тяготясь положением "праздного зрителя", в котором оказался он на Кинбурнском посту с возобновлением весной 1788 г. военных действий. 18 апреля, по соглашению с командиром гребной флотилии принцем Нассау, он представил Потемкину, приступившему к осаде Очакова, проект штурма этой крепости с приморской стороны, вызываясь лично выполнить его. Но план был отвергнут, как слишком рискованный. 17 июня построенные за зиму С. береговые батареи приняли ближайшее участие в разгроме эскадры Гассана-паши принцем Нассау, а несколько дней спустя в отражении попытки турок — спасти оставшиеся под Очаковым суда.

В начале июля С. просил и получил разрешение идти волонтером с десантным отрядом, назначенным для занятия о-ва Березани, против Очакова. Ho экспедиция была отложена. Наконец, 16 июля отдан был приказ о присоединении части Кинбурнского и всего Херсонского отряда к корпусу Потемкина, и 19-го С. отбыл под Очаков с Фанагорийцами и сводным гренадерским батальоном.

В середине июля Потемкин затребовал от старших начальников, в том числе и от С., "мнения" о способах овладения крепостью. С. высказался за формальную осаду, указывая главное направление ее на приморскую сторону; но в глубине души он по-прежнему стоял за штурм. Он не мог вместе с тем относиться хладнокровно к бестолковому и медленному ведению осадных работ, вялости и нерешительности главнокомандующего. "Одним глядением крепости не возьмешь". Забыв всю ценность сохранения благосклонности всесильного князя Таврического, С. не скупился на едкие сарказмы по его адресу. Это не могло остаться не известным Потемкину.

27 июля турки произвели сильную вылазку. До 500 человек пехоты, под прикрытием небольшого кавалерийского авангарда, вышли лощинами на крайний левый фланг русского расположения, сбили пикет Бугских казаков, но были остановлены высланными по тревоге С. Фанагорийскими стрелками; следом за ними прибыл с гренадерским батальоном сам С. Преследуя опрокинутых после упорного боя турок, Фанагорийцы ворвались в сады, окружавшие крепости, но здесь были встречены свежими силами неприятеля. С. ввел в дело еще батальон; но к туркам подходили все новые и новые подкрепления, и успех продолжал колебаться. Четыре раза посылал Потемкин приказание вернуться, но С. с непонятным упорством продолжал бой. Наконец, рана в шею вывела его из строя: он приказал принявшему от него командование Бибикову отходить. Вместо постепенного отвода частей — был дан отбой, люди смешались и под новым напором турок бросились бежать. Это дело стоило нам до 500 человек.

На следующий день С. получил строгий запрос главнокомандующего: "будучи в неведении о причинах вчерашнего происшествия", Потемкин требовал объяснений. Неизвестно, что ответил С., но через 5—6 дней после боя он выехал из осадного корпуса обратно в Кинбурн, "чтобы иметь наблюдение за неприятельским флотом", т. е. на прежний пост "очевидного свидетеля". С. прибыл в Кинбурн совершенно больным: лихорадка, затруднение дыхания, постоянные обмороки; сильно болела рана, полученная под Очаковым: при перевязке в ней оставлены были кусочки подкладки и сукна, вызвавшие воспаление. Пришлось созвать консилиум. Больше месяца С. не вставал с постели: 18 августа в Кинбурне взорвало артиллерийскую лабораторию, в которой снаряжались бомбы: одной из них была разбита комната С.; сам он едва успел выскочить; кусками оторванной от стены щепы его ранило в лицо, грудь, руку и ноги. К счастью, повреждения оказались неопасными. Силы С. восстанавливались медленно. Он переехал для продолжения лечения в Херсон, а потом в Кременчуг. Отношения с Потемкиным обострившиеся за время Очаковской осады, мало-помалу улучшились. Успешно завершив кампанию кровавым штурмом Очакова, осыпанный милостями, Потемкин забыл "вины" С. Он был ласково принят в Петербурге, куда прибыл в феврале 1789 г.. неоднократно удостаивался приглашения во дворец и в Эрмитаж, появлялся на торжественных приемах; помещенный главнокомандующим в наградной список после падения Очакова, С. получил 14 апреля бриллиантовое перо в шляпу, с буквой К. (Кинбурн). Наконец, при распределении генералитета по войскам на предстоявшую кампанию, он получил наиболее видное и важное назначение, на которое только мог рассчитывать: в передовой корпус Молдавской армии, где должен был принять 2-ю дивизию (Дерфельдена).

25 апреля С. выехал из Петербурга, в Кишиневе явился Репнину, до прибытия Потемкина временно занимавшему пост главнокомандующего. По плану, принятому Потемкиным, в предстоявшей кампании имелось в виду ограничиться занятием Бендер и Бессарабии и "на Валахию видов не иметь". Сообразно с этим, Репнин приказал С. отвести вверенную ему дивизию от Бырлада, где она держала связь с австрийцами, за р. Васлуй. С. возмущала мысль начинать кампанию с той самой "ретирады", о которой он запрещал даже упоминать в своем присутствии, не говоря уже о том, что оставить Бырлад значило порвать связь с австрийцами, бросить ряд удобных позиций, затруднить сбор сведений о противнике, о котором мы и так знали слишком мало. После некоторого колебания он решил не исполнять приказания. Репнин, сам отлично понимавший всю невыгоду оставления Бырлада, счел удобным до времени "не замечать" ослушания С. Ободренный этим, С. не только остался в Бырладе, но, пользуясь тем, что левый фланг его со стороны р. Елани был прикрыт выдвинутым на правый берег Прута отрядом генерала Вадковского, стал постепенно придвигаться вперед, к Текучу, и занял Карпанешту. Высланная им еще дальше на юг конница вошла в соприкосновение с неприятелем.

Благодаря этому С. имел возможность довольно полно осветить расположение турок и зорко следить за их передвижениями. Но выдвинутое положение С. при известной его склонности "рваться вперед" сильно беспокоило Репнина, и 7 июня он послал С. приказание вернуться в Бырлад, что и было исполнено с величайшей неохотой.

Передвижения турок не оставляли сомнения в том, что они готовятся атаковать стоявший на Аджуте передовой австрийский корпус Принца Кобургского. Видя неизбежность столкновения, Кобург решил предупредить турок и 13 июня послал С. предложение двинуться соединенными силами на Фокшаны, куда — по имевшимся данным — постепенно сосредоточивались турки. С. снесся с Репниным. Явно сочувствуя проекту Кобурга, осторожный Репнин уклонился однако от категорического приказа С. и связанной с этим ответственности: разрешение было дано условно, на страх и риск С., причем было предписано отлучиться не больше как на 6 дней, непременно оставить часть войск в Бырладе для связи с Вадковским и прикрытия со стороны турецкого лагеря у д. Сассы, и письменно изложить Кобургу "непременные его требования" — во избежание каких-либо недоразумений или жалоб с австрийской стороны впоследствии. В ответ на разрешение С. донес, что во исполнение данной Потемкиным директивы — "не терпеть впереди себя неприятельских окопищ" — он выступает к Фокшанам, и 16 июля, под вечер, с 2 пехотными полками и 2 батальонами гренадер, 1 егерским батальоном, 9 эскадронами карабинер, 2 каз. полками и 15 орудиями кратчайшей, но труднейшей дорогой двинулся на Аджут. Отряд шел всю ночь, следующий день, и к 11 ч. вечера, перейдя Серет по 3 австрийским понтонным мостам, у Аджута соединился с австрийцами, наводившими мост на p. Тротуше. С. расположил утомленные войска на отдых. От свидания с Кобургом для соглашения о предстоявших действиях он отказался, под разнообразнейшими предлогами отклоняя неоднократные приглашения Принца. План Кобурга, сообщенный С. еще в Бырладе, был безусловно неприемлем, так как при составлении его ни силы — свои и противника, ни расположение его, ни местность не были известны достоверно, и основывались такие данные только на предположениях. Положение осложнялось еще двоевластием — тем более что Кобург (генерал от кавалерии) был старше по чину, и являлась вероятность, что общее командование в случае соглашения придется передать ему. Во избежание этого, С. прибегнул к приему, в сущности уже испытанному им при Козлудже, когда положение в известной степени было таким же. Он решил двинуть свои войска вперед и вместо диспозиции — руководить боем личным примером русского отряда, предоставляя австрийцам соображать свои действия с маршем и боем передовых русских войск: роль австрийского главнокомандующего (как и Каменского при Козлудже) сводилась в таком случае к разрешению тактической задачи, задание которой создавалось маневрами С. На правильное решение подобной задачи Кобургом С. мог рассчитывать: способности и боевые качества австрийского вождя были ему известны.

В силу этих соображений, С, только в 11 ч. вечера 18-го послал Кобургу, приведенному в полное недоумение странным поведением союзника, короткую записку: войска выступают в два часа ночи 3 колоннами... Русские в средней колонне; неприятеля атаковать всеми силами, не занимаясь мелкими поисками вправо и влево. Выхода Кобургу, в сущности, не было, спорить было некогда — оставалось принять записку к сведению и руководству. В 3 часа ночи войска начали переправу через Тротуш и после краткого роздыха в Калиманешти продолжили марш до Маринешти, где, имея в тылу Серет, фронт и левый фланг прикрытыми болотистой речкой, оставались до вечера 20 июля. Отсюда, двумя колоннами (австрийской и русской), двинулись к р. Путне. С. с русской колонной, усиленной несколькими австрийскими частями, шел — во исполнение своего намерения — кратчайшим путем и до подхода австрийцев форсировал своими передовыми войсками переправу через p. Путню, которую активно, но весьма неискусно оборонял Осман-паша с 6 тыс. янычар и спагов. К утру 21-го по наведенному за ночь мосту союзника перешли Путню и выстроились в боевой порядок, в 3 линии: на правом фланге австрийцы, на левом С., имея в 1-й и 2-й линиях 5 каре пехотных в шахматном порядке, в 3-й линии — конницу. Связью между австрийцами и русскими служил выдвинутый вперед авангард Карачая. Потеряв переправу, Осман-паша попытался задержать движение союзников к Фокшанам в густом лесу, лежавшем на пути их следования и представлявшем крупные удобства для обороны. Но использовать их турки не сумели. Обстреляв опушку леса артиллерией, союзники без труда отбили фланговые контратаки противника, и когда после 2-часовых усилий турки отхлынули — С. двинул свой отряд долиной Путни, по следам отступавшей главной массы неприятеля. Кобургу оставалось только последовать за второй массой турок, отступавших западнее леса. Таким образом естественно совершился обход леса с обоих флангов: противник поспешил очистить его, отойдя к Фокшанам, где за земляными окопами стояли главные силы турок — до 30000, под начальством Дервиш-Мухаммада.

По заросли, пробиваясь сквозь цепкий кустарник, на руках подтаскивая орудия, войска С. шли беглым шагом, чтобы успеть раньше австрийцев выйти на равнину. Это удалось. Не теряя времени, С. наскоро обстрелял артиллерией окопы правого фланга турок, против которого он развернулся, отбил кавалерийскую атаку и двинул в штыки три батальона гренадер, на глазах показавшихся из-за леса австрийцев без выстрела ворвавшиеся в окопы. Против спагов, составлявших крайний правый фланг турок, отряжена была конница. Кобург, развернувшись, в свою очередь без замедления атаковал оставленные ему центр и левый фланг. После короткого, но жаркого боя турки дали тыл, и только часть их в порядке отошла на крепкий монастырь св. Самуила, лежавший за флангом и служивший как бы редюитом передовых укреплений. В погоню за бежавшими турками выслана была легкая кавалерия; пехота окружила монастырь. После артиллерийской подготовки, продолжавшейся больше часа, С. совместно с австрийцами и на этот раз по соглашению с Кобургом с двух сторон атаковал бреши: монастырь был взят, защитники переколоты. Час спустя занят австрийцами без потерь второй монастырь, св. Иоанна, прикрывавший правый фланг брошенной турками позиции.

Турки потеряли до 1500, до 100 пленных, 12 пушек, 16 знамен; союзники — до 500 человек; несколько меньше половины этого числа приходилось на русских.

С. не удалось развить успеха. Как ни настаивал он перед Репниным на дальнейшем движении, указывая, что "незачем колоть тупым концом вместо острого", ему категорически предписано было вернуться. 23-го С. выступил обратно и 25-го прибыл в Бырлад, куда к 29-му подтянулись обозы.

За Фокшаны С. получил бриллиантовый крест и звезду к ордену св. Андрея Первозванного от Императрицы; от Императора Австрийского — богатую табакерку с бриллиантовым шифром, при милостивом рескрипте.

Август прошел в полном бездействии. Только 28 августа Потемкин разрешил Репнину и С. продвинуться вперед. 2 сентября С. занял Карабчешты (севернее Текуча), держа связь с кн. Пав. Потемкиным у Фальчи, а 4-го, получив сведения о сосредоточении 30 тыс. турок у Браилова, спустился еще южнее, к Пуцени, выслав разъезды на Максимени и Галац. Здесь получено им извещение от фельдмаршала Потемкина о движении Репнина к Табаку, с предписанием С. атаковать, если перед ним появится неприятель. Предписание пришло как нельзя более кстати: великий визирь уже перешел Дунай у Браилова и, сосредоточив более 100000 войск, шел к Рымнику, с целью разбить австрийцев до соединения их с русскими и обратиться затем на Бырлад — Яссы.

Предупрежденный лазутчиками о грозящей ему опасности, Кобург 6 сентября дал знать С. о просьбой спешить на выручку. Но С. решил выждать окончательного выяснения обстановки. Через сутки прискакал новый гонец: визирь в 4 верстах от австрийцев.

В 11 часов вечера С. со всем отрядом выступил на соединение, оставив в Пуцени только форпосты легких войск. Но мост, который австрийцы давно уже должны были навести у Фурчени для связи с С., оказался наведенным севернее Маринешти, в 15 верстах выше условленного пункта. Это заставило потерять два перехода, и только в ночь на 9-е войска С., с неимоверными затруднениями, под проливным дождем, достигли моста у Маринешти. Едва успел перейти авангард, как вздувшимся Серетом мост был поврежден. Согнали до 1000 местных жителей; 1500 солдат стали на работу: к рассвету мост был готов, и ранним утром 10 сентября подошла к австрийскому лагерю русская кавалерия, а следом за нею и С. с пехотой. Он примкнул к левому флангу австрийцев.

На этот раз Кобург сам явился к С. для выработки плана предстоящих действий, и совещание таким образом состоялось. С. настаивал на немедленной атаке; то, что турки ограничивались до сих пор аванпостными стычками, служило для него неопровержимым указанием, что сосредоточение противника не закончено, визирь ждет подкреплений. Кобург колебался: союзников было 24 тысячи, противник вчетверо сильнее. Не расположенный терять время на споры, С. положил им конец заявлением, что если Кобург не согласен, он атакует одними русскими войсками. Кобургу пришлось уступить.

Под влиянием сильного нервного подъема, от лихорадки, которой страдал С. в Пуцени, не осталось и следа. Он немедленно выехал с несколькими офицерами и партией казаков на рекогносцировку к p. Рымне и с высокого дерева обозрел поле предстоявшего боя и расположение противника.

Турки стояли в 3 группах. 12-тысячный отряд Гаджи-паши-Сальтара — на сильно укрепленной позиции у Тыргокукули; 3-бунчужный Ага-паша — с 70000, в укреплениях у Мартинешти; сам визирь с 20000—около Одая, не переходя р. Рымник. Местность представляла огромные выгоды туркам. Лагерь турок у Тыргокукули был прикрыт с фронта рекою Рымною, с фланга — скрытым кукурузою оврагом; лагерь у Мартинешти — с северо-запада дугообразным крутым оврагом, прикрывавшим доступ на обширное поле, западнее Мартинешти, где свободно могла развернуться сильная армия. Овраг этот усиливался: в центре — лесом Крынгомейлор, приспособленным к обороне; на левом фланге — также приспособленной к обороне деревней Бокзой. Связью обороны обеих турецких позиций — у Тургокукули и Крынгомейлора служил лес Каята. К стороне Рымны шли овраги, образовавшие 3 отдельных хребта и служившие как бы передовыми позициями перед Крынгомейлорским лесом.

При трудности предстоявшего дела вопрос об организации руководства боем приобретал исключительную важность. От наиболее правильного решения этого вопроса — объединения командования в одних руках — С. приходилось отказаться, так как объединение возможно было только в руках Кобурга, как старшего по чину и положению, на что русский полководец очевидно согласиться не мог. Двоевластие в союзном отряде представлялось таким образом неизбежным. Чтобы сохранить его только по внешности и объединить фактически руководство боем в своих руках, С. не мог прибегнуть к способу, примененному им 18 июля; он был хорош при простой обстановке Фокшан, но недопустим при предстоявших сложных маневрах Рымника. В данном случае соглашение, указание самостоятельных задач обоим корпусам становилось необходимым. Не полагаясь на австрийцев, С. решил отвести им только вспомогательную, второстепенную роль в бою — приняв всю тяжесть боя на русские войска. Ими, только при содействия австрийцев, предполагал он атаковать обе массы противника, обнаруженные им: первоначально покончить с турками у Тыргокукули, прикрывая свой фланг и тыл медленным наступлением австрийцев к Крынгомейлору; затем, переменив фронт, сомкнуться у Крынгомейлорского леса с правым флангом австрийцев для совместной и, следовательно, под личным его, С., руководством — атаки главной турецкой позиции. Весь план был рискован; в частности, для марша от Тыргокукули к Крынгомейлору С. предстояло менять в бою фронт действий, при условиях, которых нельзя было даже предвидеть; но С. твердо верил в себя и свои войска, и план этот представлялся ему во всяком случае менее рискованным, чем ближайшее привлечение австрийцев к решению дела. Чтобы обеспечить правильное выполнение своих предположений, С. не посвятил в них Кобурга: он ограничился сообщением ему только первой половины плана — порядка перехода через Рымну и наступления к Мартинешти.

С заходом солнца, русские перешли Рымну вброд у леса Вогач, австрийцы переправились у Чорешти; отряды двинулись по указанным направлениям: С. берегом Рымны к Тыргокукули, уступом кзади от него отряд Карачая, назначенный для связи с австрийцами, еще левее и кзади — главные силы Кобурга, направлявшиеся к Крынгомейлорскому лесу. Начав наступление фронтально, Кобург вскоре однако понял, что подобный марш крайне невыгоден, так как ведет к веерообразной разброске сил, и переменил его на облический, выделив вместе с тем вправо еще отряд, для связи с постепенно отдалявшимся от главных сил Карачаем. Таким образом, марш союзников свелся к простому и крайне выгодному наступлению уступами.

Русские шли в четыре линии: в первой — 3 батальона гренадер; во второй — 1 грен. батальон, 2 пех. полка; в третьей — по 3 эскадрона карабинерных полков: Рязанского, Стародубовского, Черниговского, и 2 дивизиона австрийских гусар; в четвертой — арнауты, имея на обоих флангах донских казаков Грекова. С. находился в первой линии, при среднем каре. Подвигаясь полями, заросшими кукурузой и бурьяном, русские войска почти у самого Тыргокукули наткнулись на глубокий овраг и от неожиданности замялись. Этим моментом воспользовался Гаджи-Сальтари-паша. Открыв сильный артиллерийский огонь по столпившимся у оврага русским, он бросил им в левый фланг, из-за леса Каяты, нестройные толпы своей конницы. Левофланговые каре первых трех линий встретили и отбили атаку. Остальные войска, не задерживаясь, перешли овраг, отбили фронтальную атаку легкой турецкой кавалерии и после 3-часового упорного боя выбили турок из лагеря у Тыргокукули. Противник бежал по Рымникской дороге, преследуемый Рязанцами и Стародубовцами.

Великий визирь, узнав о наступлении союзников, выслал 15 тысяч янычар для занятия Крынгомейлорского леса, двинув туда же от Мартинешти всю свою кавалерию, которой было приказано атаковать наступающего с обоих флангов Крынгомейлора. Прибыв к лесу, турецкая кавалерия вынеслась вперед в двух массах: одна, подвозя на крупах 2—3 тысячи янычар, бросилась влево, против русских, показавшихся у леса Каята, вторая — на следовавшего уступом сзади от них Карачая.

Для С. момент этот был критическим: он менял фронт, почти под прямым углом, в условиях самых невыгодных: лес Каята был еще в руках турок; войска разбросались; Стародубовцы и Черниговцы еще не вернулись с преследования; между войсками, бывшими у Тыргокукули, и тремя каре, задержанными первой турецкой атакой перед оврагом и шедшими теперь в лесу Каята, чтобы составить крайний левый фланг нового русского порядка (после перестроения), образовался интервал, прикрытый только егерями. В случае успеха турецкой атаки, направленной именно на этот интервал и левофланговую группу войск, положение становилось до крайности опасным: союзники, потеряв связь и возможность взаимной выручки, рисковали быть разбитыми по частям.

Ho турки не согласовали своих атак. Они обрушились сначала на Карачая, были отбиты и повторить атаки не решились, так как следовавший за Карачаем уступом австрийский отряд грозил им фланговым ударом. Только тогда двинулась на русских отряженная против них кавалерия. Момент был упущен. Встреченные с фронта батальонами, бывшими у Каята, турки были взяты в левый фланг егерями и высланным С. каре Ростовского полка; в правый фланг их ударил безостановочно продвигавшийся вперед Карачай. Турки бросились назад. Лес Каята, обойденный после отражения атаки с обоих флангов, был занят русскими без затруднений. Противник отошел к д. Бокзе.

С занятием леса С. получал прочный опорный пункт. Пользуясь близостью колодцев, он дал войскам получасовой отдых и отправил к Кобургу полковника Золотухина сообщить вторую часть своей диспозиции: "предложение" концентрически наступать к оврагу у Крынгомейлорских окопов и одновременно с русскими атаковать турецкие ретраншаменты и лес.

Чтобы сомкнуться с общей линией последней атаки, С. предстояло сосредоточить свои разбросавшиеся войска и выбить турок из д. Бокзы, служившей передовой фланговой позицией на левом фланге Крынгомейлора.

Успешно подготовив атаку артиллерийским огнем, С. атаковал Бокзы с трех сторон, концентрически стягивая к селению 3 группы, на которые в течение боя разбились его войска. Новая контратака турок против крайнего левого фланга была отбита фланговым ударом Карачая. Деревня и оборонявшая ее батарея взяты с одного удара, и С. примкнул свои сосредоточившиеся, наконец, войска к правому флангу австрийцев, подошедших уже к Крынгомейлорскому лесу, под беспрерывными налетами турецкой конницы.

Около 4 ч. дня вся линия одновременно перешла в наступление. Когда она была саженях в 400 от неприятеля, по сигналу, в интервалы ее вынеслась кавалерия и, без труда перескочив рвы и неоконченные низкие окопы, на полном карьере врубилась в ряды оторопевших от неожиданности янычар. Под прикрытием этой блестяще задуманной С. атаки, пехота союзников без потерь подошла к окопам. Янычары дрались с необычайным упорством. Но когда высланные еще до завязки боя в обход кавалерийские части вступили в лес, грозя отрезать отступление, ряды турок были охвачены паникой и в беспорядке бросились назад, к Мартинешти, настойчиво преследуемые конницей. Все усилия великого визиря, с кораном в руке пытавшегося остановить беглецов, оказались напрасными. Мартинештский лагерь был брошен без боя. Паническое бегство продолжалось далеко за Рымник. Только ночь положила конец резне. С. остановил свои войска, в бою выдвинувшиеся в первую линию, в Мартинештском лагере. Несколько отступя назад, спешил свой отряд Карачай. Еще дальше кзади стали на отдых австрийцы.

Лагерь визиря за р. Рымник, невидимый с поля, остался незанятым. Только на следующий день казаки и арнауты обнаружили его — перебили задержавшихся там турок и взяли богатую добычу.

Урон турок доходил до 15000. В плен взято всего несколько сот человек. Победителям досталось 100 знамен, 80 орудий, стада скота, несколько тысяч повозок. Союзники потеряли до 1500 человек, причем до 1000 (по австрийским данным) приходилось на русские войска, на своих плечах вынесших всю тяжесть боя.

На 3-й день С. расстался с Кобургом и малыми переходами вернулся в Бырлад. С небывалой щедростью наградила Екатерина С. за Рымникскую победу. Ему были пожалованы графский титул "Рымникского", Георгий I-го класса, бриллиантовый перстень и рескрипт. Император Австрийский пожаловал ему титул графа священной Римской Империи. "Горячка в мозгу...", писал С. дочери: "чуть, право, от радости не умер". "Монаршии сии благоволения я не вмещаю в радости моей. Следуя и прошедшия времена, не нахожу никому такового в одном милостиваго награждения" (письмо Потемкину).

После Рымникского разгрома снова наступило затишье — до осени следующего года. С. скучал в Бырладе, уделяя свои досуги изучению турецкого языка и чтению и мечтая о совместном с австрийцами наступлении за Дунай. Смелый проект такого наступления, одобренный Кобургом, был послан им Потемкину "на усмотрение". Но Потемкин, проводивши время в Яссах и Бендерах, даже не удостоил С. ответа. Рымникская победа осталась совершенно неиспользованной.

Австрия, в силу состоявшегося с Пруссией на Рейхенбахском конгрессе соглашения, 19 сентября 1790 г. заключила перемирие с Турцией: одной из статей договора закрывался русским доступ за Серет, в занятую австрийцами Валахию. Это сковывало наши операции, ограничивая возможный район наступления за Дунай узкой полосой между Галацем и морем, защищенной крепостями Исакчей, Тульчей, Измаилом, Килией и Браиловым.

Кампания 1790 года началась поздно: только в сентябре русские войска с Днестра двинулись на Дунай.

Действия велись энергично. Уже 18 октября пала Килия, 7 ноября Тульча, 13 ноября Исакча. С занятием их один Измаил "вязал руки для предприятий дальних". Обойти его, при малочисленности русской армии — было опасно, на взятие — надежд было мало. Крепкий, "без слабых мест" в широком поясе охватывавших его укреплений, Измаил оборонялся 40-тысячным гарнизоном — целой армией; свыше 200 орудий стояло на верках; боевые припасы в изобилии; провианту — на полтора месяца. В несокрушимости Измаила турки были уверены. И пока он стоял — на удачный исход мирных переговоров, уже завязавшихся в Журжеве, рассчитывать было невозможно.

Безнадежно тянулась начатая Потемкиным осада. Начальник гарнизона Измаила, испытанный в боях Айдос-Мехмед-паша пренебрежительно отвергал всякие переговоры. Приближалось холодное время года; в осадном корпусе не хватало ни топлива, ни продовольствия. Дух войск заметно падал. Собранный военный совет, "некоторый род сейма нерешительного", постановил, ввиду невозможности оставаться под крепостью и недостаточности сил для штурма (35 тыс. против 42) — перейти от "обложения" к дальней блокаде, т. е. простому наблюдению за крепостью. Послав свое постановление Потемкину, проводившему время в Бендерах среди бесконечных празднеств, начальники частей, не дожидаясь ответа, стали отводить войска от крепости, при радостных кликах и пальбе турок, торжествовавших снятие осады.

Но колеблющийся, осторожный Потемкин на этот раз не согласился с постановлением совета. Императрица настойчиво требовала заключения мира, невозможного, пока стоял Измаил. Потемкин решился на крайнее средство. 30 ноября С., стоявший с корпусом в Галаце, получил ордер главнокомандующего: "...остается предпринять с Божьей помощью на овладение Измаила... Извольте поспешить туда для принятия всех частей в вашу команду... Моя надежда на Бога и на вашу храбрость". С. кратко донес: "Получа повеление вашей светлости, отправился я к стороне Измаила. Боже, даруй вам свою помощь". Назначив под Измаил Фанагорийский гренадерский полк, 2 сотни казаков, 1000 арнаутов, 150 охотников Апшеронского полка, С. сам выехал немедленно с небольшим конвоем и 2 декабря утром был уже под Измаилом.

Его прибытие было понято всеми, от первого генерала до последнего солдата. Штурм.

Немедленно вернув на прежние места отходившие войска, С. с обычной энергией принялся за подготовку штурма. Осмотр крепости, собранные полные и точные сведения о ней и гарнизоне, выяснили С. всю неодолимую трудность предстоявшего дела. Но сознание это не вызвало в нем колебаний. Ни на минуту не явилось в нем мысли воспользоваться предоставленным ему Потемкиным, без всяких оговорок, правом — "оставить Измаил, если это окажется нужным для пользы и славы оружия". Никогда, быть может, не работала так напряженно мысль С., охватывая все мелочи, предусматривая все случайности предстоявшего штурма. По систематичности и тщательности подготовки Измаильский штурм не имеет себе равного в истории.

Днем и ночью шло заготовление фашин и лестниц. По ночам войска обучались эскаладе на специально насыпанном валу, точной Измаильской профили, во всей последовательности воспроизводя все акты штурма: подход ко рву, забрасывание фашинами, переход, приставление и связывание лестниц, подъем на вал, разбивка палисадов и т. д. Днем упражнялись в штыковом бою. Сам С. целые дни проводил среди солдат; знакомя их с предстоявшим предприятием, он выяснял войскам значение падения Измаила — он сумел сделать успех важным, нужным, близким каждому — до последнего обозного.

Одновременно с этим шла работа с командным составом. Будущие начальники штурмовых колонн и возможные их заместители были привлечены к участию в ряде рекогносцировок подступов к крепости и самой крепости. Руководил ими сам С., указывавший направление и задачу каждой колонны, разъясняя способы и средства к разрешению каждой отдельной задачи. Тайны из плана предстоявшего штурма он отнюдь не делал, стремясь, напротив того, возможно шире ознакомить с ним и начальников и войска. С. не боялся, что перебежчики или шпионы сообщат его неприятелю: основная идея, самая сущность Измаильского штурма осталась тайной для войск, тщательно замаскированная искусно составленной диспозицией. Главный удар Суворовской атаки направлялся на наиболее доступную, приречную часть Измаила: здесь сосредоточены были С. главные его силы (9000 Рибаса, колонны Львова, Ласси и отчасти колонна Кутузова), — в общей сложности до ⅔ всех бывших в его распоряжении войск, притом все лучшие по боевым качествам (Фанагорийцы, Апшеронцы, Черноморские казаки и т. д.). Задача остальных штурмовых колонн сводилась к демонстрации, имевшей целью рассредоточить войска противника на всем 6-верстном протяжении крепостной ограды. Такое рассредоточение могло удасться только при крайней настойчивости атак демонстрирующих колонн; а настойчивость была возможна лишь в случае, если войска будут далеки от мысли, что атака их — "показная". И С. в диспозиции и в беседах с солдатами и офицерами сумел скрыть разницу в значении колонн: казалось, предстоит равномерная атака по всему фронту. Если бы в этой форме план и был сообщен туркам — это могло только облегчить задачу С., содействуя успеху задуманной им демонстрации. Для отвлечения внимания противника, для создания внезапности, ежедневно производились фальшивые тревоги. Дабы "показать вид осады", на флангах сухопутного расположения в ночь на 7 декабря заложены были в 160—200 саж. от крепости 4 осадные батареи, на 10 полевых 12-фунтовых орудий каждая. В ночь на 9-е они были закончены.

9 декабря генералы, постановившие 26 ноября отступление, снова были созваны на совет. В его резолюции еще раз сказалась великая духовная сила С.: без колебаний, с одушевлением, глубоким и искренним, единогласно решен был штурм. "Ибо отступление предосудительно победным Ея Величества войскам".

Штурм был назначен на 11 января. Накануне началась артиллерийская подготовка. Целый день и всю ночь более 500 орудий с фланговых батарей, острова Сулина и флотилии де Рибаса громили крепость. Турки отвечали горячо. В ночь никто не спал. Начальникам было предписано оставаться при своих частях, "внушая мужество и твердые меры к успеху". Напряженно ждали первой ракеты — сигнала строиться. Выводить войска до нее было запрещено, "чтобы людей не удручать медлением к приобретению славы".

С. часть ночи провел среди солдат; затем прилег к огню на своем биваке, но не спал. В глубоком молчании окружала его многочисленная свита: чины полевого штаба, адъютанты, ординарцы... Все были сосредоточены. И сам С. как-то замкнулся, ушел в себя в эту ночь перед штурмом, "на который можно решиться раз в жизни". Полученное им письмо от Императора Австрийского осталось нераспечатанным.

На рассвете артиллерия, не ослабляя огня, сменила боевые снаряды на холостые. В 3 ч. ночи, в густом тумане, взвилась первая ракета — войска стали в ружье; по второй — они подошли на 200 шагов к крепости и по третьей — в 5½ ч. утра — двинулись на штурм.

В первый раз за свою боевую жизнь С. не был в самом разгаре боя, на опаснейшем пункте. С кургана, на северной стороне, он зорко следил за ходом штурма, при помощи отборной летучей ординарческой команды получая донесения, отправляя приказания, готовый двинуть в критический момент оставшиеся в его распоряжении слабые резервы. Ho момент этот не наступил. Увлекаемые примером начальников, штурмовые колонны почти одновременно поднялись на вал. Предупрежденные о штурме перебежчиками еще накануне, турки оборонялись ожесточенно, но к 8 ч. были сбиты на всей линии, и крепостная ограда была прочно занята русскими. Только одна колонна — четвертая, Орлова, составленная из спешенных казаков, вооруженных укороченными дротиками — заколебалась было под ударом сильной турецкой вылазки во фланг. Но С. быстро двинул ей на выручку все конные резервы с левого крыла, резерв третьей колонны, 2 эскадрона Северских карабинер, конный казачий полк Сычева, посланный карьером. Турки были смяты. Колонна поднялась на вал. Утвердившись на валах, введя резервы через открытые войсками ворота, С., не давая противнику оправиться, двинул войска внутрь — на штурм города, где на площадях, улицах, в домах, обращенных в крепости, готовилась упорная оборона. С неимоверными трудностями, с боя беря каждую пядь земли, русские отряды, концентрически наступая, сжимали турок в сплошное железное кольцо. 8 часов длилась резня. Только к 4 часам стали смолкать выстрелы: все, что было в Измаиле — было в плену или полегло. Начался грабеж.

Оправдались слова, написанные С. сераскиру, по прибытии под Измаил, при требовании сдачи: "первые мои выстрелы — неволя, штурм — смерть". Из 42-тысячного гарнизона осталось на месте 31 тысяча. 9 тысяч взято в плен: спасся бегством только один турок. Но и русские купили победу не дешево: потери доходили до 8—10 тысяч. 245 пушек, 364 знамени, 7 бунчуков, 2 санджака, 3000 пудов пороха, 42 судна, до 10000 лошадей достались победителям.

Трудно передать словами впечатление, произведенное падением Измаила на Европу и Турцию. Систовские конференции, на которых подготовлялась коалиция против России, прекратились; из Мачина и Бабадага стали разбегаться жители; в Браилове, несмотря на присутствие 12-тысячного гарнизона, население потребовало от паши немедленной сдачи в случае появления русских. В Константинополе заговорили о созыве народного ополчения, об укреплении столицы... Путь за Балканы был открыт. Но, несмотря на все настояния Императрицы, Потемкин отказался использовать создавшееся положение. Он упорно стоял на своем: время позднее, пора на зимние квартиры.

Через неделю после штурма, отведя войска в Галац, С. выехал в Яссы к Потемкину. Он ехал к нему иным человеком. Никто лучше самого С. не мог оценить Рымника и Измаила. Упоенный сознанием силы своего военного гения, с такой полнотой проявившейся в этих делах, он временно утратил то ясное, трезвое отношение к действительности, которое отличало его обыкновенно. Ему казалось, что теперь, когда его имя гремело далеко за пределами России, его судьба не могла уже зависеть от случайной прихоти временщика или интриги "государственных неприятелей". С. считал себя отныне свободным от гнета необходимости, заставлявшей его сдерживать свое болезненное самолюбие, сгибать голову перед сильными. И когда Потемкин, с почетом встретивший его у входа в Ясский дворец, спросил: "Чем мне наградить ваши заслуги", — С. резко ответил: "Ничем, князь. Я не купец и не торговаться с вами приехал. Кроме Бога и Государыни никто меня наградить не может". Слова эти были разрывом.

Первоначально С. не придал этому особой важности, тем более что возвышение Платона Зубова давало повод полагать, что прежнего влияния при Дворе Потемкин иметь уже не будет. Но Высочайший рескрипт от 11 декабря вернул С. к действительности: вместо фельдмаршальского жезла, которого он ожидал за Измаил, или, по меньшей мере, генерал-адъютантского звания, он был пожалован — подполковником Преображенского полка, 11-м по списку, в котором выше его стояли лица без всяких заслуг, кроме долголетней службы. Подобная оценка Измаильской победы глубоко обидела С.: он счел ее не честью, а "стыдом". Но еще резче сказался этот, по его выражению, "Измаильский стыд", когда, откомандированный 2 февраля от армии, С. прибыл в Петербург. При Дворе он встречен был холодно. Несмотря на сближение с Платоном Зубовым, он был редким гостем во дворце. За два с лишним месяца пребывания в столице он только дважды (6 марта и 17 апреля) приглашен был в Эрмитаж и три раза — 15, 21 и 24 апреля — к Высочайшему столу.

Частые приглашения в период с 15 по 24 апреля объясняются, по-видимому, желанием Императрицы смягчить несколько предстоявшую высылку С. из Петербурга. Нельзя назвать иначе данную С. 24 апреля спешную командировку на шведскую границу — для осмотра ее, так как единственной причиной ее было нежелание Потемкина видеть С. 28 апреля в Таврическом дворце, где бывший фаворит давал в этот день роскошный праздник в честь подвигов минувшей войны и в особенности Измаильского штурма.

Выехав 25 апреля, С. приложил все силы, чтобы по возможности скорее закончить эту неприятную командировку и быть свободным к началу предстоявшей кампании.

Работа была действительно выполнена с необычайной быстротой. К 18 мая он представил уже Екатерине отчет и проект укрепления границы на случай наступательной войны со стороны Швеции. Императрица одобрила проект и предложила С. выполнить его лично. С. понял, что, пока Потемкин в силе, на лучшее рассчитывать нельзя, — и согласился. "Играть хоть в бабки, коли в кегли нельзя".

Государыня была чрезвычайно довольна согласием С. В течение мая и июня месяцев, которые С. провел еще в Петербурге, он почти ежедневно приглашался во дворец, сопровождал Екатерину в ее поездках в Павловск и Царское и был окружен самыми лестными знаками внимания. В Финляндию он выехал только в последних числах июня.

Все еще не потеряв надежды получить другое назначение, по окончании возложенных на него работ, С. с особенной энергией принялся за дело. За время пребывания его в Финляндии усилены укрепления Фридрихсгама, Вильманстранда и Давидштата; исправлен и усилен Нейшлот; построены новые форты — Ликкола, Утти и Озерной; оборонительные средства Саволакской дороги усилены проведением каналов; наконец, воздвигнуты сильные укрепления на островах при Роченсальме, а на сухом пути заложена крепость Кюменгард; этот пункт — любимое финляндское детище С., стал главным укрепленным пунктом южной части финляндской границы. Все постройки велись под непосредственным наблюдением С. Для ускорения и удешевления их С. строил кирпичные заводы, жег известь; на особой стройки судах подвозил строительные материалы из Ямбурга и Петербурга. Не меньше энергии и труда потребовалось, чтобы привести в порядок подчиненные С. войска и флотилию. Полки Финляндской дивизии, переполненные кригсрехтными (осужденными по суду) и выписанными за проступки из гвардии, были худшими войсками в Империи. Дезертирство, вообще сильно развитое в то время в пограничных войсках, доходило здесь до пределов необычайных. Помимо нравственных качеств финляндских войск объяснялось это и тяжестью службы в стране, где скорбут и др. болезни уносили ежегодно почти половину состава. Путем эвакуации госпиталей, представлявших в то время гнезда заразы, а не лечебные заведения, и широкого проведения в жизнь казармы мер гигиенических, С. удалось в значительной мере сократить смертность. С другой стороны — всячески "облегчая солдатство", С. стремился поднять в войсках дисциплину путем усиленных строевых занятий и отвлечь их от праздности участием в строительных работах. Обучение велось по обычной Суворовской системе, в поле, в боевой обстановке. "Оболгали мы здесь невозможность всеместных маневров", пишет он, намекая на установившееся мнение о невозможности полевого обучения войск в такой местности, как Финляндия.

Кроме войск, в ведении С. находилась гребная флотилия (до 125 судов с 850 орудиями), большая часть которой находилась в шхерах, меньшая — на озере Сайма. С обычной добросовестностью относясь к исправлению нового для него дела, — командования флотом, С. старался пополнить свой небогатый в этой области опыт, приобретенный на Очаковском лимане, личным участием в морских учениях и маневрах. Существуют указания, что С. брал частные уроки морского дела и даже сдал экзамен на мичмана.

Труды С. по упорядочению Финляндской дивизии не дали, однако, блестящих результатов. Во всяком случае, улучшение было слишком малозаметным, чтобы заставить замолчать петербургских недругов и завистников С. В Петербурге ходили самые нелепые слухи о состоянии войск и эксплуатации С. солдатского труда. Услужливо сообщаемые С. его племянником, Хвостовым, "плевелы эти" до крайности волновали С.: он выходил из себя, обращался в военную коллегию, грозил потребовать сатисфакции от клеветников. Милостивый, но холодный прием, который встречал он при Дворе во время редких своих наездов в Петербург, заставлял его думать, что слухам о нем Императрица придает веру; у него явилось даже опасение, что он совершает крупную ошибку, торопясь закончить порученные ему в Финляндии постройки: вместо нового назначения, по выполнении этой командировки, он может оказаться вовсе не у дел. С. попытался закрепить свое положение, "устроить себе пристань", начав хлопоты о назначении командующим Финляндской дивизии. Но Императрица уклончиво ответила, — "дивизией обременять его не хочет, так как он потребен на важнейшее". Слова эти показались С. приговором: он счел себя окончательно "кассированным в гарнизон". "Неприязненного ко мне князя Потемкина сделал или вечным злодеем, или обратиться мне паки к нему в сателиты, последуя всем прочим до единого, и в обоих видах ждать гибели"... С нескрываемой тревогой следил он за успешным ходом военных действий против турок. Победы Гудовича и в особенности Репнина, которого С. считал главным своим соперником, казалось, "навлекали ему упадок", делали его менее необходимым правительству: он не являлся уже, как в последние годы, единственным "победоносцем" в армии.

Опасения С. как будто начинали сбываться. Без него окончена была Вторая Турецкая война — и в ряду блестящих награждений по случаю заключения мира более чем скромной была его награда: похвальная грамота с прописанием заслуг, эполет и перстень, и Георгий 3-го класса для выдачи по его усмотрению. Являясь в сущности решителем этой войны, он был заслонен в глазах современников искусно выдвинутым на первый план Потемкиным, даже Репниным. Началась Вторая Польская война, а С. по-прежнему оставался "захребетным инженером", "пониженным в десятые". Через посредство Хвостова и немногих своих сторонников при Дворе, он напрягал все усилия, чтобы "противодействовать тайному подкопу" и получить назначение в Польшу. 21 июня 1791 г. он решился даже прямо обратиться к Екатерине с просьбой назначить его "с каким отделением войск в Польше". Государыня ответила краткой запиской: "Польские дела не требуют графа С."

С. собрался было подать в отставку или проситься в иностранную службу: отговорил его от этого Турчанинов, заверявший, что отставки не испугаются и примут, а на иностранную службу вступить не разрешат.

Между тем на юге, под влиянием начавшихся, по проискам Франции, вооружений Турции, создавалась атмосфера войны. Это чувствовалось и правительством и С., и когда он вновь возбудил ходатайство о переводе, просясь на этот раз в Херсон — его желание сочли полезным удовлетворить. 10 ноября 1792 г. последовал рескрипт, поручавший ему командование войсками в Екатеринославской губернии, Крыму и вновь присоединенных землях — с предписанием немедля приступить к укреплению границы, по утвержденным уже Императрицей проектам инженер-майора де-Волана. Одновременно с этим предписано было представить планы и сметы производящимся в Финляндии работам, "для приведения всех укреплений и каналов к окончанию", и соображения на случай оборонительной и наступательной войны в Финляндии. Представив требуемое, С. в первых числах декабря выехал на юг. Наветы на С. за время его финляндского командования не остались без последствий, тем более что со времени неудачного сватовства молодого графа Салтыкова к Наташе Суворовой число "государственных неприятелей" С. значительно возросло. Объяснения, которые давал он по финляндским делам, видимо не поколебали твердо установившегося мнения о его "крайностях". Признано необходимым не давать ему широких полномочий, свободы действий; в мягкой форме, но определенно преподаются ему указания, что и как делать. И когда С., по прибытии на место горячо принявшийся за дело, попытался отступить от данных ему инструкций: во избежание замедлений в ходе работ заключил контракты с подрядчиками на огромные суммы, выдав в обеспечение векселя и раздав в задатки 100000 казенных денег, занятых для этой цели у адмирала Мордвинова — весьма милостивый по форме, но жестокий по существу рескрипт объявил заключенные им контракты недействительными и предписал, "по мирной поре и ненадобности экстренных мер", действовать впредь не столь поспешно и "по закону". Помимо жгучей обиды, которую испытал С., получив этот рескрипт, неутверждение контрактов возлагало на него обязанность из личных средств пополнить розданные им задатки, вознаградить подрядчиков за понесенные ими расторжением контрактов убытки. С. сделал уже распоряжение о продаже своих новгородских деревень. "В каких я подлостях", писал по этому поводу С. Хвостову, — "и князь Григорий Александрович никогда так меня не унижал". Но на этот раз дело обошлось благополучно. Состоялось новое Высочайшее повеление: "все законтрактованное графом Суворовым заплатить немедленно и 100000 рублей, взятые им у вице-адмирала Мордвинова, не засчитывать в число ассигнованных сумм на построение крепостей по Днепру". Сверх того, управляющему банком приказано было отпустить С. 250000 рублей. Таким образом, дана была возможность продолжать работы с той же интенсивностью, с которой они были начаты.

Но для такой работы прежней энергии уже не было. С. и раньше не любил инженерного дела. "Я не инженер, а полевой солдат, не Тучков, а знают меня Суворовым, и зовут Рымникским, а не Вобаном". — "Баталия мне лучше, чем лопата извести и пирамида кирпичу". Теперь же, после пережитых неприятностей, он занимался постройками с видимым отвращением. Это сказывается на ходе работ: из подписанных им за это время планов: проекта Фанагорийской крепости, 3 проектов укреплений Кинбурнской косы и Днепровского лимана, плана крепости Кинбурна, главного Депота (Тирасполя), форта Гаджидера (Овидиополя) на Днепровском лимане, Гаджибейского укрепления, севастопольских укреплений, — только незначительная часть была выполнена.

Не было особливой энергии и к работе над войсками. Финляндский опыт показал, что меры, которые властен применить С., к коренному оздоровлению повести не могут. Работать же с увлечением без надежды на конечный успех С. не мог. С другой стороны, служебные неудачи последнего времени охладили рвение С. и к трудам по боевой подготовке войск. Он опасался, что в случае войны прошедшие его школу войска будут переданы другому и своими трудами он облегчит победу кому-нибудь из соперников по службе. "Я выэкзерцирую войска, их могут от меня отобрать, и ими "они" будут бить: для того мне не надлежит экзерцировать..." "Не хочу я на иных работать и моим хребтом их прославлять".

Деятельность С. в Херсоне резко отличена была, таким образом, от совершенно аналогичной ей деятельности финляндской — своей формальностью, отсутствием "души", которую всегда вкладывал С. во всякое свое начинание. В его характере, в отношении к окружающим сказывалась какая-то озлобленность. Всегда неуживчивый и тяжелый, по отзыву близких людей, С. никогда так не "свирепствовал" как в Херсоне.

В Петербурге о нем как будто забыли. Только однажды, когда возникло опасение французского десанта на Черноморские берега, граф Зубов обратился к С. с предложением представить проект защиты берегов; проект этот был составлен при сотрудничестве де-Волана и представлен Екатерине. Несколько позднее — уже с целью напомнить о себе, С. отправил в Петербург еще проект-план наступательной войны с Турцией для завоевания ее. Проект был сдан в архив.

В то время как С. томился в Херсоне, почти без надежды на лучшее будущее, на западе все шире развертывалась борьба монархий с юной французской республикой. С неослабным вниманием следя за ходом военных действий, С. мечтал принять личное участие в борьбе о "безбожными французишками", достоинства новой тактики которых он сумел понять и оценить.

В июне 1793 г., когда выяснилось, что предполагаемое вступление России в коалицию против Франции не осуществится, С. подал Императрице прошение об увольнении его волонтером к союзным войскам "по здешней тишине" на всю кампанию. Разрешения не последовало. С. истолковал это в благоприятном для себя смысле и временно успокоился, решив, однако, что если при первой войне России он не получит соответствующего назначения "без малейших препон", он непременно уедет за границу волонтером.

В 1794 г. вспыхнуло в Польше новое, с Гродненского сейма подготовлявшееся восстание. Руководимое талантливым Косцюшко, оно развивалось быстро и успешно. Все главные центры края постепенно очищены были русскими. Несколько месяцев тщетно прождав назначения, С. 24 июля вторично послал Императрице прошение об увольнении его волонтером на Рейн, так как он "много лет без воинской практики по своему званию". Екатерина осталась крайне недовольна настойчивостью С., видя в ней замаскированное требование назначения в Польшу. Но так как борьба с Косцюшкой принимала уже оборот неблагоприятный и С. мог оказаться нужным, она не высказала своего неудовольствия и, отклоняя просьбу С., подчеркнула, что "ежечасно умножаются дела дома".

Дела действительно умножались. Операции, руководство которыми взял на себя Высший Совет в Петербурге, велись без системы, без должной энергии, — шли "по турецкому желанию", как выражался Салтыков, т. е. по воле случая. В результате русские войска "повсюду били и гоняли, а из того ничего не выходило". "Ничего не значущая война" становилась "прехитрой и предерзкой". Между тем приближалась осень, уход на зимние квартиры, предоставлявший во власть восставших всю Польшу и часть Литвы. Только быстрый и решительный удар мог изменить обстановку. В сознании этого, Румянцев, имевший общее командование войсками двух южных районов, пограничных с Турцией и Польшей (С. и Салтыкова), решил, без сношения с кабинетом, на свою ответственность, отправить на театр военных действий С. Он указал ему задачу не крупную и чисто демонстративную: "сделать сильный отворот сему дерзкому неприятелю от стороны Бреста, Подлясского и Троцкого воеводств", дабы облегчить ведение операции на главном театре. Петербургский Совет, ордер которого С. получил уже на марше, еще более суживал задачу, ограничив ее занятием Бреста и устройством там магазинов. Но вряд ли Совет, и тем более Румянцев, ожидали, что С. останется в узких рамках, ему предписанных. Уже прочно сложилась к тому времени репутация его, как человека, который "ни в чем общему порядку не следует". "Он приучил всех о себе так думать, — пишет несколько позднее Салтыков Репнину, — ему то и терпят". Совет не мог дать обширных предписаний С. уже потому, что сам не представлял себе, как выйти из сложившейся обстановки. Он, видимо, решил предоставить С. "самовольно" решить неразрешимую для Петербурга задачу, сохраняя однако за собою право и возможность вмешаться в любую минуту, чего не было бы, если бы С. даны были более широкие полномочия. Вместе с тем, всякая неудача падала целиком на "самовольство" С.

С. получил ордер Румянцева (от 7 августа) в Немирове, куда он перешел от Ольвиополя, окончив с успехом в своем районе разоружение польских войск, год тому назад принятых на русскую службу, но "по изменившимся обстоятельствам" выражавших явное сочувствие польской инсуррекции. Он с радостью принял поручение, дававшее ему возможность появиться на театре военных действий. Конечно, сам он меньше чем кто-либо думал ограничиться исполнением приказа о Брестском "магазейн-вахтерстве". "Сильный отворот со стороны Бреста" должен был служить только вступлением в кампанию. План ее давно уже сложился в его голове; основная мысль этого плана — "искать развязки в Варшаве". С. предполагал начать свои действия ударом во фланг на опорные пункты польских партий вдоль границы; оттеснив уцелевшие от удара партии в узкое пространство между Бугом и Наревом, он обеспечивал границу по Нареву и связь с шедшим из Польши на Литву отрядом Ферзена. 14 августа С. с 4500 чел. при 10 орудиях выступил из Немирова на Брест и 22-го, пройдя 260 верст без дневок, стал в Варковичах, поджидая шедшие от Брацлава на соединение остальные части своей дивизии. Снабдив войска продовольствием на 25 дней, он перешел в Ковель, где присоединил летучие отряды Буксгевдена и Маркова к своему корпусу, доведя силы его до 13½ бат., 41 эск., 750 каз. (6480 пех., 3690 кав., 750 каз., 18 орудий). Из Ковеля С. выступил 31 августа, следуя на Брест, кружным путем — через Кобрин, чтобы разбить сначала отряды Сераковского и Мокрановского, бывших на операционном направлении Брест — Пинск, и тем обеспечить свой тыл.

Вероятно для облегчения уже решенного им "захвата власти" на Польском театре, С. занял при своем отряде положение главнокомандующего, а не командира корпуса. Он организовал обширный штаб, назначил себе дежурного генерала, и непосредственное командование своим отрядом поручил генералу Π. Потемкину.

Принимая все меры, чтобы придать скрытность своему маршу, С. быстро приближался к Бресту. 3 сентября у Дивина казаки уничтожили почти целую партию в 300 коней. Пленные подтвердили имевшиеся уже раньше сведения, что Сераковский у Кобрина. В ту же ночь С. выслал туда всю кавалерию, сам с казаками Исаева значительно опередил ее, разведал положение противника и на рассвете 4-го рассеял захваченный в Кобрине авангард Сераковского в 400 коней. По показаниям пленных с часу на час надо было ожидать появления Сераковского, с превосходными силами шедшего будто бы от Крупчиц. Так как продолжать движение было невозможно, за сильным утомлением лошадей и людей, С. пришлось остановиться на неудобной позиции на линии Патрики — Забужки — Мазачи. Войска отдыхали сутки. Сераковский не показывался. 6-го С. поспешил перевести отряд на новую, несравненно лучшую позицию, у Шевни, на правом берегу p. Мухавца. На прежней остался Исаев с частью казаков; в Кобрине, для поддержки его — 7 рот Малороссийцев и Смоленцев.

Сераковский, действительно, шел навстречу русскому отряду. Но узнав, что перед ним не Дерфельден и Марков, как он думал, а корпус С., и имея под ружьем всего около 6000 чел. при 26 орудиях, он отказался от атаки и решил ждать противника у монастыря Крупчиц на крепкой позиции за болотом, усиленной с фронта пятью батареями.

Не задерживаясь на позиции у Шевни, С. продолжал наступление и в 8 ч. утра 6 сентября атаковал Сераковского. Казаки ударом в пики сбили передовую польскую конницу: она отошла к правому флангу, преследуемая Переяславским конно-егерским полком, в рядах которого находился сам С., воспользовавшийся этой атакой для рекогносцировки. В 9 ч. утра русский отряд развернулся и под сильным огнем польской артиллерии двинулся в атаку: пехота с фронта, кавалерия в обход обоих флангов. Выставленная С. на ближайшей высоте 14-орудийная батарея, после жаркой перестрелки, заставила замолчать артиллерию противника и облегчила трудный переход через топкую речку Тростяницу, с фронта прикрывавшую польскую позицию. Около 10 ч. переправа была закончена и обойден левый фланг Сераковского. Поляки успели однако перестроиться и встретить готовым фронтом атаку. После короткого, но жаркого боя, видя подходящие к русским подкрепления и не рассчитывая удержаться, Сераковский свернул свой отряд в густую колонну, прикрыв тыл большим каре и кавалерией, выдержал несколько лихих атак Мариупольцев и Переяславцев, Черниговских карабинер и Кинбурнских драгун — и в полном порядке втянулся в густой лес, положивший конец преследованию. Потери поляков доходили до 1000 чел.; наши — 291 убитыми и 326 лошадей.

Боясь упустить Сераковского, С. в ту же ночь выступил дальше. Но польский начальник вынужден был остановиться под Брестом, y Тересполя, отчасти вследствие утомления войск, отчасти по настоянию народного представителя Горайна, протестовавшего против очищения Бреста без боя. Только обозы отправлены были им на Варшаву.

После 8-часового отдыха и обеда в фольварке Янов, С. через Бульково — Шебрин прибыл в Тришин, в 5 верстах от Бреста, где, под закрытием леса, расположил войска на отдых. Произведенная подполк. Ивашевым рекогносцировка выяснила, что поляки ждут С. со стороны Тересполя. В час ночи с 7-го на 8-е С., без сигналов подняв войска, повел их через Мухавец и Буг в обход неприятеля и к 6 ч. утра вышел во фланг Сераковскому. Своевременно обнаружив движение С., Сераковский быстро переменил фронт под прямым углом, примкнув левым флангом к Тересполю, правым — к лесу. Успев закончить перестроение до атаки русских и избегнув таким образом опасности — удара во фланг и тыл, он нашел, однако, занятое им положение невыгодным для боя — и, под прикрытием огня своей артиллерии, тремя колоннами потянулся к д. Коршинь, где имелась более сильная и выгодная позиция. С. двинул вдогонку всю кавалерию; за нею "во весь бег" пошли егеря. Но Сераковский успел двумя колоннами занять намеченную позицию, выставил на плотине, ведшей к ней, 12 орудий и попытался отбросить левый русский фланг войсками третьей колонны и кавалерией. Попытка эта вначале имела успех. Две смелых контратаки конницы Исленьева были отбиты. Но третья, поддержанная казаками бригадира Исаева, увенчалась успехом: потеряв несколько орудий, поляки с большими потерями отброшены были к Коршини. Между тем главные силы С. уступами подходили к польской позиции. Сераковский не решился принять боя и вновь перешел в отступление, стараясь отойти на Добрин, под прикрытием леса, замаскированной лесной батареи и третьей колонны, сдерживавшей атаки Исленьева. Но С., с частью конницы помчавшийся в обход, успел захватить Добрин, разломать бывший там мост через р. Красну, испортить гать и таким образом отрезать путь отступления полякам. Неприятельские колонны захвачены были кавалерией на марше, рассеяны после упорного боя и большей частью уничтожены. Спаслось не больше 500 человек. С. занял Брест.

Образцовый марш-маневр С. к Бресту, его сентябрьские победы — резко изменили обстановку. Обеспечив границу, С. стоял теперь на фланге польско-литовских отрядов, действовавших против Репнина, угрожая связи их с войсками Косцюшки и облегчая отступление Ферзена в Литву. Но путь к Варшаве еще не был открыт.

С занятием Бреста задача С., по букве предписания, была выполнена; дальнейшие действия, развитие операции, являлись уже проявлением личной инициативы, — "самовольством". Их приходилось поэтому вести до крайности осторожно. Бои с Сераковским показали С., что перед ним — не беспорядочные банды Барской конфедерации, но организованный, "выэкзерцированный" противник: поляки бьются стойко, "маневрируют живо и проворно". Неосмотрительный шаг грозил неудачей, а между тем малейшая неудача могла положить конец молчаливому "попустительству" Совета, без которого С. не мог ни собрать силы, достаточные для похода на Варшаву, ни организовать самый марш; попытки "самовольно" усилиться некоторыми подчиненными Репнину отрядами окончились неудачею: начальники их отказались исполнить приказы С. до подтверждения их Репниным. Между тем С. не мог двинуться из Бреста, не обеспечив своего тыла и флангов: из своего корпуса он не мог выделить для этой цели ни одного человека; пришлось поэтому вступить в переписку с Репниным, тянувшуюся около месяца. Первоначальный успех развить таким образом не удалось; "Брест и Канны подобие имеют, — пишет С.: — время упущено".

Требования С. хотя и с промедлением, но были исполнены Репниным. Это указывало, что в Петербурге временно утвердилось "авантажное заключение" о С. и препятствий к развитию действий чинить ему не будут. Таково было общее мнение в армии, значительно облегчавшее предстоявшую С. задачу захвата власти на польском театре.

С тех пор, как частями войск Репнина обеспечен был тыл и правый фланг С., при действии по оперативной линии Брест — Прага, только полное отсутствие сведений об отряде Ферзена, который мог и должен был обеспечить его левый фланг, задерживало С. в Бресте. Наконец 3 октября С. получил сообщение о победе Ферзена под Мациовицами и о пленении Косцюшки. Это обеспечивало левый фланг и развязывало С. руки. Он немедленно отправил Дерфельдену и Ферзену предписания именем Императрицы — идти к Праге на соединение с ним, и 7 октября выступил со своим корпусом на Янов. С. не сомневался, что Ферзен точно выполнит посланный ему приказ, так как даже если он и не получил еще в сентябре отправленное ему Репниным предписание — быть в распоряжении С., то, не зная точно, при отсутствии связи с главной квартирой, служебного положения С., он не имел оснований ослушаться. Менее надежен был Дерфельден: он мог запросить предварительно Репнина. При известном С. настроении Петербурга, в согласии Репнина сомнений быть не могло, но возможна была проволока, потеря временя. Считаясь с этой возможностью, С. вместо прямого пути на Варшаву избрал более кружной путь — на Бельск, дабы в случае "томности действий" Дерфельдена облегчить ему присоединение и вместе с тем "не дать своего крыла" действовавшим на Литве польским отрядам, "обеспечить Брест и очистить Литву". Перед выступлением из Бреста, он, видимо, не был уверен в том, что "захват власти" ему удастся. На всякий случай, он счел полезным провести свое решение — идти на Варшаву — через собранный в Бресте военный совет, дабы постановлением его в известной мере подготовить себе оправдание на случай обвинения в самовольстве и придать вместе с тем больше весу своим "самовольным" приказам.

Но уже в Янове С. узнал, что Дерфельдена, после некоторых колебаний, уступил настояниям начальника его авангарда, графа В. Зубова и, снесясь с Репниным, начал предписанный ему форсированный марш; стоявший на пути его следования отряд Мокрановского без боя отошел на Варшаву. Обеспеченный таким образом со стороны Буго-Нарева, С. немедля свернул на прямую Варшавскую дорогу, на Венгров и Станиславов, где 14 октября утром соединился с 11-тысячным отрядом Ферзена и приказал Ферзену сделать ночной поиск на Окунево, а сам, с дивизией Потемкина, выступил на Кобылку. Занятием этих двух пунктов он обеспечивал за собою важнейшую в стратегическом отношении дорогу между ними, выигрывал пространство по фронту, восстанавливал связь с Дерфельденом, очищал местность и уничтожал таким образом все неудобства бессвязного и крайне опасного при других условиях марша трех русских колонн (Дерфельдена, Потемкина и Ферзена) от Буга к Варшаве.

Кобылка, по слухам, занята была сильным отрядом из трех родов оружия. Действительно, шедший в авангарде С. с казаками бригадир Исаев в 5 ч. утра 15 октября обнаружил "неприятельский весьма немалый лагерь" и, по приказанию С., немедленно пошел в атаку. Поляки силой до 4000 человек кавалерии и пехоты, выстроившись в две линии на лесной поляне, стойко отбивали атаки, при поддержке замаскированных лесных батарей, но держались пассивно, допуская беспрепятственное развертывание спешно прибывавших к месту боя русских эскадронов. Пехота Потемкина тянулась еще далеко позади, когда польские фланги подались назад под ударами лично руководимой С. кавалерии и вынудили центр также перейти в отступление, двумя колоннами. Настойчиво преследуя с тыла, С. охватил противника высланными по окольным дорогам кавалерийскими частями, и в густом лесу, делавшем невозможным действия в конном строю, атаковал походные колонны поляков спешенной кавалерией в палаши и сабли. Эта необычайная атака ("чего и я никогда не видел" — писал С. впоследствии) увенчалась полным успехом: колонны были опрокинуты, рассеяны и уничтожены почти целиком. Весь бой был, таким образом, веден и решен конницей, — в обстановке, казалось, исключавшей возможность широкого ее применения.

С 15 по 22 октября С. оставался в окрестностях Кобылки, готовясь к последнему удару. 19-го подошел Дерфельден.

"Самовольно" организованная С. армия доходила только до 30000 чел. при 76 орудиях (18 тыс. пехоты, 7000 конницы, 5000 казаков). Два дня велись рекогносцировки Праги, в которых, как под Измаилом, участвовали все начальники будущих штурмовых колонн. Через день после присоединения Дерфельдена объявлена была диспозиция, определявшая порядок перехода к Праге и штурм. 20 и 21 октября шла заготовка плетней, фашин и лестниц. 22-го в 5 ч. утра войска двинулась под Прагу и в 10 ч. утра под барабанный бой и музыку заняли назначенные им лагерные места. Войска Дерфельдена и Потемкина стали от берега Вислы до Бялоленки, Ферзен от Выгоды до Годолавска, растянувшись тонкой линией на 14 верст, без резерва, имея между собой промежуток в 4 версты (у Брудни, против Песчаной горы), прикрытой только 16-орудийной батареей. Армия должна была выказывать намерение начать правильную осаду, для чего перед фронтом каждого корпуса на заранее определенных местах приступлено к возведению осадных батарей.

В свое время Косцюшко уделил особое внимание Праге — предместью и ключу Варшавы. Он усилил имевшуюся старинную оборонительную линию — новой, земляной оградой сильной временной профили, вынеся ее на ½ версты вперед. Она состояла из двух параллельных, с изломами для флангового огня брустверов, до 14 футов вышиною, с двумя рвами и полисадами между брустверами. Перед укреплениями шли засеки, тройной ряд волчьих ям и тройные герсы. Линия оборонялась 43 батареями на 104 орудия. Подступы к флангам линии обстреливались с батарей (до 30 орудий) на левом берегу Вислы, связанном с Прагой двумя прочными мостами. Косцюшко возводил эти укрепления, имея в виду активную оборону Праги регулярными войсками, до 20000 которых можно было развернуть на обширном плацдарме между первой, старой и новой оборонительными линиями. Оборону же укреплений он полагал возложить на вооруженных жителей Варшавы (также до 20000). Но мысли Косцюшки не суждено было осуществиться. Новый главнокомандующий Вавржецкий менее всего думал об активной обороне. Варшава выставила вместо ожидаемых 20000 — едва 2000. Линию Косцюшки пришлось оборонять регулярными войсками, притом в количестве недостаточном для прочного занятия обширного Пражского ретраншамента. При этих условиях — линия Косцюшки становилась растянутой, легко прорываемой позицией — и только, тем более, что оборона ее совершенно не была организована. Все внимание польских вождей поглощено было партийной борьбой, которой отмечен начинавшийся в то время кризис революции 1794 г.

Демонстративным приготовлениям С. к осаде дали веру, и накануне самого штурма Вавржецкий счел возможным отправить из Варшавы на Иноврацлав Понятовского и Гедройца, ослабив, таким образом, свои силы под Варшавой на 11 тысяч человек и 40 орудий. В Праге, кроме варшавских милиционеров, находилось до 15000 регулярных, 2000 косиньеров, 2500 кавалерии. Выработанная С. диспозиция штурма по стройности и силе замысла может быть поставлена рядом с образцовой Измаильской диспозицией. Строго соображаясь с особенностями Пражского укрепленного лагеря и свойствами противника, С. распределил свои войска на три атаки. Главные силы — 4 колонны — 2 Дерфельдена и 2 Потемкина (23 бат., 15 спешенных эскадронов, 9 эскадр. в конном строю всего — 12 тыс. человек), направлялись на северный фронт ретраншамента — слабейшую часть его, с большей внутренней площадью (удобной для действия конницы) и менее сильными крепостными сооружениями, так как позади валов открывался свободный проход к мостам на Висле. Колонны эти должны были атаковать первыми, дабы по возможности оттянуть силы поляков от сильнейшей части пояса укреплений на угрожаемый фронт. Через полчаса после начала северной атаки должны были двинуться на штурм остальные войска: 2 колонны (Ферзена) — 5000 чел. — на восточный фронт, в кратчайшем расстоянии от мостов в тылу Праги, и одна колонна, до 2500 чел. (также подчиненная Ферзену), на южный. С необычайным искусством намечались в диспозиции и частные цели, поставленные отдельными колоннами, и, в особенности, последовательность в развитии наступления войск всех трех атак.

Штурм был назначен на 24 октября. В 3 ч. ночи войска стали строиться в дивизионные батальонные колонны и в 5 ч. — по ракете, полки северной атаки, рота за ротой в развернутом строю, бросились на штурм, имея впереди егерей, рабочих и команды с шанцевым инструментом. Наступление русских было замечено поздно. Поляки не успели организовать никакого руководства боем: он свелся к упорному, но беспорядочному сопротивлению на валах северного фронта, куда при первых выстрелах вызваны были почти все бывшие внутри ретраншамента резервы. Задержать наступление удалось не надолго. Только четвертая колонна (Буксгевдена), штурмовавшая Песочную гору и Зверинец, долго не могла сломить отчаянное сопротивление защитников этого боевого участка; первые же три довольно быстро овладели валами. Шедшие в голове первой колонны Фанагорийцы, безостановочно наступая берегом Вислы, пробились к мостам, захватили и разломали голову одного из них; другой был зажжен самими поляками. Таким образом прервана была неприятельская "ретирада" из ретраншамента и Праги, куда "на плечах беглецов" ворвались вторая и третья колонны.

Впечатление, произведенное на Варшаву пражским боем, превратившимся в жестокую бойню, в которой погибло до 23 тыс. жителей Праги, — было потрясающим. Население единодушно требовало прекращения борьбы, сдачи, которая одна, казалось, могла отвратить от города жребий Праги. К вечеру смолкли спешно воздвигнутые было на берегу батареи, и после полуночи к С. отправлены были депутаты для переговоров о капитуляции.

С. принял депутатов на следующий день утром. Предложенные им условия капитуляции поразили поляков своей умеренностью: С. требовал, чтобы оружие, снаряды и артиллерия были сложены за городом, в условленном месте, чтобы немедленно исправлен был мост, дабы русские войска могли в тот же день или на следующий вступить в Варшаву; взамен этого он давал торжественное обещание именем Императрицы, что все будет предано забвению и польские войска, по сложении ими оружия, будут распущены по домам; как войскам, так и жителям Варшавы гарантируется личная свобода и имущество.

Вполне понятно, что большая часть населения Варшавы и войск с восторгом приняла известие о предложенных С. условиях. Только незначительное меньшинство настаивало на продолжении борьбы. Но на Верховный совет, на руководителей революции, умеренность требований С., по-видимому, произвела впечатление слабости. Большинство членов совета с Вавржецким во главе высказалось за отступление войск из Варшавы, за уход в пределы Пруссии и возобновление военных действий на будущий год. Под давлением Верховного совета, городской магистрат отправил новую депутацию к С.: требование победителя о сдаче артиллерии и обезоружении войск отклонялось под тем предлогом, что войска магистрату не подчинены, и ходатайствовалось об отсрочке вступления русских войск в Варшаву.

С. не настаивал на обезоружении, справедливо полагая, что "ессенция бунту", центр силы противника — не в той живой силе, которой располагали еще руководители мятежа, а в самой Варшаве. Переход ее в руки законного правительства, распадение центрального революционного органа власти, из столицы Польши диктовавшего стране свои приказы, по мнению С., должны были настолько резко изменить политическую атмосферу, что о продолжении борьбы не могло быть и речи. Уцелевшие полки "бунтовщиков", как неизменно называл польские войска С., представлялись совершенно безопасными. Обезоружение их было только делом времени, и притом времени недолгого. Разрешив свободный выход несогласным положить оружие, С., однако, отверг отсрочку вступления русских в город. К 29 октября Вавржецкий с частью войск очистил Варшаву. Остальные — выдали оружие. В этот день С. торжественно въехал в город, встреченный на мосту городским магистратом, поднесшим ему ключи Варшавы и хлеб-соль. Занятие города русскими совершилось безо всяких осложнений.

30 октября С. был принят королем в торжественной аудиенции. На следующий день С. издано было воззвание, обещавшее именем Императрицы амнистию польским войскам, положившим оружие. Чтобы усилить впечатление этого воззвания, С. освободил, как "подарок польскому королю", 300 польских пленных офицеров и 200 солдат по выбору. Резкий переход от ужасов Праги к мягкости и забвению прошлого произвел самое благоприятное впечатление Быстро разнесшийся по стране слух об амнистии положил конец колебаниям поляков. Готовившиеся подняться воеводства Люблинское, Сандомирское и Галицкое прекратили боевые приготовления Ряды войск, оставшихся под знаменами Вавржецкого, быстро редели. Его отряды без сопротивления сдавались командам высланным С. по Висле и Пилице 7 ноября, убедившись в полной невозможности продолжать борьбу, положил наконец, оружие и сам главнокомандующий Вавржецкий. Кампания была кончена.

С. был осыпан милостями. "Вы знаете, — писала ему Екатерина, — что я без очереди не произвожу в чины. Но вы сами произвели себя в фельдмаршалы". Исполнилась, таким образом, заветная мечта С. Кроме фельдмаршальского жезла, С. получил алмазный бант на шляпу за Крупчицы и Брест и "в полное и потомственное владение" — огромное имение, "Кобринский ключ", с 7000 душ мужского пола. От прусского короля — ордена Красного орда и Большого Черного орла; от австрийского императора — портрет его, осыпанный бриллиантами.

Захват Варшавы и окончание кампании произошли так внезапно для Петербургского Совета, что он не успел снабдить С. инструкциями относительно дальнейшего направления дел в "завоеванной им Польше". Не посвященный в планы русской политики, не подозревая даже предстоящего третьего и окончательного раздела Польши, С. "не нашелся в нужных по обстоятельствам мерах". Он прежде всего отнюдь не считал ее завоеванной. Поэтому он приложил все силы к тому, чтобы не только восстановить нарушенный апрельским восстанием "законный" прежний порядок и прежнее правительство, но и утвердить его, всемерно поднять его авторитет и значение. Все это, наряду с широкой амнистией именем Императрицы, — шло вразрез с решенным уже в Петербурге низложением короля и прекращением самостоятельного политического существования Польши. Ордер Румянцева от 6 ноября и последовавшее затем Высочайшее повеление от 21-го того же месяца осветили, наконец, С. истинные намерения русского Двора: в предписаниях этих говорилось о контрибуциях, конфискациях и арестах, отправке короля в Гродно, "твердом управлении" страной русской военной властью, подавлении оружием малейшего протеста ил|и демонстрации. С такой системой С. согласиться не мог. Он всегда считал, что "благомудрое великодушие" "более полезно" в таких случаях, нежели "стремглавный военный меч". Правильность этого взгляда он доказал своей деятельностью в Крыму, в Приуралье, в той же Польше. Будучи совершенно неспособен к пассивному исполнению чужих приказаний, С., получив инструкции, не пошел дальше некоторых частных уступок петербургским требованиям, причем не счел даже нужным скрывать от поляков, что делается это помимо его воли и желания, и в общем продолжал упорно идти прежним путем. Упразднить варшавский магистрат, как было ему предписано, он нашел ненужным; о контрибуциях донес, что по всеобщему оскудению делать их невозможно. Напротив того, желая поднять сильно упавший курс польских денег и тем хотя несколько облегчить действительно тяжелое финансовое положение Польши, он уничтожил захваченные в добычу 3/4 миллиона польских злотых (в кредитных билетах). Равным образом ярко сказались его заботы об интересах населения и в вопросе о продовольствии русских войск. С. решительно отказался от сбора продовольствия с земли, несмотря на огромные затруднения, которые испытывало продовольствие его войск. Одно время он решил даже вывести из Польши 12 полков, так как неполучение ими денег делало невозможным принятый им порядок продовольствия — закупкой по высоким ценам провианта у обывателей.

Деятельность С. в Польше, оттененная жестокостями австрийцев и пруссаков в занятых ими областях, создала ему широкую популярность среди поляков и обеспечила спокойствие края. В Екатеринин день 1794 г. магистрат Варшавы поднес ему от имени варшавян золотую эмалированную табакерку с гербом города и надписью: "Варшава своему спасителю". Подарок этот являлся отголоском несомненной симпатии, которой пользовался фельдмаршал в широких слоях польского народа, за пощаду Варшавы простившего ему гибель Праги.

Нет сомнения, что С. был бы отозван, если бы в Петербурге верили в совершенное успокоение края. Но тревожные слухи о продолжающемся брожении, с одной стороны, возможность разрыва с Пруссией — при предстоящем разделе — с другой, делали присутствие С. при войсках в Польше необходимым. С. был оставлен в Варшаве, но устранен от какого бы то ни было участия в разрешении польского вопроса. Ему предоставили поддерживать спокойствие, следить за вывозом в Россию архивов, публичной библиотеки Залусского, артиллерии, военных припасов и пр.

Тотчас после блестящих побед своих отодвинутый снова на задний план, С. не мог не чувствовать обиды, "жалкой сухости в своем апофеозе", тем более, что многие первоначальные распоряжения его отменялись, торжественно данные им обещания не были исполнены его преемниками по власти. Да и самые награждения за кампанию 1794 г. показали, что положение С. с производством в фельдмаршалы в сущности изменилось мало, отношение к нему Императрицы осталось прежним. Конечно, он был награжден щедро; но еще щедрее награждены были другие, никакого влияния на успех войны не имевшие. Так, Платон Зубов получил 13 тыс. душ из тех же земель, из которых С. уделено было 7 тыс. Император Австрийский по случаю занятия Варшавы пожаловал Зубову титул князя Римской Империи. Не без горечи говорил С.: "щедро меня за Лодомирию, Галицию и Краков в князе Платоне Зубове наградили".

Польский раздел осуществился мирно, как и ожидал С., не придававший поэтому значения порученным ему военным приготовлениям, 17 октября 1795 г. С. получил милостивый рескрипт, отзывавший его в Петербург: "Вы будете в других употреблениях, вам свойственных, или на иных пределах Империи, где мы в спокойствии не столь уверены". Редакция рескрипта ясно выражала взгляд Императрицы на С. как силу исключительно боевую, которой нет применения вне лагеря. С. сдал войска Дерфельдену и 3 декабря прибыл в Петербург. В Стрельну для встречи его выслана была дворцовая карета. Прямо с пути он прибыл в Зимний дворец, для представления государыне. Для жительства С. был отведен Таврический дворец, для услуг приставлен целый штат придворных служителей. В Петербурге С. пробыл недолго. Уже в середине января ему поручено было осмотреть возведенные в Финляндии по проектам его укрепления. На это потребовалось С. всего несколько дней. Вскоре за тем ему предложено было принять командование над готовившейся в Персию экспедицией. С. отказался, однако, от похода, не сулившего ему ни действительных боевых трудов, ни славы. Его мысль была прикована к западу, где быстрый успех французской революции создавал возможность скорой встречи русских войск с более сильным и потому более ценным для С. противником, чем нестройные толпы персиян. Он без сожаления уступил назначение в Персию кн. Валериану Зубову и в ожидании войны с Францией, о которой ходили уже усиленные слухи, принял 20 января 1796 г. главное командование армией в Новороссии и в половине марта выехал в штаб-квартиру ее, Тульчин.

Со времени командования полком, он, кажется, никогда не трудился над боевой подготовкой вверенных ему войск с таким рвением, как в Тульчине. На этот раз, при всей его мнительности, он был уверен, что "экзерцирует" войска для себя, что в войне с Францией главнокомандующим будет он, а не кто-нибудь другой. Он чувствовал себя спокойным за будущее после производства в фельдмаршалы и — брака "Суворочки" с гр. Н. Зубовым (29 апреля 1795 г.), породнившего его с всесильным фаворитом Императрицы, князем Платоном.

Работа С. над войсками Тульчинского сбора была тем драгоценнее, что военно-воспитательная система его, так гениально в основаниях своих намеченная еще в Новой Ладоге, в бытность полковым командиром, — развитая и доведенная до совершенства богатым боевым его опытом, именно здесь, в занятиях войск Тульчинского сбора, получает стройность и законченность. Между прочим, именно здесь впервые вводятся в программу строевых упражнений знаменитые Суворовские сквозные атаки. Но мирная работа над войсками, борьба с интендантскими злоупотреблениями, мелкие повседневные административные заботы — не надолго могли удовлетворить С. Уже вскоре по прибытии в Тульчин он начал раскаиваться, что отказался от персидского похода; по характеру своему, он не мог хладнокровно относиться к известиям о победах Валериана Зубова и по обыкновению своему не скупился на насмешки по адресу "победителя Персии", "произведенного, стыдно сказать, в генерал-аншефы, и кандидата в фельдмаршалы, как только случится ему из тамошних нескольких тысяч побить несколько десятков тысяч". Подобные отзывы не могли не отразиться на отношениях его с Зубовыми, уже осложненных недоразумениями из-за приданого Наталии Александровны. Между тем ссора с Зубовыми была бы весьма несвоевременна. Ряд продовольственных и иных злоупотреблений, совершенных в Польше приближенными С. лицами, давали повод к интригам и наветам, бросавшим тень на самого фельдмаршала, хотя судебное преследование виновных возбуждено было по его личному настоянию. Уже одно громкое "дело Вронского" могло, при желании Зубовых, принять тяжелый и неприятный для С. оборот. Одно время, под влиянием неблагоприятных слухов, доходивших к нему из Петербурга, в С. поколебалась даже уверенность, что он будет назначен главнокомандующим в предстоящей войне с Францией, для которой готовились уже войска и продовольственные запасы. Опасения были напрасны: в начале ноября был заготовлен проект рескрипта, вручавший ему командование действующей армией.

Кончина императрицы Екатерины резко изменила обстановку. Ее преемник, Павел Петрович, по вступлении на престол прежде всего прекратил всякие военные действия: он отменил французский поход, вернул войска из Персии, отозвал эскадры из Англии и Немецкого моря. Он заявил торжественно, что задачей его царствования будет — залечить раны, нанесенные беспрерывными войнами Великой Императрицы, и царствование его — будет для России эпохой мира.

К С. новый Император не чувствовал особого расположения. Он не считал его выдающимся полководцем, слепо разделяя взгляды своих прусских учителей на С. как на грубую, но "счастливую" силу, и в подвигах его находил больше отрицательных, чем поучительных сторон; так, напр., образцовый Пражский штурм он "не почитал даже действием военным, а единственно закланием жидов". Вместе с тем, в глазах Павла С. являлся олицетворением столь ненавидимой им старой Екатерининской армии; и в силу одного этого, даже если бы Императору и не были известны резкие отзывы С. о "прусских затеях", было очевидно, что С. не может быть места в рядах "обновленной" гатчинской армии.

Но в первые дни своего царствования, еще не утвердясь на престоле, Павел не решился порвать с "прошлыми людьми" так же резко, как порвал он с делами прошлого царствования; тем более внимателен был он к престарелому фельдмаршалу, пользовавшемуся огромной популярностью в народе и всеобщей, глубокой любовью солдатской массы. Он успокоил его относительно все еще грозившего С. осложнениями "дела Вронского", звал приехать в Москву на коронацию, просил не забывать "старых друзей". Но С. ясно сознавал, что его карьера кончена. Лучшее, на что он мог рассчитывать, это — "быть безгласным" и "для декорации Величества". Последовавшее вскоре назначение на вновь учрежденную должность инспектора, должность, которую могли занимать генерал-майоры, С. счел почти оскорблением. "Новый титул! — пишет он Хвостову 11 января 1797 г. — Я — инспектор... Я был таким — подполковником".

С. не делал никаких попыток не только добиться благоволения нового государя, но даже сохранить установившееся первоначально холодно-милостивое отношение к нему Павла. Если раньше, во имя пользы дела, он шел на компромиссы, прибегал к "придворным изворотам!", то теперь "польза дела" запрещала ему какой бы то ни было компромисс. Он не мог оставаться равнодушным зрителем той беспощадной ломки Екатерининских порядков, которая на долгие годы задержала естественное развитие русского военного искусства, достигшее небывалого блеска в веке Екатерины, и правила армии "наемнические особенности прусаков" и кабинетный методизм. С. ясно сознавал опасность происходившего переворота. "Боже, даруй, чтобы зло для России не открылось прежде ста лет, но и тогда основание к нему будет вредно". Очевидно, что участвовать в создании этого зла, даже "попустительствовать" ему не мог С., в основу всех поступков своих полагавший: "никогда против отечества".

В Тульчине все осталось как было при Екатерине. С. не ввел в действие новые уставы Павла и продолжал обучение войск по прежней своей системе; он не поступился на одной из прерогатив "завоеванного" им фельдмаршальского чина: вопреки формальному приказанию Императора не распустил своего штаба; вошел с представлением об изменении дислокации подчиненных ему войск, что, по новым порядкам, выходило за пределы его компетенции; по-прежнему увольнял в отпуска, посылал курьерами офицеров... Окружающие его, боясь, что подобное нарушение Высочайших повелений, при вспыльчивом характере Императора, может повлечь суровую кару, усиленно советовали С. выйти в отставку. Не решаясь на этот окончательный шаг, С. все же согласился устраниться на время и 11 января послал прошение об увольнении в годовой отпуск "для исправления ото дня в день ослабевающих сил". Павел сухо отказал: "обязанности службы препятствуют с оной отлучаться".

Поведение С., резко выделявшееся на фоне безусловного подчинения и раболепства, которым окружен был Павел, не долго могло остаться незамеченным. Сначала искренно удивленный, что "тот, кого он почитал из первых к исполнению его воли, останется последним", Император быстро убедился, что проступки фельдмаршала являются не следствием небрежности или недосмотра, но протестом против новых порядков. Это убеждение укреплялось каждым новым известием о деятельности С. в Тульчине. Неудовольствие Павла, сдержанное вначале, начинает выливаться в формы все более резкие. Два рескрипта — 2 и 12 января — послужили предостережением. 15 января последовал Высочайший выговор в приказе по армии, вслед за ним второй. С. послал вторичную просьбу об отпуске, ссылаясь на "мирное время". Несколько дней спустя, одно из донесений его Императору, по обыкновению С. — краткое и своеобразное, было возвращено ему обратно, "с означением непонятных двух мест", а через несколько часов получено предписание немедленно выехать в Петербург. В ответ 3 февраля С. послал прошение об отставке. Но прежде чем оно дошло до Петербурга, 6 февраля на разводе отдан был Высочайший приказ: "фельдмаршал граф С., отнесясь... что так как войны нет и ему делать нечего, за подобный отзыв отставляется от службы".

Дождавшись в конце марта разрешения на выезд, С. отбыл в Кобрин, сопровождаемый 18 офицерами разных чинов, одновременно с ним подавшими в отставку. С. предполагал привлечь их к управлению своим обширным Кобринским имением, обещав за это наградить поместьями. Но не успели приезжие осмотреться в Кобрине, как 22 апреля вечером прибыл туда коллежский асессор Николев с именным Высочайшим повелением: немедленно перевезти С. в его боровичские деревни и "препоручить там городничему Вындомскому, а в случае надобности требовать помощи от всякого начальства". Отъезд из Кобрина произошел так внезапно и с такой спешностью, что С. не имел времени не только отдать какие-либо распоряжения, но даже захватить драгоценности и денег на дорогу.

Причины этого ареста представляются неясными. По-видимому, убедившись окончательно, что Суворовская дивизия сохранила во всей неприкосновенности свой Екатерининский вид, Павел придал веру "ужасным слухам" о С., ходившим в то время по Петербургу, и увидел в действиях фельдмаршала больше чем простое неповиновение или попытка протеста. Иначе трудно объяснить последовавший арест офицеров, привезенных С. в Кобрин, и то неослабное наблюдение, которое установлено было за С. по прибытии его 5 мая 1797 г. в Кончанское. Первоначально надзор не слишком тяготил С.: городничий Вындомский, по выражению С., "страдавший при нем", умел делать свое тяжелое дело незаметно, не оскорбляя фельдмаршала. Но такое "наблюдение" очевидно сочтено было недостаточным: в Кончанском поселился, под предлогом "судебных, торговых и иных дел", отвозивший С. из Кобрина Николев, уже повышенный в чине. Истинную причину его прибытия С. понял сразу — и в тот же день отправил государю следующие строки: "Сего числа приехал ко мне коллежский советник Николев. Великий монарх, сжальтесь, умилосердьтесь над бедным стариком. Простите, если чем согрешил". На этом письме Павел положил резолюцию: "Оставить без ответа".

Тяжелое, безотрадное время переживал в Кончанском С., лишенный возможности видеть друзей и близких и вместе с тем лишенный одиночества, так как всюду чувствовался надзор; он не мог даже письмами поддерживать связь с внешним миром, от которого был отрезан стеной кончанского заключения: вся переписка его тщательно просматривалась и только ничтожная часть доходила по назначению. О личном управлении обширными своими поместьями, о котором мечтал С., оставляя службу, при данных условиях не могло быть, конечно, и речи; он был бессилен даже хотя отчасти восстановить порядок в богатейшем Кобринском имении, на глазах у него расхищавшемся людьми, которым он доверил управление.

Опала С. не ограничилась ссылкой. Высочайшей властью дан был ход всем искам, денежным претензиям и жалобам, заявленным на С. разными темными личностями, поспешившими использовать гнев Императора на С. Ha Koбринское имение был наложен секвестр. Прекращенное уже дело Вронского было возбуждено вторично, и не в меру усердствовавшими судьями опальный С. на этот раз признан был виновным и приговорен к уплате 60000 рублей. Но нелепость обвинения была слишком очевидна: 17 марта Павел приказал "дело сие оставить".

Частные претензии, в общей сложности, превышали 100000 рублей. По некоторым из них Высочайшими повелениями предписано С. произвести уплату. Было время, когда С. чувствовал себя близким к разорению.

Если у государя и были какие-нибудь сомнения относительно преданности ему С., то результаты строгого надзора, установленного за ним и бывшими его приближенными, должны были рассеять их без следа. Вместе с тем Павел не мог не сознавать, насколько тяжелое впечатление производила эта непонятная, незаслуженная опала престарелого фельдмаршала, имя которого пользовалось уважением не только в России, но и далеко за ее пределами. Он счел удобным примириться с С., и 12 февраля 1798 г. в Кончанское отправлен был племянник С., флигель-адъютант князь A. Горчаков, передать приглашение государя прибыть в Петербург. В тот же день был отозван Николев.

Но Петербург, служба, двор — не имели теперь никакой притягательной силы для С. С большим трудом удалось Горчакову уговорить его ехать. Он решил, однако, не торопиться прибытием в Петербург и, под предлогом старости и болезни, отправился на долгих, проселочными дорогами; только в последние дни февраля (вероятно 27-го) фельдмаршал поздно вечером прибыл в столицу и на следующее же утро был принят Императором. Но примирения не состоялось. С. по-прежнему считал возвращение на службу невозможным; поэтому он "не понимал" намеков, которые делал ему государь по этому поводу, был неистощим в осмеянии новых порядков в армии, одежды, учений... С первого же развода он уехал, не дождавшись конца, несмотря на присутствие Императора, громко заявив стоявшему около Павла Горчакову, что у него "брюхо болит". Государь сдерживался, хотя скоро перестал выказывать С. знаки внимания, которыми почтил его на первом приеме: он все реже приглашал фельдмаршала на разводы и за целый месяц только однажды пригласил к обеденному столу. Но все же он видимо надеялся, что С. в конце концов уступит и изъявит желание вступить вновь на службу; и потому, когда в первых числах апреля С. попросил отпустить его в деревню, он дал разрешение с явным раздражением, сказав, что против воли удерживать его не хочешь".

Освобожденный от всякого надзора, С. по возвращении в Кончанское мог приступить к приведению в порядок своих запущенных дел: он начал хозяйничать в Кончанском, усиленно переписывался с новым кобринским управляющим Красовским. Он вел, по-прежнему, замкнутый образ жизни. "Редко мой выезд, — пишет он Хвостову; — прочие многие дни я, как Цинцинат, препровождаю в глубоком уединении". "Обращение мое две трети с дворянами, в государские дни званы были раз 5—6; их не торжествовать я считал за грех. Незваные — по дружбе и в другие праздники были у меня к службе Божией и одному обеду раз до восьми, человек от трех до полудюжины; сам я был в гостях меньше 10 раз; прочее время препровождал я в глубоком уединении, сам-друг, сам-третий, или со священником" (письмо С. Лопухину). Ежедневно С. бывал у заутрени, обедни и вечерни, причем сам пел и читал. Но такая жизнь, изо дня в день, не могла удовлетворить С., несмотря на преклонный возраст все еще полного жажды жизни и дела. Беседа с навестившим его в сентябре 1798 г. генералом Прево-де-Люлианом показывает, с каким неослабным интересом следил он за ходом бурной политической жизни Европы. Тем тяжелее угнетало его сознание, что его жизнь, его деятельность — кончена, что она — вся в прошлом. "Бездействие гнетет и томит", пишет он; "душа все равно что пламя, которое надо поддерживать и которое угасает, если не разгорается все сильнее". Исхода этому томлению, успокоения С. постепенно начинает все настойчивее искать в религии; сильное с детства, религиозное чувство захватывает его все глубже; мысль идет к монастырю, к "предстательству душою чистою к Престолу Всевышнего". Настроение окрепло и вылилось в декабре 1798 г. в письме государю: "Ваше Императорское Величество всеподданнейше прошу позволить мне отбыть в Нилову Новгородскую пустынь, где я намерен окончить мои краткие дни в службе Богу. Спаситель наш один безгрешен. Неумышленности моей прости, Великий Государь. Всеподданнейший богомолец, Божий раб, Александр Суворов".

Больше месяца ждал С. ответа. Наконец, 6 февраля, получил фельдмаршал собственноручный рескрипт Императора, врученный прискакавшим в Кончанское флигель-адъютантом Толбухиным. "Сейчас получил я, — писал Павел, — известие о настоятельном желании Венского двора, чтобы вы предводительствовали армиями его в Италии, куда и мои корпусы Розенберга и Германа идут..." С. предписывалось немедленно прибыть в Петербург, для дальнейшего следования на Вену и принятия командования.

С. был ошеломлен. Но ни раздумья, ни колебаний приказ государя не вызвал. От кончанского настроения не осталось и следа. Быстро собравшись, С. выехал на следующий же день и 9-го прибыл в Петербург, где немедленно принят был Императором. 9-го же февраля он был вновь зачислен на службу, с чином фельдмаршала, но без отдания в приказе. Несколько дней спустя, Павел возложил на него орден св. Иоанна Иерусалимского Большого Креста.

В последних числах февраля С. выехал из Петербурга. Ехал он далеко не с прежней, "Суворовской" скоростью: с одной стороны, особенно торопиться в не следовало, так как русские войска были еще далеко от будущего театра военных действий, а до прибытия их С. не предполагал начинать кампанию; с другой стороны — сказывались преклонные года и расстроенное здоровье фельдмаршала. Проездом через Митаву он представился французскому королю-претенденту Людовику XVIII, нашедшему в России приют и бывшему одним из конкурентов С. на пост главнокомандующего союзными войсками. Оттуда, через Вильну, обгоняя тянувшиеся к границе войска, С. 3 марта прибыл в Кобрин, где остановился на несколько дней отдохнуть и привести в порядок неотложные дела этого имения. Следуя далее на Брест, С. 9 марта переехал границу и 14 марта вечером прибыл в Вену. Население встретило его восторженно. Император и Двор — благосклонно, но сдержанно. В ближайшие дни начались переговоры о предстоящей кампании.

С. был поставлен во главе союзной армии в силу соображений, в которых военный гений его не играл никакой роли. Ни Император Франц, ни Император Павел не были поклонниками его полководческих талантов. В глазах Франца — он был "грубый натуралист", "генерал без диспозиции". Он остановил свой выбор на С. отчасти под давлением английской и русской дипломатии, отчасти же потому, что С., по мнению его, одарен был высшим даром судьбы — неизменяющим счастьем. Что касается Павла, то к этому времени его взгляд на С. не изменился; одновременно с назначением его, он дал генералу Герману повеление — наблюдать за предприятиями С., которые "могли бы служить ко вреду войск и общего дела, когда он будет слишком увлечен своим воображением, могущим заставить забыть его все на свете". "Итак", говорилось в рескрипте Герману, "хотя он и стар, чтобы быть Телемаком, но не менее того вы будете Ментором, коего советы и мнения должны умерять порывы и отвагу воина, поседевшего под Лаврами". Предписание это не было отменено и после того, как растроганный прощанием с С. Павел на словах облек его полной мочью: "веди войну по своему, как умеешь"; оно не имело силы только за назначением Германа на другой театр.

Еще больше мер предосторожности готовил в охрану дела от Суворовского "воображения" Венский Двор. Первоначально предполагалось главноначальствование в Италии вручить эрцгерцогу Палатину, под наблюдением и руководством С. Но в таком случае, положение С., как руководителя эрцгерцога и начальника русских вспомогательных корпусов, было бы, в сущности, совершенно самостоятельным, и воздействовать на решения его вряд ли оказалось бы возможным. Между тем, гофкригсрат желал во что бы то ни стало удержать за собой верховное руководство операциями. Для этого необходимо было поставить С. в подчиненное ему положение. Император нашел к тому способ, дав С. высшее, на первый взгляд, назначение главнокомандующим австрийскими войсками и возведя его 31 марта (н. с.) в чин фельдмаршала. Как австрийский фельдмаршал, он был обязан повиноваться Австрийскому Императору и — гофкригсрату. Желая еще более обеспечить свое влияние на ход кампании, Венский Двор изъял из ведения С. всю продовольственную и административную часть и передал ее австрийскому фельдмаршалу Меласу, которому вместе с тем поручено было и ближайшее наблюдение за С.

С. с первых же дней разгадал стремление гофкригсрата наложить на него свою руку, но не придал этому особого значения. Руководясь опытом 1794 г., он надеялся на театре военных действий быстро освободиться от опеки австрийского "Высшего Совета". Вместо того чтобы сразу выяснить отношения, он давал уклончивые ответы, стараясь даже поддакивать австрийцам, и этим дал им в руки сильное оружие для будущего: возможность ссылаться — и основательно — на "венские переговоры". Равным образом, неосмотрительно допустил он и передачу продовольственной части исключительно в ведение австрийцев, вероятно поддавшись соблазну избавиться от докучных административных забот. Обе ошибки отозвались на всем ходе кампании.

Несмотря на все настояния, С. наотрез отказался принять участие в выработке плана кампании совместно с членами гофкригсрата. Присланный ему на просмотр австрийский план кампании он перечеркнул накрест, сверху донизу, не вдаваясь в разбор его. Своих личных соображений он не сообщил ни австрийским генералам, ни генерал-адъютанту Лауеру, специально для этого присланному Францем. Он руководился тем же, что заставило его накануне Фокшан отказывать Принцу Кобургскому в беседе: нежеланием терять время на "кабинетное вранье". Единственно, чего удалось добиться от него австрийцам: "Начну кампанию переходом через Адду, а кончу — где Богу будет угодно".

Но гофкригсрат не склонен был уступать. На прощальной аудиенции 23 марта Император Франц вручил С. "начертание", заключавшее в форме приказания тот самый план, который С. перечеркнул несколько дней тому назад. Начертание ясно ставило цель кампании: прикрытие австрийских владений и удаление опасности от границ Империи, и указывало шаг за шагом, как достичь этой цели. Наряду с этим С. было предписано: в случае каких-либо отступлений от "начертания", до исполнения — снестись с Веной. С. "принял к сведению" и начертание и приказ и выехал из Вены с твердым намерением не исполнять ни того, ни другого.

Приказав следовавшим в Италию русским войскам удвоить этапы, С. через Брук и Виллах прибыл в Верону.

К моменту прибытия С. в Италию положение союзников на этом театре могло считаться блестящим. Французский главнокомандующий Шерер, после ряда поражений, уменьшивших его армию до 28000 человек, спешно отводил за Адду свои утомленные и деморализованные войска. Занятые французскими гарнизонами крепости Итальянского четырехугольника — оплот господства в стране — были предоставлены самим себе. Неаполитанская армия Макдональда (40000 чел.) едва справлялась с восстанием в Партенопейской республике, удаленная от Шерера более чем на 20 переходов. Швейцарская армия, потерпев неудачу при вторжении в Тироль, разбросалась и оттянулась к северу, оставив свои сообщения с Шерером на воздухе. Рассчитывать на подкрепления из Франции было трудно.

Силы союзников в Италии, с подходом русских подкреплений, доходили до 100000 человек. Из них 65 тысяч были уже в сборе. Главные силы — 22 тысячи, под командой Меласа сосредоточены были к западу от Валеджио. Авангард Отта (7 тыс.) занимал Монте Киари, выдвинув боковой отряд к Понте-Сан-Марко. 7 тысяч Вукасовича — в Рока-д'Анфа; у Маркарии — Гогенцоллерн с 5 тыс. обеспечивал левый фланг австрийцев и прикрывал блокаду Мантуи, обложенной 10-тысячным отрядом Кленау; С.-Жюльен с 4500 чел. осаждал Пескиеру.

Принимая командование в Италии, С. смотрел на поставленную ему Императором Францем задачу приблизительно так же, как 5 лет тому назад на ордер "Высшего Совета" о занятии Бреста: как на необходимый первый шаг, подготовку решительного удара, который должен был перенести борьбу на французскую территорию. Своим наступлением в Италии он имел в виду способствовать активности действий на Рейне и в Швейцарии и, развязав себе руки на этом театре, постепенно объединить общее наступление к границам Франции. Соображения эти обусловили и выбор С. первой его операционной линии: на Брешию — Милан. Выводя к важнейшему пункту в расположении противника, она вела кратчайшим путем к решению, и захвату Милана, главного пункта на этом участке театра войны; вместе с тем, прерывая ударом в этом направлении сообщения Шерера с Швейцарией, С. входил в связь с Рейнской и Швейцарской армиями австрийцем, протягивался к Савойе, считавшейся в то время ключом Швейцарских Альпов на Западе при вторжении во Францию. Направление на Милан, по совершенно, впрочем, иным соображениям, было указано С. и гофкригсратом.

С. прибыл к армии, в Валеджио, 4 апреля. Немедленно в австрийские полки были командированы русские офицеры-инструкторы — для "научения таинству побиения неприятеля холодным ружьем" и "отучения от ретирад". С той же целью и для ознакомления с основами Суворовской тактики отданы были приказами по армии краткие наставления для действия в бою. Австрийцы были обижены этими распоряжениями: часть австрийских генералов, и в числе их недавний победитель Шерера, барон Край — открыто выражали неприязнь к С. и русским.

Стремясь по возможности скорее открыть действия, С. решил не дожидаться сосредоточения всех войск и по прибытии первых русских эшелонов (дивизия Повало-Швейковского), 8 апреля на рассвете выступил из Валеджио тремя колонами к p. Кеаса и далее к р. Мелле, обеспечив марш справа 7000 отрядом Вукасовича, направленным к Брешии, и слева — высланным из Поцоло Гогенцоллерном с 5 тыс. Соприкосновение с противником было потеряно австрийцами тотчас по уходе французов за Минчио, и в момент выступления С. не знал ни расположения армии Шерера, ни состава, ни состояния ее. Ввиду этого он старался организовать наступление методически и осторожно. На деле получилось обратное. С. не хотел приноравливаться к австрийским порядкам и привычкам; австрийцам же Суворовские марши и переходы сказались не по силам. Так как С. начинал, по своему обычаю, марш в 3 ч. пополудни, австрийские войска не успевали до наступления сумерек закончить назначенный им переход. Движение продолжалось ночью, колонны отставали, сбивались с пути, тем более, что диспозиция отдавалась всего за час до выступления и притом в непривычно-кратких, отрывистых выражениях. Остановки ночами происходили далеко не всегда в намеченных для того пунктах. Между тем, диспозиция движения следующего дня отдавалась на основании предписанного накануне, а не действительного расположения войск. С. не соглашался ждать, пока подтянутся отсталые, выйдут на верную дорогу сбившиеся отряды: им предлагалось наверстывать упущенное. Австрийцы физически не могли выполнить предъявленных им С. требований: в силу этого путаница увеличивалась со дня на день; терялась связь колонн и зачастую не соблюдалось никаких мер охранения. Беспорядочность марша вызывала крупные продовольственные затруднения и как следствие их — грабежи. Утомленные непривычным напряжением войска Императора Франка роптали; австрийским генералам, при виде беспорядка, царившего на марше, "жутко становилось за будущее".

Первым препятствием на пути следования С. была Брешия. Оценивая по достоинству значение первого успеха, С. принял все меры к обеспечению блестящей и громкой победы под стенами Брешии. Он направил к ней по сходящимся путям с трех сторон 24000 человек с предписанием штурмовать без промедления, если не последует безусловной сдачи. Ввиду огромного превосходства сил противника слабый (1000 чел.) гарнизон Брешии капитулировал без боя. Подобный исход не соответствовал видам С., ослабляя впечатление первого его боевого успеха. Но он исправил дело реляцией: в ней был и "жестокий пушечный огонь" и "упорное сопротивление", придавшее бескровному делу такой характер, что оно навлекло за границей нападки на С. за "турецкий способ действий". Цель, таким образом, была достигнута вполне: нужное впечатление создалось.

Когда С. стало точно известно растянутое расположение французов, то, чтобы помешать сосредоточению, удержать на местах разбросанные силы противника, — он немедленно двинул к Лекко и Бривио, где он предполагал возможным присутствие главных сил французов — 19 тысяч (Розенберг и Вукасович), 2 тысячи (Секендорф) к Лоди; сам же он продолжал марш на Касано с главными силами, выводя их к центру ровным кордоном растянутой вдоль Адды армии неприятеля, для прорыва его в важнейшем направлении. 14 апреля союзная армия развернулась перед Аддой.

Переправа была назначена на 15-е, но ее пришлось отложить до выяснения результатов завязанного Багратионом горячего боя за Лекко, где обнаружены были значительные силы противника. Занятие Лекко русскими не только приковало к месту войска крайнего левого фланга французов, но обусловило даже высылку туда Шерером подкреплений, что еще более ослабило пункт главного удара С. у Треццо и Кассано. В ночь на 16-е союзники приступили к наводке мостов у Лекко, Сан-Джервазио (выше Треццо) и Лоди, намечая, таким образом, переправу на протяжении 55 верст и вынуждая этим противника сохранить свое растянутое положение. Мост у Джервазио наводился под личным наблюдением С., без плаща и шляпы работавшего под дождем наравне с солдатами. В 5 ч. утра началась переправа.

В самый день перехода союзников через Адду в главной квартире французов был получен декрет о назначении главнокомандующим итальянской армии, вместо неспособного Шерера, молодого и талантливого Моро. Немедленно приняв начальствование, Моро попытался исправить ошибку своего предшественника и отдал приказ о спешном сосредоточении к Кассано. Но в это время воодушевленные личным присутствием С. батальоны Меласа взяли, наконец, штурмом тет-де-пон на Адде, выбили французов из Кассано и вышли в тыл отходившим от Ваприо войскам Моро. Оказавшись между двух огней, Моро поспешно перешел в отступление — на Мельцо.

17 апреля союзная армия двинулась к Милану. Между Вардерио и Падерно обнаружена была казаками Вукасовича дивизия Серрюрье, не успевшая еще отступить; приближение корпуса Розенберга заставило ее положить оружие. К ночи передовые войска союзников заняли Милан: французский гарнизон заперся в цитадели. 18 апреля, в день Светлого Воскресенья, С. торжественно въехал в город, встреченный населением с тем же энтузиазмом, с которым 3 года тому назад встречали здесь Бонапарта. С. объявил Цисальпийскую республику не существующей, учредил временное правительство. Дальнейшие распоряжения предоставлены были им Меласу, как лицу, уполномоченному Императором: Мелас ввел немедленно австрийские порядки, к великому неудовольствию итальянцев. За подписью С. выпущена была составленная в Вене напыщенная, бессильная прокламация к французским войскам.

Два дня продолжались торжества в честь победителей. 19-го подошли последние войска, присоединилась к армии дивизия Ферстера, прибывшая из России, и 20-го, в 3 ч. пополудни, С. выступил из Милана.

Он не пошел за Моро, отступившим за Тичино, так как о движении его в главной квартире союзников не было точных сведений и время для преследования было уже упущено: организовать быстро переправу через По было невозможно за недостатком понтонов. Внимание С. отвлечено было в сторону более сильного и опасного противника: по полученным известиям приближалась из Средней Италии 40-тысячная армия Макдональда. С. двинулся ей навстречу, фланговым маршем к р. По, к Пьяченце и Парпанезе. Предчувствуя, что движение это не встретит одобрения в Вене, С. попытался "откупиться от гофкригсрата, взяв с собою всего 36 тысяч: остальные войска — до ⅔ наличных сил, назначены были для осады крепостей (Мантуи, Пиччигетоне, Пескиеры и Миланской цитадели), на чем настаивали австрийцы. Вместе с тем он счел своевременным сделать Венскому Двору первый намек на свои замыслы, ясно подчеркнув в отправленном Императору операционном плане необходимость строгого согласования действий на отдельных театрах, в видах "предстоящего общего наступления в пределы Франции". В ответ Император подтвердил свое первоначальное "начертание": ни о каком "общем наступлении" "и предполагать не следовало"; С. предписывалось ограничиться обеспечением завоеванных областей, на правый берег По отнюдь не переходить и не отвлекаться от главной задачи — овладения крепостями.

Рескрипты Императора не застали С. в Милане. Марш к р. По был выполнен быстро; переправа на правый берег несколько задержалась по недостатку переправочных средств и малой распорядительности, проявленной штабом С., составленным из австрийцев, и только в последних числах апреля главная армия С. (18 тыс. русских и 18 тыс. австрийцев) стала на обоих берегах По, близ Пьяченцы и Парпанезе, связанная мостом у Моцано Корти и паромом у Червезино, на центральной позиции между Макдональдом и Моро.

С. долго не имел никаких сведений о противнике. Наконец удалось установить, что Макдональд еще не выступал из Средней Италии; в то же время стало известно, что армия Моро искусным, хотя и рискованным эксцентрическим маршем отошла на сильную позицию Валенца — Алессандрия, прикрывая юго-западный Пьемонт, Турин и главные пути через Апеннины в Ривьеру, грозя тылу С. в случае движения его навстречу Макдональду.

С. обратился против Моро. 28 апреля, введенный в заблуждение ложным известием о переходе французов в отступление за Апеннины, он приказал Шателеру занять Тортону и выслал к Валенсии корпус Розенберга. Но в тот же день выяснилось, что Моро по-прежнему стоит под Алессандрией. С. решил стянуть свои силы впереди Тортоны и атаковать неприятельскую позицию за р. Танаро. 29 апреля войска Меласа заняли Торре-ди-Гарофолло; авангард Денисова — Маренго; отряд Багратиона стал у С.-Джулиано, где к нему должен был присоединиться Розенберг, получивший приказ оставить предприятие на Валенцу и перейти на правый берег По ниже, у Камбии. Но Розенберг, положившись на сообщение местных жителей, что Валенца занята только 1000 французов, решил занять ее, совершив, вопреки предписанию, переправу в ранее намеченном пункте; он совершенно упустил из виду, что этим войска вводятся в тупик между По и Танаро и соединение с С. становится невозможным. Попытка Розенберга овладеть Валенцей повела к неудачному для нас бою при Басиньяно: потеряв 70 офицеров, 1200 нижних чинов, 2 орудия, русский отряд спасся от окончательного разгрома только потому, что Моро был настолько озадачен этой логически необъяснимой переправой — прямо против его позиции, что счел ее за демонстрацию и воздержался от преследования.

Неудача при Басиньяно задержала предполагавшееся наступление. Узнав о завязанном Розенбергом деле, ясно представляя себе всю опасность положения "зашедшего в кут" отряда и тем сильнее беспокоясь, что в рядах его находился Великий Князь Константин Павлович, 26 апреля прибывший к армии, — С. быстро потянул к Камбио почти все союзные войска. Он сознавал бесполезность этого движения: в случае энергичных действий французов, помощь не могла поспеть вовремя, но он видимо не в силах был оставаться спокойным "зрителем из затонца", выждать на месте результатов.

По присоединении Розенберга, С. возобновил движение — но уже по другому плану. Он успел за эти дни получить новые и снова "достоверные" известия: Макдональду окончательно приказано остаться в Южной Италии; из Савойи и с Рейна идут подкрепления к Моро. Сообразно с этим становилось ненужным сохранять занятое С. внутреннее положение относительно Макдональда и Моро: он решил перевести войска на левый берег По и стать на путях ожидаемых подкреплений, обойдя в то же время левый фланг крепкой позиции французов за Танаро; движение предполагалось произвести в ночь на 5 мая, фланговым маршем к р. Сезии, под прикрытием бокового авангарда Багратиона и демонстрации: Чубарова на р. Танаро, Багратиона — на Бреше, Карачая — на Алессандрию. Но в ту же ночь Моро, также не имевший достоверных сведений о противнике, решил осветить положение и, наведя мост против Маренго, перешел Бормиду с дивизией Виктора и 2 тыс. кавалерии. Выбив из Маренго австрийцев Карачая, он продолжил марш на С.-Джулиано, но на пути был атакован дивизией Фрелиха, поддержанной вслед за тем Багратионом. Весть о наступлении французов остановила обходное движение союзников. От Toppe-ди-Гарофолло спешно двинулись к месту боя войска дивизии Кайма. Приближение их убедило Моро, что его предположение об уходе С. навстречу Макдональду не основательно и главные силы союзной армии по-прежнему стоят перед ним; в 4 ч. дня он быстро перешел в отступление и успел благополучно вернуться за Бормиду, через единственный мост, захват которого союзниками поставил бы его в безвыходное положение. С., находившийся в это время в Сале, прискакал уже по окончании боя и не мог поправить ошибки: Моро был упущен.

Разобравшись, благодаря бою при Маренго, в обстановке, французский главнокомандующий счел благоразумным уклониться от неравного боя и заблаговременно отступить в Генуэзскую Ривьеру. С. весь день 6-го простоял на месте, выжидая дальнейших действий противника, и только 7-го возобновил прерванное обходное движение. Закончив обход 9—10 мая, он обнаружил, что французы уже очистили свою позицию. Сразу установить направление, взятое Моро, не удалось. С. отказался от мысли догнать его и двинулся на Турин, дабы занятием его отрезать Моро от возможных подкреплений из Швейцарии и Савойи, поднять восстание в Пьемонте и обеспечить себе прочный опорный пункт для дальнейших операций на Ривьеру. Вместе с тем, захват Турина передавал в руки союзников огромные склады запасов, парки, арсенал; наконец, занятие столицы Сардинского королевства соответствовало видам Австрии и должно было содействовать поддержанию добрых отношений между Венским Двором и фельдмаршалом.

11 мая готовы были мосты на Сезии, и союзная армия в 4 перехода подошла к Турину. Национальная гвардия изменой открыла ворота австрийцам: французский гарнизон (3000 чел.) с трудом успел укрыться в цитадель, немедленно окруженную войсками С.

С. предполагал остаться в Турине только на то время, которое было необходимо для организации марша, намечаемого им на Карманьолу — Чеву к Финале; он рассчитывал движением этим покончить с Моро, чем окончательно очищена была бы Северная Италия, отрезана от Франции и обречена на гибель армия Макдональда. Ho осуществить свой проект ему не удалось.

Предположенное С. движение на Ривьеру не встретило одобрения в Вене, как совершенно ненужная — с точки зрения гофкригсрата — трата людей и средств.

Венский Двор тем менее расположен был уступить в этом вопросе настояниям С., что его деятельностью вообще были недовольны; принятые им, по вступлении в Пьемонт, меры шли совершенно вразрез с видами и целями австрийского правительства. Заняв Турин, С. объявил Сардинское королевство восстановленным, послал королю приглашение вернуться в столицу, издал прокламацию к жителям, приглашая их вооружаться "на защиту короля", восстановил королевскую армию и весь прежний порядок вещей — даже прежних должностных лиц. Меры эти, способствуя подъему чувства политической самостоятельности, национального самосознания пьемонтцев, могли только затруднить предположенное Австрией присоединение Сардинского королевства к наследственным владениям. С. таким образом повторил ту же ошибку, которую сделал он в Варшаве в 1794 г.

В новом, уже менее милостивом, рескрипте Император Франц, в выражениях ясных, дал понять С., что он поставлен во главе австрийских войск и русских корпусов, предоставленных Павлом в распоряжение союзника, отнюдь не для того, чтобы при помощи их осуществлять свою собственную, Суворовскую, политическую программу, но ту программу, которая начертана Австрией, на чьи средства и чьими войсками ведется война. Категорически подтверждалось: в областях, занятых союзниками по праву завоевания, не допускать никаких властей кроме австрийских; вообще же на будущее время в административные мероприятия не вмешиваться, предоставить их всецело Меласу и заниматься исключительно оперативной частью; ни о каких наступательных действиях не думать, а ограничиваться осадами Мантуи и Миланской цитадели и обеспечением занятой территории.

"Сей кабинетный декрет" разрушил предположения С. Он не мог пойти наперекор повелению Императора уже потому, что власть и авторитет его в австрийской армии были слишком слабы для этого; важнейшая, провиантская часть находилась всецело в руках австрийцев; генералы, ему подчиненные, сносились прямо с гофкригсратом и даже помимо его получали предписания из Вены; совершались даже передвижения частей, о которых С. узнавал только по окончании их. Организовать при таких условиях "самовольный марш", вроде марша к Праге в 1794 г., представлялось совершенно немыслимым. С. попытался добиться разрешения идти на Ривьеру хлопотами в Вене через русского посла Разумовского. Но настаивать на требованиях С. Разумовский не мог: логически австрийцы были правы: война велась ими, и надо было предоставить Австрии отстаивать свои интересы так, как ей казалось лучшим. С. должен был уступить и целый месяц бездействовать в Турине, так как даже к осаде Туринской цитадели приступить не мог, за отсутствием осадной артиллерии.

О неприятеле в главной квартире, по-прежнему, получались только скудные и противоречивые известия. Неясность обстановки не меньше "кабинетного декрета" вязала руки С. Он выдвинул в три стороны сильные заслоны — на вероятнейшие пути наступления неприятеля из Франции, Швейцарии и Средней Италии; остальные же войска решил сосредоточить в Алессандрии, откуда, находясь во внутреннем положении к Макдональду и Моро, мог легко помешать возможной попытке соединения их или движения к Мантуе, в тоже время и своевременно подкрепить любой из своих заслонов. В последних числах мая Фрелиху (в Кони), Отту (в Реджио), Вукасовичу (в Чеву), Гогенцоллерну и Краю (под Мантуей) — посланы приказы усиленными переходами спешить к Алессандрии, куда должны были перейти и собранные под Турином войска. С. рассчитывал таким образом сосредоточить под Алессандрией до 60 тыс. человек. Но собралось ко 2 июня всего 37 тысяч: верный предписаниям гофкригсрата, Край не дал ни одного солдата и не пустил Гогенцоллерна.

Продовольствие войск в Алессандрии встретило в первый же день такие затруднения, что, по настоянию австрийской продовольственной комиссии, решено было отойти к Асти. Первым ушел туда корпус Розенберга, даже не отдохнув от форсированного марша от Турина к Алессандрии. Выступление остальных войск назначено было на ближайшие дни. Но в тот же вечер, 2 июня, получено было С. известие о движении сильных неприятельских колонн на Парму и Модену. Макдональд выступил, наконец, на соединение с Моро; дебушировав 31 мая 4 колоннами по широкому фронту Болонья — Формиджино — Вецано — Форново, он разбил 1 июня у Модены Гогенцоллерна и, отогнав к северу австрийские отряды, шел на Парму — Тортону.

Внезапное появление Макдональда произвело на австрийцев сильнейшее впечатление. Деблокада Мантуи казалась несомненной; Край считал себя обреченным на поражение, прежде чем подоспеет С. Отправив осадный парк из-под Мантуи в Верону, он уничтожил мосты через По и стянул все наличные силы к наиболее вероятному пункту переправы через По — у С.-Джервазио.

Получив донесение о наступлении Неаполитанской армии, С. немедля послал Краю приказ идти к нему на соединение, оставив необходимое количество войск для блокады Мантуи; сам же, оставив под Алессандрией заслон против Моро в 15 тысяч, под начальством Бельгарда, — с остальными силами выступил к Пьяченце, предписав шедшему к Вочере Отту вернуться в Парму на соединение с бывшим там отрядом Княжевича и задерживать противника между Пармой и Пьяченцой до подхода главных сил. Движение С. одинаково соответствовало обоим возможным намерениям Макдональда: в случае движения его на Мантую и сообщения союзников, С. брал его в тыл; в случае прямого марша на соединение с Моро — он встречал и бил до соединения.

Наводка мостов на Бормиде задержала С., и только 4-го в 10 ч. вечера союзная армия двумя колоннами начала свой беспримерный в истории форсированный марш. К утру 5 июня, пройдя 30 верст за ночь, С. прибыл в Кастель-ново-ди-Скривия и после 3-часового отдыха двинулся дальше; вечером того же дня главные силы были в Кастеджио; авангарды обеих колонн (Даллер и Багратион) дошли до Страделлы. В ночь на 6-е получено донесение Отта о неудачном для него бое под Пьяченцой. С. приказал Меласу немедленно вести войска Даллера на усиление Отта; остальным войскам — выступить еще до рассвета. В 10 часов утра, на марше с главными силами, у Страделлы, С. получил новое донесение Отта: австрийские войска отброшены за Тидоне; Макдональд, преследуя по пятам, идет к Кастель-Сан-Джиовано.

В случае поражения авангарда Отта, армия С., утомленная маршем, эшелонированная в одной и при этом сильно растянувшейся колонне по одной дороге, подвергалась серьезной опасности. Приказав австрийцам пропустить вперед русские войска, С. довел скорость марша до последних возможных пределов: люди шли почти бегом. С. шутками подбодрял солдат, разъезжал вдоль колонны, повторяя "вперед, вперед.. голова хвоста не ждет!" Оживленные его присутствием, войска шли бодро, несмотря на палящий зной... Но до Тидоне было еще далеко, когда прискакал новый гонец с известием, что соединенные силы Отта и Меласа с крайним трудом удерживаются у С.-Джиовано, под ударами втрое превосходных сил противника. С. сдал командование Великому Князю Константину, и с 4 казачьими полками и 2 полками австрийских драгун помчался вперед; он прибыл к С.-Джиовано в самый критический момент боя.

Успех уже решительно склонялся на сторону французов: объединив свои разрозненные до того времени атаки, они захватили австрийскую батарею у д. Capмато; польская дивизия Домбровского появилась у дер. Карамелло, грозя отрезать поколебленным рядам австрийцев путь отступления. В этот момент подоспел С. Одного взгляда, брошенного с холма на поле сражения, было достаточно, чтобы ориентироваться. Два казачьих полка и австрийские драгуны донеслись вправо, против Домбровского: казаки Молчанова и Семерникова влево, на правый фланг неприятеля. Это лихая атака приостановила наступление французов. Тем временем успели подойти головные батальоны пехоты авангарда.

Страшный след обозначил их путь к С.-Джиовано: люди целыми шеренгами падали от изнеможения, в подошедших ротах не насчитывалось и по 40 человек. Еле дав перевести дух прибывшим батальонам, С. двинул два батальона на поддержку левого фланга, остальные примкнул к правому флангу австрийцев, между ними и казаками, и, не теряя времени на перестрелку, всей линией ударил в штыки.

Французы держались стойко, искусно пользуясь пересеченной местностью, но к 9 ч. вечера, после 5-часового горячего боя, С. удалось отбросить их за p. Тидоне. К концу боя подтянулись остальные союзные войска, но они были до того истомлены переходом, что о продолжении боя не могло быть и речи.

Узнав о появлении на Тидоне главных сил С., Макдональд отвел свои войска на 7 верст назад, на правый берег Треббии, оставив на левом два авангарда: дивизию Сальма у С.-Николо, на большой Пьячецской дороге, и дивизию Домбровского у Казалиджио. Он не хотел принимать боя до подхода дивизий Монтримара и Оливье, тем более что с часу на час, по его мнению, в тылу С. должно было обнаружиться влияние операции Моро и отряженного по долине Треббии к Боббио отряда Ланоина. Те же соображения заставили С. не медлить атакой. Он возобновил бой на следующий же день. По диспозиции, 6000 чел. должны были занять противника в центре и на правом его фланге, в то время как остальные (21 тыс.) — обрушиться на левый фланг, имевший решающее стратегическое значение. С. лично руководил действием правого фланга союзников. После упорного боя, авангарды противника, поддержанные главными силами Макдональда, были оттеснены за Треббию, но успех не был решительным. Атака, за утомлением войск, начата была поздно; пользуясь пересеченной местностью, французы долго удерживались еще на передовой позиции, а общего резерва в нужную минуту не оказалось на месте, так как Мелас, которому поручено было командование им и левым флангом, вопреки диспозиции, вел его не за важнейшим правым, а за своим левым крылом. Это ослабило энергию атаки С. и позволило французам задержаться на правом берегу Треббии. Успех дня, таким образом, был исключительно местным, тактическим. С. отдал по войскам диспозицию боя на следующий день.

Но Макдональд, усиленный подошедшими дивизиями Монтришара и Оливье, решил в свою очередь перейти в наступление. 8 июня, около 10 ч. утра, когда союзники начали становиться в ружье, он перешел Треббию несколькими колоннами и под прикрытием огня своей артиллерии, оставленной на правом берегу, атаковал по всему фронту, стремясь охватить фланги. Искусное распределение войск обеспечило ему численный перевес на всех боевых участках. Бой колебался. Но в критические моменты появление С. неизменно восстановляло бой, — с такой силой бросая вперед уже дрогнувшие ряды, что французы принимали только что отбитые, отступавшие части — за свежие подкрепления. Сила удара Макдональда разбилась о стойкость и искусство сопротивления; к 6 ч. пополудни вся линия французов была отброшена обратно за Треббию. С. попытался перейти ее следом за противником. Ho попытки эти были отбиты артиллерийским и ружейным огнем с того берега. Крайнее утомление войск заставило вновь перенести решение боя на следующий день. "Завтра дадим четвертый урок Макдональду".

Но Макдональд уклонился от нового "урока". Его потери за три дня доходили до 18 тысяч. Продолжать бой представлялось слишком рискованным, тем более что о Моро не было никаких вестей, а в тылу Макдональда уже появились союзные отряды, грозившие сообщениям его с Тосканой. Замаскировав отступление бивачными огнями, он в ту же ночь отошел за Нуру. Поздно обнаружив его уход, союзники не могли уже догнать усиленными переходами отступавшего Макдональда. Только часть арьергарда Виктора была захвачена Розенбергом в С.-Джорджио. С. с главными силами шел за французами до Уджины, за 30 верст от Треббии; убедившись в бесполезности погони, он поручил дальнейшее преследование Отту, отряд которого Край обязывался довести до 10 тысяч, а сам, дав в Фиоренцолле дневку усталым войскам, 12 июня повернул обратно, — на помощь Бельгарду, отброшенному перешедшим в наступление Моро за Бормиду. Он рассчитывал захватить французов у Борго или С.-Джулиано. Но единственной целью движения Моро было облегчить операцию Макдональда давлением на тыл С. Узнав о неудаче Макдональда на Треббии, он распустил слух о своем движении на Турин и до подхода С. успел беспрепятственно отойти на Геную. Несмотря на усиленные переходы, С. не мог его догнать и 15 июня остановил войска на берегу p. Орбы, выдвинув авангард Багратиона к Нови.

Одиннадцатидневная операция С., "верх военного искусства", по выражению Моро, по решительности и непредвзятости замысла, скрытности, энергии и быстроте выполнения — является классическим образцом действий по внутренним операционным линиям. И результаты ее соответствовали понесенным армией С. трудам: после неудачи Макдональда, Средняя и Южная Италия была окончательно потеряна для французов; в Тоскане произошло восстание, Великий Герцог вновь призван во Флоренцию, во Франции — итальянские события вызвали сильнейшие опасения за пределы самой республики; Макдональд и Моро были отрешены от командования; генералы Виктор, Ланоин, Монримар отданы под суд. Еще недавно второстепенный, итальянский театр приобрел характер решающего; к нему было приковано внимание всей Европы.

Вторично возбудил С. вопрос о наступлении на Ривьеру. И снова, в благодарственном за Треббию рескрипте, Император Франц категорически предписал фельдмаршалу оставить всякую мысль о движении на юг, на Геную и ограничиться покорением еще не сдавшихся крепостей Северной Италии, и прежде всего Мантуи. Но С. на этот раз решительно отказался оставаться дольше "стражем перед Венскими вратами". Завязалась "скептическая огромная переписка" с "бештимтзагерами". С. выходил из себя, требовал, настаивал, жаловался Разумовскому. "Подлые невежества, сопряженные с многоместными скрибенскими интригами против моего чужеземства"... "беcпрестанные от интриг неудовольствия к гофкригсрату — отчаяли меня", пишет С., но "робкий кабинет" не обращая внимания на представления С., что "лучше одна кампания вместо десяти" и "лучше направить свой путь на Париж, нежели преградить остроумными ступенями дорогу к своим вратам", — и оставался верным своей "неискоренимой привычке битым быть" и системе "унтеркунфта". С. не только не дозволили притянуть подкреплений из отрядов Бельгарда, Кайма и Гадика и усилиться местными ополчениями, под знаменами Сардинского короля, но даже попытались направить к эрцгерцогу Карлу шедшие из России подкрепления. Меласу предписано было неослабно следить за С., безотлучно находясь в главной квартире; отныне все дела генерал-квартирмейстерского штаба должны были идти через его руки; без его ведома генерал-квартирмейстер не мог отдать ни одного приказа по армии, касающегося операции. При этих условиях, Мелас держал С. в руках. Фельдмаршал попытался обратиться за помощью к своему Императору и 25 июня послал даже просьбу об отозвании; но Павел принял сторону Венского Двора и по желанию его подтвердил еще раз, что С. в полном распоряжении Императора Франца. С. оставалось только вооружиться терпением и ждать.

Шесть недель пришлось провести в полном бездействии. Занимаясь ежедневно обучением войск, С. тщательно разрабатывал в часы досуга план отложенного им, но отнюдь не отмененного похода на Геную. Основная мысль плана последовательно развита им в проектах, помеченных 2-м, 13-м и 19-м июля. План был сообщен старшим генералам союзной армии; затребованы их мнения. По мере возможности, подготовлялся и самый поход. Снесясь с властями в Тоскане и адмиралами союзного флота, крейсировавшего в Средиземном море, С. создал для будущей операции базу впереди в Ливорно, обеспечив сообщение с нею господствовавшим на море флотом союзников. По его же настоянию, флот прекратил сообщение Ривьеры с Испанией, Африкой, Грецией и Архипелагом, дабы лишить возможности продовольствовать французские войска в истощенной уже стране; для той же цели заняты ополчениями приморские пункты; королю Неаполитанскому послана просьба о высылке гребной флотилии для крейсирования вдоль берегов.

Неудачи Моро и Макдональда не могли не отразиться на силе сопротивления осажденных австрийцами крепостей. Стойко державшиеся до сих пор, одна за другой сдаются Миланская и Туринская цитадели, Алессандрия и наконец, 17 июля — Мантуя. Исполнилось, таким образом, заветное желание Австрийского Двора. С этого момента завоевание Италии считалось обеспеченным, кампания оконченной. Разделявший этот взгляд Император Павел в воздаяние заслуг С. в "минувшую войну" возвел его указом 6 августа в княжеское достоинство, с титулом Италийского.

Но для С. кампания, окончание которой он намечал в Париже, только начиналась. Падение Мантуи устраняло последний предлог, под которым гофкригсрат задерживал его движение на юг; вместе с тем, категорических приказаний о действиях по овладении Мантуей С. дано не было: формально он был свободен — и тотчас, с крайней поспешностью, приступил к последним приготовлениям к походу. Немедленно послан приказ Краю — оставив гарнизон в Мантуе и выслав 5 тыс. человек в Тоскану на усиление Кленау, с остальными (19 тысяч) в 8 дней прибыть к Алессандрии. Меласу предписано в 10-дневвый срок закончить необходимые продовольственные приготовления. Операционный план, принявший в третьей редакции своей, 19 июля, окончательную форму, был переработан генерал-квартирмейстером Цахом 12 июля в диспозицию, значительно потеряв при этом в ясности и простоте.

При Венском Дворе было уже решено, немедленно по окончании кампании, т. е. после падения Мантуи, перевести русские войска на другой театр; 20 июля, по получении известия о капитуляции "ключа Северной Италии", Император Франц "секретно" сообщил эрцгерцогу Карлу о предстоящем отозвании С. с войсками в Швейцарию, где дела австрийцев принимали неблагоприятный оборот. Ожидая сильных протестов со стороны С., австрийское правительство приняло все меры, чтобы, до получения санкции русского Императора о предполагаемом перемещении в Итальянской армии, не было ничего известно. Даже генерал-квартирмейстеру Цаху "секретное" предупреждение было послано только 2 августа. Ни Меласу, ни Краю временно не было дано никаких инструкций. В силу этого приказ С. о сосредоточении к Алессандрии не встретил противодействия. Край прибыл в срок — 30 июля. 31-го разослана по войскам диспозиция. Наступление назначено на 4 августа. Ho уже 1-го у Акви и Серавалле показались французские войска. Противник упредил С. и сам переходил в наступление.

Вынужденное бездействие С. было использовано французами. Макдональд береговыми дорогами пробрался в Геную, где соединился с Моро. В Ривьеру прибыл из Франции с подкреплениями вновь назначенный главнокомандующий, талантливый, но слишком молодой и слишком пылкий генерал Жубер. Не дав себе труда разобраться в обстановке, он немедленно повел вперед воодушевленную его прибытием армию и, рискованным маршем, широким фронтом, семью разобщенными колоннами перешел отделявшие его от союзной армии горы, направляясь к Тортоне. Он намеревался, деблокировав ее, обратиться к Мантуе, о падении которой во Франции еще не знали. Подойдя к выходам из гор, ввиду близости неприятеля, Жубер — снова весьма рискованным фланговым маршем — сблизил свои колонны на 15 верст по фронту. Разделенный марш французов был своевременно обнаружен Бельгардом, высланным С. на рекогносцировку вверх по долине Бормиды Но С. не торопился ударом. Боясь упустить представлявшийся случай полного разгрома французов, он выжидал выяснения сил и целей ощупью маневрировавшего перед ним противника и, уверенный в превосходстве своих сил, выманивал его на равнину, где в полной мере мог использовать перевес союзной артиллерии и конницы.

Жубер ожидал встретить между Скрилией и Бормидой слабый корпус тысяч в восемь. Вместо этого, с высот Нови он увидел перед собой на обширной равнине — всю союзную армию. Немедленно остановив движение, Жубер созвал военный совет. Совет высказался за отступление. Но французский главнокомандующий отложил до утра окончательное свое решение и не отдал никаких приказаний. Не получив инструкции, частные начальники по собственной инициативе внесли некоторый порядок в расположении войск, заночевавших на крепкой позиции у д. Нови. С. ждал боя на 3-е число и потому перенес свою главную квартиру в Поцоло-Формигаро, чтобы быть ближе к передовым войскам. Силы и расположение противника не были известны ему в точности. Предугадав, что движение Жубера предпринято с целью деблокады Тортоны, что подтверждалось, на первый взгляд, появлением в долине Скривии зарвавшейся вперед колонны Ватрена, С. решительно склонялся к мысли, что войска Жубера наступают в двух раздельных группах. Одна, меньшая, составляя левое крыло, имеет целью демонстрацию у Нови. Главная — правое крыло, двинется долиной Скривии к Тортоне, угрожая левому флангу и тылу союзников. Исходя из этих соображений, С. расположил свою армию семью уступами справа, в трех главных массах эшелонировав ее на 15 верст в глубину. Для прикрытия Тортоны оставлен осадный корпус Алькаини, 5500 чел., и 8 тыс. Розенберга — всего 13500. Перед Нови, для атаки его, корпус Края (27000) с авангардом Багратиона (6 тыс.) и Милорадович с 3500 чел. Итого 36500. Между обеими фланговыми группами, для содействия, по выяснении надобности, любой из них и связи при общей атаке французов, в случае наступления их всеми силами на Тортону — уступами расположились Дерфельден (6 тыс.) и Мелас (9 тыс.) Подобное расположение являлось несомненно лучшим при неясности обстановки и намерений противника, так как, куда бы ни двинулся Жубер, С. имел возможность встретить его равными силами и обойти — остальными. Но для боя наступательного, каким, вопреки первоначальным предположениям С., оказался бой у Нови, указанное расположение было далеко не выгодным, ибо оно, прежде всего, значительно ослабляло преимущества численного превосходства сил союзников: войска могли вводиться в дело только постепенно, по частям; самостоятельность задачи каждого уступа вызывала необходимость составления их из трех родов оружия; в силу этого значительная часть конницы и, главное, артиллерии не могла своевременно быть использована.

Так как 3 августа атаки не последовало, С. решил, не теряя времени, атаковать самому, дабы не позволить противнику — ни втянуться обратно в горы, ни усилить и без того крепкую позицию, на которой он остановился. Исходя из того же неверного представления о группировке противника, С. наметил свою атаку следующим образом: войсками Края (27 тыс.) атаковать левое крыло французов, охватом отрезая отходившие от этого фланга сообщения через Вар с Ниццей и Альпийской армией и один из возможных путей отступления — на Каприату. Пользуясь неизбежным, ввиду огромного превосходства сил атакующего, отвлечением части сил французов от центра к угрожаемому крайнему левому флангу — атаковать русскими войсками Багратиона и Милорадовича Нови и, овладев этим тактическим ключом позиции, прорваться между обеими массами неприятеля, захватывая оба важнейших пути отступления (от Нови на Гави и на Арквату) и сжимая противника в тиски при поддержке справа — Меласа, слева — войск остальных уступов.

Сообразно с этим, еще до зари 4 августа, С. двинул Края в атаку на левый фланг. Здесь пал Жубер, по первым выстрелам прискакавший в цепь. Командование принял Моро, успевший подвести подкрепления, не из центра, однако, а с правого фланга. С подходом их, на левом фланге сосредоточилось до 22 тысяч французов. Австрийцы были сбиты с захваченных ими высот, и Край, после упорного боя, отошел назад. Только тогда двинулся на Нови Багратион, поддержанный вслед за тем Милорадовичем. Меласу приказано было повторить атаку. Несмотря на личное присутствие С., атаки русских разбились о непреодолимые почти местные препятствия и геройское сопротивление французов, оборонявшихся весьма активно. Атака Края также кончилась неудачей. Притянув Деpфeльдeнa, С. довел силы союзников до 42500 чел. на боевом фронте и вновь перевел всю линию в наступление. Но французы держались с отчаянным упорством, и к часу дня истомленные 9-часовым боем союзные войска были отбиты на всех пунктах. С. прекратил бой.

Обстановка выяснилась. Не оставалось сомнений, что все силы французов сосредоточены на позиции у Нови, и по долине Скривии — к Тортоне нельзя ожидать каких-либо покушений. Немедленно вызвав прикрывавшие Тортону части, С. двинул Меласа в обход и охват правого фланга и в 4 ч. дня возобновил атаку, разом всеми силами, введя в бой до 46 тысяч человек. Обходное движение Меласа решило дело. После энергичных, но неудачных попыток остановить его, французы, с успехом сдерживавшие фронтальные атаки С., стали отходить, боясь потерять путь отступления. Упорядочить отступление под напором настойчиво продвигавшихся вперед союзников оказалось невозможным: оно перешло в бегство на Тесарано и Пасторано. С. не преследовал, за крайним утомлением войск. Только на следующий день подошедший к концу боя и не принимавший в нем участия Розенберг выслан был в погоню; но и он "проявил томность". Остатки французской армии успели отойти и расположиться для стратегической обороны проходов через Апеннины на Ривьеру. Таким образом, стратегическое значение кровопролитного боя, стоившего французам до 6½, союзникам до 8 тысяч, было невелико, С. не мог последовать за разбитым противником: Мелас не заготовил ни мулов, необходимых для горного похода, ни провианта, ни денег. Из Вены тем временем получено было строжайшее предписание воздержаться от дальнейших движений; часть австрийских войск, подчиненных С., были отозваны или получили — помимо его, новые назначения. С. стал лагерем у Асти. Снова потянулись томительные дни бездействия: и празднеств. Небывалым почетом и вниманием был окружен С. в эти дни. Сардинский король, за взятие Турина пожаловавший ему крест св. Маврикия и Лазаря, цепь ордена св. Анунциаты, теперь возвел его в ранг великого маршала Пьемонтских войск и гранда королевства, с потомственным титулом принца и кузена короля. "Через сие вы и мне войдете в родство", писал по этому поводу фельдмаршалу Император Павел, "быв единожды приняты в одну царскую фамилию, потому что владетельные особы между собою все почитаются роднею". И, как бы подтверждая эти строки, Павел предписал своим "верноподданным присоединить в молитвах их имя С. к имени его" и приказал войскам армии и флота, указом 6 сентября 1799 г. — "воздавать Суворову царские почести согласно уставу, даже в Высочайшем присутствии". Город Турин поднес С. золотую шпагу, усыпанную драгоценными камнями, с благодарственной надписью. Со всех сторон получались адреса, приветственные письма. Лагерь при Асти был переполнен иностранцами, добивавшимися свидания с С. В театрах произносились стихи в честь С., за обедами — даже в частных домах — пили за его здоровье. Его изображения, медали в честь его, имели широкое распространение — особенно в Англии.

Один только Венский Двор проявлял необыкновенную холодность по отношению к фельдмаршалу. С. получал от Императора Франца "токмо равнодушные письма, наполненные иногда выговорами или предписаниями". Настойчивое стремление С. на юг, желание занять Геную одними русскими войсками, о котором доносил Мелас, дали повод подозревать, что русский фельдмаршал намерен стать на дороге австрийских проектов "округления наследственных земель" и поддержать в Италии порядок, который обеспечивал бы влияние Петербургского Кабинета и служил его интересам. Удаление русских войск из Италии стало очередной задачей австрийской дипломатии. Задача эта была усложнена временно наступившим охлаждением Императора Павла к австрийскому союзу. 31 июля на имя С. последовал рескрипт, в котором говорилось о необходимости предохранить себя "от всех каверзов и хитростей Венского Двора". Послу в Вене предписано было потребовать формально от самого Императора Франца объяснений по поводу поступков Венского Двора, "оскорблявших некоторым образом славу и достоинство Русского Монарха и победоносного его оружия". Но дипломатам Австрии, при содействии русских послов гр. Воронцова — в Лондоне и "эрцгерцога Андрея" (Разумовского) — в Вене, удалось не только удержать Павла от разрыва союза, но и добиться согласия на новую комбинацию, в которой С. отводилась труднейшая и неблагодарная задача: окончательно обеспечить Австрию, очистив от французов Швейцарию. Борьба с занимавшим Швейцарию — во главе 80000 армии — Массеной возлагалась исключительно на русские войска; австрийская армия направлялась на Нижний Рейн, откуда командовавший ею эрцгерцог Карл имел возможность своевременно использовать успех — последует ли он со стороны С. или со стороны Голландии, куда готовился русско-английский десант.

С. узнал об этом соглашении, только когда оно стало уже совершившимся фактом. Протестовать было бесцельно. Начавшиеся несогласия Венского и Петербургского Дворов давали, однако, С. надежду на отмену в ближайшем будущем распоряжения о его выступлении в Швейцарию. Поэтому он пытался отсрочить его под предлогом необходимости довести до конца осады Тортоны и Кунео. Но австрийцы прибегли к вернейшему способу "выманить" С. из Италии: они стали выводить свои войска из Швейцарии, бросив оборону 200-верстной линии, которую они занимали, на слабый корпус (24 тыс.) Римского-Корсакова, стоявший у Цюриха. С. потребовал приостановки вывода войск до своего прибытия. "Сия сова не с ума ли сошла", писал он о Тугуте, "или никогда его не имела". Но австрийцы очистили Швейцарию, оставив там только несколько разбросанных отрядов, в общей сложности до 20000. С. не мог не оценить опасности, которой подвергался при этих условиях Корсаков. Он ясно понимал, что Массена "не будет нас ожидать и устремится на Корсакова". "Хотя в свете ничего не боюсь", писал он Воронцову: "скажу — в опасности от перевеса Массены мало пособят мои войска отсюда — и поздно"... Он попытался наверстать потерянное время скоростью движения. Но и тут австрийцы явились помехой. В шесть дней С. перевел войска из Алессандрии в Таверну, к подножию Альп. Но здесь не оказалось ни продовольствия, которое должен был на 12 дней заготовить Мелас, ни вьючных животных, ни лошадей, ни фуража, ни горной артиллерии. Пришлось потерять шесть дней — потеря непоправимая при данных обстоятельствах. Наконец, прибыло 650 мулов (вместо обещанных 1500). Недостающее число, по предложению Великого Князя Константина, было пополнено лошадьми спешенных для этого казачьих сотен; только таким образом явилась возможность выступить дальше.

Расположение союзных войск в Швейцарии к этому моменту было следующее: у Цюриха — Римский-Корсаков (24 тыс.); австрийцы: Готце (8 тыс.) на Линте, Елачич (5 тыс.) у Сарганса, Линкен (4 тыс.) у Иланца, Ауфенберг (2½ тыс.) у Дисентиса. Главные силы противника (50 тыс. Массены, Сульта и Молитора), по сведениям, которыми располагал С., стояли против Корсакова и Готце; остальные французские войска (15 тыс. Лекурба и Гюденя) занимали, растянувшись, долину p. Рейси, правым флангом упираясь в С.-Готард; отдельный отряд был в Валисе. Сообразно с этим С. принял решение: быстро двинувшись к С.-Готарду, сбить растянутое правое крыло противника и наступать с боем долиной Рейсы, притягивая по пути постепенно отряды Ауфенберга, Линкена и Елачича — на соединение с Корсаковым и Готце — в районе кантона Гларус. Не полагаясь, однако, на себя, ввиду незнакомства с местностью, С. затребовал, пользуясь остановкой в Таверне, мнений генералов Штрауха, Линкена и Готце. Готце предложил существенные изменения. По его проекту, Линкен и Елачич присоединялись не к С., а к нему; к себе же предлагал он притянуть и Корсакова; по соединении всех этих отрядов — наступать к Эйнзидельну, в то время как С., соединившись только со слабым отрядом Ауфенберга, пробьется долиной Рейсы на Швиц; между указанными двумя пунктами и предполагалось соединение, вынесенное ближе к главной группе французских войск и, следовательно, несравненно более рискованное. С. не мог отнестись критически к этому плану: австрийские генералы в своих "мнениях" не дали того, чего единственно хотел от них С., — точных данных о местности. Пришлось принять на веру их соображения. Австриец Цейротер, начальник штаба С., свел воедино предположения Готце и Штрауха: результатом явилась диспозиция, по которой корпус С. направлялся через С.-Готард, долиной Рейсы на Швиц — движение, невыполнимое уже потому, что в Альтдорфе С. должен был упереться в тупик: отсюда на Швиц тогда дороги не было; об этом не знали или не сообщили — ни Готце, ни Штраух, ни Вейротер, ни Линкен.

С целью по возможности создать внезапность своему запоздалому движению, С. распустил слух, что выступление состоится не ранее 20 сентября, для большей достоверности упомянув даже об этом в приказе по войскам. Но уже к 10 сентября все приготовления были закончены, и С. выступил из Таверны в Беллинцону; стоявший там с 8 сентября 6-тысячный корпус Розенберга, назначенный для обхода С.-Готарда через Дисентис и Урзерн — продвинулся в Донжио.

Чтобы дать ему время совершить свое обходное движение, которое в сущности и должно было решить дело, С. остановил 12 сентября главные силы в Дации, в 10 верстах от Айроло, где стоял передовой французский пост. Но фельдмаршал не в силах был выждать, пока обнаружатся результаты обхода; у него явились опасения, что французы держат на Готарде только слабый заслон, и Розенбергу придется иметь дело с их главными силами; поэтому он решил, не дожидаясь известий о Розенберге, атаковать в лоб крепкую позицию французов.

13 сентября русские двинулись на перевал. Шедший в авангарде отряд Багратиона, по страшным кручам, выбивая засевших за камнями французов, обходом заставил их очистить первую позицию и отойти за р. Серегио; атакованные здесь главными силами С., под угрозой флангового удара продолжавшего свое обходное движение Багратиона, французы шаг за шагом, упорно обороняясь, отходили на верх горы. У самого Госписа, успев занять новую крепкую позицию и получив подкрепления, они остановили наступление С. Две стремительные атаки русских, воодушевленных личным присутствием фельдмаршала и Великого Князя, были отбиты с жестокими потерями: из строя выбыло до 1200 чел. О Розенберге не было никаких известий; все более тревожась за его участь, С. хотел непременно до вечера овладеть С.-Готардом. В 4 ч. дня он повел войска на третий штурм высот. В этот же момент, на снежных высотах, над левым флангом французов, появились войска Багратиона. Противник дрогнул и стал отходить к д. Госпенталь, после тщетной попытки удержаться на спуске.

После краткого роздыха в монастыре капуцинов, находившемся на вершине перевала, С. начал спуск. Французы ожидали его на новой позиции впереди д. Госпенталь, куда Лекурб, командовавший на этом участке, стянул все свои наличные силы. Первые попытки С. сбить их были неудачны. Но в 7 ч. вечера, в тылу Лекурба появилась, сломив сопротивление слабых французских отрядов Обер-Альпа и Урзерна, с таким нетерпением ожидаемая колонна Розенберга. Боясь потерять путь отступления, Лекурб спешно очистил позицию и двинул свои войска к Урзерну — на прорыв. Заметив отступление, батальоны С. стремительно ударили в штыки на отходивших французов и, ворвались на плечах их в д. Госпенталь, сбили их и рассеяли. Французы бежали на Фурку и Гешенен. Выслав на Фурку для преследования ген. Валецкого с полком, С. расположил войска на ночлег у д. Госпенталь. О занятии Урзерна Розенбергом С. еще не знал. Огни его бивака, разбитого в 4 верстах от стоянки войск С., были приняты за неприятельские. Соединение произошло только на следующее утро.

При менее активном противнике, день 13 сентября открыл бы С. свободный путь до Люцернского озера: естественным движением Лекурба, отброшенного из долины Рейсы, было бы отступление на Валис. На это видимо рассчитывал и С. В 11 ч. ночи он отправил Готце и Корсакову записку; " несмотря на задержку, на следующий день рассчитываю быть у Альтдорфа". Но энергичный Лекурб избрал иное решение: побросав артиллерию в Рейсу, он в ночь двинулся через дикий хребет Бетцберг, почти в 8000 фут. вышиной, по отвесным скалам, без дорог, к утру спустился к д. Гешенен и вновь стал на пути С., за Чортовым мостом.

14 сентября, в 6 ч. утра, С. выступил из Госпенталя, соединился у Урзерна с Розенбергом и двинулся дальше, правым берегам Рейсы. На расстоянии версты за д. Урзерн дорога преграждается огромными утесами, отвесно спускающимися к реке. Сквозь эту преграду пробито отверстие, называемое Урзернской дырой, длиной до 80 шагов, по размерам — едва достаточное для прохода лошади с вьюком. Выйдя из этого подземелья, дорога огибает гору карнизом и круто спускается к каменной арке, переброшенной на высоте 75 фут. над одним из водопадов, который образует в этом месте сдавленная скалами Рейса. Эта арка и носит название Чортова моста. Прямо с него дорога упирается в отвесные скалы левого берега, круто поворачивает направо и по мосту спускается к реке, чтобы по второму мосту перейти снова на правый берег. Казалось, горсти людей достаточно, чтобы остановить движение по этой дороге. Так думал и Лекурб. Поэтому он даже не взорвал Чортова моста, а ограничился занятием его и выхода из Урзернского подземелья.

Встреченный в Урзернской дыре ружейными залпами и картечью, авангард Милорадовича остановился. Формирование прохода повело бы к значительным и напрасным потерям. С. выслал две колонны в обход. Полк. Трубников с 300 чел, взобрался на отвесные почти скалы над Урзернской дырой; майор Тревогин — с 200 егерями перейдя в брод Рейсу, по крутизнам стал заходить в тыл защитникам Чортова моста. Появление Трубникова, вызвав смятение в рядах французов, облегчило фронтальную атаку подземелья; гренадеры Милорадовича прорвались через узкий проход и по следам французов бросились на мост. В тылу французов, на горе Ветцберг, появились в это время егеря Тревогина, за ними высланный тем же путем батальон Свищева и командированный еще с утра для преследования Лекурба полк ген. Валевского. Не рассчитывая успеть разрушить мост до подхода этих сил, французы ограничились тем, что разобрали часть каменной аппарели, служившей спуском с моста к реке, и отошли вниз, к самому берегу. Это не надолго задержало русских. Под сильным огнем рассыпавшихся по скалам французских стрелков переброшено было через провал несколько бревен, связанных офицерскими шарфами, и по ним перешли егеря Тревогина, батальон Свищева, за ними — остальные войска: французы отступали шаг за шагом; каждую пядь земли приходилось брать с боя. Но в самый разгар боя за Чортов мост Лекурб получил донесение — что селение Альтштедт, лежавшее у него в тылу, на пути его отступления к Альтдорфу — захвачено внезапно дебушировавшей из Мадеранской долины неприятельской колонной. Поручив полковнику Дома с небольшим отрядом сдерживать наступление русских, Лекурб со всеми остальными войсками бросился к Альтштедту. Селение, действительно, было занято австрийцами Ауфенберга, согласно диспозиции прибывшего сюда из Дисентиса. Отчаянной атакой Лекурб выбил австрийцев и отбросил их в верховья Мадеранской долины. Это спасло французский отряд, так как русские войска, тесня арьергард Дома, подходили уже к Альтштедту. Зажегши за собой мост, французы отошли к Альтдорфу. С. остановил свои войска у Вазена; несколько дальше продвинулся авангард Милорадовича, успевший потушить подожженный Лекурбом мост у Амстега.

На следующий день С. продолжал наступление. Еще раз, у впадения в Рейсу речки Шахен, Лекурб попытался остановить марш русских. Без особого труда сбитый Розенбергом, он окончательно очистил, наконец, дорогу, перейдя на левый берег Рейсы и сняв за собою мосты. С. занял Альтдорф. Только здесь выяснилось, что берегового пути на Швиц из Альтдорфа нет: сообщение поддерживалось по озеру, на котором крейсировала французская флотилия. Между тем, С. и так опаздывал уже на сутки к назначенному по диспозиции сроку соединения в Швице; опоздание могло поставить в опасное положение Готце и Корсакова; кроме того, провиант был на исходе, пополнить же запасы можно было рассчитывать только в Швице. Ввиду всего этого, узнав, что через снеговой хребет Росшток есть 2 тропы на Мутен, откуда отходит дорога на Швиц, С., не колеблясь, решил двинуть войска по кратчайшей из них, хотя в это позднее время года только редкие охотники за сернами отваживались пользоваться ими.

16 сентября, в 5 ч. утра, войска начали подъем. В Альтдорфе оставлен был небольшой отряд для прикрытия движения. 12 часов потребовалось авангарду Багратиона, чтобы пройти, через Росшток — 15 верст, отделявших Альтдорф от Мутена. Артиллерию и зарядные ящики, за недостатком вьючных животных, приходилось почти всю дорогу подтаскивать на руках. Весь путь следования отряда усеян был трупами лошадей, мулов и людей. В 5 ч. вечера передовые части Багратиона заняли Мутен: стоявший там французский пост, захваченный врасплох, после короткой, но жаркой схватки положил оружие. К ночи весь авангард был уже в долине. Переход остальных войск затянулся до ночи 17-го. Вьюки подошли 18-го и 19-го. За ними присоединился к главным силам оставленный в Альтдорфе арьергард, два дня успешно отбивавший атаки Лекурба.

С. нетерпеливо ожидал сбора растянувшихся войск: до Швица, занятого, по словам местных жителей, слабым отрядом неприятеля, оставалось всего 15 верст — один переход. Ho смутные слухи о происшедшем на этих днях сражении, доходившие еще в Альтдорфе до С., здесь, в Мутенской долине повторялись определеннее и настойчивее; говорили о Цюрихе, о Линте. С. охватило беспокойство за Корсакова и австрийцев. Он выслал полковника Сычева с сотней казаков, через Брагель, вверх по долине, открыть сообщения с австрийцами, которые должны были занимать Гларус. Сычев вернулся с тревожными вестями: австрийцев нет; в долине Кленталь стоит неприятель. В тот же вечер от прибывших в лагерь цюрихских беглецов и горцев С. узнал, что Корсаков разбит при Цюрихе и отошел к Шафгаузену, Готце убит на Ланте, отряд его рассеян, Елачич отступил на Рейн, Массена стягивает армию к Швицу; французи в Эйнзидельне, Клентале, долине Рейсы: С. — окружен. Одно решение в таких условиях было возможно, — бой. К бою приводило два пути: вперед, на Швиц, на главные силы Массены, и назад, на Гларус, занятый дивизией Молитора. Первым порывом С. было — двинуться на Швиц, попытаться отчаянным ударом 15 тысяч усталых и почти безоружных войск сломить Массену с его 50 тысячами. Ho безнадежность подобной попытки была слишком очевидна. A между тем неудача лишала возможности продолжать борьбу. 18 ноября С. созвал военный совет. Потрясающее впечатление произвела на присутствовавших его речь, кратная, но полная мощи; он сумел заглушить на время в душе окружающих все желания, все мысли и чувства, и слить их в одном несокрушимом порыве — пробиться или погибнуть.

На следующее утро войска двинулись к Гларусу. Багратион, шедший в авангарде, рядом упорных боев проложил туда дорогу. Розенберг, оставленный в Мутенской долине прикрывать движение, принял на себя обход Массены и после двухдневного боя отбросил его к Швицу, взяв 10 пушек и мортиру; затем, приковав противника к месту слухом о своем движении на Швиц, быстрым отступлением выиграл переход и 23 сентября присоединился к главным силам, с 20 сентября ожидавшим его в Гларусе. С. нашел в Гларусе запасы мяса, хлеба и картофеля. Но австрийского отряда Линкена, на соединение с которым рассчитывал С., уже не было: он отошел на Иланц. Туда же 21 сентября ушел с австрийцами, бывшими в составе корпуса С., генерал Ауфенберг. С. вновь созвал военный совет. Дальнейшее движение — на Молис, Везен и Сарганс, куда отошел отбитый от Гларуса Молитор и спешил уже, кружным путем, от Швица — Массена, представлялось невозможным, так как патронов и снарядов больше не было. Единственным и правильным исходом было: уклониться от дальнейшего боя, повернуть на юг, в долину Рейна, на Иланц, и далее — на Кур и Фельдкирх. Там, притянув обозы и артиллерию (отправленные из Италии на Граубюнден и Тироль) и соединившись с Корсаковым, можно было "обновить" кампанию. Так думал С.; так постановил совет.

В ночь с 23 на 24 сентября армия С. начала свой последний швейцарский переход. В арьергарде остался Багратион, без артиллерии и патронов, одними штыками отбивавший весь день 24-го атаки втрое сильнейшего противника. По Зенфталю, через Энги, Эльм и снеговой хребет Рингенкопф (Паниксер) шел путь С. Он оказался еще труднее, чем переход через Росшток. Без дорог карабкались войска по обледенелым скатам, побросав все тяжести и потеряв почти всех лошадей отряда. 26-го, к полудню, они собрались у деревни Паникс и к вечеру были в Иланце. 27-го С. прибыл в Кур, где впервые со времени вступления в Швейцарию нашел безопасный ночлег и обильные запасы продовольствия.

Движение к Иланцу не было отступлением. Во время его мысль С. уже работала над планом предстоящих наступательных действий. Острое чувство негодования на союзников, едва не погубивших его войска, значительно сгладилось по выходе в долину Рейна, под влиянием крайней предупредительности, проявленной на этот раз австрийцами по отношению к русскому корпусу: боевые припасы и амуниция были быстро пополнены, провиант и фураж доставлялись в изобилии. С. начал переговоры о дальнейших совместных действиях и сообщил свой проект операционного плана эрцгерцогу Карлу. Эрцгерцог нашел его рискованным и предложил свой проект. Но прежде чем ответ и операционный план Карла были доставлены С., в намерениях фельдмаршала произошел резкий перелом. Весьма вероятно, что бывший при войсках его английский уполномоченный Чантам и приехавший в Фельдкирх русский посланник в Вене — гр. Штакельберг предупредили С. о крупных несогласиях, возникших между Венским и Петербургским Дворами; не мог не знать о них и Великий Князь, сильно настаивавший перед С. на прекращении военных действий. Предвидя возможность близкого разрыва союза, С. категорически отказался от предложенного им первоначально наступления. Он написал эрцгерцогу: "у русских нет сил, одежды, магазинов, до Винтертура придется биться несколько раз, в местности пустынной, гористой, опасной, следовательно, нести потери: людей и так осталось мало; Массена не станет дожидаться: снова побьет по частям Корсакова и Конде". В заключение, он сообщал о намерении своем отойти на правый берег Боденского озера и там соединиться с Корсаковым.

Все усилия австрийцев уговорить С. задержать свое выступление и принять на себя оборону хотя бы небольшого участка австрийской границы не повели ни к чему. С. отклонил предложения Карла съехаться в Штокахе для личных переговоров, оставил без внимания угрозы — прекратить отпуск провианта русским войскам. Напротив, получив 8 октября, в Линдау, куда отвел он свой корпус, рескрипты Павла с выражением сильного неудовольствия на Венский Двор и указаниями на случай разрыва и возвращения войск в Россию, С. решил перенести свой "унтеркунфт" еще дальше в тыл "для большего обеспечения спокойного отдыха войск". Император Франц сделал последнюю попытку задержать его: рескриптом 12 октября он пожаловал С. орден Марии Терезии Большого Креста, сообщив в другом рескрипте от того же числа, что эрцгерцогу Карлу предписано "всячески содействовать предстоящим его операциям". С. в ответе своем, благодаря за милостивую награду, снова и определенно указал, что единственной "операцией", которую он считает возможной, является дать заслуженный отдых войскам. Он выступил 19 октября из Ландау, 20-го прибыл в Лейткирх и 26-го стал в Аугсбурге.

Вскоре по занятии новых квартир С. получил официальное уведомление о состоявшемся 10 октября разрыве Павла с Австрией; рескрипт Императора предписывал не обращать внимания на предложения австрийцев и малыми переходами, дабы не утомлять войска, идти к русским границам.

Высочайшим приказом 29 октября в воздаяние заслуг, оказанных в Швейцарском походе — С. даровано звание "генералиссимуса всех российских войск" — "высшая степень почестей", по выражению Павла.

15 ноября закончены были необходимые приготовления, и С. выступил из Аугсбурга. Но в первых числах декабря, на походе через Богемию, он остановил марш. Находившийся при русских войсках английский уполномоченный, очевидно, предупредил С. о состоявшемся соглашении Лондонского и Петербургского кабинетов, примирении Павла с Императором Францем и возобновлении переговоров о совместных действиях. Полученный уже после остановки марша приказ Павла подтвердил правильность сообщения Викгама.

С. перенес свою штаб-квартиру в Прагу. Здесь, среди увеселений и торжеств, которыми чествовали фельдмаршала, шли деятельные переговоры о плане будущей кампании с австрийским уполномоченным Бельгардом и английским — лордом Манто. Не вдаваясь в разбор предложенного Лондонским кабинетом плана, ограничиваясь уклончивыми замечаниями относительно своих личных предположений, С. главное внимание обращал на обеспечение себе независимого положения в предстоящей кампании. Он ставил непременным требованием, "чтобы ему быть главноначальствующим в союзных войсках всюду и где бы ни случилось". Далее, "Тугуту и гофкригсрату в военные дела не мешаться", особенно Тугуту, потому что "все основания невежественной совы Тугута в понятии дефензивы... Уже сей подьячий разуметь хочет фланги армии, когда едва знает выход из своей меланхолической кельи". (Письма С. Колычеву в Вену). С. требовал на этот раз "полной мочи". Но переговоры были прерваны в самом начале. 5 января 1800 г. С. получил рескрипт Павла от 27 декабря: "Обстоятельства требуют возвращения армии в свои границы, ибо виды венские те же, а во Франции перемена, которой оборота терпеливо и не изнуряя себя мне ожидать должно... идите домой немедленно".

15 января русская армия двинулась на родину. С. выехал вперед. Уже при выезде из Праги он чувствовал себя нездоровым. Потрясения Швейцарского похода, когда его нервной силой, без преувеличения, жила вся русская армия, надломили слабое здоровье генералиссимуса, уже к концу итальянской кампании часто недомогавшего. В Кракове пришлось остановиться и приняться за лечение. Несколько оправившись, он выехал дальше, но в пути болезнь быстро развилась, и сопровождавшие С. Савраков и Розен с большим трудом довезли его до Кобрина. Заботливый уход, старания местных врачей и лейб-медика Вейкарта, присланного государем, временно восстановили уже угасавшие силы С. и дали возможность продолжить путь. В Петербурге ему готовилась торжественная встреча, придворные кареты должны были встретить его в Нарве; в Гатчине — флигель-адъютант с письмом от государя; самый въезд должен был совершиться при пушечной пальбе и колокольном звоне, между шпалер войск, расставленных на всем пути до Зимнего дворца, в котором приготовлены были покои для генералиссимуса.

Ho C. был еще далеко от Петербурга, когда получил внезапную весть о новой опале. 20 марта отдан С. выговор в приказах по армии "за то, что он в походе имел при себе, вопреки уставу, по старому обычаю, непременного дежурного генерала". От того же числа и по тому же поводу послан ему строгий запрос.

До сих пор не удалось установить истинной причины резкой перемены в обращении Павла к С. "Дежурный генерал", очевидно, мог явиться только поводом к выражению уже ранее накопившегося гнева, а отнюдь не причиной немилости. Равным образом приходится признать слишком односторонним обычное утверждение биографов С., что опала, столь незаслуженная, объясняется не поступками С., а "духовной натурой Павла, и для выяснения ее требуется исследование не столько историческое, сколько патологическое". Вероятнее всего, что причины последней опалы С. были те же, что и первой, Тульчинской.

Павел не умел действовать полумерами. Торжественная встреча была отменена; 23 апреля, когда полуумирающий С. въехал в Петербург, ему дано было знать, что Государю не угодно его видеть; 25 апреля последовал приказ об отобрании у него адъютантов.

С. остановился в доме Хвостова на Крюковом канале. "Что-то удерживало еще бросить его в Петропавловскую крепость", пишет современник А. И. Тургенев, "но в доме, для него приготовленном, он жил не веселее казематного. К нему не смел никто приезжать". Два раза в день навещал С. доктор Гриф, тогдашняя медицинская знаменитость Петербурга. Но "фликсена" как называл С. свою болезнь — по-видимому, старческий маразм — не поддавалась лечению. В минуты облегчения он продолжал еще заниматься турецким языком, беседовал с домашними о делах политических и военных. Но память уже изменяла ему: он сбивался в рассказах о последних своих походах, с трудом припоминал имена разбитых им французских генералов. Когда близость кончины С. стала несомненна, государь разрешил родным и знакомым навещать его. Растопчин передал умирающему ордена, пожалованные французским королем-претендентом.

С трудом удалось уговорить С. приобщиться: он не хотел верить, что жизнь кончена. После принятия св. Тайн, он отдал последние распоряжения... Вскоре началась агония, и 6 мая, во втором часу дня, С. не стало.

Похороны назначены были на 11-е, но, по приказанию Павла, были перенесены на 12-е. В отмену завещания С., Император приказал предать тело земле в Александро-Невской лавре.

Неподдельной, глубокой скорбью встретила Россия весть о кончине С. Огромные толпы народа провожали на кладбище его останки; но на похоронах не было ни придворных, ни сановников; С. не был прощен и после смерти. О его кончине не было отдано даже в приказе при пароле; в официальном органе о ней также не упоминалось. Воинские почести повелено было отдать рангом ниже, по чину фельдмаршала, а не генералиссимуса; для отдания их назначены армейские части; гвардия не участвовала на похоронах. Павел во время погребения производил смотр гусарам, лейб-казакам и Аральским казакам, был на вахт-параде, после которого удалился во внутренние покои, и только в 6 часов вечера, когда церемония давно уже была окончена, выехал в город на обычную свою прогулку.

С. похоронен в Нижней Благовещенской церкви, возле левого клироса. В 50-х годах на его могилу положена плита с краткой Державинской надгробной надписью: "Здесь лежит Суворов".

?. Биографии и сборники писем.

Алексеев, В., "Письма и бумаги С.", вып. ?, СПб., 1901. — Астафьев, Α., "Воспоминание о С." (перепеч. из IV кн. "Воен. Журн." 1856), СПб., 1856, — Бантыш-Каменский, "Биографии русских генералиссимусов", СПб., 1841. — Его же, "Словарь достопамятных людей", 1836—47. — Баратов, "Суворов", "Кавказский Вестник", 1900 г. — Басов, П., "Воен. Сб.", 1874, т. 97, № 8, стр. 183—231. — "Биография С., им самим написанная в 1786 г.", сообщ. Дм. И. Голохвастовым, "Чтения Имп. Общ. Ист. и Др.", 1848, кн. 9 (22), стр. 534—552. — "Биография Александра Васильевича С., им самим писанная в 1786 г. С приложением его портрета, примечаниями и дополнениями", "Русск. Арх.", 1900; то же (отд. издание), М., 1900. — Богданович, "Замечательнейшие походы Петра Великого и С. Публичные лекции", СПб., 1846. — Булгарин, "Суворов", с рис. В. Тимма, СПб., 1843. — "Бумаги Суворовские, сохраненные в семействе бывшего его правителя дел Куриса", сообщ. Г. Данилевский, "Журн. Мин. Нар. Пр.", ч. ХС??, 1856 (№ 10), отд. VII, стр. 30—50 (есть отдельный оттиск). — Бунаков, "Победы кн. Италийского, графа А. В. С.-Рымникского", 6 частей, 1809; 2-е издание, 7 частей, М. 1815. — Васильев, "Суворов. Очерк его военной деятельности", Вильно, 1829. — Висковатов, Κ. Α., "Александр Васильевич С.", "Рус. Старина", 1876, т. 15, № 1, стр. 213—216. — Геннади, Гр., "Иностранные сочинения о С.", "Воен. Журн.", 1857, кн. 1, стр. 208—219 (есть отд. оттиск). — Гичев, M., "Черты из жизни С.", "Чтение для солдат", 1872, № 3, стр. 60—74; № 4, стр. 91—107; № 5, стр. 58—70; № 6, стр. 66—78. — "Грамоты, дипломы и письма к автобиографии А. В. С.", с предисловием Бодянского, "Чтения О. Ист. и Др.", 1848, кн. 1 (23), V, стр. ? — II, 1—30. — Данилов, Α., "Генералиссимус князь С. Сообщение" (Военные беседы, исполненные в Гельсингфорском военном собрании в 1900—1901 гг. Вып. 2, стр. 89—139), Гельсингфорс, 1902. — Драгомиров, "Генералиссимус кн. Суворов", "Разведчик", 1900. — Дубровин, Н., "А. В. С. среди преобразователей Екатерининского времени", СПб., 1886. — Желябужский, "А. В. С.", М., 1873. — "Жизнь С., им самим описанная, или собрание писем и сочинений его, изданных с примечаниями С. Глинкою", 2 ч., 1812. Зейдель, И., "Анекдоты кн. Италийского, графа A. В. С.-Рымникского", изд. и тип. А. Червякова, СПб., 1865 г. — "История генералиссимуса кн. Италийского графа С.-Рымникского", 2 ч., 1812. — "История графа Александра Васильевича С.", М., 1874. — Ковалевский, "А. B. Суворов. Историко-психологич. очерк", "Варш. Воен. Ж.", 1900, № 5. — Козлов, В., "Суворов в его изображениях", СПб., 1899. — Левшин, "Собрание писем и анекдотов, относящихся до жизни А. В. князя Италийского, графа С-Рымникского", M., 1809; изд. 3-е, 1814. — Любецкий, Α., "Черты из жизни А. В. С.", "Чтение для солдат", 1873, № 1, стр. 69—82; № 6, кн. 2, стр. 38—56; № 10, кн. 3, стр. 42—51; № 14, кн. IV, стр. 21—49. — Любецкий, С. М., "Суворов", "Детский Журнал", 1859, т. IV, кн. 10 и 11, отд. II, стр. 1—53, 65—91. — Марченко, "Суворов в своих рукописях", СПб., 1900 г. — "Материалы для биографии С. и военной нашей истории XVIII в.", "Москвитянин", 1856, т. IV (№ 13—16), стр. 203—290. — Милютин, "С. как полководец", "Отеч. Зап.", 1839. — Милютин, "Жизнь и подвиги графа А. Суворова", СПб., 1845. — Новаковский, "Русские люди. Биографические очерки", изд. 3-е, СПб., 1866. — Новаковский, "Рассказы о С-е, чтение для народа", изд. 2-е, СПб., 1870; изд. 4-е, СПб., 1876; изд. 7-е, СПб., 1897. — Его же, "А. В. Суворов" (из "Журнала для чтения воспитан. Военно-Учебн. Завед."), СПб., 1858. — "Очерк жизни и деяний гр. А. Суворова-Рымникского", М., 1848. — Парпур, "Жизнь и военные деяния генералиссимуса князя Италийского гр. А. В. Суворова-Рымникского", M., 1801. — Песковский, "А. В. Суворов", СПб., 1899. — Петерсен, "Суворов в зеркале новой истории", "Истор. Вестн ", 1885, т. 19, март, стр. 582, — Петрушевский, Α., "Генералиссимус князь С.", 3 тома, СПб., 1884; изд. 2-е, СПб., 1900. — "Письма и записки кн. Италийского, графа Суворова-Рымникского, 1787—1800". M., 1866. — Погосский, "А. В. Суворов", изд. 2-е, СПб., 1875; изд. 4-е, СПб., 1898. — Подвиги князя Италийского, графа А. В. Суворова-Рымникского, или жизнь его и военные деяния против Пруссии, Турции, Польши и Франции, с приложением некоторых его писем", 3 тома, M., 1815. — Полевой, Η. Α., "История кн. Италийского, графа Суворова-Рымникского, генералиссимуса Российских войск", изд. 2-е, СПб., 1858; изд. 6-е, СПб., 1900. — Полевой, Н. и Милютин, Д., "Александр Васильевич С., генералиссимус русских войск, его жизнь и победы", СПб., 1870. — Потапов, В., "Александр Васильевич С. Простонародный русский рассказ", изд. 2-е, М., 1867. — Праценко, Н., "Русский народный герой А. В. С.-Рымникский", изд. 2-е, M., 1866. — "Рассказы старого воина о Суворове" (полк. Старкова), M., 1847, 3 части. — "Рассказы o Суворове", "Чтение для солдат", 1858, кн. 1, стр. 118—130. — Рождественский, С., "Чтение для народа о Суворове", издание комиссии народных чтений, СПб., 1874. — Рыбкин, Н., "Генералиссимус С. Жизнь его в своих вотчинах и хозяйственная деятельность, по вновь открытым источникам и местным преданиям его вотчин", М., 1874. — Рыбкин, Н., "Краткий очерк жизни в вотчинах и хозяйственной деятельности генералиссимуса Ал. Вас. Суворова-Рымникского, по вновь открытым источникам за 1784 и 1785 годы и местным преданиям его Новгородской вотчины", "Труды И. Вольного Эконом. Общ.", 1871, т. 2, вып. 2, стр. 161—190; т. 3, вып. 1, стр. 1—18; idem, "Русское Сельское Хозяйство", 1871, т. 9, № 5, стр. 130—138. — Сальников, "Суворов", СПб., 1900, — Симанский, "Суворов. Публичные лекции, читанные в Москве и разных городах Московского военного округа", M., 1899. — Φ. Смитт, "Суворов и падение Польши", 2 т., СПб., 1866. — "Собрание анекдотов графа Суворова и писем, им самим и к нему от разных лиц писанных, с присовокуплением его вахтпарада или науки побеждать. Служащее продолжением к книге: Победы гр. Алекс. Вас. Суворова-Рымникского", изд. 3-е, М., 1858 (1-е издание 1809, 2-е — 1815). — Стремоухов и Симанский, "Жизнь Суворова в художественных изображениях", М., 1900. — "Суворов, А. В.", "Калейдоскоп", 1862, № 20, 22, 23, стр. 305—312, 347—352, 358—368. — "A. B. Суворов, генералиссимус русских войск. Его жизни и победы. Составлено по историям Н. А. Полевого и генерала Д. А. Милютина", СПб., 1870—"Суворов, князь Италийский, граф Рымникский", изд. 2-е, доп., изд. журн. "Мирской Вестник", СПб., 1873. — "Суворов, князь Италийский, генералиссимус русских войск" СПб., 1873. — "Суворов, А, В.", статья бар. Л. Зедделера в "Воен. Энц. Лексиконе" изд. 2-е, т. XII, 389—400. — "Суворов, генералиссимус", СПб., 1900, изд. Маркса. — Фукс, Е. "История генералиссимуса князя Италийского, графа Суворова-Рымникского", 2 части M., 1811. — Его же, "Анекдоты кн. Италийского графа Суворова-Рымникского". СПб., 1827. — Его же, "Собрание разных сочинений", Москва. — "Характеристика Суворова, им самим сделанная", "Русск. Старина", 1875, т. 2, № 5, стр. 150. — Anthing, F., "Essay on the campaigns of the Field-Marshall Alex. Souworow Rymn.", translated from the German, 2 vol., London, 1799. Anthing, "Versuch einer Kriegsgeschichte des Grafen Alexander Suworow Rymnikski, Russ. Kayserl. General-Feldmarschalls", 3 Bde, Gotha, 1795, 1796, 1799. — Anthing, "Essai d'une histoire des campagnes du comte Alexandre Souworow-Rymnikski. Trad. de l'allemand", 3 vol., Gotha, 1795—1799. — de Beauchamp, A., "Histoire des campagnes du maréchal de Souworow", 3 vol. Paris, 1802. — Fuchs, "Anecdotes uit het Leven van den Russischen Veldmaarschalk Suworow" Haarlem, 1830. — Fuchs, "Anecdoten aus dem Leben des Fürsten Italinsky, Grafen Suworow-Rymniksky, Russ.. Kaiserl. Feldmarschalls", Leipzig, 1829. — "Geschichte der Feldzüge Suworows seit dem 7-jährigen Kriege bis zur Schlacht bei Novi 1799", 1809. — de Guillaumanches-Dubocage, "Précis historique sur cébebre Feldmarèchal comte Souworow-Rymnikski", Hamburg, 1808. — "Histoire des campagnes de Souworow depuis la guerre de 7. ans jusqu'à la bataille de Novi 1799", s. 1. 1808. — "Histoire de campagnes du comte Alexandre Souworow-Rymnikski", Londres, 1799. — "Histoire des campagnes du maréchal Souwaroff", 3 vol., Paris, 1797; idem. ib. 1802. — "History of the life and campaigns of Suworow", London, 1800. — de Laverne, L. M. P., "Histoire du feldmaréchal Souworof, liée à celle de son temps", Paris, 1809. — "Leben des Grafen Alexander Wasilowitsch Suworow-Rimnitzkoi, russ. Kais. Feldmarschall", Francfurt u. Leipzig, 1799. — "Leben des Grafen Suworow-Rimnisky", Nürnberg, 1799. — "Leben und Feldzüge des General-Feldmarschalls Alexander Suwarow-Rimninsky in Italien", Leipzig, 1799. — "Leben und Kriegsgeschichte des Grafen von Suworow-Riminsky", Leipzig, 1799. — "Leben des Feldmarschalls Suvorow", Frankfurt, 1799. — Leben, Peter, "Alex. Wasil. Suwarow-Rimninskois", Wien, 1801. — "Lebensgeschichte des russischen Generalfeldmarchalls Graf. von Suworow", Wien, 1795; ib., 1799. — Macready, E. N., "Sketches of Suwarow and his last campaign", London, 1851. — Polewoi, N. A., "Geschichte des Fürsten Italiiski, Grafen Suvaroff-Rimninski, Generalissimus der russischen Armee", Riga, 1850; id. Mitau, 1851—1853, — Rambaud, "Souvorow. Conférence faite en 1899 à l'Ecole militaire de Saint-Cyr". — Serionne, "Les campagnes du feldmaréchal comte Souvorow-Rymnikski", Gotha, 1796, 3 volumes. — "Sketch of the life of count Alexander Souwarow-Rymninskoi", London, 1799. — v. Smitt, P., "Suworows Leben und Heereszüge", 1 Band, Wilna, Leipzig, 1833—1834; idem, 2 Bde, Petersburg, 1838., idem, Wien, 1833. — v. Smitt, "Suworow und Polens Untergang", 2 Bde, Leipzig, 1858. — "Storia della vita e fasti dl S. A. il signor conte Alessandro Suwarow-Rymnisky", Torino, 1799. — v. Tannenberg, С., "Lebensgeschiche des Grafen Suwarow-Rymnikskoy, Russ. General-Feldmarschalls", Wien, 1799. — "Vita comitis Petri Alexandri Wasil. Suwarow-Rymninskoi", Budae, 1799. — (Vulpius) "Kurze Lebens- und Kriegsgeschichte des Grafen Alex. Wasil. Suwarow-Rimmnskoi", Leipzig, 1800.

II. Общие сочинения.

Масловский, Д. С., "Записки по истории русского военного искусства", СПб., 1894. — Гершельман, "Нравственный элемент в руках Суворова", изд. 2-е, Гродно, 1910. — "Суворов в сообщениях профессоров Николаевской Академии Генерального Штаба" книга I ("Суворов и военная наука", речь проф. полк. Мышлаевского; — "Суворов — полководец", речь проф. полк. Орлова; — "Суворов — стратег", сообщение проф. г.-м. Михневича; — "Две катастрофы. Суворов в Швейцарии, Петр на Пруте", сообщение проф. полк. Мышлаевского; — "Падение Польши и Суворов", сообщение проф. полк. Гейсмана; — "Суворов и два Совета: Петербургский 1794 г. и Венский 1799 года", сообщение проф. полк. Алексеева; — "Суворов под Измаилом", сообщение проф. полк. Колюбакина; — "Военно-административный облик Суворова", сообщение проф. полк. Макшеева), СПб., 1900; книга II ("Стратегия и тактика Суворова в Итальянской кампании 1799 г. для характеристики эпохи", сообщение проф. полк. Баскакова; — "Тактика Суворова", сообщение проф. полк. Орлова; — "Чевствование столетней годовщины со дня кончины генералиссимуса князя Суворова. Суворов — человек", речь проф. полк. Мышлаевского; — "Суворов — русский военный деятель", речь проф. г.-м. Орлова; — "Суворов и флот", статья проф. г.-м. Орлова), СПб., 1900.

III. Родословная Суворова.

"Родословная Суворова (княжеская ветвь этой фамилии)", "P. Стар.", 1872, т. VI, стр. 409. — "Федосей Мануков (дед Суворова)", сообщ. Репинский, "P. Стар.", 1900, январь, 258. — "Собственноручная записка Суворова о его службе и происхождении его фамилии, поданная им в герольдию в 1790 году", "Северный Архив", 1823, № 2, 3, 4; "Чтения М. Общ. И. Др. Рос.", 1848 г., № 9"; отдельная брошюра издания Голубкова, 1848 г.; "Русский Архив", 1900 г. и отд. издание того же года.

?V. Детские годы.

"Суворов с детского возраста до полковничьего чина", "Чтение для солдат", кн. 4, 1858 г., стр. 26—48.

V. Солдатская служба.

Геруа, "Суворов-солдат. (Документы архива Семеновского полка)", СПб., 1900.

VI. Семилетняя война.

Масловский, Д., "Русская армия в семилетнюю войну", т. II — III., М., 1887. — Челобитная генер.-пор. В. И. Суворова об откомандировании Суворова в армию от обер-кригскомиссарской должности", сообщ. Г. К. Репинский, "Р. Стар.", 1887, т. 56, стр. 212. — "Назначение кн. А. В. Суворова в действующую армию в 1760 г.", сообщил А. В. Безродный, "Р. Стар.", 1897, сентябрь, стр. 480. — "Командировка Суворова", "Воен. Сборник", 1901 г. № 12, стр. 231—232.

VII. Командование полком.

Петрушевский, Α., "Суворов — полковой командир", "В. Евр.", 1880, № 12. — "Русская армия в начале царствования Императрицы Екатерины II. Материалы для русской военной истории. С предисловием А. Н. Лебедева. По рукописи, ему принадлежавшей", "Чтения в Общ. И. Др. P.", 1899, кн. 2, стр. I — IV, 1—114. — Старый Суздалец, "Суздальская церковь Суворова", "Разведчик", 1900, № 488, стр. 175. — "Описание лагеря, собранного под Высочайшей Е. И. В. собственною командою при Красном Селе в 1765 г.", СПб., 1765.

VIII. Первая Польская война.

"Журнал военных действий армии Ее Императорского Величества 1769—1771 г.". — Петров, А., "Война России с Турцией и польскими конфедератами, с 1709—1774 г. Составлено преимущественно из неизвестных по сие время рукописных материалов", т. Ι — III, СПб., 1866—1874. — Плестерер, "Суворов. Поход в Польшу", "Воен. Об.", 1901, № 5. — Плестерер, "Действия С. против Дюмурье и Пулавского", "Варшавский Военный Журнал", 1902, II. — Смит, "Суворов и падение Польши", ч. I — II. — "Суворовский Сборник", изд. "Варш. Воен. Журнала", СПб., 1900 (Столовичи, Орехово). — "Сборн. Р. Ист. Общ.", т. I. — Энгель, "Виленский архив", т. I. — Масловский, Д., "Записки", ч. 2, вып. I. — Bährendtz, P., "Om Polens första deening", Karlskrona, 1878. — v. Benjowsky, M., "Reisen und Schiksale. I. Kriegsoperationen in Polen und Gefangenschaft in Kamtschatka. A. d. Engl. v. G. Forster", Leipzig, 1791; idem, Hamburg, 1791. — (Bodeau), "Lettres historique sur l'état actuel de la Pologne et l'orignie de ses malheurs", Amsterdam, 1772. — Brüggen, "Die erste Teilung Polens und die Konstitution vom 3. Mai 1791 ", "Preussische Jahrbücher", 35. Band. — Brüggen, "Polens Auflösung". — Cadiot, "Indicateur fidèle pour la guerre des Polonais, des Russes et de Turcs", Paris, 1769. — (Casanova), "Histoire des troubles de la Pologne depuis la mort d'Elisabeth Pètrowna jusqu'à la paix entre la Russie et la Porte Ottomane. Trad. de l'ital.", 2 tom., Paris, 1775. — (Casanova), "Istoria delle turbulenza della Polonia, della morte di Elisabet alla pace fra la Russia e la Porta", Grätz, 1774. — (Cranz), "Das conföderirte Polen", 6 Theile, Erfurt, 1770—73. — G. Dumouriez, "La vie et les mémoires du général Dumouriez", tome premier, Paris, 1882. — de С. M., "Journal de siège de Cracovie", Paris, 1772. — "Geschichte des gegenwärtigen Krieges zwischen Russland, Pohlen und der Ottoman. Pforte. A. d. Italienischen", 36 Theile, Frankfurt& Leipzig, 1770—1775. — "Geschichte des gegenwärtigen polnischen Krieges", Augsburg, Leipzig, 1772. — Heyking, "Aus Polens und Russlands letzten Tagen". — (Joubert), "Histoire des révolutions de Pologne depuis la mort d'Auguste III jusqu'en 1775", 2 vol., Warsowie, 1775; idem, Paris, 1776. — (Joubert), "Gechichte der Staatsveränderungen vom Tode August III. bis 1775. A. d. Franz.", 2 Bde, Leipzig. 1777, — "Jüdische Briefe über den Krieg in Pohlen, s. l. 1770". — Leiters, "Concerning the present state of Poland ", London, 1773. — Preuss, F., "Die erste Theilung Polens u. die Mèmorien Friedrichs des Grossen", Königsberg, 1874—75. — "Recueil des déclarations, notes et faits principaux qui ont prècédé et accompagné la Diète Confédéré depuis le 18 Sept. 1772 au 14 mai 1773". — Roepell, "Polen um die Mitte des 18. Jahrhunderts". — Rustant, Jos., "Historia de las turbaciones de Polonia", 2 vol., Madrid, 1768—1769. — de Saint-Priest, A., "Etudes diplomatiqes et littéraires", vol. 1, Paris, 1850. v. Schlözer, "Friedrich der Grosse und Katarina die Zweite", Berlin, 1859. — de Smidt, "Frèdéric II, Catherine et le partage de Pologne", Paris, 1861. — "Storia della guerra tra la Russia, la Polonia et la Porta Ottomane", 15 vol., Napoli, 1767. — (Thesby de Belcour, F.), "Relation ou journal d'un officier français au service de la confédération de Pologne", Amsterdam, 1776. — Thesby de Belcour, "Tagebuch eines französischen Offiziers in Diensten der polnischen Konfederation. A. d. Franz.", Amsterdam, Berlin, 1776. — Vioménil, "Lettres sur les affaires de Pologne en 1771 et 1772", Paris, 1808.

IX. Первая Турецкая война.

Богданович, "Походы Румянцева, Потемкина и Суворова в Турции", СПб., 1852. — Бутурлин, "Картина войны России с Турцией в царствование Екатерины II и Александра I. — "Действия Суворова в Турции в 1773 г.", "Журн. Воен.-Уч. Зав.", 1855 г., т. СХ?V. (№ 453), стр. 30—63. — "Журнал военных действий армии Ея Императорского Величества", 1773—1774. — И. И., "История войн России с Турцией", "Новоросс. Телегр.", 1876, №№ 526, 527, 531, 534, 537. — Богуславский, "История Апшеронского полка", т. ?, Спб , 1842. — Масловский, "Записки по истории воен. иск.", вып. II, ч. 2, стр. 264—302. — Петров, "Война России с Турцией и польскими конфедератами", т. IV, СПб., 1874; т. V, СПб., 1874. — Петров, "Туртукайский поиск Суворова и анекдоты по поводу его", "Р. Стар.", 1871, т. IV, стр. 591—592. — Петрушевский, "Суворов в Первую Турецкую войну. 1773—1774", "Вестн. Европы", 1881, № 12, — "Письма Суворова", "Москвитянин", 1854, № 20. — "Рапорты, письма и записки Суворова к графу Ивану Петровичу Салтыкову, с 6 мая по 11 июля 1773 г.", "Журн. Воен.-Уч. Завед.", т. СХХ??, 1856 г. (№ 486), стр. 220—252. — Сакович, "Исторический обзор деятельности графа Румянцева-Задунайского и его сотрудников: кн. Прозоровского, Суворова и Бринка, с 1775 по 1780 г.", Русская Беседа", 1858 г., кн. 10—12 (№№ 2—4), отд. II, стр. 1—56, 62—151, 173—260; отд. оттиск Москва, 1858 г. — Сакович, "Действия Суворова в Турции в 1773 г.", СПб., 1853; idem "Воен. Журнал", 1853 г.". — Реляции 1773 г., "Прибавление к С.-Петербургским Ведомост.". — "Сборник военно-исторических материалов", вып. III. — Beck, L. Α., "Die russiche, wie auch türkische Staats und Kriegsgeschichte", 2 th., Nordhausen, 1777. — "Beitrag zur Geschichte des gegenwärtigen Krieges zwischen dem russisch. u. türkisch. Reiche", Breslau, 1771. — Boutourlin, "Prècis des événements militaires de la 1-е et 2 e guerre des Russes contre les Turcs sous Catherine II", Petersbourg, 1822. — de Doniseaux, "Guerre des Russes contre les Turcs", London, 1774. — "Examen d'unn livre intitulé; Considérations sur la guerre présente entre les Russes et les Turcs. (Turin, 1773)", Amsterdam, 1778._ "Geschichte (Historisches Tagebuch) des Krieges zw. Russland u. d. Pforte, 1768—1774", Wien, 1788. — Hammard, C. F. E., "Reise durch Oberschlesia zur Russischen Armee nach der Ukraine u. z. Feldm. Rumänzow-Sadunaiskoy", 2 th. Gotha, 1787. — "Histoire de la guerre entre la Russie et la Turquie", St. Petersbourg, 1773. — Jäger J. W., "Le Théatre de la guerre entre la Russie et la Turquie", Francfurt, 1770—de Keralio, "Histoire de la guerre des Russes contre les Turcs", 2 vol., Paris, 1777; idem, ib., 1780. — v. Keralio, "Geschichte des letzten Krieges der Russen gegen die Türken. A. d. Franz.", 2 Bde, Leipzig, 1777—1778. — Resmi Achmed Effendi, "Wesentl. Betrachtungen oder Geschichte des Krieges zw. d. Osmanen und Russen. 1768—1774. A. d. Türkischen mit Anmerk. v. H. Fr. v. Diez", Halle, 1813. — Reistand, I., "Reflexions politico-militaires sobre la guerra del Turco contro Rusia", Madrid, 1769—1775, — "Schauplatz des gegenwärtigen Krieges zwischen Russland und der Pforte", 3 Bde, Hamburg, 1771—74. — Staats-und Kriegsgeschichte des Russ. u. Türk. Reiches", 2 Bde, Leipzig, 1777. — de Sylva, "Considérations sur la gurre prèsente entre les Russes et les Turcs", Turin, 1773. — de Tott, "Mèmoires sur les Turcs et Tartares", 3 vol, Amsterdam, 1785; idem. Maestricht, Amsterdam, 1785—1786. — Vassif Efendi, "Prècis historique de la guerre des Turcs contre les Russes de 1769 à 1774. Trad. du Turc, par Caussin de Perceval", Paris, 1822.

X. Пугачевский бунт.

Анучин, Д., "Участие C — а в усмирении Пугачевщины и поимке Пугачева", "Русский Вестник", 1868, № 11, — Грот, Я., "Материалы для истории Пугачевского бунта", "Записки Академии Наук", т. Ι, XXV. — Грот, Я., "Потемкин во время Пугачевщины", "Р. Старина", 1870, № 10. — Даль, В., "Картины из русского быта. Рассказ Верхолонцева о Пугачеве", "Р. Беседа", 1856, кн. 4. — Дмитриев-Мамонов, "Пугачевский бунт в Зауралье и Сибири", СПб., 1907. — Дубровин, Н., "Пугачев и его сообщники. Эпизод из истории царствования Императрицы Екатерины II, 1773—1774. По неизданным источникам", том 2 и 3, СПб., 1884. — Мордовцев, "Пугачевщина", "Вестн. Европы", 1866, № 1. — Мордовцев, "Русские государственные деятели прошлого века и Пугачев", "Отечеств. Записки", 1868, № 8, 10. — Мордовцев, Д., "Кто был усмиритель Пугачевщины", "Отечеств. Записки", 1869, № 11. — Мордовцев, Д., "Заметаев", "Русский Дневник", 1859, № 7 и 8. — Пекарский, П., "Жизнь и литературная переписка Π. И. Рычкова",СПб., 1869. — Полуденский, "Подлинные бумаги, до бунта Пугачева относящиеся", "Чтения Моск. Общ. Ист. Др.", 1860, кн. II. — Поспелов, "Пугачевский бунт", "Оренбург. Губерн. Ведомости", 1869 г., № 26—28. — Пушкин, А. С., "История ??угачевского бунта". — Пупарев, "Еще о Заметаеве (приказ Суворова)", "Русский Дневн.", 1859 г., № 82 (из № 14 "Казан. Губ. Вед." 1859 г.). — Рунич, "Записки сенатора П. С. Рунича о Пугачевском бунте", "Р. Стар.", 1870, т. II, стр. 253. 321—346. — "Русские достопамятные люди. Заметки и воспоминания по поводу труда Д. Н. Бантыша-Каменского: "Словарь достопамятных людей", изд. 1847 г. и некоторых других изданий того времени" (рукопись из собрания С. Д. Полторацкого), "Р. Стар.", 1892, июнь, стр. 7. — Самойлов, "Жизнь и деяния ген., фельдм. кн. Г. А. Потемкина-Таврического", "Ρ. Арх.", 1867, № 4, 7, 10 и 12. — Сулоцкий, А. "Материалы для истории Пугачевского бунта", "Чтения в Моск. Общ. Ист. Др. Рос.", 1859, кн. ?. — "Архив Государственного Совета", СПб., 1869, 2 части. — "Сборник Императорского Русского Историч. Общества", тт. 6, 13. 19, 27. — "Екатерина II и Пугачевщина", "Р. Старина", 1875, № 5. — "Известие о поимке Пугачева", "Р. Стар.", 1876, т. XVI, — "Письма великого С-а к князю Потемкину", "Архив кн. Воронцова", кн. 24. — "Письма Императрицы Екатерины II к князю Волконскому", "Осьмнадцатый век" Бартенева, кн. ?.

XI. Кубань и Крым 1774—1779.

Бобровский, П., "Суворов на Кубани в 1778 г. и за Кубанью в 1783 г.", СПб., 1900. — Бобровский, "История лейб-гренад. Е. Вел. Эриванского полка", часть II. — Бутков, "Материалы для новой истории Кавказа", т. II, СПб., 1869. — Добровин , Н., "Присоединение Крыма к России", СПб., 1885—89. — Лефорт, "История царствования Екатерины II", ч. 4. — Петров, "Вторая Турецкая война", т. ?, СПб., 1880, стр. 11—12. — "Письма Суворова Турчанинову. Сообщ. Алексеев", "Варшав. Военный Журнал", 1902, №№ 1, 4, 5. — "Отечественные Записки", ч. XX, № 56, декабрь, 1824. — "Русская Старина", май, 1900. — "Письмо Суворова гр. П. И. Панину. (Из собрания автографов Η. Κ. Богушевского)", "Р. Старина", 1873, т. VII. стр. 729.

XII. Астрахань 1780—1781.

"Письма Суворова Турчанинову. Сообщил Алексеев", "Варшавский Воен. Ж.", 1902, №; 1, 6, 11, — "Архив кн. Воронцова", кн. 24. — "Русская Старина", 1873, т. VIII, стр. 729. — "Р. Старина", 1900, май. — "Анекдот о Суворове в бытность его в Астрахани", "Р. Архив", 1873, № 2, стр. 146—149. — "Астраханский Сборник 1896 г.", вып. I, — Юдин, "С. в Астрахани", "Истор. Вестн.", 1900, т. 80, май, 518.

ХIII. Кубань 1782—1783.

Бобровский, П., "Суворов на Кубани в 1778 г. и за Кубанью в 1783 г.", СПб., 1900. — Бобровский, "История Эриванского полка", ч. III и приложения. — "Донесения о ногайцах есаула Перфилова войсковому атаману Иловайскому (1783)", "Донск. Войск. Вед.", ч. неоф., № 15, 1857. — "Копия с донесения его светлости князю Григорию Александровичу (Потемкину) от генер.-поруч. и кавалера Суворова, октября от 5 числа 1782", там же, 1857, № 14. — "Материалы для Донской истории", там же, 1858, № 4. — Ответ атамана Иловайского на письмо генер.-поруч. Суворова о пленных ногайцах", там же, 1856, № 48. — "Письма Суворова войсковому атаману Иловайскому", там же, 1857, ч. неоф., №№ 27—30, 36, 37 и 50. "Письма графа Суворова, его супруги и полковницы Давыдовой к войсковому атаману Иловайскому о пленных ногайцах", там же, 1856, № 46. — Сенюткин, "Военные действия Донцов против ногайцев и черкес 1777—1783 гг.", там же, ч. неоф., 1856, № 9, 13, 14, 36, 37, 39, 42, 43, 47. — "Три ордера кн. Потемкина войсковому атаману Иловайскому (1783)", там же, ч. неоф., 1857, № 26. — "Экстракт с донесения князю Потемкину генерал-поручика Суворова, о разбитии ногайцев в 1783 г.", там же, ч. неоф., № 4. — Петров, A. H., "Вторая Турецкая война", т. ?, стр. 22—31.

Х?V. Вторая Турецкая война.

"Архив военно-походной канцелярии гр. Румянцева, 1777—1791", "Чт. Моск. Общ. Ист. Др.", 1875, IV; 1876, ? и II. — Богданович, "Походы Румянцева, Потемкина и Суворова в Турцию", СПб., 1852. — Бутурлин, "Картина войн России с Турцией в царствование Екатерины ?I". — Брикнер, "Разрыв между Россией и Турцией в 1787 г.", "Журн. Мин. Нар. Пр.", т. 168. — Брикнер, "История Екатерины ?I", СПб., 1885. — Бильбасов, "Князь де-Линь в России в 1780 и 1787—88", "Р. Стар.", 1892, февраль, 275—312; март, 541, 573; апрель, 1—43. — Висковатов, "Взгляд на военные действия россиян на Черном море и Дунае с 1787 по 1791 г.", СПб., 1828. — "Записки о том сколько я памятую о крымском и турецком походе", Одесса, 1872. — Масловский, Д. Ф., Записки по истории военного искусства", вып, 2, часть 2, глава VI — VII, СПб., 1894. — Письма и бумаги А. В. Суворова, Г. А. Потемкина и П. А. Румянцева. Кинбурн-Очаковская операция", "Сборн. воен.-истор. мат.", вып. IV, СПб., 1893. — Петров, "Вторая турецкая война в царствование Императрицы Екатерины, 1787—1791" (рецензия H. Дубровина в "Зап. Ак. Наук", т. XLI, кн. 2, СПб., 1882 стр. 188—233). — Петров, "Влияние турецких войн на развитие русского военного искусства", т. II. — "Из бумаг кн. Потемкина-Таврического (1783—1791 )", "Р. Арх.", 1865, № 1. — "Собственноручные распоряжения кн. Потемкина во время второй турецкой войны", "Зап. Одесского Общ. Ист. и Др.", т. IL — "Записки Энгельгардта", 1867. — "Записки Грибовского". — "Записки донского атамана Денисова", "Р. Стар.", 1874, № 5. — "Письма контр-адмирала Мордвинова кн. Потемкину", "Зап. Од. Общ. Ист.", т. IХ. — "Письма де Рибаса В. С. Попову", там же, т. XI. — "Сборник И. Русск. Ист. Общ.", т. 27, 42, 47, 54. — "Записки Гарновского", "Р. Стар.", XV, XV?. — "Жизнь кн. Потемкина", M. 1812, IV. — "Одесский Альманах", 1839. — "Р. Архив", 1884, № 2. — "Р. Инвалид", 1827, №№ 9, 10. — "Славянин", 1827, II. — "Geschichte und Ursachen des Krieges der Ottoman. Pforte mit Russland u. Oesterreich", Ulm, 1788—90. — Hayne, "Abhandlung über die Kriegskunst der Türken, von ihren Märschen, Lägern, Schlachten und Belagerungen". — Hermann, "Geschichte des Russischen Staates". — de Volney, "Considerations sur la guerre actuelle des Turcs", Paris, 1788; id. London, Leipzig, 1788. — "Ausführliche Geschichte des Kriges zwischen Russland, Oesterreich und der Türkey" — Beer, "Die orientalische Politik Oesterreichs seit 1774". — Criste, "Kriege unter Kaiser Josef II Nach den Feldakten etc.", Wien, 1904. — Criste, "Bündnisse und Kriege zwischen Oesterreich und Russland", "Organ der milit. wiss. Vereins", LIX Band. — "Besondere Beilagen zur Wiener-Zeitung, 1788, 1879 u. 1790", 2 Bde, Wien. — "Vollständige Geschichte des jetzigen Krieges zw. Oesterreich, Russland und der Ottoman. Pforte von 1788 an", 2 Bde, Wien, 1788—89. — Zinkeisen, "Geschichte des Osmanischen Reiches in Europa".

XV. Кинбурн.

"Записки Михаила Гарновского 1787", "P. Стар.", 1876, т. XV, стр. 472—473. — "К истории Черноморского флота", "Ρ. Арх.", 1902, ч ?, стр. 213—214. — Масловский, Д., "Оборона берегов Суворовым. (Кинбурнская операция)", "Воен. Сб.", 1892, № 2. — Его же, "Записки по ист. воен, иск.", вып, 2, ч. 2. — Мошнин, "Оборона побережья". — Петров, "Вторая турецкая война", т. ?, стр. 92—104. — "Письма и бумаги Суворова, Потемкина и Румянцева", "Сборн. воен.-истор. мат.", вып. ?V. — "Русская Старина", 1875, т. Х?I?, стр. 21—23; 1876, т XVI, стр. 244—248, 249—262. — Ясинский, "Суворов как воспитатель конницы и дело у Кинбурна 1 октября 1787 г.", "Вестник Русской Конницы", 1907, № 13, стр. 1009—1016.

XVI. Очаков.

Брикнер, Α., "Осада Очакова в 1788 г.", "Журн. Мин. Нар. Пр.", 1873, ч. 168, № 8, стр. 367—423. — Петров, "Вторая турецкая война", т. ?, стр. 184—185. — "Письма Потемкина Суворову", "Р. Старина", 1875, т. ХШ, стр. 23—24, 28, 29, 30—33, 34, 35, 38—40, 160. "Переписка Потемкина с Екатериной", "Р. Старина", 1876, т. XVI, стр. 462. 473, 580, 581. — "Письмо Суворова В. С. Попову", "Р. Стар.", 1900, май, 323—324. — "Сборник военно-истор. мат.", в. IV. — Сталь, барон, "События под Очаковым в 1788 г. с сентября до половины ноября", "Зап. Одес. Общ. Ист. и Др.", 1867, т. VI, стр. 597—601. — Цебриков, "Вокруг Очакова, 1788 г. (Дневник очевидца), сообщ. А. Ф. Бычков", "Р. Старина", 1895, стр. 147—212. — "Русское Чтение", 1842, ч. II, стр. 197.

ХV??. 1789 г. Рымник и Фокшаны.

Масловский, Д., "Записки", вып. 2, ч. 2, — Петров, "Вторая турецкая война", т. II, стр. 25—75, СПб. 1880. — "Переписка Екатерины с Потемкиным и др. лицами", "Р. Старина", 1875, XIV, стр. 223; 1876 г., XVII, стр. 200—210, 1887, т. 54, стр. 68; т. 55, стр. 310. — "Военно-Энциклоп. Лексикон", изд. 2, т. XI, стр. 111—115. — "Суворов и Дерфельден после Рымника. (По рассказу бывшего секретаря Суворова Трефурта). Сообщ. К. Висковатов", "Р. Старина", 1876, т. XV, стр. 215. — Arneth, "Josef II und Katharina von Russland. Ihr Briewecksel". — Lang, "Foccani und Martinesci", "Org. d. mil. wiss. Vereins", LXVII. — Schlitter, "Geheime Korrespondenz Josef II mit seinem Minister in den österreichischen Niederlanden Ferdinand Grafen Trauttmansdorf. 1787—89". — Witzleben, "Prinz Friedrich Jusias von Koburg Saalfeld, Herzog zu Sachsen", — "Wöchentliche Beiträge zur Geschichte des gegenwärzigen Feldzuges der Oesterreicher u. Russen wider die Türken", 3 Bde, Wien, 1788—89.

XVIII. Измаил 1790.

Колюбакин, "Суворов под Измаилом. (Характеристика Суворова по опыту штурма Измаила 11 декабря 1790 г.)". — "Суворов в сообщ. проф.", кн. ?, стр. 172—196. — Мосолов, "Записки отставного генерал-майора Сергея Ивановича Мосолова", "Р. Архив", 1905, ?, стр. 138—140. — Орлов, "Штурм Измаила Суворовым в 1790", СПб., 1820. — Петров, "Вторая турецкая война", т. II, стр. 128—131; 172—189. — "Письма Потемкина Суворову и Екатерине", "P. Стар.", 1875, XIV, стр. 227, 230—231. — "Письмо Потемкина Екатерине", там же, 1876, т. XVII, 642—643. — "Письмо Ек. II Циммерману", там же, 1887, т. 35, стр. 312—313. — "Рассказы Α. Π. Ермолова", там же, 1896, октябрь, 102. — Цицианов, кн. П. Д., "Беседа трех российских солдат в царстве мертвых, служивших в трех разных войнах против турок", СПб., 1790. (В извлечении: "Р. Стар.", 1875, XIV, стр. 231—240). — Brückner, Α., "Die Einnahme von Ismail im Jahre 1790. Ein Beitrag zur Geschichte des russ.-türk. Krieges. 1787—91", "Baltieche Monatsschrift",1871, Bd. 20, 556—585.

XIX. Финляндия.

Глинка, С., "Суворов в Финляндии", "Русское Чтение", ч. II, СПб., 1845. — Петрушевский, "Суворов в Финляндии 1791—1792", "В. Европы", 1883, № 10. — "Переписка Суворова за 1791 г.", "Р. Старина", 1872, т. VI, стр. 411—426. — "Письмо Екатерины Потемкину"; там же, 1876, т. XVII, стр. 649. — "Суворов в Финляндии. (Исторический рассказ)", "Мирской Вестник", 1869, № 7, стр. 92—101.

XX. Третья Польская война.

Алексеев, М., "Суворов и два Совета: Петербургский 1794 года и Венский 1799", "Суворов в сообщ. проф.", ч. 1, стр. 135—153. — "Выдержки из заметок Брусилова. С. в Петербурге по взятии Варшавы". "Р. Стар.", 1893, т. 80, стр. 415—416. — Вышеславцев, "Суворовский иконостас", там же, 1900, май, 339—340. — Гейкинг, "Воспоминания сенатора барона Карла Гейкинга", "Р. Старина", 1897, декабрь, 603. — Гейсман, "Падение Польши и С.", "Суворов в сообщениях професс. Никол. Ак.", т. I, стр. 118—153. — "Записки о нынешнем возмущении Польши", СПб., 1792. — Κ Β., "Клеветою меньше. (О приказе Суворова о взятии Праги)", "Соврем. Летопись", 1868, № 18. — Килинский, "Записки башмачника Яна Килинского о варшавских событиях 1794 г. и о своей неволе", "Р. Старина", 1895, февраль, 92—120; март, 115—146. — "Корреспонденция Суворова в походе 1794 г.", "Суворовский Сборник", Варш., 1900, стр. 203—261. — Костомаров, "Последние годы речи Посполитой", т. 11. — Левенштерн, "Записки", "Р. Стар.", 1900, август, 275—277; сентябрь, 486—491. — Марков, "История конницы", ч. IV, отд. I, Тверь, 1890. — Масловский, Д., "Записки", вып. 2, ч. 2. — "Похождения или история жизни Ивана Мигрина, черноморского казака", "Р. Старина", 1878, т. 23, стр. 15—17. — Михайлов, "Штурм Праги в 1794 г.", М., 1835. — "Очерки, исторические и бытовые, Западной Старины. Дневник Краковского восстания в 1794 г.", "Р. Старина", 1906, январь, 174—188. — Понятовский, "Воспоминания князя Станислава Понятовского". ib., 1898, сентябрь, 577—578. — Письмо Суворова Державину по поводу взятия Варшавы", ib., 1890, т. 66, стр. 135—136. — Орлов, "Штурм Праги Суворовым", СПб., 1894. — "Суворов в Варшаве (Историческая справка). Сообщил В. Лугановский", "Р. Старина", 1902, июль, стр. 128. — Харкевич, "Розыски на Суворовских полях сражений", "Варш. Воен. Журнал", 1902, № 2, стр. 116—119; № 3, стр. 226—231. — "Суворовский Сборник", Варшава, 1900. — Цешковский, "Последние судьбы Польши", "Р. Архив", 1904, III, 305—309. — Шмидт, "Гуго Колонтай и его последователи", Львов, 1873. — Штурм Праги 24 октября 1794: г.", Москва, 1835. — "Военный Журнал", 1811, ч. XII. — " Beitrag zur Geschichte der Polnischen Revolution und des Dombrowskishen Feldzuges", s. 1. 1796. — "Beiträge zur Geschichte der polnischen Revolution i. J. 1794", Frankfurt & Leipzig, 1796. — Beiträge, wichtige, und Aktenstücke zur Geschichte des Aufstandes in Polen 1794", Lepzig, 1831. — de Couronnel, A., "Considerations historiques sur la chute de la Pologne", Paris, 1862. — Dabrowski, "Wyprawa do wielkiej Polski w roku 1794, tudzicz wyjatek z autobiografi zego, wyd prez E. Raczynski", Poznan, 1839. — Dabrowski, "Feldzug nach Grosspolen. Beitrag zur Gesch. der Polnischen Revolution 1794, von ihm selbst beschrieben. Aus der polnischen Bearbeitung von Ed. Raczynski, übersetzt durch v. Eckert I", Berlin, 1845. — De Favrat, "Mémoires pour servir à l'histoire de Pologne. 1794—96", Berlin, 1799. — "Finis Poloniae", Leipzig, 1855. — Gasianowski, "Pamietniki z roku 1793—94", Lwow, 1860. — "Geschichte der polnischen Revolution", Leipzig, 1796. — Hermann, "Diplomat. Correspondenzen а. d. Revolutionszeit. 1791—1797. Beiträge zur Geschichte der osteuropäischen Staaten währ, der ersten Koalition", Gotha, 1867. — Kaiser, A., "Geschichte der Polnischen Revolution. 1794", Leipzig, 1832. — v. Klinkowstroem, "Berechtigung einiger Angaben in dos Grafen von Schwerin Darstellung", Berlin, 1799. — Liske, "Zur Geschichte der letzten Jahre der Republik Polen", "Historische Zeitschrift", 21. Band. — Mehée, "Histoire de la prétendue révolution de Pologne", Paris, 1792. — "Mémoires sur la révolution de Pologne trouvés à Berlin", Paris, 1806; idem, Leipzig, 1807. — "О polskim naczelniku Kosziuszceio Raclawickig bitwie dnia 4 Kwietnia 1794", Leipzig, 1861; idem, Berlin, 1862. — Ostrowski, "Le Massacre de Praga le 4 Nov. 1794", Paris, 1869. — "Pamietniki ksiendza Kitowicia", t. II, 1845. — "Pamietniki z osmnastago wieku", tom. II, Poznan, 1861. — "Polen zur Zeit der 2 letzten Theilungen dieses Reiches, hist., stat. u. geogr. beschrieben", s. 1. 1807. — "Polens Untergang", Breslau, s. а. — "Polnische Konföderirten in Curland", Altona, 1795. — "Der Polnische Insurrectionskrieg i. J. 1794. Von einem Augenzeugen", Berlin, 1796. — v. Schwerin, "Wahre Darstellung der Veraulassung, auf welche ich nach 43 Dienstjahren aus dem Kgl. Preuss. Militärdienste entlassen worden bin", Leipzig, 1798. — Seuma, "Nachrichten über die Vorfälle in Polen. 1794", Leipzig, 1796. — Sirisa, "Polens Ende", Warschau, 1797. — v. Treskow, "Der Feldzug der Preussen. 1794", Berlin, 1837. — (Woyda), "Versuch einer Geschichte der letzten polnischen Revolution im J. 1794", 2 Bde, s. 1. 1794. — (Zayonczek), "Histoire de la revolution de Pologne en 1794", Paris, 1797. — "Kurjer Warszawski", 1851, №№ 205—206.

XXI. Херсон и Тульчин.

Бильбасов, "Адриан Грибовский", "Р. Старина", 1892, январь, стр. 33. — "Князь Платон Александрович Зубов", "P. Стар.", 1876, т. XVII, 445. — Негрескул, "О пребывании графа Суворова-Рымникского в Херсоне", "Одесск. Вестн.", 1855, № 125.

XXII. 1796—1798. Тульчин — Кончанское.

"Всеподданнейший рапорт генерала от инф. Архарова о прибытии Суворова в Боровичскую вотчину", "P. Стар.", 1905, т. 122, апрель, стр. 217. — Гейкинг, "Император Павел и его время. Записки барона Гейкинга", "P. Старина", 1887, т. 56. — "Секретная инструкция отправленному по высочайшему повелению в Боровичи кол. ассесору В. Николеву для надзирания за Суворовым", "Чтения И. Общ. И. Др. Рос.", 18562, кн. IV, отд. V, стр. 199—201. — Лебедев, П. С., "Преобразователи русской армии в царствование Императора Павла Петровича 1796—1801", "Р. Старина", 1877, т. XVIII, стр. 237—260. — Мартьянов, "Суворов в ссылке", "Истор. Вестн.", 1884, т. 18, окт., стр. 144. — Можайский, "Пребывание Суворова в с. Кончанском. (Из рассказов местного старожила)", "Ист. Вестн.", 1886, т. 26, ноябрь, 408. — "Выписки из тетрадей инженера Нордштейна", "Р. Архив", 1905, III, 269. — "Письма и записки Императора Павла Суворову, Митусову, Розенбергу, Буксгевдену", "Р. Старина", 1873, т. VII, 490; 1882, т. 33, стр. 446, 443; 1900, янв., стр. 125. — "Переписка об отдаче дома и назначении пенсии графине Суворовой-Рымникской", "Чтения М. О. Ист. Др. Рос., 1862", кн. IV, отд. V, стр. 204—206. — Петрушевский, А., "Князь Суворов в опале", "Вестн. Евр.", 1884, № 7. — "Переписка Π. Панина с А Куракиным", "Р. Стар.", 1874, т. X, стр. 331—564. — "Петербургская старина. Выписки из "С.-Петербургских Ведомостей", "Р. Стар.", 1874, т. XI — "К биографии князя А. В. Суворова. Сообщ. А. Безродной", "Р. Стар.", 1898, авг. 401—409. — "Собственноручная записка А. В. Суворова о прусских порядках в войсках", "Р. Старина", 1900, стр. 124. — Шильдер, "Император Павел I, его жизнь и царствование". — Шумигорский, "Император Павел. Жизнь и царствование", СПб., 1907. — Хмыров, "Последнее четырехлетие жизни Суворова", "P. Архив", 1871, № 9, стр. 1446—1486.

XXIII. 1799 г. Итальянский поход.

"Бурбоны в изгнании и в Варшаве" "Р. Старина", 1900, январь, 242. — "Суворов проездом через Митаву, 2 анекдота, сообщ. Александром Белого", там же, 1873, т. VII, 263. — Алексеев, "Суворов и два Совета", ("Суворов в сообщ. профессоров", ч. 1. стр. 154—191). — Баскаков, "Стражение и тактика С-а в Италианском походе" (там же). — Борисов, "Суворов перед судом Наполеона", "Варш. Воен. Журн.", 1900, V. — Бутурлин, Д. П., "Италианский поход С-а в 1790", "Сын Отечества", 1821, ч. 69, 70, 72 и 74. — Вульпиус, "С. и казаки в Италии", 1802. — "Выписки из поденных придворных записок 1796—1801", "Р. Старина", 1886, т. 50, стр. 352—353. — Глинка, "Краткое обозрение военной жизни и подвигов гр. Милорадовича", СПб., 1818. — Денисов, "Записки донского атамана Денисова", "Р. Старина", 1875, т. X — ХII. — Елчанинов, "A. Суворов в Италии и Швейцарии в 1799 г.", "Р. Инв.", 1908, № 272, 273. — Зуев, "Суворов в 1799 г.", СПб., 1900—"Константин Павлович, Цесаревич", "Р. Старина", 1877, т. XIX, 366—379. — Комаровский, гр., "Записки", "Воен. Журн.", 1810, кн. 2. — Милютин, "История кампании 1799 г." — Орлов, "Суворов. Разбор военных действий в Италии в 1799 году", СПб., 1892. — Орлов, "Суворов на Треббии", СПб., 1895. — Орлов, "Поход 1799 г. по запискам Грязева", СПб., 1898. — "Петербургская Старина", "Р. Старина", 1885, т. 47, стр. 338, 341; 1884, т. 41, стр. 364, 366, 368, 369,, 624, 625; т. 44, стр. 626—629, 632. — "Письмо Суворова графу А. Разумовскому", ib., 1900 г., май, 325—326. — "Письма С-а С. Колычеву", ib., 1900, май, 815—322. — Рудыновский, "Дрозд-Бонячевский 1799 г.", ib., 1873, т. VIII, стр. 230—231. — Рунич, "Из записок Рунича. Перевод В. Тимощук", ib., 1901, февраль, 329. — "Суворов и его походы в Италии и Швейцарии", СПб., 1873; — "Суворов в Вене", "Варш. Воен. Журн.", 1900, май, — Толь, Κ Ф. граф, "Из записок", Л?, 1799. — "Поход в Италию", "Р. Инвал.", 1858, № 232. — Тургенев, А. М., "Записки", "Р. Старина", 1886, т. 49, стр. 41—43. — "Высочайший указ, данный Сенату о пожаловании С-у княжеского достоинства", ib., 1873, т. VII, стр. 624. — Фукс, "История российско-австрийской кампании 1799 г.", 3 тома, СПб., 1825—26. — Фукс, Суворов и Тугут. Сообщ. С. П. Шиповым", "Чтения в И. Общ. Ист. Др. P.", 1847, кн. 9, IV, 1—14. — Фукс, "Прибытие гр. С-а Рымникского в Италию", "Воен. Журн.", 1817, № 7. — "Bemerkungen über die Beschaffenheit der russischen Armeen und die merkwürdigsten Vorfälle in dem Feldzuge von 1799" (Hüffer, "Quellen", I, стр. 71—103). — Bianchi, "Storia della monarchia Piomentese", Torino, 1879, III. — Botta, "Storia d'Italia dal 1789 al 1814", t. III — IV, Firenze 1824, Pisa 1824; франц. издание: Paris, 1824 и др. — "Campagne des austro-russes en Italie en 1799", Leipzig, 1801. — "Campagne des austro-russes en Italies ous les ordres du maréchal de Suworow", Paris, 1802. — Cantù, "Histoire de Cent-Ans", t. II. — v. Clausewitz, K., "Die Feldzüge von 1799 in Italien und in der Schweiz. Hinterlassenes Werk", Berlin, 1834. — Costa de Beauregard, "Un homme d'autrefois", Paris, 1877. — "Cronaca d'Abloerti" (Verona). — Dumas, "Campagne de l'Archiduc Charles et de Souworow-Rymnisky pendant l'anée 1799", Hambourg, 1800, — Dumas, "Prècis des événements militaires, on essais historiques sur les campagnes de 1799 à 1814", t. I — II, Paris, 1816. — Ferrari, С., "I Francesi in Lombardia", Milano, 1799. — Gachot, E., "Les campagnes de 1799. Souvorow en Italie", Paris, 1903—"Geschichte der Kriege in Europa, seit dem Jahre 1792 als Folgen der Staatsveränderung in Frankreich unter König Ludwig XVI", Bd. V, Leipzig, 1832. — Gioja, M., "I Francesi, il Tedechi, i Russi in Lombardia", Milano, 1805. — Gouvion Saint-Cyr, "Mémoires pour servir à e'histoire militaire sons le directoire le Consulat it l'Empire" Paris, 1831. — Hüffer, "Feldzug von 1799", Leipzig. — Hüffer, "Quellen zur Geschichte der Kriege von 1799 und 1800", I. Band, Leipzig, 1900. — Hugo, A., "France militaire", vol. I, Paris, 1836. — Jomini, "Histoire critique et militaire des guerres de la revolution", vol. XI et. XII, Paris, 1824. — Jubé et Servan, J., "Histoire de guerres des Gaulois et des Français en Italie", vol. V, Paris, 1805. — v. Kausler und Wöd, "Die Kriege von 1792 bis 1815 in Europa", Karlsruhe und Freiburg, 2 Bde, 1840—1842. — Lambroso, A., " Miscellanea Napoleonica", II, Roma, 1896. — Macdonald, "Mémoires", Paris, 1892. — "Mémoires historiques", № 48, Bulletin de Floreal. — Picard, "Bonaparte et Moreau", Paris, 1905. — "Raccolta di leggi e proclami emanati nella Lombardia durante l'occupazione Austro-Russa", Milano, 1800, 2 vol. — "Raccolta dei manifesti e providenze emanate per gli stati di S. M-il Re di Sardegna, dall'ingresso dall'armata Austro-Russa in Piemonte", Torino, 1799—1800, 9 vol. — Ritchie," Mémoires politiques et militaires sur les principaux événements arrivés depuis la conclusion du traité de Campoformio jusqu'à celle du traité d'Amiens", Paris, 1804. — Rossi, "Storia di Piacenza". — Scherer, "Prècis des operations militaires de l'armée d'Italie, depuis le 21 ventôze jusqu'au 7 floréal de l'an VII", Paris, An. VII (1799). — Schneidawind, "Der Feldzug der Franzosen gegen Verbündeten in Italien in den Jahren 1798 u. 1799", Darmstadt, 1836, 3 Bändchen. — Schutz, "Geschichte der Kriege in Europa seit dem Jahre 1792", Leipzig — Berlin s. а. — v. Seida und Landsberg, "Politisch-militärische Geschichte des merkwürdigen Feldzuges 1799, mit besonderer Rücksicht auf die Armee des Erzherzogs Carl", Ulm, 1800. — "Storia dell'-anno 1799 divisa in V libri", Amburgo, 3 vol. — "Storia politico-militare dell'attual guerra contra la Francia, corredata dai rapporti uffieiali publicati dalla corte di Vienna, scritta da un Ufficiale ingegnere Austriaco", 6 vol., Venezia,1799. — "Storia della campagna fatta in Italia da principe Souvorov unitamento а Melas, Kray, Froeliche Klenau", Firenze, 1800. — Stutterheim, "Feldzug vom Jahr 1799 in Italien", "Oester. Milit. Zeitschr.", 1812; idem. "Neue Militärische Zeitschrift", 1812. — Tatistcheff, "Paul I et Bonaparte", "Nouvelle Revue", 15 nov., 15 déc. 1887. — Thiers, "Histoire de la revolution française", Paris, 1823—27.-(Tiesenhausen) "Suworows Zug in Italien und der Schweiz", "Archiv des histor. Vereins des Kanton Bern", 7. Band., 3 Heft. — Tuetey", Un genéral de l'armée d'Italie" (Серюрье), Paris, 1899. — "Vertr uliche Briefe von Thugut. Von D-r. A. von. Vivenot", Wien, 1872—"Victoires et conquêtes des Français", vol. XVI. — Vulpuis, "Suworow und die Kosaken, nebst eine kurze Leben- und Thatenbeschreibung. Eine Charakteristik und Anekdoten aus dem Leben Suworows", Rudolstadt, 1800. — Winkelmann, "Suworow's Feldzug in Italien uud der Schweiz", "Baltische Monatsschrift", 1866, Bd. 13, 242—259. — v. Zeissberg, "Quellen zur Geschichte der deutschen Kaiserpolitik Österreichs", Wien, 1873.

XXIV. Швейцарский поход и возвращение в Россию.

Фон дер Бринкен, "Швейцарский поход Суворова (в 1799). Сообщение" ("Военные беседы, исполненные в Гельсингфорском военном собрании в 1900—1901 г.", вып. 2), Гельсингфорс, 1902. — "Встреча с Суворовым в 1799 г. в Праге. (Из "Записок барона Γ. Μ. Армфельдта"), перевел с шведского и сообщил Г. Ф. Сюннерберг, "Р. Старина", 1893, т. 76, стр. 696—700. — Державин, "Переход в Швейцарии через Альпийские горы российских войск, под предводительством генералиссимуса 1799", СПб., 1800. — Маляренко, "Швейцарская кампания Суворова в 1799", Харьков, 1902—Мышлаевский, "Две катастрофы" ("С. в сообщ. профессоров", кн. I, 50—84), — Милютин, "История кампании 1799 г.". — Орлов, "Памятники Швейцарского похода Суворова", "Разведчик", 1904, № 719, стр. 787—789. — "Свидание Суворова с Корсаковым. Сообщ. К. Висковатов", "Р. Старина", т. XV, 1876, стр. 214—215. — Стремоухов, "По пути Суворова в Швейцарию", "Истор. Вестн.", 1899, № 1. — Рединг Биберегг, "поход Суворова чрез Швейцарию. Перевод Е. Мартынова", СПб. 1901. (Idem. "Вестн. Иностр. воен. лит.", 1902). — Толь, Κ. Ф., "Суворов в Италии и Швейцарии", II — "Поход через Швейцарию", "Воен. Журн.", 1859, ч. IV, кн. ?, стр. 60—131. — Шакабент, "Воспоминания из времен Отечественной войны 1812 года и перехода русских войск через Альпы под нач. Суворова", СПб., 1856. — Янжул, И. "Суворовский мост (через р. Муогту)", "Р. Старина", 1906, январь, 129. — "Allgemeine Schweizerische Militärzeitung", Basel, 1872, № 49, 50. — "Anzeiger für Schweizer-Geschichte", 1900, № 2, Bern. — Bousson de Mairet, "Eloge historique du lieutenant general Lecourbe", Paris, 1854. — v. Bülow, "Der Zug Suworow's durch die Schweiz im J. 1799", "Die Grenzboten", 1876, № 10—11. — "Correspondance of the B. H. William Wickham from the year 1794, edited by his Grandson W. Wickham", 2 vol., London, 1870. — Ebel, "Anleitung die Schweiz zu bereisen", Zürich, 1804. — "Life and letters of Sir Gilbert Elliot, first Earl of Mints", London, 1874, II. — Gunter, "Der Feldzug der Division Lecourbe", Frauenfeld, 1896. — Hartmann, С. "Der Anteil der Russen an dem Zeitalter der Französischen Revolution", Berlin, 1884. — Marès, "Précis historique de la compagne du gènèral Massena dans les Grisons et en Helvetie", Paris, An. VII. (1799). — v. Haller, "Geschichte der Wirkungen und Folgen des oesterreichischen Feldzuges in der Schweiz", 1801. — (Karl, Erzherzog), "Geschichte des Feldzuges von 1799 in Deutschland und der Schweiz", Wien, 1819 (франц. пер. Vienne, 1820). — "Jahrbuch des histor. Vereins des Kanton Glarus", 6. Heft, von. Dr. Heer, Glarus. 1870. — Lusser, "Leiden und Schicksale der Urner. 1798—1802", Altorf, 1845. — Massena, "Mémoires", vol. III, Paris, 1848. — "Mémoires de Provéra, colonel bernois ou service de la coalition", t. II — Meyer, "Biographie des Generals Hotze", Zürich, 1853. — Müller, "Briefwechsel der Brüder Georg Müller und Johannes v. Müller 1789—1809; herausgegeben von Eduard Hang", Frauenfeld, 1891. — Philebert, "Le gènèral Lecourbe, d'aprês les archives, sa correspondence et autres documents", Paris, 1895—Reding-Biberegg, "Der Zug Suworows durch die Schweiz", Id.: "Geschichtsfreund", Bd. 50. — "Reise eines Ungenannten durch Deutschland und die Schweiz 1799 bis 1801", Breslau, 1802. — de Revel, "Guerre des Alpes". — Rochette, "Geschichte der helvetischen Revolution 1797—1803", Stutthart, 1824. — Rochette, "Histoire de la revolution helvetique, de 1797 à 1803" Paris, 1823. — de Roverea, "Mémoires", tome II, Paris, 1848. — Schneidawind, "Der Feldzug der Franzosen gegen die Verbündeten in der Schweiz und Deutschland. 1799", Darmstadt, 1841—42, 4 Bändchen. — "Schweizer Alpen-Zeitung", Zurich, 1883, № 6 и 7. — "Tagebuch der helvetischen Republik", 2 Bde, Zürich, 1799. — Wieland, C., "Die kriegerischen Ereignisse in der Schweiz 1798 u. 1799", Basel, 1870—71. — Schokke, "Die Schweiz", Carlsruhe, 1831. — "Neue milit. Blütter", Berlin, 1889, № 1—3.

XXV. Статьи общего содержания, характеристики, заметки и np.

"О похоронах Суворова" (письма Хвостова и др. лиц), "P. Старина", 1900, май, 331—36. — "Камер-фурьерские журналы", 1785—1800. — "Из записок Д. Н. Рунича", "Р. Старина", 1901, февраль, 342—343. — "Письмо барона Розена кн. Горчакову из Кобрина" (о болезни С-а), ib., 1900, май, 329—330. — "Приказ бар. Розена дворецкому Никифорову, 20 февр. 1800", ib., 1900, май, 330. — "Письмо Д. Давыдова H. M. Языкову" (о смерти С-а), ib., 1884, т. 43, стр. 147—148. — "Медали в честь русских деятелей, собрал и издал Ю. Б. Иверсен; 1878—83", см. статью Божерянова, "Р. Стар.", 1884, т. 42. стр. 619—620. — "Рассказы Β. Η Львовой", ib., 1880, т. 28, стр. 341. — "Из записок французского эмигранта, маркиза Марсиньяка (отзыв о С-е, сообщ. М. Богданович", ib , 1879, т. 25, стр. 399. — "Записки профессора академика Тьебо", ib., 1878, т. 23, стр. 484—490. — "Историческая песня о С-е", ib., 1873, т. V???, 819. — "Архив кн. Италийского", ib., 1872, т. VI, 406—408. — Д. Давыдов. "Записки о польской войне 1831 г.", ib , 1872, т. VI. — "Загробные записки кн. Н. C. Голицына", "P. Архив", 1906, III, 577. — "Дневник И. M. Снегирева", ib., 1902, II, стр. 415. — "Из записок П. П. фон Геце", ib., 1902, III, 69. — А. И., "Заметки о портретах С-а и альбоме Антинга", ib., 1899, II, стр. 133—136. — "Рескрипт графу С. Вязмитинову 23 сент. 1818 г." (о постановке памятника С-у), "Р. Старина", 1901, октябрь, 136. — "Брак С-а" (письма), ib., 1876, т. XV, стр. 450—451. — Шубинский, С., "Жена Суворова", "Ист. Вестник", 1897, т. 68, стр. 7—82. — Михневич, Вл., "Из прошлого", ib., 1897, т. 68, стр. 356—357.· — "Записки гр. Комаровского", ib., 1897, т. LXIX. — Две старинные песни о подвигах Суворова", "Р. Старина", 1900, май, 341—344. — Кюхельбекер, "Дневник поселенца", ib., 1891, октябрь, стр. 97. — Михайловский-Данилевский, "К столетию со дня рождения С.", ib.. 1891, т. 71, стр. 519. — "Граф Д. И. Хвостов", ib., 1892, т. 74, стр. 573—576. — "Из исторических записок Иоанна Альберта Эренстрема", ib., 1893, июль. — "Высочайший приказ 17 августа 1826 о наименовании Фанагорийского полка — гренадерским генералиссимуса кн. С-а полком", ib., 1893, т. 78, стр. 217—Лебедев, "Князь П. Д. Цицианов", ib., 1890, т. 66, стр. 143—144. — Шильдер, "Россия в отношениях к Европе", ib., 1888, т. 57, стр. 273—274. — "Из воспоминаний Михайлова-Данилевского", ib., 1899, декабрь, 550—552, 561—566. — "Записки адмирала Чичагова", ib., 1886, т. 51, стр. 248, 257—58. — "Камердинер генер.-фельдмаршала кн. А. В. С-а", ib., 1888, т. 59, стр. 412. — "Записки M. А. Фонвизина", ib., 1884, т. 42, стр. 60. — Ивашев, "Из записок о С-е", "Отеч. Записки", 1841, т. XIV, стр. 1—5, — "О наименовании С-а титулом светлости", "Р. Стар.", 1901, июль, стр. 30; idem: "P. Стар.", 1892, т. 74, стр. 544. — "Библиографические записки", I, 1858, стр. 196. — "Мое посещение фельдмаршала кн. С-а Римского. Из путевых записок графа Делягарди", "Р. Старина", 1876, т. 17, стр. 832—834. — "Характеристика А. В. С-а, им самим сделанная. Сообщ. M. Щербиyин", ib., 1875, т. XIII, стр. 150. — "Эпитафия С-у, сочиненная А. С. Шишковым", ib., 1871, т. IV, стр. 415—416; 588—590. — "История о светлости князя С-а. (Записки Хвостова)", ib., 1900, май, 336—337. — Голицын, кн., "Последний Суворовский отголосок. (Рассказ о встрече с С-м)", "Русский Вестник", 1861, № 14. — Сулоцкий, "Две замечательные иконы в Омске", "Тобольск. Губ. Вед.", 1859, №2.-"Олонецкие воспоминания. IV. Суворов в Петрозаводске", "Памятн. книга Олонецкой губ. на 1858 г.". — "Заметка об А. С. Хвостове и рассказы его о С-е", "Атеней", 1858, ч. II?, № 20, стр. 278—279. — Л. Π., "Неизданные письма Потемкина и анекдоты о С-е", "Р. Инв.", 1957, № 38. — "Село Сараево Суворовых. Ист. исследование", "Костром. Губ. Вед.", ч. неоф., № 33, 1857. "Письмо из Кончанского 22 августа 1856 г.", "Р. Инв.", 1856, № 229. — "Вед. Город. Моск. Пол.", № 235. — "Новгородск. Губ. Вед.", 1856, № 43. — Астафьев, "Воспоминания о Суворове. Речь, произнесенная в церкви села Кончанского", "Воен. Журнал", 1856, т. IV, отд. II, стр. 49—80. — "Отрывок из истории Суворова", ib., 1817, № 1. — Цуриков, "Дедушка С.; стихотворение. Сообщ. архим. Леонид", "Чтения Общ. Ист. Др. Рос.", 1876, кн. 4, ?V, 262—264. — "Новые анекдоты батюшки великого Суворова. Собр. В. Потаповым", М., 1846. — "Современник", 1846, т. 42, стр. 356—357. — Д. Α. , "Суворов в чешском городе Высокое Мыто", "Соврем. Летопись", 1866, № 5. — "Задушевное слово о памятнике Суворова", "Домашняя Беседа", 1874, № 51, стр. 1381. — Чумиков. Α., "Фельдмаршал С. в Праге 1800", "Р. Старина", 1876, т. 17, № 12, стр. 832—34. — "Письмо графа Суворова к бакалавру Кострову, которым в стихах отвечает из Варшавы на присланную к нему эпистолу 3 апреля 1795", "Астраханский Справ. Листок", 1868, № 98. — Мордовцев, Д., "С. в народной поэзии", "Древняя и Новая Россия", 1876, т. I, № 2, стр. 174—181. — "Анекдот о Суворове", "Домашняя Беседа", 1875, № 1, стр. 48. — "Эпитафия Суворову 1800 г. Сообщил Пупарев", "Р. Старина", 1871, т. IV, № 10, стр. 415—416. — ^*_*^*, "Народные и военные песни про Суворова", "Грамотей", 1873, № 1, стр. 64—70. — "Suvorov und seine Kammerdiener", "Slavische Blätter", 1866, № 4. — Д. I, "Павильон Суворова (с. Кончанское)", "Иллюстрир. Газета", 1871, т. 28, № 47, — Шишков, "Стихи для начертания на гробнице Суворова", "P. Стар.", 1871, т. IV, № 11, стр. 588—590. — "Aus dem Leben Suworof", "Sonntagsbllatt", 1870, № 23—25. — "Последние дни Великого Суворова", "Домашняя Беседа", 1876, № 2. — "Суворовский Прошка по кончине своего барина", "Ρ. Арх.", 1901, II, 134—136. — "Письмо И. Снегирева кн. А. А. Суворову" (о могиле родителей Суворова), "Старина Русской Земли", Ивановского, 1871. — "Записка кн. Г. А. Потемкина к графу А. В. Суворову", "Р. Архив", 1886, I, 308. — Соколов, Сергей, "Русский богатырь. Народная легенда о Суворове", "Воен.-Морск. Арх.", 1905, № 439. — "Дневник А. В. Храповицкого с 18 января 1782 по 17 сент. 1793", М. 1901. — "Stratagemes militaires et russes de guerre", Paris, 1826, стр. 19, 72, 215, 440. — "Записки A. M. Грибовского", "P. Apхив", 1899, т. 1, стр. 18, 34. — Coks, "Travels into Poland, Russia, Sweden and Denmark", изд. 5, 1802. — "P. Старина", 1882, т. 33, стр. 448.1 "Разговоры в царстве мертвых: Суворова с Хароном, Фридриха Великого с Кейтом и Шверином, Петра Великого с Фридрихом В. и С-м", М., 1807. — "Дух великого Суворова. Российское сочинение В. С.", СПб., 1808. — "Наука побеждать Суворова", изд. Антоновского, СПб., 1809. — "Разговоры в царстве мертвых между Суворовым, Багратионом, кн. Кутузовым и митрополитом Платоном", СПб., 1814. — "Новое собрание русских анекдотов, изданных С. Глинкою", M., 1829. — Вернет, H., "Мои безделицы", М., 1840. — Глинка, С., "Русское чтение", СПб., 1845, 2 тома. — Ambert, "Gens de Guerre, portraits", Paris., 1863. — "Сборник боевых наставлений и приказов", издание Военно-Учебного Комитета, вып. I. — "Суворов", 3-е изд., СПб., 1868. — "Сборник статей Драгомирова", 2 ч., СПб., 1881. — Ровинский, "Подробный словарь русских гравированных портретов", СПб., 1889. — "Воспоминания Суворовского солдата. Д. Масловского". СПб., 1895. — Binder v. Krieglstein, "Geist und Stoff im Kriege", Wien, 1896. — "В. Сборн.", 1898, № 3 и 4: статья Агапеева. — "Австрийский писатель о русском полководце; 18-ый век в русских исторических песнях. Безсонова", М. 1872, вып. 8. — Аничков, "Орлиное гнездо", СПб., 1898. — Осташкевич. "Суворов и его отношения к Фанагорийскому полку", Ярославль, 1900., — Шевляков и Щеголев, "Суворов в анекдотах", СПб., 1900. — Рудаков, "Суворов в анекдотах и рассказах современников", СПб., 1900. — "Армейские вопросы", № 6, Иркутск, 1900. — "Суворов в слове пастырей церкви", СПб., 1900. — "Генералиссимус кн. Суворов, духовно-нравственная характеристика", СПб., 1900. — Мышлаевский, "Об истории и Суворове", "Р. Инв.", 1900, № 234. — Петров, "Суворов в народной поэзии", СПб., 1900, — Алексеев, "Суворов-поэт", СПб., 1901. — Зенченко, "Характеристика Суворова как полководца", СПб., 1902. — Архив графов Мордвиновых", СПб., т. 113, 1901—1902. — Васильчиков, "Семейство Разумовских", СПб., 188. — "Записки Порошина", прилож. к "Р. Старине", 1882. — "Р. Инвалид", 1856, №№ 275, 276; 1899, №№ 204, 210, 215, 227, 237, 266, 267; 1900, № 29. — Язвицкий, "Историческое похвальное слово Суворову", СПб., 1810. — "Музей Суворова", "Истор. Вестн.", 1899, т. 75, февр., стр. 762; 1900 г., т. 81, стр. 1137 (сент.). — "Памятник С-у в Пензенской губернии", 1903 г., т. 93, июль, стр. 38. — "Суворовские памятники", "Истор. Вестн.", 1903, т. 91, янв., стр. 380. — "Два письма Суворова Румянцеву. Сообщ. Есипов", "Истор. Вестник", 1881, т. 5 авг., 393. — "Характеристика Суворова. (Отрывок из неизданных записок графа Ф. Γ. Головкина)", "Истор. Вестн"., 1900, т. 80, май, 525. — "К характеристике Суворова. Сообщ. П. Л. Юдин", "Истор. Вестн.", 1903, т. 94, стр. 194 (октябрь). — Шаховской, "Спаситель жизни Суворова", "Истор. Вестн.", 1900, т. 90, стр. 508 (май). — "Где жил С. в Варшаве?", "Истор. Вестн.", 1885, т. 61, сент., 815. — " К юбилею Суворова", "Истор. Вестн.", 1900, 79. янв., 421. — "Суворовский юбилей", 76, т. 81, 1900, июль, стр. 333. — "Р. Инв.", 1827, № 10.

XXV?. Библиография.

Петрушевский, "Краткий очерк Суворовской литературы", СПб., 1903. — Полянский, "Хронологический указатель литературы о Суворове. Памятная книжка Новгор. губ. на 1899". — Статьи Апушкина в "В. Сборнике", 1900 г.

С. Масловский.

{Половцов}

Суворов, Александр Васильевич

— князь Италийский, граф Рымникский и Священной Римской империи, генералиссимус русской армии и генерал-фельдмаршал австрийской, величайший русский подководец (1730—1800). Отец С., генерал-аншеф Василий Иванович, видя хилое сложение сына, предназначал его сначала к гражданской службе, но вследствие неодолимого влечения мальчика к военному делу записал его рядовым в л.-гвардии Семеновский полк. В 1745 г. он поступил на действительную службу, которую стал нести весьма ретиво, закалил свое здоровье, отлично переносил усталость и всякие лишения. Солдаты любили С., но уже тогда считали его чудаком. Жизнь его не походила на жизнь других дворян того времени. Только в 1754 г. он был произведен в офицеры, а на боевое поприще впервые выступил во время 7-летней войны; участвовал в сражении при Кунерсдорфе и в набеге Чернышева на Берлин; в 1761 г. командовал отдельными отрядами и отличился как отважный партизан и лихой кавалерист. В 1762 г. он был послан с депешами к императрице и был назначен командиром Астраханского пехотного полка. Командуя с 1763 г. Суздальским пехотн. полком, С. выработал свою знаменитую систему воспитания и обучения войск на основании боевых опытов, вынесенных им из войны против такого полководца, каким был Фридрих Великий. В ноябре 1768 г. Суздальский полк двинут был из Ладоги в Смоленск для действий против польских конфедератов. Здесь С. имел случай проявить свои блестящие дарования. Победы, одержанные им под Ландскроною и Столовичами (см.), равно как овладение Краковом (15 апр. 1772 г.), сильно повлияли на исход войны, результатом которой был первый раздел Польши. Возвратясь в Петербург, С., произведенный в ген.-майоры, был командирован для осмотра в военном отношении границы со Швецией, а потом в армию Румянцева, стоявшую на Дунае. 10 мая и 17 июня 1773 г. он произвел два победоносные поиска на Туртукай (см.), представляющие образцы форсированной наступательной переправы через реку. 3 сентября он одержал победу над турками у Гирсова, а 9 июня 1774 г. нанес им решительное поражение при Козлудже, что, главным образом, повлияло на исход войны и заключение мира в Кучук-Кайнарджи. По окончании турецкого похода С. был послан к гр. Панину, занятому усмирением пугачевского мятежа (ср. Пугачевщина); но к месту нового назначения С. успел прибыть лишь после окончательного поражения Пугачева Михельсоном. До 1779 г. С. командовал войсками на Кубани и в Крыму и превосходно организовал оборону берегов Таврического полуострова на случай десанта со стороны турок. За это же время он устроил выселение из Крыма христианских обывателей: греки были водворены по Азовскому побережью, армяне — на Дону, близ Ростова. В 1779 г. С. получил в командование малороссийскую дивизию, а в 1782 г. г. принял начальство над кубанским корпусом. После присоединения Крыма к России (1783) С. должен был привести в покорность ногайских татар, что и было им исполнено, несмотря на значительные затруднения. В 1786 г. он произведен в генерал-аншефы и назначен начальником Кременчугской дивизии. С началом 2-ой турецкой войны 1787—91 г. С. был назначен начальником Кинбурнского корпуса, на который возложена была оборона Черноморского побережья от устья Буга до Перекопа. Основательность сделанных им распоряжений блистательно обнаружилась победою под Кинбурном. Участие его в осаде Очакова (1788) прекратилось вследствие неудовольствий с Потемкиным. В 1789 г. С., командуя дивизией в армии Репнина, разбил турок при Фокшанах и Рымнике, за что получил орден св. Георгия I ст. и титул графа Рымникского, а от австрийского императора — титул графа Священной Римской империи. В декабре 1790 г. он взял штурмом Измаил. Подвиг этот вследствие последовавшего затем столкновения с Потемкиным не дал С. фельдмаршальского жезла: он награжден был лишь званием подполковника л.-гв. Преображенского полка. В 1791 г. С. поручено обозрение финляндской границы и составление проекта ее укрепления; поручением этим он очень тяготился. В конце 1792 г. на него было возложено подобное же поручение на юго-зап. России ввиду возможности возобновления войны с Турцией. В августе 1794 г. он был вызван на театр польской инсуррекционной войны . Ряд одержанных им побед, завершившийся взятием Праги, награжден был чином генерал-фельдмаршала. В 1796 г. С. назначен начальником наших военных сил в южн. и юго-зап. губерниях и здесь развил до полноты свою систему обучения и воспитания войск. Здесь же он дал окончательную редакцию своему военному катехизису ("Наука побеждать", "Деятельное военное искусство"). Когда по восшествии на престол императора Павла в войсках начались разные нововведения, С. открыто выразил свое к ним несочувствие, за что подвергся опале: в февр. 1797 г. он был отставлен от службы и сослан в его имение, под присмотр полиции. Ссылка эта продолжалась около двух лет, пока в феврале 1799 г., по настоятельным ходатайствам венского двора, не последовал высочайший рескрипт, которым С. поручалось начальство над австро-русской армией в войне с Францией. Эта война увенчала его новою славой (ср. Итальянский поход С. и Швейцарский поход С.). Имп. Павел пожаловал ему титул князя Италийского и звание генералиссимуса и приказал поставить ему памятник в СПб. Последняя война надломила силы престарелого полководца; совершенно больным возвратился он (20 апр. 1800 г.) в СПб., где 6 мая скончался. Прах его покоится в Александро-Невской лавре.

Личность С. представляет редкое явление, особенно в современном ему русском обществе. В малорослом, хилом и невзрачном мальчике трудно было предугадать будущего великого полководца, пробившего себе дорогу к высшим почестям не силою могущественных связей, а только своими личными дарованиями и железным характером. При довольно поверхностном домашнем воспитании он хорошо ознакомился, однако, с немецким и франц. языками, а впоследствии выучился и нескольким другим. С детства любознательный, он со страстью предался чтению, преимущественно книг военного содержания. Вынеся из родительского дома уважение к науке и жажду знания, он и на службе, чуть не до конца жизни, постоянно пополнял свое многостороннее образование. Обладая чрезвычайною личною храбростью, он без нужды не выказывал ее, но там, где считал нужным, бросался в самый пыл боя, платясь за это неоднократными ранами. К числу особенностей С. принадлежало его чудачество, о котором ходит много анекдотов. Иные считали это чудачество врожденным, другие — напускным, с целью отличиться от других и обратить на себя внимание. Если последнее мнение и верно, то в зрелом возрасте С. чудачество сделалось его второю природой. Он избегал изнеженности, даже комфорта, чуждался женщин, вел полубивачную жизнь, спал на сене, носил даже в холода самую легкую одежду, не ходил, а бегал, не ездил, а скакал, постоянно обнаруживая самую кипучую деятельность. Главными пружинами деятельности С. были страсть к военному делу (и к войне как конечному его проявлению) и сильнейшее славолюбие, ради которых он, однако, не поступался правилами нравственности. Бескорыстие, щедрость, религиозность, добродушие, простота в обращении привлекали к нему все сердца. На солдат, которых потребности и понятия он близко изучил, С. имел неотразимое влияние: они безгранично доверяли ему и готовы были идти с ним в огонь и воду. Семейная жизнь С. сложилась неудачно: в промежуток между турец. кампаниями 1773 и 74 гг. он женился на княжне Прозоровской, но уже в 1784 г., после частых пререканий, окончательно разошелся с нею. Как полководец, С. отличался методичностью (в лучшем смысле этого слова), задавался всегда действительно важными целями. Он постоянно старался действовать сосредоточенными силами; если иногда ему и случалось разбрасывать свои войска, то по не зависевшим от него причинам. В таких случаях он возмещал разбросанность или слабость своих сил быстротою маршей, доставлявшею ему возможность ударить на противника неожиданно. Инициативу С. всегда сохранял в своих руках и неуклонно придерживался наступательного образа действий. Планы его были всегда просты, что и составляло их главное достоинство. В те времена, когда необходимость преследования неприятеля после одержанной победы далеко еще не всеми сознавалась, когда говорили, что надо "строить отступающему золотой мост", С. всегда довершал победу горячим и неотступным преследованием, чтобы закончить поражение противника. Придавая большое значение нравственному элементу, он везде ставил дух выше формы; всякий тактический прием приобретал у него некоторую особенность, изобличавшую мастера. От других он тоже требовал решительности и самостоятельности в действиях. В бою он извлекал из своих войск все, что было возможно; ни одна часть их не оставалась праздною. Идеи Суворова как военного педагога и поныне еще не применены во всей полноте. Результаты суворовского воспитания и образования войск сказались в ряде блестящих побед, какого не имеет ни один из русских полководцев. Сам он в течение своего долголетнего военного поприща ни разу побежден не был. Ср. Фукс, "История генераллиссимуса князя С." (1811); H. Дубровин, "Александр Васильевич С. среди преобразователей Екатерининской армии" (СПб., 1886); А. Петрушевский, "Генералиссимус князь С." (СПб., 1884; новое переработанное издание 1900); Д.Ф. Масловский, "Записки по истории военного искусства в России" (вып. II, СПб., 1894); "Сборник военно-исторических материалов (вып., IV, СПб., 1893); H. А. Орлов, "Штурм Измаила" (СПб., 1890); "Разбор военных действий в Италии в 1799 г." (СПб., 1892); "С. на Треббии" (СПб., 1893): М. Стремоухов и П. Симанский, "Жизнь С. в художеств. изображениях" (М. 1900). Camille Roussel, "Souvenirs du Maréchal Macdonald duc de Tarente" (Пар., 1892).

{Брокгауз}

Суворов, Александр Васильевич

(князь Италийский, граф Рымникский), 29-й генерал-фельдмаршал и 3-й генералиссимус.

Князь Александр Васильевич Италийский, граф Суворов-Рымникский, сын генерал-аншефа, сенатора и кавалера ордена Св. Александра Невского, Василия Ивановича Суворова [Суворовы происходят от древней благородной фамилии шведской. Предок их, Сувор, выехал в Россию в 1622 году при царе Михаиле Федоровиче и принял российское подданство. Из второй части Гербовника], родился в Москве 13 ноября 1729 года. Отец его, человек просвещенный и зажиточный, приготовлял сына к гражданской службе, но Суворов с самых юных лет оказывал предпочтение военной: обучался с успехом отечественному языку, французскому, немецкому, итальянскому, истории и философии, и с жадностью читал Корнелия Непота, Плутарха, описание походов Тюрення и Монтекукули; говорил с восхищением о Кесаре и Карле XII, и заставил отца своего переменить намерение. Он был записан в лейб-гвардии Семеновский полк солдатом (1742 г.), продолжая учиться в Сухопутном Кадетском корпусе. Между тем попечительный родитель преподавал ему сам инженерную науку; каждый день читал с ним Вобана, которого Василий Иванович перевел в 1724 году с французского на российский язык по приказанию своего крестного отца, Петра Великого; заставлял сравнивать перевод с подлинником. Одаренный от природы необыкновенной памятью, молодой Суворов знал Вобана почти наизусть. [См. Анекдоты Суворова, издан. г-ном Фуксом, С.-Петербург, 1827 г., стр. 23. Перевод Василия Ивановича остался в рукописи, вероятно, по случаю кончины Петра Великого.]

Еще в юном возрасте Суворов строго соблюдал военную дисциплину. Однажды, стоя с ружьем на карауле в Монплезире, отдал он честь Императрице Елисавете Петровне. Она спросила — как его зовут? и пожаловала ему крестовик, но Суворов осмелился сказать: "Всемилостивейшая Государыня! Закон запрещает солдату принимать деньги на часах". — "Ай, молодец! — произнесла Государыня, потрепав его по щеке и дав поцеловать ее руку. — Ты знаешь службу. Я положу монету здесь на землю: возьми, когда сменишься". Суворов почитал этот день счастливейшим в своей жизни, хранил дар Елисаветин, как святыню, каждый день целовал его. [См. Собрание разных сочинений г-на Фукса, изд. в С.-Петербурге, 1827 г., стр. 108.]

Медленно возвышался Суворов; современные ему полководцы: Румянцев был полковником на девятнадцатом году от рождения; Потемкин подпоручиком гвардии и камер-юнкером Высочайшего Двора в чине бригадира, на двадцать шестом году своего возраста; Репнин в тех же летах пожалован полковником. Суворов служил капралом (1747 г.); унтер-офицером (1749 г.); сержантом (1751 г.) и только в 1754 году выпущен в армию поручиком; произведен через два года в обер-провиантмейстеры (1756 г.); потом в генерал-аудитор-лейтенанты и имел чин премьер-майора в 1759 году, когда победоносные войска наши в третий раз вступили в Пруссию.

Первым руководителем его на военном поприще был знаменитый Фермор, известный Цорндорфской победой [См. о Ферморе в начале биографии генерал-фельдмаршала графа Петра Семеновича Салтыкова], сражавшийся в 1759 году под предводительством графа Салтыкова. Суворов участвовал в поражении Фридриха Великого при Франкфурте и сказал, когда главнокомандующий повел обратно армию за Одер: "Я бы прямо пошел к Берлину". Столица Пруссии была завоевана только в следующем году генералом Тотлебеном (1760). Суворов служил в то время под его начальством.

В 1761 году любимец славы, будучи подполковником, находился в легких войсках, вверенных генерал-майору Бергу, который прикрывал отступление российской армии к Бреславлю. Под Рейхенбахом Суворов участвовал в поражении прусского генерала Кноблоха; обратил в пепел, в виду многочисленного неприятеля, большой магазин с сеном; потом, с сотней козаков, переправился вплавь через Нейсу при Дризене; перешел ночью шесть немецких миль к Ландсбергу; разбил городские ворота; вошел в город; захватил в плен прусских гусар, там находившихся; сжег половину моста на Варте. Тогда ведено ему тревожить прусский корпус, состоявший под начальством Платена. Суворов, с тремя гусарскими и четырьмя козацкими полками, устремился через Регенсвальд к Колбергу; опередил прусского генерала; ударил, под Фридбергом, из леса на фланговые его отряды, опрокинул их, преследовал под самые пушки неприятельские, захватил двести драгун и гусар; атаковал (в октябре), в окрестностях Старгарда, с саблей в руках, с одним эскадроном драгун и несколькими козаками, батальон корпуса генерала Шенкендорфа; истребил значительное число пруссаков; остальных, загнав в болото, принудил положить оружие; сразился с прусскими драгунами: разбил их, взял два орудия, двадцать пленных и, окруженный многочисленным неприятелем, прорубил себе дорогу; бросил пушки, но не пленных своих. В этот день пруссаки потеряли ранеными и пленными до тысячи человек.

Отважность, быстрота, внезапность еще в то время были принадлежностью Суворова. Он имел разные стычки с неприятелем: разбил полковника де ла Мот-Курбьера, командовавшего авангардом генерала Платена; напал потом на прусскую конницу, взял 800 пленных, захватил фуражиров; ворвался с тремя батальонами в Глогау, под сильным огнем пруссаков; гнал неприятеля на улицах и через мост. Тогда убита под ним лошадь и он сам ранен от рикошета. Вслед за тем Суворов атаковал близ Нейгартена два прусских батальона и часть драгунского полка с двумястами человек; прорубился между драгунами, ударил на батальон принца Фердинанда, положил многих на месте, взял более ста человек в плен. Под ним снова убита лошадь. Эти мужественные подвиги приобрели ему в следующем году (1762) чин полковника Астраханского пехотного полка, расположенного в Новой Ладоге; в 1763 году пожалован он командиром Суздальского полка, также пехотного, сменившего Астраханский. Доказательство, что Суворов выходил из круга обыкновенных полководцев и мог нести всякую службу. Екатерина, при самом начале, постигла его.

Ему было тогда тридцать четыре года. Потемкин, будущий начальник его, служил еще камер-юнкером и не имел значения при Высочайшем Дворе; но в то время как предприимчивый царедворец, впоследствии водитель к победам и утонченный министр, пролагал себе дорогу по паркетам придворным, Суворов приступил к исполнению обдуманного им плана; решился быть единственным, ни на кого не походить: отличался от всех своими странностями, проказами; старался, по-видимому, смешить, не улыбаясь, и в это самое время трунил над другими, осмеивал порочных или вещь предосудительную, получал желаемое или отклонял неприятный разговор; забавлял и колол; не боялся простирать иногда слишком далеко своих шуток, ибо они обратились для него в привычку, удивляли каждого оригинальностью, переливались в сердца солдат, которые говорили о нем с восторгом в лагере и на квартирах, любили его язык и неустрашимость, были веселы, когда находились с ним. Он учредил для детей их училище в Новой Ладоге, выстроил дом на своем иждивении и был сам учителем арифметики.

Держась правила, что солдат и в мирное время на войне, Суворов обучал воинов своих разным маневрам и весьма желал показать им штурм. Мысль эта пришла ему в голову, когда он проходил с полком мимо одного монастыря: в пылу воображения, тотчас составил он план к приступу, и полк, исполняя повеления его, бросился по всем правилам штурма, овладел монастырем. Екатерина пожелала увидеть чудака. Это первое свидание, — говорил Суворов, — проложило ему путь к славе. [См. Анекдоты Суворова, изд. г-ном Фуксом, стр. 115.]

Прошло шесть лет по окончании военных действий в Пруссии, и Суворов, с чином бригадира (1768 г.), отправлен, в половине ноября, с величайшей поспешностью к польским границам. Несмотря на едва замерзшие реки и болота, он в месяц прошел с вверенной ему бригадой тысячу верст (238 миль); зимой продолжал обучать солдат стрелять в цель, действовать штыками; совершал с ними ночные переходы, делал фальшивые тревоги. В следующем году (1769) Суворов двинулся к Орше, потом к Минску, командуя авангардом корпуса генерал-поручика Нумерса, которого в скором времени сменил генерал Веймарн. Тогда продолжалась в Польше война конфедератов. Суворов получил приказание идти к Варшаве с Суздальским полком и двумя драгунскими эскадронами; разделил войска свои на две колонны и в двенадцать дней перешел шестьсот верст, явился под Прагой. Он, без пролития крови, отделил от конфедератов два уланских полка, Пелиаки и Корсинского; разбил недалеко от Варшавы Котелуповского; в Литве обоих Пулавских, рассеял их войска, которые состояли из шести тысяч человек; награжден чином генерал-майора (1770 г.).

В апреле (1770) Суворов, переправясь через Вислу с двумя ротами, тремя эскадронами и двумя пушками, пошел ночью к Клементову: встретился с Мошинским, расположившим недалеко от леса тысячу человек конницы в боевой порядок при шести орудиях, и, невзирая на беспрестанную пальбу, опрокинул штыками ряды неприятельские, преследовал поляков, захватил их пушки; разбил вторично, при Опатове, Мошинского, получившего подкрепление; взял в плен до двухсот человек; награжден (в сент.) орденом Св. Анны. Тогда Суворов был болен около трех месяцев, получив сильный удар в грудь о понтон при переправе через Вислу.

Новые победы венчали его в 1771 году. Он выступил в марте из Люблина с четырьмя ротами пехоты, несколькими пушками и с пятью эскадронами; переправился через Вислу у Сендомира; разбил отдельные партии конфедератов, атаковал Ландскрону, овладел городом, несмотря на сильное сопротивление, но не мог взять замка. В этом деле шляпа и мундир Суворова были прострелены пулями. Вслед за тем он вступил неожиданно в город Казимир, захватил в плен лучший польский эскадрон маршала Жабы; рассеял конфедератов, которые несколько дней осаждали три роты его полка в Краснике; переправился вплавь через реку Дунаец; занял Краков; овладел на расстоянии в одну милю от этого города редутом, в котором находились две пушки и сто человек; разбил, обратил в бегство четырехтысячный отряд конфедератов; преследовал их до пределов Шлезии; положил на месте пятьсот человек; взял в плен двести; сразился с Пулавским у Замостья: опрокинул своей кавалерией пехоту его; рассеял недалеко от Красностава отряд полковника Новицкого; награжден военным орденом Св. Георгия третьего класса (авг. 19).

Около этого времени Императрица определила главнокомандующим расположенных в Польше войск, вместо Веймарна, генерал-поручика Александра Ильича Бибикова, начальствовавшего до того полком на Цорндорфском сражении (1758 г.); раненного при Франкфурте (1759 г.); одержавшего совершенную победу при городе Трептау над прусским генералом Вернером (1760); славного впоследствии поражением полчищ Пугачева. Конфедератами управлял тогда известный Косаковский, который волновал умы своими огненными обнародованиями, именовался литовским гражданином и самопроизвольно жалован в маршалы; одевал в черные мундиры формируемые им войска; возмутил все регулярные полки польские; имел в товарищах великого гетмана литовского графа Огинского. Суворов решился сам собою предупредить их соединение и с девятьюстами воинами напал 12 сентября при Столовичах на пятитысячное войско Огинского, разбил его, овладел двенадцатью пушками, гетманским жезлом, многими знаменами, взял в плен более семисот человек, в том числе тридцать штаб- и обер-офицеров и дежурного генерала литовского гетмана. Последний едва успел ускакать от преследовавших его двух козаков, удалился потом в Данциг. Косаковский бежал в Венгрию. Место битвы усеяно было трупами неприятельскими. Поляки потеряли до тысячи человек убитыми; мы лишились только 80 человек; но около 400 было переранено. [Фридрих Великий, упоминая в творениях своих о Столовичском сражении, советовал полякам остерегаться Суворова, чтобы вторично не попасться ему в руки.] Суворов, в чине генерал-майора, награжден (20 дек.) орденом Св. Александра Невского, которого не имели еще главнокомандующий Бибиков и Потемкин, служивший тогда под знаменами Румянцева.

Неожиданное событие постигло Суворова в 1772 году: полковник Штакельберг, человек уже немолодых лет, начальствовал в Кракове и, преданный неге, надеясь на сильное покровительство, лежал у ног прекрасного пола, раболепствовал, думая повелевать. Одна женщина, под видом человеколюбия, уговорила его увести часовых от подземного прохода, сделанного для выбрасывания нечистоты. Французы, высланные в Польшу на помощь конфедератам, составили заговор против беспечного градодержателя и, нарядясь в белую одежду ксендзов, прокрались ночью через оставленное отверстие в Краковский замок с 21 на 22 января. Неусыпные казаки первые приметили обман и произвели стрельбу. Мятежники и заговорщики быстро напали на часовых и всех изрубили. Узнав об оплошности своей, Штакельберг старался сразить неприятеля, но принужден был оставить замок. Главнокомандующий сделал замечание Суворову, который поклялся отомстить французам: немедленно осадил Краков; покушался (18 февр.) взять замок приступом, но не имел успеха; держал его в осаде до половины апреля; сделал в двух местах пролом и принудил на исходе месяца французского коменданта Шоази положить оружие, объявить себя и весь гарнизон пленными. Наказывая французов за употребленную ими хитрость, Суворов заставил их выйти тем самым нечистым проходом, которым они прокрались в замок, а уважая мужественную оборону, возвратил офицерам шпаги, пригласил их к обеду и потом отправил в Люблин. Урон наш в продолжение осады простирался до двухсот человек убитых и до четырехсот раненых. Вслед за тем Суворов овладел Затором (в двенадцати милях от Кракова), велел взорвать тамошние укрепления и взял двенадцать пушек. Императрица изъявила ему свое благоволение в милостивом рескрипте от 12 мая; пожаловала тысячу червонных, а на войско его десять тысяч рублей.

Кончилась война с конфедератами, и Суворов, надеявшийся увидеть берега Дуная, получил другое назначение: перемещен в корпус генерал-поручика Эльмта, которому приказано было идти к границам Швеции. [См. биографию генерал-фельдмаршала графа Эльмта] Он писал тогда к Бибикову из Вильны: "С сожалением оставляю этот край, где желал делать только добро или, по крайней мере, всегда о том старался. Безукоризненная моя добродетель услаждается одобрением моего поведения. Но когда рассматриваю неправедных оскорбителей моей невинности, начинаю свободнее дышать. Как честный человек оканчиваю здесь мое поприще и от них избавляюсь. Женщины управляют здешней страною, как и везде. Мне не доставало времени заниматься с ними, и я страшился их, не чувствовал в себе достаточной твердости защищаться от их прелестей". [См. Жизнь Суворова, изд. г-ном Глинкой, 1819 г., стр. 47 и 49.]

Суворов — по собственным его словам — готовился сражаться среди львов, шел туда, как солдат [Там же, стр. 55], но слава ожидала его не на Севере. Екатерина поручила ему (1773 г.) обозреть финляндскую границу и узнать мнение тамошних жителей о последовавшей перемене в правлении шведском. [В половине 1772 года Густав III сделался почти самодержавным государем, в противоположность коренных законов.] Тогда имел он случай перейти в армию Задунайского, поступил в корпус генерал-аншефа графа Салтыкова. [См. биографию генерал-фельдмаршала графа Ивана Петровича Салтыкова.]

Первый шаг Суворова в пределах Турции был ознаменован победой. Салтыков отрядил его к Туртукаю: он в одну ночь прискакал на почтовых в Негоишт, в три дня осмотрел местоположение, все устроил и, невзирая на приказание Румянцева отступить, решился ослушаться его, овладел (10 мая) Туртукаем, прекратил туркам сообщение между Силистрией и Рущуком, обезопасил отряды, посылаемые от устья Аргиса, и, вместо обыкновенного донесения, уведомил Румянцева стихами:

"Слава Богу! слава вам!
Туртукай взят и я там".

Задунайский представил Императрице оригинальный рапорт как "беспримерный лаконизм беспримерного Суворова"; но вместе должен был предать ослушника суду. "Рим, — говорил потом Суворов, — меня бы казнил. Военная Коллегия поднесла доклад, в котором секретарь ее не выпустил ни одного закона на мою погибель; но Екатерина написала: Победителя судить не должно, и я остался в армии на служении моей Спасительнице". [См. Анекдоты Суворова, изд. г-ном Фуксом, стр. 114.] Военный орден Св. Георгия большого креста второго класса увенчал (30 июня) его знаменитый подвиг.

Туртукай, отданный на жертву солдатам, был обращен ими в пепел. С нашей стороны убито 60 человек; ранено 150. Суворов увез десять знамен и шесть медных пушек из числа отнятых у неприятеля; бросил в Дунай восемь тяжелых орудий; овладел 50 судами; укрепил монастырь Негоешти; но, обучая войска свои, несмотря на полученную им контузию в ногу, расстроил здоровье, занемог лихорадкой и отправился в Букарест на излечение.

Герой переменил тогда образ войны: в Польше, усмиряя неприятеля, охранял он селения; в Турции желал, чтобы одно имя его приводило в трепет неверных, и достиг цели своей.

Он снова выступил на поле брани, чувствуя еще чрезвычайную слабость, поддерживаемый двумя солдатами, переправился ночью на правый берег Дуная, овладел, 17 июля, несколькими шанцами неприятельскими, лагерем турецким, 18 медными пушками, 26 лодками. Урон турок простирался до двух тысяч человек; в числе убитых находился храбрый Сари-Мехмет-паша, известный силой и красотой своей. Суворов предал тело его земле с должными военными почестями. Победа эта, одержанная во время неудачного покушения на Силистрию, обрадовала Задунайского: так умел Суворов, пользуясь случаями, соединять славу свою со славой главного предводителя наших войск.

Под Гирсовым ожидало турок, 3 сентября, новое поражение: их войско простиралось до одиннадцати тысяч; Суворов имел: три эскадрона гусар, сто козаков, четыре пехотных полка и несколько орудий. Он заманил неприятеля к укрепленному стану своему, и когда неверные, преследуя бежавших, покушались ворваться на вал, вдруг двинулись штыки русские, опрокинули их, между тем как пехотный полк князя Гагарина, обойдя высоту, напал строем каре на левое крыло турецкое, а барон Розен врубился в ряды мусульман с конницей. Турки, наступавшие строем, по примеру европейскому, и не привыкшие сражаться таким образом, не могли выдержать сильного натиска противников, смешались, приведены были в совершенный беспорядок, обратились в бегство, преследуемые победителями за тридцать верст. Более тысячи человек пало на месте битвы, в том числе двое пашей. С нашей стороны ранено двести человек. Трофеи того дня состояли из восьми пушек, одной мортиры и девяти знамен; в плен взято около ста человек. Суворов произведен был в генерал-поручики.

Он содействовал в 1774 году Каменскому в одержании (9 июня) блистательной победы под Козлуджи над сорокатысячным турецким корпусом. [См. биографию генерал-фельдмаршала графа М. Ф. Каменского.] Два героя сражались единодушно, хотя не любили друг друга: один завидовал славе младшего товарища, другой, чувствуя свое превосходство, тяготился подчиненностью. Вскоре Кучук-Кайнарджийский договор положил (10 июля) конец кровопролитной брани.

Умолкли громы на берегах Дуная и еще продолжались в недрах нашего Отечества: донской козак, служивший в Турецкую войну, бежавший потом в Польшу, укрывавшийся между раскольниками, явился на Яике; начал возмущать тамошних казаков; был пойман, бежал снова на Яик из темницы казанской (1773 г.); дерзнул выдавать себя Императором Петром III и с горстью отчаянных сообщников начал опустошительные свои действия: вступил в Илецкий городок; взял приступом крепость Рассыпную; овладел крепостями: Нижне-Озерной, Татищевой, Чернореченской, Пречистенской, принят в Сакмарском городке с колокольным звоном и дарами; осадил Оренбург; ворвался в крепость Ильинскую; занял крепости Тоцкую и Сарачинскую; потерпел полное поражение от храброго генерал-майора князя Голицына (1774 г.) [Князь Петр Михайлович Голицын, родной племянник славного генерал-фельдмаршала времен Петра Великого, известен уже был военными своими подвигами в Польше против конфедератов; имел орден Св. Георгия 3-го класса. Императрица наградила его Александровской лентой за поражение Пугачева, пожаловала ему две тысячи крестьян, произвела потом в генерал-поручики; но вскоре сделался он жертвой зависти и пал на поединке, в цвете лет и красоты, 11 ноября 1775 года]; бежал за реку Сакмару в степь; собрал новую сволочь; занял Сакмарский городок; возмутил башкирцев; разорил Магнитную крепость; устремился к Карагайской Уральскими горами; обратил ее в пепел; разорил, сжег крепости: Петрозаводскую, Степную, Троицкую; разбит наголову генерал-поручиком де Колонгом и потом Михельсоном [Иван Иванович Михельсон, лифляндский уроженец, тяжело раненный во Франкфуртской битве (1759 г.) и на Кагульском сражении (1770 г.); оказавший в Польше редкие и великие дарования воинские, пожалован за свои подвиги против самозванца: полковником, кавалером Св. Георгия 3-го класса, шефом Кирасирского полка военного ордена и получил еще золотую шпагу, украшенную бриллиантами, тысячу крестьян, значительную сумму денег (1775 г.). Впоследствии удостоен он чина генерал-майора и ордена Св. Александра Невского (1778 г.); произведен в генерал-поручики (1786 г.); служил с честью в Шведскую войну под главным начальством графа Мусина-Пушкина (1788 и 1789 г.); возведен Императором Павлом I в достоинство генерала от кавалерии; управлял при Императоре Александре Новороссийским краем и Белоруссией; получил Андреевский орден (1806 г.); пожалован главнокомандующим Днестровской армии: овладел Суллинским проходом в Дунай (1807 г.); отразил восемнадцатитысячный корпус турецкий, высланный против него из Журжи; разбил под Измаилом Пегливана-пашу; скончался в Букаресте 19 августа 1807 года, оплакиваемый армией как храбрый вождь и добрый начальник; был первый партизан на войне, искусный кавалерист и, одновременно, ловкий царедворец]; удалился к башкирцам; собрал свежее войско: завладел на реке Каме большим дворцовым селом Каракулиным; выжег городок Осу; разорил до основания казенные винокуренные заводы: Ижевский и Боткинский; взбунтовал работников; осадил Казань: ворвался в город, предал его огню и мечу, готовился овладеть крепостью, был обращен в бегство, преследован мужественным Михельсоном; возмутил заволжских жителей; ограбил Цивильск и Курмыш; опустошил: Алатырь, Саранск, Пензу, Петровск и Саратов; умерщвлял везде градодержателей, духовных, чиновников, купцов, дерзавших противиться ему.

В это время Императрица вверила главное начальство над войсками, высланными против Пугачева, графу Петру Ивановичу Панину, который готовился тогда идти навстречу бунтовщикам с вооруженными служителями, намеревался, присоединясь к первой команде, подчинить себя младшему его чином. [См. об этом знаменитом муже в биографии генерал-фельдмаршала графа Петра Семеновича Салтыкова.] Устрашенный именем Панина, самозванец, бывший свидетелем завоевания Бендер, — бежал из Саратова к Царицыну, преследуемый, теснимый на всех пунктах.

В числе вождей, подчиненных Панину, который в один месяц даровал спокойствие и тишину России, — находился Суворов. Военная коллегия, еще в продолжение Турецкой войны, вызывала героя на новый подвиг, видя важность возмущения, но Румянцев удержал его в своей армии, чтобы не подать Европе слишком великого понятия о внутренних беспокойствах государства. "Такова была слава Суворова!" — восклицает Пушкин в "Истории пугачевского бунта" [Часть I, стр. 157]. Кончилась война, и Суворов получил повеление немедленно явиться к графу Панину. Он принял начальство над Михельсоновым отрядом, посадил пехоту на лошадей, отбитых у Пугачева; переправился через реку Волгу в Царицын; взял, под видом наказания, в одной из бунтовавших деревень пятьдесят пар волов и с этим запасом углубился в обширную степь, где нет ни леса, ни воды и где днем ему надо было направлять свой путь по солнцу, а ночью — по звездам. Там скитался Пугачев. Злодей надеялся еще укрыться между киргизами от заслуженной казни, продолжал обманывать сообщников, но последние лишились терпения и выдали своего предводителя яицкому коменданту Симонову, славному обороной вверенной ему крепости, которую мятежники держали в тесной осаде семь месяцев; отразившему, с горстью людей, два приступа самозванца; утолявшему голод лошадиным мясом, овчинными кожами, костями и, наконец, землей!..

Суворов, поспешая к тем местам, сбился ночью с дороги и вышел на огни; напал неожиданно на ворующих киргизов; рассеял их; прибыл через несколько дней в Яицкий городок; принял Пугачева; посадил его в деревянную клетку на двухколесной телеге; окружил сильным отрядом при двух пушках; не отлучался от него; сам караулил ночью и, в начале октября, сдал в Симбирск графу Панину. В Москве совершилась казнь над самозванцем 10 января 1775 года.

Вскоре в древней столице, осчастливленной присутствием Екатерины, праздновали (10 июля) мир с Портой Оттоманской. Суворов был награжден золотой шпагой, осыпанной бриллиантами, и наименован потом начальником С.-Петербургской дивизии.

Тогда Потемкин, с которым сравнялся было Суворов на поле чести, вдруг предприимчивым умом и отважностью опередил многих, сделался главным вельможей в государстве и, среди неги и роскоши, приступил к исполнению гигантских предприятий относительно изгнания неверных из Европы. Войска наши вступили в Крым под предводительством князя Прозоровского (1776 г.). Явился Суворов и рассеял (1777 г.) скопища хана Девлет-Гирея, преданного Порте; заставил его бежать в Константинополь; содействовал Прозоровскому в утверждении ханом Шагин-Гирея, малодушного и неспособного управлять народом, политическое существование которого исчезло с восстановлением мнимой независимости. Турция готовилась к новой войне. Суворов укрепил правый берег Кубани; сделал также укрепления в разных пунктах полуострова и даже в горах. В начале 1778 года князь Прозоровский отозван в Петербург, и войска, находившиеся в Крыму, были вверены Суворову. Турецкий флот, под предводительством капитан-паши, крейсировал в Черном море, подступил к берегу Крыма, угрожал высадкой и удалился без боя. Между тем неутомимый полководец занялся переселением двадцати тысяч греков и армян в Екатеринославскую губернию. Духовенство содействовало ему; но министры, управлявшие новым ханом, явно восстали против распоряжения, которое уменьшало получаемые ими доходы. Суворов окружил жилище их солдатами, приставил пушку и министры на все согласились. [Победы Суворова, изд. 1809, ч. 2, стр. 23.] В половине 1779 года Порта признала Шагин-Гирея ханом; Суворов выехал из Крыма, вслед за тем присоединенного к Империи. Государыня наградила его труды табакеркой с портретом ее, осыпанным бриллиантами; возложила на него в Петербурге бриллиантовую звезду Александровского ордена, которую сама носила на орденской одежде; назначила командиром Малороссийской дивизии. В 1780 году он осмотрел, по приказанию Императрицы, берега Каспийского моря; переведен был потом в Казанскую дивизию (1781 г.); назначен командиром пятого корпуса, расположенного на Кубани (1782 г.).

Деятельно вспомоществовал Суворов Потемкину в знаменитых предприятиях: ласками, дарами и угощением склонил он нагайских татар к принятию российского подданства (1783 г.); награжден орденом Св. Владимира большого креста первой степени (28 июля); разбил нагайцев, возмущенных Шагин-Гиреем; привел их в повиновение.

Россия наслаждалась миром, и Суворов, обучавший в это время вверенные ему войска Владимирской и С.-Петербургской дивизий, пожалован был генерал-аншефом в 1786 году. Вскоре Императрица предприняла путешествие в полуденный край (1787 г.) [См. об этом путешествии в биографии князя Потемкина-Таврического]; Суворов находился в Малороссии. Она спросила его в Кременчуге: "не имеет ли он какой просьбы?" Заслуженный воин бросился к ногам Государыни и умолял о заплате за нанятую им в том городе квартиру. В тот же день выдано ему из казны, по его показанию, двадцать пять рублей с копейками [См. Анекдоты Суворова, изд. г-ном Фуксом, стр. 177], но вслед за тем удостоился он получить табакерку с вензельным именем Императрицы, осыпанную бриллиантами. Тогда ему были вверены войска, стоявшие в Херсоне и в Кинбурне. Разрыв с Турцией казался неизбежным. Суворов, всегда деятельный и осторожный, укреплял берега Днепра, особливо Буга, на котором было много удобных переправ; приказал заложить перед гаванью Глубокой большую батарею, в двадцать четыре 18-ти и 24-фунтовых пушек, для защиты обоих фарватеров; а на острове под Херсоном построил пять батарей, с меньшим числом пушек, для произведения крестообразного огня; старался также о безопасности полуострова Кинбурнского. Город был окружен ничтожными стенами, земляным гласисом, мелким рвом. Суворов остался в Кинбурне, предвидя нападение.

Турки действительно в самом начале войны намеревались овладеть Кинбурном как слабым укреплением; потом надеялись ворваться в Херсон и Крым; предполагали сжечь корабли наши. Предводимые французскими офицерами, они приплыли, 30 сентября, к Косе и начали укрепляться. Войска Суворова состояли только из 1000 человек, к которым подоспели 4 козачьих полка и еще 1000 человек конницы. Число турок, вступивших на берег, 1-го октября, простиралось до 6 тысяч. Главный предводитель их, Юс-паша, знавший совершенно Кинбурн, решился победить или умереть, велел своим перевозным судам удалиться. Турки начали бомбардировать; но им не отвечали ни одним выстрелом из крепости; копали ложементы — без всякого препятствия с нашей стороны. Суворов дал приказание действовать, когда неприятель подойдет на двести шагов; назначил сигналом залп со всех крепостных полигонов, находившихся на той стороне, между тем молился в церкви, велел, когда кончилась литургия, петь молебен. В час по полудни турецкий авангард подошел к назначенному расстоянию; сигнал был дан: полковник Иловайский, с двумя козачьими полками и двумя эскадронами легкой конницы, объехав крепость с левой стороны по берегу Черного моря, напал на неприятельские войска, которые состояли из нескольких сот человек, несших лестницы, изрубил их, в том числе Юс-пашу, не хотевшего сдаться. Между тем Орловский пехотный полк, предводимый генерал-майором Реком, сделал вылазку из крепости и устремился на неприятеля с правой стороны, проложил себе штыками дорогу в ложементы, очистил половину оных, под громом шестисот орудий с турецких кораблей. В это время храбрый Рек, опасно раненный, был вынесен за фрунт. Суворов подкрепил сражавшихся батальоном Козловского полка, но со всем тем русские отступили; герой остался впереди с горсткой людей. Мушкетеры бросились выручать своего генерала; под ним убили лошадь; уже один турка готовился поразить его, как был повержен на землю унтер-офицером Новиковым. Наши сражались еще некоторое время, но, подавляемые силой, вынуждены были отступить. Суворов, несмотря на полученную им рану картечью в бок, вывел свежие войска. Отчаянная битва возобновилась в третий раз. Победа казалась на стороне турок, как вдруг подоспели к нашим десять эскадронов легкой конницы, стоявших в тридцати верстах за Кинбурном. День склонился уже к вечеру. Пехота, получив подкрепление, ударила на неприятеля с большим ожесточением; козаки устремились во фланги. Турки, ободряемые дервишами, продолжали нападение, бросались с отчаянием в ряды наши. Суворов был снова ранен пулей в левую руку, но не оставил поля сражения. Вскоре сделалось совершенно темно: в девятом часу присоединились еще триста человек Муромского полка, лишь только прибывшие из Херсона, и решили победу. Турки отступили к морю, оборонялись с полчаса и потом вынуждены были искать спасения в волнах, где погибло их множество. В десять часов все утихло.

Потеря наша убитыми простиралась до двухсот человек, в том числе десять штаб- и обер-офицеров; ранено восемьсот. Из шести тысяч турок, высадившихся на берег, едва десятая часть спаслась от поражения. Императрица, получив донесение князя Потемкина об одержанной победе Суворовым, принесла (17 окт.) благодарение Всевышнему, с пушечной пальбой, и сказала потом приближенным: "Александр Васильевич поставил нас на колени; но жаль, что старика ранили". [См. Памятные Записки Храповицкого в Отечественных Записках г-на Свиньина.] Она собственноручным рескриптом благодарила его, на другой день, за оказанные им и вверенным ему войском мужественные подвиги; изъявила искреннее соболезнование о полученных Суворовым ранах; желала скорого выздоровления и вслед за тем наградила его (9 ноября) орденом Св. Апостола Андрея Первозванного, который он — по выражению Екатерины — заслужил верой и верностью [Девиз ордена]; препроводила к нему шесть Георгиевских крестов для раздачи, по собственному его выбору, отличившимся офицерам. Суворов писал (20 декабря) из Кинбурна своей дочери, которая еще воспитывалась в Смольном монастыре: "У нас были драки сильнее, нежели вы деретесь за волосы; а как вправду потанцевали, в боку пушечная картечь, в левой руке от пули дырочка, да подо мной лошади мордочку отстрелили: насилу часов через восемь отпустили с театра в камеру. Я теперь только что возвратился; выездил близ пятисот верст верхом, в шесть дней и не ночью. Как же весело на Черном море, на Лимане! Везде поют лебеди, утки, кулики; по полям жаворонки, синички, лисички, а в воде стерляди, осетры: пропасть! Прости, мой друг Наташа, и проч.".

В 1788 году Потемкин повел вверенную ему армию к Очакову. Еще в апреле месяце Суворов вызывался овладеть этой крепостью, но получил отказ: 28 августа, преследуя турок, сделавших вылазку, он, в жару сражения, с несколькими гренадерскими батальонами ворвался в неприятельский ретраншемент, почти овладел оным, но был ранен пулей, которая попала на два пальца от горла и остановилась в затылке. Тогда несколько сот человек погибли во время беспорядочного отступления.

Герой находился у врат смерти; пуля вынута; он велел везти себя в Кинбурн; занемог горячкой; сделалось воспаление; прибегли к новой операции: вырезали из раны несколько кусков сукна и подкладки от мундира, которых не приметили при первой перевязке. Ожидали кончины страдальца; но благодетельный сон возвратил ему силы, и опасность миновала. Во все время лечения, которое продолжалось три недели, Суворов не лежал в постели; уже начинал выздоравливать, как одна бомба, из числа взорванных от загоревшегося порохового магазина, разбила часть стены той комнаты, в которой он находился: Суворов еще слабый на ногах, хотел выйти и был засыпан множеством щеп, ранен был ими в лицо, в грудь и в колено.

К телесным страданиям присоединились душевные, которые более первых подавляют человека: "Мне странно, — писал гордый князь Тавриды бесстрашному полководцу, — что в присутствии моем делается движение без моего приказания пехотою и конницею. Извольте меня уведомлять, что у вас происходить будет; а не так, что даже и не прислали мне сказать о движении вперед". Суворов заговорил, что желает удалиться в Москву для лучшего излечения ран. "Невинность не терпит оправданий, — отвечал он Потемкину. — Всякий имеет свою систему — так и по службе я имею мою. Мне не переродиться, и поздно! Светлейший князь! Успокойте остатки моих дней! Шея моя не оцараплена, — чувствую сквозную рану, — тело изломано. Коли вы не можете победить свою немилость, удалите меня от себя. Добродетель всегда гонима. Вы вечны, вы кратки!" Так, стараясь смягчить оскорбленного вельможу, герой напоминал ему о смерти, которая прерывает навсегда земное значение... Потемкин забыл прошедшее, называл Суворова в письмах сердечным своим другом, призывал его снова к Очакову — черта, похвальная в жизни князя Таврического! Между тем Суворов имел пребывание в Малороссии, восстановлял силы свои и не гонялся за славой, которая ожидала его на каждом шагу с распростертыми объятиями. В начале 1789 года отправился он в С.-Петербург для свидания с дочерью; был отлично принят Императрицей; получил бриллиантовое перо на каску с литерой "К" (Кинбурн).

Новая блистательнейшая кампания ожидала его. Суворов отправился в армию, которой предводительствовал один только Потемкин: Задунайский вложил в ножны меч, испытывая разные неприятности по службе со стороны президента Военной коллегии [Президентом Военной Коллегии был Потемкин], жил тогда на одной мызе в окрестностях Ясс. Там посетил Кагульского героя достойный ученик его, Суворов, который видел в нем бывшего своего начальника, непобедимого вождя и не смотрел на отношения к нему князя Таврического.

Приняв в Берладе от генерал-поручика Дерфельдена вверенный ему корпус, Суворов, по приказанию князя Репнина, начальствовавшего в Молдавии и Бессарабии, вступил в сношения с принцем Саксен-Кобургским, который командовал вспомогательными австрийскими войсками. Он находился в Валахии, не знал еще лично Суворова, но уважал его: вскоре тесная дружба соединила их.

Турецкая армия, под предводительством сераскира, двинулась от Браилова к Фокшанам и угрожала нападением на корпус принца Кобургского. Суворов поспешил к нему и, проходя ближайшей дорогой, горами и лесом, сделал восемьдесят верст в 36 часов. Тогда оба корпуса переправились за реку Стратуш в двух колоннах: авангард состоял из одних австрийцев, чтобы турки не знали о прибытии союзников.

21 июля произошло сражение при Фокшанах, на котором 18000 австрийцев и 7000 русских совершенно разбили 40000 турок; обратили их в бегство; преследовали по двум дорогам: Букарестской и Браиловской; положили на месте до двух тысяч человек; взяли в плен около трехсот; отняли 16 знамен, 12 пушек; овладели богатым лагерем. Император Иосиф наградил принца Кобургского большим крестом ордена Марии-Терезии и прислал Суворову, при лестном рескрипте, табакерку с вензелевым именем, осыпанную бриллиантами. В столице ожидали дальнейших известий о его победах.

Вскоре верховный визирь с шестидесятитысячным войском, переправясь от Браилова через реку Бузео, стал лагерем при деревне Граденешти, на близком расстоянии от австрийцев. Принц отправил нарочного к Суворову, который находился в Берладе. Российский полководец сначала не спешил походом, но, получив второе уведомление, ответил двумя словами: "Иду, Суворов"; полетел на помощь союзникам и 9 сентября, вечером, соединился с ними, в виду неприятельского стана. Принц тотчас пригласил к себе генерал-аншефа; последний велел ему доложить: "Суворов Богу молится". Принц отправил другого посланного. "Суворов ужинает", — сказал герой. Явился третий и услышал: "Суворов спит". Между тем, не помышляя о сне, деятельный полководец обозревал с высокого дерева местоположение неприятельское и на рассвете явился к принцу Кобургскому, условился с ним о нападении. "Если б в самом начале, — произнес Суворов генералам, — пошел я к принцу, мы провели бы всю ночь в толкованиях тактических; мы спорили бы и упустили время".

Союзные войска, в двух колоннах, перешли вечером, 10 сентября, Милков вброд и по наведенным мостам приблизились, в глубочайшей тишине, к крутым берегам Рымника и совершили переправу через эту реку 11 числа, на рассвете.

Русские двинулись вперед в трех линиях: пехота, находившаяся в первой и второй, шла шестью каре; конница двигалась за ними в третьей. Число войск простиралось, как и под Фокшанами, только до семи тысяч человек, при двадцати орудиях. Австрийцы следовали также тремя линиями: девять каре составляли две первые, а конница третью. Всех их было до 18000. Визирь, узнав, что должен будет сразиться с Суворовым, сказал: "Это наверно другой Суворов, потому что первый умер от ран в Кинбурне".

Лишь только русские подошли к неприятельскому лагерю на полторы версты, турки открыли сильный огонь из своих орудий; но солдаты, несмотря на рытвины, затруднявшие артиллерию, быстро продвигались вперед. Между тем конница, бывшая на правом крыле под командой бригадира Бурнашева, начала атаку. Турки, стоявшие на возвышении, зашли лощиной нашим в бок и ударили на каре Шастакова, который также находился на правом крыле. Их было до семи тысяч человек: янычары сидели на одних лошадях со спагами и, приблизясь к русским, тотчас соскочили, напали на противников с ожесточением; но число неверных не устрашило храбрых воинов, предводимых Суворовым: они приняли турок холодным оружием и отбросили назад; янычары спасались от смерти на лошадях спагов и первые падали под саблей нашей конницы. В это время Осман-паша, с 5000 охотников из спагов, потерпел поражение на левом крыле нашем. В неприятельском лагере не найдено ни одной пушки. Когда происходила битва при Тиргокули, принц Кобургский, переправившийся через Рымник, верст на семь ниже Суворова, не успел еще соединиться с ним и находился верстах в четырех. Осман-паша с 15000 человек конницы намеревался возобновить нападение на русских и неожиданно сошелся с австрийцами, был во второй раз обращен в бегство.

Дав отдохнуть войскам, Суворов, в первом часу пополудни, выступил к деревне Боксе. Австрийцы стояли от него верстах в трех; визирь расположился за Крингумеларским лесом на Рымнике, в десяти верстах от союзников. Турки выкопали вдоль по опушке леса шанцы, за которыми намеревались 12 числа оставить тяжелый обоз перед нападением на принца Кобургского; но Суворов не любил откладывать и, между тем как австрийцы вступили в бой с визирем, обошел неприятельские батареи, поставил свои шесть каре полукружьем и повел их скорым шагом к укрепленному лесу. Сильная пальба не остановила бесстрашных: чтобы сберечь людей, Суворов приказал коннице нападать на лес через интервалы между каре. В укреплениях находилось более 15000 янычар; конница турецкая стояла по бокам. Принц Кобургский, отразив шесть сильных атак, также двинул свои полки к лесу. Конница наша быстро перенеслась через рвы и валы и врубилась в толпы янычар: завязался рукопашный бой; турки отчаянно защищались саблями и кинжалами; многие из них изрублены на пушках, которые не хотели покинуть. Стародубские карабинеры, предводимые храбрым Миклашевским, и венгерские гусары первые бросились на неприятеля. Козаки, австрийские уланы и арнауты ударили на турецкую конницу, смяли ее и окружили лес слева и сзади. Устремилась пехота, и в четыре часа соединенные корпусы совершенно овладели лесом. Турки были везде опрокинуты и искали спасения в бегстве. Тщетно визирь убеждал свое войско возвратиться на поле битвы, заклиная алкораном, который держал в руке; наконец, обратил на малодушных два орудия: ничто не помогло. Суворов сам преследовал бежавших по трупам убитых, не давал никакой пощады неприятелю, приказывал рубить всех и запретил брать в плен. Визирь, прогнанный в Браилов, заперся в крепости. Турки лишились убитыми более десяти тысяч человек. Потеря союзников не превышала 600 человек убитыми и 300 ранеными. В числе трофеев было: восемьдесят пушек и сто знамен; весь лагерь, обоз и множество рогатого скота достались победителям. Взятие Белграда Лаудоном и сдача Бендер и Аккермана князю Потемкину были следствием Рымникской битвы.

И здесь, как под Кинбурном, угрожало Суворову поражение: вечером, 11 сентября, принц Кобургский получил с курьером выговор от князя Таврического за то, что понтоны не были готовы, и, будучи имперским князем, находясь на службе римского императора, не считая себя подчиненным российскому фельдмаршалу, чрезвычайно оскорбился; сказал Суворову, "что если б курьер приехал утром, то он не вступил бы в дело с турками". [См. Победы Суворова, ч. 3, стр. 32.]

Екатерина наградила Суворова бриллиантовыми знаками ордена Св. Андрея Первозванного; шпагой, украшенной бриллиантами и лавровыми венками с надписью: "Победителю верховного визиря"; и вслед за тем препроводила к нему диплом на Графское достоинство Российской Империи, с наименованием Рымникским, также орден Св. Великомученика Георгия первого класса (18 окт.). Последняя награда чрезвычайно обрадовала героя. Он писал тогда к дочери своей: "Слышала ли, сестрица [Сестрицею называл Суворов дочь свою, подражая монастыркам. В начале письма именует он ее: Comtesse de deux Empires! Любезной Наташей Суворочкой], душа моя? От моей щедрой Матушки [Императрицы]: рескрипт на полулисте, будто Александру Македонскому; знаки Св. Андрея тысяч в пятьдесят, да выше всего, голубушка, первый класс Св. Георгия. Вот каков твой папинька за доброе сердце. Чуть, право, от радости не умер". Иосиф возвел Суворова в Графское достоинство Римской империи (19 окт.); пожаловал принца Кобургского генерал-фельдмаршалом. Он получил от Екатерины одинаковую шпагу с Суворовым. После одержанной ими победы принц пришел в палатку нашего полководца, сопровождаемый своим штабом, и оба вождя бросились в объятия друг другу.

Австрийцы расположились в Валахии. Корпус принца Кобургского увеличился до сорока тысяч человек. Новый визирь, Юсуф-паша, двинул сильную армию к Рущуку (1790 г.). Суворов поспешил к Букаресту. В это время скончался верный союзник России, император Иосиф II, и Леопольд, постановив перемирие с Турцией, отозвал принца в Венгрию. Он изъявил в письме своем к Суворову душевную скорбь, называл его достойным, драгоценным другом, несравненным учителем; уверял, что не в силах проститься с ним лично; просил о продолжении к нему дружбы, которая одна услаждает военную жизнь его.

Между тем оружие наше торжествовало в Турции: контр-адмирал Рибас овладел Тульчей; брат его вступил в Исакчу, Гудович — в Килию. Тогда Потемкин глубокой осенью приказал Суворову: взять Измаил во что б то ни стало. За двадцать лет перед тем эта крепость, имеющая семь верст в окружности; восемь бастионов; вал, вышиной в три и четыре сажени; рвы от шести до семи саженей, — сдалась на условиях Репнину. Турки гордились потом два раза неудачной осадой русских. В 1790 году Измаил, сильно укрепленный французскими инженерами, почитаемый неприступным Турцией и Европой, вмещал в себе тридцатипятитысячный гарнизон, который состоял большей частью из янычар, под предводительством сераскира Аудузлу-паши, старого воина, отказавшегося от визирского достоинства.

Армия Суворова простиралась только до 28000 человек, из которых около половины были козаки. Она расположилась полукружьем в трех верстах от Измаила и занимала почти двадцать верст от одного берега Дуная до другого: в ней свирепствовали разные болезни по причине ненастной погоды, претерпевали недостаток в фураже. Холод увеличивался; Суворов приказал нарезать тростнику, чтобы солдаты могли греться у огня; приготовил лестницы и фашины; обучал ночью войска действовать ими; осматривал местоположение; отражал вылазки; построил батареи в сорока саженях от Измаила, желая обмануть турок правильной осадой; велел стрелять в крепость, откуда также отвечали жестоким огнем, и начертил между тем план приступа. Контр-адмирал Рибас действовал со стороны Дуная: укрепил остров, лежащий против Измаила, построил на нем батареи, бросал бомбы в крепость, сжег и потопил почти всю турецкую флотилию.

7-го декабря Суворов вступил в сношения с сераскиром; два раза убеждал его сдать крепость. Гордый Аудузлу-паша отвечал: "Скорее Дунай остановится в течении своем и небо преклонится к земле, нежели сдастся Измаил". Суворов в третий раз уведомил сераскира, что если в тот же день не выставит он белого флага, то крепость будет взята приступом, а гарнизон сделается жертвой ожесточенных воинов. Паша оставил отзыв главнокомандующего без ответа.

В это время князь Таврический, страшась помрачить неудачей славу оружия русского, вдруг отменил данное приказание и советовал Суворову "не отваживаться на приступ, если он не совершенно уверен в успехе". "Мое намерение непременно, — отвечал Суворов, — два раза было российское войско у ворот Измаила — стыдно будет, если в третий оно отступит, не вошедши в него". Собран был военный совет: бригадир Платов (прославившийся потом в Отечественную войну) первый написал: "Штурмовать". Все то же подтвердили. Суворов вбежал в ставку, перецеловал всех и сказал: "Один день Богу молиться; другой день учиться, в третий день славная смерть или победа!" [См. Русскую Историю С. Н. Глинки, напеч. в 1818 г., ч. 8, стр. 179.]

Ночью с 10 на 11 декабря, перед приступом, Суворов велел изредка бомбардировать крепость, чтобы обмануть турок недостатком пороха и других артиллерийских снарядов; он не сомкнул веждей своих, сидел у огня с несколькими офицерами и ожидал сигнала. В пять часов утра, когда пущена была третья ракета, вдруг шесть колонн, среди которых находился Суворов, сухим путем и три колонны на судах двинулись к Измаилу; первыми тремя, или правым крылом, командовал генерал-поручик Потемкин, двоюродный брат фельдмаршала; левым — родной племянник князя Таврического генерал-поручик Самойлов. Под начальством последнего находился Голенищев-Кутузов [См. биографию генерал-фельдмаршала князя Голенищева-Кутузова-Смоленского]. Он предводительствовал шестой колонной. Конница расположилась в одной версте, под пушками крепости, козаки, назначенные для приступа, спешились, укоротили свои пики.

Темнота и туман продолжались до девяти часов утра. Лишь только русские подошли на четыреста шагов, турки открыли сильный картечный огонь, причинивший большое опустошение в рядах наших. Секунд-майор Неклюдов, вызвавшийся с егерями в охотники, первый бросился в ров, наполненный водой, и из глубины оного, без лестниц, с помощью только копий и штыков, взобрался на вал под пушки неприятельские; приказал егерям, к ободрению товарищей, стоявших у рва, выстрелить в промежутки турецкой батареи; вскочил потом на бастион, овладел оружиями и тяжело ранен. [Неклюдов целый год страдал от ран, и Суворов, считая его умершим, не представил о нем. В 1792 году он приехал в Петербург. Екатерина наградила героя измаильского военным орденом Св. Георгия 4-го класса, произвела его из секунд-майоров в подполковники и пожаловала ему двести крестьян. Ныне благополучно царствующий Государь Император произвел престарелого воина из отставного полковника в генерал-майоры и Высочайше повелел ему состоять по кавалерии. Неклюдов скончался в 1839 году.] Генерал-майор Ласси, начальствовавший второй колонной, прежде всех взошел на вал в шесть часов: первая колонна, под командой генерал-майора Львова, и третья, предводимая генерал-майором Мекнобом, должны были его подкрепить, но несколько опоздали. Львов и Мекноб были тяжело ранены, Ласси — слегка в руку и, продолжая нападение, захватил многие батареи за Хотинскими воротами. Между тем левое крыло действовало с одинаковым мужеством: генерал-майор Голенищев-Кутузов, преодолев сильный картечный и ружейный огонь, овладел бастионом, но в первое мгновение удержан был многочисленными толпами неприятелей, которые сильной вылазкой остановили четвертую и пятую колонны. Ими предводительствовал Безбородко, брат знаменитого канцлера, получивший тогда тяжелую рану. Суворов наблюдал каждый шаг подчиненных ему вождей, немедленно велел поздравить Кутузова комендантом Измаила и прибавил, что он уже отправил нарочного с вестью о покорении крепости. Усилив свои войска Херсонским полком, Кутузов возобновил отчаянную битву, опрокинул янычар и довершил победу штыками. Турки старались взорвать пороховые магазины, находившиеся под валом каждого бастиона, и устремились на лагерь осаждающих, но были отражены русскими со значительной потерей. В восемь часов Суворов овладел крепостными укреплениями с сухого пути и с реки; началось сражение во внутренности города: турки в узких улицах стреляли из окон, оборонялись с ожесточением, между ними было множество женщин, вооруженных кинжалами. Русские вошли в Измаил четырьмя воротами. Сераскир долго защищался в каменном строении и потом пал героем. В четыре часа пополудни крепость была совершенно завоевана. В числе девяти тысяч пленных, сложивших оружие (из которых две тысячи умерли от ран в тот же день), находились: трехбунчужный паша Мустафа, один Султан, сын Сераскиров, Капижди-баша и множество Бим-башей; более четырех тысяч христиан и сто тридцать пять евреев, живших в Измаиле, прибегли к покровительству Суворова. Во время штурма погибло до 26000 турок и татар; в числе трофеев находились: 245 пушек и мортир, 364 знамени, семь бунчугов, два санджака, множество пороху и других военных снарядов, полные магазины съестных припасов для людей и лошадей. Солдатам позволено было грабить, согласно данному обещанию, три дня сряду: они получили в добычу более миллиона рублей и множество прекрасных турчанок. Наших убито на приступе 1880 человек; ранено: три генерал-майора, около 200 штаб- и обер-офицеров и 244 рядовых.

"Гордый Измаил пал к стопам Вашего Императорского Величества", — донес Государыне Суворов и в то же самое время написал фельдмаршалу: "Российские знамена на стенах Измаила!"

Тогда князь Таврический имел пребывание в Яссах, где, среди блеска и пышности окружавших его, предавался внутренней скорби, страшился пережить свое значение. Он пригласил к себе покорителя Измаила; желал сделать ему почетную встречу; велел расставить по дороге нарочных сигнальщиков и поручил любимцу своему, Боуру, доложить лишь только генерал-аншеф будет подъезжать к городу. Суворов нарочно приехал в Яссы ночью и на другой день отправился к фельдмаршалу в длинной молдавской повозке, заложенной парой лошадей в шорах, с кучером и лакеем, одетых в широкие платья. Проницательный Боур, несмотря на странный экипаж, узнал Суворова, когда он въехал в ворота княжеского дворца, и поспешил уведомить фельдмаршала. Немедленно Потемкин вышел на парадное крыльцо, но не успел сойти с трех ступеней, как увидел перед собой Суворова, обнял его и произнес: "Чем могу я вас наградить за ваши заслуги?" — "Нет, ваша светлость, — отвечал поспешно Суворов, — я не купец и не приехал с вами торговаться. Меня наградить, кроме Бога и Всемилостивейшей Государыни, никто не может". Потемкин переменился в лице, замолчал и пошел в залу. Там Суворов подал ему рапорт. Фельдмаршал принял его с приметной холодностью, и они, сделав несколько шагов в зале, расстались, не говоря ни слова. [См. Анекдоты Суворова, стр. 162—164.]

Суворов явился в Петербург в начале 1791 года. Императрица велела спросить его: "Где желает он быть наместником?" — "Я знаю, — отвечал бессмертный полководец, — что Матушка-Царица слишком любит своих подданных, чтобы мною наказать какую-нибудь провинцию. Я размеряю силы с бременем, какое могу поднять. Для другого невмоготу фельдмаршальский мундир". [См. Анекдоты Суворова, стр. 52.] Но Потемкин, оскорбленный Суворовым, воспрепятствовал ему получить тогда военачальнический жезл: он был награжден званием подполковника лейб-гвардии Преображенского полка и, в память знаменитого его подвига, выбита медаль.

Присутствие Суворова тяготило гордого вельможу, который приготовлял в Таврическом дворце своем волшебный праздник для Екатерины по случаю взятия Измаила и намеревался представить ей пленных пашей. 26 апреля Суворов отправлен в Финляндию с поручением укрепить границу [См. Записки Храповицкого, изд. г-ном Свиньиным]; 28 числа жители Невы стеклись во множестве в великолепные чертоги исполина тех времен, который не воображал праздновать тогда скорый переход свой в вечность.

Удаленный в каменистую Финляндию, Суворов трудился для пользы и безопасности Отечества и называл занятия свои бездействием в сравнении с прежней службой. Между тем Кутузов разбил турок при Бабаде; князь Репнин одержал знаменитую победу при Мачине; Потемкин сошел во гроб; Безбородко подписал славный мир с Портой Оттоманской и вслед за тем Суворов назначен начальником над войсками в Екатеринославской губернии, в Крыму и в новоприобретенных землях, до устья реки Днестра (1792 г.); избрал главной квартирой Херсон, где покоился князь Таврический; получил там (в сент. 1793 г.) следующий рескрипт от Императрицы: "Граф Александр Васильевич! День празднования мира напоминает Нам знаменитые заслуги и дела, коими вы отличились. Всемилостивейше жалуем вам похвальную грамоту, за собственноручным Нашим подписанием, с означением всех ревностных и мужественных подвигов, произведенных вами в продолжение славного и долговременного вашего служения. Во свидетельство Высочайшей доверенности к вашему знанию и вашей справедливости, вверяем вам орден Св. Георгия третьей степени: возложите оный на того, кого почитаете достойнейшим из отличившихся в военном звании. В знак же Монаршего благоволения препровождаем вам эполет и перстень бриллиантовые" [Обе эти вещи были оценены в шестьдесят тысяч рублей].

Суворов занимался укреплением приморских мест Тавриды, между тем как неустройства в Польше и мятежный дух жителей открывали ему новый путь к славе. Служивший под знаменами Вашингтона, Костюшко, призванный соотечественниками из Германии, принял главное начальство, поклялся защищать мнимую независимость или погибнуть. Краков, Варшава и Вильно восстали на русских воинов; генерал Ферзен отступил к прусским границам и потом двинулся к Варшаве со вспомогательным войском, предводимым королем Вильгельмом III. Костюшко успел перехватить парк осадной прусской артиллерии; вспыхнул мятеж в областях, приобретенных Пруссией от Польши; союзники отделились от Ферзена. В это время Екатерина вверила войска свои победителю при Сталовичах. "Я посылаю в Польшу две армии, — сказала Она приближенным, — одну армию, а другую — Суворова".

Садясь в кибитку, Суворов сказал сестре знаменитого нашего адмирала Круза [Александр Иванович Круз, участвовавший (1769 г.) под предводительством адмирала Спиридова в славном истреблении турецкого флота, обессмертил потом свое имя во время Шведской войны в 1790 году: сразился (23 и 24 мая) с герцогом Зюдерманландским, несмотря на превосходное число кораблей неприятельских; заставил его ретироваться; награжден орденом Св. Александра Невского; командовал авангардом Адмирала Чичагова при разбитии шведов 22 июня: выдержал сильный огонь от всего флота их, проходившего мимо него, храбро и мужественно — по словам главнокомандующего — поражал неприятеля; награжден орденом Св. Георгия второго класса, а в день мирного торжества — шпагой, украшенной алмазами. Он получил впоследствии орден Св. Андрея Первозванного от Императора Павла I, будучи главным командиром Кронштадтского флота; скончался в 1798 году, на 72-м году от рождения], которой муж, капитан первого ранга Вальронт, был навечно разжалован в матросы: "Молись Богу: он услышит молитву твою", и полетел в армию (1794 г.). Благоразумными распоряжениями его польские войска были обезоружены на разных пунктах, между тем как наши сосредоточивались в один, около Варкович. Суворов во время похода ехал верхом, чтобы подать собою пример офицерам: сделав в три недели 560 верст, овладел в Кобрине магазином; разбил при Крупчице (6 сент.) семнадцатитысячный корпус Сераковского; положил на месте до трех тысяч человек; обратил его в бегство; сразился во второй раз с ним и Косинским (8 сентября) при Бржеце; овладел всей их артиллерией, состоявшей из 28 орудий; донес Задунайскому: "Корпус Сераковского кончил!". Награжден бриллиантовой петлицей на шляпу и тремя пушками. Между тем Ферзен поразил при Мачевичах (28 сентября) Костюшко; взял его в плен и присоединился, 14 октября, в Станиславове к Суворову с десятитысячным корпусом. [Барон, а потом граф Иван Евстафьевич Ферзен, содействовавший Суворову во взятии приступом Праги, принудил (18 ноября) в Радочине главнокомандующего польского Вавржецкого положить оружие; награжден военным орденом Св. Георгия второго класса; пожалован Императором Павлом I директором Кадетского корпуса, генералом от инфантерии (1798 г.); отставлен с мундиром и в скором времени скончался.] Тогда войска последнего увеличились до семнадцати тысяч, с которыми он пошел к Варшаве и на другой день (15 октября) рассеял при Кобылке пятитысячный отряд неприятельский, взял девять пушек, 400 человек в плен, в том числе одного генерала и 30 штаб- и обер-офицеров; овладел обозом.

Вскоре Суворов подступил к Праге, защищаемой 30000 лучших польских войск и 104 пушками. Отличаясь быстротой и внезапностью, герой осмотрел укрепления, начертил план атаки, разделил войска свои на семь колонн и назначил день приступа — 24 октября. В пять часов утра была пущена ракета: колонны двинулись, несмотря на сильный крестообразный огонь с разных батарей; по сбитии передних ретраншементов польские войска, построясь в боевой порядок перед вторым и третьим окопами, защищались отчаянно, но мужество их и сильный взрыв магазина с порохом и бомбами не остановили бесстрашных воинов Суворова: в три часа Прага взята в виду столицы Польши, полагавшей на нее всю надежду. Четыре генерала: Ясинский, Корсак, Квашневский и Грабовский с 13540 воинами погреблись под развалинами крепости; в числе пленных были: три генерала, 29 штаб-офицеров, 413 офицеров и 14000 рядовых; до двух тысяч потонуло в Висле и не более тысячи человек спаслось в Варшаву; 104 пушки, множество знамен и орудий разного рода достались победителям. С нашей стороны убито 580 человек; ранено 960. На приступе было 22000 человек, в том числе 7000 человек конницы. Суворов приказал разбить на окопах палатку и отдыхал в ней на соломе!

На другой день явились депутаты из Варшавы. Щадя кровь человеческую и желая победить поляков ужасами войны, Суворов не велел хоронить убитых, дал приказание, чтобы войска находились в готовности. Депутаты проходили в ставку русского военачальника по грудам тел, среди грозного вооружения и дымившихся развалин. Суворов вышел к ним в куртке, без орденов, в каске, с саблей; сбросил последнюю, произнеся: "Мир, тишина и спокойствие!", и с этими словами обнял представителей народа, целовавших его колени. Граф Потоцкий, присланный от короля, желал вступить в переговоры о мире, но Суворов отвечал: "С Польшей у нас нет войны, я не министр, а военачальник: сокрушаю толпы мятежников и желаю мира и покоя благонамеренным". 28 октября прибыли прежние депутаты с предоставлением жребия Варшавы великодушию Екатерины и добродетелям победителя. Король убеждал Суворова немедленно вступить в столицу. Он имел торжественный въезд 29 числа, предшествовал войскам верхом, в простом мундире, без знаков отличия. На берегу Вислы встретил его магистрат, поднесший хлеб-соль и ключи городские. Суворов поцеловал их и, воздев руки к небу, произнес: "Боже! Благодарю Тебя, что эти ключи не так дорого достались, как..." Здесь слезы прервали речь человеколюбивого героя, который обратил горестный взор на развалины Праги. Громкие восклицания "Да здравствует Екатерина! Да здравствует Суворов!" сливались с радостным "Ура" наших воинов. 1376 русских пленных, 500 пруссаков и 80 австрийцев, обреченных на смерть, томившихся в оковах, получили свободу.

Донеся Императрице о новых завоеваниях тремя словами: "Ура! Варшава наша!" — Суворов, среди полного торжества, вспомнил о Херсонском изгнаннике. "Знаю, — писал он в Петербург, — что Матушка-Царица меня наградит, но величайшая для меня награда — помилование Вальронта".

Екатерина отвечала победителю (19 ноября) также тремя словами: "Ура! Фельдмаршал Суворов!" — и вслед за тем удостоила его следующим рескриптом: "Вы знаете, что я не произвожу никого чрез очередь и никогда не делаю обиды старшим; но вы, завоевав Польшу, сами себя сделали фельдмаршалом", — пожаловала ему военачальнический жезл, осыпанный бриллиантами; семь тысяч крестьян около Кобрина и возвратила чин капитана первого ранга Вальронту. Император Франц прислал Суворову портрет свой, украшенный бриллиантами; король Прусский: ордена Черного и Красного Орлов.

В Варшаве Станислав просил Суворова возвратить шпагу одному пленному офицеру: он освободил вместе с ним пятьсот человек; смеялся потом над сделанным подарком королю.

Во всех действиях своих единственный, Суворов праздновал получение фельдмаршальского достоинства следующим образом: приказал поставить в походной церкви несколько стульев соответственно числу лиц, которых он обошел; потом явился в палатку в камзоле, начал перепрыгивать через стулья, именуя поодиночке старших генерал-аншефов: двух Салтыковых (1773 г.); Репнина (1774 г.); Долгорукого (1774 г.); Эльмта (1780); Прозоровского (1782); Мусина-Пушкина (1782); Каменского (1784); Каховского (1784 г.) [Все они, кроме князя Юрия Владимировича Долгорукого и графа Каховского, были потом генерал-фельдмаршалами] и после надел фельдмаршальский мундир, все свои ордена, принял поднесенный ему жезл, велел служить благодарственный молебен, вышел к войску! Тогда в России были только три генерал-фельдмаршала: Разумовский, Задунайский и Рымникский.

Он пробыл целый год в Варшаве; осенью делал смотр полкам, занимал их маневрами; в ноябре (1795 г.) приглашен был в Петербург. В проезд Суворова через Литву и Лифляндию крестьяне выходили толпами на дорогу, чтобы его видеть. Императрица выслала ему навстречу карету; но фельдмаршал въехал в столицу ночью и на другой день пал к стопам Екатерины. Она приказала ему иметь пребывание в Таврическом дворце, где четыре года назад все поклонялись Потемкину.

Три месяца фельдмаршал задержан был в Петербурге, откуда отправился для осмотра пограничных крепостей со стороны Швеции и вслед за тем назначен главнокомандующим восьмидесятитысячной армии, расположенной в губерниях: Брацлавской, Вознесенской, Харьковской и Екатеринославской (1796 г.).

Вскоре Императрица переселилась в вечность, 6 ноября, к неописанной горести россиян, тридцать четыре года блаженствовавших под ее скипетром. Фельдмаршал неутешно оплакивал невозвратную потерю. "Без Матушки-Царицы, — говорил он со слезами, — не видать бы мне Кинбурна, Рымника, Измаила и Варшавы!"

По военной части последовали разные перемены. Суворов наименован предводителем Екатеринославской дивизии и получил маленькие палочки для меры кос и буклей солдатских. Не терпя нововведений, он сказал: "Пудра не порох, букли не пушки, коса не тесак, я не немец, а природный русак". [См. Победы князя Италийского, изд. в Москве в 1810 году, ч. 6, стр. 145.] Слова эти, обратившиеся в пословицу, перелетели в столицу в то самое время, как фельдмаршал изложил в письме к Императору, что он скучает своим бездействием. Тогда последовало именное повеление (6 февраля 1797 г.): "За сделанный отзыв фельдмаршалом графом Суворовым Его Императорскому Величеству, что так как войны нет, ему делать нечего, — он отставляется от службы". [Из Московских современных Ведомостей.]

Суворов, оставляя дивизию, собрал полки; велел сделать перед фрунтом пирамиду из литавр и барабанов; вышел в простом гренадерском мундире, но во всех орденах; приветствовал солдат в самых трогательных выражениях: "Прощайте, ребята! Друзья! Чудо-богатыри! — сказал он им. — Молитесь Богу; мы дрались со славою и будем опять вместе"; потом снял с себя знаки отличия, положил их на пирамиду в виде трофеев и произнес: "Настанет время, когда Суворов снова явится среди вас и возьмет назад то, что теперь оставляет вам". Мужественные воины не могли удержаться от слез, расстались с главнокомандующим, как с отцом своим.

Он избрал пребыванием Москву, где имел небольшой дом; но частный майор объявил фельдмаршалу приказание отправиться с ним в деревню, по случаю скорого прибытия Императора в столицу. "Сколько назначено мне времени, — спросил хладнокровно Суворов полицейского чиновника, — для приведения в порядок дел?" — "Четыре часа", — отвечал майор. "О, слишком много милости, — продолжал фельдмаршал, — для Суворова довольно одного часа". Дорожная карета ожидала его у крыльца. "Суворов, едущий в ссылку, — сказал он, — не имеет надобности в карете; может отправиться туда в том экипаже, в каком ездил ко Двору Екатерины или в армию". Подвезли кибитку, и майор вынужден был проехать в ней пятьсот верст с фельдмаршалом. [См. Победы князя Италийского, ч. 6, стр. 147 и 148.]

Удаленный в село свое Кончанское (Новгородской губернии, Боровичского уезда), победитель Турции и Польши проводил в бедной хижине остаток знаменитых дней: звонил в колокола; пел на клиросе; читал в церкви Апостол; примирял семейства; соединял юные четы брачными узами; восхищался счастьем крестьян своих; писал свои заметки и с немногими особами, которые посещали его, любил беседовать о делах Европы; смотря на ландкарту, восклицал: "О! Далеко шагает мальчик! Пора унять его!" [См. Историю Рос.-Австр. кампании, изд. г-ном Фуксом, ч. 1, стр. 1 и 2.] Так говорил Суворов о Бонапарте.

Протекло несколько времени, и к опальному явился курьер с рескриптом от Императора. Суворов был тогда в бане, куда велел придти посланному. На пакете было написано большими буквами: "Генерал-фельдмаршалу графу Суворову-Рымникскому". — "Это не ко мне, — сказал хладнокровно старый герой, прочитав надпись, — фельдмаршал при войске, я в деревне". Изумленный курьер тщетно уверял его, что прислан к нему, а не к другому. Суворов решительно отказывался от рескрипта, и нарочный, пропотев довольно долго в бане, отправился обратно в Петербург с чем приехал. Государь не обнаружил досады своей, но с того времени надзор за изгнанником усилен. [См. Победы князя Италийского, ч. 6, стр. 149 и 150 и Сочинения Фукса, изд. 1827, стр. 88.]

Лишась надежды быть полезным Отечеству, Суворов обратился к Императору с просьбой, дозволить ему удалиться в Нилову пустынь [Пустынь эта находится в Новгородской губернии, в 25 верстах от города Белозерска, при речке Соре: монахи подвергнуты основателем оной, преподобным Нилом, строгим отшельническим правилам, а потому она называлась скитом]. "Я намерен, — писал он, — окончить там краткие дни в службе Богу. Неумышленности прости, милосердный Государь!" — Ответа не было: его ожидал лучший жребий!

Еще в государствование Екатерины II Суворов желал идти против французов [Собственные слова его: "Матушка! — писал он к Государыне по вступлении в Варшаву, — вели идти против французов"], но Императрица медлила явною войной. Между тем оружие республики торжествовало в Европе, ниспровергало алтари и престолы. Обитая под соломенной крышей, знаменитый полководец начертил (1798 г.) средства остановить и отразить властолюбцев:

"Австрийцы и русские, — писал он, — будут действовать против Франции каждые со ста тысячами.
1. Ничего, кроме наступательного.
2. Быстрота в походах, натиск в нападениях, холодное оружие.
3. Не нужна методика; глазомер.
4. Полная мочь главнокомандующему.

5. Нападать и бить неприятеля в поле.

6. Не терять время в осадах, разве Майнц, как пункт для депо. Иногда обсервационным корпусом предпринять блокаду. Брать крепости приступом или штурмом: менее теряешь.
7. Никогда не разделять сил, дабы стеречь разные пункты. Если неприятель их перейдет, тем лучше: он приблизится, чтобы его разбить.
8. Таким образом, нужен только обсервационный корпус на Страсбург; еще один — летучий — к Люксембургу. Идти далее, сражаясь, не останавливаясь, прямо до Парижа, как главный пункт, не останавливаясь в Ландау; разве чтобы наблюдать оный, а не для ретирад, о которых никогда не должно мыслить, но для транспортов, и никогда не заниматься пустыми маневрами, контрмаршами или так называемыми военными хитростями, которые годны только для бедных академиков.
9. Италия, Нидерланды последуют легко в Париж. Король Сардинский соединится. В Италии есть еще довольно пылких голов, а остальные вступятся за общее благо. Король Неаполитанский возродится. Англичане очистят Средиземное море. Не мешкать. Ложная осторожность и зависть — головы Медузины в Кабинете и Министерстве. Суворов и Кобургский родятся как юный Малборуг".

Канцлер князь Безбородко и союзные державы отдали справедливость бессмертным дарованиям Суворова; но план его оставлен без исполнения. [См. Жизнь Суворова, изд. С. Н. Глинкой, стр. 120—122.] Пользуясь бездействием сильнейших государств Европы, республика Французская продолжала свои завоевания, угрожала Австрии. Принц Оранский, назначенный Венским Двором предводителем войск в Италии, скончался; барон Мелас заступил на его место. Император Павел I, не желая приобретений, но имея в виду безопасность Европы и полагая, что другие Монархи последуют его великодушному примеру, двинул (1799 г.) в Австрийские наследственные владения вспомогательный корпус под начальством генерала от инфантерии Розенберга. Французской армией, которая должна была действовать в Германии, предводительствовал Журдан: ему были подчинены Массена и Бернадот. Эрцгерцог Карл вступил в Швабию: в это время Австрия и Англия обратились к Императору Павлу I с просьбой вверить начальство над союзными войсками Суворову. "Вот, русские на все пригождаются", — сказал Государь графу Растопчину, управлявшему тогда иностранными делами, и, взяв перо, написал следующий лестный рескрипт, исполненный красноречия и высоких чувств: "Граф Александр Васильевич! Теперь нам не время рассчитываться. Виноватого Бог простит. Римский Император требует вас в начальники своей армии и вручает вам судьбу Австрии и Италии. Мое дело на сие согласиться, а ваше — спасти их. Поспешите приездом сюда и не отнимайте у славы вашей время, у Меня удовольствия вас видеть. Пребываю вам доброжелательным Павел".

Облобызав рескрипт, Суворов прижал его к ранам своим, немедленно отслужил молебен в сельской церкви и, готовясь к неимоверным подвигам, продолжал отличаться оригинальностью, отдал следующий приказ старосте: "Час собираться, другой отправляться. Поездка с четырьмя товарищами; я в повозке, они в санях. Лошадей осьмнадцать, а не двадцать четыре. Взять денег на дорогу двести пятьдесят рублей. Егорке бежать к старосте Фомке и сказать, чтоб такую сумму поверил, потому что я еду не на шутку. Да я ж служил за дьячка, пел басом, а теперь поеду петь Марсом".

В Петербурге Суворов повергнулся 18 февраля (1799 г.) к стопам Императора. Подняв престарелого героя, Павел I возложил на него большой крест Св. Иоанна Иерусалимского. "Господи! Спаси Царя!" — воскликнул тогда фельдмаршал. — "Тебе спасать Царей!" — отвечал Император. — "С тобою, Государь, — возразил Суворов, — возможно".

Пользуясь благоволением Царским, бессмертный полководец, который торопился делать добро [Собственное выражение Суворова], исходатайствовал прощение сосланному в Сибирь капитану лейб-гренадерского полка Синицкому, возвратил его несчастной матери, схоронившей шестнадцать взрослых детей и оставшейся без всякой поддержки. Император, согласно желанию Суворова, не велел объявлять в приказах о вторичном принятии его в службу.

Завистники утверждали, что победитель неустроенных войск турецких и польских, утратит всю свою славу перед искусными вождями Франции. Нелепые отзывы доходили до Суворова: он отомстил тайным врагам — делами.

С молитвой отправился герой на новое поприще, долженствовавшее передать имя его позднейшему потомству. В Митаве посетил он Людовика XVIII. "Тот день почту счастливейшим в моей жизни, — сказал ему Суворов, — когда пролью последнюю каплю крови, способствуя вам взойти на престол знаменитых ваших праотцов". — "Я уже не несчастлив, — отвечал Людовик, — ибо судьба отечества моего зависит от Суворова".

В Вену Суворов въехал поздно вечером 15 марта и остановился в доме нашего посла. Зная, что фельдмаршал был враг роскоши, граф Разумовский приготовил для него комнаты без зеркал, картин, драгоценной мебели и бронзы; велел вместо кровати разложить сено: на нем опочил будущий освободитель Италии.

В следующее утро народ обширной столицы австрийской окружил дом графа Разумовского, бежал за каретой, в которой ехал фельдмаршал во дворец. Везде раздавались восклицания: "Да здравствует Суворов!", на которые русский полководец отвечал: "Да здравствует император Франц II!". У окон, даже на крышах теснились зрители. Император принял Суворова с отличным уважением; возвел его на степень римско-императорского фельдмаршала; назначил жалованья в год двадцать четыре тысячи флоринов и восемь тысяч на путевые издержки. В этом новом звании Суворов торжественно присягал в церкви Св. Марка.

Русские вспомогательные войска вступили в Вену. Трогательно было свидание с ними фельдмаршала в Шенбрунне. Полководец приветствовал героев Кинбурна, Фокшан, Рымника, Измаила и Праги, после горестной, долговременной разлуки, словами: "Здравствуйте, чудо-богатыри, любезнейшие друзья мои", — и слезы показались на мужественных лицах воинов.

Зная медленные действия Гофкригсрата [Главного воинского совета] и сильное влияние на дела его барона Тугута, Суворов испросил позволение относиться во всем непосредственно к самому императору. Тугут, желавший исторгнуть тайну военных предположений, получил свиток белой бумаги: "Вот мои планы!" — сказал фельдмаршал и убежал от первого министра.

В день своего отъезда из Вены Суворов, садясь в дорожный экипаж, велел принести на золотом блюде сердечко, надел его, в знак благодарности за гостеприимство, на графиню Разумовскую, запер ключом и, положа ключ в карман, уехал.

Согласно мнению фельдмаршала, решено начать военные действия в Верхней Италии. Тогда эрцгерцог Карл принудил Журдана отступить за Рейн. Суворов ехал к армии с величайшей поспешностью, несмотря на темные ночи и дурную дорогу. В Вероне народ отпряг лошадей от кареты его и повез ее на себе до приготовленного для Суворова дворца. Австрийские генералы Мелас и Край явились к нему с рапортами. Ночью город был торжественно освещен: везде горел щит или вензель фельдмаршала, везде воспевали ему похвальные песни.

Суворов сделал смотр австрийским полкам и сказал окружавшим его генералам: "Шаг их хорош: победа!"

Вскоре Розенберг вступил в Верону с двадцатидвухтысячным корпусом. Число императорских королевских войск, вверенных Суворову, простиралось до 66084 человек. [См. Историю Российско-Австрийской кампании 1799 года, ч. 2, стр. 21—23.] 3-го апреля фельдмаршал обнародовал воззвание к италийским народам: приглашал их соединиться под знамена, несомые на брань за Бога и Веру, для восстановления законного правительства; угрожал смертью вероломным и содействующим намерениям Республики.

Неприятель утвердился в многочисленных крепостях Италии, ожидая свежих войск. Суворов счел нужным разделить силы свои, чтобы действовать вдруг против крепостей и отступавшей французской армии; барон Край отряжен был для занятия Бресчии, важнейшего пункта в сообщении с Тиролем: он овладел этой крепостью при содействии храброго князя Багратиона; взял в плен 1064 человека, захватил 46 орудий и получил приказание от главнокомандующего осадить Мантую и Пескьеру. Число вверенных ему войск простиралось до двадцати пяти тысяч человек.

Французской армией предводительствовал в то время генерал Моро, который утвердился на правом берегу Адды. Главная квартира его была близ Кассано, в местечке Инсаго; дивизии Серюрье, около города Лекко, и Дельмаса, у крепости Лоди, составляли левое и правое крылья. Все протяжение Адды, быстрой и широкой реки, имеющей крутые берега, приведено было в оборонительное состояние; пункты, удобные для переправы, охранялись сильнейшими батареями. "И здесь вижу я, — сказал Суворов, — перст Провидения. Мало славы было бы разбить шарлатана [Под словом "шарлатан" Суворов разумел Шерера, который предводительствовал прежде французской армией]. Лавры, которые похитим у Моро, будут лучше цвести и зеленеть".

Авангард нашей армии, предводимый князем Багратионом, двинулся через Бергамо к городу Лекко и, в предместье оного, ударил 15 апреля в неприятеля штыками; поколол до 800 человек; отразил с помощью козаков нападение французов, сосредоточившихся в один пункт; вступил в город, преследовал стрелков, рассыпанных по горам в садах и ущельях. Французы возобновили нападение с большим стремлением, но вскоре подкрепил Багратиона Милорадович с гренадерским батальоном и, несмотря на свое старшинство, великодушно оставил первому главное начальство. Упорное сражение продолжалось двенадцать часов: французы поспешно отступили правым берегом вниз по реке Адде, потеряв убитыми до двух тысяч человек и пленными сто. Фельдмаршал отпустил их в Париж, сказав: "Идите домой и объявите землякам вашим, что Суворов здесь". Наших легло на месте до 135 человек. Между тем австрийцы овладели Кремой и Кремоной.

Средняя колонна союзных войск получила от главнокомандующего приказание переправиться через Адду против Треццо, и сделав решительное нападение на неприятельскую армию, отделить ее левое крыло от центра. Пользуясь беспечностью французов, генерал-квартирмейстер австрийский маркиз Шателер совершил это движение 16 апреля, ночью, по наведенному через реку понтонному мосту. Немедленно упорная битва загорелась: французы имели некоторое время поверхность; но австрийцы, сильно подкрепленные, ударили на неприятеля холодным оружием, ворвались в его левое крыло, смяли, жестоко поразили. Храбрые донские козаки мужественно содействовали им, предводимые походным атаманом Денисовым и полковником Грековым. Сломленная первая линия французская была подкреплена второю; сражение возобновилось, и неприятель был снова опрокинут, обращен в бегство к Милану. Генерал Моро едва спасся от преследовавших его гусар; убито французов более трех тысяч; взято в плен: бригадный генерал, семьдесят штаб- и обер-офицеров и до двух тысяч нижних чинов. Урон союзных войск простирался более тысячи человек. На другой день победители двинулись колоннами к Милану. Денисов первый вступил в столицу Ломбардии. В это время австрийский генерал Мелас разбил французов при местечке Касано; правая колонна, под начальством нашего генерала от инфантерии Розенберга, перешла через Адду в Бривио; Серюрье с остальными войсками своей дивизии укрепился, под защитой артиллерии, при деревне Вердерио. Австрийский бригадный генерал Вукасович первый напал на него (17 апреля) с трех сторон и, подкрепленный Розенбергом, принудил положить оружие: Серюрье и генерал Фрезье, с тремя тыс. войска и восемью пушками, сдались в плен; офицерам позволено возвратиться во Францию, по размене, с условием: не служить против союзных Государей. Чтя превратность счастья в пленном [Собственные слова Суворова. См. Анекдоты его, изд. г-ном Фуксом, стр. 103], Суворов вручил шпагу генералу Серюрье, сказав: "Кто ею так владеет, как вы, у того она не отъемлема". Серюрье просил освободить его войска. "Эта черта делает честь вашему сердцу, — отвечал фельдмаршал, — но вы лучше меня знаете, что народ в революции есть лютое чудовище, которое должно укрощать оковами". Потом, обнадежив, что французам не будет причинено никаких обид, произнес стихи Ломоносова:

"Великодушный лев злодея низвергает;
Но хищный волк его лежащего терзает.

Переведите эти стихи французскому генералу, — продолжал фельдмаршал. — Я читал их наизусть, по взятии Варшавы, и депутатам польским". — С этими словами Суворов вышел из комнаты. — "Quel homme!" [Какой человек! См. Анекдоты Суворова, стр. 179.] — воскликнул Серюрье.

Император Павел I препроводил к фельдмаршалу портрет свой, в перстне, осыпанный бриллиантами. "Примите его, — упомянул Государь в рескрипте, — в свидетели знаменитых дел ваших и носите на руке, поражающей врага благоденствия всемирного". Тогда сын Суворова пожалован был генерал-адъютантом и получил приказание находиться при отце. "Поезжай и учись у него, — сказал ему Государь. — Лучшего примера тебе дать и в лучшие руки отдать не могу".

Союзные войска вступили в Милан в день Св. Пасхи. [Накануне взятия Милана Суворов сказал: "Demain j'aurai mille ans". Сочинения г-на Фукса, стр. 89.] Суворов выехал верхом позади свиты своей в австрийском белом мундире и остановился в доме, прежде занимаемом Моро. На другой день фельдмаршал, надев парадный мундир и ордена, украшенные бриллиантами, отправился в великолепной карете между рядов выстроенного войска в соборную церковь миланскую. Громкие восклицания "Ура!" и жителей "Да здравствует Суворов!" приветствовали его на улицах. Католическое духовенство встретило Суворова, при входе в храм, в полном облачении. "Господь да благословит шествие твое, добродетельный полководец!" — произнес архиепископ. — "Молитесь, — отвечал выразительно и важным голосом, на итальянском языке, фельдмаршал, — да поможет мне Бог спасти ваши храмы и престолы Государей!" — и, войдя в соборную церковь, преклонил с благоговением колена перед священным жертвенником.

В Милане некоторые австрийские генералы просили Суворова дать отдохнуть войску; но он отвечал им словом вперед и, пробыв в этом городе не более четырех дней, обнародовал воззвание к французам, которое не имело, однако, успеха; составил план дальнейших действий против неприятеля. Армия его, названная "операционной" (кроме войск осадных, предводимых бароном Краем и находившихся также в Венеции), состояла только из 18 тысяч русских и 18 тысяч австрийцев. Оставив 4500 человек под начальством генерала Латермана для блокады миланской цитадели, Суворов предположил перейти По и Тичино и разбить Моро до присоединения к нему Макдональда, идущего из Южной Италии. Между тем эрцгерцог Карл должен был вторгнуться в Швейцарию с севера и теснить со всех сторон Массену, который, покорив Швейцарию, расположил вверенные ему войска, числом до ста тысяч, по левому берегу Рейна до самой Голландии. Тирольская армия, предводимая графом Беллегардом, надлежала присоединиться к итальянской [Австрийские войска, находившиеся под начальством эрцгерцога Карла в Германии и под начальством Беллегарда в Тироле, числом до ста двадцати девяти тысяч человек, оставались тогда в бездействии]; последняя, разбив Макдональда, обязана была занять Турин; осадной армии, по взятии Пескьеры и Мантуи, следовало обложить Тортону; отдельному корпусу графа Клейнау, с подкреплением английского флота, идти для занятия Генуи; русским, английским и турецким войскам, сделавшим высадку в Южной Италии, преследовать Макдональда.

Моро, отступив от Милана, остановился при Александрии на реке Бормиде с собранным им семнадцатитысячным войском. Фельдмаршал повел свою армию к Тортоне, сделал воззвание к обитателям Пьемонта, убеждая их взять оружие на защиту законного государя. Барон Край деятельно продолжал осадную войну, открыл траншеи против Пескьеры. В это время прибыл в Италию великий князь Константин Павлович, сопровождаемый генералом от кавалерии Дерфельденом. Приезд его был ознаменован сдачей осаждаемой крепости: 90 орудий, множество съестных и других припасов, большое количество пороха и флотилия из восемнадцати канонерских лодок увеличили трофеи союзников, которые открыли для себя сообщение с Тиролем и Швейцарией. Вскоре великий князь явился в главную квартиру фельдмаршала, находившуюся в Вогере. 28 апреля храбрый маркиз Шателер покорил эту крепость, ключ Пьемонта. Другая крепость, Пичигетона, сдалась в тот день на капитуляцию фельдмаршалу-лейтенанту Кейму. Между тем Вукасович овладел в Верхней Италии крепостями: Ивреей и Ароной; поселяне везде вооружались против французов, и союзная армия беспрепятственно получала продовольствие из плодородных областей: Феррарской, Болонской и Моденской.

Среди повсеместных успехов, Розенберг, увлекаемый храбростью, сразился 20 апреля при Басиньяно с французами; сбил их передовые отряды, но, стесненный близ Пичетто многочисленным неприятелем, после упорной обороны, продолжавшейся восемь часов, переправился обратно через По, оставил две пушки. В этом деле Милорадович, под которым убиты были три лошади, с малыми силами нанес чувствительный вред противникам: увидя замешательство рядов наших, он схватил знамя, бросился вперед, закричав: "Солдаты! Смотрите, как умрет генерал ваш!" — и опрокинул французов штыками. Смерть щадила бесстрашного, чтобы он с большей славой пал (1825 г.) за Царя и Отчизну. Розенберг занял крепости Валенцу и Касаль, оставленные неприятелем, а Вукасович — Веррую; пьемонтцы овладели замком Чевою. Другой ученик Суворова, храбрый князь Багратион, с шестью батальонами и двумя козачьими полками, вступил в генуэзскую крепость Нови; сразился с французами при реке Танаро; положил на месте до 2500 человек; взял в плен 200. Крепость Александрия сдалась генерал-лейтенанту Повалошвейковскому; миланская цитадель — генералу графу Гогенцоллерну; Феррара (в верхней Италии) — графу Клейнау. Перед Турином некоторые генералы осмелились представить Суворову затруднения, препятствующие взять этот город. Он рассердился и вскрикнул: "Пустое! Аннибал, прошед Испанию, переправясь через Рону, поразив галлов, перешед Альпы — взял в три дня Турин. Он будет моим учителем. Хочу быть преемником его гения" [Анекдоты Суворова, стр. 177].

Вскоре столица Сардинского королевства увеличила завоевания Суворова: Вукасович, начальствовавший передовыми австрийскими войсками, первый вступил в Турин 14 мая, прогнав неприятеля в замок. На другой день фельдмаршал имел торжественный въезд, в сопровождении великого князя, при радостных восклицаниях народа. Получено в добычу 382 пушки, 15 мортир, двадцать тысяч ружей и арсенал, наполненный множеством припасов. Из цитадели, в которую удалился трехтысячный гарнизон французский, беспрестанно сыпались градом бомбы, картечи и каленые ядра. Суворов велел объявить коменданту Фиорелле, что если он не прекратит пальбы, то под выстрелы будут выведены французские пленные. Тишина водворилась. Духовенство католическое, при входе Суворова в кафедральный храм, в угоду ему, благословило его по обряду Греческой Церкви. Турин поднес победителю шпагу, украшенную бриллиантами.

По прошествии некоторого времени главнокомандующий удостоился получить следующий рескрипт от Императора: "Граф Александр Васильевич! В первый раз уведомили вы Нас об одной победе, в другой — о трех, а теперь прислали реестр взятым городам и крепостям. Победа предшествует вам всеместно, и слава сооружает из самой Италии памятник вечный подвигам вашим. Освободите ее от ига неистовых разорителей; а у Меня за сие воздаяние для вас готово. Простите. Бог с вами. Пребываю к вам благосклонный Павел".

Тщетно генерал Виктор с шеститысячным войском покушался взять замок Чеву: Вукасович и Фрейлих, отряженные Суворовым, принудили французов отступить, овладев 14 пушками и двумя мортирами.

Победы Суворова угрожали границам Франции; но Венский Двор, щадивший войска свои, препятствовал дальнейшим его успехам, предписывал ему: не отваживаться на предприятия слишком отдаленные и не верные; ограничивать действия покорением Мантуи и цитадели Миланской, также обороною завоеванных крепостей. Разные распоряжения Суворова в Пьемонте были уничтожены Римским Императором. Российский Самодержец приказывал фельдмаршалу водворить короля Сардинского в его владениях; Франц II посягал на Пьемонт в вознаграждение понесенных потерь Австрией в продолжительную войну против Франции; отменил составление пьемонтской армии. Гофкригсрат, без всякого сношения с фельдмаршалом, прислал повеление Краю, теснившему французов из области Болонской, возвратиться к осаде Мантуи. [Суворов называл действия Гофкригсрата черепашным шагом. "Ничему путному не бывать, — писал он к графу Растопчину, — доколе Тугут не перестанет самовластвовать".] Суворов негодовал и против эрцгерцога Карла, которому — по словам нашего знаменитого полководца — давно следовало бы, завоевав Швейцарию, даровать вольность тамошним храбрым народам и, с помощью их, господствовать на Рейне.

Обеспечив правое крыло союзной армии со стороны Альпийских гор, фельдмаршал имел беспрестанное наблюдение за действиями Моро и Макдональда, старавшихся соединиться. Для открытия сообщения с последним Моро отрядил Виктора с десятитысячной дивизией, а сам занял Геную и намеревался идти к Александрии. Главнокомандующий, поручив осаду Туринской цитадели Кейму и предписав Краю поспешить на помощь против Моро, приказал привести в оборонительное состояние крепости Валенцу и Павию и, с 14 русскими батальонами, с полками драгунским австрийским Карачая и козачьим, выступил навстречу французскому генералу. В Александрии Суворов узнал, 4 июня, что армия Макдональда стремится в трех сильных колоннах на Модену и Парму к Мантуе, и немедленно, оставив тяжелые обозы, повел войска свои усиленными маршами к Сен-Джиовани. Тогда прибывший в главную квартиру фельдмаршал-лейтенант Беллегард, который командовал до того в Тироле, принял начальство над осадой Тортонской и Александрийской цитаделей. Ему поручено было также наблюдать за армией Моро: корпус его простирался до девяти тысяч человек; авангардом предводительствовал храбрый Вукасович.

Стремительно шествовал из Неаполя Макдональд, преодолевая все препятствия: он присоединил к своим двум дивизиям еще две, Тосканскую и Виктора, также польский легион Домбровского, увеличил силы до двадцати восьми тысяч; для облегчения похода уменьшил обозы; вытеснил австрийцев из Понтремоли; занял Болонь; принудил Клейнау снять осаду Урбано и отступить к Ферраре; окружил под Моденой графа Гогенцоллерна, сразился с ним, был ранен, отбросил его к Мирандоле; вступил в Пиаченцу; сделал распоряжение к осаде цитадели; готовился подавить пятитысячную дивизию фельдмаршала-лейтенанта Отто: последний, оставив форпосты свои при Требии, принужден был удалиться за реку Тидону и едва держался против шестнадцатитысячного неприятельского войска, как явился Суворов с российским авангардом, предводимым князем Багратионом (6 июня). Козаки ударили на французов в левый фланг; князь Горчаков, подкрепленный великим князем, атаковал правый: сражались более холодным оружием. Кровавая битва продолжалась шесть часов; Багратион содействовал победе. Неприятель отступил к реке Требии, лишась убитыми 600 человек; в плен взято 400.

На другой день (7 июня) союзная армия перешла тремя колоннами вброд через Тидону. Макдональд сосредоточил все свои силы на этой стороне реки Требии, построил в боевой порядок двадцать восемь тысяч человек. Несмотря на невыгодное местоположение, князь Багратион, подкрепленный австрийским генералом Карачаем и козачьими полками Грекова и Поздеева, быстро атаковал холодным оружием левое крыло неприятельское, которое состояло из семи тысяч пехоты и тысячи человек конницы, опрокинул их за реку Требию, положил на месте более 500 человек, отнял две пушки и знамя, взял в плен 600 поляков. Неприятель усилился на этом пункте до пятнадцати тысяч человек: Розенберг подоспел к Багратиону, ударил в штыки и общими силами сбил французов за Требию, истребил 800 чел., увеличил число пленных еще 400 чел. Генерал-лейтенант Ферстер атаковал между тем неприятельский центр, также опрокинул его за реку, положил на месте до 500 человек. Правое крыло французское, состоявшее из десяти тысяч, сразилось с генералом от кавалерии Меласом и после упорной битвы, час продолжавшейся, принуждено было отступить за Требию. Сильная пальба на обоих берегах продолжалась до полуночи. Союзная армия отдыхала на этой стороне реки.

8 июня произошло третье сражение, с большим, против прежних двух, пролитием крови: Макдональд ночью соединился с последними силами своей армии и, имея уже до тридцати трех тысяч против двадцати двух тысяч союзных войск [См. Историю Рос.-Австр. кампании, изд. г-ном Фуксом, ч. 2, стр. 437], начал колоннами переправляться через Требию. Сражение возобновилось в десять часов утра и продолжалось до седьмого пополудни. Домбровский с польским легионом хотел обойти правое крыло наше: Багратион, прежде всех, встретил его штыками; Розенберг, подкрепленный Милорадовичем, атаковал и сломил в линии. Ферстер, который командовал центром союзных войск, принял также в штыки и сабли дивизию Монришара, опрокинул ее и преследовал, между тем как на левом крыле Мелас разбил и обратил в бегство правый неприятельский фланг под начальством Оливье. Несколько раз французы отступали за реку, возвращались оттуда, возобновляли атаку с большим ожесточением и в одном бегстве искали спасения своего. Фельдмаршал, пользовавшийся решительными мгновениями, во время трех дневных битв не сходил с козачьей лошади, забыл преклонные лета, воодушевлял войска своим присутствием, спешил туда, где они начинали только расстраиваться, и тотчас восстанавливал порядок. Макдональд явил себя достойным соперником Суворова: страдая от полученной раны под Моденой, он командовал на носилках; оспаривал победу; собрал военный совет в Пиаченце, объявил ему намерение свое: сразиться с Суворовым в четвертый день, чтобы победить или умереть; но военачальники французские не согласились на это предложение и для блага Республики, для спасения армии требовали отступления. Макдональд вынужден был покориться жестокой судьбе своей. Русские преследовали врагов через реку Нуру. Приказывая сильно и неутомимо гнать бежавшего неприятеля, Суворов требовал, чтобы щадили и миловали покорных. Макдональд удалился с семнадцатитысячным войском в Тосканскую область; потом, сделавшись больным от ран и тягостных трудов, отправился в Париж, приказал армии своей соединиться с Моро.

В эти убийственные дни погибло войска Республики до шести тысяч; в плен взято победителями: 4 генерала, 8 полковников, 502 штаб- и обер-офицера и 11766 нижних чинов; получено в добычу семь знамен и шесть пушек. Союзники потеряли убитыми менее тысячи человек; ранено на их стороне до четырех тысяч, в том числе князь Багратион.

Узнав о походе Суворова против Макдональда, Моро устремился с десятитысячным войском, через Бокетту, Гави и Нови, к Тортоне; занял этот город, перешел через Скривию, сразился с Беллегардом, принудил его отступить за Бормиду и потом предпринял обратный путь, удалился, через Бокетту, в горы, избавив Макдональда посредством этого движения от дальнейшего преследования российского фельдмаршала.

Во время Требийской победы Кейм овладел Туринской цитаделью, в которой найдено: медных мортир 148, пушек 384, гаубиц 30, ружей 40000; столько же тысяч пудов пороха и множество военных снарядов. Союзники имели в своей власти всю реку По. Для осады цитадели Александрийской и Тортоны отправлена была водой артиллерия туринская. Между тем оставшиеся без защиты последние крепости республики, Цизальпинская, Болонь и Форте-Франко, или Урбано, сдались Клейнау и Отто.

Италия, внимая воззваниям Суворова, вооружилась: составились против французов народные армии под предводительством Лагоца и кардинала Руффо. Первый имел под ружьем двадцать две тысячи неаполитанцев; последний более тридцати тысяч вооруженного народа. В числе отдельных предводителей кардинала находился молодой монах по прозванию Фра-Диаволино, до того содержавшийся в тюрьме и загладивший потом вину свою неимоверной храбростью: разбивший неприятеля на берегу Адриатическом, в Пескаре, учредивший блокаду крепостей Капуи и Гаэты. В освобождении от французов королевства Неапольского и Папских владений содействовали Руффо российско-турецкий и английский флоты, которыми предводительствовали Ушаков (подчиненный Суворову) и Нельсон.

Преследовавший Макдональда с легким корпусом граф Клейнау занял Ливорно, крепости Сарцанеллу, Леричи, Сен-Терезу; окружил блокадой крепость Сен-Мария, которую защищал гарнизон из 380 человек. Неприступная цитадель Александрийская, устроенная на высоте и защищаемая с двух сторон рекой Танаро, после сильного сопротивления сдалась графу Беллегарду на капитуляцию. Тогда прибыл в Верону вспомогательный десятитысячный российский корпус, высланный Императором Павлом I к королю Обеих Сицилий. Им предводительствовал генерал-лейтенант Ребиндер, которого, по распоряжению фельдмаршала, сменил генерал Розенберг. Главный корпус наших войск перешел под начальство генерала от кавалерии Дерфельдена. Розенбергу было велено прикрывать осаду Мантуи и на время остановиться при Пиаченце.

Наконец и твердая Мантуя покорилась оружию Императорскому. Десятитысячный гарнизон ее, наполовину больной и израненный, сдался 17 июля на капитуляцию генерал-фельдцейхмейстеру Краю, с тем чтобы оставаться военнопленными в Германии. В крепости найдено более 300 пушек.

Суворов продолжал испытывать разные неудовольствия от Гофкригсрата, который, останавливая полет непобедимого полководца, вязал его — как изъяснялся он. "Робость Гофкригсрата, — писал к Императору Павлу I фельдмаршал, — зависть ко мне, как чужестранному; интриги частных двуличных начальников, относящихся прямо в Гофкригсрат; безвластие мое в производстве операций, прежде доклада, на тысячи верстах, принуждают меня всеподданнейше просить В. И. В. о моем отзыве, ежели сие не переменится. Я хочу кости положить в моем Отечестве и молить Бога за моего Государя".

В это время король Сардинский Виктор-Эммануил прислал Суворову ордена: Анонсиады, Св. Маврикия и Лазаря, диплом на чин генерал-фельдмаршала Королевских войск, также на достоинство князя, с титулом его двоюродного брата (соиsin) и с предоставлением оного из рода в род перворожденным; сверх сего, изъявил желание служить в армии Италийской под его начальством. Император Павел I согласился на получение Суворовым лестных отличий и, уведомляя его о том, изъяснил: "что через это он и Ему войдет в родство, быв единожды принят в одну царскую фамилию, потому что владетельные Особы между собою все почитаются роднею". [См. Историю Рос.-Австр. кампании 1799 г., ч. 3, стр. 268.] За поражение Макдональда фельдмаршал награжден 13 июля портретом Государя, осыпанным бриллиантами, для ношения на груди; а за освобождение всей Италии, в четыре месяца, от безбожных ее завоевателей пожалован (8 авг.) князем Российской Империи с титулом Италийского, который распространен и на его потомков мужского и женского родов. В Англии на всех праздниках пили здоровье: 1) Короля; 2) Императора Российского и 3) избавителя Италии; сочиняли в похвалу Суворову песни. Император повелел фельдмаршалу, в случае продолжения делаемых ему неприятностей от Венского Кабинета, собрать в одно место вверенные ему российские войска и действовать, по обстоятельствам, независимо; но вместе советовал остерегаться союзников, продолжая сношения с английским министерством. Суворов просил наградить генерал-фельдцейхмейстера Края и получил в ответ: "Я ничего ему не дам: потому что император Франц трудно признает услуги и воздает за спасение своих земель учителю и предводителю его войск".

Успехи союзников в Италии произвели переворот во французском правительстве: Директоры Республики были сменены; начальство над армией вверено Жуберту, которого Бонапарт называл наследником славы своей. Юный герой, незадолго перед тем сочетавшийся браком, надел на грудь портрет обожаемой им супруги, поклялся именем ее победить или умереть и полетел в Италию. Моро сдал ему начальство и, соединенный с ним тесной дружбой, остался в главной квартире, чтобы вместе отомстить честь французского оружия. Между тем город Сераваль, находящийся у подошвы утесистой горы, после кратковременного бомбардирования отворил ворота Багратиону. Русский авангард, под начальством последнего, занял позицию перед Нови. Вскоре Жуберт и Моро появились на хребтах высоких гор, над обширной равниной, простирающейся до Тортоны и Александрии. "Юный Жуберт, — сказал Суворов, — пришел учиться; дадим ему урок".

Выступая из гор с 45 тыс. человек, главнокомандующий французских войск занял выгодное положение по хребту на Нови к Серавале, оставя в тылу Гави. 4 августа начался кровавый бой, шестнадцать часов продолжавшийся. Центром союзной тридцативосьмитысячной армии предводительствовал Дерфельден; правым крылом Край, левым Мелас. Войска Розенберга составляли обсервационный корпус: ему поручено было прикрывать осаду Тортоны и, в случае надобности, подкреплять сражающуюся армию. На рассвете левое крыло неприятельское было сильно атаковано Крайем, который овладел ближайшими высотами; но принужден был уступить превосходным силам французов. Жуберт сам повел на штыках против австрийцев колонну пехоты, стремился, верхом, с нею при восклицаниях солдат: "Да здравствует Республика! Да здравствует Жуберт!" Пуля мгновенно решила блистательную судьбу его; последние слова его были: "Вперед, вперед!.." Моро снова принял начальство. Чтобы облегчить препятствия, встреченные Крайем, князь Багратион сделал атаку на центр неприятельский. Французы начали действовать правым крылом своим в левый фланг Императорских войск, овладели всеми возвышениями в окрестностях Нови, составляющими подошву Генуэзских гор. Там ударил на них генерал-майор князь Горчаков, подкрепленный потом Меласом и Дерфельденом. Вся Императорская армия двинулась вперед. Град ядер и картечи привел в замешательство русские колонны; но, усиленные свежими полками, они снова устремились на смертоносные горы, три раза возобновляли нападения на центр неприятельский, французы, казалось, мстили за смерть Жуберта; колонны Дерфельдена, открывая путь к убийственным высотам под личным предводительством Суворова, которого сопровождал великий князь, как будто наказывали за дерзновенное намерение помрачить славу российского полководца. Моро, Сен-Сир и начальник французского главного штаба Дессоль, видя последние усилия союзной армии, бросились сами против русских с новыми колоннами. С такой же твердостью против левого крыла французской армии, которое получило подкрепление, возобновляли атаку войска Крайя, несколько раз отраженные. Левое крыло союзников сражалось на берегах реки Скривии против Домбровского. Мелас принудил его отступить и снять блокаду Серавали. Нападения на центр французских войск требовали беспрестанных подкреплений с правого их крыла, которое ослабело до того, что не могло сопротивляться стремлению левого крыла соединенных войск. Пользуясь обстоятельствами, Мелас предпринял движение на дорогу между Серавалью и Гави, в тыл правому французскому крылу. Стесненная этим движением республиканская армия не могла сопротивляться нападениям на центр; русские достигли высот; французы начали отступать, склоняясь к левому крылу своему на деревню Пастурану. Там отряды австрийской кавалерии и козаков, под начальством Карачая, довершили нападение на неприятеля, который удалился через Боккету к Савоне, чтобы сблизиться со своими подкреплениями, собранными на границе пьемонтской. Мрак ночи покрыл бегство врагов.

Потеря французов простиралась до двадцати тысяч чел., в том числе убитыми до семи тысяч, пленными более 4600, ранеными более 5000, пропавшими без вести около 4000. В числе пленных находились четыре генерала; пушек взято 39, ящиков со снарядами 54. Союзные войска потеряли убитыми до 1300 чел., ранеными более 4700. Победа при Нови заставила неприятеля заключить капитуляцию о сдаче Тортоны, крепости неприступной, стоящей на высоте скалы, которую ни гаубицы, ни бомбы не достают, стоившей королю Сардинскому пятнадцать миллионов. [Слова Суворова. См. в Анекдотах его, стр. 169.]

Император Павел I повелел (24 авг.) гвардии и всем российским войскам, даже и в присутствии своем, отдавать князю Италийскому, графу Суворову-Рымникскому все воинские почести, подобно отдаваемым особе ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА. — "Князь Александр Васильевич! — писал Государь к фельдмаршалу. — Я получил известие о знаменитой победе вашей над упокоенным вами генералом Жубертом. Рад весьма, а тем более, что убитых немного и что вы здоровы. Не знаю, что приятнее? Вам ли побеждать или Мне награждать за победы? Но мы оба исполняем должное: Я как Государь, а вы как первый полководец в Европе. Посылаю награждение за взятие Серавали; а вам не зная, что уже давать, потому, что вы поставили себя свыше награждений, определили почесть военную, как увидите из Приказа, вчера отданного. Достойному достойное. Прощайте, князь! Живите, побеждайте французов и прочих, кои имеют в виду не восстановление спокойствия, но нарушение оного".

Между тем генерал-лейтенант Герман сделал неудачную высадку в Голландии; другой вспомогательный тридцатитрехтысячный корпус под начальством Нумсена, потом генерал-лейтенанта Римского-Корсакова, двинулся в Швейцарию, где эрцгерцог Карл занял Цюрих; третий, пятитысячный, из эмигрантов, под предводительством принца Конде, находился в Волынии.

В то время как Российский Самодержец, желая утвердить спокойствие Европы, восстанавливал веру и низверженных Государей, Венский Двор продолжал противодействовать, достигнув своей цели. Генерал граф Клейнау, долженствовавший, при пособии английского флота, теснить неприятеля на берегах генуэзских, находившийся уже на один переход от Генуи, поступил под начальство фельдмаршала-лейтенанта Фрейлиха, который был отозван от главной союзной армии в герцогство Тосканское; Суворов, по приказанию императора Франца II, сдал начальство над австрийскими войсками генералу Меласу и двинулся со своими полками в Швейцарию. Пьемонт остался во власти союзников. К довершению неприятностей, эрцгерцог, до соединения нашего фельдмаршала с Римским-Корсаковым, удалился из Швейцария в Швабию.

Так кончился знаменитый поход 1799 года, в котором союзники под главным предводительством Суворова выиграли десять сражений, приобрели около трех тысяч огнестрельных орудий, двести тысяч ружей, восемьдесят тысяч пленных и покорили двадцать пять крепостей, лишась убитыми и ранеными только восемь тысяч человек. [См. Заметки Суворова в Истории Рос.-Австр. кампании 1799 г., ч. 3, стр. 490.]

Не отступая от предположенного плана Государь, со своей стороны, предоставил все российские войска в Швейцарии и корпус принца Конде главному начальству Суворова, с тем чтобы эта армия, усиленная швейцарцами, которых вооружала Англия, составив центр австрийских войск эрцгерцога и Меласа, стремилась через Франш-Конте во Францию.

Оставляя Италию, фельдмаршал простился с австрийцами приказом, исполненным признательности. "Никогда, — упомянул Суворов, — не забуду я храбрых австрийцев, которые почтили меня доверенностью и любовью; не забуду воинов победоносных, сделавших меня победителем". Неприятная весть об удалении россиян привела в уныние обитателей Пьемонта и Ломбардии.

Русская армия выступила в поход к границам Швейцарии двумя колоннами: первой предводительствовал Дерфельден, второй Розенберг. Полевые орудия отправлены, под прикрытием войска, через Милан и Комо, откуда положено перевезти их на судах. Взамен этих пушек корпус Дерфельдена должен был получить 15 горных, а корпус Розенберга 10. Австрийское начальство обязалось снабдить мулами под орудия и для подвоза провианта. Мелас уверил Суворова, что они выставлены в городе Белинцоне, лежащем у подошвы Сен-Готарда. Быстро шествовал Суворов: в шесть дней совершил переход, для которого нужно было восемь; но в Белинцоне не нашел он обещанных мулов, потерял пять дней, обнадеживаемый австрийскими комиссионерами, и в такой крайности исполнил полезный совет великого князя добавить не достававшее число мулов козачьими лошадьми.

Приближаясь к Альпийским горам, одушевляя россиян чрезвычайными делами, недавно совершенными в Италии, опытный полководец не скрывал от военачальников своих печальных следствий удаления из Швейцарии эрцгерцога; предвидел, что Массена устремится со всеми силами своими на Корсакова, потом на Конде.

Наконец показались грозные утесы и скалы Сен-Готарда, которого вершина возносится выше облаков. Осенняя ненастная погода придавала еще более мрачности дикой громаде. Между солдатами, утомленными от дальних походов, возник ропот на трудный переход. Услышав негодование, Суворов предоставил им избрать любое: беспрекословно повиноваться ему или предать его земле у подошвы Сен-Готарда; велел рыть для себя могилу. "Здесь похороните меня, — произнес герой, — вы более не дети мои — я более не отец вам, — мне ничего не остается, кроме смерти!" — Изумленные, растроганные солдаты, зная решительность вождя своего, бросились к нему с громкими восклицаниями "Веди, веди нас!", подняли его на руки. "Вот, — говорит очевидец Фукс, — первый шаг Суворова к победам на горах Альпийских!" [История Рос.-Австр. кампании, ч. I, стр. 291.]

В донесении своем Государю от 3 октября (1799 г.) Суворов описал знаменитый переход свой: "На каждом шаге в этом царстве ужаса зияющие пропасти представляли отверстые и поглотить готовые гробы смерти. Дремучие, мрачные ночи, непрерывно ударяющие громы, льющиеся дожди и густой туман облаков, при шумных водопадах, с каменьями, с вершин низвергавшихся, увеличивали трепет. Там явилась зрению нашему гора Сен-Готард, этот величающийся колосс гор, ниже хребтов которого громоносные тучи и облака плавают, и другая, уподобляющаяся ей, Фогельсберг. Все опасности, все трудности были преодолены, и при таковой борьбе со всеми стихиями, неприятель, гнездившийся в ущелинах и в неприступных, выгоднейших местоположениях не мог противостоять храбрости воинов, явившихся неожиданно на этом новом театре: он всюду прогнан. Войска В. И. В. прошли чрез темную горную пещеру Урзерн-Лох, заняли мост, удивительною игрой природы из двух гор сооруженный и проименованный Тейфельсбрике [Чертов мост]. Оный разрушен неприятелем; но это не остановило победителей: они связывают доски шарфами офицеров; бегут по этим доскам, спускаются с вершин в бездны, и, достигая врага, поражают его всюду. Напоследок надлежало восходить на снежную гору Биншнер-Берг, скалистою крутизной все прочие превышающую; утопая в скользкой грязи, должно было подыматься против и посреди водопада, низвергавшегося с ревом, и низрывавшего с яростью страшные камни, снежные и земляные глыбы, на которых много людей с лошадьми с величайшим стремлением летели в преисподние пучины, где многие убивались, а многие спасались. Всякое изображение недостаточно к изображению этой картины во всем ее ужасе. Единое воспоминание преисполняет душу трепетом и теплым благодарственным молением к Всевышнему, Его же невидимая, всесильная десница видимо охраняла воинство В. И. В., подвизавшееся Святою Его Верою".

Суворов совершил неимоверный поход среди своего войска на лошади, едва влачившей ноги, в синем обветшалом плаще, который достался ему после отца и был известен под названием родительского, в круглой большой шляпе, взятой у одного капуцина. Ропот воинов, отчаянием исторгаемый, доходил до него: "Старик наш, — говорили они вслух, — выжил уже из ума: Бог весть, куда нас завел!" — Суворов спрашивал: что они говорят? — Ему отвечали: "Вы слышите сами". — "Да! — кричал он. — Помилуй Бог! Они меня хвалят; так хвалили они меня в Туретчине и Польше". — И утомленные солдаты хохотали, забывали свою усталость, радостно повторяли слова своего предводителя: Вперед! С нами Бог! Русское войско победоносно. Ура! — "Здесь нет des belles retirades [Прекрасных ретирад. См. Сочинения г-на Фукса, стр. 179], — говорил Суворов, улыбаясь приближенным, — разве в пропастях. — Одно слово ретирада приводило его в гнев и исступление. Окруженный со всех сторон неприятелем и оставленный союзниками, он повторял: "Не дам костей своих врагам; умру здесь, и иссеките на камне: Суворов — жертва измены, но не трусости". [Сочинения г-на Фукса, стр. 88, 124 и 178.] Великий князь проводил с фельдмаршалом ночи под открытым небом: иногда, в равнинах только, имели они пристанище в сараях, где в летнее время укрываются от непогоды пасущиеся стада.

Вытеснив французов из горных ущелий, обратив их в бегство сначала к долине Урзерн, потом через Чертов мост за местечко Вазен, к Амстегу, заняв город Альтдорф, Суворов преодолел с войском своим чрезвычайные трудности при переходе через гору Кольмберг, высочайшую после Сен-Готарда. В продолжении этих битв герои его, Багратион и Милорадович, покрыли себя новой славой: последний, найдя в Амстеге сожженный мост, полетел по тлевшим бревнам; спускался на спине с утесистых гор.

Армия вступила в долину Мутен. Здесь фельдмаршал известился от жителей окрестных селений о печальной участи корпусов Римского-Корсакова и фельдмаршала-лейтенанта Готце. Следуя повелениям Гофкригсрата, эрцгерцог оставил Швейцарию в то самое время, когда, соединив силы свои с Римским-Корсаковым и Готце (кои все составили бы до ста тысяч), мог разбить Массену, имевшего под ружьем только шестьдесят тысяч. Французский генерал, узнав о приближении Суворова, решился внезапным нападением отвратить угрожавшую ему опасность: Готце, храбро обороняясь против Сульта, пал при деревне Шаннис героем; Римский-Корсаков, распространивший силы свои в Швейцарии по случаю удаления из оной эрцгерцога, был после упорных битв (14 и 15 сент.) окружен в Цюрихе многочисленным неприятелем, не согласился на постыдные условия и с десятитысячным войском, с 12 орудиями проложил себе дорогу штыками к Эглизау сквозь сорокатысячную армию. [Александр Михайлович Римский-Корсаков, впоследствии литовский военный губернатор, генерал от инфантерии, член Государственного Совета и кавалер орденов Св. Апостола Андрея Первозванного и Св. Владимира первой степени, скончался в С.-Петербурге 13 мая 1840 года, на 87-м году от рождения.] Жители Швейцарии не отважились восстать единодушно: несколько тысяч сражались под знаменами французов и не щадили россиян, пришедших защищать их свободу.

У Суворова оставалось менее двадцати тысяч войска, утомленного от непрестанных сражений и дальних походов, почти без патронов и пороха: он не мог предпринять наступательных действий в открытых равнинах против Массены, втрое сильнейшего, и, вместе с военным советом, решился идти на Гларис горами, открыть себе путь оружием. Неприятель нападал на русских днем и ночью со всех сторон: в мокрую, холодную погоду они должны были подниматься на утесы, покрытые снегом, проходить по тесным болотистым дорогам и, вправо от Глариса, вооруженной рукой пробираться к Коиру. Беспрестанно происходили кровопролитные сражения, на которых воины Суворова всегда оставались победителями: под Мутенталем Розенберг, начальствовавший нашим арьергардом, заманил Массену с 10 тысячами человек в долину, выждал, ударил с тремя тысячами русских в штыки, разбил его, обратил в бегство до самого Швица, потопил более двух тысяч человек, взял в плен: генерал-квартирмейстера Лекурба, двух шефов бригады, одного батальонного командира, 13 офицеров и 1200 рядовых, отбил пять пушек. [Розенберг награжден за этот знаменитый подвиг орденом Св. Апостола Андрея Первозванного.] За Гларисом князь Багратион, командовавший авангардом, подкрепленным генералом Дерфельденом, стремительно напал в дефилеях на Молитора, опрокинул его, положил на месте тысячу человек, взял в плен: шефа бригады, 7 офицеров, 347 солдат, отбил две пушки и одно знамя. Наконец после шестнадцатидневного победоносного странствования по Альпийским горам русские достигли Хура, откуда выступили через Маенфельд и Бальцер в Фельдкирхен.

В достопамятный поход через Швейцарию неприятель потерял: убитыми — генерала Лягурье, множество офицеров и более четырех тысяч солдат; пленными — одного генерала, трех полковников, 37 штаб- и обер-офицеров и 2778 нижних чинов; пушек отбито 10, одна мортира и одно знамя. С нашей стороны пало 661 чел., ранено 1369, в том числе генерал-майоры: князь Горчаков, князь Багратион, Курнаков, Харламов и Мансуров. Сын Суворова во все время сражений и погони находился при великом князе, который не переставал одушевлять войско напоминанием о любви к Августейшему его Родителю. Между тем Римский-Корсаков разбил, при деревне Шлате, три дивизии французские: Менара, Лоржа и Гацана; преследовал их кавалерию, прогнал до реки Тура, отбил две пушки, положил на месте до тысячи человек, взял 50 в плен, сосредоточил силы свои на правом берегу Рейна. Принц Конде потерпел поражение при Костнице.

Не теряя еще надежды соединиться с австрийской армией и действовать снова к освобождению Швейцарии, фельдмаршал выступил из Фельдкирхена к Линдау, где получил письмо от эрцгерцога Карла, назначавшего ему свидание в Штоках. Ссылаясь на слабость здоровья, Суворов просил эрцгерцога сообщить ему письменно виды и предположения для дальнейших действий и в присутствии графа Коллоредо (который был прислан с письмом) произнес: "Эрцгерцог Карл не при Дворе, но на войне, такой же генерал, как Суворов, кроме того что последний старее его по своей опытности". Возникшая между обоими полководцами переписка не имела никаких успехов: эрцгерцог настоятельно требовал содействия Суворова, не объявляя ему числа войск, которыми сам намеревался вспомоществовать. Фельдмаршал решился перенести главную квартиру в Аугсбург, где вступил в столь же бесполезные переговоры с австрийским министром князем Эстергази. Вскоре последовало формальное объявление Императора Павла I, что он прекращает общее дело. "Государь, Брат мой! — писал великодушный Монарх России к Императору Францу II, — Вашему Величеству должно уже быть известно о последствиях удаления из Швейцарии Вашей армии под начальством эрцгерцога Карла — совершившегося вопреки всех причин света, по коим оная оставалась там до соединения фельдмаршала князя Италийского с генерал-лейтенантом Корсаковым. Видя войска Мои оставленные и таким образом преданные неприятелю — политику, противную Моим намерениям, и благосостояние Европы, принесенное на жертву, имея совершенный повод к негодованию на поведение Вашего министерства, коего побуждений не желаю знать, Я объявляю Вашему Величеству с тем же чистосердечием, которое заставило Меня лететь на помощь к Вам и споспешествовать успехам Вашего оружия, что отныне общее дело прекращено, дабы не утвердить торжества в деле вредном. Пребываем с должным к Вам почтением и проч.". [См. Историю Рос.-Австр. кампании, ч. 3, стр. 505 и 506.]

Суворов получил Высочайшее повеление возвратиться в Россию и, читая в будущем, произнес: "Я бил французов, но не добил. Париж мой пункт — беда Европы!" Признательный к заслугам Государь возвел героя в почетное достоинство Российского Генералиссимуса 29 октября 1799 года. "Побеждая всюду и во всю жизнь вашу врагов Отечества, — писал к нему Павел I-й, — не доставало вам еще одного рода славы: преодолеть самую природу; но вы и над нею одержали ныне верх. Поразив еще раз злодеев веры, попрали вместе с ними козни сообщников их, злобою и завистью против вас вооруженных. Ныне, награждая вас по мере признательности Моей и ставя на вышний степень, чести и геройству предоставленный, уверен, что возвожу на оный знаменитого полководца сего и других веков". — "Это много для другого, — произнес тогда Император графу Растопчину, — а Суворову мало: ему быть Ангелом", — и велел вылить бронзовую статую его для украшения столицы, в память знаменитых подвигов. Император Франц II препроводил к Суворову орден Марии-Терезии первой степени большого креста, предоставил ему по жизнь звание своего фельдмаршала и сопряженное с оным жалованье. Великий князь Константин Павлович за храбрость и примерное мужество получил от своего Августейшего Родителя титул Цесаревича.

В Праге генералиссимус провел время очень весело (в декабре); завел у себя на банкетах святочные игры: фанты, жмурки, жгуты и проч.; бегал, мешался в толпе подчиненных, с точностью исполнял, что ему предназначалось делать, когда вынимали его фант; пустился в танцы: люди вправо, а он влево; такую — как изъясняется очевидец Фукс — причинил кутерьму, суматоху, штурм, что все скакали, прыгали и сами не знали куда. Знатнейшие богемские дамы, австрийский генерал граф Беллегард, английский посланник при Венском Дворе лорд Минто и множество иностранцев путались в наших простонародных играх. Кто бы подумал тогда, что Суворов находился у врат смерти?

"Князь! — писал собственноручно Император к Суворову 29 декабря. — Поздравляю вас с новым годом и, желая его вам благополучно, зову вас к себе. Не Мне тебя, герой, награждать. Ты выше мер Моих; но Мне чувствовать сие и ценить в сердце, отдавая тебе должное. Благосклонный Павел".

Сдав команду генералу Розенбергу, генералиссимус простился в Праге с войсками, горестно и трогательно: солдаты предчувствовали, что не увидят более своего водителя к победам!

В городе Нейтитшен (в Моравии) Суворов желал поклониться праху Лаудона. Приблизившись к надгробному памятнику, он прочел со вниманием латинскую надпись, в которой описаны титул и заслуги знаменитого полководца, и произнес сопровождавшему его Фуксу [Действительный статский советник Егор Борисович Фукс, правитель канцелярии и неразлучный спутник Суворова, управлял также военной канцелярией князя Кутузова-Смоленского в достопамятный 1812 год; скончался в С.-Петербурге 25 марта 1829 года.]: "Нет! Когда я умру, не делайте на моем надгробии похвальной надписи; но скажите просто: Здесь лежит Суворов".

Начало болезни генералиссимуса, называемой фликтеной, оказалось в Кракове: сыпь и водяные пузыри покрыли все тело его. Он поспешил в имение свое Кобрино [Ныне уездный город Гродненский губернии] и там слег в постель, велел отыскать аптечку блаженной памяти Екатерины. — "Она надобна мне только на память, — говорил Суворов, не любивший лекарств". Тотчас отправлена была с печальным известием эстафета к генерал-прокурору Обольянинову. Император прислал лейб-медика Вейкарта к больному. — "Молю Бога, — писал Он к нему, — да возвратит Мне героя Суворова. По приезде вашем в столицу узнаете вы признательность к вам Государя, которая, однако, не сравняется с вашими великими услугами, оказанными Мне и Государству". — Суворов получил облегчение, начал выздоравливать и большую часть времени, по случаю наступившего тогда великого поста, проводил в молитвах, заставлял Вейкарта участвовать в них три раза в день, бить земные поклоны, употреблять самую строгую постную пищу, несмотря на отговорки; велел ему говорить по-русски, хотя он с трудностью изъяснялся на нашем языке; продолжал в церкви петь с певчими, сердился, когда они не согласовались с ним, читал Апостол с великим напряжением голоса, беспрестанно перебегал с одного клироса на другой или в алтарь и молился местным образам. Иногда герой предавался мечтаниям о новой кампании, диктовал ответы на письма знаменитых особ Европы, разговаривал о приготовлениях, которые делались к торжественному въезду его в С.-Петербург.

Наконец доктор позволил ему отправиться в дорогу с тем, чтобы ехать в сутки не более двадцати пяти верст, о чем донесено Государю. Перед отъездом генералиссимус спросил, не забыл ли кого наградить? Он не мог уже путешествовать по своему обыкновению, ехал не в кибитке, а в дормезе, лежа на перине, и в сопровождении врачей; на пути получил Высочайший рескрипт, в котором Государь изъявлял величайшую радость, что вскоре обнимет героя всех веков Суворова. При выезде из Вильно болезнь его вдруг усилилась: великий полководец остановился в бедной хижине, лег на лавку и, прикрытый полотном, с тяжелыми вздохами произносил: "За что страдаю?". В Риге, собравшись с силами, он надел в первый день Пасхи свой фельдмаршальский мундир, все знаки почестей, слушал Божественную Литургию и разговелся у губернатора. — "Ах! стар я стал!" — повторял Суворов во время двухнедельного путешествия своего от Риги до С.-Петербурга. Народ везде толпился с нетерпеливым любопытством взглянуть на непобедимого вождя. В Стрельне дормез его был окружен многими жителями столицы, выехавшими ему навстречу: дамы и дети подносили фрукты и цветы; слабым, болезненным голосом благодарил он их и с умилением благословлял детей. Избегая уже всех почестей, генералиссимус желал въехать в Петербург вечером; приблизился, 20 апреля, к триумфальным воротам в десять часов: поднялся шлагбаум, солдаты выступили в ряд без ружей. В Зимнем Дворце были приготовлены для него комнаты: Суворов остановился в доме своего племянника, графа Дмитрия Ивановича Хвостова [На Екатерининском канале, близ церкви Св. Николая. Этот дом принадлежал потом г-ну Болотникову], где от увеличившейся болезни слег в постель. На другой день явился к нему вице-канцлер граф Растопчин с собственноручным рескриптом Людовика XVIII, при котором король французский препроводил к нему орден Св. Лазаря. Суворов лежал в совершенном расслаблении; долго не мог понять, зачем Растопчин приехал; наконец велел прочитать письмо, взял орден, заплакал, спросил о месте, из которого он прислан, и с иронической улыбкой сказал: "Так ли прочитали? Французский король должен быть в Париже, а не в Митаве". Незадолго перед тем курфюрст Баварский Максимилиан-Иосиф прислал Суворову орден Св. Губерта. [Суворов, кроме орденов: австрийского Марии-Терезии, прусских, сардинских, французского и баварского, имел еще польские: Белого Орла и Св. Станислава; желал получить орден Подвязки и намекал о том, посредством спущенного чулка, английскому послу.]

Он уже обедал не в семь часов утра, а во втором пополудни; спал не на сене; часто вставал с постели, садился в большие кресла, в которых возили его по комнате; продолжал, для препровождения времени, заниматься турецким языком; сохранил в памяти все подробности о походах против поляков и турок и забывал названия покоренных им городов и крепостей в последнюю кампанию, также имена генералов, над которыми одержал свежие, блистательные победы. "Для чего, — говорил Суворов, — не умер я на полях Италии!"

Тщетны были старания искуснейших врачей; болезнь день ото дня усиливалась и смерть приближалась скорыми шагами. Однажды вошел к больному племянник и сказал ему: "До вас есть дело". — Окинув его быстрым взглядом, Суворов отвечал твердым и решительным голосом: "Дело? Я готов!" — Но узнав, что барон Бюллер желал получить из рук его баварский орден Золотого Льва, опустил голову на подушку и слабо, едва внятными словами, произнес: "Хорошо, пусть войдет". [Барон Бюллер, чрезвычайный российский посланник и полномочный министр в Мюнхене, впоследствии сенатор, награжден этим орденом по предстательству Суворова.]

Уговорили Суворова исповедаться и причаститься Св. Тайн. Он исполнил последний долг, как истинный христианин, простился с окружавшими одр его. Наступила ночь: в беспамятстве умиравший произносил слабым голосом разные приказания, как бы находясь с военачальниками в главной квартире, твердил о Генуе, о новых своих военных планах. Бред продолжался и утром, наконец Суворов умолк навсегда... 6 мая 1800 года, во втором часу пополудни, на 72-м году своей жизни.

Огорченный смертью генералиссимуса, Император послал своего генерал-адъютанта утешить родственников и объявить им, что Он наравне с Россией и с ними разделяет скорбь о потере великого человека. Великолепный гроб был поставлен в богато убранный зал, где в продолжение семи дней жители столицы орошали слезами признательности бренные останки.

В назначенный день вельможи, чиновники и все сословия двинулись к Александро-Невской Лавре. Император, окруженный блистательной свитой, ожидал печальное шествие у Публичной библиотеки и, по приближении гроба, снял шляпу, низко и почтительно поклонился праху знаменитого мужа, который прославил Его царствование. У монастырских ворот высокий балдахин затруднил вход дрогам; уже хотели снимать его, как один унтер-офицер, находившийся во всех походах с Суворовым, вскрикнул: "Оставьте! Он пройдет, как и везде проходил". — Двинулись — и гроб проехал благополучно.

Останки генералиссимуса покоятся в церкви Св. Благовещения. Долго простая, но красноречивая надпись: Здесь лежит Суворов — украшала место его погребения. В 1826 году ныне благополучно царствующий Государь Император, в честь непобедимого полководца и для возбуждения в молодых воинах воспоминания о бессмертных подвигах, Высочайше повелеть соизволил (17 авг.) именоваться впредь Фанагорийскому гренадерскому полку (с которым Суворов взял Измаил, разбил при Рымнике визиря) гренадерским Генералиссимуса князя Суворова-Италийского полком.

Князь Александр Васильевич Италийский, граф Суворов-Рымникский, среднего роста, взлизистый, сухощавый, имел лицо покрытое морщинами, большой рот, взгляд быстрый и часто грозный, волоса седые как лунь; был жесток и сострадателен, горд и доступен, снисходителен и склонен к насмешкам; скор во всех своих действиях: никогда не ходил, а бегал; не ездил верхом — скакал; одарен счастливой памятью: в Турции выучился по-турецки, в Польше по-польски; в Финляндии по-чухонски. Воспитанный среди битв, получив все высшие чины и знаки отличия на бранном поле, он жил в армии как простой солдат, употребляя суровую пищу, хлебал солдатские щи и кашицу, спал на соломе; часто являлся в лагерь в одной рубашке или солдатской куртке, иногда в изодранном родительском плаще, с опущенными чулками и в старых сапогах; был доволен, когда его не узнавали; ездил на неоседланной козацкой лошади и поутру, до зари, пел три раза петухом, пробуждая таким образом войско; при Дворе боялся скользкого паркета, перебегал из угла в угол; был неловок в обращении с женщинами, говорил: "От них мы потеряли рай!" — дышал лишь славолюбием. Он ложился спать в шесть часов вечера, вставал в два часа пополуночи, купался или окатывался холодной водой, обедал утром в семь часов. Камердинер Прошка уполномочен был отнимать у него тарелку с кушаньем и — на вопрос: по чьему приказанию он это делает? — отвечал: "По приказанию фельдмаршала Суворова". — "Ему должно повиноваться", — говорил Суворов. [Этому Прошке, всегда пьяному, дерзкому, грубившему господину, король Сардинский Карл-Эммануил прислал две медали, на зеленых лентах, с изображением на одной стороне Императора Павла I, на другой стороне своего портрета, с латинской надписью: "За сбережение здоровья Суворова". Последний снисходил ему потому, что он некогда спас его жизнь.]

Императрица Екатерина II, узнав, что граф Рымникский ездит и ходит в трескучие морозы в одном мундире, подарила ему черную соболью шубу. Суворов принял с должным благоговением дар Монархини, возил его с собой на коленях, но никогда не дерзал — как изъяснялся — возлагать на грешное свое тело. Выпарившись в бане, он бросался в реку или в снег и между тем переносил в горнице ужасную теплоту. Однажды правитель его канцелярии Фукс закапал потом донесение, которое докладывал Суворову: "Вот, Ваше Сиятельство, — сказал он ему, — я не виноват, а ваша Этна", — указав на печь. — "Ничего, ничего, — отвечал Суворов, — в Петербурге скажут или что ты до поту лица работаешь, или что я окропил эту бумагу слезою. Ты потлив, а я слезлив". — В другое время австрийский генерал-квартирмейстер Цах до того распалился в кабинете его, что снял с себя галстук и мундир. Фельдмаршал бросился его целовать, произнеся: "Люблю, кто со мною обходится без фасонов". — "Помилуйте, — вскрикнул Цах, — здесь можно сгореть!" — "Что делать! — возразил Суворов. — Ремесло наше такое, чтоб быть всегда близ огня, а потому я и здесь от него не отвыкаю".

Суворов презирал роскошь, не терпел лести, любил давать милостыню; но здоровому нищему дарил топор, говоря: "Руби дрова, не умрешь с голоду"; присылал несколько лет подряд в С.-Петербургскую тюрьму, от неизвестного, по десяти тысяч рублей на искупление содержащихся за долги [Собрание разных сочинений г-на Фукса, С.-Петербург, 1827 г., стр. 130]; отличался редким бескорыстием; примерным бесстрашием и самоотвержением; во всю жизнь поражал неприятеля многочисленного меньшими силами; был любим, боготворим войском; наказывал солдат, за неисправность, отечески; офицеров — арестами; никого не погубил: только один раз в жизни вынужден он был удалить полковника, присвоившего себе солдатские артельные деньги, но и тут велел написать просто, что он увольняется за немогузнайство. Генералы Дерфельден, Розенберг, Мелас и другие обращались с ним с некоторой боязнью, страшась его насмешек. Отличаясь благочестием, часто кричал он своим воинам: "Начало премудрости есть страх Господен"; умел беседовать с ними в их вкусе, слоге, языке. Солдаты отзывались: "Наш Суворов с нами в победах и везде в паю, только не в добыче, она вся наша. Он не спит, когда мы спим, не ест, когда нас угощает, и еще в жизни своей ни одного дела не проспал".

Тактика Суворова состояла в трех словах: быстрота, глазомер, натиск. Пехота его действовала штыками, конница саблями. "Ошибки великих полководцев поучительны, — говорил он, — за ученого дают трех неученых. Нам мало трех! Давай нам шесть, давай нам десять на одного... всех перебьем, повалим, в полон возьмем. Береги пулю на три дни, а иногда и на целую кампанию, когда негде взять. Стреляй редко, да метко — штыком коли крепко. Пуля обмишулится, а штык не обмишулится; пуля дура, штык молодец". В Рымникском сражении, заметив ужасные лица янычар, Суворов тотчас приказал солдатам не смотреть басурманам в лица, а колоть их прямо в грудь.

Он не терпел ретирад и оборонительной войны. "Слов: ретирада (которое произносил всегда зажмурясь и с насмешливым протяжением), дефансив в моем словаре нет", — повторял Суворов. Генерал Мелас, называвший его "генералом вперед" и которому наш полководец сказал: "Правда, вперед! Но иногда оглядываюсь и назад, не с тем, однако ж, чтобы бежать, но чтоб напасть", теснимый под Требией французами, прислал к нему за повелением: "Куда отступать?" — "В Пиаченцу", — отвечал Суворов, приказав таким образом разбить неприятеля и обратить его в бегство. [Суворов называл Меласа: Папа Мелас, Haute Excellence.]

"Неприятель думает, что ты за сто, за двести верст, — говорил генералиссимус, — а ты, удвоив, утроив шаг богатырский, нагрянь на него быстро, внезапно. Неприятель поет, гуляет, ждет тебя с чистого поля, а ты из-за гор крутых, из-за лесов дремучих налети на него, как снег на голову; рази, стесни, опрокинь, бей, гони, не давай опомниться: кто испуган, тот побежден наполовину; у страха глаза большие, один за десятерых покажется. Будь прозорлив, осторожен, имей цель определенную. Возьми себе в образец героя древних времен, наблюдай его, иди за ним вслед, поравняйся, обгони — слава тебе! Я выбрал Кесаря. Альпийские горы за нами — Бог перед нами: ура! Орлы русские облетели орлов римских!"

Все русское было близко к сердцу Суворова; любя родину, он часто повторял: "Горжусь, что я россиянин!" Подражавших французам в выговоре и ухватках спрашивал: "Давно ли изволили получать письма из Парижа от родных?". Итальянские простонародные песни чрезвычайно нравились ему, сходствуя несколько с русскими, особенно когда итальянец поет вдали, в чистом поле. Он переписывался с Державиным и Костровым: первый воспел его знаменитые подвиги в бессмертных стихах; Костров посвятил ему перевод свой Оссиана. Книга эта была любимым его чтением [И Наполеон любил читать Оссиана, которого перевел на французский язык Баур-Лормиан]; он брал ее во всех походах. "Оссиан, мой спутник, — говорил Суворов, — меня воспламеняет; я вижу Фингала, в тумане, на высокой скале сидящего, слышу слова его: Оскар, одолевай силу в оружии; щади слабую руку. Честь и слава певцам! Они мужают нас и делают творцами общих благ". Но с умом образованным, с начитанностью, Суворов имел предрассудки: не терпел, чтобы за столом его брали соль ножом из солонки; двигали ее с места или ему подавали: каждый должен был отсыпать себе на скатерть соли сколько ему угодно и тому подобное.

Екатерина Великая, желая вывести Потемкина из ошибочного его мнения об уме Суворова, присоветовала ему подслушать их разговор из соседней комнаты. Удивленный необыкновенным остроумием и глубокомыслием Рымникского, князь Таврический упрекнул его, зачем он с ним не беседует таким образом. "С царями у меня другой язык", — отвечал Суворов. Проказничая в обществах и перед войском, он в кабинете диктовал диспозиции к сражениям, взвешивал в уме своем силы неприятельские, назначал позиции полкам, предписывал им новые действия, чертил сам планы или поправлял ошибки искуснейших своих генерал-квартирмейстеров, Шателера и Цаха, которые за то не сердились, но изумлялись и благодарили его.

Упоминая о корыстолюбии Массены, Суворов присовокуплял: "Не поместятся в тесном гробу его заграбленные им и кровью обагренные миллионы!" О Моро отзывался: "Он меня, седого старика, несколько понимает; но я его больше. Горжусь, что имел дело со славным человеком!" Румянцева называл своим учителем; Петра Великого — первым полководцем своего века. "Мнение мое о Государе, — прибавлял он, — и граф Петр Александрович [Румянцев-Задунайский] удостоил одобрить".

Однажды, разговаривая о самом себе, Суворов сказал окружавшим его: "Хотите ли меня знать? Я вам себя раскрою: меня хвалили цари, любили воины, друзья мне удивлялись, ненавистники меня поносили, при Дворе надо мною смеялись. Я бывал при Дворе, но не придворным, а Эзопом, Лафонтеном: шутками и звериным языком говорил правду. Подобно шуту Балакиреву, который был при Петре Первом и благодетельствовал России, кривлялся я и корчился. Я пел петухом, пробуждал сонливых, утомлял буйных врагов Отечества. Если бы я был Кесарь, то старался бы иметь всю благородную гордость души его; но всегда чуждался бы его пороков". [См. Анекдоты Князя Италийского, изд. г-ном Фуксом, стр. 80.] В другое время, когда живописец Миллер явился к нему в Праге (1799 г.) от курфюрста Саксонского, Суворов приветствовал художника: "Ваша кисть изобразит черты лица моего, они видны; но внутреннее человечество мое сокрыто. И так скажу вам, любезный господин Миллер, что я проливал кровь ручьями. Содрогаюсь. Но люблю моего ближнего, во всю жизнь мою никого не сделал несчастным; ни одного приговора на смертную казнь не подписывал; ни одно насекомое не погибло от руки моей. Был мал, был велик (тут вскочил на стул); при приливе и отливе счастья уповал на Бога и был непоколебим (сел на стул), как и теперь". [См. Собрание разных сочинений г-на Фукса, стр. 136.] Он умолк и сидел неподвижно. Восхищенный Миллер написал прекрасный портрет, хранящийся в Дрезденском музее.

"Суворов, — передал нам генерал Дерфельден, тридцатипятилетний спутник его, — пробежал обширное поле Истории всех веков; со вниманием читал, слушал биографии великих мужей, хвалил примеры их величия; но для своей славы проложил новую, дотоль неизвестную тропу. Не имея сановитости и дара слова Румянцева, миллионов Потемкина и одаренный от природы невидною наружностью, он начал играть роль, ни от кого не заимствованную, а самим им для себя сотворенную, и выдержал ее во всех превратностях долговременной жизни: был героем и казался чудаком".

Граф Сегюр справедливо замечает в своих Записках [Т. 3, р. 57.], что Суворов прикрывал блестящие достоинства странностями, желая избавить себя от преследования сильных завистников.

Потемкин говорил о нем: "Суворова никто не пересуворит".

Моро отзывался о Суворове, что "никто лучше его не умел одушевлять войск, не соединял в высшей степени качеств военачальника; что главные его подвиги в Италии: сражения при Нови и при Требии, особенно марш на Требию, который есть совершенство в военном искусстве". [См. Записки о походе 1813 года, соч. сенатора Михайловского-Данилевского, второе изд., стр. 296.]

В числе почитателей князя Италийского находился бессмертный Нельсон, который писал к нему: "Нет в Европе человека, любящего вас так, как я, не за одни великие подвиги, но и за презрение к богатству. Горжусь тем, что, по уверению видавшего вас в продолжение многих лет, имею сходство с вами ростом, видом и ухватками".

Князь Александр Васильевич был женат на дочери генерал-аншефа князя Ивана Андреевича Прозоровского, княжне Варваре Ивановне, от которой имел дочь, княжну Наталью Александровну, вышедшую замуж за обер-шталмейстера графа Николая Александровича Зубова, и сына, князя Аркадия Александровича: он проявлял большие надежды, но преждевременно лишился жизни в волнах Рымника.

{Бантыш-Каменский}

|

Суворов, Александр Васильевич

(р. 9. 10. 1946)

Род. на станции Бира Еврейского автономного округа в семье военнослужащей. Окончил Коми пед. институт (1968). Работал в газ.: "Ленинское знамя" (1968), "Красное знамя" (с 1969); был директором по производству (с 1996).

Печатается как поэт с 1964: газ. "Красное знамя". Автор кн. стихов: Черный ящик. Сыктывкар, Коми изд-во, 1995. Печатается в журналах и альманахах: "Дальний Восток", "Белый Бор". Печатается также под псевд. А. Хабаров.

Член СП России (1996).

Живет в Сыктывкаре.

По материалам анкеты.