Лжедимитрий II

(Вор Тушинский, затем Калужский) — появление и успех второго самозванца могут быть поняты лишь после ознакомления с обстоятельствами, предшествовавшими этим событиям. Прежде всего следует отметить тот факт, что против первого Лжедимитрия в мае 1606 года был организован заговор, а не поднят открытый мятеж. Дело в том, что глава движения, хитроумный и ловкий князь Василий Иванович Шуйский, не решился поднимать народ на "царя Димитрия Ивановича", так как не был уверен в успехе явной агитации против Самозванца. Последний оскорблял чувства многих своих приближенных приверженностью к полякам и их "звычаям" и презрительным отношением к русскому укладу жизни. Однако простой народ оставался в массе преданным своему государю и считал его истинным царем. И так было даже в Москве, не говоря уже об "уездах" "Московского царствия", Потому-то заговорщики подняли народные толпы на поляков, а не на Лжедимитрия. Конечно, вожаки движения знали, против кого оно, главным образом, направлено и сумели в нужную минуту разделаться с "еретиком" и "польским свистуном". Он был убит труп его выставили для поругания на площади, а затем сожгли. Сам пепел Самозванца был сложен в пушку и затем выстрелом из нее развеян по ветру. Москвичей постарались убедить в "еретичестве" царя, его самозванстве и склонности к зазорным делам. С этой последней целью на лицо Лжедимитрия надели маску, а в руки вложили волынку. Благочестивые люди явственно слышали при этом "в полунощное время, даже до куроглашения над окаянным трупом его великий плищ и бубны, и свирели, и прочие бесовские игралища: радует бо ся сатана о пришествии своего угодника". Тем не менее нашлись и скептики, которые рассуждали, что маска, вероятно, положена неспроста: убили не "царя Димитрия Ивановича", а кого-то другого. Настоящий же "царь" еще раз спасся и снова явится в Москву. Нашлись люди, которые, действительно, утверждали, будто убитый и преданный всенародному поруганию, не вполне схож с "царем Димитрием Ивановичем". Слухи росли, и призрак Лжедимитрия, казалось, должен был появиться в русской земле.

На Москве знали про эти слухи, тревожились ими и спешили принять свои меры. Во главе правительства к тому времени стал руководитель заговора 17 мая 1606 года, князь Василий Иванович Шуйский. Своими единомышленниками он был "выкрикнут" в цари и с радостью согласился занять царский престол, бывший, как можно думать, заветным предметом его вожделений и мечтаний и стимулом его интриг и агитации. Под невзрачной наружностью "лукавого царедворца", хитрого, пронырливого, изворотливого таилось непомерное честолюбие гордого своим высоким происхождением потомка Рюрика. Шуйские поникли при Грозном, становясь опричниками, сумели после неудачной борьбы поникнуть и перед Годуновым, спустясь до "второстепенного положения знатной Годуновской родни", но они твердо помнили, что по родословцу их фамилия выше даже потомков Калиты. И вот князь Василий Иванович стал царем. Но он сразу почувствовал непрочность своего нового положения. Как умный и ловкий человек, царь Василий всячески старался укрепиться на троне, прибегая при этом ко всевозможным средствам. Он собирает сведения об еретичестве и самозванстве Лжедимитрия и обнародовает их путем грамот. В грамотах же приводятся и показания царицы инокини Марфы Нагой, которая торжественно каялась в своем великом грехе: признании Самозванца своим сыном. Прибавлял царь Василий к покаянным словам Марфы и свои торжественные заверения о смерти царевича Димитрия в Угличе. Однако теперь Шуйский существенно переменяет свое свидетельство о причинах кончины святого отрока. В 1591 году он, стоя во главе следственной комиссии, пряшел к твердому убеждению, что царевич, играя в свайку, подвергся припадку падучей, которой жестоко страдал, и "набрушился на нож", бывший у него в руках. Такова была смерть св. Димитрия, по мнению князя Василия. Царь Василий заявил иное: малютка "заколот по повелению раба своего Бориса Годунова. Покойный царь был ославлен, как "господоубийца". Мощи же царевича Димитрия были торжественно перенесены в Успенский собор, так как церковь причислила отрока к лику святых. Таким образом царь Василий дерзнул истолковать Промысл Божий, проявившийся в нетлении св. мощей царевича Димитрия, для своих политических выгод. Ничто однако не помогало царю Василию, которому вредил в глазах народа сам способ его воцарения. Шуйский не дождался земского "всенародного" (по тогдашним понятиям, конечно) собора, а принял престол чересчур поспешно, опираясь на желание и готовность своих единомышленников и приверженцев. Поэтому тщетны были указания цара Василия, что он был избран "всем Московским государством". При этом население Московского царствия — так называлась тогда Россия — отлично знало, что "Московское государство" являлось лишь такой же частью всей страны, как, напр., государство Новгородское и т. п. Доверия к свидетельствам царицы инокини и царя Василия быть не могло, так как они запятнали себя явной ложью и притворством. Даже канонизация св. царевича Димитрия в те времена не могла успокоить возбуждение умов. Те, кто верил в подлинность царственного происхождения Димитрия, не могли таким способом быть убеждены в противном. Тем более, что успех первого самозванца еще при жизни "царя Димитрия Ивановича" повлек за собой появление на юго-востоке Руси "царевича Петра Феодоровича". Эту личность сына царя Феодора Ивановича взял на себя некий Илейка Горчаков или Горчаковский, совсем молодой казак. Выдвинули его другие казаки, и он стал находить себе приверженцев. Слухи об этом новоявленном "царевиче" дошли и до Самозванца. После этого "дядя" стал звать "племянника" к себе. Последний не торопился принять приглашение: он, вероятно, не рассчитывал на родственное расположение своего "дяди". Однако Лжепетр все же шел к Москве, по пути увеличивая свой отряд. Если принять во внимание тогдашнее положение Руси и твердое монархическое настроение ее населения, то и появление, и успех самозванщины станут ясными. На царя смотрели такими глазами, что всякий мятеж против законного носителя верховной власти становился невозможным; однако если бунт против законного царя являлся в глазах народа мятежом против самого Бога, то борьба с похитителями царской власти за интересы действительного наследника ее была не только правом, но даже обязанностью каждого русского человека. Поэтому, относя все бедствия, так же, как и все благо, происходившее в государстве, на счет носителей верховной власти, русские люди успокаивались в первом случае на той мысли, что Бог за грехи людей дает им злого царя, а за их хорошую жизнь — доброго Но если могло возникнуть хоть какое-нибудь сомнение в законности прав монарха, то все невзгоды, постигавшие страну, приписывались именно незаконности царствования государя, и народ готов был восстать против него во имя законного носителя власти. Между тем прекращение старой династии Рюрика совпало на Руси с очень тяжелым внутренним нестроением, как политическим, так и социально-экономическим. Вот почему в таких условиях легко было появиться и достигнуть успеха первому Самозванцу. А этот успех при продолжающемся внутреннем кризисе неминуемо вел за собой и появление следующих самозванцев: находились ловкие и беззастенчивые люди, становившиеся "царевичами" или выдвигавшие их, чтобы достигнуть и собственного возвышения, и легковерные, которых не трудно было смутить и обмануть. Тем легче было этого достигнуть при появлении второго Лжедимитрия, так как и смерть первого могла далеко не всем показаться несомненной, и "царь Димитрий Иванович" пользовался известной популярностью. К тому же сама наружность первого Лжедимитрия большинству русских людей была не известна; при таких же условиях обман становился очень легким. Особенно были склонны к самозванщине области, наиболее задетые внутренним нестроением и наиболее богатые неблагонадежным элементом населения.

Таким образом, все складывалось в пользу того, чтобы обеспечить успех второму Лжедимитрию, но "царь Димитрий Иванович" медлил своим появлением и "открылся" только к началу августа 1606 года. До этого же времени царю Василию пришлось иметь дело лишь с Лжепетром и с восстанием Болотникова. Правда, восставшие склонны были объявить себя за "царя Димитрия Ивановича", но самого его в их рядах не являлось. С этим движением царю Василию Шуйскому пришлось тем не менее очень считаться и вести упорную борьбу. Дело в том, что к беглому холопу Ивашке Болотникову примкнули, во-первых, низы Московского общества: холопы и крестьяне, которым в своих "прелестных грамотах" заводчик "всей крови" обещал дьячество, дворянство и даже боярство. Во-вторых, присоединились к движению против царя Василия мелкопоместные украинные дети боярские со стрелецким сотником Истомой Пашковым во главе. В-третьих, пристали к Болотникову и Лжепетру хорошо поставленные в служебном и экономическом отношении рязанские служилые люди по отечеству, руководителем которых был Прокопий Ляпунов. Это был сын боярский крупного значения, впоследствии думный дворянин. Он был недоволен Шуйским и искал личного возвышения. Таким образом под знаменами Болотникова, Лжепетра и знатного единомышленника их, князя Григ. Петр. Шаховского собралось многочисленное ополчение. В то же время это войско не могло быть тесно сплочено. Его объединяла нелюбовь к Шуйскому и личный интерес, а разъединяла классовая рознь: под знамена Болотникова собрались, как метко отметил проф. Платонов, "социальные враги"; такими, действительно, были дети боярские и холопы. Кончилось тем, что сначала Ляпунов с рязанцами, а затем и Истома Пашков с украинными детьми боярскими отказались от единения с прочими мятежниками и передались царю Василию, за что получили полное прощение и даже щедрые награды. Болотников, угрожавший самой Москве, был отброшен к югу, заперся в городе Туле, был осажден войсками царя Василия и принужден к сдаче.

Во время этой осады на Московской украйне появился, наконец, долго ожидавшийся "царь Димитрий Иванович". Кто взял на себя в данном случае роль снова воскресшего царевича Димитрия, совершенно неизвестно. Слухов было несколько, и они противоречили друг другу. Так, по словам одних, это был попов сын Матвей (Матюшка) Веревкин, родом с Северской украйны; другие утверждали, что второй Лжедимитрий был сын Знаменского, на Арбате, священника, по имени Димитрий; иные уверяли, что один из царских дьяков вздумал разыграть из себя Самозванца; известны также и следующие мнения: "царь Димитрий Иванович" был сын князя Курбского, школьный учитель Иван из города Сокола, сын служилого стародубца, поляк (лях), еврей (жид). Есть и более подробное, но, быть может, столь же мало доказуемое известие, выписанное покойным Соловьевым из одной белорусской летописи: "Того же року 1607, месяца мая, после самое субботы и шел со Шклова, из Могилева на Попову гору якийс Димитр Иванович, менил себе быть царем Московским. Тот Дмитр Нагий был на первей у попа Шкловского именем дети грамоте учил, школу держал, также у священника Федора Сазоновича Никольского у села дети учил, а сам оный Дмитр Нагий имел господу у Могилеве у Терешки, который проскуры заведал при церкви св. Николы, и прихаживал до того Терешки час не малый, каждому забегаючи, послугуючи, и имел на себе плохой кожух бараний, влете в том ходил". Отсутствие точных известий о происхождении второго Лжедимитрия и несомненная начитанность его в Св. Писании невольно наводили современников Смуты на мысль, что этот Самозванец происходил из духовного звания: предполагали, что он был попович, или дьячок, так как знал "весь круг церковный". Во всяком случае второй Лжедимитрий не походил на первого ни наружностью, ни умственными и душевными качествами. В первом Самозванце, несмотря на несомненный его авантюризм, можно указать многие положительные черты. Он во всяком случае, худо ли, хорошо, думал о государственном интересе и держал себя в общем, как государь. Что же касается второго Самозванца, то он недаром заслужил сначала у врагов-современников, а затем и в истории прозвище "Вора", т. е. государственного преступника. И не только в русских известиях, которые можно было бы заподозрить в преувеличениях, находятся отрицательные отзывы о Воре. Все иностранцы свидетельствуют о нем, как о негодяе безбожном, коварном и развратном. Второй Самозванец не имел таким образом способностей и добрых качеств своего предшественника. Конечно, и того и другого создали обстоятельства эпохи. Все же первый Самозванец умел иногда и сам создать себе удобную для действий обстановку. Он умел подчинять своим интересам окружающих людей. Второй Лжедимитрий не заслуживает такой характеристики. В нем скорее всего можно видеть выскочку, который является игрушкой в руках своих знатных и влиятельных приверженцев. Правда, он умел все же до известной степени освоиться со своим положением, но конечно, далеко ему было до первого "царя Димитрия Ивановича".

Если нельзя, как это и выяснено выше, указать определенно, кто взял на себя при царе Василии Шуйском роль "царя Димитрия Ивановича", то можно указать, что он становится более или менее известным прежде всего в Белоруссии. Здесь в городке Пропойске он был схвачен, как военный шпион, и "вкинут в тюрьму". Тогда он заявил, что его зовут Андреем Андреевичем Нагим, что он родственник убитого "царя Димитрия Ивановича" и укрывается от преследований Василия Шуйского. Мнимый Нагий просил отпустить его в Стародуб. Польское начальство отпустило своего пленника, и тот, действительно, добрался около 12-го июня 1607 года до намеченного им города. Отсюда он отправил некоего Александра Рукина, который назывался московским подьячим, — а по некоторым известиям был "литовским детиной" — в города Северской украйны с вестью, что "царь Димитрий Иванович" спасся бегством после майского погрома 1606 года и находится в настоящее время в Стародубе. Рукин отправился выполнять поручение, волновал Северу, а в Путивле был задержан. Путивльцы отправили его назад в Стародуб и требовали, чтобы Рукин показал им "царя Димитрия", причем грозили пыткой. В Стародубе сообщник второго Лжедимитрия указал на Андрея, как на страстно ожидаемого "царя". Однако "Нагой" стал отрицать справедливость показаний Рукина. Стародубцы пригрозили и ему пыткой. Тогда "Нагой" схватил палку и с бранью закричал: "Ах вы... еще вы меня не знаете: я государь!" Стародубцы бросились "царю Димитрию Ивановичу" в ноги, винились в своей дерзости, "начаша вопити и начаша звонити в колокола". Это произошло в июле 1607 года. Очень быстро к движению примкнули Путивль, Чернигов, Новгородск Северский. К Вору стали собираться со всех сторон отряды, стародубцы и жители других городов снабдили "царя Димитрия Ивановича" деньгами и припасами. Мало того, под Тулу, которую осаждал тогда царь Василий, отправили стародубского сына боярского с грамотой. В этой грамоте было сказано, что Шуйский "подыскался" на царство "под царем Димитрием Ивановичем". Стародубец был вполне убежден в правдивости слов Вора о том, что он-то и есть прирожденный государь. Поэтому он смело пробрался в лагерь Шуйского, отыскал царя и говорил ему "встрешно, что премой ты... под государем нашим под прироженным царем подыскался царства". Шуйский приказал схватить несчастного посланца и пытать его. Стародубца "созгоша на пытке" "до смерти", но он до последней минуты твердил свои прежние речи. "Тако ево окоянную душу ожесточил диавол, — замечает по этому случаю Новый Летописец, — что за такова Вора умре". Конечно, нельзя видеть в этом поступке стародубского служилого человека такого ожесточения души, о котором говорит летопись ХVII века. Он, по всей видимости, принадлежал к тем обманутым людям, которых тогда было очень много на Руси, особенно среди мелкого служилого люда. Во всяком случае этот пример доказывал, что и за Вора готовы были стать, не щадя себя, русские люди Украйны. И действительно, движение разрасталось. На сторону Вора перешли, кроме перечисленных, и другие украинные города. Тем временем царь Василий Шуйский взял после долгой и упорной осады город Тулу и покончил благодаря этому с движением Болотникова. После этого ему следовало бы обратиться против Вора и уничтожить его. Есть любопытное известие, по которому проницательный патриарх Гермоген советовал царю Василию сделать это, указывая, что "городы вся Украинные в неумиримой брани идуще на нь". Однако "советницы лукавыя царя уласкаху во царствующий град Москву во упокоение возвратитися". Василий Шуйский послушал своих советников и "возвратися в Москву, а врагом его сие бысть радость и веселие, занеже рать вся царская разыдеся, а врагом тогда рука и возвысися". И в самом деле, Московское правительство сделало несомненную ошибку. Она объясняется, впрочем, тем, что осенью и зимой московские дворянские ополчения не любили воевать, а Вор казался неопасным, так как число сторонников его было сравнительно не велико, а боевые качества их не внушали опасения.

Последствия показали, что царь Василий не оценил надвигавшейся опасности. Он не учел, между прочим, что Вор поспешит опереться на помощь "Литвы" и поляков, у которых были разнообразные причины льнуть к самозванщине. Вор же сразу обнаружил большое тяготение к иноземцам, понимая, по всей вероятности, что трудно будет иначе справиться с Москвой. Поэтому еще из Стародуба он рассылал по городам Литвы грамоты, призывая Литовцев на помощь; в грамотах писалось: "В первый раз я с Литовскими людьми Москву взял, хочу и теперь идти к ней с ними же". В то же время один из сторонников Вора, князь Димитрий Масальский, в свою очередь, обратился к Литовцам за помощью, уговаривая их, чтобы они "прислужились государям нашим прирожденным Димитрию и Петру, прислали бы служилых всяких людей на государевых изменников, а там будет добра много". "Если государь царь и государь царевич (речь шла о Лжепетре) будут на прародительском престоле на Москве", — прибавлял Масальский, — "то вас всех служилых людей пожалуют своим великим жалованьем, чего у вас на разуме нет". На зов второго Лжедимитрия стали собираться мало-помалу искатели приключений и из-за рубежа. Во главе этой вольницы Вор поставил Меховецкого; в конце августа 1607 года к нему явился Литовский пан Будило, хорунжий Мозырский. С этим войском второй Лжедимитрий не отважился идти на освобождение осажденных в Туле, которые и сдались, как уже известно, царю Василию. И вообще положение Вора на первых порах его деятельности было очень шатко и опасно. Самозванец сознавал это, боялся покушений на свою жизнь и при первом волнении среди явившейся к нему "Литвы" скрылся с небольшим отрядом преданного ему войска в городе Орле. Впрочем, быть может, Вор действовал так под влиянием сдачи Тулы. Это думает, по крайней мере, проф. Платонов, ссылающийся при этом на показание Нового Летописца. Во всяком случае Вор скоро ободрился и по приглашению Меховецкого снова прибыл к своему воинству. Волнение все же продолжалось. Тогда Вор направился, опять-таки тайком от своего "рыцарства" в Путивль. Между тем из Речи Посполитой шли к нему новые дружины польских и литовских удальцов. Дело в том, что, по справедливому мнению автора классических "Очерков по истории Смуты", "политический кризис, переживаемый в те годы Речью Посполитой, как нельзя больше способствовал такой военной эмиграции". Король Сигизмунд и его политика не пользовались сочувствием в польском обществе, и недовольство шляхты, привыкшей к "златой вольности", вылилось в очень известном "рокоше" Зебжидовского. Рокошане долго и не безуспешно боролись со своим государем, но летом 1607 года "понесли от Жолкевского полное поражение под Гузовым (в Малой Польше) и в значительном числе "блуждали, рассеявшись около границ России", т. е. Московского государства. Опасения "королевской репрессии и тяжелые последствия боевой неудачи должны были побуждать их к переходу на Московскую территорию, на которой они могли достать себе воинскую славу и материальное обеспечение". Но, и кроме "рокошан", к самозванцу являлись поляки, влекомые жаждой добычи и славы, а, по их словам, и "желанием отомстить вероломной Москве за плен и за гибель в ней польских гостей". Итак, благодаря указанным причинам, Вор не мог иметь недостатка в польско-литовских дружинах. И действительно, уже на пути в Путивль второй "царь Димитрий Иванович" встретил пана Валавского, явившегося к нему в качестве начальника авангарда тех дружин, которые вел с собой князь Роман Рожинский. С Валавским было около 1000 поляков. Столько же явилось и с паном Тышкевичем. Затем прибыли к Вору князь Адам Вишневецкий, Александр Лисовский и другие паны. Лисовский, снискавший себе такую громкую, хотя и черную, славу своими похождениями на Руси, явился к самозванцу потому, что был "выволанец" и чести своей "отсужен". Это был смелый и искусный наездник, сумевший организовать и удерживать в повиновении целые банды бесстрашных всадников, известных под именем "лисовчиков". Отважный и предприимчивый, Лисовский посоветовал Вору осадить выгодный для него в стратегическом отношении город Брянск. Надо отметить, что царь Василий правильно оценил значение этого города и занял его довольно сильным отрядом. Когда же "царь Димитрий Иванович" явился под стены Брянска и осадил его, то на помощь осажденным отправились московские воеводы. Они снабдили осажденную крепость провиантом. Тогда Вор, видя, что не в состоянии взять Брянска, отступил на зимовку в город Орел; в это именно время в Кромы явился знаменитый впоследствии князь Роман Рожинский (или Ружинский) и привел с собой около 4000 войска. "Гетман" Меховецкий, предчувствуя, что ему придется расстаться с прежней властию, стал интриговать против своего предполагаемого опасного соперника и сумел внушить Вору самое неблагоприятное мнение о новоприбывшем. Хитрый поляк наговорил "царю Димитрию Ивановичу" об измене Рожинского. Тот же, ничего не подозревая, отправил к Вору посланцев с извещением о прибытии, с вопросом об условиях службы и требованием денег для уплаты жалованья "рыцарству". Делегатов Рожинского ожидал неласковый прием. Самозванец заявил им: "Я рад был, когда услышал, что Рожинский идет ко мне, но дали мне знать, что он хочет изменить мне, так пусть лучше воротится. Посадил меня прежде Бог на столице моей без Рожинского, и теперь посадит; вы уже требуете денег, но у меня здесь много поляков не хуже вас, а я еще ничего им не дал. Сбежал я из Москвы от милой жены моей, от милых приятелей моих, ничего не захвативши. Когда у вас было коло под Новгородом, то вы допытывались, настоящий ли я царь Димитрий или нет". Рассерженные поляки ответили в таком же тоне: "Видим теперь, что ты не настоящий царь Димитрий, потому что тот умел людей рыцарских уважать и принимать, а ты не умеешь. Расскажем братье нашей, которые нас послали, о твоей неблагодарности, будут знать, что делать". После таких взаимных любезностей послы Рожинского хотели сейчас же удалиться. Однако Вор спохватился, пригласил их к обеду и старался быть с ними ласковым. Между тем Рожинский, узнав о настроении "царя Димитрия Ивановича", думал было отправиться назад в Польско-Литовское государство. От такого намерения его отговорили поляки, служившие уже Вору. Они послали к Poжинскому приглашение лично приехать в Орел и уладить дело. Польский вождь так и поступил. По приезде в Орел Рожинский получил "аудиенции" у "царя"; к нему явились с приглашением "ехать до руки царской". На обеде, бывшем после приема, "царь Димитрий Иванович" сидел за одним столом с князем Романом и очень интересовался подробностями только что кончившегося "рокоша". Самозванец заметил в разговоре, что не желал бы быть на месте польского короля: "Не на то родился монарх Московский, чтобы им заправлял какой-нибудь арцыбискуп". Таким образом, казалось, дело шло на лад. Но когда на другой день Рожинский пожелал поговорить с "царем" наедине, ему отказали в этом под благовидным предлогом и начали устраивать всякие проволочки. Гордый пан обиделся и думал бросить все и уехать. Тем временем его сторонники дознались, что виной всему интриги Меховецкого, и, перетянув на свою сторону остальных приверженцев Вора, решились на энергичные меры. Они созвали коло, свергли на нем Меховецкого и изгнали его вместе с несколькими другими лицами из войска "царя Димитрия". Прежний гетман и его сторонники были объявлены при этом вне закона. Затем был избран в "гетманы" пан Рожинский. Коло отправило к Вору депутацию с требованием назвать тех, кто оговорил князя Романа в измене. Самозванец сам, в пышном "золотном" платье, приехал к "рыцарству". Он заявил при этом: "Вы посылали ко мне, чтобы я выдал вам верных слуг моих, которые меня предостерегают от беды; никогда этого не повелось, чтобы государи Московские верных слуг своих выдавали, и я этого не сделаю не только для вас, но даже если бы сам Бог сошел с неба и велел мне это сделать". После таких слов между "царем" и рыцарством началась крупная перебранка. Самозванец наконец уехал к себе. Поляки приставили к его дому стражу, опасаясь, что он уйдет от них. Тогда Вор пришел в полное отчаяние и напился пьяным до бесчувствия, тогда как раньше никогда не пил много. Кое-как все-таки удалось Рожинскому и Вору столковаться и примириться: обе стороны чувствовали необходимость этого. Полякам нужен был "царь Димитрий Иванович", как знамя, под защитой которого они могли добывать себе "славы" и денег. Самозванец очень дорожил "рыцарством", составлявшим лучшую часть его войска. Число польско-литовских дружин второго Лжедимитрия впоследствии возросло до 15—18 тысяч человек. Собрались мало-помалу к Вору и русские "воровские" люди: остатки шаек Болотникова и Лжепетра, жители украинных и северских городов ("севрюки"), донские и запорожские казаки. Из русских сторонников "царя Димитрия Ивановича" очень рано становится заметен Иван Мартынович (по другим сведениям, Иванович) Заруцкий. Родом из Тарнополя, он был в детстве захвачен в плен татарами, бежал от них на Дон, стал одним из атаманов, служил Болотникову и Лжепетру, спасся из Тулы во время осады войсками Шуйского и поступил на службу к "царю Димитрию Ивановичу". Это был красивый, статный, видный, храбрый, но жестокий и лукавый человек. "И сей бысть не нехрабр, но сердцем лют", — так характеризует Заруцкого один из русских писателей, современник Смуты. В то же время в донских и приволжских степях объявились один за другим "царевичи". Некоторых привели к "царю Димитрию Ивановичу", который велел казнить этих "обманщиков". К весне 1608 года у Вора составилось порядочное войско. "Гетманом" его не только по титулу, но и на деле был князь Роман Рожинский. Это было большой выгодой для "царя Димитрия Ивановича". Главнокомандующий его армии был, несомненно, опытным и талантливым полководцем. Он составлял очень удачные планы действий и умел, насколько хватало средств, их выполнять. Так и в настоящее время было решено двинуться на Москву через Заоцкие города главным силам Вора. Лисовский в то же время должен был отправиться в Поле и там снова поднять восстание против царя Василия. Шуйский готовился к отражению врагов. В течение зимы он стягивал войска к Волхову, и начальствование этой армией поручил своему родному брату, князю Дм. Ив. Шуйскому. Это было крайне неудачное назначение. Правда, царь Василий вполне мог положиться на своего брата, но тот был совершенно бездарным полководцем. Поэтому он проиграл двухдневный бой под Болховым и 1-го мая 1608 года постыдно бежал в столицу. Вор мог выбрать какое угодно направление для похода на Москву. Полководцы "царя Димитрия Ивановича" выбрали несколько кружной путь на Можайск. Этим они отрезали Москву от Смоленска и получали возможность сноситься с Польско-Литовским государством, из которого к ним шли новые подкрепления. Самозванец овладел Можайском, захватил Звенигород и подошел к самой столице. Царь Василий пытался преградить ему дорогу, но в новой армии, поставленной под начальство даровитого М. В. Скопина-Шуйского, обнаружилась "шатость", почему она была отозвана в Москву. Таким образом Вор беспрепятственно занял подмосковное Троицкое село Тушино, где и укрепился. Лисовский, в свою очередь, очень удобно выполнил свою задачу. Он занял город Михайлов и стал отовсюду собирать "воровских людей". Из Михайлова Лисовский перебрался в Зарайск, который укрепил. Здесь ему удалось почти уничтожить отряд, высланный против него и бывший под начальством князя Хованского и Захара Ляпунова. После этой блестящей победы удалой наездник взял приступом и крепкий город Коломну. В то время он насчитывал в своей армии "тридцать тысяч русских украинских людей". Лисовский двинулся из Коломны на Москву. На этом походе ему преградил путь к столице энергичный и распорядительный воевода, кн. Ив. Сем. Куракин. В происшедшем бою Лисовский потерял свою артиллерию и вынужден был очистить Коломну. Потеря этого города была очень неприятна сторонникам Вора, но все же Лисовскому удалось снова собрать большинство своих отрядов и с торжеством явиться в Тушино. Оно было в то время очень сильно укреплено и представляло собой целый воинский городок. Обосновавшись в Тушине, Вор, с этого времени известный под прозвищем Тушинского, решил сделать последний натиск и овладеть самой Москвой. Шуйский тем временем, в свою очередь, приготовился к отчаянной борьбе. Он стянул в столицу войска из разных частей Московского государства и при помощи их стал угрожать тушинцам. Тогда Рожинский решился дать открытый бой войскам царя Василия. 25 мая рано утром он напал врасплох на московскую рать, потеснил ее и пошел, было, под стены Кремля. Здесь москвичи успокоились, получили подкрепления и, в свою очередь, перешли в наступление. Поляки дрогнули и были отброшены за Ходынку. Тогда они остановились и отбили нападения московской рати. Эта битва дорого стоила обоим сторонам, показала и открыла им действительное положение дел. Рожинский еще более укрепил Тушино и стал обдумывать дальнейший план действий. И царь Василий понял, что борьба будет упорной и что придется, вероятно, "сесть в осаду". Между тем к Вору продолжали приходить подкрепления из Речи Посполитой, передавались ему и многие русские города.

Можно отметить при этом, что поляки и литовцы не обращали никакого внимания на перемирие, заключенное в это время (в июне 1608 года) между Речью Посполитой и Московским государством. Условия этого договора устанавливали на 3 года 11 месяцев прекращение всех военных и враждебных действий между обеими сторонами. Польско-Литовское государство обязалось не признавать никаких Самозванцев и не служить им. Юрий Мнишек должен был не признавать второго Самозванца своим зятем, не выдавать свой дочери за него замуж. Марина отказалась от титула Московской царицы. Обе стороны должны были отпустить всех своих пленных. Юрий Мнишек, его дочь, сын и все близкие к ним люди получали свободу и право беспрепятственного возвращения на родину. Перемирие состоялось, но выполнялось плохо со стороны Польско-Литовского государства и его подданных. Так, на приказание, отправленное королевскими послами в Тушино и повелевавшее покинуть ложного "Царя Димитрия Ивановича", последние отвечали насмешливым отказом. Самозванец же в это именно время получил подмогу. К нему явились тогда отряды Бобровского, Андрея... Александра Зборовского и Выламовского. Наконец в августе в Тушино пожаловал и пан Ян Сапега, староста Усвятский, талантливый полководец, но жестокий и разнузданный человек. Его приход лучше всего показывает, как неправы были польские власти, уверявшие, что войско Вора пополняется исключительно разбитыми "рокошанами" и что король всячески противодействует каким бы то ни было попыткам оказать содействие Самозванцу. "Все это делается против воли и заказу его королевской милости", — писал Андрей Сапега, воевода Мстиславский, смоленскому воеводе Шеину. А в это время другой Сапега "за позволением Сигизмунда III" совершенно открыто собирал войска для похода в Тушино. Пану Яну удалось собрать 7500 человек под свои знамена. Он двинулся с ними к Москве. Король не только разрешил старосте Усвятскому его предприятие, но внимательно следил за движением его отряда, получая от Сапеги донесения о походе на Русь. Само собою разумеется, что прибытие такого большого польского отряда было встречено с большим восторгом в лагере тушинцев. Самозванец отправил милостивое письмо пану Яну и просил его щадить по дороге жителей, принесших уже присягу "царю Димитрию Ивановичу". В этом же письме второй Лжедимитрий сулит щедрые награды Сапеге и сообщает: "А как придешь к нашему царскому величеству и наши царские пресветлые очи увидишь, то мы тебя пожалуем своим царским жалованьем, чего у тебя и на разуме нет". Самозванец совершенно искренне радовался появлению новых отрядов, приходивших к нему на службу. Все же важнее, чем все эти польские и литовские дружины, Вору были Марина Мнишек и ее отец. Поэтому "царь Димитрий Иванович" решил так или иначе овладеть Мариной. Мнишки тогда жили в Ярославле. Туда попали они в августе или октябре 1606 года, когда в Московском государстве начали обнаруживаться первые признаки новых внутренних неурядиц. Кроме самих Мнишков, т. е. Сандомирского воеводы и его детей, с ними было до 300 человек поляков.

Сандомирский воевода утешался лишь почетом, который ему оказывали пристава, и тем, что он обращался со своей дочерью, как с царицей. Пленных поляков содержали на счет Московского правительства и старались в общем о том, чтобы они не терпели недостатка в необходимом. Все же подневольное пребывание в Ярославле было тяжело Мнишкам и их свите. Доходили до них кое-какие слухи и вести. Дошло до них наконец и известие о том, что "царь Димитрий Иванович" спасся во время майского погрома и постарается выручить жену и тестя из Ярославской ссылки. Слухи стали мало-помалу принимать более реальную форму. От второго Лжедимитрия начали в Ярославль приходить письма. Мнишки охотно отвечали на них. Между тем друзья Сандомирского воеводы хлопотали об освобождении пленных соотечественников. Шуйский, которому надо было во что бы то ни стало добиться нейтралитета Речи Посполитой, чтобы успешнее справиться с внутренними неурядицами, согласился на освобождение Мнишка, его дочери, сына и их свиты. В мае 1608 года их вызвали в Москву, где и продержали более 2-х месяцев. В это время у Московского правительства шли переговоры о перемирии, которое и было заключено в июне 1608 года на вышеуказанных условиях. По заключении перемирия 2-го августа 1608 года, Мнишки выехали из Москвы в Польшу в сопровождении бывших великих послов к первому Лжедимитрию, панов Олесницкого и Гонсевского. Охранял поляков и вместе с тем наблюдал за ними князь Влад. Тим. Долгорукий с отрядом в несколько сот человек. Ввиду близости Тушина и занятия дороги на Смоленск врагами царя Василия, русские направились вместе с Мнишками окольным путем через Тверь. Когда путники приближались к Волге, было получено известие, что погоня, высланная Тушинским Вором, недалеко. Русские советовали или переменить маршрут, или пропустить тушинский отряд. Гонсевский склонялся к их мнению, но большинство поляков было против него. Кончилось тем, что погоня, отправленная за Мнишками из Тушина, настигла их, и желание Вора исполнилось.

Есть известие, по которому "царь Димитрий Иванович" отправил сначала в погоню за Мариной отряд Валавского. Однако поляки, отлично видевшие, что служат обманщику, не хотели подвергать Сандомирского воеводу и его дочь необходимости признать Вора законным супругом Марины. Поэтому Валавский сделал вид, что не успел догнать отпущенных в отчизну поляков и вернулся в Тушино. Тогда Вор послал с тем же поручением отряд Заборовского. Последний, стремившийся выслужиться перед Самозванцем, настиг Мнишков и принудил их к сдаче. По всей вероятности, все пленение Сандомирского воеводы и его дочери было комедией, разыгранною с обоюдного согласия сторон. После "плена" Марина с отцом были отправлены в Царево-Займище, где находился тогда Ян Сапега. Этот пан стал относиться к Марине с величайшей предупредительностью, величал ее царицей и вызвался проводить ее до Тушина. Самозванец, в свою очередь, постоянно обменивался с "женой" письмами и давал ей добрые советы. Так, он указывал Марине на желательность посещения монастыря Звенигорода, где "царице" нужно было присутствовать при одном церковном торжестве, так как "от этого может возбудиться" к "царю" и его "жене" "большое уважение". "Ибо вам известно", — продолжал Вор, "что прежде противное поведение возбудило к нам ненависть народа и было причиной того, что мы лишились престола".

По-видимому, Марина сперва была убеждена, что едет к своему настоящему супругу. Есть известие, что она была сначала очень весела. Приближаясь к Тушину, она пела и шутила. Но вот подъехал к ее экипажу молодой шляхтич и сказал: "Марина Юрьевна! Вы веселы и песенки распеваете; оно бы и следовало вам радоваться, если бы вы нашли в Тушине настоящего своего мужа, но вы найдете совсем другого". Веселость Марины от этих слов исчезла и песни сменились слезами. Нельзя, сказать, правдив ли этот рассказ, но известно, что Марина не сразу приехала в Тушино. Туда два раза до этого съездил Сандомирский воевода. Наконец состоялось свидание "мужа" и "жены". Сапега свидетельствует, что Марина неохотно встретила своего супруга и "не выказала благодарности". Другой очевидец рассказывает, что Марина с ужасом отвернулась от Димитрия, нож засверкал в ее руках и она воскликнула: "лучше умереть!". Тем не менее гордая полька скоро примирилась с унижением признать обманщика своим мужем. Как кажется, честолюбие было главной движущей пружиной всех поступков Марины Мнишек. Все же она не хотела стать любовницей второго самозванца и вступила с ним в тайный брак, несмотря на чувство глубокого разочарования в свойствах своего нового супруга. О. Пирлинг так объясняет поведение Марины: "Почитая себя Московской царицей, она, обладая правом на престол, своим браком с Самозванцем возводила его на степень царицына мужа и законного царя". С. М. Соловьев, по-видимому, склонен видеть в этом браке влияние католического духовенства и приводит кстати любопытный документ, составленный в Польше "для воскресшего Димитрия, наказ как ему действовать для собственной безопасности и для введения унии в Московское государство". Наказ был написан крайне подробно, но не достиг цели, так как в конце концов Тушинскому Вору не удалась его авантюра. Но прибытие в Тушино Марины Мнишек подняло его шансы. Насколько Вор дорожил этим делом, видно из тех щедрых милостей, которыми он обещал осыпать Мнишек, если утвердится на Московском престоле. Сандомирский воевода должен был получить 300000 рублей денег и всю Северскую область. Тесть прожил у нового зятя до декабря 1608 года и отправился затем в Польшу. Впоследствии он уверял, что стойко обличал второго Самозванца, но есть доказательства лживости таких уверений. Марина же осталась в Тушине и окончательно пошла по пути авантюр и обманов, обнаружив при этом личное мужество и большое самообладание.

"Царь Димитрий Иванович" свиделся со своей "царицей" в сентябре 1608 года. К тому времени стало ясно, что Москву нельзя взять открытой силой. Поэтому Рожинский выработал новый план военных действий. Было решено блокировать Москву. Сам Вор должен был зимовать в Тушино, которое окончательно было обращено в крепость. В то же время оно стало и очень бойким городом, своеобразным центром политической жизни той части страны, которая признала Вора. Из Тушина исходили разные правительственные распоряжения, из него же отправились во все стороны отряды, которые должны были в конечном итоге изолировать столицу и запереть подвоз в нее провианта. Для этой цели надо было захватить следующие дороги: Ярославскую на Троицкий монастырь и Александрову Слободу, дорогу на Дмитров, так называемую Стромынку, которая в конечном итоге вела на Владимир, и сухопутную и речную дороги, ведшие на Рязань и Коломну. Выполнение этого остроумного плана было поручено отрядам Сапеги, Лисовского и Хмелевского. Первому удалось завладеть Дмитровым и осадить первоклассную крепость того времени, Троице-Сергиев монастырь. Лисовский направился на Суздаль и Шую. Ему также удалось подчинить Вору "все Суздальские и Владимирские места". Оставалось занять Колонну. Но Хмелевский был разбит и вынужден отступить. Тогда против Коломны были высланы "воровские" отряды из Владимира. Однако и эти отряды были разбиты князем Димитрием Мих. Пожарским, присланным из Москвы на помощь жителям Коломны. Тушинцы очень досадовали на такую неудачу, и весной 1609 года Млоцкий был послан для осады Коломны. Но эта осада была безуспешна, хотя на время тушинцы заняли дорогу на Рязань, отчего на Москве настала на несколько недель "хлебная дороговь великая". Во всяком случае блокада, хотя и хорошо задуманная, не могла быть осуществлена в полной мере за недостатком средств и людей у Вора. Вору в это время все же удалось подчинить себе огромное пространство. Псков с областью, Ярославль, Вологда, даже Тотьма подчинились Тушинскому "царю Димитрию Ивановичу". Одно время его воеводы мечтали даже, что все государство признает законность Тушинского Вора. Во всяком случае в Тушине, как уже и указано выше, создалось свое "правительство", считавшее себя законным и имевшее все признаки такового. В конечном итоге произошло как бы раздвоение Московского царства с двумя царями и двумя правительствами во главе. И тот и другой "царь" рассылали грамоты по всей русской земле, упрекали своих противников в "воровстве" и приводили города к присяге на имя "законного" государя. Такое явление деморализировало население, поселяло в умах смятение и сбивало людей с толку. Особенно пагубно на нравственность высших служилых людей действовала близость Тушина от Москвы. Легкость покинуть одного государя и перейти на службу к другому вызвала к жизни так называемых "перелетов", которые в результате служили двум господам, или, вернее, извлекали выгоду из их соперничества. Вот как описывает это прискорбное явление знаменитый Авраамий Палицын: "Царем же играху яко детищем, и всяк вышше меры своея жалованья хотяше; им же не довляяше ни пять крат, ни десять даяний, но целовавше... Животворящий крест Господень, ко врагам же прилагахуся, и в Тушине быв, тамо крест же Господень целовав и жалованье у враги Божия взяв, и вспять во Царьствующий град возвращахуся и паки у царя Василия болши прежнего почесть и дары и имения восприимаху и паки к Вору отъезждаху. Мнози же тако мятуще всем государьством Российским, не дважды кто, но и пять крат и десять и в Тушино и к Москве преяждяху". Справедливость требует прибавить, что и сам Араамий Палицын был, кажется, не без греха в этом отношении. Тот же писатель свидетельствует, что москвичи не брезгали ради "восприятия прикуп многа сребра" продавать в Тушино лекарственное зелье и порох, "конца же вещи не рассуждающе окаянные". Наживая громадные проценты на проданный товар, такие люди не понимали, что "продаша на сребро отцов своих и братию, но и главы, паче же и души своя". Итак, Москва снабжала Тушинцев боевыми припасами, она же снабжала их и правительственными чиновниками. Поэтому в Тушине образовалось форменное правительство, состав которого превосходно изучен проф. Платоновым в его "Очерках по истории Смуты". Как оказывается, можно по грамотам определить многих из высших советников и воевод Вора, которые были русскими по происхождению людьми. Первое место из них занимал князь Гр. П. Шаховской, уже известный из предыдущего изложения. Этот "всей крови заводчик", пощаженный до известной степени царем Василием по взятии Тулы, никак не мог успокоиться. В ноябре 1608 года он явился в Тушино и был очень дружественно и с большим почетом принят "царем Димитрием Ивановичем", Вор приказал ему "скакать боярство" и пожаловал ему высокое звание "слуги". За князем Гр. П. к Вору потянулись и другие Шаховские. Приехал к "царю Димитрию Ивановичу" и такой великородный князь, как Дм. Тим. Трубецкой; и он стал боярином Вора. Затем из бояр второго Самозванца можно назвать Мих. Гл. Салтыкова, князей С. П. Засекина и Ф. П. Борятинского, нескольких Плещеевых, дворецкого князя С. Звенигородского. Наряду с этими более или менее родовитыми людьми в боярах у Вора были "вовсе не родословные люди: Иван Мартынович Заруцкий, из казаков, и Иван Федорович Наумов, о роде которого говаривали, что "они исстари живали на пашне и велися они на Рязани". Из окольничих "царя Димитрия Ивановича" известны князь Дан. Ив. Долгорукий, свияжский сын боярский Фед. Андр. Киреев, пресловутый авантюрист Михалко Молчанов (из детей боярских), принимавший участие в убийстве царя Федора Борисовича Годунова, и бывший дьяк Богдан Сутупов. В думных дьяках Вора состояли: печатник Ден. Игн. Сафонов, Петр Третьяков (бывший на Москве первым подьячим Посольского приказа), Иван Чичерин и Нехорошей Лопухин. "В числе прочих сторонников Вора, бывавших на воеводствах и украшавших его двор, видим людей столь же разнообразного происхождения. Рядом с князьями Д. М. Черкасским, Сицкими, Шаховскими, Троекуровыми-Ярославскими, Масальскими встречаются люди без титула, но "с отечеством": Плещеевы, Волынские, Вельяминовы, Годуновы и люди "худые" вроде стряпчего Путилы Рязанова и Тимошки Бьюгова". Просматривая списки тушинцев, "можем прежде всего заключить", — правильно отмечает С. Ф. Платонов, — "что у Вора были представители очень высоких слоев Московской знати". Притом это была главным образом знать, которая первенствовала в Московском дворце в эпоху опричнины и могла назваться новой дворцовой" в "противоположность прежней родовой". "Если царь Василий", — продолжает известный знаток Смуты, — "в Москве пробовал собрать и поставить у власти княжать, терпевших от опричнины, то Тушино давало приют и опору тем, кто терпел от олигархов княжеской "породы" и терял от их торжества в Москве. Правда, не все решались соединять свою судьбу с судьбой безвестного Вора, и поэтому перешла в Тушино далеко не вся дворцовая знать предшествовавших Шуйскому царствованию". Но все же многие представители этой среды стали играть первенствующую роль у "царя Димитрия Ивановича". А "рядом с дворцовой знатью в Тушине был очень заметен и влиятелен кружок совсем неродовитых людей, увлеченных на службу Вору личным честолюбием или случайными невзгодами и опасностью гонений и опалы в Москве". Из таких людей выделились Михалка Молчанов, типичнейший плут и проходимец, дьяк Ив. Грамотин, "попович" Васька Юрьев и другие подобные, а рядом с ними знаменитый Федька Андронов, торговый мужик, кожевник, который уже в начале 1609 года был в числе думных дворян "царя Димитрия Ивановича". "Вся эта компания", — замечает проф. Платонов, — "самых худых людей, торговых мужиков, молодых детишек боярских" при нормальном ходе дел в государстве осталась бы в полной безвестности, не имея возможности даже мечтать о влиянии на дела и правительство". Однако вышло так, что в Тушине они были в исключительных условиях. "Родовитые слуги Вора бывали обыкновенно на воеводствах в городах и войсках; по актам видно, что очень немногие из них жили при самом Воре во главе его центральной администрации. Именно поэтому эта администрация оставалась по преимуществу в руках незнатных дьяков, и они приобретали важное значение в Тушине, так как составляли в нем "правящий делами кружок".

Таким образом у Вора образовалось правительство, в котором было много привычных к военной и административной деятельности людей. Позаботился Вор и о духовной иерархии. С этой целью он воспользовался пленом митрополита Ростовского и Ярославского Филарета Никитича. Есть известия, из которых можно прийти к правдоподобному выводу, что при своем воцарении Василий Шуйский намеревался возвести на патриарший престол этого умного и энергичного и в то же время знатного и влиятельного человека и даже "нарек" его патриархом. Но затем, опасаясь усиления в таком случае Романовского круга бояр, которому царь Василий, принадлежавший по происхождению и традициям к числу бояр-княжат, не доверял и которого не "жаловал", Шуйский переменил свое решение. Престол патриаршеский достался стойкому и проницательному, самоотверженному патриоту, Казанскому митрополиту Гермогену. Это возвышение Гермогена нельзя не признать очень удачным, так как "в то убо время злое, аще не бы Господь положил на светильнице церковнем таковое светило, то мнози бы во тьме еретичества Лютарьского и Латыньского заблудили". Но Филарет Никитич, удалившийся в свою епархию, справедливо счел себя обиженным царем Василием, с которым, по-видимому, и никогда не был в близких и искренних отношениях. Тем не менее, когда "в октябре 1608 года воровские шайки, соединившись с переяславцами, примкнувшими к Тушинскому Вору, ворвались в древний Ростов, митрополит Филарет не обнаружил склонности радушно их встретить, а выказал большую твердость духа. Он увещевал ростовцев, посадских и воинских людей не покидать города и сохранить верность царю Василию. Затем со сравнительно немногими мужественными людьми остался в Ростове, причастился св. Тайн и приготовил свою паству встретить смерть. "Воры" ворвались в город, разграбили его, бросились к церкви, в которой заперся митрополит, и выломили церковные двери. Филарет обратился к мятежникам со словами увещания. Но рассвирепевшие разбойники не вняли речам архипастыря. Они не постыдились ни святости места, ни святости сана. "Митрополита же взяша с места, — говорит Новый Летописец, — и святительские ризы на нем ободраша и одеша его в худые ризы и даша его за приставы". Затем Филарета Никитича "отослали к Вору в Тушино". Он не оказался там на высоте положения. По показанию Палицына, с митрополитом Ростовским захватившие его в плен обращались очень дурно: "ведуще путем боса токмо в единой свите и ругающе облекоша в ризы язычески и покрыша главу татарскою шапкой и нози обувше в своя сандалии". В таком жалком одеянии Филарет Никитич приведен был к Вору и его приближенным. Здесь отношение к пленнику сразу изменилось. Второй Лжедимитрий и его советники поняли, как важно для них иметь на своей стороне (хотя бы наружным образом) такого знатного и популярного человека. "Хотяще к своей прелести того притягнути", "да тем иних прельстят" — справедливо догадывается умный келарь Троице-Сергиевой обители — "нарицают его патриарха и облачают его всеми священными ризами, и златым посохом почествуют, и служити тому рабов, яко же и прочим святителем даруют". Однако "Филатет разумен сый и не преклонися ни на десно, ни на шуее, но пребысть в правой вере". Палицын представляет пребывание Филарета в Тушине пленом и говорит, что нареченный патриарх жил там под строжайшим присмотром сторонников второго Лжедимитрия. Пленником тушинцев рисовал себе его и патриарх Гермоген. "А которые взяты в плен, как и Филарет митрополит и прочие", — писал в 1609 году патриарх "не своею волею, но нужею и на христианский закон не стоят и крови православных братий своих не проливают, на таковых мы не порицаем, но и молим о них Бога". Позднейшие отношения Гермогена к Филарету не позволяют предполагать, что словами великого архипастыря руководил только расчет: не поселять соблазна и смущения в умах русских людей. Весьма правдоподобно, что Филарет воздерживался от выступлений в пользу Вора, а быть может, нашел и способ войти в тайные сношения с Гермогеном. Но в то же время нельзя не признать, что, как выяснил С. Ф. Платонов, поведение Филарета в Тушине "скорее всего заслуживает название оппортунизма и политики результатов". Перед пленным ростовским митрополитом были три выхода: открыто обличить самозванца, искренне предаться на его сторону, или попробовать лавировать между этими двумя путями; и Филарет, недоброжелатель Шуйского, и в то же время отрицательно относившийся к Тушину, избрал последний, наиболее благоразумный, но очень непривлекательный способ. Он примирился по виду со своим положением, поднес Вору принятый московскими обычаями подарок, не уклонялся от визитов тушинской знати и не протестовал против рассылки его именем грамот из "воровского" стана. Но в душе, конечно, умный и любивший свою родину ростовский митрополит не мог быть солидарным с Вором. Он при первой возможности отшатнулся от "царя Димитрия Ивановича" и, не пристав к Шуйскому, повел свою политику. И в положении Филарета были многие из знатных приверженцев Вора. Некоторые даже возвратились к царю Василию, другие, скрепя сердце, переносили свое пребывание при дворе наглого и порочного проходимца. Таким образом в самом Тушине далеко не все искренне "служили и прямили" Вору. Да и в тех областях, которые примкнули к "царю Димитрию Ивановичу", за исключением городов "прежде погибшей" украйны, так как в них был очень силен казацкий элемент и дух своеволия и разбоя, стала обнаруживаться "шатость" по отношению к Тушинскому Вору. Причина такого охлаждения многих русских городов к делу второго самозванца, которого сначала охотно признавали, станут вполне понятны, если принять во внимание поступки и замашки тушинских дельцов. Среди них были очень способные и толковые люди, но все они стремились к легкой наживе и для достижения этой цели не останавливались ни перед какими насилиями, вымогательствами и злоупотреблениями. Еще более насильничали воинские люди Вора. Это видно из челобитий, которые подавались "царю Димитрию Ивановичу" признавшими его власть людьми. Так в одной челобитной "царю государю и великому князю Димитрию Ивановичу бьют челом и кланяются сирота государевы, бедные, ограбленные и погорелые крестьянишки". "Погибли мы, разорены от твоих (пишут они Вору) ратных воинских людей; лошади, коровы и всякая животина побрана, а мы сами жжены и мучены, дворишки наши все выжжены, а что было хлеба ржаного, — и тот сгорел. А достальной хлеб твои загонные люди вымолотили и развезли. Мы, сироты твои, теперь скитаемся между дворов, пить и есть нечего, помираем с женишками голодною смертью, да на нас же просят твои сотные деньги и панской корм, стоим в деньгах на правеже, а денег нам взять негде". В другой челобитной те же жалобы: "приезжают к нам ратные люди литовские, и татары, и русские люди, бьют нас, и мучат, и животы грабят. Пожалуй нас, сирот твоих, вели нам дать приставов". А вот каковы были "воровские пристава": "стоит у меня в деревне пристав твой государев, пан Мушницкий; насильством взял он у меня сынишка моего к себе в таборы, а сам каждую ночь приезжает ко мне, меня из дворишка выбивает, хлеба не дает, а невестку у себя на постели насильством держит". Такие челобитные позволяют верить мрачным картинам, нарисованным красноречивым Авраамием Палицыным в 6-ой главе его знаменитого сказания. Надо кстати отметить указания этого писателя, что "русские воры" своим неистовством превосходили и удивляли самих поляков и литовцев. С. М. Соловьев объясняет это явление разницей положения русских и иноземных сторонников "царя Димитрия Ивановича". "Иноземцы", — говорит великий историк, — "пришли в Московское государство только за добычей, они были равнодушны к явлениям, в ней происходившим, а равнодушие, холодность не увлекают к добру, не увлекают также и к крайностям во зле... Но не таково было положение русских тушинцев, русских казаков, бездомовников. Русский человек, продавшийся Лжедимитрию, приобретший через это известное значение, известные выгоды, терял все это, терял все будущее в случае, если бы восторжествовал Шуйский, и понятно, с каким чувством он должен был смотреть на людей, которые могли дать Шуйскому победу, на приверженцев Шуйского: он смотрел на них не как на соотечественников, но как на заклятых врагов, могущих лишить его будущности... Что же касается до казаков, старых и новых, то, долго сдерживаясь государством, они теперь спешили отомстить ему, пожить на его счет... злого врага себе они видели в каждом мирном гражданине, живущем плодами честного труда, и над ним-то истощали всю свою свирепость". Неистовство тушинцев вызвало в результате отпадение многих городов от Вора и даже восстания их в пользу царя Василия. Последний, в свою очередь, понимал, что ему надо бороться с "царем Димитрием Ивановичем" не на жизнь, а на смерть. Поэтому он отрядил боярина Ф. Ив. Шереметева на юго-восток государства, а своего родственника, талантливейшего полководца боярина-князя Мих. Вас. Скопина-Шуйского на север. Первый имел поручение "очистить Низ" Московского государства (т. е. города, расположенные по низовью Волги), собрать по возможности сильное войско и идти с ним на освобождение Москвы. Второй должен был, направившись в Новгородскую область, заключить союз со Швецией, король которой Карл IX давно уже предлагал свои дружеские услуги царю Василию, а затем и стянуть к себе отряды северных городов. В них стало замечаться движение против Тушинского Вора. Упорядочить это движение, придать ему прочную организацию и предстояло князю Михаилу Скопину-Шуйскому. И Шереметев, и Скопин выполнили хорошо свою задачу. Особенно удачно действовал даровитый полководец, юный князь Михаил Васильевич. В феврале 1609 года ему удалось заключить союзный договор со Швецией и нанять там отряды воинских людей, а в мае этого же года Скопин-Шуйский начал после сложных приготовлений свой победоносный поход к Москве. Справедливость требует отметить, что ему сильно способствовало движение Заволжских городов против Вора. Заволжские "мужики" отбили от "воровских" отрядов такие важные города, как Кострома, Ярославль. "Мужикам" же помогло восстание против "Вора" владимирцев, которые были выведены из себя чрезмерными поборами и насилием казацких шаек. Для усмирения "отпавших своровавших" "царь Димитрий Иванович" был вынужден вызвать из Заволжья храброго и искусного Александра Лисовского. Во всяком случае князь М. В. Скопин-Шуйский проявил в 1609—1610 годах много искусства и выдержки. В июне 1609 года после мелких стычек ("частых боев") московский боярин и воевода вышел к Волге и взял Тверь. Затем, опасаясь идти прямо к Москве, чтобы в столкновении с главными силами Вора не потерять плодов только что достигнутых успехов, Скопин-Шуйский пошел по направлению к Ярославлю. В Калязинском монастыре он укрепился и стал требовать помощи людьми и деньгами от северных городов. Успехи талантливого полководца встревожили Сапегу, который продолжал бесплодную для тушинцев и славную в летописях нашей истории осаду Троице-Сергиева монастыря. Ни приступы, ни блокады, ни голод, ни болезни, ни долговременность осады — ничто не могло сломить духа осажденных. Опасаясь, что Скопин из Калязина пойдет на выручку Троицкой обители, Сапега и другой польский полководец Заборовский, оставив под стенами осажденного монастыря лишь небольшие отряды, бросились с главными силами к Калязину. Московский полководец встретил врагов на речке Жабне и после упорного и долгого боя отразил все их атаки. Тогда Тушинские вожди поспешили уйти и стали продолжать осаду Троице-Сергиева монастыря. Скопин-Шуйский тем временем снова начал свое медленное, но верное наступление к Москве. Он соединился в Калязине "с костромскими и с ярославскими и иных городов с людьми", "сождався" с которыми, перешел на дорогу из Ярославля в столицу. В октябре князь Михаил Васильевич занял Переяславль-Залесский и Александровскую слободу, лежащие на указанной дороге, откуда с помощью "острожков" стал продвигаться к самой Москве. Во время этого похода Скопин не терял времени и постарался даже обучить вспомогательные отряды "заволжских мужиков" приемам и способам регулярного боя.

Как ни странно на первый взгляд, но поход князя Михаила Васильевича в конечном результате был пагубен для царя Василия. Дело в том, что заключение союза с Швецией и наем у них воинских людей развязывали руки королю Сигизмунду, который ждал только повода для вмешательства во внутренние дела Московского государства. Союзный договор Москвы с его заклятым врагом Карлом ІХ дал польскому королю желанный предлог вступить в пределы Руси. Это произошло в сентябре 1609 года, а 19 числа того же месяца Сигизмунд стоял уже под стенами сильнейшей московской крепости Смоленска. Весть о походе польского короля внесла сильное смятение в Тушино. Поляки взволновались при этом известии. Они кричали, что король отнимает у них плоды их трудов и усилий. Больше всех волновался князь Рожинский. "Гетман", который был первым лицом в Тушине, чувствовал, что не будет иметь такой же власти в королевском войске. У него поэтому возникла мысль составить "конфедерацию" и "просить" короля уйти из Московского государства. Большинство тушинских поляков охотно подписало "кенфедерационный" акт. Но Сапега, пользовавшийся большим влиянием среди своих соотечественников, отказался от такой меры, которая могла повести к открытой вражде с королем. Рожинский ездил к нему в стан под Троице-Сергиевым монастырем, но все было тщетно. Эти переговоры ослабили тушинцев и поссорили их. Так Сапега, испуганный усилием Скопина, сделал неудачную попытку выбить его из Александровской слободы. Когда же он стал звать к себе на помощь Рожинского, "гетман" отказал наотрез: он был сердит на старосту Усвятского за нежелание примкнуть к "конфедерации". Между тем Сигизмунд из-под Смоленска отправил своих комиссаров: Станислава Стадницкого и других в Тушино. Они должны были поставить тушинским полякам на вид, что тем приличнее служить своему королю, чем иностранцу и авантюристу. При этом тушинцам было обещано щедрое жалованье с того времени, как они перейдут на службу к Сигизмунду. Тушинским вождям король обещал, сверх того, большие награды. Когда обо всем этом узнали в Тушине, там поднялось сильное движение в пользу перехода на службу к королю. Рожинский и многие другие польские военачальники не хотели этого. Но Сапега, а также большинство рядовых воинов из поляков и литовцев склонялись на сторону Сигизмунда, прельщенные слухами о том, что король располагает большими деньгами. Вор встревожился и оскорбился всем происходившим. И ранее он чувствовал себя игрушкой в руках Рожинского и других польских вождей. Но все же ему оказывали наружные знаки почтения. Теперь же никто не обращал на него внимания, или же даже ругал его под сердитую руку мошенником и обманщиком. Вор решил покинуть Тушино. С ним хотели уйти русские его приверженцы, которых оскорбляло такое обращение "безбожной литвы" с их "прирожденным" государем. Однако поляки приняли свои меры и заперли всех "царских" лошадей. Однако "царь Димитрий Иванович" сумел было выбраться из своего стана с 400 донцов. "Гетман" догнал его, вернул в Тушино. С тех пор над Вором учредили строгий надзор. Наконец 27 декабря 1609 года Самозванец решился спросить у Рожинского, о чем поляки ведут переговоры с комиссарами Сигизмунда. На это полупьяный "гетман" сказал грубо: "А тебе что за дело, зачем комиссары приехали ко мне? Черт знает, кто ты таков. Довольно мы пролили за тебя крови, а пользы не видим!" После этого Рожинский погрозил прибить Вора. Тот увидел, что дело совсем плохо. В ту же ночь в навозных санях в сопровождении верного своего шута Кошелева, переодевшись крестьянином, уехал он в Калугу.

Тушинский стан, оставшись без "царя Димитрия Ивановича", окончательно распался. Во-первых, скопление больших воинских масс при отсутствии соблюдения каких бы то ни было требований гигиены, давало себя знать еще летом 1609 года. Теперь же вновь приближалась весна. Затем тушинцы разделились: поляки хотели идти к Сигизмунду, русские "воры" мечтали о соединении с "царем Димитрием Ивановичем", а наиболее умные и порядочные, принадлежавшие к кругу дворцовой знати, затеяли заключить с польским королем особый договор и призвать на русский престол королевича Владислава на определенных условиях. Осада с Троицкого монастыря была снята и Тушино доживало последние дни. Марина Мнишек проявила в это время большую энергию и решимость. Положение ее в Тушине было очень тяжелым, особенно первое время. Даже такие паны, как Сапега, позволяли себе являться к ней в пьяном виде. Поведение Вора было непристойным. И тем не менее честолюбивая полька не теряла мужества. "Кого Бог осветит раз, тот будет всегда светел. Солнце не теряет своего блеска потому только, что черные облака его застилают". Так писала Марина одному их своих родственников. И в письме к королю Сигизмунду жена первого и второго Лжедимитрия настаивает на своем праве на Московский престол. Жизнь в Тушине давалась ей нелегко. В то же время Римская курия оставила без ответа ее письмо к папе Павлу V. И все же Марина не пала духом. Даже после бегства Вора из Тушина она не потерялась. Прежде всего Марина склонила многих русских тушинцев идти за "царем Димитрием Ивановичем" в Калугу, а затем и сама решила отправиться туда. Ей пришлось обмануть бдительного "гетмана" Рожинского и в мужском платье в сопровождении отряда донских казаков бежать через Дмитров к своему мужу. И во время опасного пути Марина обнаружила большую смелость и полное самообладание.

Между тем Вор не терял времени. Он в начале января явился в Калугу, которая была в те времена сильной крепостью и притом находилась в прямом сообщении с казачьим югом. "Вместе с безопасностью" — замечает проф. Платонов — "она сулила материальное изобилие и стратегические выгоды. Туда тушинцы еще ранее отправляли для береженья жен и детей своих; туда скрылся и сам Вор". Разрыв с поляками и отделение их от "царя Димитрия Ивановича" "имело для него", — справедливо полагает С. М. Соловьев, — "сначала свою выгодную сторону, ибо до сих пор главный упрек ему состоял в том, что он с ляхами опустошает Русскую землю; теперь ссора с поляками освобождала его от этого нарекания". И действительно, Вор готов был разыграть из себя защитника православия. Но вскоре обнаружилось, что держаться он может только благодаря казачьей массе. Других сторонников у него не осталось.

События тем временем развертывались с ужасающей быстротой. В марте 1610 года окончательно распалось "Тушино" и Скопин торжественно вступил в Москву. В конце апреля подававший самые светлые надежды юный вождь уже лежал в гробу, сраженный каким-то тяжелым недугом. Молва приписывала неожиданную смерть своего любимого полководца отраве. Заподозрили Шуйских: царя и его брата, князя Димитрия. Тем не менее царь Василий вручил начальство над войском, отправленным против короля, этому самому боярину, который "женствующими был обложен вещами". К тому же он был корыстолюбив и труслив. Из-за скупости князь Д. И. Шуйский задержал выдачу жалованья наемным войскам под предлогом неимения денег при себе, "а у него в те поры денег было, что им дать". Последствия такого поступка дали себя знать в злосчастной для Шуйских битве при селе Клушине 24-го июня 1610 года. Талантливый польский вождь, гетман Жолкевский наголову разбил русских и обратил в позорное бегство их начальника. А шведы в решительную минуту изменили делу Шуйского, злобясь за неуплату жалованья.

Узнав о поражении русского войска, Вор со своими казаками бросился к Москве, по пути захватил несколько городов и подошел к селу Коломенскому. Есть известие, по которому некоторые его приверженцы уговорили москвичей свести с царства царя Василия, обещая, в свою очередь, отказаться от своего "государя". И действительно, "царю Василию был обряд" от москвичей. Но приверженцы Вора заявили тогда, что они не откажутся от "своего истинного царя Димитрия Ивановича". Нельзя ни проверить, ни отрицать этого известия. Однако в Москве не пожелали признать Вора, и он, услышав о приближении к столице Жолкевского, отступил опять к Калуге, держа столицу под угрозой новых на нее покушений. Опасаясь его, московские люди даже избрали на русский престол королевича Владислава, поставив ему условием принятие православия. Вор приготавливался к новому походу на Москву, а между тем дни его были сочтены. В Калугу явился к нему старый Касимовский царь. Он был раньше на службе у "царя Димитрия Ивановича", но затем бежал от него к Жолкевскому. Теперь старый царь приехал в Калугу, желая уговорить своего сына, оставшегося верным второму Лжедимитрию, перейти на сторону поляков. Жестокий и мстительный Вор приказал утопить старика. Это рассердило татар, бывших на службе у "царя Димитрия Ивановича". Они, подстрекаемые своим начальником Петром Урусовым, поклялись отомстить за смерть своего соплеменника и хана.

Вскоре представился удобный случай. 11-го декабря 1610 года "Вор поеде на поле гулять не с великими людьми. Тот же князь Петр Урусов, увидав, что он поехал, пойде за ним и съеха ево от Колуги с версту и туто ему отсече голову. Князь Петр же побежа и отъехав в Крым". Весть о гибели "царя Димитрия Ивановича" привез в Калугу его верный шут Кошелев. Со смертью Вора, несмотря на все усилия энергичной Марины сохранить свою власть, самозванщина мало-помалу замирает, и "воровское" движение окончательно вырождается, переходя в ничем не прикрытый разбой.

Акты Исторические. — Акты Археографической Экспедиции. — Изборник русских хронографов. — "Русская Историческая Библиотека", т. І и XIII (второе издание). Собрание государственных грамот и договоров. — Сказания и записки иностранцев: гетмана Жолкевского, Массы и др. — Васенко, "Бояре Романовы и воцарение Михаила Феодоровича". — Забелин, "Минин и Пожарский". — Иловайский, "Смутное время Московского государства". — Карамзин, "История государства Российского", т. XII. — Ключевский, "Курс русской истории", ч. 3. — Костомаров, "Смутное время Московского государства". — Пирлинг, "Димитрий Самозванец" (с библиографией). — Его же, "Исторические статьи и заметки". — Платонов, "Очерки по истории Смуты", изд. 3-е (с большими библиографическими указаниями). — Его же, "Лекции по русской истории". — Его же, "Древнерусские сказания и повести о смуте". — Соловьев, "История России с древнейших времен", кн. 2, т. 8.

Пл. Васенко.

{Половцов}

Лжедимитрий II

прозванный Тушинским вором — самозванец, выступивший на сцену в 1607 г., прежде всего в Стародубе Северском; происхождения темного, родом, вероятно, из Белоруссии; хорошо знал русскую грамоту и весь церковный круг, говорил и по-польски; по одним известиям — попович, по другим — крещеный еврей. Он знал многие тайны Лжедимитрия I, был, вероятно, в числе его приближенных; по некоторым известиям, под именем Богданка был учителем в Могилеве; взялся за роль самозванца в интересах польской партии. По наружности он не походил на Лжедимитрия I; был груб и развратен. Сначала он называл себя московским боярином Нагим и распространял в Стародубе слухи, что Димитрий спасся; когда его с его пособником, подьячим Алексеем Рукиным, стародубцы подвергли пытке, последний показал, что называющий себя Нагим и есть настоящий Димитрий. Он был освобожден и окружен почестями; к нему присоединились Заруцкий (см.), Меховицкий с польско-русским отрядом и несколько тысяч северцев. С этим войском Л. взял Карачев, Брянск и Козельск; в Орле он получил подкрепление из Польши, Литвы и Запорожья. Весною 1608 г. он двинулся к Москве, разбил на дороге войско Шуйского под Болховым и призывал на свою сторону народ, отдавая ему земли "изменников" бояр и позволяя даже насильно жениться на боярских дочерях. Обойдя другое войско Шуйского, Л. подошел к Москве с С и после ряда передвижений занял село Тушино в 12 верстах от столицы (угол, образуемый р. Москвою и притоком ее Сходнею); лагерь свой он скоро обратил в украденный городок с 7000 польского войска, около 10000 казаков и десятками тысяч вооруженного сброда. Часть освобожденных по ходатайству Сигизмунда поляков, отъезжая в Польшу, попала в руки тушинцев в авг. 1608 г.; находившаяся в числе их Марина Мнишек, уговоренная Рожинским и Сапегою, признала Л. своим мужем и для заглушения укоров совести была с ним тайно обвенчана. Сапега и Лисовский присоединились к Л.; казаки все еще стекались к нему массами, так что у него было до 100000 чел. войска; в столице и окрестных городах влияние его все росло. Захваченный его пособниками митр. Филарет был возведен им в патриаршее достоинство. Ему подчинились Ярославль, Кострома, Вологда, Муром, Кашин и многие другие города. После неудачи Сапеги перед Троицкой лаврой положение "царька" Л. пошатнулось; дальние города стали от него отлагаться. Новая попытка овладеть Москвой не имела успеха; с севера надвигался Скопин со шведами, во Пскове и Твери тушинцы были разбиты и бежали; Москва благодаря помощи извне была освобождена от осады. Новые планы Сигизмунда III, его поход под Смоленск еще более ухудшили положение Л.; поляки стали отходить к королю. Л. тайком бежал из стана, переодетый крестьянином. В укрепленной Калуге его приняли с почестями. В Калyгy прибыла и Марина с конвоем, данным ей Сапегою; Л. жил, окруженный некоторым блеском, и без надзора польских панов чувствовал себя свободнее. Ему вновь присягнули Коломна и Кашира. Он снова приступил к столице, сделал лагерем Коломенское, жег слободы и посады. Боязнь измены заставила его, однако, возвратиться в Калугу. За него стоял весь юго-восток; на С его признавали многие земли. Главною силою его были донские казаки; полякам он не доверял и мстил им за измену пытками и казнями пленников. Он погиб вследствие мести крещенного татарина Урусова, которого подверг телесному наказанию. 11 дек. 1610 г., когда Л., полупьяный, под конвоем толпы татар выехал на охоту, Урусов рассек ему саблей плечо, а младший брат Урусова отрубил ему голову. Смерть его произвела страшное волнение в Калуге; все оставшиеся в городе татары были перебиты донцами; сын Л., Иван, был провозглашен калужцами царем. О судьбе его см. Марина Мнишек и Ивашка. Монографии о Л. нет.

А. М. Л.

{Брокгауз}