Херасков, Михаил Матвеевич

— род. 25 октября 1733 г. в г. Переяславле, отец его, Матвей Андреевич Херасков, был комендантом крепости, умер 27 сентября 1807 г. Отец Херасков происходил из знатной Валашской фамилии Хереско и при Петре Великом переселился в Россию (в 1712 г.) со своей сестрой княгиней Кантакузен. Петр I пожаловал им 5000 душ в Малороссии. Вероятно, Матвей Андреевич особенными способностями не отличался, так как император к себе его не приблизил, хотя Херасков и был у него на виду. М. А. Херасков был майором Кавалергадского полка и умер в 1734 г. О матери Хераскова, Анне Даниловне, урожденной княжне Друцкой-Соколинской, известно только, что она была замечательной красавицей. Ее, между прочим, воспел после ее смерти знаменитый Сумароков. Через год после смерти мужа она 10 ноября 1735 г. вышла замуж за кн. Никиту Юрьевича Трубецкого. От первого брака у нее осталось три сына, из которых Михаил Матвеевич был самый младший. Таким образом, родного отца он совсем не знал и с нежного возраста оказался почти в чужой семье.

Н. Ю. Трубецкой во время своей женитьбы проживал в г. Изюме, на Украйне, где с 1736 г. исправлял должность генерал-кригс-комиссара. Говорят, к обязанностям своим Трубецкой относился недобросовестно, но Миних покровительствовал ему "за красоту его жены", в чем впоследствии на суде сам сознавался и упрекал себя. Таким образом нравственная атмосфера, которой дышал в детстве Х., была самая неблагоприятная. Впрочем, с другой стороны брак матери с кн. Трубецким имел для него и хорошие последствия. Кн. Трубецкой жил в глухой провинции сравнительно недолго: в сентябре 1740 г. он был назначен в Петербург генерал-прокурором, и Х. семилетним ребенком оказался в средоточии тогдашней русской образованности. Блестящие связи кн. Трубецкого совершенно изменили обстановку, в которой Х. рос на родине. Вотчим его, находясь в родстве со многими аристократическими фамилиями, принадлежал к тогдашней интеллигенции, у которой уже не трудно подметить некоторые зародыши литературного понимания. Стихотворцы того времени постоянно вращались в кругу этих русских меценатов, вдохновлялись их деяниями, им подносили свои произведения. Вероятно, и в доме вотчима встречал Х. тогдашних служителей Аполлона; по крайней мере известно что Сумароков воспел его мать. Таким образом, уже с детства Х. мог заинтересоваться литературой, которой впоследствии и посвятил себя. В конце 1743 г., 10 лет от роду, Х. был отдан в Шляхетный кадетский корпус, получивший в этом году название "Сухопутного". В основу воспитания этого замечательного учебного заведения было положено очень мудрое правило не мешать детской натуре развиваться самостоятельно. Военными экзерцициями занимали кадет только один день в неделю; таким образом "военного" в корпусе было немного, только форма да название. Руководясь словами именного указа, данного Сенату при учреждении корпуса: "понеже не каждого человека природа к одному воинскому склонна", учителя в последнем классе корпуса занимались с кадетами лишь теми науками, к которым каждый из них оказывал более склонности в младших классах. Склонность эта определялась советом педагогов очень осторожно. Не мудрено, что при таких порядках корпус выпускал людей не обезличенных, а с известными вкусами и интересами; если успехи в науках иногда были и не блестящи, зато люди даровитые могли беспрепятственно развить свои способности. В корпусе процветала и любовь к словесности, в среде кадет существовало даже литературно-драматическое общество. Таким образом, корпус, в особенности под влиянием деятельности Сумарокова, был средою самою благоприятною для юноши с писательскими наклонностями. Таким юношей и был Х. Учился Х. в корпусе посредственно: в графе — "изъявление изученного и уповаемой впредь надежды" — замечено под его фамилией: "имеет посредственное понятие". По словам жены Хераскова, его "до двадцати двух лет считали человеком простеньким, ни к чему большому не способным". Однако уже в корпусе Х. взялся за перо и, вдохновляемый Ломоносовым и Сумароковым, начал писать стихи. Странным, однако, кажется несомненный факт пассивного отношения Хераскова к любительским спектаклям кадет, которыми положено было основание русскому театру. Первый такой спектакль в присутствии Сумарокова произошел в 1749 г., т. е. тогда, когда Х. был уже в старших классах, между тем его фамилии нет в числе участников спектакля или лиц, как-нибудь в нем заинтересованных. Как бы там ни было, но несомненно, что Х. из корпуса вынес любовь к литературе и этой любви не изменил до гроба. Окончив курс в сентябре 1751 г., Х. был выпущен поручиком в Ингерманландский полк. Но военная служба, хотя и не обременительная в те времена, не пришлась по душе молодому поэту, уже со школьной скамьи привыкшему к книге, перу и бумаге. В 1754 г. он перешел в Комерц-коллегию с чином титулярного советника. Но и чиновничество не долго удовлетворяло Хераскова: он тяготел к такой среде, которая отвечала бы его вкусам и стремлениям. Как иначе объяснить его готовность оставить блестящую столицу с целым кругом родных и знакомых, с установившимися уже литературными связями и ехать в Москву на службу в университет (1755). И должно быть, в кругу учащейся молодежи и ученых профессоров, приглашенных с Запада, он почувствовал себя хорошо, если на полвека отдал себя ревностному служению университету. Этого юношу "с посредственными понятиями" инстинктивно влекло к просвещению. Из незначительной роли университетского асессора, главной обязанностью которого было наблюдать за поведением студентов и заведовать делами университетской типографии, он сделал очень многое. Не обладая выдающимся литературным талантом, не отличаясь даже богатством духовных сил, он тем не менее без труда приблизил к себе всю передовую молодежь; она полюбила в Хераскове теплоту душевную, отзывчивость, искреннюю любовь к литературе и обширную начитанность. Воспоминания современников сохранили нам факты, на основании которых можно смело говорить о любви молодежи в Хераскову. Студенты Богданович, Фонвизин, Карины, Домашнев, Булгаков, Санковский, Рубан и некоторые другие, — вот тот кружок питомцев Московского университета, с которым был особенно близок Х., и он без труда сделался руководителем своих молодых друзей-литераторов. Уже современники оценили его заслугу в этом отношении. Батюшков, вообще относящийся к Хераскову иронически, говорит, что он "ободрял возникающий талант и славу писателя соединял с другой славой, не менее лестной для души благородной, не менее прочной, — со славою покровителя наук". И чем Х. выше подымался по службе, тем он все более и более расширял свою благую деятельность. Еще одно обстоятельство помогло ему в этом отношении. В 1760 г. он женился на Елизавете Васильевне Нероновой (умерла 1809). Это была в высшей степени симпатичная женщина, во всех отношениях подходившая к своему мужу. Начать с того, что она была писательницей, заслужила даже у современников прозвание "Русской Де ла Сюзы". Добродушная и общительная подобно своему супругу, она не только сумела поддержать его связи с литературной молодежью, но, быть может, даже укрепила их. "Дом их всегда был открыт для всякого, кто имел стремление к просвещению и литературе, и все молодые люди, преданные этим высоким интересам, составляли как бы семейство их". Она, как женщина, вносила семейный элемент в отношения, установившиеся между Херасковым и молодежью, сглаживала неравенство их положения, возраставшее с успехами Хераскова по службе. В шестидесятых годах, в начале царствования Екатерины, Х. с братьями хлопотали о возвращении им отобранных в казну имений, пожалованных Петром их покойному отцу. Императрица деньгами удовлетворила Херасковых, и каждый из братьев получил по 30000 рублей. Таким образом, обеспеченный в материальном отношении, Х. спокойно наслаждался семейным счастьем, отдавая свои досуги друзьям и поэзии. По службе он шел быстро. Влиятельный вотчим, тогда уже фельдмаршал, старался выдвигать своего пасынка. В 1761 г. Хераскову было поручено начальство над русскими актерами Московского театра и заключение договоров с итальянскими певцами для концертов. В том же году Х., в чине надворного советника, исправляет должность директора университета в отсутствие Мелиссино. В 1762 г., по поручению вотчима назначенного верховным маршалом на коронации Екатерины, он сочиняет хоры к уличному маскараду "Торжествующая Минерва" и орнамент для триумфальных ворот, а такое поручение считалось тогда немалой честью. 13 июля 1763 г., 30 лет от роду, Х. уже был назначен директором Московского университета с производством в канцелярии советники. Хмыров связывает это назначение с признательностью императрицы за оду Хераскова и за его хлопоты по устройству коронационных торжеств. В это время куратором университета был В. Е. Ададуров, человек уже старый, уставший, и Хераскову приходилось много работать за него. Впрочем, Х. за время своего директорства ни в чем особенном себя не проявил: только в вопросе о введении русского языка в университетское преподавание он обнаружил некоторую настойчивость, пойдя даже против воли своего начальника. Такая решительность, вероятнее всего, объясняется воздействиями русской партии в среде профессоров Московского университета. Введя в 1767 г. частным образом преподавание на русском языке, Х. в письме к С. М. Кузьмину, статс-секретарю Екатерины II, просил официального от имени императрицы подтверждения своего частного распоряжения и, добившись Высочайшего повеления, уведомил об этом куратора Ададурова, который, вопреки прежним своим распоряжениям, должен был исполнить волю императрицы. В 1770 г. Х. оставляет службу при Московском университете и переезжает в Петербург, где 18 мая назначается вице-президентом Берг-коллегии с производством в статские советники. Трудно сказать с достоверностью, что заставило Хераскова бросить Москву. То обстоятельство, что судьба его вообще находится в какой-то странной связи с судьбой Мелиссино, заставляет догадываться о несомненном существовании каких-то личных отношений между ними. В самом деле, когда в 1763 г. Мелиссино переводится в Петербург, Х. получает место директора университета; когда в начале 1771 г. Мелиссино возвращается в Москву куратором университета, Х. незадолго перед этим уезжает в Петербург. О службе Хераскова в Петербурге мы не знаем никаких подробностей. Известно только, что в 1772 г. он состоял членом комиссии по описанию русских медалей вместе с кн. М. М. Щербатовым и А. И. Нартовым, а также членом Вольного экономического общества, а с 1772 г. и Вольного Российского собрания при Московском университете, выбранный заочно. Литературным своим вкусам и в бытность в Петербурге Х. не изменил: он сочинял в это время "Россиаду", перечитывал для этого Гомера, Виргилия, Вольтера, Тассо и других западно-европейских авторов эпопей и знакомился с русской историей, насколько считал это нужным для своей эпопеи. И в Петербурге он поддерживал связи с литературным миром. В это время мы видим его во главе литературного салона, имевшего даже свой особый орган "Вечера". Этот салон состоял из нескольких писателей, которые предпочитали литературные занятия пустым светским удовольствиям и собирались в известные дни по вечерам, чтобы делиться друг с другом плодами своего вдохновения. В это же время произошел факт, в высшей степени важный в истории русского просвещения: Х. сблизился с Н. И. Новиковым. Этот замечательный человек с его изумительной энергией, с его верой в просвещение должен был оказать большое влияние на Хераскова, отличавшегося мягким, податливым характером. Они сошлись очень близко. Новиков конечно, дорожил своей дружбой с Херасковым, видя в нем человека во всех отношениях подходящего для осуществления своих широких планов: Х. занимал довольно высокое официальное положение и мог быть полезным покровителем его делу. Надо полагать, что не без влияния Новикова Х. начинает опять тяготеть к Москве и Московскому университету; 30 марта 1775 г. он покидает Петербург и, выйдя в отставку с чином действ. статского советника, переселяется в Москву. Сейчас же за ним едет туда и Новиков. В Москве Х. поселился вместе со своим сводным братом (от второго брака матери) Николаем Никитичем Трубецким, с которым всегда был очень дружен; кн. Трубецкой в Петербурге служил под началом Хераскова: он был во время его вице-президентства членом Берг-коллегии. Уже в то время он увлекся масонством и, переехав в Москву, сделался одним из самых видных членов ордена; он же сделал масонами и Хераскова с Новиковым. К этому же времени относится дружба обоих со Шварцем, одним из замечательнейших людей того времени, просвещенное влияние которого на них было громадно. В 1778 г. Мелиссино, правивший Московским университетом за постоянным отсутствием Шувалова и Ададурова, был уволен в отпуск за границу. Говорят, что Екатерина II, много наслышавшись о "Россиаде" и увлекавшаяся тогда русской историей, сама назначила куратором Хераскова. Вероятнее, впрочем, что это назначение стоило ему некоторых хлопот. 28 июня 1778 г. Х. был уже куратором университета, имея притом ближайшим другом и руководителем Н. И. Новикова. И как славно в истории Московского университета было это кратковременное самостоятельное управление! Каждый год знаменовался каким-нибудь новым мероприятием, задуманным широко и разумно, выполненным толково и практично. Вожаками просветительного движения, возникшего в это время в университете, были, конечно, Новиков и Шварц, но огромная заслуга Хераскова заключается в том, что он доброжелательно встречал разумные советы своих друзей. Вот важнейшие события, происшедшие за время кураторства Хераскова: 15 декабря 1778 г. учрежден при университете "Благородный пансион" (открытый в 1779 г.); 1 мая 1779 г. заключен контракт с Новиковым об отдаче ему в аренду на 10 лет университетской типографии и книжной лавки и издания "Московских Ведомостей"; 13 сентября 1779 г. поступает в университет профессором И. Гр. Шварц; 13 ноября того же года по мысли Шварца открыта "Педагогическая семинария"; в 1780 г. произведены существенные улучшения в гимназии; 13 марта 1781 г. учреждено "Собрание университетских питомцев" и, наконец, все было приготовлено к открытию "Друж. ученого общества", которое и начало действовать со 2 ноября 1782 г. Что Х. не сам с такою энергией двинул вперед университетскую жизнь, видно, между прочим, и из того обстоятельства, что он мог бы сделать это уже много лет тому назад: и типография была в его руках, и его окружала литературная молодежь; но он не сделал ничего особенного, так как у него не было духовной силы Новикова и Шварца, не было их организаторского таланта. В 1782 г., когда правительство начало уже подозрительно относиться к деятельности Новикова, явился в Москву куратор Мелиссино. Университета он не узнал: в нем кипела жизнь. Мелиссино, человек очень самолюбивый, сам мечтавший о некоторых улучшениях в университете, был неприятно поражен деятельностью Хераскова. И вот с приездом его начинаются неприятности для последнего и его друзей, обостряются гонения на московских масонов. Императрица Екатерина стала заметно не благоволить к Хераскову, которого ей очевидно выставили, как покровителя людей с вредным направлением. Кн. Прозоровский, которому было поручено расследование деятельности Новикова, правда, значительно позднее, в 1790 г., прямо говорит, донося о масонах: "Х., кажется, быть куратором в университете не достоин". Но деятельным и убежденным масоном Х. никогда не был; живя под одной кровлей с Н. Н. Трубецким, главой московских масонов, он поневоле интересовался его интересами, перебывал вместе с ним в нескольких ложах различного наименования, но никогда не занимал видного места в среде московских мистиков. Он даже в опасную минуту легко отказывается от солидарности с орденом и, по-видимому, делает это с спокойной совестью. Благодаря Державина за то, что тот чрез Зубова замолвил за него пред императрицей несколько слов, он восклицает: "чудно мне, что некто враг мой вздумал оклеветать меня какой-то Мартинизмой, о чем я, по совести, ни малого сведения не имею. Когда мне думать о Мартинистах и подобных тому вздорах? Когда? будучи вседневно заняту моею должностью — моими музами, чтением стихотворцев, моих руководителей. Взведена на меня убийственная ложь, лишающая меня чести и Государской милости, следовательно и жизни". Конечно, правительство преследовало не масонство, но просветительское движение, вызванное Новиковым и его кружком, а с этим кружком Х. несомненно был близок; это делало его в глазах Екатерины человеком, если и не опасным, то во всяком случае неприятным. Х., конечно, сознавал это и, оставаясь на своем высоком посту в то время, когда жестоко страдали его бывшие друзья, переживал особенно в первое время тяжелые минуты: он как-то съежился, замкнулся в себе, — и история Московского университета больше ничего не знает связанного с его именем. Кроме того, нерасположение свое императрица дала ему почувствовать очень осязательно: до конца своих дней она обходила его наградами и повышениями; младшие сослуживцы обгоняли его по службе. Это обижало Хераскова, и он был настолько малодушен, что решался хлопотать за себя и лично, и через сильных мира сего. 24 декабря 1795 г., указывая на то, что он 20 лет без повышения состоит куратором, он в письме обращается к государыне со словами: "не имея, по несчастным моим обстоятельствам другого пропитания кроме Государского Вашего жалованья… осмеливаюсь при истечении дней моих отверзть мое сердце пред лицом прозорливейшей монархини, преклонить мои дрожащие колена пред священным Твоим престолом, простирать к Тебе трепещущие мои руки, к Тебе, матерь моя, матерь отечества, и воззвать к божественному Твоему милосердию…" Вероятно, просьба его не была уважена, так как в июле 1796 г. Шувалов, по случаю получения директором университета Фонвизиным чина тайн. советника, хлопочет за куратора Хераскова, все еще действ. ст. советника. Он указывает, что Х. "несколько раз уже обойден", "повержен в горести", "болен". Если бы не это обстоятельство и не стесненное материальное положение, Х. не мог бы пожаловаться на свою судьбу. Литературная слава была за ним упрочена, друзья окружали его, в семье он находил необходимый покой. Современники оставили нам несколько описаний той обстановки, в которой жил в это время Х. Вот, как, по словам кн. И. М. Долгорукого, проводил он лето: "В летнее время они (Трубецкие) живали в подмосковной, называемой Очаково, в 8 верстах от города. Там ежедневные происходили очарования, разнородные сельские пиршества, театры, иллюминации, фейерверки и все, что может веселить ум и чувства. С ними жил в одном и том же убежище бессмертный наш пиит, старец Х., который в липовой роще ходя задумавшись, вымышлял свои песни в то время как в регулярном саду вся фамилия Трубецких предлагала гостям всякие сюрпризы. Это был храм любви, в котором все горячило воображение, воспламеняло душу и облекало разум в радужную ризу веселости!" Трубецкие "любили жить роскошно и весело; во вкусе их были театр, бал, маскарад и все вообще увеселения; по зимам они жили в Москве. Тут мы игрывали комедии, наряжались в хари на бал и всеми забавами молодости наслаждались". Х. любил особенно домашний театр. В свободное же от развлечений время он усердно занимался литературой: "читал все, что только мог читать, и всем умел пользоваться, ловил, так сказать, каждую минуту, чтоб она не ушла, не сообщив ему новых понятий. Сие занятие или, лучше сказать, сия страсть составляла единственное удовольствие, самую приятную пищу для души его". Насколько добродушен и общителен был Х., свидетельствует в своих записках Болотов. В 1781 г., т. е. в эпоху особенно блестящую во всех отношениях положения Хераскова, Болотов посетил его и вот что написал по этому поводу: "Он принял меня не только без наималейшей гордости и спеси, но так снисходительно, с такою ласкою и с таким благоприятством, что я даже удивился и был тем тронут".

Вступление на престол императора Павла принесло радость всем, так или иначе пострадавшим при Екатерине. Х. 19 ноября 1796 г. был произведен в тайные советники; 10 марта 1799 г. он получил Аннинскую ленту и 600 душ крестьян. Впрочем, несмотря на все эти милости, за которые Х. искренно почитал Павла, он, чувствуя себя старым, просится на покой и в начале 1801 г. выходит в отставку с чином действ. тайн. советника. При Александре I он опять был назначен куратором, но уже в 1802 г. окончательно оставил службу. С этого времени он начал заметно опускаться и дряхлеть. Добродушный и благожелательный, всегда охотно всем помогавший, Х. тихо доживал свои дни с дряхлеющей подругой своей жизни. Детей у них не было, была лишь воспитанница, которая вышла замуж за А. Ф. Лабзина, известного масона.

Выступление Хераскова в печати совпало с переселением его в Москву. В 1756 г. в № 3 "Ежемесячных Сочинений" были напечатаны его 6 эпиграмм, а в № 6 — четыре басни "Осел хвастун", "Волк и Журавль", "Сорока в чужих перьях", "Ворона и Лисица". С этих пор Х. почти каждый год что-нибудь выпускал в свет: в 1757 г. поэму в 3 песнях "Плоды Наук", в следующем году — трагедию в стихах "Венецианская монахиня". В 1760 г. он начал издавать ежемесячный журнал "Полезное Увеселение"; в 1761 г. появились поэма "Храм Славы" и героическая комедия "Безбожник". Ко дню коронации Екатерины II Х. сочинил оду, которая, говорят, понравилась императрице. В 1763 г. он издавал два журнала: "Невинное Упражнение" и "Свободные Часы"; в 1764 г. выпустил в свет две книги "Басен", а в 1765 г. трагедию в 5 действиях, написанную стихами, "Мартезия и Фалестра"; в 1767 г. издал "Новые философические песни", а в следующем "Нуму Помпилия, или Процветающий Рим". В Петербурге он написал и издал в 1770 г. поэму "Селим и Селима" и комедию "Ненавистник", в следующем году выпустил в свет известную поэму, прославляющую Чесменскую победу гр. А. Г. Орлова — "Чесменский бой", и сочинил слезную драму в 3 действиях "Друг несчастных"; в 1774 г. напечатал трагедию "Борислав", прославленную игрою Дмитревского, и слезную драму "Гонимые" (в 3 д.); в следующем году издал трагедию "Идолопоклонники, или Горислав" (в пяти действ.) и мелодраму "Милана" (в двух действ.). Но эти произведения писались "в виде отдыха или развлечения", все же свободное от дел время Х. отдавал "Россиаде", над которой трудился 8 лет; в 1779 г. он, наконец, выпустил ее в свет. Эта огромная поэма, состоящая из 12 песней, посвящена прославлению похода царя Иоанна на Казань; в разрушении этого города Х., спутавший Казанских татар с Золотою ордою, видел освобождение России от Монгольского ига. В том же 1779 г. вышло первое издание сочинений Хераскова, и он стал сочинять другую поэму, которую и выпустил в свет в 1785 г. Эта поэма, состоящая из 18 песней, носит название "Владимир Возрожденный"; в ней Х. прославил крещение Руси. Увлечение масонством заметно отразилось на этой поэме; на ней лежит отпечаток мистицизма. В 1787 г., ко дню 25-летия царствования Екатерины, он сочинил пролог с хорами "Счастливая Россия, или 25-летний юбилей" и выпустил в свет второе издание своих сочинений, а через 2 года издал роман в 2 частях "Кадм и Гармония". В 1791 г. он переделал своего "Владимира", прибавив к нему еще 10 новых песней. В это время Х. находился в апогее своей славы; понятно поэтому, как сильно должна была обескуражить его совершенная неудача переведенных им трагедий Корнеля "Цид" и Вольтера "Юлиан Отступник"; они не имели никакого успеха. Под влиянием этой неудачи Х. на несколько лет даже отказался от литературной деятельности, но привычка взяла свое, и в 1793 г. он издал "Оду на случай присоединения к Российской Империи от Польши областей", в следующем — продолжение романа "Кадм" — "Полидор, сын Кадма и Гармонии", в 3 частях, а в 1795 г. сочинил поэму "Пилигриммы или искатели счастия", в 6 песнях. В 1796 г. Х. стал готовить третье издание своих сочинений в 14 частях, дополненное драмами: "Школа добродетели", в 5 действиях, и "Извинительная ревность", в 3 действиях. С воцарением императора Павла Х. сочинил новую трагедию "Освобожденная Москва" в 5 действиях, в стихах; она была разыграна впервые на московской сцене 18 января 1798 г. и имела большой успех. Очень понравилась она и императору. В 1800 г. Х. издал новую поэму: "Царь, или Спасенный Новгород", в 1801 г. приветствовал одой нового императора, а через два года издал последнее свое произведение, поэму "Бахариана, или Неизвестный", содержание которой почерпнуто из русских сказок и поэмы Тассо "Освобожденный Иерусалим". Посмертным произведением Хераскова была трагедия: "Разделенная Россия, или Зареида и Ростислав", увенчанная академической премией.

За все время своей литературной деятельности Х. сотрудничал в следующих журналах: в "Ежемесячных Сочинениях", "Полезном Увеселении", "Свободных Часах", "Опыте трудов Вольн. Росс. Собрания", "Музыкальных Увеселениях", "Собрании Новостей", "Вечерах", "Собеседнике любит. Росс. Слов.", "Новых Ежемесячных Сочинениях", "Российск. Театре", "Московском Журнале" и "Аонидах".

Сочинения Хераскова выдержали 3 издания: 1-ое было в 1779 г., 2-ое — в 1787 (12 ч.) и 3-е, в 14 частях, — в 1796 г. Но огромное число произведений не вошло в эти издания; их надо искать в различных современных журналах. Приведенные издания сочинений, особенно второе, в высшей степени плохи; каждый экземпляр его составлялся московским книгопродавцем и типографщиком Пономаревым по его произволу: выбиралось то или другое сочинение, появившееся сперва отдельным изданием, к нему приклеивался общий заглавный лист, а иногда и не приклеивался вовсе, и таким образом сколачивались 12 требуемых томов. Вследствие этого один экземпляр сочинений Хераскова не имеет ничего схожего с другим того же издания!

Уже из одного перечня литературных произведений Хераскова видно, насколько разнообразна и плодовита была его деятельность. Оды, басни, эпиграммы, песни, поэмы, трагедии, комедии, оперы, слезные драмы, сказки и повести, — во всех этих видах по многу раз перепробовал Х. свои силы, но две эпопеи, как известно, особенно прославили его, как "Российского Гомера". Происхождение этой славы совершенно ясно. В то время зарождения изящной русской литературы и пробуждения в России национального самосознания у нас явилось вполне понятное желание догнать Европу хотя бы в том, в чем это сделать казалось нетрудным, именно в литературе. На Западе в это время господствовало увлечение классицизмом; поэты древности, иногда плохо понимаемые, служили предметом подражания; их имена давались в качестве почетных прозвищ писателям наиболее отличившимся. Подражая Западу, и мы завели своих. "Российских Пиндаров, Горациев, Гомеров и даже Расинов и Стернов". Вакансии эти пополнялись без особого труда, так как и конкурентов на них было у нас еще очень мало, да и людей, судивших писателей, было тоже не много. Поэтому сколько-нибудь выдающийся по трудолюбию или таланту автор легко становился "классическим", и положение его в глазах всех делалось чуть ли не официальным; прозвище же, состоявшее из имени какого-нибудь известного писателя, становилось иногда чем-то вроде его звания, порою заменяло даже его фамилию. Херасков занял именно такое "официальное" положение "Российского Гомера". Его прославили эпопеи не потому, что эти произведения особенно выдаются из ряда других его творений по своим достоинствам, но потому, что до них место "Гомера" в нашей литературе оставалось еще вакантным. Подобного рода отношение к писателю ставило его в очень фальшивое положение, что и видно хотя бы из отношений современников к Хераскову. В печати говорят о нем не иначе как с восторженными восклицаниями, но попытки дать "Россиаде" серьезную критическую оценку оказались неудачными. Новиков с друзьями несколько раз собирались для этого; они "писали, чертили, переправляли и, наконец, при всем своем усердии сознались в своем бессилии". Просвещеннейшие люди не совладали с Россиадой, и в этом сказалась беспомощность нашей тогдашней критики. Между писателем и обществом не было еще органической связи. Критики осыпали похвалами творения "Российского Гомера", и публика довольствовалась этими хвалебными отзывами, верила, что y нас есть "Гомер", но произведений его или не читала, или не понимала. Мерзляков прямо говорит, что "большая часть русских знают только по имени ту и другую поэму", а И. И. Дмитриев в своих воспоминаниях заявляет, что тогдашние "корифеи русской литературы" мало занимали публику: что касается Хераскова, то "его в зрелых летах читали только просвещеннейшие из нашего дворянства". К таким "просвещеннейшим" знатокам литературы, которые даже затверживали стихи Хераскова наизусть, относится, между прочим, С. Н. Марин, по словам Батюшкова, "большой поклонник Хераскова"; знаем мы также про "ученую девицу" Турчанинову, которая перед Вигелем, еще ребенком, "хвалилась любовью и покровительством старого Хераскова" и заставляла Вигеля читать "Россиаду". Жуковский еще ребенком читал "Россиаду" по настоянию родственников, очень ценивших Хераскова. Но таких искренних поклонников у Хераскова было не много. Большинство же, говоря о нем, отделывалось обыкновенно самыми общими хвалебными фразами, обличая часто незнакомство с его произведениями. Печатные восхваления доходили порою до нелепости. Но, если "Российского Гомера" официально и осыпали комплиментами, то исподтишка трунили над ним иногда довольно зло: в этом и сказалась фальшь его "официального" положения. По поводу изображения летящего Пегаса, которым были украшены стихотворения Хераскова, Фонвизин заметил, что "Пегасу надобно покрепче седока: он на себе терпеть не может дурака". Хемницер в своей "Памятной книжке" прямо называет сочинения Хераскова "дурными". Державин, сочинитель послания "К портрету Хераскова", часто трунит над ним в эпиграммах. Карамзин в письмах к И. И. Дмитриеву по поводу одного удачного замечания Хераскова с некоторым удивлением замечает, что уверился "в хорошем вкусе Хераскова". Особенно ясно сказалась двойственность в отношении к Хераскову Батюшкова. Называя Хераскова "честью и славой Россов", торжественно заявляя в своей "Речи о влиянии легкой поэзии": "Творец Россиады посещал сии мирные убежища (университет), он славу писателя соединял с другою славою..., славой покровителя наук", Батюшков о Россиаде отзывается так: "я не знаю скучнее и холоднее поэмы. Она вяла, утомительна, в слоге виден и недостаток мыслей, чувств и везде какая-то дрожь. А план…, стыдно и говорить о нем…" Таким образом, искреннее мнение почти всех лучших писателей того времени о Хераскове не выгодно для него. Наконец, уже в 1815 г. появилась в печати беспощадная, даже несправедливая критика творений Хераскова, сделанная в "Современном Наблюдателе российской словесности" Строевым. Все это вместе взятое указывает, что Х. очень скоро сделался достоянием истории. Современники злорадно развенчали его и очень немногие из них смогли оценить его значение беспристрастно. К таким ценителям Хераскова следует отнести И. И. Дмитриева: "Образцами моими, говорит он, были Сумароков и Херасков. Но впоследствии я уже предпочитал ему Хераскова, находя в стихах его более мыслей и стихотворных украшений. Молодые наши словесники судят о его таланте по настоящему ходу общей литературы, забывая, что он писал за 50 лет до них. Конечно, современникам до некоторой степени простительно не понимать исторического значения писателя, но историк должен признать, что Херасков честно и добросовестно поработал на писательском поприще, и история нашей литературы должна быть благодарна ему за многое".

Х. первый обратил особое внимание на изящество стиха. Конечно, невыработанность языка помешала ему достигнуть в свое время больших результатов, но для историка важно уже, что он ясно сознавал необходимость заботиться о качествах стиха и старался влиять в этом смысле на литературную молодежь. Батюшков совсем несправедливо вышутил за это Хераскова: "Покойник Херасков, говорит он в одном письме, сей водяной Гомер, любил давать советы молодым стихотворцам и, прощаясь с ними, всегда говорил, приподняв колпак: "чистите, ради Бога, чистите! В этом вся и сила, чистите! О, чистите, как можно более чистите, сударь! Чистите, чистите, чистите!". Между тем, потешаясь над Херасковым за его заботы о чистоте стиха, тот же Батюшков, вообще не доброжелательный к творцу Россиады, не может отказать ему в красоте некоторых его стихов. Он сам признает, что "Речь его (Магомета) достойна эпопеи и напоминает замашку самого Тассо". Эта выработанность формы ставила Хераскова головой выше современных ему писателей; чистота и гладкость его стиха — достоинство его творений общепризнанное; сам Державин несколько раз совершенно серьезно говорит об этом, как о чем-то несомненном. Относясь строго к себе, Х. старался, как мы видели, развить эту строгость и у молодых писателей. Воспитательное значение Хераскова — вторая несомненная заслуга его для истории нашей литературы. Три поколения литературных деятелей испытали на себе его влияние: Богданович, Державин и Фонвизин, Дмитриев и Карамзин, Мерзляков и Жуковский, — вот наиболее известные из его учеников. Большинство из них оказалось гораздо талантливее своего учителя, но все они несомненно должны быть благодарны ему за поддержку в ранней юности. На молодежь он оказывал большое воздействие не столько своим литературным талантом, сколько нравственной высотой своего духа. Он был идеалист и свой идеализм внес в литературную деятельность; в этом его третья заслуга. Для молодого общества это имело большое значение. Кроме того, слабо очерченные идеальные герои его эпопей служат связующим звеном между героями трагедий Сумарокова и героями сентиментального романа. В этом отношении он является прямым предшественником Карамзина. Наконец, четвертая заслуга Хераскова, особенно ввиду его близости к молодежи, заключается в том, что он не тормозил хода русской литературы. Он не был никогда литературным старовером. Благодаря изумительной свежести духа, он до конца дней остался свободным от предрассудков. Он не старел духом, не костенел в раз отлившихся формах, он "жил" до глубокой старости интересами молодежи и всеми силами старался не отстать от времени и своих учеников, а потому никогда не осуждал литературных новшеств. От псевдоклассических трагедий он легко перешел к слезным драмам, столь ненавистным Сумарокову, а от драм к нравоучительным романам, в которых уже просвечивал сентиментализм. Он горячее участие принимал в предприятиях молодежи, даже тогда, когда эти предприятия другим казались не стоящими поддержки. До нас дошло известие, что "к журналу Карамзина его друзья отнеслись скептически и удивлялись, что солидный Х. обещал свое сотрудничество легкомысленному предприятию". До глубокой старости он следил за иностранной литературой, и Дмитриев передает нам в своих воспоминаниях глубоко трогательный эпизод, подтверждающий сказанное о свежести духа Хераскова. "Я заставал его, говорит Дмитриев, почти всегда за книгою. Однажды нашел его читающим Лагарпов “Лицей, или Курс литературы”. Первые его слова были ко мне: “не так бы я писал мои трагедии, если бы сорокью годами прежде прочитал эту книгу!” Надобно было видеть разрушение во всех чертах лица и во всем составе, слышать дрожащий голос его, чтобы понять, как в эту минуту он меня тронул". Много нужно силы духа старику, в особенности в положении Хераскова, чтобы перед молодым сравнительно человеком поставить крест на той деятельности, на которой основывалась вся его былая слава и почет! Х. оправдал жизнью и деятельностью свою любимую поговорку: "человек может состариться, а сердце его состариться не может!"

С. П. Шевырев: "Истор. Московск. универс." — Лонгинов: "Новиков и Московские мартинисты", М., 1862. — Незеленов: "Литерат. направл. в Екатерининск. эпоху". — Кн. Долгорукий: "Капище моего сердца". — Макаров: "Воспомин. о Хераскове, как драмат. писат." ("Репертуар и Пантеон", 1845 г., т. 9). — "Записки" Лопухина. — М. Дмитриев: "Мелочи из запаса моей памяти", М., 1869. — И. Дмитриев: "Взгляд на мою жизнь". — "Записки" С. H Глинки ("Русск. Вестн.", 1865 г., № 7). — "Воспоминания" Вигеля, М., 1864—1866. — "Записки" Болотова, СПб., 1871—1873. — Митроп. Евгений: "Словарь светск. писат." — Сочинения Державина (академич. изд.). — "Русск. Стар.", томы I, V, VIII, IX, XXII, XXIV, XXXIV, XLI. — "Русск. Арх.", 1863—1866, 1870, 1871, 1874, 1877—1879, 1881, 1885 гг. — Сборн. 2-го Отдел. Имп. Акад. наук, тт. V, VII, XI, XXX, XXXI, XXXVII. — "Истор. Вестн.", т. IX и X. — "Библиогр. Зап.", I, II, III. — "Сборник Имп. Русск. Ист. Общ.", т. 42. — "Архив кн. Воронцова", т. IV. — "Моск. Курьер", ч. I. — "Русск. Вестн.", 1808 г., ч. I. — "Труды Общ. любителей росс. слова", 1812, ч. I. — "Приятн. и полезн. препровожд. времени", 1797 г., ч. XIII. — "Вестн. Евр.", 1815 г. — "Кабинет Аспазии", 1815 г., кн. VI. — "Соврем. Наблюдат. росс. слов.", 1815, ч. I и II. — А. Н. Неустроев: "Указатель к русским повременным изданиям и сборникам за 1703—1802 гг.", СПб., 1898.

В. Сиповский.

{Половцов}

Херасков, Михаил Матвеевич

— писатель. Происходил из валахской семьи, выселившейся в Россию при Петре I; род. 25 октября 1733 г. в г. Переяславле, Полтавской губ. Учился в Сухопутском шляхетском корпусе. Еще кадетом X. начал под руководством Сумарокова писать статьи, которые потом печатались в "Ежемесячных Сочинениях". Служил сначала в Ингерманландском полку, потом в коммерц-коллегии, а в 1755 г. был зачислен в штат Московского унив. и заведовал типографией Университета. С 1756 г. начал помещать свои труды в "Ежемесячн. Сочинениях". В 1757 г. X. напечатал поэму "Плоды наук", в 1758 г. — трагедию "Венецианская монахиня". С 1760 г. в течение 3 лет издавал, вместе с И. Ф. Богдановичем, журнал "Полезное Увеселение". В 1761 г. X. издал поэму "Храм Славы" и поставил на московскую сцену героическую поэму "Безбожник". В 1762 г. написал оду на коронацию Екатерины II и был приглашен, вместе с Сумароковым и Волковым, для устройства уличного маскарада "Торжествующая Минерва". В 1763 г. назначен директором Университета в Москве. В том же году он издавал в Москве журналы "Невинное Развлечение" и "Свободные Часы". В 1764 г. X. напечатал две книги басен, в 1765 г. — трагедию "Мартезия и Фалестра", в 1767 г. — "Новые философические песни", в 1768 г. — повесть "Нума Помпилий". В 1770 г. X. был назначен вице-президентом берг-коллегии и переехал в Петербург. С 1770 по 1775 г. он написал трагедию "Селим и Селима", комедию "Ненавистник", поэму "Чесменский бой", драмы "Друг несчастных" и "Гонимые", трагедию "Борислав" и мелодраму "Милана". В 1778 г. X. назначен был вторым куратором Московского унив. В этом звании он отдал Новикову университетскую типографию, чем дал ему возможность развить свою издательскую деятельность, и основал (в 1779 г.) московский благородный пансион. В 1779 г. X. издал "Россиаду", над которой работал с 1771 г. Предполагают, что в том же году он вступил в масонскую ложу и начал новую большую поэму "Владимир возрожденный", напечатанную в 1785 г. В 1779 г. X. выпустил в свет первое издание собрания своих сочинений. Позднейшие его произведения: пролог с хорами "Счастливая Россия" (1787), повесть "Кадм и Гармония" (1789), "Ода на присоединение к Российской империи от Польши областей" (1793), повесть "Палидор, сын Кадма и Гармонии" (1794), поэма "Пилигримы". (1795), трагедия "Освобожденная Москва" (1796), поэма "Царь, или спасенный Новгород", поэма "Бахариана" (1803), трагедия "Вожделенная Россия". В 1802 г. X., в чине действ. тайного сов., за преобразованием Университета, вышел в отставку. Умер в Москве 27 сент. 1807 г. X. был последним типичным представителем псевдоклассической школы. Поэтическое дарование его было невелико; его больше "почитали", чем читали. Современники наиболее ценили его поэмы "Россиада" и "Владимир". Характерная черта его произведений — серьезность содержания. Масонским влияниям у него уже предшествовал интерес к вопросам нравственности и просвещения; по вступлении в ложу интерес этот приобрел новую пищу. X. был близок с Новиковым, Шварцем и дружеским обществом. В доме X. собирались все, кто имел стремление к просвещению и литературе, в особенности литературная молодежь; в конце своей жизни он поддерживал только что выступавших Жуковского и Тургенева. Хорошую память оставил X. и как создатель Московского благородного пансиона. Последнее собрание сочинений X. вышло в Москве в 1807—12 гг.

См. Венгеров, "Русская поэзия", где перепечатана биография X., составленная Хмыровым, и указана литература предмета; А. Н. Пыпин, IV т. "История русской литературы".

Н. К—ка.

{Брокгауз}

Херасков, Михаил Матвеевич

поэт, вице-президент Берг-коллег., директор и потом куратор Моск. унив., д. т. сов.; р. 25 окт. 1733, † 27 сент. 1807 г.

{Половцов}

Херасков, Михаил Матвеевич

(1733-1807).

Рус. прозаик и драматург, крупнейший представитель рус. классицизма.

Одной из ранних росс. утопий стал роман Х. "Нума, или Процветающий Рим" (1768), где историч. Рим выступает лишь в качестве псевд. о-ва Утопия; в образе идеального правителя — избранного народом мудрого землепашца Нумы Помпилия — даются недвусмысленные рекомендации рус. императрице (ограниченные рамками просвещенного абсолютизма, но тем не менее разумные даже по сегодняшним меркам): истинная слава правителя "не всегда оружием приобретается; победоносные лавры часто кровию верных сынов отечества оплачены бывают; торжествующие восклицания победителей не редко воплем вдов и сирот провожаются". Нравственные сентенции были продолжены Х. в повестях — "Кадм и Гармония. Древнее повествование" (1786) и "Полидор, сын Кадма и Гармонии" (1794), в к-рых, однако, усиливаются пессимистические настроения в связи с крахом надежд либерального дворянства на "просвещенность" Екатерины II.

В. Р.