Феофан Прокопович

Феофан Прокопович

- один из замечательнейших иерархов русской церкви XVIII века, сотрудник Петра Великого, писатель и проповедник.

Феофан Прокопович по происхождению своему был сын киевского купца и родился в Киеве 8-го июня 1681 г. (хотя биографы определяют год и день его рождения неодинаково). Его мирское имя было Элеазар. После смерти отца, последовавшей скоро по рождении Элеазара, последний остался на руках матери почти без всяких средств к существованию. Когда же вскоре скончалась и мать, то мальчика взял на воспитание его дядя, ректор Киевской академии и наместник Киево-Братского монастыря Феофан Прокопович. По другому известию, в воспитании Элеазара принимал участие и тогдашний киевской митрополит Варлаам Ясинский. С помощью дяди Элеазар был принят в Киевскую академию, где и начал обучаться русской и латинской грамоте. Однако дядя Элеазара тоже в скором времени (в 1692 г.) скончался. Тогда в судьбе мальчика принял участие один киевский благодетель, который и дал ему возможность продолжать образование. Элеазар учился в академии до 1698 г. Среди своих сверстников он выделялся богатыми дарованиями. С живостью ума и остротой памяти в нем соединялась и природная живость характера, а также привлекательная наружность. За звонкий голос он был сделан регентом архиерейского хора.

По окончании философского курса в академии Элеазар Прокопович, по обычаю того времени, подобно другим лучшим академическим питомцам, отправился для завершения своего образования за границу - в польские училища. Первые известия о его пребывании здесь не вполне согласны между собой. По сведению, сообщаемому митрополитом Евгением, Прокопович поступил в братство битевского базилианского монастыря; по другому известию (Шерерова биографа), Элеазар отправился сначала во Львов, а потом в Краков; по третьему (Маркелла Родышевского) - он ушел во Владимир-Волынский. Впрочем, все одинаково передают, что Прокопович за рубежом сделался униатом и принял монашество от униатов. В монашестве его наименовали Елиссеем. Принятие униатства составляло тогда неизбежное условие заграничного образования для православных, потому что иначе в польские училища их не принимали. Обратив на себя внимание униатского духовного начальства, Прокопович был определен во Владимире учителем поэзии и красноречия. Через некоторое же время он был послан от базилианского ордена в Рим для усовершенствования в науках, как человек, подающий большие надежды. В Риме Елиссей Прокопович поступил в коллегию св. Афанасия, специально учрежденную папой Григорием XIII для греков и славян с целью католической пропаганды. В коллегии Прокопович обучался красноречию, поэзии, философии, изучал древности, творения классических писателей, христианских отцов западных и восточных, прошел полный курс схоластического богословия; классическое образование было поставлено в коллегии высоко, и молодой Елиссей им особенно увлекался. Вообще научные занятия здесь захватили его совершенно, так что за ними он иногда даже забывал о пище. Внимательно присматривался талантливый русский выходец и ко всем порядкам католической церкви. Он хорошо познакомился с католической организацией, и здесь, надо думать, зародилось в нем то резко отрицательное отношение к папизму, какое замечается у него впоследствии. Впрочем, само по себе пребывание в коллегии должно было оставить в нем хорошие воспоминания. Начальник коллегии особенно полюбил талантливого ученика и оказывал ему преимущественное покровительство. Он открыл доступ Прокоповичу в ватиканскую и другие библиотеки, чем дал ему возможность удовлетворять свою научную любознательность. Отцы иезуиты усиленно склоняли Елиссея остаться в Италии и вступить в их ряды. Но Прокопович отклонил подобные предложения и возвратился в Россию, воспользовавшись весьма продуктивно образовательными средствами католического Запада.

Прокопович вернулся в Малороссию в 1702 году и, подобно другим питомцам православных училищ, временно позволявшим себе отступать от православия для получения заграничного образования, отрекся от униатства и принял православное пострижение с именем Самуила. Маркелл Радышевский, враг Прокоповича, рассказывает, будто бы тот самовольно надел на себя рясу православного монаха; но этому рассказу нет основания доверять. Воссоединенный с православной церковью, молодой образованный монах сделан был учителем поэзии в Киевской академии. Здесь именно, по свидетельству мимр. Евгения, Прокопович переменил в 1705 г. свое имя, назвавшись в честь своего дяди Феофаном.

С первых же шагов своей академической деятельности, начавшейся в 1704 г., Прокопович проявил свои новаторские стремления, пока в скромной области пиитики. Сам воспитавшись на схоластической науке, Ф. уже тогда обнаруживал свое отвращение к мертвящему схоластицизму. В своем курсе пиитики он старался по возможности очистить теорию поэзии от различных схоластических измышлений, внести в эту область больше, естественности в противоположность искусственным схоластическим ухищрениям. В практических опытах поэтического творчества, каковые были тогда обязательны для преподавателя этого предмета, Ф. пробовал воплотить свои новые идеи, внося жизненный элемент даже в полумифические по сюжету произведения. Такова его известная трагикомедия "Владимир". То же направление проявил молодой преподаватель, перейдя в 1706 г. на класс риторики. И в курсе риторики Ф. выступил врагом прежних схоластических риторических приемов, стараясь сообщить проповеди жизненный характер, вывести церковное красноречие из дебрей отвлеченной схоластики на широкую дорогу служения жизненным интересам. Случай доставил Ф. возможность именно на проповедническом поприще обратить на себя внимание государя и выдвинуться из среды своих сотоварищей. 4-го июля 1706 г. прибыл в Киев Петр Великий для основания Печерской крепости. На следующий день государь посетил Софийский собор, и здесь на долю Ф. выпало сказать ему приветственное слово. Блестящая проповедь, в которой ясно слышались новые звуки - отклик на события современности и живая речь, свободная от схоластической теории, не могла остаться незамеченной государем, столь умевшим замечать нужные ему дарования. Для Ф. открывалась заря его высокого будущего. Однако оно обрисовалось не сразу. Пока Прокопович продолжал подвигаться лишь по ступеням академической службы. В 1707 г. его назначили префектом академии и учителем философии. Последнюю Ф. преподавал два года, занимаясь, кроме того, по физике, арифметике и геометрии, наукам, до тех пор в академии не преподававшимся. Шведская война, затронувшая Малороссию, дала возможность Прокоповичу вновь заявить о себе и реальными услугами правительству, и пламенным сочувствием новому государственному курсу. В чем именно состояли реальные услуги Прокоповича правительству, мы не знаем: о них только упоминает сам Ф. впоследствии в одном своем доношении. Но выступления второго рода были торжественно-публичны. Когда Петр возвращался после Полтавской битвы через Киев, Ф. приветствовал его в том же Софийском соборе восторженным панегириком, немедленно напечатанным на русском и латинском языках. В декабре 1709 г. посетил Киево-Братский училищный монастырь кн. Меншиков; и петровский любимец слышал похвальное слово себе из уст того же Прокоповича. Эти выступления не остались безрезультатны. Меншиков скоро же рекомендовал киевского проповедника новгородскому митр. Иову в архимандриты Юрьевского монастыря, как "учительного" человека. Иов готов был принять к себе Ф., но этот перевод почему-то не состоялся. Вспомнил при первом же случае о Ф. и государь. Во время Прутского похода в 1711 г. Петр вызвал в лагерь Прокоповича, который в качестве проповедника и сопровождал государя в походе. По возвращении Ф. ждала награда. Он был назначен (в 1711 г.) игуменом Киево-Братского монастыря, ректором академии и профессором богословия.

С этого момента начинается расцвет академической деятельности Ф.. На кафедре богословия ему представился удобный случай проявить наиболее ярко свое научное новаторство. Господствовавшая до тех пор в киевской школе схоластическая богословская система, создавшаяся по образцу католических авторитетов, его совершенно не удовлетворяла. Схоластическое богословие базировалось главным образом на силе отвлеченных логических доводов и авторитетов. В противоположность этому Прокопович выдвинул учено-исторический и критический метод, который не путем отвлеченных рассуждений доказывает истины православия, а на основании изучения св. писания и церковной истории, причем отрицается слепое преклонение перед авторитетами, а требуется критическое к ним отношение. Естественно, что в развитии такой системы Ф. приходилось искать поддержки и не у католических писателей, которыми питалась прежняя киевская школьная наука, а у протестантских богословов, столь же отрицательно относившихся к католическому богословию и наиболее развивших учено-критические приемы. В силу ли нового духа, или в силу блестящих талантов профессора лекции Ф. по богословию пользовались в академии большим успехом. По свидетельству одного из биографов, феофановские уроки казались слушателям новым светом, и они их с жадностью воспринимали. Но новаторский дух феофановских воззрений уже тогда начал вызывать против него неудовольствие. Старые киевские учителя, воспитанные на традициях схоластического богословия и оставшиеся верными этим традициям, увидели в Ф. человека подозрительного, зараженного духом протестантским. Из этой среды не замедлили последовать и обвинения Ф. в неправославии. В числе феофановых сослуживцев по Киевской академии были между прочими Феофилакт Лопатинский и Гедеон Вишневский. Первый был старше Ф. и служил с ним недолго: в 1705 году он перешел в Москву. Гедеон же Вишневский был учителем академии в ректорство Прокоповича. По отзыву последнего, это был человек гордый, заносчивый, даже нахальный. Быть может, такая характеристика не совсем беспристрастна. Как бы то ни было, у Ф. с Гедеоном возникали частые несогласия. Гедеон часто спорил с Ф. и, по словам Родышевского, публично обвинял его в неправославии. А за спиной Вишневский распускал всякие слухи о Прокоповиче. Не симпатизировал Ф. и Феофилакт. Из Москвы он, видимо, следил за деятельностью своего бывшего сослуживца и в 1712 г. тоже публично выступил с обличениями Ф. в неправославии. Поводом послужило написанное Ф. сочинеиие "О иге неудобоносимом". Феофилакт, бывший уже ректором Московской академии, написал против этого сочинения опровержение, в котором назвал произведение Прокоповича "писанием противничим, вносящим в мир Российский мудрования реформатские, доселе в церкви православной неслыханные, о законе Божии и оправдании". Эта распря двух ученых положила начало их последующим неприязненным отношениям.

Впрочем, пока Ф. был в Киеве, неприязнь его будущих врагов не проявлялась особенно остро. Ректорская служба протекала для него довольно спокойно. Ф. деятельно занимался училищно-монастырским хозяйством, дружил с местным образованным обществом, предавался любимым занятиям в кругу близких лиц. Хозяйство монастыря, сильно расстроенное до него, ему удалось поднять и упорядочить. Просвещенные склонности сблизили Ф. с киевским губернатором, кн. Д. М. Голицыным, одним из образованнейших людей своего времени. Близок был еще более Ф. с семейством Марковичей, в доме которых он коротал свои досуги за дружеской беседой, чтением Бэкона, Декарта, Буддея и др. писателей, сочинением виршей и т. п. Со своим начальством Прокопович был в хороших отношениях. Тогдашний киевский митрополит Иоасаф Краковский, по старости, мало занимался делами; а с его иеродиаконом Иоанникием Сенюковичем, фактически заправлявшим епархией, Прокопович успел сойтись, не брезгая и льстивым заискиванием. Вообще Ф. обнаружил уменье уживаться с людьми, от которых он находился в какой-либо зависимости или которые могли быть ему полезны.

В 1715 году Ф. получил приказание государя приехать в Петербург. Этот вызов, несомненно, открывал Прокоповичу дорогу к архиерейству. Так поняли его и другие, и сам Ф. Конечно, Ф. должен был ожидать, что рано или поздно его сделают архиереем. Но если с одной стороны архиерейство радовало его, как высшая церковная степень, открывающая доступ и к почестям, и к широкой деятельности, то с другой стороны оно его и страшило. Он, видимо, понимал, что со своими убеждениями он далеко не подходит к тогдашней обычной епископской среде и что на этом поприще его неизбежно ожидают не только розы, но и тернии. Такое именно настроение слышится в письме Ф. к Марковичу, написанном под впечатлением вызова. "Может быть, ты слышал, -писал Ф., - что меня вызывают для епископства. Эта почесть меня так же привлекает и прельщает, как если бы меня приговорили бросить на съедение диким зверям. Я люблю дело епископства и хотел бы быть епископом, если бы, вместо того, не пришлось разыгрывать комедии; ибо таково это испорченнейшее состояние, если не исправит его божественная премудрость". Предчувствие отчасти не обмануло Ф. С первых же шагов к архиерейскому сану ему пришлось встретиться с неприязнью той среды, которую он называл "испорченнейшей" и от которой не ждал особой приветливости. Ф. прибыл в Петербург осенью 1716 г., так как болезнь задержала его в Киеве. Государь тогда был за границей, и дело с назначением Прокоповича в епископы несколько задержалось. Меншиков, к которому явился Ф., принял его ласково. Судя по письму Ф. из Петербурга к тому же Маркевичу, он пробовал было, действительно, отклонить от себя ожидавшую его честь. Однако благожелатели отговорили его от такого шага, и Ф. остался в Петербурге, занявшись до приезда государя сказыванием проповедей. Проповеди эти обращали на себя внимание. О них говорили, их печатали и отсылали к государю. Когда возвратился Петр, 10 октября 1717 года, то Прокоповичу же было поручено составить приветствие ему от царского семейства и народа. Ф. составил три речи, из которых одну говорил от лица маленького царевича Петра Петровича Меншиков, другую - от лица дочерей государя - царевна Анна, а третью - сам Ф. от лица народа. Затем Ф. скоро же произнес еще несколько речей в честь Петра и Екатерины. В государе новый, но уже известный ему проповедник нашел полное благоволение. Дело с епископством теперь уже не могло замедлиться, и в начале 1718 г. определилось, что Ф. назначается на освободившуюся псковскую кафедру. Но тут-то и заявили о себе недоброжелатели Ф.

Те самые два феофановых антагониста, с которыми мы уже встречались, Гедеон Вишневский и Феофилакт Лопатинский, решили теперь воспрепятствовать его производству в епископы. Гедеон тогда был в Москве вместе с Феофилактом, и руководимая последним Московская академия с опасением наблюдала за возвышением киевского ректора. И Гедеон, и Феофилакт, и другие лица их лагеря подозревали, как сказано, в Ф. протестантские идеи и обличали его в неправославии. Пока Прокопович занимал сравнительно скромный пост ректора в далеком Киеве, его, очевидно, не считали особенно опасным. Но явное возвышение Ф., приближение его к государю и правящим сферам заставили встрепенуться его противников. Они предвидели опасность от этого смелого новатора и задумали помешать его дальнейшему восхождению по иерархической лестнице. Интрига против Ф. зародилась в Москве, видимо скоро после его приезда в Петербург, и не осталась для него неизвестной. По крайней мере, в его письме в Киев от того времени слышится особое раздражение против "латынщиков", под которыми он разумел никого иного, как людей противного ему католическо-схоластического направления Но против тайных подкопов Ф. пока ничего не мог сделать. Московские ученые между тем составили целый протест с обличением Ф. в неправославии и ждали удобного момента выступить с ним. Они собрали из разных сочинений Ф., главным образом из его богословских уроков в Киевской академии, мысли, казавшиеся им неправославными, заручились одобрением ученых греков Лихудов - столпов старого московского образования - и привлекли на свою сторону местоблюстителя патриаршего престола Стефана Яворского. В мае 1718 г. государь поручил Мусину-Пушкину пригласить Стефана в Петербург для посвящения епископов на вакантные кафедры, а если Стефан приехать не может, то прислал бы сарского архиерея. Противники Ф. догадались, что речь идет прежде всего о его посвящении. Тогда они и уговорили Яворского дать ход доносу о неправославии Ф. Стефан сам не поехал, а послал сарского епископа, с которым отправлен был и донос. Последний шел не от лица его первоначальных авторов, а от авторитетного лица самого местоблюстителя, который в письме к епископам, коим предстояло совершать хиротонию, предостерегал их, чтобы они, в случае представления Прокоповича на какую-либо кафедру, уведомили государя, что этот иеромонах держится учения, не согласного с восточной церковью. Если бы Прокопович стал защищать свое учение как православное, то Стефан просил обратиться за разъяснением к восточным патриархам. А если бы Ф. сознался в неправильности своего учения, то прежде посвящения он должен отречься от него и покаяться. Таким образом Стефан не отрицал безусловно кандидатуры Ф.; он только считал необходимым выяснить степень православности убеждений Прокоповича. Но понятно, что подобное испытание угрожало восходящей киевской знаменитости по меньшей мере публичным унижением, роняло его авторитет и набрасывало тень на его имя. Легко предположить, как был оскорблен Прокопович этим доносом московских недроброжелателей. Однако последние не рассчитали своей силы. Ни Стефан Яворский, ни вся партия, которая скрывалась за его спиной, не пользовались вовсе расположением Петра. Обвинение в неправославии, основанное больше на схоластических тонкостях, мало интересовало государя, который сам знаком был хорошо с Ф. и его воззрениями. Для Петра большее значение имело заявление его кандидата, имевшего неоднократно случай засвидетельствовать царю свою преданность, чем хитроумные подозрения московских ученых. Ф. не трудно было оправдаться от взводимых на него обвинений, и донос не достиг своей цели. Прокопович представил, что московские обвинения были несправедливы: они или основаны на неправильном толковании его учения, или же вменяют ему в вину то, что в действительности составляет учение православное и только с точки зрения латынщиков, ослепленных католическими пристрастиями, кажется неправославным. Этих объяснений было вполне достаточно для государя. Он и не подумал обращаться к авторитету восточных патриархов и приказал немедленно посвятить Ф. Посвящение состоялось 2-го июня. Ф. сделался епископом псковским и нарвским. При посвящении ему дано было даже особое отличие: его облачили в саккос, что тогда предоставлялось не всем архиереям. Государь оказывал новому епископу особое благоволение. Враги Прокоповича были посрамлены. Через несколько времени прибыл в Петербург и Стефан Яворский по делу царевича Алексия и должен был перенести моральное унижение за свой неудавшийся ход против Ф. Стефан читал ответы Прокоповича на взведенные против него обвинения, где между прочим доказывалось, что Яворский, наверное, и не читал сочинений Ф., и должен был сконфуженно сознаться, что это правда. Смущенный Стефан всю ответственность за донос слагал на Гедеона и Феофилакта, которые будто бы ввели его в обман, и обещал взыскать с доносчиков за неправильный донос. При свидании с Ф. Стефан долго рассуждал с ним по поводу доноса, и недоразумения окончательно выяснились. По свидетельству Ф., Яворский сознался, будто не читал и самого доноса, а подписал его по доверию. Рязанскому митрополиту пришлось просить извинения у нового псковского архиерея, после чего состоялось между ними видимое примирение. Это унижение Яворскому выпало перенести не наедине, а в присутствии Мусина-Пушкина и архим. Феодосия Яновского, которые были при разговоре. Гедеону и Феофилакту пришлось испытать аналогичную участь несколько позже.

Получив сан епископа, Ф. не поехал в Псков на епархию, а остался в Петербурге для дел общецерковного управления, в качестве ближайшего сотрудника государя в церковной сфере. Да Петр Великий, конечно, и назначал Прокоповича на псковскую кафедру не с тем, чтобы тот уехал в незначительный Псков, а чтобы иметь около себя преданного помощника, каковым уже успел заявить себя Ф. В сане епископа деятельность последнего начинает все расширяться. Он исполнял всевозможные поручения государя, писал сочинения, сочинял новые церковные законы и указы, говорил проповеди на общественно-политические темы в духе, желательном правительству, и т. д. Во время суда над царевичем Алексеем в 1718 году Ф. вместе с другими архиереями участвовал в известном епископском суждении по этому делу и, надобно думать, проводил взгляды своего державного покровителя. Ф. же писал вместе со Стефаном Яворским, по поручению государя, ответ сорбонским богословам, сделавшим Петру, в бытность его за границей, предложение о соединении церквей. Из двух ответов - Стефана и Ф. - был предпочтен последний и отослан сорбонским ученым за подписью рязанского, псковского архиереев и холмогорского архиеп. Варнавы. Ответ был уклончивый, но отрицательный, под тем благовидным предлогом, что без согласия с восточными церквами русская не может обсуждать этого вопроса. Ф. поручено было Петром составление и того знаменитого законодательного акта, который окончательно ликвидировал русское патриаршество и изменял устройство высшего церковного управления на коллегиальное. Духовный Регламент, которым учреждался "духовный коллегиум", назвавшийся святейшим синодом, был сочинен Прокоповичем, конечно, по мыслям и указаниям преобразователя. Над Регламентом Прокопович трудился в 1719-1720 гг., как это видно из письма его к Маркевичу от 10 мая 1720 г. Когда учредилась "духовная коллегия", то Ф. был сделан в ней вторым вице-президентом: президентом назначен был Стефан Яворский, а первым вице-президентом Феодосий Яновский, тогда архиеп. новгородский. Оба эти лица были старше Прокоповича и, естественно, заняли первые места в Синоде. Но в направлении синодских дел, в деятельности духовной коллегии с первых же шагов ее существования фактически руководящая роль принадлежала Ф. более, чем кому-либо из его старших коллег. Стефан в Синоде почти не имел значения. Его сделали президентом скорее по тактическим соображениям, так как по своему настроению он вовсе не подходил к курсу правительственной церковной политики. Самое учреждение Синода было ему, вздыхавшему о прежнем патриаршестве, несимпатично, и он, сколько мог, ему противился; понятно, что в Синоде он чувствовал себя в фальшивом положении и должен был предоставить руководство делами своим более молодым, но подходившим к современному духу сотоварищам. Феодосий Яновский сам был человек честолюбивый и любил играть роль. Он не был в Синоде безгласным, а, по внешности, пожалуй, давал тон всем. Но по своим талантам, уму и образованию Феодосий далеко уступал Ф. Поэтому, само собой разумеется, во всяком серьезном деле на первое место фактически должен был выступать Прокопович, хотя, не желая ссориться с Феодосием, он умел делать это так, что не задевал самолюбия новгородского архиепископа. Впрочем, в направлении деятельности Феодосий и Ф. были солидарны, так что трудно определить, что именно принадлежало каждому из них. Руководимый Феодосием и Ф., Синод энергично занялся упорядочением разных сторон церковного быта. Стали издаваться строгие указы против самовольно сочиненных служб, молитв, суеверных обычаев, ханжей, мнимых затворников, торговли реликвиями, размножения часовен, разглашения ложных чудес и т. п. Во всех этих указах ясно проглядывает свойственное Ф. отвращение от показной, лицемерно обрядовой религиозности, дававшей простор эксплуатации народных масс со стороны своекорыстных людей, под предлогом благочестия. Такое начало мало предвещало хорошего для старого церковного уклада. С грустью должен был смотреть Яворский на деятельность нового учреждения, во главе которого он стоял, но ничего не мог сделать. Он пробовал было протестовать по одному поводу - по вопросу о возношении имен восточных патриархов, но протест закончился выговором для него, а Ф. дал повод написать целое сочинение в оправдание нового распоряжения. Не долго, впрочем, президенствовал Стефан: в конце 1722 г. он скончался. После его смерти президента совсем не было назначено, а во главе Синода остались два прежних вице-призидента. Ф. между тем продолжал с той же ревностью проводить правительственные взгляды в церковном управлении и не только исполнять, а даже иногда предвосхищать предначертания монарха. Петр Великий задумал изменить порядок наследования престола и издал в феврале 1722 г. указ о престолонаследии, которым монарху представлялось самому назначать себе преемника. Ф. написал в идейное оправдание этого акта целую книгу - "Правда воли монаршей". Государь не любил ханжей и лицемеров. Ф., вполне разделявший эту нелюбовь, в подкрепление к административным распоряжениям написал против ханжей особое рассуждение о "блаженствах". Новая церковно-правительственная система слишком ярко подчеркнула преобладание светской власти над духовной, что возбуждало разные толки в обществе. Ф. и здесь пришел на помощь со своим трактатом, который доказывал, что государям принадлежит почти полная власть в церковном управлении: они не могут только священнодействовать. Наплыв иноземцев в Россию вызвал вопрос о браках православных с иноверцами. Такие браки прежде у нас не разрешались. Синод их разрешил, и Ф. для этого случая написал особое рассуждение. При Петре же возник вопрос о разводах, в связи с колебанием прежних семейных прав. Прокопович выступил со своим мнением и по этому поводу. Против раскольников, занимавших петровское правительство, Ф. писал увещания и обличения. С церковной кафедры он восхвалял мероприятия правительства, славословил гений и дела Петра, разъяснял правительственные распоряжения, громил врагов отечества и противников петровских новшеств. Последнее время петровского правления ознаменовалось крупными правительственными мероприятиями по отношению к тому духовному классу, которого Петр особенно недолюбливал - монашеству. 31-го января 1724 г. было издано знаменитое "объявление" о монашестве. Как в нем, так и в других подобных распоряжениях Ф. принимал ближайшее участие: недаром монахи считали Прокоповича виновником своих зол. Ф., по поручению государя, занимался составлением духовных штатов, которые, однако, так и не были закончены, за исключением общей части штатов монастырских, изданных в 1724 г.

Вообще псковский архиерей действительно занял при Петре в церковном управлении то положение, какого, по всем признакам, опасались феофановы недоброжелатели. Он стал в полном смысле правой рукой преобразователя в его церковных реформах. Нет основания думать, чтобы Прокоповичем руководило простое честолюбие, заискивание перед властью и т. п. эгоистические побуждения. Все, что известно об убеждениях Ф., говорит за то, что он совершенно искренне сочувствовал взглядам Петра на задачи церковного управления и на идеал церковной жизни и являлся убежденным сторонником новой церковно-правительственной системы, не чуждой некоторых элементов протестантской идеологии и прямо противоположной папско-католическим тенденциям, заявлявшим себя в некоторых представителях русской иерархии, преимущественно малороссийского происхождения и образования. Почему именно Ф. разошелся с общим духом малороссиян, духом, впоследствии самим правительством признававшимся за их специфическую особенность, это определить трудно. Тут несомненно играли роль личные особенности, потому что по своему воспитанию Прокопович не отличался от таких лиц, как тот же Гедеон Вишневский, Стефан Яворский и проч. выходцы киевских школ. Но разошедшись с людьми своей среды, Ф. сделался нелицемерным адептом того нового настроения, какое породило новую петровскую Россию с ее новыми государственными и церковными отношениями. И Петр Великий вполне ценил своего ревностного, незаменимого сотрудника. Он часто приглашал к себе Ф., бывал и у него в доме, не только для деловых разговоров о близких им церковных делах, но и для отдохновения в часы досуга. Благоволение это сопровождалось обильными милостями. В 1720 г. уже Ф. получил звание архиепископа. Петр делал нередко Ф. подарки, между прочим лично ему подарил несколько деревень, дарил и значительные денежные суммы. Материальная помощь Прокоповичу была даже необходима. Ф. в Петербурге обзаводился своим хозяйством, строил дом, принимал у себя общество, в том числе и монарха; собирал библиотеку, как любитель книг и человек, имевший постоянно нужду к ним обращаться. Между тем доходы псковского архиерейского дома были незначительны и, за покрытием расходов по домовому управлению, архиерею мало что оставалось. Стесненное материальное положение заставляло Ф. прибегать к займам; так, в 1722 г. он занял из синодальных сумм 3200 руб. Но иногда положение становилось совсем плачевным, особенно когда происходила задержка в выдаче синодального жалованья, которое для Прокоповича в это время служило главным средством содержания. Об этом свидетельствуют жалостные письма Ф. к государю с просьбами о пособии и с изложением своих критических обстоятельств. В довершение неприятностей, синодальный обер-прокурор требовал с псковского архиерея синодский долг, и Ф. приходилось заявлять о своей несостоятельности и просить отсрочки или сложения долга. Но пока жив был Петр, его любимец не мог, конечно, слишком нуждаться и не без основания рассчитывал на монаршую милость.

В своей епархии Ф., как сказано, не жил. Он посетил ее на другой год по назначении и вернулся в Петербург. Псков мало интересовал его. Зато у себя, в Петербурге, он постарался приложить на деле всю энергию для практического осуществления образовательных идей Регламента, что стало поставляться в первую обязанность архиерея. Уже в 1721 г. Ф. хотел хлопотать об открытии в Петербурге семинарии с высшим курсом, своего рода академии. Он нашел для нее подходящее место и начал постройку, испросивши средства у государя. Но это дело подвигалось медленно. Не дождавшись его окончания, Ф. завел пока в 1721 г. школу при своем петербургском подворье на Карповке, вдали от городского шума, как то считал лучшим для школы и Регламент. В школе преподавались Закон Божий, славянский, русский, латинский и греческий языки, грамматика, риторика, логика, римские древности, арифметика, геометрия, география, история и рисование. Учителями в школу Ф. пригласил иностранцев, как людей более сведущих, держась насчет их того либерального для тогдашних церковных кругов взгляда, что не "надобно опасаться, дабы оные детей наших не совратили к своей богословии, ибо мощно им артикулами определить, чего оные должны будут учить, и поусматривать, не учат ли нечто, нашему исповеданию противное. Учениками школы были сироты и дети бедных родителей. Для школы Ф. написал инструкцию, устанавливающую порядки, похожие на порядки в католических училищах. Феофанова школа уже при Петре начала достигать процветания, постепенно развиваясь с внешней и внутренней стороны.

27-го января 1725 г. скончался великий преобразователь России. В лице почившего монарха Ф. лишился главной своей опоры. Пока жив был Петр, его правая рука в церковной сфере - Прокопович - мог не опасаться происков своих недоброжелателей, которых у него было немало. Со смертью государя на горизонте Феофановой жизни начинают появляться уже и тучи. Впрочем, они сгустились не сразу, и перемена в положении вещей могла сказаться только постепенно. В первое время после кончины монарха Ф. продолжал играть ту же роль, какую играл при Петре, тем более что он успел оказать на первых же шагах новому правительству незаменимую услугу. Петр не оставил по себе прямого наследника престола. Его внук, сын несчастного Алексея Петровича, после судьбы отца и акта о престолонаследии, не казался бесспорным кандидатом на престол. Сам Петр, между тем, не воспользовался новым законом о назначении наследника и умер, не объявив официально своей воли. Образовавшаяся при дворе партия Екатерины задумала воспользоваться этим и возвести на престол супругу императора, так как от внука его приближенные Петра не могли ждать себе ничего хорошего: все они так или иначе были причастны к делу царевича Алексея. Во главе сторонников Екатерины стал Меншиков. К этой группе примкнул и Ф. и со всей присущей ему энергий взялся содействовать плану воцарения императрицы, которую он за год перед тем (7-го мая 1724 г.) короновал своими руками. Когда собрались на совещание о наследовании престола высшие государственные чины и была выставлена кандидатура Екатерины как предназначенной самим Петром в акте коронования ее его преемницы, то Ф. горячо поддерживал это представление. На разногласия сановников он, во имя верности клятве, призывал их исполнить волю монарха, а что действительно такова была его воля - псковский архиепископ подтверждал одним известным ему обстоятельством. Накануне коронования Екатерины Петр зашел в гости к одному английскому купцу, где присутствовали многие знатные духовные и светские лица, в том числе Ф. Здесь, среди разговоров, государь между прочим заявил, что он коронует свою супругу, чтобы дать ей право управления государством. Эти слова слышал Ф. и на них теперь сослался как на доказательство петровского намерения назначить Екатерину своей преемницей. Некоторые из присутствовавших сановников подтвердили описанный случай. Тогда Меншиков провозгласил Екатерину императрицей и положил конец нерешительности. Так Прокоповичу выпало сыграть активную роль в этом государственном акте, и конечно, новая государыня должна была быть ему признательна. Ф. проводил в могилу тело своего державного покровителя знаменитым надгробным словом: "Что се есть? что видим и делаем, о, Россияне! Петра Великого погребаем". Когда восшествие на престол женщины все-таки вызвало некоторое смущение и в народе начали подбрасываться разные безымянные письма, направленные против нового правительства, то церковная власть опять пришла на помощь последнему. На крамольников, авторов писем, было сочинено церковное проклятие. Сочинял его тот же Ф.

Казалось бы, положение Ф. было вполне упрочено на время правления преемницы преобразователя. Но в действительности было не так. Хотя по естественной логике Екатерина и должна бы быть твердой продолжательницей политики своего покойного супруга, однако в правительственном курсе произошла заметная перемена, в частности и в области церковной. Сама императрица, по меткому выражению С. М. Соловьева, была женщиной, которая казалась способной править, пока не правила. В ней не было достаточно данных для той высокой роли, какая выпала ей на долю, и править государством вместо нее стали скорее люди, окружавшие ее трон, во главе с Меншиковым, которые образовали и сплоченную власть в лице Верховного Тайного Совета. Люди эти, хотя и прошедшие петровскую школу, во многом отказались от широких заданий Петра, отчасти потому, что не вполне искренне прониклись идеями великого монарха, отчасти потому, что были неспособны к проведению в жизнь всех замыслов гения. Поэтому в правление Екатерины во всех сферах государственной жизни замечается некоторый поворот в сторону прежних, допетровских, начал. В сфере церковной это не замедлило сказаться смягчением строгой последовательности некоторых мероприятий прежнего царствования и, главное, выступлением на церковно-правительственное поприще лиц, тяготевших больше к русской церковной старине и косо смотревших на петровские новшества, столь усердно проводимые Ф. Уже эта общая перемена настроения должна была неблагоприятно сказаться на Прокоповиче, который был наиболее ярким представителем тех начал, какие проводились в петровской церковной политике. К довершению его несчастья обстоятельства поставили его в натянутые отношения и к тем лицам, которые могли бы быть ему поддержкой. Прежде всего, как мы сейчас увидим, с началом нового царствования у Ф. возникает антагонизм с первым синодальным вице-президентом Феодосием новгородским. Что разъединило их теперь, тогда как прежде Ф., видимо