Якушкин, Иван Дмитриевич

— один из наиболее выдающихся декабристов; родился в ноябре 1793 г. Первоначальное воспитание он получил в доме отца под руководством русских отставных офицеров и гувернеров-иностранцев; в 1808 г. он поселился в Москве, в семье известного писателя и поэта Мерзлякова, о котором навсегда сохранил самые теплые воспоминания и наилучшую память. В течение трех ближайших лет Я., живя у Мерзлякова, числился студентом на словесном факультете Московского университета и усердно посещал лекции наиболее выдающихся профессоров, в том числе самого Мерзлякова по русской словесности и Каченовского — по русской истории. Выйдя из университета, Я. в 1811 г. переселился в Петербург и поступил подпрапорщиком в лейб-гвардии Семеновский полк, в рядах которого участвовал во всех кампаниях 1812, 1813 и 1814 гг., и между прочим сражался в битве под Бородиным. Заграничные походы, открывшие перед Я. довольно резко отличавшиеся от русских социальные и политические условия, оказали на него сильное влияние. Вопрос о том, в какой степени пребывание за границей и связанные с этим новые впечатления оказали влияние на выработку миросозерцания будущих членов тайных обществ и союзов, в последнее время историками декабристов решается далеко не столь категорически в положительном смысле, как даже несколько лет назад; по крайней мере, этому фактору не приписывается теперь главной и решающей роли. Однако в отношении Я. это влияние, притом весьма значительное, остается фактом бесспорным. В одном из своих показаний на следствии по делу Тайного общества он сам это признал в следующих выражениях: "Пребывание во время похода за границей, вероятно, в первый раз обратило внимание мое на состав общественный в России и заставило видеть в нем недостатки. По возвращении из-за границы крепостное состояние людей представилось мне как единственная преграда сближению всех сословий и вместе с сим общественному образованию в России", — а затем добавляет, что пребывание в различных русских губерниях и наблюдения отношений помещиков к крестьянам еще более укрепили в нем мысль о ненормальности крепостного строя. В другом месте, а именно в своих записках, Я. еще определеннее подчеркивает влияние западноевропейских условий, и не только на него, но и на своих товарищей по делу: "Каждый из нас сколько-нибудь вырос за это время", — пишет он. Первый кружок, в состав которого вошел Я., носил самый невинный характер. Около 20-ти офицеров Семеновского полка в 1815 г. составили нечто вроде артели, чтобы иметь возможность вместе обедать и незаметно убивать время послеобеденных часов игрой в шахматы, чтением вслух иностранных газет, приятельскими беседами и проч. Однако артель, просуществовав всего лишь несколько месяцев, должна была прекратить свое существование, так как государь, узнав о ней, выразился, что "такого рода сборища ему очень не нравятся".

В 1816 г. Я. совместно с Александром Николаевичем и Никитой Михайловичем Муравьевыми, кн. Сергеем Петровичем Трубецким и Матвеем и Сергеем Ивановичами Муравьевыми-Апостолами основали тайное общество под названием "Союз спасения" или "Союз истинных и верных сынов отечества". Побудительной причиной для возникновения этого общества, как объяснил ее в своем следственном показании Я., было "усмотрение бесчисленных неустройств в России" как следствие условий политических и социальных, коренившихся, по мнению Я., в том, что все "частные люди" заботятся исключительно о личных выгодах и совершенно игнорируют общественное благосостояние". Возникшее общество поставило своей ближайшей целью "обратить, сколько возможно, внимание каждого к выгодам общественным и тем самым образовать мнение общее". Этими, довольно растяжимыми, чертами обрисованы цели общества в показаниях его членов перед следственной комиссией. Говоря же более точно, всех членов союза спаяла воедино общая им всем ненависть прежде всего к крепостному режиму, затем к таким ненормальностям государственной жизни, как крайняя продолжительность 25-летней службы солдат, жестокое обращение с ними начальства всех рангов, чрезмерное и нецелесообразное утомление войск шагистикой, повсеместное и ничем не прикрытое лихоимство чиновников и проч. Соответственно воззрениям членов союза, все эти и другие ненормальности могут быть уничтожены лишь введением в России представительного правления, и это стремление, известное лишь членам высшей, так называемой четвертой степени, и было главной целью общества. В его уставе прямо было сказано, что если царствующий император "не даст никаких прав независимости своему народу, то ни в каком случае не присягать его наследнику, не ограничив самодержавия". Несомненно, что основанию союза в известной степени содействовал — это признает сам Я. — также и "пример тайных обществ, имевших сильное влияние во многих государствах, особенно в Швеции и Пруссии".

Столичная жизнь, в которой, как в фокусе, отражались все недостатки тогдашней русской действительности, сделалась постепенно для Я. все более и более невыносимой, и он искал лишь повода к тому, чтобы покинуть Петербург. В 1816 г. усиленно стали говорить о возможности войны с Турцией, и Я. воспользовался этим случаем, чтобы просить о переводе в какой-либо полк, поближе расположенный к возможному театру военных действий. Просьба его была удовлетворена, и Я. перешел в 37-й егерский полк, стоявший в Черниговской губернии и находившийся под командой его знакомого, M. A. Фон-Визина. По дороге в полк он заехал в свое имение (в Смоленской губ.), которым управлял его дядя, и объявил последнему, что желает освободить своих крестьян; для того времени такая идея была настолько непонятной и новой, особенно в провинциальной глуши, что дядя заподозрил племянника в сумасшествии. В своем начальнике, Фон-Визине, Я. нашел родственные своим мысли, в самом скором времени тесно с ним сблизился и сообщил ему о существовании тайного общества, к которому тот изъявил желание присоединиться. В начале 1817 г. егерский полк был переведен в Московскую губ., а сам Я. переселился в Москву. Здесь он получил устав Союза спасения, в окончательной редакции которого принимал участие вступивший в общество П. И. Пестель, наложивший свою суровую печать на многие его пункты. Некоторые из последних Я. решительно не понравились; особенно восстал он против заимствованных из масонских статутов суровых угроз за измену и разглашение тайны, а также против торжественных клятв, которые требовались от вступающих в общество, и, наконец, против требовавшегося уставом слепого подчинения и повиновения членов низших ступеней так называемым "боярам", составлявшим высшую степень. Его недовольство уставом разделяли и другие члены общества, и на одном из московских совещаний, в августе 1817 г., решено было приступить к составлению новых статутов, руководствуясь уставом немецкого "Tugendbund'а" (Союз добродетели).

Заседания членов общества в Москве происходили довольно регулярно. На одном из них, состоявшемся осенью 1817 г. в квартире Александра Николаевича Муравьева, произошел инцидент, имевший позже печальные последствия для Я. Хозяин квартиры прочел полученное им от кн. Трубецкого из Петербурга письмо с известием, что государь собирается отделить некоторые земли от России, присоединить их к Польше и перенести столицу в Варшаву. A. Муравьев первый высказал мысль, что царствование Александра должно быть прекращено насильственно, и предложил бросить жребий, кому именно из членов общества следует нанести удар государю. Самолюбивый и гордый Я., в известной степени страдавший страстью к отличиям, заявил, что он готов принести себя в жертву безо всякого жребия. Намерение это настолько крепко засело в голове Я., что уговоры Фон-Визина отказаться от него не имели никакого результата. Когда же собравшиеся на другой день члены общества отменили свое предыдущее постановление и пришли к заключению, что смерть государя в настоящее время не может быть полезна для государства и что упорство Я. может повредить целям союза, — он от своего намерения отказался, но вместе с тем выступил из организации. Впоследствии он вновь вступил в нее, когда она носила уже другое название — "Союз благоденствия".

Между тем военная карьера окончательно стала ненавистной Я.; в 1817 г. он вышел в отставку и отдался всецело осуществлению в жизни своих убеждений, в том, конечно, масштабе, который был ему доступен непосредственно. Переехав в свое небольшое имение в Вяземском уезде Смоленской губернии, он тотчас отменил отяготительные для крестьян поборы натурой, шедшие в пользу помещика, наполовину уменьшил господскую запашку, предоставил своим крепостным судить и наказывать виновных из их среды по приговору схода домохозяев, отпустил на волю тех крестьян, которые давно оторвались от земли и где-либо на стороне занимались другими делами — в том числе двух музыкантов, игравших в оркестре графа Каменского, за которых последний предлагал ему 4000 руб., — стал учить грамоте 12 мальчиков и проч. Чтобы освободить всех крестьян, нужно было специальное разрешение правительства. С целью получить его Я. в 1819 г. отправил министру внутренних дел Козодавлеву записку, в которой советовал другим, а также и, со своей стороны, выражал готовность освободить крепостных бесплатно, уступив им безвозмездно усадьбы с усадебной землей и общим выгоном; пахотная же земля, по его предложению, должна была оставаться собственностью помещика и возделываться крестьянами на арендных условиях, добровольно заключенных между ними и владельцем. В той же записке Я., как сторонник общинного землевладения, предлагал разрешить целым крестьянским обществам покупать землю сообща. Министр Козодавлев предписал вяземскому предводителю дворянства более точно узнать у Я. условия, на которых он желает освободить своих крепостных, и вместе с тем опросить и крестьян, согласны ли они принять условия помещика. Когда крестьяне из уст Я. услышали, что земля остается в собственности помещика, они решительно предпочли старое состояние. Таким образом попытка Я. потерпела неудачу. Не более счастливо окончилась и вторая подобная же попытка, сделанная Я. при министре внутренних дел гр. Кочубее. Впоследствии Я. признал ошибочность своего взгляда о полезности освобождения крестьян с одной усадебной землей. Тогда же он полагал, что крестьяне со временем улучшат свое положение, найдут возможность платить ему оброк, часть которого будет засчитываться в качестве платы за землю, и таким образом постепенно они приобретут в собственность ту землю, которой они до тех пор пользуются на условиях аренды. Скоро Я. пришел к убеждению, что освобождение крестьян не может совершиться путем договоров каждого частного помещика со своими крепостными, что оно должно быть проведено государственной властью, и в 1825 г. он занимался уже вычислениями тех денежных средств, которые потребовались бы правительству для осуществления этой меры.

В "Союзе благоденствия" Я. состоял членом его коренного совета; по рекомендации Я. в это общество были приняты Пассек, Граббе и Чаадаев. В 1820 г. он, видя кругом себя всяческие притеснения крестьян со стороны администрации, написал проект адреса императору Александру I, в котором яркими красками изобразил тяжелые условия крестьянской жизни, описал все бедствия России и просил государя созвать, по примеру его предков, земскую думу. За подписями под адресом он обратился к членам "Союза благоденствия", но некоторые из последних убедили его в том, что подачей такого адреса был бы уничтожен весь союз. В конце того же 1820 г. Я. ездил в Тульчин для приглашения депутатов от тамошнего отделения общества на особый съезд, который и состоялся в начале следующего года в Москве при наличии около 20 членов. Ввиду того что до сведения правительства дошли слухи о существовании "Союза благоденствия", то на Московском съезде решено было распустить его; постановление принято было, однако, лишь для видимости, с исключительной целью ввести в заблуждение ненадежных членов и избавиться от них. Я. по-прежнему остался в коренном совете тайного общества.

Борьба Греции за независимость настолько увлекла Я., что в середине 1821 г. он питал серьезное намерение отправиться туда и стать в ряды сражавшихся против турецкого гнета; но в этом году Смоленскую губернию посетил сильный неурожай, и Я., вместе с Мих. Никол. Муравьевым и Фон-Визиным, сосредоточил всю свою деятельность на собирание денежных средств для голодающих крестьян и сведений о плачевном их положении. Эти сведения послужили материалом для составления коллективного заявления, которое содержало в себе картину бедственного положения края и за подписью нескольких десятков дворян Рославльского уезда было послано министру внутренних дел; это вызвало командировку в Смоленскую губернию сенатора Мертваго с полномочием израсходовать на смягчение нужды миллион рублей.

1822 г. Я. прожил большей частью в Москве и был завсегдатаем на частых вечерних собраниях у Фон-Визина, на которых, по словам одного из их посетителей, Муромцева, всегда велись "тайные" разговоры, осуждалось правительство, писались проекты перемены администрации и высказывались мысли о "низвержении настоящего порядка вещей". В течение двух следующих лет Я. стоял несколько в стороне от тайного общества, лишь издали интересуясь его жизнью и развитием. Отчасти этому содействовала его женитьба в конце 1822 г. на молоденькой девушке, Шереметевой, в имении матери которой он поселился и весьма уединенно прожил там более года; отчасти же причиной сдержанности Я. было полученное им от Н. И. Тургенева письмо с советом быть как можно осторожнее, так как государь в одном из разговоров по поводу тайного общества сказал о его членах: "Эти люди могут кого хотят возвысить или уронить в общем мнении; к тому же они имеют огромные средства; в прошлом году, во время неурожая в Смоленской губернии, они кормили целые уезды", — причем в числе других лиц называл и Я. Лишь в конце 1825 г. он вновь стал проявлять деятельность в качестве члена "Союза". В начале декабря этого года он выехал в Москву, по дороге куда узнал о кончине Александра I. Здесь он нашел нескольких членов Северного общества, принимал участие в их собраниях, и когда из Петербурга было получено известие, что тамошние члены общества решили сами не присягать и не допустить к присяге также и гвардейские полки, то Я. первый подал мысль попытаться вызвать восстание и среди московских войск.

От принесения присяги новому императору Я. отказался 10 января 1826 г.; он был арестован, а через четыре дня с него был снят уже первый допрос генерал-адъютантом Левашевым. Вначале он отказывался отвечать на предложенные ему вопросы; когда же узнал, что следственной власти известно его намерение в 1817 г. покуситься на жизнь государя, то был настолько поражен этим обвинением из далекого прошлого, что невольно признал его справедливость; не стал он после этого отрицать и главной цели тайного общества — замены самодержавия конституционным режимом; подтвердил также и то, что общество старалось склонить помещиков к освобождению крестьян, имея в виду, что если этот вопрос не будет разрешен мирным путем, то сама жизнь разрешит его насильственным образом. Лишь в одном Я. остался непоколебимым и непреклонным — в нежелании назвать имена своих товарищей. Ни угрозы Левашева пыткой, ни допрос, произведенный ему лично государем, не произвели на него желанного действия. "Если вы не хотите губить ваше семейство и чтобы с вами обращались, как со свиньей, — сказал ему государь, — то вы должны во всем признаться". — "Я дал честное слово никого не называть", — ответил Я. — "Что вы мне с вашим мерзким честным словом! — вспылил император; когда же Я. вновь отказался кого-либо назвать, он закричал: — Заковать его так, чтобы он пошевельнуться не мог!" — и собственноручно написал на имя коменданта Петропавловской крепости Сукина повеление, в котором было сказано: "Присылаемого Якушкина заковать в ножные и ручные железа, поступать с ним строго и не иначе содержать как злодея". Закованный в кандалы, Я. был посажен в Алексеевский равелин. Его подвергли исключительно суровому тюремному режиму; сначала его совсем не кормили, затем один раз дали ему щей, а потом вместо обеда стали приносить ему кусок черного хлеба. На другой день после заключения его по повелению государя посетил протоиерей Петропавловского собора, имея в виду исповедать и причастить его, но Я. отказался от того и другого и заявил, что не считает себя христианином; точно так же он отказался беседовать на религиозные темы с протоиереем Казанского собора Мысловским и лишь недели через две согласился исповедаться и причаститься. Однажды часовой передал Я., по поручению какого-то офицера, булку с просьбой съесть ее всю, дабы не оставить крошек и тем самым не вызвать у администрации излишние подозрения. Булка была съедена, но от чрезмерного ли предшествовавшего голодания, или по другим причинам Я. вскоре почувствовал острые боли в желудке и его начало рвать. На следующий день он был освидетельствован доктором, затем явился комендант крепости и стал уговаривать его назвать своих товарищей, но успеха не имел; несмотря на это, ему начали выдавать горячую пищу. Особенно тягостно было для заключенного запрещение переписываться с родными; только в начале февраля он получил наконец одно письмо от жены. 5-го числа того же месяца он первый раз был допрошен следственной комиссией; подтвердив свои предыдущие показания, он и на этот раз наотрез отказался назвать имена известных ему членов общества. Однако тюрьма, разлука с близкими людьми и страдания от тяжелых оков привели Я. к такому состоянию, что его стойкость поколебалась, и 13 февраля после тяжелых душевных мук он отправил в следственную комиссию заявление, что готов отвечать на все вопросы. На вторичном допросе он назвал имена лишь тех членов общества, которые, по его сведениям, уже были известны комиссии, да еще умершего незадолго до этого генерала Пассека, которому, конечно, нельзя было повредить, и П. Я. Чаадаева, жившего в то время за границей. Но и в этот раз его гораздо более тревожила судьба других, чем собственная. На одно из московских собраний, происходившее 18 декабря 1825 г. в доме Митькова, Я. привел с собой некоего Муханова, который предложил присутствовавшим ехать в Петербург, чтобы освободить из крепости арестованных членов общества и убить государя. Когда Я. попросили рассказать об этом инциденте, то он изобразил все дело так, что истинным виновником в данном случае является он сам, а вскоре после допроса послал в следственную комиссию следующее заявление: "...По рассмотрении всех обстоятельств я чувствую, что во всем сем происшествии я более всех виновен, ибо я привез к полковнику Митькову штабс-капитана Муханова, не быв почти с ним знаком, без чего, вероятно, Муханов не подверг бы себя ответственности за несколько пустых и необдуманных слов". Помимо этого, он написал также письмо к государю, в котором просил подвергнуть его одного наказанию за произнесенные Мухановым слова. "Пусть узы мои стеснятся, пусть буду я осужден к наистрожайшему наказанию, — писал он, — лишь бы не терзал мою совесть упрек, что малодушием своим или неосторожностью вверг других в несчастие".

После признания Я. участь его значительно была облегчена. 18 апреля с него были сняты ножные оковы, а в день Пасхи сбиты и наручники. В мае ему было разрешено свидание с тещей, а в июне по Высочайшему разрешению, последовавшему на прошение жены Я., — с нею и двумя малолетними детьми. По решению Верховного уголовного суда он был признан виновным в том, что "умышлял на цареубийство собственным вызовом в 1817 г." и "участвовал в умысле бунта принятием в тайное общество товарищей"; отнесенный к первому разряду преступников, он присужден был к 20-летней каторге и, по ее отбытии, к вечному поселению в Сибири. Последовавшим 22 августа 1826 г. указом срок каторжных работ был сокращен ему до 15-ти лет; тогда же его перевели из Алексеевского равелина в финляндскую крепость Роченсальм, в которой он просидел до ноября 1827 г., когда был отправлен в тяжелых оковах в Сибирь. В Ярославле ему было разрешено свидание с родными. Узнав, что его жене разрешено следовать за ним, но в том же отказано его детям и теще, Я. убедил и жену не разлучаться с ними. В декабре 1827 г. Я. прибыл в Читу, где находилось уже около 60 декабристов; работа, за которую он был засажен, состояла в размалывании на ручной мельнице хлеба и продолжалась полтора часа ежедневно; крепость настолько изнурила Я., что он не в состоянии был выполнить даже и этого урока и принужден был нанимать вместо себя сторожа.

В 1830 г. Я. был переведен из Читы в Петровский завод, где много занимался ботаникой и даже составил по особому плану и новой методе учебник географии. Еще до этого, а именно в 1828 г., его теща обратилась к В. А. Жуковскому, а тот, в свою очередь, к кн. А. Н. Голицыну с просьбой ходатайствовать пред государем о разрешении ехать к Я. его жене и детям. Вскоре от Дибича получилось уведомление, что государь разрешил жене ехать, но приказал поставить ей на вид, что в месте пребывания мужа она будет лишена возможности дать детям удовлетворительное воспитание и потому должна "предварительно размыслить о всех последствиях своего предприятия". Болезнь ребенка заставила ее отложить поездку до лета. Между тем о разрешении ехать к своим мужьям стали просить и жены некоторых других декабристов. Результат получился неожиданный: не только им было отказано, но и разрешение, данное жене Я., также было взято обратно. Новые ходатайства тещи Я., неоднократно с этой целью ездившей в Петербург, кончались неудачей. В феврале 1832 г. жена Я. лично ездила в Петербург и просила хотя бы ей одной, без детей, уехать к мужу. Только в ноябре того же года она получила следующий ответ: "Сначала дозволено было всем женам государственных преступников следовать в Сибирь за своими мужьями", но так как Якушкина в свое время этим не воспользовалась, то теперь поездка ей не может быть разрешена; мать нужна своим детям и "для них должно пожертвовать желанием видеться с мужем". Осталось последнее средство — подать прошение на Высочайшее имя, что Якушкина и сделала в конце 1832 г. Через шефа жандармов она получила следующий ответ: "Его Величество повелел изъявить вам свое удовольствие за намерение ваше посвятить себя воспитанию двух ваших сыновей, быв удостоверен, что ныне, в нежном возрасте, они нигде не могут найти того попечения, а впоследствии того образования, какое обретут под собственным и непосредственным надзором вашим. Что же принадлежит до изъявленного вами желания ехать к мужу своему в Сибирь, то на сие Его Величество решительно отозваться изволил, что сие вам разрешено быть не может". Когда же Я. было сообщено, что его сыновья могут быть приняты в корпус малолетних, а оттуда поступить в Царскосельский лицей, то он отклонил эту милость, так как воспользоваться этим обстоятельством, по его мнению, было бы непростительно. С другой стороны, он убедил жену оставить всякие попытки добиться разрешения поездки в Сибирь, покориться обстоятельствам и отдаться воспитанию детей, что она и сделала, поселившись в посаде Троицко-Сергиевской лавры, где при помощи учителей местной духовной академии продолжала обучение детей, начатое ею самою.

По указу от 14 декабря 1835 г. Я. был освобожден от каторжных работ и оставлен на вечное поселение. Местом его поселения был назначен глухой городишко Ялуторовск, Тобольской губ. В 1836 г. Синод разослал указы об открытии при церквах приходских школ, и Я. стал мечтать об устройстве подобного училища, куда он мог бы вложить свои бездеятельные силы. Однако осуществить свою мечту вследствие ряда неблагоприятных обстоятельств ему удалось лишь в 1842 г., и то лишь благодаря содействию назначенного в 1839 г. в Ялуторовск молодого священника Знаменского. Осенью 1842 г. он открыл мужскую школу. Несмотря на интриги смотрителя местного уездного училища, губернатор и архиерей отнеслись к учреждению Я. вполне сочувственно. Первый год в школе обучали чтению гражданской и церковной печати, письму и основным действиям арифметики, причем преподавание велось по Ланкастерскому методу взаимного обучения. В следующем же году, когда Тобольская духовная семинария разрешила учиться в этой школе детям духовного звания, программа ее была значительно расширена: было введено преподавание пространного катехизиса, русской грамматики, краткой священной истории, географии, черчения, второй части арифметики и первой части латинской и греческой грамматик, а одно время преподавались даже русская история и начало алгебры, геометрии и механики. Как человек с широким и разносторонним образованием, Я. с полным успехом лично преподавал большую часть указанных предметов. В школе обучались преимущественно крестьянские дети, из них много сирот; всего в мужское приходское училище с 1842 по 1856 г. было принято 594 мальчика, из которых окончили курс 531. Первые годы школа существовала исключительно на средства, жертвуемые декабристами, но в 1848 г. с разрешения министра внутренних дел она стала получать ежегодную помощь в размере 200 руб. из городских средств. После того как в 1846 г. умерла жена Я., он основал также женскую школу. За десятилетие (1846— 1856 гг.) в нее было принято 240 девочек, из которых 192 окончили полный курс; большинство из них не в состоянии были вносить плату за учение (25 руб.), почему и эта школа могла существовать главным образом на те средства, которые в виде пожертвований или взноса платы за бедных давались декабристами, их родственниками и знакомыми. Свои досуги от преподавательской деятельности Я. посвящал занятиям метеорологией и ботаникой и за свои метеорологические опыты однажды чуть не поплатился жизнью: поставленный им на верху высокого столба прибор для измерения силы ветра суеверные крестьяне сочли за причину наступившей засухи, окружили дом Я. и потребовали уничтожения прибора, сопровождая свое требование угрозами. Упорный Я. отказался подчиниться. Только благодаря вовремя подоспевшей полицейской власти и хлынувшему вскоре дождю, отрезвившему крестьян, их угрозы не имели печальных последствий.

В 1854 г. Я. опасно заболел, вследствие чего получил разрешение провести четыре месяца на минеральных водах в Забайкальском крае. Оправившись от болезни, он переселился в Иркутск, где жил в семье своих друзей Трубецких. Вновь усилившаяся болезнь приковала Я. к Иркутску на целых два года; у него были констатированы цинготные язвы на ногах, хронический ревматизм сочленений, сильный геморрой и общее изнурение. В августе 1856 г. Я. узнал о приезде в Ялуторовск вдовы Фон-Визина и поспешил повидаться с нею. Манифестом 26 августа этого года он в числе других декабристов был освобожден от ссылки, но без права жить в столичных городах. Несмотря на этот запрет, Я. первые дни после приезда в Европейскую Россию провел именно в Москве, где он надеялся скорее поправиться и где жил его старший сын. Когда же последний обратился к шефу жандармов, кн. Долгорукову, с просьбой разрешить его отцу остаться в Москве впредь до излечения, кн. Долгоруков, несмотря даже на подобную же просьбу и со стороны московского генерал-губернатора, гр. Закревского, ответил следующим отказом: "Государю Императору благоугодно, чтобы насчет Якушкина и других лиц, судившихся по одному с ним делу, о которых не состоялось до сего времени особого распоряжения, были в точности исполняемы правила, объявленные при возвращении их из Сибири, тем более что они и в губернских городах, где изберут себе жительство, могут найти все средства для пользования от болезней". Вследствие этого отказа Я. принужден был немедленно выехать из Москвы; он поселился в имении своего прежнего сослуживца по Семеновскому полку Н. H. Толстого, в Тверском уезде; болотистая и сырая местность окончательно подорвала его здоровье, и в июне 1857 г. старший сын Я., несмотря на категорический запрет его отцу жить в Москве, вновь привез его туда — уже в ужасном состоянии.

Генерал-губернатор разрешил больному остаться в столице до 1 июля, а затем, в виду его опасного положения, продлил разрешение на неопределенное время — до выздоровления. Однако все было уже поздно, и 12 августа 1857. Я. скончался.

В 1855 г. он встретился в Иркутске со своим другом С. П. Трубецким (также декабристом) и по его настоянию принялся писать, вернее — диктовать, свои воспоминания. Первая часть его записок, доведенная до приговора 1826 г., была впервые напечатана в Лондоне (1862 г.), а потом перепечатана в Лейпциге ("Международная Библиотека", т. IV, изд. 2, 1875 г.). Вторая часть, оканчивающаяся переездом из Петровского завода в Ялуторовск, помещена в "Русском Архиве" (1870 г.). "Записки" Я. изданы полностью впервые в России в 1905 году и быстро разошлись в 3-х изданиях. Добросовестность и достоверность его "Записок" не подлежат никакому сомнению; они составляют один из самых ценных источников для изучения движения, получившего впоследствии название "декабристского". О нравственных качествах Я. все знавшие его единогласно отзываются в самых восторженных выражениях. "Он был неумолим к себе за малейшее отступление от того, что признавал своим долгом", говорит декабрист Свистунов, но редко можно было встретить человека, "который бы оказывал ближнему столько терпимости и снисходительности". Отзыв другого декабриста, E. П. Оболенского, еще ярче: "Если можно назвать кого-нибудь, кто осуществил нравственную цель и идею тайного общества, то без сомнения имя Якушкина всегда будет на первом плане".

M. Знаменский, "Иван Дмитриевич Якушкин; по неизданным материалам" ("Сибирский Сборник", приложение к "Восточному Обозрению", 1886 г., кн. III, стр. 86—105). — Дмитриев-Мамонов, "Декабристы в Западной Сибири", оттиск из "Чтений Общ. Истории и Древностей Российских" (M., 1895 г.). — Н. Ф. Дубровский, "В. А. Жуковский и его отношения к декабристам" ("Русская Старина", 1902 г., № 4). — В. Семевский, "Крестьянский вопрос в XVIII и первой половине XIX в.", т. І, стр. 459—462. — Его же, статья в "Энциклопедическом словаре" Брокгауза, т. 41 (СПб., 1904 г.), стр. 634—640. — П. Свистунов, "Несколько замечаний по поводу новейших книг и статей о событии 14 декабря и о декабристах" ("Русский Архив", 1870 г.). — "Записки Якушкина" ("Русский Архив", 1870 г., №№ 4—5, и отдельное изд., 1905 г.). — "Процесс декабристов", обвинительный акт и др. документы (СПб., 1906 г.). — H. К. Шильдер, "Император Николай I", т. I, стр. 377, 444, 663, 675, 691, 701, 727, 751, 752, 755. — "Русские портреты XVIII и XIX ст.". (изд. вел. кн. Николая Михайловича), т. II, № 67. — C. Максимов, "Сибирь и каторга", СПб., 1871 г. — Головачев, "Декабристы. 86 портретов", M., 1906 г. — Барон А. Е. Розен, "Записки декабриста", СПб., 1907 г. — В. М. Саблин, "Декабристы и тайные общества в России", М., 1906 г.

Н. Сербов.

{Половцов}

Якушкин, Иван Дмитриевич

— один из выдающихся декабристов. Родился в ноябре 1793 г. Дома учителями его были отставные офицеры и иностранцы, а затем с 1808 по 1811 гг. он жил у известного писателя Мерзлякова, о котором всегда отзывался с уважением и любовью. На словесном факультете московского университета Я. слушал лекции Мерзлякова по русской словесности, Каченовского — по русской истории. В 1811 г. он был принят подпрапорщиком в лейб-гвардии Семеновский полк, с которым участвовал в походах 1812, 1813 и 1814 гг. и, между прочим, был в Бородинском деле. Заграничная кампания имела сильное влияние на него, как и на многих других офицеров: "каждый из нас сколько-нибудь вырос", говорит Я. в своих записках. "Пребывание во время похода за границей", заявил он в одном из своих показаний на следствии по делу тайного общества, "вероятно в первый раз обратило внимание мое на состав общественный в России и заставило видеть в нем недостатки. По возвращении из-за границы крепостное состояние людей представилось мне как единственная преграда сближению всех сословий и вместе с ним общественному образованию в России. Пребывание.... в губерниях и частные наблюдения отношений помещиков к крестьянам более и более утвердили меня в сем мнении". В 1815 г. в Семеновском полку 15 — 20 офицеров сложились, чтобы иметь возможность вместе обедать; затем одни играли в шахматы, другие громко читали иностранные газеты. Через несколько месяцев Государь прекратил существование артели, заметив, что "такого рода сборища офицеров ему очень не нравятся". В 1816 г. Я. вместе с Александр. Ник. и Никит. Мих. Муравьевыми, Матв. и Серг. Ив. Муравьевыми-Апостолами и княз. Серг. Петр. Трубецким основали тайное общество под названием "Союз спасения" или "истинных и верных сынов отечества". Причиной основания общества, как объяснил Я. в своем показании, было "усмотрение бесчисленных неустройств в России", которые, по мнению его и других членов, происходили от того, что "все частные люди" заботятся только о своих личных выгодах. Названные лица задались целью "обратить, сколько возможно, внимание каждого к выгодам общественным и тем самым образовать мнение общее". Кроме крепостного права, их негодование возбуждали жестокое обращение с солдатами, крайняя продолжительность 25-летней службы нижних чинов и повсеместное лихоимство. Основанию союза содействовал также "пример тайных обществ, имевших сильное влияние во многих государствах и особенно в Швеции и Пруссии". Главная цель союза состояла во введении в России представительного правления, но она должна была быть известна только членам высшей, четвертой степени. В уставе его было сказано, что если царствующий император "не даст никаких прав независимости своему народу, то ни в каком случае не присягать его наследнику, не ограничив его самодержавия". Неблагоприятные впечатления по возвращении в Петербург из-за границы (как напр. удары, щедро раздаваемые полицией народу, собравшемуся для встречи гвардии), презрение к русским, нередко выражавшееся в высших сферах, усиление шагистики в войсках сделали для Я. службу в гвардии невыносимой. Когда в 1816 г. стали говорить о возможности войны с турками, он подал просьбу о переводе его в 37 егерский полк, стоявший в Черниговской губ. и находившейся под командой его знакомого М. А. Фон-Визина. Я. очень подружился с Фон-Визиным и сообщил ему об основании тайного общества, к которому тот изъявил готовность присоединиться. По дороге в полк Я. заехал к дяде, который управлял его небольшим имением в Смоленской губ., и объявил ему, что желает освободить своих крестьян; дядя подумал, что он сошел с ума. В начале 1817 г. егерский полк был переведен в Московскую губ., и Я. жил в Москве. Здесь он получил устав Союза спасения, в составлении которого принимал участие вступивший в общество П. И. Пестель. В устав были включены угрозы за измену и разглашение тайны, заимствованные из масонских статутов. Якушкину устав не понравился: особенно восстал он против клятв о сохранении тайны, которые требовались от вступающих в общество, и против слепого повиновения членов низших степеней "боярам", составлявшим высшую степень. На совещании с другими членами общества, прибывшими с гвардией в Москву в августе 1817 г., решено было приступить к составлению нового устава, руководствуясь печатным уставом немецкого Союза добродетели (Tugendbund), к которому Я. относился сочувственно. Однажды на совещании членов тайного общества у Александра Ник. Муравьева (осенью 1817 г.), последний прочел полученное им от Трубецкого письмо с известием, что Государь собирается отделить некоторые земли от России, присоединить их к Польше и перенести столицу в Варшаву. А. Муравьев высказал мысль, что необходимо прекратить царствование Александра и предложил бросить жребий, кому следует нанести удар царю. Я. заявил, что решился принести себя в жертву без всякого жребия. Фон-Визин всю ночь уговаривал его отказаться от этого намерения, но Я. оставался непреклонным. На другой день члены общества, собравшиеся в другом настроении, пришли к заключению, что смерть имп. Александра в настоящее время не может быть полезна для государства, и что своим упорством Я. погубит не только их всех, но и общество, которое со временем могло бы принести значительную пользу России. Тогда Я. отказался от своего намерения, но покинул общество. Позднее он вновь вступил в него, когда оно уже носило название Союза Благоденствия. В 1817 г. Я. вышел в отставку, а через два года переехал в свое имение, в Вяземском уезде Смоленской губ. Он наполовину уменьшил господскую запашку, отменил отяготительные для крестьян поборы, предоставил им судить и наказывать виновных по приговору всех домохозяев, стал учить грамоте 12 мальчиков и, наконец, отпустил на волю двух музыкантов, игравших в оркестре гр. Каменского, за которых последний предлагал ему 4000 руб. Затем, решив совершенно освободить своих крестьян, Я. отправил министру внутренних дел Козодавлеву записку, в которой советовал другим и выражал с своей стороны готовность освободить крестьян бесплатно, уступив им так же безвозмездно усадьбы, с усадебной землей и общим выгоном; остальная земля должна была остаться собственностью помещика и возделываться крестьянами по условиям, добровольно заключенным ими после увольнения (в своих записках Я. говорит, что предполагал половину земли обрабатывать вольнонаемными рабочими, а другую половину отдавать внаем своим крестьянам). Признавая большие выгоды общинного землевладения, он предлагал дозволить крестьянам покупать земли целыми обществами. Министерство внутренних дел предписало вяземскому предводителю дворянства потребовать от Я. сведений, на каких условиях он желает сделать своих крестьян свободными хлебопашцами и сколько земли он даст им, а крестьян опросить, согласны ли они вступить в новое звание на предложенных помещиком условиях. Когда Я. подробно объяснил крестьянам свои предположения, они, узнав, что вся земля, кроме усадебной, остается собственностью помещика, выразили желание, чтобы все было по-старому: "мы ваши, а земля наша". Преемник Козодавлева, Кочубей, с которым Я. виделся в 1820 г., также не нашел возможным разрешить отступление от правил 1803 г. Впоследствии Я. признал ошибочность своего мнения о полезности освобождения крестьян с одной усадебной землей. В 1824—25 гг. он обрабатывал уже часть своих полей наемными людьми. Он надеялся, что, когда положение его крестьян улучшится, они найдут возможным платить ему оброк, "часть которого ежегодно учитывалась бы на покупку той земли", которой они владели, и что со временем, совершенно освободясь, они будут иметь нужную им землю на правах собственности. Скоро Я. понял, что освобождение крестьян не может совершиться посредством одних частных договоров, и в 1825 г. занимался уже вычислениями о выкупе крепостных у помещиков правительством. Вступив в Союз Благоденствия, Я. был членом его коренного совета и принял в члены общества Граббе, Пассека и Чаадаева. В 1820 г., живя в своей смоленской деревне и видя, какие притеснения народ терпит от администрации, он составил проект адреса государю, в котором описывал все бедствия России и предлагал ему созвать земскую думу, по примеру его предков. Адрес этот, по предположению Я., должны были подписать все члены Союза Благоденствия. М. А. Фон-Визин, гостивший тогда в имении Я., согласился дать свою подпись, но Граббе убедил составителя, что подачей адреса было бы сразу уничтожено тайное общество. Вслед затем Я. ездил в Тульчин для приглашения в Москву депутатов от общества на совещание о его делах. Съезд состоялся в Москве в начале 1821 г.; собралось около 20 членов. Так как до правительства дошли сведения о существовании общества, то решили уничтожить его только для видимости, чтобы удалить неблагонадежных членов. Я. остался членом общества. В это время ему приходила в голову мысль отправиться в Грецию, восставшую для борьбы за независимость, но он оставил это намерение. По-видимому, его отвлекло собрание сведений, вместе с Мих. Н. Муравьевым и Фон-Визиным, о нуждающихся крестьянах Смоленской губ., в которой в 1821 г. был сильный голод; для них собраны были от частных лиц значительные пожертвования. По предложению Муравьева, несколько десятков рославльских дворян послали министру внутренних дел коллективное заявление о бедственном положении края; это вызвало присылку сенатора Мертвого, в распоряжение которого был назначен миллион рублей. Проживая значительную часть времени в деревне, Я. иногда жил в Москве. Осенью 1822 г. один современник (Муромцев), посещавший вечерние собрания у М. А. Фон-Визина, находил всегдашними его гостями Я., М. Н. и А. Н. Муравьевых, Граббе и Давыдова. "Разговоры", говорит Муромцев, "были тайные: осуждали правительство, писали проекты перемены администрации и думали даже о низвержении настоящего порядка вещей". В конце 1822 г. Я. женился на очень молоденькой девушке, Шереметевой, и весь следующий год прожил весьма уединенно в подмосковной деревне своей тещи. Я. имел причины для большой сдержанности: он получил от Н. И. Тургенева совет быть как можно осторожнее, так как Государь, которому было известно существование тайного общества, однажды сказал: "Эти люди могут, кого хотят, возвысить или уронить в общем мнении; к тому же они имеют огромные средства; в прошлом году, во время неурожая в Смоленской губ., они кормили целые уезды", и при этом назвал Я., Пассека, Фон-Визина и М. Н. Муравьева. В начале декабря 1825 г. Я. приехал в Москву, узнав в пути о кончине имп. Александра, нашел там несколько членов Северного общества и участвовал в их собраниях. Когда член общества С. М. Семенов получил от И. И. Пущина письмо из Петербурга от 12 декабря, в котором тот извещал, что петербургские члены решили не присягать и не допустить гвардейские полки до присяги, Я. предложил Фон-Визину и другим возбудить московские войска к восстанию. На собрании 18 декабря у Митькова привезенный Якушкиным Муханов предложил ехать в Петербург, чтобы выручить из крепости товарищей и убить государя; но предложение это не встретило сочувствия. Имп. Николаю Я. не присягнул. Он был арестован 10 января 1826 г. Через четыре дня генерал-адъютант Левашев уже снял с него первый допрос. Я. был поражен, что об его намерении в 1817 г. покуситься на жизнь государя правительству уже известно; пришлось это признать. Назвать имена членов общества он решительно отказался, заявив, что дал в этом обещание товарищам. Левашев напомнил ему, что "в России есть пытка", но это не произвело на допрашиваемого желанного действия. Когда Левашев заявил, что, по словам всех товарищей Я., целью общества была замена самодержавия представительным правлением, он не стал этого отрицать. Он показал также, что общество желало склонить дворянство к освобождению крестьян, так как если правительство не развяжет этот узел, то он будет разорван насильственно, и это может иметь самые пагубные последствия. На вопрос о средствах освобождения крестьян Я. отвечал, что правительство может выкупить их у помещиков. После этого допроса Я. потребовал к себе Государь, который между прочим сказал ему: "Если вы не хотите губить ваше семейство и чтобы с вами обращались как с свиньей, то вы должны во всем признаться". Я. отвечал, что дал слово никого не называть, "Что вы мне с вашим мерзким честным словом!" воскликнул Государь. Когда Я. повторил, что никого не может назвать, император закричал: "Заковать его так, чтобы он пошевелиться не мог!" В повелении коменданту крепости Сукину, собственноручно написанном Государем, было сказано: "Присылаемого Я. заковать в ножные и ручные железа, поступать с ним строго и не иначе содержать, как злодея". Повеление было исполнено, и Я., ничего не евшего более двух суток, посадили в Алексеевский равелин. В первый раз его накормили щами, но потом стали приносить вместо обеда лишь кусок черного хлеба. Протоиерею Петропавловского собора, посетившему его на другой день, по приказанию Государя, Я. заявил, что не исповедывался и не причащался 15 лет и не считает себя христианином. И протоиерею Казанского собора Мысловскому, посещавшему заключенных по воле государя, также пришлось сначала отказаться от разговоров с Я. о религии; лишь гораздо позднее он убедил Я. исповедаться и причаститься. В последний день недели, в которую Я. питался лишь хлебом с водой, солдат принес ему от офицера булку с просьбой съесть ее всю, чтобы не нашли ни кусочка; несмотря на отсутствие аппетита, пришлось исполнить желание офицера, но это вызвало боли в желудке и рвоту. На другой день явился доктор, а затем комендант, который уговаривал Я. назвать своих товарищей, но, несмотря на его упорный отказ исполнить это требование, приказал дать ему горячей пищи. Первоначально Я. не дозволялось писать родным, но в первых числах февраля ему доставили письмо от жены (позднее письма потихоньку носил священник Мысловский) и вслед затем ночью повели на первый допрос в следственную комиссию. Я. вновь отказался назвать членов общества, заявив, что он человек не верующий и потому не принес присяги. На вопрос Чернышева, не отговаривал ли его кто-нибудь от намерения убить государя, Я. назвал М. А. Фон-Визина, думая, что это может быть полезно последнему, в письменных же ответах, данных после этого допроса, не назвал никаких имен. Однако тюрьма, тяжелые оковы и разлука с людьми близкими и дорогими подорвали наконец стойкость Я.; назвать имена советовал и Мысловский, и 13 февраля Я. послал в следственную комиссию заявление, что готов дать "истинное показание" о всем, что от него требуют. На допросе он назвал имена некоторых членов общества, как поясняет в своих записках, уже известных комитету, и еще генерала Пассека, умершего в 1825 г., и П. Чаадаева, бывшего в то время за границей. Затем у Я. потребовали еще показания о собрании у Митькова (18 дек. 1825 г.). Вскоре после того он написал в следственную комиссию: "по рассмотрении всех обстоятельств я чувствую, что во всем сем происшествии я более всех виновен, ибо я привез к полковнику Митькову штабс-капитана Муханова, не быв почти с ним знаком, без чего, вероятно, Муханов не подверг бы себя ответственности за несколько пустых и необдуманных слов"., Не довольствуясь этим, Я. написал письмо к Государю, в котором просил подвергнуть его одного взысканию за слова, произнесенные Мухановым. "Пусть узы мои стеснятся", писал он, "пусть буду осужден я к наистрожайшему наказанию", лишь бы быть избавленным от упрека совести, что "малодушием или неосторожностью вверг других в несчастье". 18 апреля, по повелению Государя, с Я. были сняты ножные оковы. Он был так обессилен, что наручники иногда совершенно перевешивали его вперед; они были наконец сняты с него в Пасху. В половине мая Я. было дозволено одно свидание с тещей, а через месяц, вследствие прошения жены на имя Государя — с нею и двумя детьми, из которых тогда одному было два года, а другому пять месяцев. Верховный уголовный суд признал, что отставной капитан Я., "по собственному признанию, умышлял на цареубийство собственным вызовом в 1817 г." и "участвовал в умысле бунта принятием в тайное общество товарищей". Он отнесен был к первому разряду преступников и приговорен к каторжной работе на 20 лет, а потом на поселение. Указом 22 августа 1826 г. срок каторжных работ был сокращен для него до 15 лет, а за пять дней до того он был отправлен на время в финляндскую крепость Роченсальм. Только в ноябре 1827 г. Я. был отправлен в оковах в Сибирь. Семейству его дозволено было видеться с ним в Ярославле. Здесь Я. узнал, что его теще не позволяют проводить дочь, решившуюся последовать за мужем в Сибирь, а жене не разрешают взять с собой детей; тогда он убедил жену не разлучаться с ними. Привезенный в конце года в Читу, он нашел там около 60 декабристов. Обязательная работа состояла здесь в перемалывании хлеба на ручной мельнице, по 1,5 часа в день на каждого; у кого и на это не хватало сил, те нанимали за себя сторожа. В начале 1828 г. теща Я., Шереметева, обратилась к В. А. Жуковскому с письменной просьбой исходатайствовать его дочери разрешение ехать к мужу вместе с детьми. Жуковский обратился к посредничеству кн. А. Н. Голицына и скоро получил от Дибича уведомление, что Государь разрешил ей ехать, но приказал поставить на вид, что в месте пребывания мужа она не найдет "никаких способов к воспитанию детей" и потому ей нужно "предварительно размыслить о всех последствиях своего предприятия". Нездоровье ребенка заставило жену Я. отложить путешествие до лета. Между тем баронесса Розен, узнав о разрешении, данном Якушкиной, стала хлопотать, чтобы и ей было дозволено ехать к мужу, вместе с сыном. Шеф жандармов, граф Бенкендорф, решительно отказал ей, сказав, что Дибич поступил необдуманно, ходатайствуя за Якушкину, которая вероятно не получит из III отделения всего нужного для своего отправления и потому также не поедет в Сибирь. На вопрос бар. Розен, что было бы с Якушкиной, если бы она отправилась немедленно по получении Высочайшего разрешения, Бенкендорф отвечал, что конечно ее не вернули бы назад. Теща Я. не раз ездила в Петербург хлопотать о дозволении дочери и внукам отправиться в Сибирь, но получала решительные отказы. В 1830 г. Я. был переведен из Читы в Петровский завод, где много занимался ботаникой и составил по особому плану и новой методе учебник географии. В феврале 1832 г. настрадавшаяся в разлуке с мужем жена Я. ездила в Петербург хлопотать о разрешении ей ехать в Сибирь хотя бы одной. 19 ноября 1832 г. был представлен Государю доклад по этому делу. Вскоре после того Якушкиной было послано уведомление, что "сначала дозволено было всем женам государственных преступников следовать в Сибирь за своими мужьями", но так как этим дозволением она в свое время не воспользовалась, то и не может ныне получить его, так как она нужна теперь ее детям и должна "для них пожертвовать желанием видеться с мужем". Якушкина сделала новую, последнюю попытку получить разрешение ехать к мужу: в конце того же года она послала прошение о том на Высочайшее имя; она просила принять ее детей в пажеский корпус по достижении ими надлежащего возраста, дозволив ей до того времени сохранить их при себе. Ответ Бенкендорфа был следующий: "Его Величество повелел мне изъявить вам свое удовольствие за намерение ваше посвятить себя воспитанию двух ваших сыновей, быв удостоверен, что ныне, в нежном возрасте, они нигде не могут найти того попечения, а впоследствии того образования, какое обретут под собственным и непосредственным надзором вашим. Что же принадлежит до изъявленного вами желания ехать к мужу своему в Сибирь, то на сие Его Величество решительно отозваться изволил, что сие вам разрешено быть не может". Скоро после того Я. получил известие, что его сыновья могут быть приняты в корпус малолетних, а оттуда поступить в царскосельский лицей. Он отклонил эту милость, на которую, как он говорит в своих записках, "они не имели другого права, как разве только то, что отец их был в Сибири. Воспользоваться таким обстоятельством для выгоды сыновей было бы", по мнению Я., "непростительно", и он "убедительно просил жену ни под каким предлогом не разлучаться с детьми". Указом от 14 декабря 1835 г. Я. был освобожден от каторжных работ, с оставлением на вечном поселении. Местом его поселения был назначен г. Ялуторовск, Тобольской губ. Жена Я. поселилась с детьми в посаде Троицко-Сергиевской лавры, где, при помощи учителей местной духовной академии, могла с меньшими издержками продолжать обучение детей, начатое ей самой. В 1839 г. в Ялуторовск был назначен протоиереем молодой священник Знаменский, благодаря содействию которого Я. мог осуществить свою мечту об устройстве школы (синод еще в 1836—37 г. разослал указы об открытии при церквах приходских училищ). Мужская школа была открыта в августе 1842 г. Пришлось выдержать борьбу со смотрителем местного уездного училища, видевшим в новой школе подрыв заведению, находившемуся под его начальством. Однако, губернатор и архиерей не дали в обиду школу Я. и Знаменского. Первоначально в ней обучали чтению гражданской и церковной печати, письму и первой части арифметики; преподавание велось по способу взаимного обучения по методе Ланкастерской. Когда, во втором учебном году, тобольская семинария, с разрешения архиерея, нашла удобным обучать в этой школе детей духовного звания, было введено преподавание второй части арифметики, черчения и географии (Я. сам приготовлял глобусы), русской грамматики, пространного катехизиса, краткой священной истории и первой части латинской и греческой грамматик. До 1849 г. преподавались также русская история и начала алгебры, геометрии и механики, кратко изложенные Я. Из этой широкой программы школы видно, что Я. мог бы с полным успехом заниматься в Ялуторовске обучением своих детей, так как он был человеком широко образованным. Позднее, вследствие ежегодного значительного перевода мальчиков в уездное училище, предметы преподавания в приходском училище были значительно сокращены. С 1842 по 1856 г. в мужское приходское училище было принято 594 мальчика; из них окончили курс 531. В школе училось много крестьянских сирот из разных деревень, даже других уездов. В 1848 г. министр внутренних дел разрешил выдавать приходскому училищу из городских средства по 200 р. с. в год. В 1846 г. умерла жена Я. В память ее он решился завести женскую школу. С 1846 по 1856 г. в нее было принято 240 дев.; из них окончили курс 192. В женской школе установлена была плата за учение по 25 руб., но ее вносило лишь небольшое число зажиточных родителей, за остальных же уплачивали декабристы, их родные и знакомые. Кроме преподавания, Я. занимался в Ялуторовске еще метеорологией. Для измерения силы ветра он поместил во дворе занимаемого им дома, на высоком столбе, ветрометр. По циферблату двигалась стрелка, приводимая в движение системой колес и пружин, на которую давил флюгер, и сила ветра определялась пройденным стрелкой, в известный промежуток времени, расстоянием. Когда был поставлен столб, наступила очень жаркая и сухая погода. Крестьяне соседних селений приписали отсутствие дождя постановка высокого столба с ветрометром. Однажды перед домом Я. собралась толпа, требовавшая уничтожения и того, и другого, но он на это не согласился. Толпа все увеличивалась. Явился городничий и стал просить Я. исполнить требование народа, который, по своему суеверию, может убить его; но Я. вновь отказал, заметив, что если его убьют, то за это придется отвечать самому городничему. Последнему, наконец, удалось заставить толпу разойтись. Через несколько времени пошел дождь, и крестьяне перестали верить в чудодейственное влияние ветрометра на погоду. В 1854 г. Я. был опасно болен, после чего ему разрешено было провести четыре месяца на минеральных водах в Забайкальском крае. В Иркутске он нашел своих старых друзей Трубецких, и в их семействе чувствовал себя как дома. Здесь он вновь захворал, не мог ехать далее и оставался в Иркутске два года. Доктор нашел у него цинготные язвы на нижних конечностях, хронический ревматизм сочленений, сильный геморрой и общее изнурение. Выбрался Я. из Иркутска лишь в августе 1856 г., получив известие, что в Ялуторовск приехала навестить оставшихся там декабристов вдова Фон-Визина. Манифест 26 авг. 1856 г. освободил Я., как и других декабристов, от ссылки, но не дал им права жительства в столицах; болезнь в течение нескольких месяцев не позволяла ему возвратиться в Европейскую Россию. В февр. 1857 г. старший сын Я. обратился к шефу жандармов, кн. Долгорукову, с просьбой разрешить его отцу лечиться в Москве столько времени, сколько потребует его крайне расстроенное здоровье; о том, можно ли это разрешить, прислал запрос и московский генерал-губернатор гр. Закревский. Князь Долгоруков отвечал ему: "Государю императору благоугодно, чтобы на счет Я. и других лиц, судившихся по одному с ним делу, о которых не состоялось до настоящего времени особого распоряжения, были в точности исполняемы правила, объявленные при возвращении их из Сибири, тем более, что они и в губернских городах, где изберут себе жительство, могут найти все средства для пользования от болезней". В конце марта Я. пришлось уехать из Москвы; он поселился в Тверском уезде, в имении H. H. Толстого (своего прежнего сослуживца по Семеновскому полку), в сыром, болотистом месте; здесь здоровье его окончательно расстроилось. Любимым предметом его разговора по возвращении из Сибири с навещавшими его знакомыми был вопрос об освобождении крестьян. В июне старший сын Я., не имея разрешения на жительство отца в Москве, привез его туда в ужасном состоянии: желудок уже почти вовсе не переваривал; но приезд в Москву ободрил больного. Шеф жандармов разрешил Я. жить не в Москве, а только в Московской губ.; Закревский дозволил ему остаться в столице до 1 июля, но затем, ввиду его опасного положения, приказал не высылать больного впредь до выздоровления. 12 августа 1857 г. Я. умер. Я. продиктовал свои воспоминания "по неотступной просьбе друга, расставшегося с ним в 1825 г. и встретившегося с ним через 30 лет" (очевидно — С. П. Трубецкого в Иркутске), "Не будь этого случая, — говорит декабрист Свистунов, — можно утвердительно сказать, что не оставил бы Ив. Дмитр. своих записок. Он про себя неохотно говорил, тем менее расположен был писать". Скромность эту Свистунов объясняет тем, что Я. никогда не был доволен собою. "Он неумолим был к себе за малейшее отступление от того, что признавал своим долгом, равно и за всякое проявление душевной слабости. Несмотря на то", редко можно было встретить человека, "который бы оказывал ближнему столько терпимости и снисходительности". Другой декабрист, Е. П. Оболенский, говорит: "если можно назвать кого-нибудь, кто осуществил нравственную цель и идею (тайного) общества, то без сомнения имя Я. всегда будет на первом плане. "Зная добросовестность" Я., Свистунов ручается за правдивость его записок — и если не считать небольших неточностей, очевидно объясняющихся просто забывчивостью больного старика, эти воспоминания действительно отличаются большой достоверностью. Проф. Шиман, автор только что изданного на немецком языке сочинения о времени имп. Александра I, составляющего первый том истории России в царствование Николая I, с недоверием относится к запискам Я. и упрекает автора в том, будто он выставляет себя на первый план. Упрек этот совершенно несправедлив: записки Я. занимают одно из первых мест среди воспоминаний декабристов, и если автор часто говорит о себе, то это объясняется желанием его свидетельствовать лишь о том, что ему достоверно известно. Первая часть записок Я. (до приговора 1826 г.) была впервые напечатана в Лондоне в 1862 г., а затем перепечатана в Лейпциге ("Международная Библиотека", т. IV, изд. 2, 1875, стр. 148). Вторая часть, доведенная до переезда из Петровского завода в Ялуторовск, появилась в "Русском Арх." (1870, стр. 1566—1633). Другие источники для биографии И. Д. Я.: дела государственного архива о Я., М. А. Фон-Визине, Муханове и других, а также материалы и некоторых других архивов; неизданные материалы, сообщенные Е. И. Якушкиным; "Мнение смоленского помещика (Я.) об освобождении крестьян от крепостной зависимости" ("Русск. Арх.", 1865, стр. 1373—79). Ср. В. Семевский, "Крестьянский вопрос в XVIII и первой половине XIX в." (т. I, 459—462); П. Свистунов, "Несколько замечаний по поводу новейших книг и статей о событии 14 декабря и о декабристах" ("Русский Арх.", 1870); M. Знаменский, "И. Д. Якушкин. По неизданным материалам" ("Сибирский Сборник. Приложение к "Восточному Обозрению" 1886 г., кн. III, стр. 86—105); Дмитриев-Мамонов, "Декабристы в Западной Сибири" (М., 1895; оттиск из "Чтен. Общ. Ист. и Древн. Росс."); H. Ф. Дубровин, "В. А. Жуковский и его отношения к декабристам" ("Рус. Стар.", 1902, № 4).

В. Семевский.

{Брокгауз}

Якушкин, Иван Дмитриевич

(28.12. 1793—11.8.1857). — Отставной капитан.

Отец — смоленский помещик, тит. сов. Дм. Андр. Якушкин (ум. до 1826), мать — Прасковья Филагриевна Станкевич (в 1826 жила в Ливенском уезде Орловской губ. у зятя своего, поручика В. В. Воронца). Воспитывался дома (учителя Попов, Оже, иностранцы Пост, Русло, Дювернуа и Дельк), с 1808—своекоштный студент Московского ун-та (жил у проф. А. Ф. Мерзлякова). В службу вступил подпрапорщиком в л.-гв. Семеновский полк — 8.10.1811, участник Отечественной войны 1812 (Бородино — награжден знаком военного ордена Георгия, Тарутино, Малоярославец), прапорщик — 18.12.1812, участник заграничных походов (Люцен, Бауцен, Кульм — награжден орденом Анны 4 ст. и Кульмским крестом, Лейпциг, Париж), подпоручик — 13.1.1816, переведен штабс-капитаном в 37 егер. полк — 5.6.1816, уволен в отставку капитаном — 1.2.1818, жил в своем имении Жукове Вяземского уезда Смоленской губ. За ним в Вяземском уезде Смоленской губ. до 200 душ.

Один из основателей Союза спасения, член Союза благоденствия (участник Московского заговора 1817, вызвавшийся совершить цареубийство, Петербургских совещаний 1820, Московского съезда 1821, член Коренного совета). Участник подготовки к восстанию в Москве в дек. 1825 г.

Приказ об аресте — 4.1.1826, арестован в Москве 9.1, доставлен в Петербург квартальным надзирателем Мещевым на гл. гауптвахту — 13.1; 14.1 помещен в Петропавловскую крепость ("присылаемого Якушкина заковать в ножные и ручные железа; поступать с ним строго и не иначе содержать как злодея") в № 1 Алексеевского равелина, ножные железа сняты — 14.4, ручные — 19.4.

Осужден по I разряду и по конфирмации 10.7.1826 приговорен в каторжную работу на 20 лет. Отправлен в Роченсальмскую крепость — 17.8.1826 (приметы: рост 2 арш. 6⅛ верш., "лицо смугловатое, круглое, глаза темно-карие, нос большой, продолговат, на правую сторону кривоват, волосы на голове и бровях черные с сединами"), срок сокращен до 15 лет — 22.8.1826, отправлен из форта Славы (Роченсальм) в Сибирь — 6.10.1827 (свидание с женой в Ярославле — 15.10.1827), доставлен в Читинский острог — 24.12.1827, прибыл в Петровский завод в сент. 1830, срок каторги сокращен до 10 лет — 8.11.1832. По указу 14.12.1835 обращен на поселение в Ялуторовск (Высоч. повеление — 16.4.1836), прибыл в Иркутск — 19.6.1836, в Ялуторовск — 16.9.1836, вместе с С. Я. Знаменским, ялуторовским протоиереем, основал в 1840 ланкастерское училище для мальчиков (официально открыто 7.8.1842), 1.7.1846 открыл такое же женское училище, разрешена поездка для лечения на Туркинские мин. воды — 15.1.1854, прибыл в Иркутск 14.8.1854 и оставался там до лета 1855. После амнистии 26.8.1856 вернулся в Москву, поселился у сына, инженер-полковника Е. И. Якушкина и с разрешения ген.-губ. А. А. Закревского оставался там для лечения до 28.3.1857, когда по требованию из Петербурга принужден был выехать за пределы Московской губ. в имение Новинки Тверского уезда, принадлежавшее его другу, управляющему Московской удельной конторой H. H. Толстому. Разрешены приезды в Москву на время — 17.5.1857, 6.6.1857 вернулся в Москву и умер там же, похоронен на Пятницком кладбище. Мемуарист.

Жена (с 5.11.1822) — Анастасия Вас. Шереметева (1.9.1807—20.2.1846), дочь Вас. Петр. Шереметева и Надежды Ник. Тютчевой. Дети: Вячеслав (16.9.1823—1861), Евгений (22.1.1826—27.4.1905), юрист, общ. деятель, собиратель и публикатор наследия декабристов, женат первым браком с 1848 на Ел. Густ. Кнорринг (ум. 1873), вторым браком с февр. 1880 на Марии Александровне Бизеевой. Сестра — Варвара, замужем за поручиком Вас. Вас. Воронцом.

ВД, III, 37—60; ЦГАОР, ф. 109, 1 эксп., 1826 г., д. 61, ч. 56, 261.

Якушкин, Иван Дмитриевич

декабрист, капитан Семеновского пол., писатель, автор "Записок"; † 1857.

{Половцов}

Якушкин, Иван Дмитриевич

(1793—1857) — декабрист, отставной капитан, средний помещик; один из основателей Союза спасения (1816) и автор его первоначального устава, в 1817 намеревался убить имп. Александра I, но встретил противодействие со стороны членов тайного об-ва; был одним из организаторов съезда Союза благоденствия в 1820 и в дальнейшем примкнул к Северному обществу декабристов. Известна неудачная попытка Якушкина освободить своих крестьян (1819), чтобы "поставить их в необходимость прилежно трудиться"; проект предусматривал наделение крестьян усадебной землей (по 9 десятин к каждой деревне, 121 душа крестьян получала всего 27 дес.), а вся "прочая" земля оставалась за помещиком, причем крестьянам предоставлялось "право" снимать у последнего землю в аренду. Даже по заключению начальства крестьяне "по таковому количеству (земли) могут быть без пропитания и к платежу государственных податей безнадежны". Проект Я. имел черты, характерные для прусского типа аграрного капитализма, и рассчитывал на расцвет помещичьего имения на основе крепостнических пережитков эксплуатации обезземеленных деревень и дешевого батрачества. Крестьяне Я. не согласились с проектом барина и заявили, что предпочитают оставаться крепостными. Воззрения Я. на освобождение крестьян характерны для основного ядра членов либерально-помещичьего Северного общества. В восстании 14 декабря Я. участия не принимал, т. к. не находился в то время в Петербурге. Арестован 10/I 1826 и заключен в Петропавловскую крепость; по приказанию Николая I дано было распоряжение Я. заковать и "не иначе содержать, как злодея"; на допросах держался сравнительно стойко и отказывался выдавать сообщников. Не являясь атеистом, Я. был вольтерианцем, не признавал обрядов и не считал себя христианином, но в тюрьме пошел на уступки (исповедался и причастился), за что позже себя осуждал. Первоначально Я. присужден к смертной казни через отсечение головы, а по конфирмации — к 20-летней каторге. В 1835 обращен на поселение и до амнистии 1856 жил в Ялуторовске, где и руководил двумя основанными им училищами(мужским и женским), в которых преподавание велось по ланкастерской системе. После амнистии вернулся в Европейскую Россию, умер в Москве. — Я. оставил "Записки", впервые (в неполном виде) изданные Герценом в Лондоне (1861); их полный текст опубликован лишь в 1926 (7 изд.); "Записки" Я., отличаясь большой точностью и искренностью, являются ценным источником для изучения истории декабристов.

Лит.: Следственное дело Якушкина см. "Восстание декабристов" (Центрархив), т. III, М.—Л., 1927; Лавров Н. Ф., К истории освобождения крестьян декабристом И. Д. Якушкиным, "Красный архив", М.—Л., 1925, т. VI (XIII).

Якушкин, Иван Дмитриевич

[29.12.(09.01)1793/1794 — 11.(23).08.1857] — философ, естествоиспытатель, участник движения декабристов. Род. в Жуковке Вяземского уезда Смоленской губ. Учился в частном пансионе и на словесном ф-те Моск. ун-та, где прослушал курс лекций по филос. Участник Отеч. войны 1812 и заграничных походов. Один из учредителей Союза спасения, член Союза благоденствия и Северного об-ва. В 1820 предпринял неудачную попытку безземельного освобождения крепостных крестьян своего имения в Смоленской губ. (позднее склонялся к предоставлению крестьянам земли за выкуп). Сторонник конституционной монархии. В 1826 за участие в движении декабристов по степени виновности был приговорен к смертной казни, замененной пожизненной каторгой в Сибири (по разл. источникам называется срок в 15—20 лет). С 1835 — на поселении в г. Ялуторовск Тобольской губ. В Сибири много занимался естеств. науками (изучал спец. литературу, собирал образцы сибирской фауны и флоры, производил анатомические и физиологич. изыскания и т.д). Вел также просветительскую деятельность, учредив школы, где обучение велось на основе прогрессивных пед. принципов по разработанным Я. программам и пособиям. Скончался в Москве. Филос. проблемы интересовали его еще в молодости. Он изучал Декарта, Локка, Лейбница, Шеллинга, Канта и франц. материалистов XVIII в. Особенно волновали его проблемы жизни, проблемы человека и его места в мире, природы человеческого знания и познавательной деятельности людей. В Сибири написал собственное небольшое соч. "Что такое жизнь?", где стремился ответить на эти вопросы. С т. зр. Я., вся природа в своей основе состоит из бесчисленного множества материальных частиц ("единиц"), не обладающих никакими др. свойствами, кроме способности к движению. В отличие от атомистов он признавал бесконечную делимость материи. Сочетаясь разл. способами, "единицы" образуют все предметы внешн. мира. А сама жизнь в конечном счете только "особый способ и порядок единиц". Мышление или сознание вообще Я. понимал как высшую ступень в развитии жизни. Стремясь связать чувственное и логич. в познании, Я. считал, что человек выступает как активное существо в многосложных отношениях с объективным миром, в результате чего каждое ощущение оказывается осознанным. В самом процессе восприятия человек выступает как разумное существо с запасом уже накопленных знаний. Т. о., ощущение является осознанным, а в логич. мышлении неизменно присутствует чувственный элемент.

Соч.: Восстание декабристов. T.III. М.—Л., 1927; Записки, статьи и письма декабриста И.Д.Якушкина. М., 1951; Избранные социально-политические и философские произведения декабристов. Т.1. М., 1951.