Свидерский, Алексей Иванович

Свидерский А. И.

(1878—1933; автобиография). — Я уроженец Черниговской губ. Своей родиной считаю два уезда — Мглинский (ныне Почепский уезд Брянской губ.) и Новгород-северский. В первом проживала вся родня; во втором протекали мои детские и юношеские годы. Родился я в 1878 г., 8 марта (по ст. ст.).

Отец служил в земстве по выборам и по министерству внутр. дел; умер в должности советника виленского губернского правления. Мать, урожденная Козловская, происходила из чиновничье-помещичьей семьи, владевшей небольшим имением в Мглинском уезде. Таким образом, в семейной среде, окружавшей меня в детские годы, были, если можно так выразиться, два элемента: помещичий и чиновничий; причем преобладал последний. Когда отец умер, мне было 10 лет.

Ранняя смерть отца привела к тому, что решающее значение в семье, состоявшей из 6-ти мальчиков, из которых я был старшим, имела мать. Это обстоятельство явилось причиной того, что чиновничьи и помещичьи традиции в нашей семье играли ничтожную роль. Мать обладала недурным по тому времени образованием и отчасти находилась под влиянием народнических идей; с народничеством ей удалось познакомиться в пансионе, в котором она училась и которым руководила в то время Е. К. Брешко-Брешковская перед началом своей революционной деятельности. Мать любила нам читать вслух такие произведения, как "Хижина дяди Тома", рассказы из жизни крепостных крестьян, рассказы о декабристах, религиозных гонениях и т. п. Немало внимания ею оказывалось и библейским рассказам, причем из последних делался вывод о необходимости "помогать ближним", "не врать", "бороться за правду", "не гнаться за богатством" и т. п.

В результате я очень рано начал чувствовать противоречия между проповедуемой христианской моралью и разного рода хорошими словами, с одной стороны, и окружающей действительностью — с другой. Рано я почувствовал и ложь; в особенности остро я почувствовал ее, поступивши в гимназию. Все это привело к тому, что в возрасте 10—12 лет я начал по-своему, по-детски, реагировать на несправедливое отношение родни к крестьянам и к нуждающимся, а также на бездушный формализм и гниль, царившие в гимназии. Меня считали дерзким и грубым. Гимназическое начальство всячески преследовало; родные и мать выражали недовольство, главным образом, с той точки зрения, что в жизни меня ожидают всяческие неприятности, если я коренным образом не переменю своего поведения.

Будучи в 4-м классе гимназии, я познакомился с "Реалистами" Писарева. Почему-то счел нужным мне прочесть их вслух отец матери. За Писаревым последовало чтение рассказов и кое-каких статей из "Современника". Мне кажется, что, знакомя меня с крамольной для тогдашнего времени литературой, дед, обладавший большим досугом, просто хотел избавиться от скуки и одиночества, нисколько не думая о последствиях, которые наступили очень скоро. Случайно узнав, что среди гимназистов старших классов имеется кружок, читающий книги, которых нет в ученической библиотеке, я начал искать этот кружок и, разумеется, кружок был найден мною.

Через год-полтора, перейдя уже в VI класс гимназии, я прочитал всего Писарева, Добролюбова, кое-что из Чернышевского, Дрепера, Спенсера и многое другое. Гимназическое начальство начало коситься и в один прекрасный вечер произвело у меня обыск, который результатов никаких не дал, но который причислил меня официально к лику неблагонадежных. Этот первый обыск явился толчком, побудившим стать на путь борьбы. Чтение запрещенных книг усилилось и углубилась кружковая работа.

В 7-м классе гимназии мною были прочитаны: курс политэкономии Чупрова, Ключевский, Бельтов, Струве ("Критические заметки"), журнал "Новое Слово", Михайловский, Дарвин ("Происхождение видов"), "Коммунистический манифест" и кое-какие заграничные революционные издания, преимущественно народовольческого направления. В 8-м классе гимназии, за два месяца до выпускных экзаменов, у меня был произведен повторный обыск, на этот раз давший в руки начальства довольно большое количество запрещенных для гимназистов книг и приведший к тому, что в наказание я был допущен к экзаменам в качестве экстерна, а в аттестате зрелости "поведение" было отмечено пониженным баллом.

По окончании гимназии я поступил в питерский университет (1897). Надо ли говорить, что в Питер я приехал с определенным революционным уклоном и что все мои симпатии принадлежали марксизму. Весной 1898 г. мною делаются первые революционные шаги.

Сначала моя работа выражалась в оказании услуг товарищам, работающим в Петербургском Союзе Борьбы за освобождение рабочего класса. С осени 1898 г. я начал руководить двумя рабочими кружками. Одновременно у меня были связи с нелегальными студенческими организациями.

Студенческие беспорядки 1899 г., разумеется, не могли не захватить меня. Беспорядками руководила народническая группа студентов. В числе руководителей были Савинков Борис, Волькенштейн (сын Людмилы Волькенштейн), Перовский (двоюродный брат Софьи Перовской) и Каляев (убийца Плеве), а также Н. И. Иорданский (литератор-коммунист), П. Е. Щеголев (историк-литератор) и другие. Я и еще несколько студентов-марксистов были в оппозиции, считая, что руководство беспорядками протекает исключительно в академических рамках, между тем студенческому протесту должен быть придан более широкий характер. Воспользовавшись тем, что после назначения царем следственной комиссии под председат. генерала Банковского движение сразу ослабело, мы, марксисты, провели обращение к студенчеству, в котором разъясняли, что всякий протест в условиях самодержавия является политическим, что, несмотря на все усилия народников и академистов придать движению академический характер, движение представляет собой политическое движение, что студенчество само бессильно справиться с полицейским произволом и что все действительно революционно настроенные студенты должны идти к рабочим и организовывать их для борьбы с самодержавием и капиталистами. Это обращение, которое было названо "Манифестом", заканчивалось словами: "Долой самодержавие! Да здравствует рабочий класс и та часть студенчества, которая пойдет с ним!". В составлении "Манифеста" принимали участие: я, Постоловский (впоследствии большевик и член ЦК, теперь беспартийный), М. М. Могилянский (впоследствии кадет) и Кулев (впоследствии болгарский с.-д. и председатель болгарского парламента). Так как студенты-марксисты были наперечет, то полиция через несколько дней трех из составителей Манифеста, в том числе и меня, арестовала.

При обыске у меня была найдена нелегальная литература. Состоявшиеся ранее аресты среди рабочих кружков, с которыми у меня была связь, привели к обвинениям в участии в с.-д. организации. В результате я был сослан на три года в Уфимскую губ., где в значительной степени и пополнил свое марксистское образование. В то время в Уфимской губ. находились в ссылке: Крохмаль В. Н. (впоследствии видный меньшевик), Цюрупа А. Д. (нынешний зампредсовнаркома), Н. К. Крупская, которую в мою бытность несколько раз посещал В. И. Ленин, и многие другие.

Таким образом, свою революционную деятельность я начал в 1898 г. в социал-демократических организациях. С тех пор она не прерывалась до 1910 г., когда я был выслан в Самару. Однако не работая некоторое время активно, я оказывал отдельные услуги партийной организации. Считаю себя большевиком со времени 2-го съезда с.-д. партии, когда впервые образовалась большевистская фракция. В начале империалистической войны стал на оборонческую точку зрения, но в 1915 г. отказался от нее. С 1916 г. мною была возобновлена непосредственная революционная работа. Я всегда был с.-д. большевиком и ни в каких других партиях не состоял, равно никогда не выходил из большевистской части с.-д. партии.

Я подвергался арестам в 1899, 1903, 1904, 1906, 1907 (дважды) и 1909 гг.: в Петербурге (дважды), в Самаре, Туле, Киеве (дважды) и Риге; кроме того, подвергался обыскам, не сопровождавшимся арестами, в 1902, 1907, 1911 и 1914 гг. Ссылке подвергался два раза: в 1899 г. был сослан на три года в Бирск Уфимской губ. и в 1905 г. на 5 лет в Олонецкую губернию; первую ссылку отбыл; второй не отбывал, скрывшись и перейдя на нелегальное положение. Суду предавался дважды: в 1905 г. по делу тульской с.-д. организации (суд не состоялся вследствие амнистии 1905 г.) и в 1907 г. в Риге (судился, но был оправдан за недоказанностью обвинения). Наконец, дважды высылался: из Питера в 1906 г. без указания срока и из Киева в 1910 г. на три года с правом выбора места жительства, за исключением определенных городов и местностей. Вследствие постоянных репрессий университета не окончил, прослушав два курса физико-математического факультета и один курс юридического. В эмиграции не был.

До Октябрьской революции моей профессией была журналистика. Работая в качестве революционера-профессионала, за исключением периода 1910—1915 гг., я нигде не служил, сотрудничая в разных период. изданиях: "Самарской Газете", "Орловском Вестнике", "Волжском Слове", "Киевской Мысли" и большевистских газетах — в "Новой Жизни", "Волне", "Вперед", "Эхе", "Вестнике Жизни" и др.

Февральская революция застала меня в Уфе, где я и работал до Октябрьской революции включительно в качестве редактора местной большев. газеты "Вперед" и с июня 1917 г. — председателя уфимского совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. В феврале 1918 г. был вызван в Москву и назначен членом коллегии Наркомпрода. В этой должности состоял до мая 1922 г., когда был назначен членом коллегии — докладчиком РКИ (Рабоче-Крестьянской Инспекции). В 1923 г. был назначен замест. народн. комисс. земледелия РСФСР и в этой должности состою до настоящего времени.

[В 1928 начальник Главискусства, член коллегии Наркомпроса РСФСР. С 1929 полпред СССР в Латвии.]

{Гранат}