Тропические леса и их Фауна

Тропические леса и их Фауна

        Блистает лес красой богатой. Как некий новый, дивный мир.
        До сих пор мы бродили по пустыне и ознакомились со степью; бросим теперь взгляд на леса внутренней Африки, которые можно назвать девственными лесами. Многие из них не слыхали удара топора, и в них не раздавалось биение пульса цивилизации; они еще вполне принадлежат самим себе. Орел вьет гнездо возле хижины негра, носорог бродит рядом со слоном, пантера крадется вместе с царем пустыни. Но для того, чтобы понять их жизнь, нам надо еще раз возвратиться к предметам, отчасти уже знакомым.
        Когда путешественник, направляющийся к экватору, переступает 18-й градус северной широты и входит в область тех дождей, от которых вздуваются реки внутренней Африки, он тотчас же замечает могучее влияние воды, посылаемой Небом. Песчаные моря исчезают; пыльные низменности, на которых произрастала до сих пор одна полуиссохшая низкая трава, покрываются ковром растительности, правда, вначале еще скудной; даже между раскаленными обломками скал, бесплодная дикость которых угнетает человеческий дух, кое-где пробиваются и пускают ростки веточки, листья и цветы, стремясь распуститься на чистом воздухе.
        Каждый раз, когда переступаешь еще через один градус широты к югу, встречаешь все новые и новые формы растений; виды становятся многочисленнее, а также увеличивается число отдельных экземпляров. Уже под 16-м градусом северной широты мимозы, до сих пор попадавшиеся только кое-где поодиночке по берегам рек, начинают скучиваться в леса и становятся могучими, тенистыми, благо- ухающими деревьями.
        Чем ближе подходишь к тропикам, тем ярче вспыхивает молния, тем шумнее и продолжительнее становятся ливни тропических гроз и тем богаче делается флора, а вместе с ней и фауна еще не изведанных, полных чудес стран внутренней Африки.
        Равнины, известные нам под именем "хала", все покрыты травой в рост человека, над которой кое-где возвышаются деревья и кустарники. В низменностях деревья теснее сближаются между собой, и вершины их, сплетаясь, образуют прохладный навес из листьев, под тенью которого могут произрастать и другие, более нуждающиеся в воде растения; даже на горах замечаются признаки растительной жизни.
        Севернее 16 градуса только реки составляют единственные источники этой жизни, и вплоть до 13 градуса берега их покрыты лесами, часто повторяющими картину девственных лесов внутренней Африки; далее же к югу растительность распространена повсюду, вслед- ствие большого количества падающего дождя и непродолжительности времени засухи. Чем скорее возвращается хариф, тем более походит страна по растительности на тропические страны богатой водой Америки.
        Можно сказать, что только здесь растительная жизнь, которую мы замечали до сих пор по берегам изобилующих водой рек, развертывается повсюду - как на горах, так и в долинах, как на плоских возвышенностях, так и в низменностях. Но и в этих странах засухи бывают еще так сильны, что уничтожают на короткое время лиственный убор деревьев и на несколько недель погружают их в мертвенный сон. Но вскоре шум падающего дождя снова пробуждает к весенним радостям и к весенней жизни. И с этой радостной картины я начну свое описание, хотя и трудно передать всю ее прелесть.
        С берега мы ступаем на поляну девственного леса, откуда до нас доносится непрерывный, смутный хор голосов и веет бальзамическим благоуханием. Едва мы сделали несколько шагов, как уже со всех сторон окружены величественной картиной. Все вокруг нас утопает в роскоши и изобилии. Глаз не знает к чему обратиться; ухо тщетно пытается разобрать что-нибудь в бесконечном хаосе звуков; нога дрожит при каждом шаге. Растения и птицы развертывают перед нами все свое непостижимое великолепие.
        Усыпанные цветами верхушки мимоз одеты покровом из вьющихся растений; лианы с роскошными цветами перекидываются от одного дерева к другому, завладевают большей частью леса, перевивают ветви, корни и верхушки деревьев и кустарники, так что все сливается в одно непроницаемое для взора целое, среди которого все живет и копошится, прельщая сердце любителя природы. Цветы, которые могли бы украсить лучшие наши сады, растут здесь в диком состоянии. Одних ползучих растений насчитывают больше десяти видов. Между вьющимися растениями одни поражают нас цветами, другие - плодами. На некоторых находят карминово-красный плод, похожий на огурец и называемый туземцами "таммр эль аабид" (плод рабов); на других растут крупные ягоды, цвета киновари и по форме похожие на сердце, составляющие лакомое кушанье птиц. В иных местах по деревьям вьются исполинские бобы с красивыми цветами, с мясистыми стручками длиной в один фут и с тяжелыми зернами. Суданцы употребляют их только как корм для скота; но я не сомневаюсь, что они могли бы служить хорошим овощем.
        Творческая сила природы распространяет свое действие даже на листья и прицепки. Первые не только отличаются всеми оттенками от темно-зеленого до темно-красного, но и пред- ставляют самые разнообразные формы; прицепки иногда гладкие, иногда покрыты тонкими шипами и в поперечном разрезе представляют иногда сложные геометрические фигуры. Многие из деревьев, кустарников и других растений, в особенности же мимозы, распространяют бальзамическое благоухание. То, что в Германии созревает в течение месяца, здесь развертывается роскошно в течение одной недели.
        Но удивительная растительность поражает нас не только на высоте, но и внизу у самой земли; трава, покрывающая землю, достигает нередко четырех футов высоты и чрезвычайно затрудняет всякое движение; когда же к ней присоединяются ползучие растения и мелкие кустарники, то ходить становится почти совершенно невозможно. На протяжении целых миль лес бывает неприступен. Каждый вид трав, каждое дерево, почти что каждое ползучее растение снабжены шипами или колючками. Из всех растений травы самые неприятные; между прочим, там находится известный нам асканит, шипы которого цепляются в платье и кожу каждого, кто пытается проникнуть в лес; другой подобный же вид арабы называют "эссеик" и ненавидят более первого. Его колосья крепко пристают к полотняной одежде, их нельзя отодрать от нее ни в сухом состоянии, ни при мытье. Третий вид травы, тарбэ, производит такие твердые семенные коробочки, что они разрезают обувь, вследствие чего крайне несносны для путешественника. Сюда при- соединяются кустарники с шипами всякой величины и всякого рода, начиная от шипов мимозы длиной в три или четыре дюйма до маленьких, изогнутых шипов набака или теряющего весной листья харази. В чащу леса можно проникнуть не иначе, как запасшись большими непромокаемыми сапогами; но при томительном зное сапоги становятся тяжелым грузом и не годятся для использования в тех местах, где кустарники, чертополох и травы, сплотившись как бы в одну колючую ткань, останавливают всякое движение.
        Несмотря на все это, попытаемся снова проникнуть в самую глубь леса. Там перед нами открывается совершенно новый мир; изумлению нашему нет конца. Взор беспокойно переходит с одного предмета на другой, станем ли мы следить глазами за птицей, украшенной яркими перьями, или остановим взор на душистых цветах, на грациозной антилопе, на земляной белке, золотистом жуке или на пестрой бабочке? Мы не в состоянии в один раз охватить все прекрасное, великолепное, что представляется нашему взору. Мы изумлены и восхищены поразительными формами и прелестью красок, которыми творец наделил здесь все свои создания. Обитатели леса довершают всю его прелесть.
        Кто может не испытывать живейшего удовольствия, видя, как блестящий дрозд, стально-синие перья которого отливают на солнце всевозможными цветами, перепрыгивает с ветки на ветку? Кто может следить равнодушно за полетом райской вдовушки, когда она с трудом тянет по воздуху свой красивый, кажущийся слишком огромным в сравнении с телом, хвост? Здесь слышатся самые разнообразные голоса и звуки. Все жужжит и чирикает, поет и щелкает на всех ветвях. Уже издали блестит из самой густой чащи яркая карминово-красная грудь пурпурного сорокопута; его замечательный призывный крик возбуждает внимание наблю- дателя; он состоит из чистого, мелодичного свиста, напоминающего свист иволги, за которым следует громкий, в высшей степени немелодичный скрип.
Абиссинский рогатый ворон
Абиссинский рогатый ворон
Когда мы приближались к стенам столицы Восточного Судана, фата-моргана своим туманом скрывала ее от наших глаз. Истомленные страшным дневным зноем, мы приехали на базар и, чтобы подкрепиться чашкой доброго мокко, отправились сначала в кафе, а потом уже принялись за визиты. Первый визит был к патерам католической миссии. Во время моего отсутствия миссионеры совершили первую поездку по Белому Нилу и добрались по нему на юг до 4 градуса 9 минуты северной широты. Старый Петрэмонте коротал с нами время за рассказами о путешествии и об охоте, жаловался на москитов и на другие неудобства и, между прочим, сообщил мне интересные сведения о фауне и флоре стран по Белому Нилу.
        Отсюда мы пошли в Hotel de Cartoum, то есть к нашему старому приятелю Пеннэ. Войдя в диван хозяина дома, приветствовали присутствующих. Пеннэ тотчас выказал свое гостеприимство и с таким радушием приглашал нас поселиться в своем доме, что мы не могли отказать ему.
        К нашему немалому удивлению, один араб заговорил с нами по-немецки. Это был из тех молодых людей, посланных в Вену по предложению австрийского горного советника Руссеггера для изучения там, а впоследствии в разных австрийских рудниках, горного дела. Теперь он был на золотых приисках Касана, в провинции Фасокль на Голубом Ниле, где страшно скучал; поэтому знакомство с немцами доставило безграничную радость горному чиновнику. Он начал плакать, до такой степени овладели им юношеские воспоминания. "Jesus Maria! - воскликнул он. — Как я счастлив, что наконец снова вижу немцев". Тут он старался показать нам, как бесконечно много сохранилось в нем немецких качеств и свойств. Он рассказывал старые, давно известные анекдоты из календарей, говорил немецкие стихи и под конец запел даже немецкие песни. Трогательно и вместе с тем забавно было слышать, как пел Хассан-эффенди: "О Страсбург, о Страсбург, дивный город" и т. д., "В Альпах звучит рожок" и т.д. и другие песни. Он просто не находил слов для выражения своей радости и, наверное, воображал сегодня, что находится не во внутренней Африке, а в центре Германии.
        Хартумские европейцы тотчас узнали о нашем прибытии. Они пришли приветствовать нас и рассказали все события и новости. Так мы узнали, что Никола Уливи находится в настоящее время в Кордофане для закупки камеди, что англичанин Петерик уже несколько месяцев как из бимбаши превратился в купца и в прошлом году торговал в Хартуме невольниками, что Ла Фарк уехал в Сеннар и что дочка Никола Уливи, бледнолицая Женевьева, опять живет в Хартуме.
        Новый генерал-губернатор был общим камнем преткновения. Он объявил, что с европейцами, преступающими общеизвестные законы его нации, он будет поступать истинно по-турецки, то есть, если они не будут исполнять его приказаний, он будет награждать их 500 ударами плетью и в цепях и оковах отправлять к консулу в Каир. Генерал-губернатор хорошо знает европейцев, их законы и обычаи, чтит их ум, но ненавидит как людей. Он порицает жизнь хартумских европейцев и справедливо осуждает их пороки, в особенности многоженство. Они почти все этим грешат.
        Мне очень хотелось познакомиться с пашой. В первый раз я посетил его 15 июня. Прочитав фирман, он очень вежливо принял меня. Принесли трубки и кофе. Паша говорил по-итальянски и скоро навел разговор на Белый Нил, по которому я намеревался проплыть. В разговоре развивал очень остроумные мысли, касающиеся плавания по нему, но сказал, впрочем, и несколько нелепостей.
        Так, паша рассказывал, что в верховьях реки стоит высокая гора, которая качается во все стороны при сильном ветре. Он полагает, что это происходит оттого, что она стоит на ртути. Вероятно, он знал ртуть только в жидком виде. Во всем прочем мнения этого человека были очень разумны.
        Наш разговор был прерван приходом бывших губернаторов: Халида-паши и Хассана-паши. Последний - весьма честный прямодушный турок. Он происходит из знатнейшей фамилии и помог вступить на престол вице-королю Аббасу-паше, но затем так открыто противился некоторым его вредным правительственным распоряжениям, что паша начал его бояться и старался как-нибудь отделаться от него. Он отправил этого старого человека в ссылку в Касалу, надеясь, что Хассан-паша скоро окончит жизнь в убийственном климате Восточного Судана или даже не выдержит трудного путешествия за три тысячи немецких миль. Но провидение разрушило план жестокого человека. Ангел охранял жизнь Хассана-паши. Его многочисленные друзья донесли султану Абд-эль-Мэджиду о жестокости Аббаса-паши, и последний получил строгий выговор с приказанием тотчас возвратить Хассана-пашу в Египет.
        Абд-эль-Лятиф-паша очень красивый мужчина, лет за сорок. У него правильное и лукавое лицо, густая, черная красивая борода и темные большие брови. Он родом черкес и невольником был продан в Константинополь. Оттуда попал к Мухаммеду Али, был освобожден и получил место в морской службе. Тут он быстро начал повышаться, но скоро перешел на сухопутную военную службу, получил чин бея и губернаторство в Сиуте, в Верхнем Египте. Отсюда с чином генерала был послан генерал-губернатором в Судан, в Хартум.
        Лятиф-паша довольно образованный человек; кроме арабского, турецкого и своего родного языка, он недурно говорит по-итальянски, имеет некоторые сведения в науках и, наверное, знал бы более, если б имел возможность. О его характере судят противоречиво. Я знал его как благородного, щедрого и великодушного человека, вместе с тем властолюбивого, строгого и мстительного, но тем не менее он оправдывал данное ему имя. (Лятиф - значит любезный.) Он любил устраивать "фантазии" и, не попирая прочих законов своего пророка, руководствовался при этом словами Лютера: "Кто не любит вина (поэтому в Хартуме водка имеет большое значение), женщин и пение, тот всю свою жизнь пребывает дураком".
        Обыкновенно у него обедал хартумский кади, и если в это время приходили европейцы, то он приглашал их к столу и, не стесняясь, пил с ними бургундское и шампанское. А набожный кади молился в это время: "Аус билляхи мин эль шептан эль раджим", но не останавливал грешных действий паши. Часто паша подшучивал над кади. Например, Лятиф предлагает кади вина и забавляется отчаянием правоверного, или настоятельно уверяет его, что не пьет вина, а только бургундское и шампанское, и т.п. Раз паша сказал ему: "Милый кади, когда ты полетишь на небо, то я буду держаться за твой кафтан, чтобы попасть в рай, пока опять не запрутся за тобою райские двери".
        Правительственные его распоряжения весьма строги. Он не терпит противоречия и твердо проводит однажды принятое решение. Старых плутов, много лет обкрадывавших диван на громадные суммы, он заставил возвратить похищенное. Араб Хассан Муссмар (Муссмар - значит гвоздь; Хассан получил такое прозвище потому, что на носу у него была бородавка, похожая на шля п ку гвоздя), м ного лет пользовавшийся известной монополией, принужден был заплатить утаенную сумму в шесть тысяч кошельков, или 150 тысяч ефимков; этот человек поступал с несчастными суданцами с утонченной жестокостью и заставлял их выплачивать вместо обыкновенной подати - тройную. Лятиф-паша внимательно просмотрел его счетные книги и обязал плута выплатить вышеупомянутую сумму. Судья не заботился о том, что тот вынужден будет продать свой дом, своих невольников и невольниц; Хассан Муссмар должен был считать себя счастливым, что остался цел. Даже Халид-паша не получил от своего преемника права въезда в Египет, несмотря на особое разрешение вице-короля, и это продолжалось до тех пор, пока он не выплатил в казначейство задолженных им восьмисот кошельков.
        "Аббас-паша, - говорил мне Лятиф, - наместник султана в Египте, я же наместник Восточного Судана и исполняю приказания своего султана, не обращая внимания на вице-короля. Я получил от султана фирман, в котором он мне повелевает поступать по справедливости, валляхи ана ахласс эль сульм мин эль маслумин (клянусь Богу, я прекращу неправду и избавлю от нее тех, кому ее делают)".
        Подчиненные дрожат перед ним, а народ уважает его и любит. Беда тому, кто без основательной причины прибьет нубийца, притеснит или как-нибудь иначе несправедливо поступит с ним! Диван паши всегда открыт для всех просителей.
        Лятиф-паша ввел некоторые необходимейшие учреждения. Так, он установил денежный курс Восточного Судана наравне с египетским, что прежде считалось невозможным. Привезенные из Египта в Судан деньги теряли обыкновенно от 10 до 12 процентов своей номинальной стоимости, и от этого приходилось испытывать немало неудобств.
        Вскоре после нашего прибытия в мечети были провозглашены пять законов, вся честь установления которых принадлежит паше. Первый закон - Сикр - касался оскорбления и грозил 500 ударами по пяткам каждому, кто решится обесчестить Божье дело известным уже нам образом.
        Второй закон запрещал обычай, который я описал под названием "Дильтейн ву дильт". Каждый, желающий вступить в брак под условием "Дильтейн ву дильт", подвергался наказанию, состоящему из 500 ударов плетью; тому же подвергался и отец девушки. Если кто уже женат на женщинах, исполняющих оскорбительные условия гаремной жизни, то должен развестись с ними и жениться на других, иначе он подвергается тому же самому наказанию. Это запрещение серьезно потревожило добродушное спокойствие суданцев.
        Третий закон касался злоупотребления невольницами, которыми бессовестно промышляли как публичными женщинами. Лятиф-паша возмутился таким злоупотреблением и запретил его под строгим наказанием. Он дал самое строгое повеление тотчас вскрывать подобные преступления и угрожал тысячью ударов плетью каждому, кто осмелится преступить его закон. К этому наказанию прибавлено было еще то, что невольницу продавали более благородному господину и вырученные за нее деньги правительство конфисковывало. В случае же если невольница поступала в такое распоряжение без ведения и не по воле своего господина, то все-таки предписывалось продать ее в Каир и вообще вывезти за границу, а прежнему владельцу выдать за нее деньги по ее стоимости. Остальные два закона воспрещали дикий вой при погребениях и обычное в Судане обрезание девушек, что, следуя строго постановлениям ислама, должно быть запрещено с этих пор.
        Из всего этого видно, что за человек теперь управляет Восточным Суданом. Мне придется еще несколько раз упомянуть о нем. Хотя он судил обо мне по жившим в Судане европейцам и потому обращался с нескрываемым пренебрежением, но скоро я снискал его благосклонность, и он оказал мне такие услуги, которые я справедливо могу назвать благодеяниями.
        В продолжение нескольких дней мы принуждены были пользоваться гостеприимством доктора Пеннэ, потому что, несмотря на все старания, не могли отыскать приличного помещения. Единственный сносный дом, который мы видели, принадлежал одному итальянцу, считавшемуся первым аптекарем провинции Восточный Судан, на самом же деле прежде он был просто купцом. Некогда от скуки он прочитал одно фармацевтическое сочинение, потом в Смирне, во избежание голодной смерти, был учеником в аптеке и узнал искусство составления лекарств лишь настолько, что мог выдать себя за аптекаря в Египте. Здесь практика докончила его образование. Он поступил на государственную службу и был послан в Восточный Судан.
        Но этот добрый человек, по имени Лумелло, менее занимался порученными ему больными госпиталя, а более продажей и покупкой хорошеньких невольниц. Он завел себе дом и сад и, между прочим, промышлял выгодным ремеслом отравителя. По крайней мере, помог одному врачу-итальянцу (я забыл его фамилию) отправить несколько человек в лучший мир. Доктор же взялся за подобное занятие из-за денег или за обещания. Кроме того, были другие достаточные основания считать нашего Лумелло архиплутом. Такова была его репутация.
        И вот именно этому-то человеку предстояло сделаться нашим домохозяином, несмотря на то, что прочие европейцы старались всеми силами отговорить нас не иметь с ним решительно никаких дел. Но что же нам было делать? Близился период дождей, другой квартиры нельзя было найти, а в доме приветливого француза слишком мало места для наших занятий. Итак, мы сняли у Лумелло "павильон" или, скорее, нечто вроде собачьей конуры, окруженной с трех сторон садом. Сняли ее за 60 пиастров в месяц и заплатили вперед за три месяца. Четверть этой суммы была бы щедрой платой за такое скверное помещение. Мы наперед знали, что вскоре поссоримся с хозяином, но несмотря ни на что принуждены были снять квартиру. Одно было хорошо в этой жалкой хижине: перед ее дверью находилась беседка, в которой мы могли проводить весь день, а также обедать и спать.
        -Теперь я хочу забежать вперед и рассказать наши приключения с господином Лумелло. Когда итальянец высказал нам свою враждебность, а без нее он не мог долго жить, то я принял меры для защиты своей жизни от всех его ухищрений. Лумелло безо всякой причины запер свой сад, прежде для нас открытый, потом обвинил меня перед пашой и начал раздор, который тянулся целые месяцы. Я имел основание серьезно опасаться, что господин Лумелло отравит меня при первом удобном случае; поэтому, чтоб смирить его, в один прекрасный день отправился в диван аптекаря, вооруженный пистолетами, и в сопровождении каваса Али-ара. Между нами начался следующий диалог: Здравствуйте, синьор Лумелло, - сказал я.
        Здравствуйте и вы, дорогой синьор! - весь- ма приветливо отвечал старый льстец. - Добро пожаловать! Спасибо, господин Лумелло, я пришел, чтоб поговорить с вами кое о чем. Вы знаете, я ожидаю, что вы меня отравите... Пожалуйста, господин Лумелло, не прерывайте меня. Господин Лумелло, нам известно, что вы отравили нескольких особ... Пожалуйста, не горячитесь без причины; я пришел для того, чтобы... вам сказать, что тотчас вас застрелю, если только заподозрю, что принял яд. Вы знаете меня, милостивый государь. Положитесь на мое слово, вам будет стоить жизни только одна попытка применить свое искусство ко мне. Я также поручаю своему кавасу отомстить за меня, если внезапно умру.
        - Али-ара, скажи, что сделаешь, если госпо- дин Лумелло отравит меня? - спросил я его.
        Али-ара погладил бороду и с горящими от гнева глазами отвечал: Клянусь Аллахом и его Пророком, клянусь головой моего отца, что я тебя застрелю, если ты сделаешь что-нибудь дурное моему господину; если он прикажет, то я тебя сейчас же застрелю! Вы видите, синьор Лумелло, что со мной шутить нельзя. Addio, Signore! A rivederla! (До свидания, синьор!) Лумелло остался в своем диване уничтоженный и, дрожа всем телом, бормотал про себя: "Tedesco matto, furioso, maladetto!" (Сумасшедший, бешеный, проклятый немец!) Я навсегда был огражден от его искусства.
        Впоследствии он горько на меня жаловался. Новому консулу, доктору Рейтцу, он рассказывал, что я мог его убить.
        28 июня. Вечером пришли письма с родины и от барона Мюллера. В последнем письме были самые тяжелые оскорбления. Он отказывался от нас и объявил, что не будет больше высылать денег. Ему, по-видимому, было все равно, что члены экспедиции будут ужасно нуждаться. Я тотчас написал, что отныне прерываю с ним всякие сношения, но до его приезда буду продолжать исполнять свои обязанности. По своему письменному обещанию он должен был приехать в половине июля. Вместе с тем я требовал от него присылки денег на обратный путь, на путешествие более чем за шестьсот немецких миль! Ночью прошел первый дождь с грозой. Гроза была не сильная. Утром природа казалась как бы обновленной. В нашей беседке царствовала поистине благотворная прохлада; а в саду кусты казались еще зеленее прежнего.
        Уже несколько дней, как воды на обеих реках постепенно поднимаются. На Голубом Ниле это происходит заметнее, чем на Белом. Воды первого окрашены темно-красной глиной, между тем как Белый Нил едва помутнел.
        11 июля. Вчера праздновали начало постного месяца Рамазана. В три часа пополудни толпы людей собрались около батальона солдат на площади Мудирие около правительственного здания провинции Хартум. Солдаты были в парадной форме, то есть офицеры в ярко-красных куртках, богато и в высшей степени безвкусно расшитых золотом, а рядовые одеты по-обыкновенному. Полковая музыка скверно играла невероятно изуродованные французские военные марши. Ко всему этому ободранные молодцы на разукрашенных верблюдах неустанно били в литавры и производили этим раздирающий ухо, чисто языческий гомон. Потомки пророка своими зелеными чалмами выделялись из пестрой толпы, которая повторяла молитвы за отвратительным полунагим дервишем. Этот монах, сидя на тощей кляче, ехал впереди шествия, судорожно изгибая члены и мыча жалким образом. Толпа кричала, шумела, молилась, несла святые, или, по крайней мере, священные знамена и наконец дошла до такого ужасного безобразия, что я решительно не мог понять совершающегося.
        Из ближайшего окна выглядывали шесть пар черных, огненных глаз. Обладательница одной пары иногда даже показывала и другие части своего белого лица. Эти глаза были, бесспорно, самое интересное из всего окружающего, все прочее было по обыкновению невыносимо скучно.
        Отсюда мы отправились к рынку. На его площади предполагалась большая "фантазия". В это время бросали джэрид. Эту воинственную игру турки более всего любят. Да и не существует другой, в которой бы мужественная сила и ловкость могли так выказаться, как в кидании джэрида. Великолепный наездник может здесь показать свое искусство.
        Джэрид - деревянное метательное копье от трех до пяти футов длиной и около дюйма толщиной. Каждый из играющих имеет при себе от трех до четырех таких копий, на границе обозначенного для игры пространства расставляют нескольких слуг, которые подают игроку брошенные им копья. Играющие разделяются на две партии, которые становятся друг против друга для борьбы. Каждый избирает противника и на полном скаку мечет в него свое копье. Тот или парирует своим джэридом летящее копье, или бросается под лошадь, чтоб оно пролетело над ним. В этом случае мы видим всадника, висящим под брюхом лошади и держащимся кончиком ноги за шишку на арчаке седла; но затем он в одно мгновение опять в седле и уже преследует бросившего копье противника, который с величайшей быстротой спешит поднять оружие.
        Часто копье задевает одного из играющих и даже случается, что сбрасывает его с лошади. Для зрителей я не знаю зрелища приятнее метания джэрида. Эту игру очень любят, и в ней часто участвуют знатнейшие турки.
        Показав все свое искусство, наездники оставляют площадь для только что подошедшего линейного батальона. Батальон выстраивается парадом, знаменами и оружием отдает честь паше и под гром 21 пушечного выстрела удаляется в казармы. Этим оканчивается праздник.
        23 июля. Паша совершил ужасное злодейство, которое хотя и стараются скрыть, тем не менее оно у всех на устах и очень поразило европейцев.
        Третьего дня вечером два евнуха обвинили перед пашой женщину из гарема в знакомстве с мужчиной, которое она свела в окружающем гарем саду. Обвиняемая была женой Ибрагима-эффенди, приемыша паши. Это невыносимейший и безобразнейший человек из всей его свиты. Ей не более 15 лет, и, говорят, она красавица. Сперва она была любовницей паши, а потом он отдал ее этому самому Ибрагиму-эффенди. Вероятно, евнухи сделали донос со свойственной им злобой и, может быть, даже оклеветали ее, прибавляя многое; потому что паша ужасно разгневался, выслушав их рассказ. Он приказал привести к себе женщину и ее знакомого. Несчастная задрожала всем телом, когда увидала в глазах паши ярость.
        -Ты разговаривала сегодня в саду с посто- ронним мужчиной? - спросил паша, Да, ваша светлость, я спрашивала о своем господине Ибрагиме-эффенди у знакомого тебе и мне по Каиру Ибрагима-ара.
        -Он, наверное, хотел тебя соблазнить изме- нить мужу; не правда ли? Нет, ваша светлость, это неправда! Расскажи всю правду, тогда тебе ничего не сделают; но если ты утаишь совершившееся, то я прикажу отрубить тебе члены по частям.
        Несчастная женщина испугалась, смешалась и признала за истину все, что сказали низкие обвинители.
        - Уведите ее, - приказал паша, - и доставьте мне собаку Ибрагима-ара! Его привели.
        - Ты соблазнял к неверности Нэфизу, жену Ибрагима-эффенди? Нет, ваше превосходительство! Как, ты решаешься еще лгать? Берите его, кавасы, свяжите и секите до тех пор, пока он скажет правду! Собака, ты должен умереть! Ибрагим-ара бежал и счастливо пробрался мимо дворцовой стражи. Кавасы преследовали его и получили приказ привести к паше живым или мертвым. Трое из них, более человечные, не стреляли по нему, четвертый же выстрелил и раздробил подбородок жертвы. Он упал, и его без чувств принесли к судье. Там он пришел в себя, встал и сказал: Ваша светлость, я невинен! Застрелите эту собаку и бросьте в реку! - отвечал паша.
        Ибрагим-ара получил вторую пулю в живот. После этого его отнесли на барку и посередине реки бросили в воду. Несмотря на половодье, он достиг невысоко затопленного песчаного острова. Собравшись с последними силами, он встал здесь на ноги и громко крикнул: "Ибрагим-эффенди, я должен тебе еще нечто сообщить". Вместо Ибрагима-эффенди это услыхал паша и приказал палачам кончить это дело. Третья пуля заставила его замолчать навеки.
        Теперь дошла очередь до женщины. Паша приказал бросить ее в реку. Она была украшена бриллиантами и другими драгоценными каменьями, которые кавасы хотели снять с нее. "Нет, — загремел паша, — пусть останутся на ней эти вещи; бросьте эту развратницу к ее любовнику такой, как она есть!" Ее принесли на берег Голубого Нила, выстрел - и бурные волны приняли несчастную жертву и потом так же спокойно покатились, как будто и не знали об ужасном убийстве.
        Более я ничего не могу прибавить; история говорит сама за себя. Но скажу только то, что не заставило себя ждать: обыкновенное наказание за всякое совершенное преступление - это муки совести. Лятиф-паша целый год не мог освободиться от постоянно являвшихся ему образов убитых.
        26 июля. Дождливый период в полном разгаре. Регулярно на третий или четвертый день - гроза, и обыкновенно с дождем.
        Ежедневно через наш двор перелетают несколько семей очень интересной птицы, которую в соответствии с систематикой называют Colius senegalensis. Величиной она с жаворонка, но покрыта более шерстью, чем перьями, и в особенности замечательна своим хвостом от 9 до 10 дюймов длины, состоящим из двенадцати перьев с очень твердыми стволами и лишь с зачатками опахала. Цвет перьев мышиный или буроватый. На затылке у нее хохол ярко-голубого цвета. Она живет в самой чаще садов. С мышиным проворством пролезает сквозь кусты, которые на глаз кажутся просто непроницаемыми. Там она отыскивает себе пищу. Между орнитологами существует совершенно неосновательное мнение, будто птица спит, вися на тонких ветвях*.
* Описанная птица принадлежит к отряду птицы-мыши (Coliidae), представители которого обычно мелкие, сероватые птички обладают острыми, загнутыми когтями и, подобно нашим синицам, быстро и ловко лазают по деревьям. Их очень много в садах Хартума.

        В мимозовых лесах Голубого и Белого Нила ткачики вьют художественные гнезда, примечательные своей красотой и целесообразностью постройки. Птицы эти получили удачное название. Здесь в Хартуме находится красивая порода с желтым брюхом, черной головой и зеленоватой спинкой. Гнездо ткачика висит на самой верхушке тонких, гнущихся ветвей, обыкновенно над водой. Гнездо имеет форму пустого полушария, на которое поставлен заостренный пустой конус. Вход в него образует длинная труба, которая тянется по всей внешней стене и лишь внизу открывается. Это изящное жилище состоит из длинных травяных стеблей, сплетенных между собой так, что гнездо совершенно непромокаемо. Внутри оно выложено тонкой и мягкой травой и шелухой семян, которые впоследствии служат подстилкой для птенцов.
Длиннохвостая птица-мышь
Длиннохвостая птица-мышь
        Теперь охотимся очень удачно. Период дождей принес с собой множество редких птиц, которых мы ревностно преследуем. На берегах обеих рек живут целые стаи гусей, колпиц, клювачей, цапель, маленьких черных аистов и авдоток. В лесах наблюдателю открывается совершенно новая жизнь.
        В хартумских садах уже поспел виноград. Его, конечно, нельзя сравнивать с великолепным, сахаристым египетским или греческим виноградом; но все-таки он вкусен.
        Несколько дней назад сардинец Брун-Роллет возвратился из своей поездки в Кордофан, где он был по торговым делам. Его сопровождал некто Ботэ, ездивший в Кордофан для закупки арабской камеди с одним мулатом, сыном знаменитого Линнант-бея.
        Роллет - отец четырех или пяти детей, которых он прижил с тремя, именно с тремя, невольницами. Теперь они мирно живут одним домом, чтобы совместно воспитать юных незаконнорожденных.
        10 августа. Сегодня большой мусульманский праздник, Большой Байрам. В этот день впервые показывается новая луна после постного месяца Рамазана. Турки и египтяне в чалмах и разряженные наполняют улицы. Повсюду затеваются великолепные "фантазии". По всему городу помадная вонь и аромат крокодильных желез; и как необходимая музыка - двадцать один выстрел.
        Ночью была сильнейшая гроза с ливнем, который залил водой весь Хартум.
        Я уже давно собирался поохотиться на Голубом Ниле, но этому постоянно мешал недостаток в деньгах, теперь очень чувствительный. Не решался просить европейцев о займе, ибо был уверен, что буду или кругом обманут, или получу оскорбительный отказ. В это время я короче познакомился с одним знатным турком, Хуссейном-ара, отставным кавале- рийским полковником; сообщил ему о своих денежных затруднениях и получил от него без дальних рассуждений две тысячи пиастров. Обладая этой суммой, я мог исполнить свое намерение. После удачной охоты на Голубом и Белом Ниле 9 сентября мы покинули Хартум на маленькой барке, крытой лишь соломенной рогожей. Доктор Фирталер решил, что останется еще в этой столице, поэтому я мог взять с собой слугу Тишендорфа, новоприобретенного охотника нубийца, Томбольдо, повара, старого слугу Гитерендо и моего верного Али-ара. Нам угрожала в лесах климатическая лихорадка, но естествоиспытатель не должен бояться ее, если желает чего-нибудь добиться. Перед отъездом я нанял для доктора другой, более обширный дом.
        Нам предстояло весьма медленное плавание, потому что господствующий ветер был встречный и барке приходилось плыть против течения; для этого надо было употреблять много усилий и времени. В местах, где леса подступали к самой реке, возможно было продвигаться вперед лишь следующим образом: матросы, взяв в рот бечеву и проплыв между колючими, висящими над водой мимозовыми кустами, добирались до прогалины в лесу и, выйдя на сушу, тянули оттуда барку. Нам нужно было потратить целый день, чтобы сделать одну немецкую милю. Но мы не теряли времени; напротив, тихая езда была нам очень выгодна. В лесах настреляли столько добычи, что никогда не сидели без дела.
        На этот раз, описывая вторичную поездку в девственные леса, я не буду утомлять благо- склонных читателей естественноисторическими исследованиями, а просто расскажу о своих приключениях.
        17 сентября. Третьего дня мы прибыли в Камлин. Это ничем не замечательное место, о нем упоминают лишь ради его винокуренного завода, единственного во всем Восточном Судане. Нам же он интересен великолепной добычей. Мой охотник Томбольдо застрелил вчера двух редких европейских орлов и двенадцать экземпляров священного ибиса. Он сказал мне, что в некоторых местностях можно целыми стаями видеть и убивать этих обыкновенно диких и редких птиц. Такой случай не часто повторяется, и поэтому мы остались сегодня здесь. Рано утром я отправился с Томбольдо к реке в означенное место. Лег в высокую траву и вскоре подстрелил пролетающую священную птицу. По совету моего черного охотника я поставил ее при помощи палочек в обыкновенную для нее позу и стал дожидаться пролета других стай. С другого берега беспрестанно прилетали многочисленные стаи этих диких птиц для ловли саранчи в степи. Теперь это единственная их пища. Каждая пролетающая стая останавливалась в воздухе и окружала убитого товарища, так что в короткое время я смог убить пятнадцать экземпляров, к которым Томбольдо прибавил еще шесть. Лишь впоследствии мне стала ясна причина непонятного соединения нескольких сотен этих птиц, обыкновенно попадающихся в одиночку. Они свили целую колонию гнезд в неприступном болоте в лесу на противоположном берегу.
        Естественно, что после обеда очень много дел. Надо было препарировать большое число убитых птиц. Мы тихо поплыли вперед.
        К вечеру начала собираться гроза. Небо все более и более темнело, и незадолго до солнечного заката налетела буря. Наш кораблик кидало во все стороны. Молния за молнией падали со всех сторон в реку и прибрежный лес. Треск валящихся деревьев, вой испуганных гиен и бушевание волн, поднятых на аршин неистовой бурей, заглушались беспрерывными раскатами грома и ревом урагана. Это было величественное, страшное и прекрасное зрелище.
        В этом бурном потоке наша утлая барка летела вперед или кидалась во все стороны, как мячик. Волны плескали через борт, и вскоре воды в трюме набралось на несколько дюймов. К счастью, кораблик скоро был выброшен бурей так далеко на тинистый берег, что яростные волны не могли ему более грозить опасностью. Тут полил дождь, такой дождь, о котором может судить лишь тот, кто сам испытал тропическую грозу. Суданцы говорят, что в этом дожде каждая падающая капля величиной с пулю. В короткое время вода в трюме поднялась на фут, и мы насквозь промокли. С великим трудом я спас от воды препарированные птичьи шкурки, которыми были наполнены все ящики.
        Вскоре дождь прекратился, но мы были поставлены в очень печальное положение. Люди дрожали от холода и на открытой со всех сторон барке не очень-то приятно себя чувствовали. Заметили поблизости деревню, куда и побежали все, за исключением корабельной прислуги. Жители, увидав вооруженных людей, сперва испугались. Мужчины убежали в лес, но возвратились, узнав, что дело лишь за сухим и теплым ночлегом. Они очистили нам токуль и раздули громадный огонь, у которого мы могли согреть наши окоченевшие члены и приготовить крепкий кофе. Однако ночной покой был встревожен, кроме воя гиен, еще вторым ураганом, который, хотя ничего не повредил в нашей деревне, но барке снова грозил опасностью.
        21 сентября. Сегодня утром мой слуга в первый раз заметил в лесу обезьян. Я тотчас сошел на берег, застрелил выпорхнувшую передо мной большую сову и начал преследовать обезьян, которые, гримасничая, с большим проворством пропали в тернистых кустарниках.
        24 сентября. Вчера вечером был опять сильный дождь. Сегодня в полдень мы достигли деревни Абу-Харрахс, находящейся на правом берегу Голубого Нила. Здесь я захотел остановиться ради прекрасных лесов по обеим сторонам реки. Мы заняли оставленную казарму албанских войск. Туда я приказал снести нашу поклажу, когда до некоторой степени очистили от грязи три комнаты, в которых еще можно жить.
        В следующие дни, кроме очень добычливой охоты, мы получили еще несколько подарков от живущего здесь кашэфа. По турецкому обычаю, он прислал сверх того несколько баранов "для кухни". То, что его нужно было отдарить за его "акрамэ", было понятно само собой; а из его слов стало достаточно ясно, что он желал спиртного. Поэтому он получил несколько бутылок хорошей водки, и мы навсегда стали приятелями.
        30 сентября. Мы охотились в лесах на другом берегу. Во время одной охоты только углубились в лес не более чем на сто шагов, как перед нами поднялся крокодил около 8 футов длины и спрятался в ближайшем кустарнике. Мы окружили заросли с оружием наготове, но крокодила и след простыл.
        Охотясь и при этом преследуя различных птиц, я через час с лишком достиг тахера, или возвышенности (буквально "тыла"), степного леса, где заблудился, возвратился к реке лишь к полудню весь в поту, измученный, истомленный и с ужасной жаждой. Не долго думая, бросился к воде, чтобы напиться. Если б даже смерть явилась передо мной, и то бы я попробовал охладить свой жаждущий язык, потому что здесь, во внутренней Африке, жаждущий не в состоянии противостоять виду воды: так ужасна мука, которую он испытывает.
        Напившись, я осознал, что повредил себе, и стал опасаться дурных последствий, которые действительно не замедлили появиться. Тихой ходьбой пробовал успокоиться, но потом, до смерти утомленный, опустился под тенистое дерево. Мои люди нашли меня здесь почти без чувств и отнесли в наше жилище.
        Воды Голубого Нила постепенно спадают (в иные дни на девять дюймов), несмотря на беспрестанные грозы и ливни. По-настоящему дождливый период должен бы уже окончиться, старожилы не помнят такого долгого его продолжения. Трава в степи от шести до восьми футов высотой. Есть надежда на необыкновенно богатый урожай дурры. Вблизи деревни степь засеяна этим плодородным злаком. Лятиф-паша дал полезный приказ, чтобы войско разводило свои собственные поля. Две роты солдат, квартирующих в ближайшем городке Волед-Мединэ*, обработали такое громадное пространство земли в пустыне, что его не обойти за целый день.
* Сейчас этот город называют "Вад-Медани".

        10 октября. Наш дом превратился в лазарет. Я уже целую неделю лежу в климатической лихорадке**.
* * Так Брем называет малярию.

        День и ночь меня мучит сильнейшая головная боль. Четверо слуг-арабов захворали, и Тишендорф тоже слег. Часто у него такой сильный бред, что прочие вынуждены его держать, потому что в бреду он уходит ночью из дома и бродит около реки. Никто из нас, конечно, не работает; немногие, оставшиеся здоровыми, неотлучно ухаживают за больными.
        Многие заболели в нашей деревне; а в Волед-Мединэ лихорадка так сильна, что там ежедневно умирают в среднем до 15 человек. Со всех сторон меня уверяют, что именно этот месяц самый дурной из всех. Грозы и ливни продолжаются. Мне принесли одну из тех змей, которых туземцы называют "ассала"***.
* * * Ассала африканский вид питона (Python sebae).

        Араб убил ее дубиной. Она не ядовита, и ее едят. Лежащая предо мною змея длиной в десять парижских футов, должно быть, недавно поела: брюхо в середине тверже бедра здорового мужчины. Красивый рисунок кожи побуждает туземцев делать из нее украшения, например, обшивать ножны кинжалов и тому подобное.
        Из Волед-Мединэ барки возвратились пустыми; они отправлялись туда за дуррой. Прошлогодний урожай весь вышел, а новый еще не созрел. За ардеб, или 4,8 венской осьмины, платят обыкновенно в Волед-Мединэ по 6 пиастров.
        Мы желали получить одну из этих барок, чтоб иметь возможность возвратиться в Хартум, так как без врачебной помощи долее не можем здесь оставаться.
        Уж несколько дней замечаются предвестники пассатов - прохладные дуновения. Можно надеяться, что скоро появятся эти желанные ветры и уменьшат ужасный зной. Часто ночью у нас плюс 28 градусов по Реомюру.
        14 октября. Тишендорф серьезно заболел и целую ночь напролет бредит. Даже старого турка Али-ара схватила лихорадка. Остался здоровым один только повар Мансур.
        Много раз он избавлял меня от головной боли очень странным средством. Разводит в чашке соль с лимонным соком и, раздев меня совершенно, натирает этим все тело снизу вверх, произнося при этом наизусть фахта и значительное количество набожных изречений, между которыми часто повторяется: "Бэ исм лилляхи эль рихман эль рахим". Потом он трет виски ко лбу, по его выражению, "собирая на лбу солнце", так как он приписывает мою болезнь влиянию солнечных лучей. После этого, собрав кожу на лбу, стягивает ее немного с головы, вливает раствор в уши и тогда уж тщательно меня вытирает. Головная боль обыкновенно исчезает совершенно или, по крайней мере, на время.
        Причину облегчения я оставляю неразрешенной. Все это найдут, пожалуй, смешным; но чего не позволит совершить над собой больной, если только имеет надежду на облегчение своих страданий! Пришлось еще на целую неделю задержаться, мы все не выздоравливали. Лишь 21 октября удалось нанять барку для обратного пути. Тотчас приказали ее оснастить и к вечеру отплыли. Ночью я почти не спал и слышал крики нескольких тысяч летящих, как я полагал, журавлей. На следующее утро увидел, что птицы не летели, а спокойно сидели на песчаном острове реки.
        К полудню несколько сотен этих обыкновенно хитрых птиц подпустили к себе подплывающее судно так близко, что я не мог удержаться, чтобы не выстрелить в них из винтовки, хотя для этого несколько человек должны были приподнять меня. Выстрел был удачен - убил две птицы. Мне их принесли, я держал в руках редкий вид - Grits virgo*.
* Это обыкновенный степной журавль-красавка, редкий разве в Западной Европе. Впрочем, за последние десятилетия сильно истреблен и в степях.

        До сих пор эта птица мне не попадалась.
        Я радовался, как орнитолог-коллекционер и эстет, что добыл эту птицу, и у меня пробудилось желание добыть еще несколько журавлей. Случай представился скоро; тогда эстет ушел на второй план и уступил свои права коллекционеру. К сожалению, занятие коллекционера почти всегда соединено с убийством.
        К вечеру мы проезжали около большого острова и увидели на нем множество сидящих журавлей. Я остановил барку у нижнего конца острова и, несмотря на свою лихорадку, решил устроить ночную охоту. Бодрость духа преодолела телесную слабость. В продолжение нескольких недель я был не в состоянии оставить свою постель, сегодня же смог отправиться на охоту.
        В ночной темноте нам удалось убить нескольких журавлей. В следующие дни я повторил этот маневр, и охота была постоянно удачной. Но всякий раз после ночной охоты я чувствовал себя все хуже и хуже и вскоре вынужден был прекратить охотиться. Значит, дух не имел столько сил, чтобы выдержать могущественное влияние лихорадки.
        26 октября. Причалили к Хартуму. Лихорадка так ослабила, что я едва дошел до квартиры. Доктор, взглянув на меня, просто испугался. После полудня опять начались сильные припадки.
        Меня посетили европейцы Пеннэ, Контарини и Грабо, чтобы выразить свое сочувствие. Грабо и Контарини рассказывали о многих насильственных мерах паши. Во-первых, он велел оставить службу аптекарю и, по их мнению, конечно, без всякого повода, но в действительности потому, что Грабо оказался виновным в подлогах. Старый плут Лумелло хотел продать невольницу, а паша дал ей отпускную. Итальянец на это немало злится. Сыплющиеся на пашу проклятия европейцев не находят, однако, во мне сочувствия, потому что я не могу не оправдать энергичных мероприятий этого губернатора.
        Нашему доктору не особенно приятно в Хартуме. Он с отвращением смотрит на беспорядок в хозяйстве европейцев и развращенность большинства из них. Он ничего не желает сильнее, как уехать отсюда. Мы строим планы для новой поездки на Голубой Нил. Этому препятствуют лишь моя болезнь и недостаток в деньгах.
        Аббас-паша сослал сюда трех арабов. Эти люди воспитывались в Европе, но только один из них приобрел там научные знания и стал образованным и деликатным человеком. Второй же во всех отношениях ничтожное явление. Третий из них, Баюм-эффенди, несмотря на двенадцатилетнее пребывание во Франции, остался феллахом. Он соединяет в себе все недостатки простолюдина - и араба, и француза. Кроме них сюда приехал еще необразованный француз, истый gamin de Paris (парижский паренек - франц.) по имени Эдуард Легран. Конечно, он избрал для своего временного жительства дом Пеннэ.
        Несколько недель назад Никола Уливи возвратился из своего путешествия в Кордофан. Кроме многих невольниц и довольно большого количества арабской камеди, он привез оттуда в высшей степени удивительные плоды. Формой и величиной они походят на миндалину; скорлупа черновато-серая, а ядро белое. Когда плод положишь в рот, то вкус у него сначала неприятно горький, но стоит взять глоток воды, как он превращается в чисто сахарно-сладкий. Этот плод из Такхалэ.
        14 октября. Торговая экспедиция покинула Хартум. Эта экспедиция ежегодно снаряжается на Белый Нил правительством и богатыми купцами. Теперь она отправилась под управлением плута Никола Уливи. Мы принуждены были видеть, как она отплывает без нас, провожаемая бесчисленными выстрелами, несмотря на наше безграничное желание присоединиться к ней.
        Главная цель этой чисто меркантильной экспедиции - обмен слоновой кости и рабов на стеклянные бусы (зукхзукх, или зукзук). Обыкновенно из этого путешествия привозят в Хартум оружие, утварь и другие вещи, замечательные в этнографическом отношении. При постоянных попутных ветрах корабли быстро достигают 6 или 5 градуса северной широты и через три-четыре месяца возвращаются нагруженные слоновой костью, тамариндовыми лепешками, черным деревом, медом и другим товаром. Прибыль и выручка от этой поездки довольно значительны. Лишь с установлением консульства европейцы получили возможность принимать участие в экспедиции без всяких ограничений.
        10 ноября. Уже несколько дней, как я в состоянии выходить. Третьего дня мы предприняли маленькую прогулку на Рас-эль-Хартум, или соединительный пункт обеих рек. По дороге указали нашей прислуге на норы самого большого навозного жука, какого только можно встретить в Восточном Судане.
        Этот год очень урожайный. В хорошо орошенных садах четыре раза жали пшеницу. Финиковые пальмы цвели во второй раз и снова принесли плоды.
        Наше положение становится все бедственнее. Из Европы мы не получаем ни писем, ни векселей. Все мои старания занять в Хартуме денег оказались безуспешными. Под конец я был принужден обратиться к Никола Уливи перед его отъездом на Белый Нил. Я послал к нему Контарини для переговоров и был немало удивлен, услышав, что Никола даст мне незначительную сумму. Я отправился в его диван со своим верным Али-ара. Никола принял меня весьма приветливо.
        "Вы желаете получить от меня денег, многоуважаемый господин; я с удовольствием исполню ваше желание. Но я купец, и потому вы не удивитесь, что могу дать взаймы лишь с процентами. Потом, полагаю, вам будет полезно взять мою барку для путешествия. Я ее отдам за семь тысяч пиастров в месяц. А сколько пиастров вам нужно?" Я объявил, что мне нужна сумма в три тысячи пиастров, и Никола потребовал пять процентов в месяц. К этому присоединилась барка, на которую был лишь намек, но я знал, что необходимо нанять ее, несмотря на то, что запрашиваемая цена была на 60 процентов дороже ее настоящей стоимости. Внутри меня так и кипела досада, но не оставалось другого средства для получения денег; поэтому я обещал за барку тысячу двести пиастров, или восемьдесят прусских талеров, и, кроме этого, на всю сумму (в последнюю включаются две тысячи пиастров за наем барки) 60 процентов росту. Выручка Никола была в двести восемьдесят талеров. И я согласился на это условие, потому что был принужден к этому! Как утопающий хватается за соломинку, так и я в отчаянии ухватился за этот последний спасительный якорь. Что во мне происходило тогда, об этом никто не узнает. Я видел свою гибель и гибель прочих и чувствовал, что неведомая рука тащит меня на самое дно пропасти; я должен был скрыть свои чувства от своего мучителя. Мы сосчитали сумму в известной монете, и я обещал представить на нее вексель. Никола при счете еще раз попробовал надуть меня на 20 процентов.
        Тут уж я не мог сдержать своего негодования. Страшная ярость овладела мной; мощной рукой схватил я мошенника за его длинную бороду и начал бить его своей нильской плетью до тех пор, пока мог шевелить рукой. Это продолжалось долгое время. Али-ара с заряженным пистолетом охранял дверь дивана, чтобы слуги не явились на помощь кричащему Уливи. Святое правосудие! Прости, если я тогда захватил твои права! Я еще до сих пор благодарен, что моя рука была так мощна! Наконец Уливи вырвался, убежал и закричал мне из своего гарема: "Maladetto, посмотрим, где ты теперь достанешь денег". Я ушел из дивана, не отвечая на слова наказанного ростовщика.
        Когда гнев мой прошел, я начал думать о нашем положении. Я не видел выхода из денежного затруднения. Вдруг мне пришло в голову попросить пашу о деньгах. Я написал ему просительное письмо, в котором представил свое положение, рассказал о низости европейцев и под конец просил его одолжить на четыре месяца пять тысяч пиастров. В течение этого времени надеялся получить из дома деньги и ими погасить долг. Переведя письмо на арабский язык, послал его паше с Али-ара. В тот же день получил ответ. По турецкому обычаю, паша написал на другой стороне посланного мной листа приказ казначею мудирии. Он заключался в следующих словах: "Мы решились согласиться на просьбу немца Халиль-эффенди и приказываем вам выдать ему пять тысяч пиастров без процентов. Возьмите с него расписку. Если же по истечении четырех месяцев этот господин не будет в состоянии возвратить в правительственную кассу взятые им деньги, то перешлите ко мне его расписку и спишите сумму в пять тысяч пиастров из наших доходов. О дальнейшем мы распорядимся впоследствии".
        Этот поистине царственный поступок не требует комментариев. Я пошел благодарить его. Он встретил меня словами, в которых звучал упрек: "Нехорошо с твоей стороны, Халиль-эффенди, что ты мне раньше не сказал о своей нужде; я бы давно с ней покончил, потому что я ведь тоже на чужбине".
        Теперь я радостно начал готовиться к путешествию по верховью Голубого Нила. Вместо семисот пиастров, которые я должен был бы заплатить за барку Никола Уливи, я заплатил теперь триста за другую, покрытую палаткой из соломенных циновок, которая вполне нас удовлетворяла. Настоящее судно было гораздо больше дахабие Никола Уливи. Через несколько дней мы собрались в дорогу; наша корабельная прислуга была гораздо старательнее, чем та, которую содержал этот мошенник.
        Мы тихонько подкрадываемся к птице и внезапно замечаем, что свист раздается с одной, а скрип с другой стороны: самец и самка соединили свои голоса в один непрерывный, призывный крик. Сперва самец начинает свой свист, похожий на звуки флейты, а внимательная самка заканчивает дуэт своеобразным скрипом*.
        Когда мы приближались к стенам столицы Восточного Судана, фата-моргана своим туманом скрывала ее от наших глаз. Истомленные страшным дневным зноем, мы приехали на базар и, чтобы подкрепиться чашкой доброго мокко, отправились сначала в кафе, а потом уже принялись за визиты. Первый визит был к патерам католической миссии. Во время моего отсутствия миссионеры совершили первую поездку по Белому Нилу и добрались по нему на юг до 4 градуса 9 минуты северной широты. Старый Петрэмонте коротал с нами время за рассказами о путешествии и об охоте, жаловался на москитов и на другие неудобства и, между прочим, сообщил мне интересные сведения о фауне и флоре стран по Белому Нилу.
        Отсюда мы пошли в Hotel de Cartoum, то есть к нашему старому приятелю Пеннэ. Войдя в диван хозяина дома, приветствовали присутствующих. Пеннэ тотчас выказал свое гостеприимство и с таким радушием приглашал нас поселиться в своем доме, что мы не могли отказать ему.
        К нашему немалому удивлению, один араб заговорил с нами по-немецки. Это был из тех молодых людей, посланных в Вену по предложению австрийского горного советника Руссеггера для изучения там, а впоследствии в разных австрийских рудниках, горного дела. Теперь он был на золотых приисках Касана, в провинции Фасокль на Голубом Ниле, где страшно скучал; поэтому знакомство с немцами доставило безграничную радость горному чиновнику. Он начал плакать, до такой степени овладели им юношеские воспоминания. "Jesus Maria! - воскликнул он. — Как я счастлив, что наконец снова вижу немцев". Тут он старался показать нам, как бесконечно много сохранилось в нем немецких качеств и свойств. Он рассказывал старые, давно известные анекдоты из календарей, говорил немецкие стихи и под конец запел даже немецкие песни. Трогательно и вместе с тем забавно было слышать, как пел Хассан-эффенди: "О Страсбург, о Страсбург, дивный город" и т. д., "В Альпах звучит рожок" и т.д. и другие песни. Он просто не находил слов для выражения своей радости и, наверное, воображал сегодня, что находится не во внутренней Африке, а в центре Германии.
        Хартумские европейцы тотчас узнали о нашем прибытии. Они пришли приветствовать нас и рассказали все события и новости. Так мы узнали, что Никола Уливи находится в настоящее время в Кордофане для закупки камеди, что англичанин Петерик уже несколько месяцев как из бимбаши превратился в купца и в прошлом году торговал в Хартуме невольниками, что Ла Фарк уехал в Сеннар и что дочка Никола Уливи, бледнолицая Женевьева, опять живет в Хартуме.
        Новый генерал-губернатор был общим камнем преткновения. Он объявил, что с европейцами, преступающими общеизвестные законы его нации, он будет поступать истинно по-турецки, то есть, если они не будут исполнять его приказаний, он будет награждать их 500 ударами плетью и в цепях и оковах отправлять к консулу в Каир. Генерал-губернатор хорошо знает европейцев, их законы и обычаи, чтит их ум, но ненавидит как людей. Он порицает жизнь хартумских европейцев и справедливо осуждает их пороки, в особенности многоженство. Они почти все этим грешат.
        Мне очень хотелось познакомиться с пашой. В первый раз я посетил его 15 июня. Прочитав фирман, он очень вежливо принял меня. Принесли трубки и кофе. Паша говорил по-итальянски и скоро навел разговор на Белый Нил, по которому я намеревался проплыть. В разговоре развивал очень остроумные мысли, касающиеся плавания по нему, но сказал, впрочем, и несколько нелепостей.
        Так, паша рассказывал, что в верховьях реки стоит высокая гора, которая качается во все стороны при сильном ветре. Он полагает, что это происходит оттого, что она стоит на ртути. Вероятно, он знал ртуть только в жидком виде. Во всем прочем мнения этого человека были очень разумны.
        Наш разговор был прерван приходом бывших губернаторов: Халида-паши и Хассана-паши. Последний - весьма честный прямодушный турок. Он происходит из знатнейшей фамилии и помог вступить на престол вице-королю Аббасу-паше, но затем так открыто противился некоторым его вредным правительственным распоряжениям, что паша начал его бояться и старался как-нибудь отделаться от него. Он отправил этого старого человека в ссылку в Касалу, надеясь, что Хассан-паша скоро окончит жизнь в убийственном климате Восточного Судана или даже не выдержит трудного путешествия за три тысячи немецких миль. Но провидение разрушило план жестокого человека. Ангел охранял жизнь Хассана-паши. Его многочисленные друзья донесли султану Абд-эль-Мэджиду о жестокости Аббаса-паши, и последний получил строгий выговор с приказанием тотчас возвратить Хассана-пашу в Египет.
        Абд-эль-Лятиф-паша очень красивый мужчина, лет за сорок. У него правильное и лукавое лицо, густая, черная красивая борода и темные большие брови. Он родом черкес и невольником был продан в Константинополь. Оттуда попал к Мухаммеду Али, был освобожден и получил место в морской службе. Тут он быстро начал повышаться, но скоро перешел на сухопутную военную службу, получил чин бея и губернаторство в Сиуте, в Верхнем Египте. Отсюда с чином генерала был послан генерал-губернатором в Судан, в Хартум.
        Лятиф-паша довольно образованный человек; кроме арабского, турецкого и своего родного языка, он недурно говорит по-итальянски, имеет некоторые сведения в науках и, наверное, знал бы более, если б имел возможность. О его характере судят противоречиво. Я знал его как благородного, щедрого и великодушного человека, вместе с тем властолюбивого, строгого и мстительного, но тем не менее он оправдывал данное ему имя. (Лятиф - значит любезный.) Он любил устраивать "фантазии" и, не попирая прочих законов своего пророка, руководствовался при этом словами Лютера: "Кто не любит вина (поэтому в Хартуме водка имеет большое значение), женщин и пение, тот всю свою жизнь пребывает дураком".
        Обыкновенно у него обедал хартумский кади, и если в это время приходили европейцы, то он приглашал их к столу и, не стесняясь, пил с ними бургундское и шампанское. А набожный кади молился в это время: "Аус билляхи мин эль шептан эль раджим", но не останавливал грешных действий паши. Часто паша подшучивал над кади. Например, Лятиф предлагает кади вина и забавляется отчаянием правоверного, или настоятельно уверяет его, что не пьет вина, а только бургундское и шампанское, и т.п. Раз паша сказал ему: "Милый кади, когда ты полетишь на небо, то я буду держаться за твой кафтан, чтобы попасть в рай, пока опять не запрутся за тобою райские двери".
        Правительственные его распоряжения весьма строги. Он не терпит противоречия и твердо проводит однажды принятое решение. Старых плутов, много лет обкрадывавших диван на громадные суммы, он заставил возвратить похищенное. Араб Хассан Муссмар (Муссмар - значит гвоздь; Хассан получил такое прозвище потому, что на носу у него была бородавка, похожая на шля п ку гвоздя), м ного лет пользовавшийся известной монополией, принужден был заплатить утаенную сумму в шесть тысяч кошельков, или 150 тысяч ефимков; этот человек поступал с несчастными суданцами с утонченной жестокостью и заставлял их выплачивать вместо обыкновенной подати - тройную. Лятиф-паша внимательно просмотрел его счетные книги и обязал плута выплатить вышеупомянутую сумму. Судья не заботился о том, что тот вынужден будет продать свой дом, своих невольников и невольниц; Хассан Муссмар должен был считать себя счастливым, что остался цел. Даже Халид-паша не получил от своего преемника права въезда в Египет, несмотря на особое разрешение вице-короля, и это продолжалось до тех пор, пока он не выплатил в казначейство задолженных им восьмисот кошельков.
        "Аббас-паша, - говорил мне Лятиф, - наместник султана в Египте, я же наместник Восточного Судана и исполняю приказания своего султана, не обращая внимания на вице-короля. Я получил от султана фирман, в котором он мне повелевает поступать по справедливости, валляхи ана ахласс эль сульм мин эль маслумин (клянусь Богу, я прекращу неправду и избавлю от нее тех, кому ее делают)".
        Подчиненные дрожат перед ним, а народ уважает его и любит. Беда тому, кто без основательной причины прибьет нубийца, притеснит или как-нибудь иначе несправедливо поступит с ним! Диван паши всегда открыт для всех просителей.
        Лятиф-паша ввел некоторые необходимейшие учреждения. Так, он установил денежный курс Восточного Судана наравне с египетским, что прежде считалось невозможным. Привезенные из Египта в Судан деньги теряли обыкновенно от 10 до 12 процентов своей номинальной стоимости, и от этого приходилось испытывать немало неудобств.
        Вскоре после нашего прибытия в мечети были провозглашены пять законов, вся честь установления которых принадлежит паше. Первый закон - Сикр - касался оскорбления и грозил 500 ударами по пяткам каждому, кто решится обесчестить Божье дело известным уже нам образом.
        Второй закон запрещал обычай, который я описал под названием "Дильтейн ву дильт". Каждый, желающий вступить в брак под условием "Дильтейн ву дильт", подвергался наказанию, состоящему из 500 ударов плетью; тому же подвергался и отец девушки. Если кто уже женат на женщинах, исполняющих оскорбительные условия гаремной жизни, то должен развестись с ними и жениться на других, иначе он подвергается тому же самому наказанию. Это запрещение серьезно потревожило добродушное спокойствие суданцев.
        Третий закон касался злоупотребления невольницами, которыми бессовестно промышляли как публичными женщинами. Лятиф-паша возмутился таким злоупотреблением и запретил его под строгим наказанием. Он дал самое строгое повеление тотчас вскрывать подобные преступления и угрожал тысячью ударов плетью каждому, кто осмелится преступить его закон. К этому наказанию прибавлено было еще то, что невольницу продавали более благородному господину и вырученные за нее деньги правительство конфисковывало. В случае же если невольница поступала в такое распоряжение без ведения и не по воле своего господина, то все-таки предписывалось продать ее в Каир и вообще вывезти за границу, а прежнему владельцу выдать за нее деньги по ее стоимости. Остальные два закона воспрещали дикий вой при погребениях и обычное в Судане обрезание девушек, что, следуя строго постановлениям ислама, должно быть запрещено с этих пор.
        Из всего этого видно, что за человек теперь управляет Восточным Суданом. Мне придется еще несколько раз упомянуть о нем. Хотя он судил обо мне по жившим в Судане европейцам и потому обращался с нескрываемым пренебрежением, но скоро я снискал его благосклонность, и он оказал мне такие услуги, которые я справедливо могу назвать благодеяниями.
        В продолжение нескольких дней мы принуждены были пользоваться гостеприимством доктора Пеннэ, потому что, несмотря на все старания, не могли отыскать приличного помещения. Единственный сносный дом, который мы видели, принадлежал одному итальянцу, считавшемуся первым аптекарем провинции Восточный Судан, на самом же деле прежде он был просто купцом. Некогда от скуки он прочитал одно фармацевтическое сочинение, потом в Смирне, во избежание голодной смерти, был учеником в аптеке и узнал искусство составления лекарств лишь настолько, что мог выдать себя за аптекаря в Египте. Здесь практика докончила его образование. Он поступил на государственную службу и был послан в Восточный Судан.
        Но этот добрый человек, по имени Лумелло, менее занимался порученными ему больными госпиталя, а более продажей и покупкой хорошеньких невольниц. Он завел себе дом и сад и, между прочим, промышлял выгодным ремеслом отравителя. По крайней мере, помог одному врачу-итальянцу (я забыл его фамилию) отправить несколько человек в лучший мир. Доктор же взялся за подобное занятие из-за денег или за обещания. Кроме того, были другие достаточные основания считать нашего Лумелло архиплутом. Такова была его репутация.
        И вот именно этому-то человеку предстояло сделаться нашим домохозяином, несмотря на то, что прочие европейцы старались всеми силами отговорить нас не иметь с ним решительно никаких дел. Но что же нам было делать? Близился период дождей, другой квартиры нельзя было найти, а в доме приветливого француза слишком мало места для наших занятий. Итак, мы сняли у Лумелло "павильон" или, скорее, нечто вроде собачьей конуры, окруженной с трех сторон садом. Сняли ее за 60 пиастров в месяц и заплатили вперед за три месяца. Четверть этой суммы была бы щедрой платой за такое скверное помещение. Мы наперед знали, что вскоре поссоримся с хозяином, но несмотря ни на что принуждены были снять квартиру. Одно было хорошо в этой жалкой хижине: перед ее дверью находилась беседка, в которой мы могли проводить весь день, а также обедать и спать.
        -Теперь я хочу забежать вперед и рассказать наши приключения с господином Лумелло. Когда итальянец высказал нам свою враждебность, а без нее он не мог долго жить, то я принял меры для защиты своей жизни от всех его ухищрений. Лумелло безо всякой причины запер свой сад, прежде для нас открытый, потом обвинил меня перед пашой и начал раздор, который тянулся целые месяцы. Я имел основание серьезно опасаться, что господин Лумелло отравит меня при первом удобном случае; поэтому, чтоб смирить его, в один прекрасный день отправился в диван аптекаря, вооруженный пистолетами, и в сопровождении каваса Али-ара. Между нами начался следующий диалог: Здравствуйте, синьор Лумелло, - сказал я.
        Здравствуйте и вы, дорогой синьор! - весь- ма приветливо отвечал старый льстец. - Добро пожаловать! Спасибо, господин Лумелло, я пришел, чтоб поговорить с вами кое о чем. Вы знаете, я ожидаю, что вы меня отравите... Пожалуйста, господин Лумелло, не прерывайте меня. Господин Лумелло, нам известно, что вы отравили нескольких особ... Пожалуйста, не горячитесь без причины; я пришел для того, чтобы... вам сказать, что тотчас вас застрелю, если только заподозрю, что принял яд. Вы знаете меня, милостивый государь. Положитесь на мое слово, вам будет стоить жизни только одна попытка применить свое искусство ко мне. Я также поручаю своему кавасу отомстить за меня, если внезапно умру.
        - Али-ара, скажи, что сделаешь, если госпо- дин Лумелло отравит меня? - спросил я его.
        Али-ара погладил бороду и с горящими от гнева глазами отвечал: Клянусь Аллахом и его Пророком, клянусь головой моего отца, что я тебя застрелю, если ты сделаешь что-нибудь дурное моему господину; если он прикажет, то я тебя сейчас же застрелю! Вы видите, синьор Лумелло, что со мной шутить нельзя. Addio, Signore! A rivederla! (До свидания, синьор!) Лумелло остался в своем диване уничтоженный и, дрожа всем телом, бормотал про себя: "Tedesco matto, furioso, maladetto!" (Сумасшедший, бешеный, проклятый немец!) Я навсегда был огражден от его искусства.
        Впоследствии он горько на меня жаловался. Новому консулу, доктору Рейтцу, он рассказывал, что я мог его убить.
        28 июня. Вечером пришли письма с родины и от барона Мюллера. В последнем письме были самые тяжелые оскорбления. Он отказывался от нас и объявил, что не будет больше высылать денег. Ему, по-видимому, было все равно, что члены экспедиции будут ужасно нуждаться. Я тотчас написал, что отныне прерываю с ним всякие сношения, но до его приезда буду продолжать исполнять свои обязанности. По своему письменному обещанию он должен был приехать в половине июля. Вместе с тем я требовал от него присылки денег на обратный путь, на путешествие более чем за шестьсот немецких миль! Ночью прошел первый дождь с грозой. Гроза была не сильная. Утром природа казалась как бы обновленной. В нашей беседке царствовала поистине благотворная прохлада; а в саду кусты казались еще зеленее прежнего.
        Уже несколько дней, как воды на обеих реках постепенно поднимаются. На Голубом Ниле это происходит заметнее, чем на Белом. Воды первого окрашены темно-красной глиной, между тем как Белый Нил едва помутнел.
        11 июля. Вчера праздновали начало постного месяца Рамазана. В три часа пополудни толпы людей собрались около батальона солдат на площади Мудирие около правительственного здания провинции Хартум. Солдаты были в парадной форме, то есть офицеры в ярко-красных куртках, богато и в высшей степени безвкусно расшитых золотом, а рядовые одеты по-обыкновенному. Полковая музыка скверно играла невероятно изуродованные французские военные марши. Ко всему этому ободранные молодцы на разукрашенных верблюдах неустанно били в литавры и производили этим раздирающий ухо, чисто языческий гомон. Потомки пророка своими зелеными чалмами выделялись из пестрой толпы, которая повторяла молитвы за отвратительным полунагим дервишем. Этот монах, сидя на тощей кляче, ехал впереди шествия, судорожно изгибая члены и мыча жалким образом. Толпа кричала, шумела, молилась, несла святые, или, по крайней мере, священные знамена и наконец дошла до такого ужасного безобразия, что я решительно не мог понять совершающегося.
        Из ближайшего окна выглядывали шесть пар черных, огненных глаз. Обладательница одной пары иногда даже показывала и другие части своего белого лица. Эти глаза были, бесспорно, самое интересное из всего окружающего, все прочее было по обыкновению невыносимо скучно.
        Отсюда мы отправились к рынку. На его площади предполагалась большая "фантазия". В это время бросали джэрид. Эту воинственную игру турки более всего любят. Да и не существует другой, в которой бы мужественная сила и ловкость могли так выказаться, как в кидании джэрида. Великолепный наездник может здесь показать свое искусство.
        Джэрид - деревянное метательное копье от трех до пяти футов длиной и около дюйма толщиной. Каждый из играющих имеет при себе от трех до четырех таких копий, на границе обозначенного для игры пространства расставляют нескольких слуг, которые подают игроку брошенные им копья. Играющие разделяются на две партии, которые становятся друг против друга для борьбы. Каждый избирает противника и на полном скаку мечет в него свое копье. Тот или парирует своим джэридом летящее копье, или бросается под лошадь, чтоб оно пролетело над ним. В этом случае мы видим всадника, висящим под брюхом лошади и держащимся кончиком ноги за шишку на арчаке седла; но затем он в одно мгновение опять в седле и уже преследует бросившего копье противника, который с величайшей быстротой спешит поднять оружие.
        Часто копье задевает одного из играющих и даже случается, что сбрасывает его с лошади. Для зрителей я не знаю зрелища приятнее метания джэрида. Эту игру очень любят, и в ней часто участвуют знатнейшие турки.
        Показав все свое искусство, наездники оставляют площадь для только что подошедшего линейного батальона. Батальон выстраивается парадом, знаменами и оружием отдает честь паше и под гром 21 пушечного выстрела удаляется в казармы. Этим оканчивается праздник.
        23 июля. Паша совершил ужасное злодейство, которое хотя и стараются скрыть, тем не менее оно у всех на устах и очень поразило европейцев.
        Третьего дня вечером два евнуха обвинили перед пашой женщину из гарема в знакомстве с мужчиной, которое она свела в окружающем гарем саду. Обвиняемая была женой Ибрагима-эффенди, приемыша паши. Это невыносимейший и безобразнейший человек из всей его свиты. Ей не более 15 лет, и, говорят, она красавица. Сперва она была любовницей паши, а потом он отдал ее этому самому Ибрагиму-эффенди. Вероятно, евнухи сделали донос со свойственной им злобой и, может быть, даже оклеветали ее, прибавляя многое; потому что паша ужасно разгневался, выслушав их рассказ. Он приказал привести к себе женщину и ее знакомого. Несчастная задрожала всем телом, когда увидала в глазах паши ярость.
        -Ты разговаривала сегодня в саду с посто- ронним мужчиной? - спросил паша, Да, ваша светлость, я спрашивала о своем господине Ибрагиме-эффенди у знакомого тебе и мне по Каиру Ибрагима-ара.
        -Он, наверное, хотел тебя соблазнить изме- нить мужу; не правда ли? Нет, ваша светлость, это неправда! Расскажи всю правду, тогда тебе ничего не сделают; но если ты утаишь совершившееся, то я прикажу отрубить тебе члены по частям.
        Несчастная женщина испугалась, смешалась и признала за истину все, что сказали низкие обвинители.
        - Уведите ее, - приказал паша, - и доставьте мне собаку Ибрагима-ара! Его привели.
        - Ты соблазнял к неверности Нэфизу, жену Ибрагима-эффенди? Нет, ваше превосходительство! Как, ты решаешься еще лгать? Берите его, кавасы, свяжите и секите до тех пор, пока он скажет правду! Собака, ты должен умереть! Ибрагим-ара бежал и счастливо пробрался мимо дворцовой стражи. Кавасы преследовали его и получили приказ привести к паше живым или мертвым. Трое из них, более человечные, не стреляли по нему, четвертый же выстрелил и раздробил подбородок жертвы. Он упал, и его без чувств принесли к судье. Там он пришел в себя, встал и сказал: Ваша светлость, я невинен! Застрелите эту собаку и бросьте в реку! - отвечал паша.
        Ибрагим-ара получил вторую пулю в живот. После этого его отнесли на барку и посередине реки бросили в воду. Несмотря на половодье, он достиг невысоко затопленного песчаного острова. Собравшись с последними силами, он встал здесь на ноги и громко крикнул: "Ибрагим-эффенди, я должен тебе еще нечто сообщить". Вместо Ибрагима-эффенди это услыхал паша и приказал палачам кончить это дело. Третья пуля заставила его замолчать навеки.
        Теперь дошла очередь до женщины. Паша приказал бросить ее в реку. Она была украшена бриллиантами и другими драгоценными каменьями, которые кавасы хотели снять с нее. "Нет, — загремел паша, — пусть останутся на ней эти вещи; бросьте эту развратницу к ее любовнику такой, как она есть!" Ее принесли на берег Голубого Нила, выстрел - и бурные волны приняли несчастную жертву и потом так же спокойно покатились, как будто и не знали об ужасном убийстве.
        Более я ничего не могу прибавить; история говорит сама за себя. Но скажу только то, что не заставило себя ждать: обыкновенное наказание за всякое совершенное преступление - это муки совести. Лятиф-паша целый год не мог освободиться от постоянно являвшихся ему образов убитых.
        26 июля. Дождливый период в полном разгаре. Регулярно на третий или четвертый день - гроза, и обыкновенно с дождем.
        Ежедневно через наш двор перелетают несколько семей очень интересной птицы, которую в соответствии с систематикой называют Colius senegalensis. Величиной она с жаворонка, но покрыта более шерстью, чем перьями, и в особенности замечательна своим хвостом от 9 до 10 дюймов длины, состоящим из двенадцати перьев с очень твердыми стволами и лишь с зачатками опахала. Цвет перьев мышиный или буроватый. На затылке у нее хохол ярко-голубого цвета. Она живет в самой чаще садов. С мышиным проворством пролезает сквозь кусты, которые на глаз кажутся просто непроницаемыми. Там она отыскивает себе пищу. Между орнитологами существует совершенно неосновательное мнение, будто птица спит, вися на тонких ветвях*.
* Описанная птица принадлежит к отряду птицы-мыши (Coliidae), представители которого обычно мелкие, сероватые птички обладают острыми, загнутыми когтями и, подобно нашим синицам, быстро и ловко лазают по деревьям. Их очень много в садах Хартума.

        В мимозовых лесах Голубого и Белого Нила ткачики вьют художественные гнезда, примечательные своей красотой и целесообразностью постройки. Птицы эти получили удачное название. Здесь в Хартуме находится красивая порода с желтым брюхом, черной головой и зеленоватой спинкой. Гнездо ткачика висит на самой верхушке тонких, гнущихся ветвей, обыкновенно над водой. Гнездо имеет форму пустого полушария, на которое поставлен заостренный пустой конус. Вход в него образует длинная труба, которая тянется по всей внешней стене и лишь внизу открывается. Это изящное жилище состоит из длинных травяных стеблей, сплетенных между собой так, что гнездо совершенно непромокаемо. Внутри оно выложено тонкой и мягкой травой и шелухой семян, которые впоследствии служат подстилкой для птенцов.
Длиннохвостая птица-мышь
Длиннохвостая птица-мышь
        Теперь охотимся очень удачно. Период дождей принес с собой множество редких птиц, которых мы ревностно преследуем. На берегах обеих рек живут целые стаи гусей, колпиц, клювачей, цапель, маленьких черных аистов и авдоток. В лесах наблюдателю открывается совершенно новая жизнь.
        В хартумских садах уже поспел виноград. Его, конечно, нельзя сравнивать с великолепным, сахаристым египетским или греческим виноградом; но все-таки он вкусен.
        Несколько дней назад сардинец Брун-Роллет возвратился из своей поездки в Кордофан, где он был по торговым делам. Его сопровождал некто Ботэ, ездивший в Кордофан для закупки арабской камеди с одним мулатом, сыном знаменитого Линнант-бея.
        Роллет - отец четырех или пяти детей, которых он прижил с тремя, именно с тремя, невольницами. Теперь они мирно живут одним домом, чтобы совместно воспитать юных незаконнорожденных.
        10 августа. Сегодня большой мусульманский праздник, Большой Байрам. В этот день впервые показывается новая луна после постного месяца Рамазана. Турки и египтяне в чалмах и разряженные наполняют улицы. Повсюду затеваются великолепные "фантазии". По всему городу помадная вонь и аромат крокодильных желез; и как необходимая музыка - двадцать один выстрел.
        Ночью была сильнейшая гроза с ливнем, который залил водой весь Хартум.
        Я уже давно собирался поохотиться на Голубом Ниле, но этому постоянно мешал недостаток в деньгах, теперь очень чувствительный. Не решался просить европейцев о займе, ибо был уверен, что буду или кругом обманут, или получу оскорбительный отказ. В это время я короче познакомился с одним знатным турком, Хуссейном-ара, отставным кавале- рийским полковником; сообщил ему о своих денежных затруднениях и получил от него без дальних рассуждений две тысячи пиастров. Обладая этой суммой, я мог исполнить свое намерение. После удачной охоты на Голубом и Белом Ниле 9 сентября мы покинули Хартум на маленькой барке, крытой лишь соломенной рогожей. Доктор Фирталер решил, что останется еще в этой столице, поэтому я мог взять с собой слугу Тишендорфа, новоприобретенного охотника нубийца, Томбольдо, повара, старого слугу Гитерендо и моего верного Али-ара. Нам угрожала в лесах климатическая лихорадка, но естествоиспытатель не должен бояться ее, если желает чего-нибудь добиться. Перед отъездом я нанял для доктора другой, более обширный дом.
        Нам предстояло весьма медленное плавание, потому что господствующий ветер был встречный и барке приходилось плыть против течения; для этого надо было употреблять много усилий и времени. В местах, где леса подступали к самой реке, возможно было продвигаться вперед лишь следующим образом: матросы, взяв в рот бечеву и проплыв между колючими, висящими над водой мимозовыми кустами, добирались до прогалины в лесу и, выйдя на сушу, тянули оттуда барку. Нам нужно было потратить целый день, чтобы сделать одну немецкую милю. Но мы не теряли времени; напротив, тихая езда была нам очень выгодна. В лесах настреляли столько добычи, что никогда не сидели без дела.
        На этот раз, описывая вторичную поездку в девственные леса, я не буду утомлять благо- склонных читателей естественноисторическими исследованиями, а просто расскажу о своих приключениях.
        17 сентября. Третьего дня мы прибыли в Камлин. Это ничем не замечательное место, о нем упоминают лишь ради его винокуренного завода, единственного во всем Восточном Судане. Нам же он интересен великолепной добычей. Мой охотник Томбольдо застрелил вчера двух редких европейских орлов и двенадцать экземпляров священного ибиса. Он сказал мне, что в некоторых местностях можно целыми стаями видеть и убивать этих обыкновенно диких и редких птиц. Такой случай не часто повторяется, и поэтому мы остались сегодня здесь. Рано утром я отправился с Томбольдо к реке в означенное место. Лег в высокую траву и вскоре подстрелил пролетающую священную птицу. По совету моего черного охотника я поставил ее при помощи палочек в обыкновенную для нее позу и стал дожидаться пролета других стай. С другого берега беспрестанно прилетали многочисленные стаи этих диких птиц для ловли саранчи в степи. Теперь это единственная их пища. Каждая пролетающая стая останавливалась в воздухе и окружала убитого товарища, так что в короткое время я смог убить пятнадцать экземпляров, к которым Томбольдо прибавил еще шесть. Лишь впоследствии мне стала ясна причина непонятного соединения нескольких сотен этих птиц, обыкновенно попадающихся в одиночку. Они свили целую колонию гнезд в неприступном болоте в лесу на противоположном берегу.
        Естественно, что после обеда очень много дел. Надо было препарировать большое число убитых птиц. Мы тихо поплыли вперед.
        К вечеру начала собираться гроза. Небо все более и более темнело, и незадолго до солнечного заката налетела буря. Наш кораблик кидало во все стороны. Молния за молнией падали со всех сторон в реку и прибрежный лес. Треск валящихся деревьев, вой испуганных гиен и бушевание волн, поднятых на аршин неистовой бурей, заглушались беспрерывными раскатами грома и ревом урагана. Это было величественное, страшное и прекрасное зрелище.
        В этом бурном потоке наша утлая барка летела вперед или кидалась во все стороны, как мячик. Волны плескали через борт, и вскоре воды в трюме набралось на несколько дюймов. К счастью, кораблик скоро был выброшен бурей так далеко на тинистый берег, что яростные волны не могли ему более грозить опасностью. Тут полил дождь, такой дождь, о котором может судить лишь тот, кто сам испытал тропическую грозу. Суданцы говорят, что в этом дожде каждая падающая капля величиной с пулю. В короткое время вода в трюме поднялась на фут, и мы насквозь промокли. С великим трудом я спас от воды препарированные птичьи шкурки, которыми были наполнены все ящики.
        Вскоре дождь прекратился, но мы были поставлены в очень печальное положение. Люди дрожали от холода и на открытой со всех сторон барке не очень-то приятно себя чувствовали. Заметили поблизости деревню, куда и побежали все, за исключением корабельной прислуги. Жители, увидав вооруженных людей, сперва испугались. Мужчины убежали в лес, но возвратились, узнав, что дело лишь за сухим и теплым ночлегом. Они очистили нам токуль и раздули громадный огонь, у которого мы могли согреть наши окоченевшие члены и приготовить крепкий кофе. Однако ночной покой был встревожен, кроме воя гиен, еще вторым ураганом, который, хотя ничего не повредил в нашей деревне, но барке снова грозил опасностью.
        21 сентября. Сегодня утром мой слуга в первый раз заметил в лесу обезьян. Я тотчас сошел на берег, застрелил выпорхнувшую передо мной большую сову и начал преследовать обезьян, которые, гримасничая, с большим проворством пропали в тернистых кустарниках.
        24 сентября. Вчера вечером был опять сильный дождь. Сегодня в полдень мы достигли деревни Абу-Харрахс, находящейся на правом берегу Голубого Нила. Здесь я захотел остановиться ради прекрасных лесов по обеим сторонам реки. Мы заняли оставленную казарму албанских войск. Туда я приказал снести нашу поклажу, когда до некоторой степени очистили от грязи три комнаты, в которых еще можно жить.
        В следующие дни, кроме очень добычливой охоты, мы получили еще несколько подарков от живущего здесь кашэфа. По турецкому обычаю, он прислал сверх того несколько баранов "для кухни". То, что его нужно было отдарить за его "акрамэ", было понятно само собой; а из его слов стало достаточно ясно, что он желал спиртного. Поэтому он получил несколько бутылок хорошей водки, и мы навсегда стали приятелями.
        30 сентября. Мы охотились в лесах на другом берегу. Во время одной охоты только углубились в лес не более чем на сто шагов, как перед нами поднялся крокодил около 8 футов длины и спрятался в ближайшем кустарнике. Мы окружили заросли с оружием наготове, но крокодила и след простыл.
        Охотясь и при этом преследуя различных птиц, я через час с лишком достиг тахера, или возвышенности (буквально "тыла"), степного леса, где заблудился, возвратился к реке лишь к полудню весь в поту, измученный, истомленный и с ужасной жаждой. Не долго думая, бросился к воде, чтобы напиться. Если б даже смерть явилась передо мной, и то бы я попробовал охладить свой жаждущий язык, потому что здесь, во внутренней Африке, жаждущий не в состоянии противостоять виду воды: так ужасна мука, которую он испытывает.
        Напившись, я осознал, что повредил себе, и стал опасаться дурных последствий, которые действительно не замедлили появиться. Тихой ходьбой пробовал успокоиться, но потом, до смерти утомленный, опустился под тенистое дерево. Мои люди нашли меня здесь почти без чувств и отнесли в наше жилище.
        Воды Голубого Нила постепенно спадают (в иные дни на девять дюймов), несмотря на беспрестанные грозы и ливни. По-настоящему дождливый период должен бы уже окончиться, старожилы не помнят такого долгого его продолжения. Трава в степи от шести до восьми футов высотой. Есть надежда на необыкновенно богатый урожай дурры. Вблизи деревни степь засеяна этим плодородным злаком. Лятиф-паша дал полезный приказ, чтобы войско разводило свои собственные поля. Две роты солдат, квартирующих в ближайшем городке Волед-Мединэ*, обработали такое громадное пространство земли в пустыне, что его не обойти за целый день.
* Сейчас этот город называют "Вад-Медани".

        10 октября. Наш дом превратился в лазарет. Я уже целую неделю лежу в климатической лихорадке**.
* * Так Брем называет малярию.

        День и ночь меня мучит сильнейшая головная боль. Четверо слуг-арабов захворали, и Тишендорф тоже слег. Часто у него такой сильный бред, что прочие вынуждены его держать, потому что в бреду он уходит ночью из дома и бродит около реки. Никто из нас, конечно, не работает; немногие, оставшиеся здоровыми, неотлучно ухаживают за больными.
        Многие заболели в нашей деревне; а в Волед-Мединэ лихорадка так сильна, что там ежедневно умирают в среднем до 15 человек. Со всех сторон меня уверяют, что именно этот месяц самый дурной из всех. Грозы и ливни продолжаются. Мне принесли одну из тех змей, которых туземцы называют "ассала"***.
* * * Ассала африканский вид питона (Python sebae).

        Араб убил ее дубиной. Она не ядовита, и ее едят. Лежащая предо мною змея длиной в десять парижских футов, должно быть, недавно поела: брюхо в середине тверже бедра здорового мужчины. Красивый рисунок кожи побуждает туземцев делать из нее украшения, например, обшивать ножны кинжалов и тому подобное.
        Из Волед-Мединэ барки возвратились пустыми; они отправлялись туда за дуррой. Прошлогодний урожай весь вышел, а новый еще не созрел. За ардеб, или 4,8 венской осьмины, платят обыкновенно в Волед-Мединэ по 6 пиастров.
        Мы желали получить одну из этих барок, чтоб иметь возможность возвратиться в Хартум, так как без врачебной помощи долее не можем здесь оставаться.
        Уж несколько дней замечаются предвестники пассатов - прохладные дуновения. Можно надеяться, что скоро появятся эти желанные ветры и уменьшат ужасный зной. Часто ночью у нас плюс 28 градусов по Реомюру.
        14 октября. Тишендорф серьезно заболел и целую ночь напролет бредит. Даже старого турка Али-ара схватила лихорадка. Остался здоровым один только повар Мансур.
        Много раз он избавлял меня от головной боли очень странным средством. Разводит в чашке соль с лимонным соком и, раздев меня совершенно, натирает этим все тело снизу вверх, произнося при этом наизусть фахта и значительное количество набожных изречений, между которыми часто повторяется: "Бэ исм лилляхи эль рихман эль рахим". Потом он трет виски ко лбу, по его выражению, "собирая на лбу солнце", так как он приписывает мою болезнь влиянию солнечных лучей. После этого, собрав кожу на лбу, стягивает ее немного с головы, вливает раствор в уши и тогда уж тщательно меня вытирает. Головная боль обыкновенно исчезает совершенно или, по крайней мере, на время.
        Причину облегчения я оставляю неразрешенной. Все это найдут, пожалуй, смешным; но чего не позволит совершить над собой больной, если только имеет надежду на облегчение своих страданий! Пришлось еще на целую неделю задержаться, мы все не выздоравливали. Лишь 21 октября удалось нанять барку для обратного пути. Тотчас приказали ее оснастить и к вечеру отплыли. Ночью я почти не спал и слышал крики нескольких тысяч летящих, как я полагал, журавлей. На следующее утро увидел, что птицы не летели, а спокойно сидели на песчаном острове реки.
        К полудню несколько сотен этих обыкновенно хитрых птиц подпустили к себе подплывающее судно так близко, что я не мог удержаться, чтобы не выстрелить в них из винтовки, хотя для этого несколько человек должны были приподнять меня. Выстрел был удачен - убил две птицы. Мне их принесли, я держал в руках редкий вид - Grits virgo*.
* Это обыкновенный степной журавль-красавка, редкий разве в Западной Европе. Впрочем, за последние десятилетия сильно истреблен и в степях.

        До сих пор эта птица мне не попадалась.
        Я радовался, как орнитолог-коллекционер и эстет, что добыл эту птицу, и у меня пробудилось желание добыть еще несколько журавлей. Случай представился скоро; тогда эстет ушел на второй план и уступил свои права коллекционеру. К сожалению, занятие коллекционера почти всегда соединено с убийством.
        К вечеру мы проезжали около большого острова и увидели на нем множество сидящих журавлей. Я остановил барку у нижнего конца острова и, несмотря на свою лихорадку, решил устроить ночную охоту. Бодрость духа преодолела телесную слабость. В продолжение нескольких недель я был не в состоянии оставить свою постель, сегодня же смог отправиться на охоту.
        В ночной темноте нам удалось убить нескольких журавлей. В следующие дни я повторил этот маневр, и охота была постоянно удачной. Но всякий раз после ночной охоты я чувствовал себя все хуже и хуже и вскоре вынужден был прекратить охотиться. Значит, дух не имел столько сил, чтобы выдержать могущественное влияние лихорадки.
        26 октября. Причалили к Хартуму. Лихорадка так ослабила, что я едва дошел до квартиры. Доктор, взглянув на меня, просто испугался. После полудня опять начались сильные припадки.
        Меня посетили европейцы Пеннэ, Контарини и Грабо, чтобы выразить свое сочувствие. Грабо и Контарини рассказывали о многих насильственных мерах паши. Во-первых, он велел оставить службу аптекарю и, по их мнению, конечно, без всякого повода, но в действительности потому, что Грабо оказался виновным в подлогах. Старый плут Лумелло хотел продать невольницу, а паша дал ей отпускную. Итальянец на это немало злится. Сыплющиеся на пашу проклятия европейцев не находят, однако, во мне сочувствия, потому что я не могу не оправдать энергичных мероприятий этого губернатора.
        Нашему доктору не особенно приятно в Хартуме. Он с отвращением смотрит на беспорядок в хозяйстве европейцев и развращенность большинства из них. Он ничего не желает сильнее, как уехать отсюда. Мы строим планы для новой поездки на Голубой Нил. Этому препятствуют лишь моя болезнь и недостаток в деньгах.
        Аббас-паша сослал сюда трех арабов. Эти люди воспитывались в Европе, но только один из них приобрел там научные знания и стал образованным и деликатным человеком. Второй же во всех отношениях ничтожное явление. Третий из них, Баюм-эффенди, несмотря на двенадцатилетнее пребывание во Франции, остался феллахом. Он соединяет в себе все недостатки простолюдина - и араба, и француза. Кроме них сюда приехал еще необразованный француз, истый gamin de Paris (парижский паренек - франц.) по имени Эдуард Легран. Конечно, он избрал для своего временного жительства дом Пеннэ.
        Несколько недель назад Никола Уливи возвратился из своего путешествия в Кордофан. Кроме многих невольниц и довольно большого количества арабской камеди, он привез оттуда в высшей степени удивительные плоды. Формой и величиной они походят на миндалину; скорлупа черновато-серая, а ядро белое. Когда плод положишь в рот, то вкус у него сначала неприятно горький, но стоит взять глоток воды, как он превращается в чисто сахарно-сладкий. Этот плод из Такхалэ.
        14 октября. Торговая экспедиция покинула Хартум. Эта экспедиция ежегодно снаряжается на Белый Нил правительством и богатыми купцами. Теперь она отправилась под управлением плута Никола Уливи. Мы принуждены были видеть, как она отплывает без нас, провожаемая бесчисленными выстрелами, несмотря на наше безграничное желание присоединиться к ней.
        Главная цель этой чисто меркантильной экспедиции - обмен слоновой кости и рабов на стеклянные бусы (зукхзукх, или зукзук). Обыкновенно из этого путешествия привозят в Хартум оружие, утварь и другие вещи, замечательные в этнографическом отношении. При постоянных попутных ветрах корабли быстро достигают 6 или 5 градуса северной широты и через три-четыре месяца возвращаются нагруженные слоновой костью, тамариндовыми лепешками, черным деревом, медом и другим товаром. Прибыль и выручка от этой поездки довольно значительны. Лишь с установлением консульства европейцы получили возможность принимать участие в экспедиции без всяких ограничений.
        10 ноября. Уже несколько дней, как я в состоянии выходить. Третьего дня мы предприняли маленькую прогулку на Рас-эль-Хартум, или соединительный пункт обеих рек. По дороге указали нашей прислуге на норы самого большого навозного жука, какого только можно встретить в Восточном Судане.
        Этот год очень урожайный. В хорошо орошенных садах четыре раза жали пшеницу. Финиковые пальмы цвели во второй раз и снова принесли плоды.
        Наше положение становится все бедственнее. Из Европы мы не получаем ни писем, ни векселей. Все мои старания занять в Хартуме денег оказались безуспешными. Под конец я был принужден обратиться к Никола Уливи перед его отъездом на Белый Нил. Я послал к нему Контарини для переговоров и был немало удивлен, услышав, что Никола даст мне незначительную сумму. Я отправился в его диван со своим верным Али-ара. Никола принял меня весьма приветливо.
        "Вы желаете получить от меня денег, многоуважаемый господин; я с удовольствием исполню ваше желание. Но я купец, и потому вы не удивитесь, что могу дать взаймы лишь с процентами. Потом, полагаю, вам будет полезно взять мою барку для путешествия. Я ее отдам за семь тысяч пиастров в месяц. А сколько пиастров вам нужно?" Я объявил, что мне нужна сумма в три тысячи пиастров, и Никола потребовал пять процентов в месяц. К этому присоединилась барка, на которую был лишь намек, но я знал, что необходимо нанять ее, несмотря на то, что запрашиваемая цена была на 60 процентов дороже ее настоящей стоимости. Внутри меня так и кипела досада, но не оставалось другого средства для получения денег; поэтому я обещал за барку тысячу двести пиастров, или восемьдесят прусских талеров, и, кроме этого, на всю сумму (в последнюю включаются две тысячи пиастров за наем барки) 60 процентов росту. Выручка Никола была в двести восемьдесят талеров. И я согласился на это условие, потому что был принужден к этому! Как утопающий хватается за соломинку, так и я в отчаянии ухватился за этот последний спасительный якорь. Что во мне происходило тогда, об этом никто не узнает. Я видел свою гибель и гибель прочих и чувствовал, что неведомая рука тащит меня на самое дно пропасти; я должен был скрыть свои чувства от своего мучителя. Мы сосчитали сумму в известной монете, и я обещал представить на нее вексель. Никола при счете еще раз попробовал надуть меня на 20 процентов.
        Тут уж я не мог сдержать своего негодования. Страшная ярость овладела мной; мощной рукой схватил я мошенника за его длинную бороду и начал бить его своей нильской плетью до тех пор, пока мог шевелить рукой. Это продолжалось долгое время. Али-ара с заряженным пистолетом охранял дверь дивана, чтобы слуги не явились на помощь кричащему Уливи. Святое правосудие! Прости, если я тогда захватил твои права! Я еще до сих пор благодарен, что моя рука была так мощна! Наконец Уливи вырвался, убежал и закричал мне из своего гарема: "Maladetto, посмотрим, где ты теперь достанешь денег". Я ушел из дивана, не отвечая на слова наказанного ростовщика.
        Когда гнев мой прошел, я начал думать о нашем положении. Я не видел выхода из денежного затруднения. Вдруг мне пришло в голову попросить пашу о деньгах. Я написал ему просительное письмо, в котором представил свое положение, рассказал о низости европейцев и под конец просил его одолжить на четыре месяца пять тысяч пиастров. В течение этого времени надеялся получить из дома деньги и ими погасить долг. Переведя письмо на арабский язык, послал его паше с Али-ара. В тот же день получил ответ. По турецкому обычаю, паша написал на другой стороне посланного мной листа приказ казначею мудирии. Он заключался в следующих словах: "Мы решились согласиться на просьбу немца Халиль-эффенди и приказываем вам выдать ему пять тысяч пиастров без процентов. Возьмите с него расписку. Если же по истечении четырех месяцев этот господин не будет в состоянии возвратить в правительственную кассу взятые им деньги, то перешлите ко мне его расписку и спишите сумму в пять тысяч пиастров из наших доходов. О дальнейшем мы распорядимся впоследствии".
        Этот поистине царственный поступок не требует комментариев. Я пошел благодарить его. Он встретил меня словами, в которых звучал упрек: "Нехорошо с твоей стороны, Халиль-эффенди, что ты мне раньше не сказал о своей нужде; я бы давно с ней покончил, потому что я ведь тоже на чужбине".
        Теперь я радостно начал готовиться к путешествию по верховью Голубого Нила. Вместо семисот пиастров, которые я должен был бы заплатить за барку Никола Уливи, я заплатил теперь триста за другую, покрытую палаткой из соломенных циновок, которая вполне нас удовлетворяла. Настоящее судно было гораздо больше дахабие Никола Уливи. Через несколько дней мы собрались в дорогу; наша корабельная прислуга была гораздо старательнее, чем та, которую содержал этот мошенник.
Когда мы приближались к стенам столицы Восточного Судана, фата-моргана своим туманом скрывала ее от наших глаз. Истомленные страшным дневным зноем, мы приехали на базар и, чтобы подкрепиться чашкой доброго мокко, отправились сначала в кафе, а потом уже принялись за визиты. Первый визит был к патерам католической миссии. Во время моего отсутствия миссионеры совершили первую поездку по Белому Нилу и добрались по нему на юг до 4 градуса 9 минуты северной широты. Старый Петрэмонте коротал с нами время за рассказами о путешествии и об охоте, жаловался на москитов и на другие неудобства и, между прочим, сообщил мне интересные сведения о фауне и флоре стран по Белому Нилу.
        Отсюда мы пошли в Hotel de Cartoum, то есть к нашему старому приятелю Пеннэ. Войдя в диван хозяина дома, приветствовали присутствующих. Пеннэ тотчас выказал свое гостеприимство и с таким радушием приглашал нас поселиться в своем доме, что мы не могли отказать ему.
        К нашему немалому удивлению, один араб заговорил с нами по-немецки. Это был из тех молодых людей, посланных в Вену по предложению австрийского горного советника Руссеггера для изучения там, а впоследствии в разных австрийских рудниках, горного дела. Теперь он был на золотых приисках Касана, в провинции Фасокль на Голубом Ниле, где страшно скучал; поэтому знакомство с немцами доставило безграничную радость горному чиновнику. Он начал плакать, до такой степени овладели им юношеские воспоминания. "Jesus Maria! - воскликнул он. — Как я счастлив, что наконец снова вижу немцев". Тут он старался показать нам, как бесконечно много сохранилось в нем немецких качеств и свойств. Он рассказывал старые, давно известные анекдоты из календарей, говорил немецкие стихи и под конец запел даже немецкие песни. Трогательно и вместе с тем забавно было слышать, как пел Хассан-эффенди: "О Страсбург, о Страсбург, дивный город" и т. д., "В Альпах звучит рожок" и т.д. и другие песни. Он просто не находил слов для выражения своей радости и, наверное, воображал сегодня, что находится не во внутренней Африке, а в центре Германии.
        Хартумские европейцы тотчас узнали о нашем прибытии. Они пришли приветствовать нас и рассказали все события и новости. Так мы узнали, что Никола Уливи находится в настоящее время в Кордофане для закупки камеди, что англичанин Петерик уже несколько месяцев как из бимбаши превратился в купца и в прошлом году торговал в Хартуме невольниками, что Ла Фарк уехал в Сеннар и что дочка Никола Уливи, бледнолицая Женевьева, опять живет в Хартуме.
        Новый генерал-губернатор был общим камнем преткновения. Он объявил, что с европейцами, преступающими общеизвестные законы его нации, он будет поступать истинно по-турецки, то есть, если они не будут исполнять его приказаний, он будет награждать их 500 ударами плетью и в цепях и оковах отправлять к консулу в Каир. Генерал-губернатор хорошо знает европейцев, их законы и обычаи, чтит их ум, но ненавидит как людей. Он порицает жизнь хартумских европейцев и справедливо осуждает их пороки, в особенности многоженство. Они почти все этим грешат.
        Мне очень хотелось познакомиться с пашой. В первый раз я посетил его 15 июня. Прочитав фирман, он очень вежливо принял меня. Принесли трубки и кофе. Паша говорил по-итальянски и скоро навел разговор на Белый Нил, по которому я намеревался проплыть. В разговоре развивал очень остроумные мысли, касающиеся плавания по нему, но сказал, впрочем, и несколько нелепостей.
        Так, паша рассказывал, что в верховьях реки стоит высокая гора, которая качается во все стороны при сильном ветре. Он полагает, что это происходит оттого, что она стоит на ртути. Вероятно, он знал ртуть только в жидком виде. Во всем прочем мнения этого человека были очень разумны.
        Наш разговор был прерван приходом бывших губернаторов: Халида-паши и Хассана-паши. Последний - весьма честный прямодушный турок. Он происходит из знатнейшей фамилии и помог вступить на престол вице-королю Аббасу-паше, но затем так открыто противился некоторым его вредным правительственным распоряжениям, что паша начал его бояться и старался как-нибудь отделаться от него. Он отправил этого старого человека в ссылку в Касалу, надеясь, что Хассан-паша скоро окончит жизнь в убийственном климате Восточного Судана или даже не выдержит трудного путешествия за три тысячи немецких миль. Но провидение разрушило план жестокого человека. Ангел охранял жизнь Хассана-паши. Его многочисленные друзья донесли султану Абд-эль-Мэджиду о жестокости Аббаса-паши, и последний получил строгий выговор с приказанием тотчас возвратить Хассана-пашу в Египет.
        Абд-эль-Лятиф-паша очень красивый мужчина, лет за сорок. У него правильное и лукавое лицо, густая, черная красивая борода и темные большие брови. Он родом черкес и невольником был продан в Константинополь. Оттуда попал к Мухаммеду Али, был освобожден и получил место в морской службе. Тут он быстро начал повышаться, но скоро перешел на сухопутную военную службу, получил чин бея и губернаторство в Сиуте, в Верхнем Египте. Отсюда с чином генерала был послан генерал-губернатором в Судан, в Хартум.
        Лятиф-паша довольно образованный человек; кроме арабского, турецкого и своего родного языка, он недурно говорит по-итальянски, имеет некоторые сведения в науках и, наверное, знал бы более, если б имел возможность. О его характере судят противоречиво. Я знал его как благородного, щедрого и великодушного человека, вместе с тем властолюбивого, строгого и мстительного, но тем не менее он оправдывал данное ему имя. (Лятиф - значит любезный.) Он любил устраивать "фантазии" и, не попирая прочих законов своего пророка, руководствовался при этом словами Лютера: "Кто не любит вина (поэтому в Хартуме водка имеет большое значение), женщин и пение, тот всю свою жизнь пребывает дураком".
        Обыкновенно у него обедал хартумский кади, и если в это время приходили европейцы, то он приглашал их к столу и, не стесняясь, пил с ними бургундское и шампанское. А набожный кади молился в это время: "Аус билляхи мин эль шептан эль раджим", но не останавливал грешных действий паши. Часто паша подшучивал над кади. Например, Лятиф предлагает кади вина и забавляется отчаянием правоверного, или настоятельно уверяет его, что не пьет вина, а только бургундское и шампанское, и т.п. Раз паша сказал ему: "Милый кади, когда ты полетишь на небо, то я буду держаться за твой кафтан, чтобы попасть в рай, пока опять не запрутся за тобою райские двери".
        Правительственные его распоряжения весьма строги. Он не терпит противоречия и твердо проводит однажды принятое решение. Старых плутов, много лет обкрадывавших диван на громадные суммы, он заставил возвратить похищенное. Араб Хассан Муссмар (Муссмар - значит гвоздь; Хассан получил такое прозвище потому, что на носу у него была бородавка, похожая на шля п ку гвоздя), м ного лет пользовавшийся известной монополией, принужден был заплатить утаенную сумму в шесть тысяч кошельков, или 150 тысяч ефимков; этот человек поступал с несчастными суданцами с утонченной жестокостью и заставлял их выплачивать вместо обыкновенной подати - тройную. Лятиф-паша внимательно просмотрел его счетные книги и обязал плута выплатить вышеупомянутую сумму. Судья не заботился о том, что тот вынужден будет продать свой дом, своих невольников и невольниц; Хассан Муссмар должен был считать себя счастливым, что остался цел. Даже Халид-паша не получил от своего преемника права въезда в Египет, несмотря на особое разрешение вице-короля, и это продолжалось до тех пор, пока он не выплатил в казначейство задолженных им восьмисот кошельков.
        "Аббас-паша, - говорил мне Лятиф, - наместник султана в Египте, я же наместник Восточного Судана и исполняю приказания своего султана, не обращая внимания на вице-короля. Я получил от султана фирман, в котором он мне повелевает поступать по справедливости, валляхи ана ахласс эль сульм мин эль маслумин (клянусь Богу, я прекращу неправду и избавлю от нее тех, кому ее делают)".
        Подчиненные дрожат перед ним, а народ уважает его и любит. Беда тому, кто без основательной причины прибьет нубийца, притеснит или как-нибудь иначе несправедливо поступит с ним! Диван паши всегда открыт для всех просителей.
        Лятиф-паша ввел некоторые необходимейшие учреждения. Так, он установил денежный курс Восточного Судана наравне с египетским, что прежде считалось невозможным. Привезенные из Египта в Судан деньги теряли обыкновенно от 10 до 12 процентов своей номинальной стоимости, и от этого приходилось испытывать немало неудобств.
        Вскоре после нашего прибытия в мечети были провозглашены пять законов, вся честь установления которых принадлежит паше. Первый закон - Сикр - касался оскорбления и грозил 500 ударами по пяткам каждому, кто решится обесчестить Божье дело известным уже нам образом.
        Второй закон запрещал обычай, который я описал под названием "Дильтейн ву дильт". Каждый, желающий вступить в брак под условием "Дильтейн ву дильт", подвергался наказанию, состоящему из 500 ударов плетью; тому же подвергался и отец девушки. Если кто уже женат на женщинах, исполняющих оскорбительные условия гаремной жизни, то должен развестись с ними и жениться на других, иначе он подвергается тому же самому наказанию. Это запрещение серьезно потревожило добродушное спокойствие суданцев.
        Третий закон касался злоупотребления невольницами, которыми бессовестно промышляли как публичными женщинами. Лятиф-паша возмутился таким злоупотреблением и запретил его под строгим наказанием. Он дал самое строгое повеление тотчас вскрывать подобные преступления и угрожал тысячью ударов плетью каждому, кто осмелится преступить его закон. К этому наказанию прибавлено было еще то, что невольницу продавали более благородному господину и вырученные за нее деньги правительство конфисковывало. В случае же если невольница поступала в такое распоряжение без ведения и не по воле своего господина, то все-таки предписывалось продать ее в Каир и вообще вывезти за границу, а прежнему владельцу выдать за нее деньги по ее стоимости. Остальные два закона воспрещали дикий вой при погребениях и обычное в Судане обрезание девушек, что, следуя строго постановлениям ислама, должно быть запрещено с этих пор.
        Из всего этого видно, что за человек теперь управляет Восточным Суданом. Мне придется еще несколько раз упомянуть о нем. Хотя он судил обо мне по жившим в Судане европейцам и потому обращался с нескрываемым пренебрежением, но скоро я снискал его благосклонность, и он оказал мне такие услуги, которые я справедливо могу назвать благодеяниями.
        В продолжение нескольких дней мы принуждены были пользоваться гостеприимством доктора Пеннэ, потому что, несмотря на все старания, не могли отыскать приличного помещения. Единственный сносный дом, который мы видели, принадлежал одному итальянцу, считавшемуся первым аптекарем провинции Восточный Судан, на самом же деле прежде он был просто купцом. Некогда от скуки он прочитал одно фармацевтическое сочинение, потом в Смирне, во избежание голодной смерти, был учеником в аптеке и узнал искусство составления лекарств лишь настолько, что мог выдать себя за аптекаря в Египте. Здесь практика докончила его образование. Он поступил на государственную службу и был послан в Восточный Судан.
        Но этот добрый человек, по имени Лумелло, менее занимался порученными ему больными госпиталя, а более продажей и покупкой хорошеньких невольниц. Он завел себе дом и сад и, между прочим, промышлял выгодным ремеслом отравителя. По крайней мере, помог одному врачу-итальянцу (я забыл его фамилию) отправить несколько человек в лучший мир. Доктор же взялся за подобное занятие из-за денег или за обещания. Кроме того, были другие достаточные основания считать нашего Лумелло архиплутом. Такова была его репутация.
        И вот именно этому-то человеку предстояло сделаться нашим домохозяином, несмотря на то, что прочие европейцы старались всеми силами отговорить нас не иметь с ним решительно никаких дел. Но что же нам было делать? Близился период дождей, другой квартиры нельзя было найти, а в доме приветливого француза слишком мало места для наших занятий. Итак, мы сняли у Лумелло "павильон" или, скорее, нечто вроде собачьей конуры, окруженной с трех сторон садом. Сняли ее за 60 пиастров в месяц и заплатили вперед за три месяца. Четверть этой суммы была бы щедрой платой за такое скверное помещение. Мы наперед знали, что вскоре поссоримся с хозяином, но несмотря ни на что принуждены были снять квартиру. Одно было хорошо в этой жалкой хижине: перед ее дверью находилась беседка, в которой мы могли проводить весь день, а также обедать и спать.
        -Теперь я хочу забежать вперед и рассказать наши приключения с господином Лумелло. Когда итальянец высказал нам свою враждебность, а без нее он не мог долго жить, то я принял меры для защиты своей жизни от всех его ухищрений. Лумелло безо всякой причины запер свой сад, прежде для нас открытый, потом обвинил меня перед пашой и начал раздор, который тянулся целые месяцы. Я имел основание серьезно опасаться, что господин Лумелло отравит меня при первом удобном случае; поэтому, чтоб смирить его, в один прекрасный день отправился в диван аптекаря, вооруженный пистолетами, и в сопровождении каваса Али-ара. Между нами начался следующий диалог: Здравствуйте, синьор Лумелло, - сказал я.
        Здравствуйте и вы, дорогой синьор! - весь- ма приветливо отвечал старый льстец. - Добро пожаловать! Спасибо, господин Лумелло, я пришел, чтоб поговорить с вами кое о чем. Вы знаете, я ожидаю, что вы меня отравите... Пожалуйста, господин Лумелло, не прерывайте меня. Господин Лумелло, нам известно, что вы отравили нескольких особ... Пожалуйста, не горячитесь без причины; я пришел для того, чтобы... вам сказать, что тотчас вас застрелю, если только заподозрю, что принял яд. Вы знаете меня, милостивый государь. Положитесь на мое слово, вам будет стоить жизни только одна попытка применить свое искусство ко мне. Я также поручаю своему кавасу отомстить за меня, если внезапно умру.
        - Али-ара, скажи, что сделаешь, если госпо- дин Лумелло отравит меня? - спросил я его.
        Али-ара погладил бороду и с горящими от гнева глазами отвечал: Клянусь Аллахом и его Пророком, клянусь головой моего отца, что я тебя застрелю, если ты сделаешь что-нибудь дурное моему господину; если он прикажет, то я тебя сейчас же застрелю! Вы видите, синьор Лумелло, что со мной шутить нельзя. Addio, Signore! A rivederla! (До свидания, синьор!) Лумелло остался в своем диване уничтоженный и, дрожа всем телом, бормотал про себя: "Tedesco matto, furioso, maladetto!" (Сумасшедший, бешеный, проклятый немец!) Я навсегда был огражден от его искусства.
        Впоследствии он горько на меня жаловался. Новому консулу, доктору Рейтцу, он рассказывал, что я мог его убить.
        28 июня. Вечером пришли письма с родины и от барона Мюллера. В последнем письме были самые тяжелые оскорбления. Он отказывался от нас и объявил, что не будет больше высылать денег. Ему, по-видимому, было все равно, что члены экспедиции будут ужасно нуждаться. Я тотчас написал, что отныне прерываю с ним всякие сношения, но до его приезда буду продолжать исполнять свои обязанности. По своему письменному обещанию он должен был приехать в половине июля. Вместе с тем я требовал от него присылки денег на обратный путь, на путешествие более чем за шестьсот немецких миль! Ночью прошел первый дождь с грозой. Гроза была не сильная. Утром природа казалась как бы обновленной. В нашей беседке царствовала поистине благотворная прохлада; а в саду кусты казались еще зеленее прежнего.
        Уже несколько дней, как воды на обеих реках постепенно поднимаются. На Голубом Ниле это происходит заметнее, чем на Белом. Воды первого окрашены темно-красной глиной, между тем как Белый Нил едва помутнел.
        11 июля. Вчера праздновали начало постного месяца Рамазана. В три часа пополудни толпы людей собрались около батальона солдат на площади Мудирие около правительственного здания провинции Хартум. Солдаты были в парадной форме, то есть офицеры в ярко-красных куртках, богато и в высшей степени безвкусно расшитых золотом, а рядовые одеты по-обыкновенному. Полковая музыка скверно играла невероятно изуродованные французские военные марши. Ко всему этому ободранные молодцы на разукрашенных верблюдах неустанно били в литавры и производили этим раздирающий ухо, чисто языческий гомон. Потомки пророка своими зелеными чалмами выделялись из пестрой толпы, которая повторяла молитвы за отвратительным полунагим дервишем. Этот монах, сидя на тощей кляче, ехал впереди шествия, судорожно изгибая члены и мыча жалким образом. Толпа кричала, шумела, молилась, несла святые, или, по крайней мере, священные знамена и наконец дошла до такого ужасного безобразия, что я решительно не мог понять совершающегося.
        Из ближайшего окна выглядывали шесть пар черных, огненных глаз. Обладательница одной пары иногда даже показывала и другие части своего белого лица. Эти глаза были, бесспорно, самое интересное из всего окружающего, все прочее было по обыкновению невыносимо скучно.
        Отсюда мы отправились к рынку. На его площади предполагалась большая "фантазия". В это время бросали джэрид. Эту воинственную игру турки более всего любят. Да и не существует другой, в которой бы мужественная сила и ловкость могли так выказаться, как в кидании джэрида. Великолепный наездник может здесь показать свое искусство.
        Джэрид - деревянное метательное копье от трех до пяти футов длиной и около дюйма толщиной. Каждый из играющих имеет при себе от трех до четырех таких копий, на границе обозначенного для игры пространства расставляют нескольких слуг, которые подают игроку брошенные им копья. Играющие разделяются на две партии, которые становятся друг против друга для борьбы. Каждый избирает противника и на полном скаку мечет в него свое копье. Тот или парирует своим джэридом летящее копье, или бросается под лошадь, чтоб оно пролетело над ним. В этом случае мы видим всадника, висящим под брюхом лошади и держащимся кончиком ноги за шишку на арчаке седла; но затем он в одно мгновение опять в седле и уже преследует бросившего копье противника, который с величайшей быстротой спешит поднять оружие.
        Часто копье задевает одного из играющих и даже случается, что сбрасывает его с лошади. Для зрителей я не знаю зрелища приятнее метания джэрида. Эту игру очень любят, и в ней часто участвуют знатнейшие турки.
        Показав все свое искусство, наездники оставляют площадь для только что подошедшего линейного батальона. Батальон выстраивается парадом, знаменами и оружием отдает честь паше и под гром 21 пушечного выстрела удаляется в казармы. Этим оканчивается праздник.
        23 июля. Паша совершил ужасное злодейство, которое хотя и стараются скрыть, тем не менее оно у всех на устах и очень поразило европейцев.
        Третьего дня вечером два евнуха обвинили перед пашой женщину из гарема в знакомстве с мужчиной, которое она свела в окружающем гарем саду. Обвиняемая была женой Ибрагима-эффенди, приемыша паши. Это невыносимейший и безобразнейший человек из всей его свиты. Ей не более 15 лет, и, говорят, она красавица. Сперва она была любовницей паши, а потом он отдал ее этому самому Ибрагиму-эффенди. Вероятно, евнухи сделали донос со свойственной им злобой и, может быть, даже оклеветали ее, прибавляя многое; потому что паша ужасно разгневался, выслушав их рассказ. Он приказал привести к себе женщину и ее знакомого. Несчастная задрожала всем телом, когда увидала в глазах паши ярость.
        -Ты разговаривала сегодня в саду с посто- ронним мужчиной? - спросил паша, Да, ваша светлость, я спрашивала о своем господине Ибрагиме-эффенди у знакомого тебе и мне по Каиру Ибрагима-ара.
        -Он, наверное, хотел тебя соблазнить изме- нить мужу; не правда ли? Нет, ваша светлость, это неправда! Расскажи всю правду, тогда тебе ничего не сделают; но если ты утаишь совершившееся, то я прикажу отрубить тебе члены по частям.
        Несчастная женщина испугалась, смешалась и признала за истину все, что сказали низкие обвинители.
        - Уведите ее, - приказал паша, - и доставьте мне собаку Ибрагима-ара! Его привели.
        - Ты соблазнял к неверности Нэфизу, жену Ибрагима-эффенди? Нет, ваше превосходительство! Как, ты решаешься еще лгать? Берите его, кавасы, свяжите и секите до тех пор, пока он скажет правду! Собака, ты должен умереть! Ибрагим-ара бежал и счастливо пробрался мимо дворцовой стражи. Кавасы преследовали его и получили приказ привести к паше живым или мертвым. Трое из них, более человечные, не стреляли по нему, четвертый же выстрелил и раздробил подбородок жертвы. Он упал, и его без чувств принесли к судье. Там он пришел в себя, встал и сказал: Ваша светлость, я невинен! Застрелите эту собаку и бросьте в реку! - отвечал паша.
        Ибрагим-ара получил вторую пулю в живот. После этого его отнесли на барку и посередине реки бросили в воду. Несмотря на половодье, он достиг невысоко затопленного песчаного острова. Собравшись с последними силами, он встал здесь на ноги и громко крикнул: "Ибрагим-эффенди, я должен тебе еще нечто сообщить". Вместо Ибрагима-эффенди это услыхал паша и приказал палачам кончить это дело. Третья пуля заставила его замолчать навеки.
        Теперь дошла очередь до женщины. Паша приказал бросить ее в реку. Она была украшена бриллиантами и другими драгоценными каменьями, которые кавасы хотели снять с нее. "Нет, — загремел паша, — пусть останутся на ней эти вещи; бросьте эту развратницу к ее любовнику такой, как она есть!" Ее принесли на берег Голубого Нила, выстрел - и бурные волны приняли несчастную жертву и потом так же спокойно покатились, как будто и не знали об ужасном убийстве.
        Более я ничего не могу прибавить; история говорит сама за себя. Но скажу только то, что не заставило себя ждать: обыкновенное наказание за всякое совершенное преступление - это муки совести. Лятиф-паша целый год не мог освободиться от постоянно являвшихся ему образов убитых.
        26 июля. Дождливый период в полном разгаре. Регулярно на третий или четвертый день - гроза, и обыкновенно с дождем.
        Ежедневно через наш двор перелетают несколько семей очень интересной птицы, которую в соответствии с систематикой называют Colius senegalensis. Величиной она с жаворонка, но покрыта более шерстью, чем перьями, и в особенности замечательна своим хвостом от 9 до 10 дюймов длины, состоящим из двенадцати перьев с очень твердыми стволами и лишь с зачатками опахала. Цвет перьев мышиный или буроватый. На затылке у нее хохол ярко-голубого цвета. Она живет в самой чаще садов. С мышиным проворством пролезает сквозь кусты, которые на глаз кажутся просто непроницаемыми. Там она отыскивает себе пищу. Между орнитологами существует совершенно неосновательное мнение, будто птица спит, вися на тонких ветвях*.
* Описанная птица принадлежит к отряду птицы-мыши (Coliidae), представители которого обычно мелкие, сероватые птички обладают острыми, загнутыми когтями и, подобно нашим синицам, быстро и ловко лазают по деревьям. Их очень много в садах Хартума.

        В мимозовых лесах Голубого и Белого Нила ткачики вьют художественные гнезда, примечательные своей красотой и целесообразностью постройки. Птицы эти получили удачное название. Здесь в Хартуме находится красивая порода с желтым брюхом, черной головой и зеленоватой спинкой. Гнездо ткачика висит на самой верхушке тонких, гнущихся ветвей, обыкновенно над водой. Гнездо имеет форму пустого полушария, на которое поставлен заостренный пустой конус. Вход в него образует длинная труба, которая тянется по всей внешней стене и лишь внизу открывается. Это изящное жилище состоит из длинных травяных стеблей, сплетенных между собой так, что гнездо совершенно непромокаемо. Внутри оно выложено тонкой и мягкой травой и шелухой семян, которые впоследствии служат подстилкой для птенцов.
Длиннохвостая птица-мышь
Длиннохвостая птица-мышь
        Теперь охотимся очень удачно. Период дождей принес с собой множество редких птиц, которых мы ревностно преследуем. На берегах обеих рек живут целые стаи гусей, колпиц, клювачей, цапель, маленьких черных аистов и авдоток. В лесах наблюдателю открывается совершенно новая жизнь.
        В хартумских садах уже поспел виноград. Его, конечно, нельзя сравнивать с великолепным, сахаристым египетским или греческим виноградом; но все-таки он вкусен.
        Несколько дней назад сардинец Брун-Роллет возвратился из своей поездки в Кордофан, где он был по торговым делам. Его сопровождал некто Ботэ, ездивший в Кордофан для закупки арабской камеди с одним мулатом, сыном знаменитого Линнант-бея.
        Роллет - отец четырех или пяти детей, которых он прижил с тремя, именно с тремя, невольницами. Теперь они мирно живут одним домом, чтобы совместно воспитать юных незаконнорожденных.
        10 августа. Сегодня большой мусульманский праздник, Большой Байрам. В этот день впервые показывается новая луна после постного месяца Рамазана. Турки и египтяне в чалмах и разряженные наполняют улицы. Повсюду затеваются великолепные "фантазии". По всему городу помадная вонь и аромат крокодильных желез; и как необходимая музыка - двадцать один выстрел.
        Ночью была сильнейшая гроза с ливнем, который залил водой весь Хартум.
        Я уже давно собирался поохотиться на Голубом Ниле, но этому постоянно мешал недостаток в деньгах, теперь очень чувствительный. Не решался просить европейцев о займе, ибо был уверен, что буду или кругом обманут, или получу оскорбительный отказ. В это время я короче познакомился с одним знатным турком, Хуссейном-ара, отставным кавале- рийским полковником; сообщил ему о своих денежных затруднениях и получил от него без дальних рассуждений две тысячи пиастров. Обладая этой суммой, я мог исполнить свое намерение. После удачной охоты на Голубом и Белом Ниле 9 сентября мы покинули Хартум на маленькой барке, крытой лишь соломенной рогожей. Доктор Фирталер решил, что останется еще в этой столице, поэтому я мог взять с собой слугу Тишендорфа, новоприобретенного охотника нубийца, Томбольдо, повара, старого слугу Гитерендо и моего верного Али-ара. Нам угрожала в лесах климатическая лихорадка, но естествоиспытатель не должен бояться ее, если желает чего-нибудь добиться. Перед отъездом я нанял для доктора другой, более обширный дом.
        Нам предстояло весьма медленное плавание, потому что господствующий ветер был встречный и барке приходилось плыть против течения; для этого надо было употреблять много усилий и времени. В местах, где леса подступали к самой реке, возможно было продвигаться вперед лишь следующим образом: матросы, взяв в рот бечеву и проплыв между колючими, висящими над водой мимозовыми кустами, добирались до прогалины в лесу и, выйдя на сушу, тянули оттуда барку. Нам нужно было потратить целый день, чтобы сделать одну немецкую милю. Но мы не теряли времени; напротив, тихая езда была нам очень выгодна. В лесах настреляли столько добычи, что никогда не сидели без дела.
        На этот раз, описывая вторичную поездку в девственные леса, я не буду утомлять благо- склонных читателей естественноисторическими исследованиями, а просто расскажу о своих приключениях.
        17 сентября. Третьего дня мы прибыли в Камлин. Это ничем не замечательное место, о нем упоминают лишь ради его винокуренного завода, единственного во всем Восточном Судане. Нам же он интересен великолепной добычей. Мой охотник Томбольдо застрелил вчера двух редких европейских орлов и двенадцать экземпляров священного ибиса. Он сказал мне, что в некоторых местностях можно целыми стаями видеть и убивать этих обыкновенно диких и редких птиц. Такой случай не часто повторяется, и поэтому мы остались сегодня здесь. Рано утром я отправился с Томбольдо к реке в означенное место. Лег в высокую траву и вскоре подстрелил пролетающую священную птицу. По совету моего черного охотника я поставил ее при помощи палочек в обыкновенную для нее позу и стал дожидаться пролета других стай. С другого берега беспрестанно прилетали многочисленные стаи этих диких птиц для ловли саранчи в степи. Теперь это единственная их пища. Каждая пролетающая стая останавливалась в воздухе и окружала убитого товарища, так что в короткое время я смог убить пятнадцать экземпляров, к которым Томбольдо прибавил еще шесть. Лишь впоследствии мне стала ясна причина непонятного соединения нескольких сотен этих птиц, обыкновенно попадающихся в одиночку. Они свили целую колонию гнезд в неприступном болоте в лесу на противоположном берегу.
        Естественно, что после обеда очень много дел. Надо было препарировать большое число убитых птиц. Мы тихо поплыли вперед.
        К вечеру начала собираться гроза. Небо все более и более темнело, и незадолго до солнечного заката налетела буря. Наш кораблик кидало во все стороны. Молния за молнией падали со всех сторон в реку и прибрежный лес. Треск валящихся деревьев, вой испуганных гиен и бушевание волн, поднятых на аршин неистовой бурей, заглушались беспрерывными раскатами грома и ревом урагана. Это было величественное, страшное и прекрасное зрелище.
        В этом бурном потоке наша утлая барка летела вперед или кидалась во все стороны, как мячик. Волны плескали через борт, и вскоре воды в трюме набралось на несколько дюймов. К счастью, кораблик скоро был выброшен бурей так далеко на тинистый берег, что яростные волны не могли ему более грозить опасностью. Тут полил дождь, такой дождь, о котором может судить лишь тот, кто сам испытал тропическую грозу. Суданцы говорят, что в этом дожде каждая падающая капля величиной с пулю. В короткое время вода в трюме поднялась на фут, и мы насквозь промокли. С великим трудом я спас от воды препарированные птичьи шкурки, которыми были наполнены все ящики.
        Вскоре дождь прекратился, но мы были поставлены в очень печальное положение. Люди дрожали от холода и на открытой со всех сторон барке не очень-то приятно себя чувствовали. Заметили поблизости деревню, куда и побежали все, за исключением корабельной прислуги. Жители, увидав вооруженных людей, сперва испугались. Мужчины убежали в лес, но возвратились, узнав, что дело лишь за сухим и теплым ночлегом. Они очистили нам токуль и раздули громадный огонь, у которого мы могли согреть наши окоченевшие члены и приготовить крепкий кофе. Однако ночной покой был встревожен, кроме воя гиен, еще вторым ураганом, который, хотя ничего не повредил в нашей деревне, но барке снова грозил опасностью.
        21 сентября. Сегодня утром мой слуга в первый раз заметил в лесу обезьян. Я тотчас сошел на берег, застрелил выпорхнувшую передо мной большую сову и начал преследовать обезьян, которые, гримасничая, с большим проворством пропали в тернистых кустарниках.
        24 сентября. Вчера вечером был опять сильный дождь. Сегодня в полдень мы достигли деревни Абу-Харрахс, находящейся на правом берегу Голубого Нила. Здесь я захотел остановиться ради прекрасных лесов по обеим сторонам реки. Мы заняли оставленную казарму албанских войск. Туда я приказал снести нашу поклажу, когда до некоторой степени очистили от грязи три комнаты, в которых еще можно жить.
        В следующие дни, кроме очень добычливой охоты, мы получили еще несколько подарков от живущего здесь кашэфа. По турецкому обычаю, он прислал сверх того несколько баранов "для кухни". То, что его нужно было отдарить за его "акрамэ", было понятно само собой; а из его слов стало достаточно ясно, что он желал спиртного. Поэтому он получил несколько бутылок хорошей водки, и мы навсегда стали приятелями.
        30 сентября. Мы охотились в лесах на другом берегу. Во время одной охоты только углубились в лес не более чем на сто шагов, как перед нами поднялся крокодил около 8 футов длины и спрятался в ближайшем кустарнике. Мы окружили заросли с оружием наготове, но крокодила и след простыл.
        Охотясь и при этом преследуя различных птиц, я через час с лишком достиг тахера, или возвышенности (буквально "тыла"), степного леса, где заблудился, возвратился к реке лишь к полудню весь в поту, измученный, истомленный и с ужасной жаждой. Не долго думая, бросился к воде, чтобы напиться. Если б даже смерть явилась передо мной, и то бы я попробовал охладить свой жаждущий язык, потому что здесь, во внутренней Африке, жаждущий не в состоянии противостоять виду воды: так ужасна мука, которую он испытывает.
        Напившись, я осознал, что повредил себе, и стал опасаться дурных последствий, которые действительно не замедлили появиться. Тихой ходьбой пробовал успокоиться, но потом, до смерти утомленный, опустился под тенистое дерево. Мои люди нашли меня здесь почти без чувств и отнесли в наше жилище.
        Воды Голубого Нила постепенно спадают (в иные дни на девять дюймов), несмотря на беспрестанные грозы и ливни. По-настоящему дождливый период должен бы уже окончиться, старожилы не помнят такого долгого его продолжения. Трава в степи от шести до восьми футов высотой. Есть надежда на необыкновенно богатый урожай дурры. Вблизи деревни степь засеяна этим плодородным злаком. Лятиф-паша дал полезный приказ, чтобы войско разводило свои собственные поля. Две роты солдат, квартирующих в ближайшем городке Волед-Мединэ*, обработали такое громадное пространство земли в пустыне, что его не обойти за целый день.
* Сейчас этот город называют "Вад-Медани".

        10 октября. Наш дом превратился в лазарет. Я уже целую неделю лежу в климатической лихорадке**.
* * Так Брем называет малярию.

        День и ночь меня мучит сильнейшая головная боль. Четверо слуг-арабов захворали, и Тишендорф тоже слег. Часто у него такой сильный бред, что прочие вынуждены его держать, потому что в бреду он уходит ночью из дома и бродит около реки. Никто из нас, конечно, не работает; немногие, оставшиеся здоровыми, неотлучно ухаживают за больными.
        Многие заболели в нашей деревне; а в Волед-Мединэ лихорадка так сильна, что там ежедневно умирают в среднем до 15 человек. Со всех сторон меня уверяют, что именно этот месяц самый дурной из всех. Грозы и ливни продолжаются. Мне принесли одну из тех змей, которых туземцы называют "ассала"***.
* * * Ассала африканский вид питона (Python sebae).

        Араб убил ее дубиной. Она не ядовита, и ее едят. Лежащая предо мною змея длиной в десять парижских футов, должно быть, недавно поела: брюхо в середине тверже бедра здорового мужчины. Красивый рисунок кожи побуждает туземцев делать из нее украшения, например, обшивать ножны кинжалов и тому подобное.
        Из Волед-Мединэ барки возвратились пустыми; они отправлялись туда за дуррой. Прошлогодний урожай весь вышел, а новый еще не созрел. За ардеб, или 4,8 венской осьмины, платят обыкновенно в Волед-Мединэ по 6 пиастров.
        Мы желали получить одну из этих барок, чтоб иметь возможность возвратиться в Хартум, так как без врачебной помощи долее не можем здесь оставаться.
        Уж несколько дней замечаются предвестники пассатов - прохладные дуновения. Можно надеяться, что скоро появятся эти желанные ветры и уменьшат ужасный зной. Часто ночью у нас плюс 28 градусов по Реомюру.
        14 октября. Тишендорф серьезно заболел и целую ночь напролет бредит. Даже старого турка Али-ара схватила лихорадка. Остался здоровым один только повар Мансур.
        Много раз он избавлял меня от головной боли очень странным средством. Разводит в чашке соль с лимонным соком и, раздев меня совершенно, натирает этим все тело снизу вверх, произнося при этом наизусть фахта и значительное количество набожных изречений, между которыми часто повторяется: "Бэ исм лилляхи эль рихман эль рахим". Потом он трет виски ко лбу, по его выражению, "собирая на лбу солнце", так как он приписывает мою болезнь влиянию солнечных лучей. После этого, собрав кожу на лбу, стягивает ее немного с головы, вливает раствор в уши и тогда уж тщательно меня вытирает. Головная боль обыкновенно исчезает совершенно или, по крайней мере, на время.
        Причину облегчения я оставляю неразрешенной. Все это найдут, пожалуй, смешным; но чего не позволит совершить над собой больной, если только имеет надежду на облегчение своих страданий! Пришлось еще на целую неделю задержаться, мы все не выздоравливали. Лишь 21 октября удалось нанять барку для обратного пути. Тотчас приказали ее оснастить и к вечеру отплыли. Ночью я почти не спал и слышал крики нескольких тысяч летящих, как я полагал, журавлей. На следующее утро увидел, что птицы не летели, а спокойно сидели на песчаном острове реки.
        К полудню несколько сотен этих обыкновенно хитрых птиц подпустили к себе подплывающее судно так близко, что я не мог удержаться, чтобы не выстрелить в них из винтовки, хотя для этого несколько человек должны были приподнять меня. Выстрел был удачен - убил две птицы. Мне их принесли, я держал в руках редкий вид - Grits virgo*.
* Это обыкновенный степной журавль-красавка, редкий разве в Западной Европе. Впрочем, за последние десятилетия сильно истреблен и в степях.

        До сих пор эта птица мне не попадалась.
        Я радовался, как орнитолог-коллекционер и эстет, что добыл эту птицу, и у меня пробудилось желание добыть еще несколько журавлей. Случай представился скоро; тогда эстет ушел на второй план и уступил свои права коллекционеру. К сожалению, занятие коллекционера почти всегда соединено с убийством.
        К вечеру мы проезжали около большого острова и увидели на нем множество сидящих журавлей. Я остановил барку у нижнего конца острова и, несмотря на свою лихорадку, решил устроить ночную охоту. Бодрость духа преодолела телесную слабость. В продолжение нескольких недель я был не в состоянии оставить свою постель, сегодня же смог отправиться на охоту.
        В ночной темноте нам удалось убить нескольких журавлей. В следующие дни я повторил этот маневр, и охота была постоянно удачной. Но всякий раз после ночной охоты я чувствовал себя все хуже и хуже и вскоре вынужден был прекратить охотиться. Значит, дух не имел столько сил, чтобы выдержать могущественное влияние лихорадки.
        26 октября. Причалили к Хартуму. Лихорадка так ослабила, что я едва дошел до квартиры. Доктор, взглянув на меня, просто испугался. После полудня опять начались сильные припадки.
        Меня посетили европейцы Пеннэ, Контарини и Грабо, чтобы выразить свое сочувствие. Грабо и Контарини рассказывали о многих насильственных мерах паши. Во-первых, он велел оставить службу аптекарю и, по их мнению, конечно, без всякого повода, но в действительности потому, что Грабо оказался виновным в подлогах. Старый плут Лумелло хотел продать невольницу, а паша дал ей отпускную. Итальянец на это немало злится. Сыплющиеся на пашу проклятия европейцев не находят, однако, во мне сочувствия, потому что я не могу не оправдать энергичных мероприятий этого губернатора.
        Нашему доктору не особенно приятно в Хартуме. Он с отвращением смотрит на беспорядок в хозяйстве европейцев и развращенность большинства из них. Он ничего не желает сильнее, как уехать отсюда. Мы строим планы для новой поездки на Голубой Нил. Этому препятствуют лишь моя болезнь и недостаток в деньгах.
        Аббас-паша сослал сюда трех арабов. Эти люди воспитывались в Европе, но только один из них приобрел там научные знания и стал образованным и деликатным человеком. Второй же во всех отношениях ничтожное явление. Третий из них, Баюм-эффенди, несмотря на двенадцатилетнее пребывание во Франции, остался феллахом. Он соединяет в себе все недостатки простолюдина - и араба, и француза. Кроме них сюда приехал еще необразованный француз, истый gamin de Paris (парижский паренек - франц.) по имени Эдуард Легран. Конечно, он избрал для своего временного жительства дом Пеннэ.
        Несколько недель назад Никола Уливи возвратился из своего путешествия в Кордофан. Кроме многих невольниц и довольно большого количества арабской камеди, он привез оттуда в высшей степени удивительные плоды. Формой и величиной они походят на миндалину; скорлупа черновато-серая, а ядро белое. Когда плод положишь в рот, то вкус у него сначала неприятно горький, но стоит взять глоток воды, как он превращается в чисто сахарно-сладкий. Этот плод из Такхалэ.
        14 октября. Торговая экспедиция покинула Хартум. Эта экспедиция ежегодно снаряжается на Белый Нил правительством и богатыми купцами. Теперь она отправилась под управлением плута Никола Уливи. Мы принуждены были видеть, как она отплывает без нас, провожаемая бесчисленными выстрелами, несмотря на наше безграничное желание присоединиться к ней.
        Главная цель этой чисто меркантильной экспедиции - обмен слоновой кости и рабов на стеклянные бусы (зукхзукх, или зукзук). Обыкновенно из этого путешествия привозят в Хартум оружие, утварь и другие вещи, замечательные в этнографическом отношении. При постоянных попутных ветрах корабли быстро достигают 6 или 5 градуса северной широты и через три-четыре месяца возвращаются нагруженные слоновой костью, тамариндовыми лепешками, черным деревом, медом и другим товаром. Прибыль и выручка от этой поездки довольно значительны. Лишь с установлением консульства европейцы получили возможность принимать участие в экспедиции без всяких ограничений.
        10 ноября. Уже несколько дней, как я в состоянии выходить. Третьего дня мы предприняли маленькую прогулку на Рас-эль-Хартум, или соединительный пункт обеих рек. По дороге указали нашей прислуге на норы самого большого навозного жука, какого только можно встретить в Восточном Судане.
        Этот год очень урожайный. В хорошо орошенных садах четыре раза жали пшеницу. Финиковые пальмы цвели во второй раз и снова принесли плоды.
        Наше положение становится все бедственнее. Из Европы мы не получаем ни писем, ни векселей. Все мои старания занять в Хартуме денег оказались безуспешными. Под конец я был принужден обратиться к Никола Уливи перед его отъездом на Белый Нил. Я послал к нему Контарини для переговоров и был немало удивлен, услышав, что Никола даст мне незначительную сумму. Я отправился в его диван со своим верным Али-ара. Никола принял меня весьма приветливо.
        "Вы желаете получить от меня денег, многоуважаемый господин; я с удовольствием исполню ваше желание. Но я купец, и потому вы не удивитесь, что могу дать взаймы лишь с процентами. Потом, полагаю, вам будет полезно взять мою барку для путешествия. Я ее отдам за семь тысяч пиастров в месяц. А сколько пиастров вам нужно?" Я объявил, что мне нужна сумма в три тысячи пиастров, и Никола потребовал пять процентов в месяц. К этому присоединилась барка, на которую был лишь намек, но я знал, что необходимо нанять ее, несмотря на то, что запрашиваемая цена была на 60 процентов дороже ее настоящей стоимости. Внутри меня так и кипела досада, но не оставалось другого средства для получения денег; поэтому я обещал за барку тысячу двести пиастров, или восемьдесят прусских талеров, и, кроме этого, на всю сумму (в последнюю включаются две тысячи пиастров за наем барки) 60 процентов росту. Выручка Никола была в двести восемьдесят талеров. И я согласился на это условие, потому что был принужден к этому! Как утопающий хватается за соломинку, так и я в отчаянии ухватился за этот последний спасительный якорь. Что во мне происходило тогда, об этом никто не узнает. Я видел свою гибель и гибель прочих и чувствовал, что неведомая рука тащит меня на самое дно пропасти; я должен был скрыть свои чувства от своего мучителя. Мы сосчитали сумму в известной монете, и я обещал представить на нее вексель. Никола при счете еще раз попробовал надуть меня на 20 процентов.
        Тут уж я не мог сдержать своего негодования. Страшная ярость овладела мной; мощной рукой схватил я мошенника за его длинную бороду и начал бить его своей нильской плетью до тех пор, пока мог шевелить рукой. Это продолжалось долгое время. Али-ара с заряженным пистолетом охранял дверь дивана, чтобы слуги не явились на помощь кричащему Уливи. Святое правосудие! Прости, если я тогда захватил твои права! Я еще до сих пор благодарен, что моя рука была так мощна! Наконец Уливи вырвался, убежал и закричал мне из своего гарема: "Maladetto, посмотрим, где ты теперь достанешь денег". Я ушел из дивана, не отвечая на слова наказанного ростовщика.
        Когда гнев мой прошел, я начал думать о нашем положении. Я не видел выхода из денежного затруднения. Вдруг мне пришло в голову попросить пашу о деньгах. Я написал ему просительное письмо, в котором представил свое положение, рассказал о низости европейцев и под конец просил его одолжить на четыре месяца пять тысяч пиастров. В течение этого времени надеялся получить из дома деньги и ими погасить долг. Переведя письмо на арабский язык, послал его паше с Али-ара. В тот же день получил ответ. По турецкому обычаю, паша написал на другой стороне посланного мной листа приказ казначею мудирии. Он заключался в следующих словах: "Мы решились согласиться на просьбу немца Халиль-эффенди и приказываем вам выдать ему пять тысяч пиастров без процентов. Возьмите с него расписку. Если же по истечении четырех месяцев этот господин не будет в состоянии возвратить в правительственную кассу взятые им деньги, то перешлите ко мне его расписку и спишите сумму в пять тысяч пиастров из наших доходов. О дальнейшем мы распорядимся впоследствии".
        Этот поистине царственный поступок не требует комментариев. Я пошел благодарить его. Он встретил меня словами, в которых звучал упрек: "Нехорошо с твоей стороны, Халиль-эффенди, что ты мне раньше не сказал о своей нужде; я бы давно с ней покончил, потому что я ведь тоже на чужбине".
        Теперь я радостно начал готовиться к путешествию по верховью Голубого Нила. Вместо семисот пиастров, которые я должен был бы заплатить за барку Никола Уливи, я заплатил теперь триста за другую, покрытую палаткой из соломенных циновок, которая вполне нас удовлетворяла. Настоящее судно было гораздо больше дахабие Никола Уливи. Через несколько дней мы собрались в дорогу; наша корабельная прислуга была гораздо старательнее, чем та, которую содержал этот мошенник.
Когда мы приближались к стенам столицы Восточного Судана, фата-моргана своим туманом скрывала ее от наших глаз. Истомленные страшным дневным зноем, мы приехали на базар и, чтобы подкрепиться чашкой доброго мокко, отправились сначала в кафе, а потом уже принялись за визиты. Первый визит был к патерам католической миссии. Во время моего отсутствия миссионеры совершили первую поездку по Белому Нилу и добрались по нему на юг до 4 градуса 9 минуты северной широты. Старый Петрэмонте коротал с нами время за рассказами о путешествии и об охоте, жаловался на москитов и на другие неудобства и, между прочим, сообщил мне интересные сведения о фауне и флоре стран по Белому Нилу.
        Отсюда мы пошли в Hotel de Cartoum, то есть к нашему старому приятелю Пеннэ. Войдя в диван хозяина дома, приветствовали присутствующих. Пеннэ тотчас выказал свое гостеприимство и с таким радушием приглашал нас поселиться в своем доме, что мы не могли отказать ему.
        К нашему немалому удивлению, один араб заговорил с нами по-немецки. Это был из тех молодых людей, посланных в Вену по предложению австрийского горного советника Руссеггера для изучения там, а впоследствии в разных австрийских рудниках, горного дела. Теперь он был на золотых приисках Касана, в провинции Фасокль на Голубом Ниле, где страшно скучал; поэтому знакомство с немцами доставило безграничную радость горному чиновнику. Он начал плакать, до такой степени овладели им юношеские воспоминания. "Jesus Maria! - воскликнул он. — Как я счастлив, что наконец снова вижу немцев". Тут он старался показать нам, как бесконечно много сохранилось в нем немецких качеств и свойств. Он рассказывал старые, давно известные анекдоты из календарей, говорил немецкие стихи и под конец запел даже немецкие песни. Трогательно и вместе с тем забавно было слышать, как пел Хассан-эффенди: "О Страсбург, о Страсбург, дивный город" и т. д., "В Альпах звучит рожок" и т.д. и другие песни. Он просто не находил слов для выражения своей радости и, наверное, воображал сегодня, что находится не во внутренней Африке, а в центре Германии.
        Хартумские европейцы тотчас узнали о нашем прибытии. Они пришли приветствовать нас и рассказали все события и новости. Так мы узнали, что Никола Уливи находится в настоящее время в Кордофане для закупки камеди, что англичанин Петерик уже несколько месяцев как из бимбаши превратился в купца и в прошлом году торговал в Хартуме невольниками, что Ла Фарк уехал в Сеннар и что дочка Никола Уливи, бледнолицая Женевьева, опять живет в Хартуме.
        Новый генерал-губернатор был общим камнем преткновения. Он объявил, что с европейцами, преступающими общеизвестные законы его нации, он будет поступать истинно по-турецки, то есть, если они не будут исполнять его приказаний, он будет награждать их 500 ударами плетью и в цепях и оковах отправлять к консулу в Каир. Генерал-губернатор хорошо знает европейцев, их законы и обычаи, чтит их ум, но ненавидит как людей. Он порицает жизнь хартумских европейцев и справедливо осуждает их пороки, в особенности многоженство. Они почти все этим грешат.
        Мне очень хотелось познакомиться с пашой. В первый раз я посетил его 15 июня. Прочитав фирман, он очень вежливо принял меня. Принесли трубки и кофе. Паша говорил по-итальянски и скоро навел разговор на Белый Нил, по которому я намеревался проплыть. В разговоре развивал очень остроумные мысли, касающиеся плавания по нему, но сказал, впрочем, и несколько нелепостей.
        Так, паша рассказывал, что в верховьях реки стоит высокая гора, которая качается во все стороны при сильном ветре. Он полагает, что это происходит оттого, что она стоит на ртути. Вероятно, он знал ртуть только в жидком виде. Во всем прочем мнения этого человека были очень разумны.
        Наш разговор был прерван приходом бывших губернаторов: Халида-паши и Хассана-паши. Последний - весьма честный прямодушный турок. Он происходит из знатнейшей фамилии и помог вступить на престол вице-королю Аббасу-паше, но затем так открыто противился некоторым его вредным правительственным распоряжениям, что паша начал его бояться и старался как-нибудь отделаться от него. Он отправил этого старого человека в ссылку в Касалу, надеясь, что Хассан-паша скоро окончит жизнь в убийственном климате Восточного Судана или даже не выдержит трудного путешествия за три тысячи немецких миль. Но провидение разрушило план жестокого человека. Ангел охранял жизнь Хассана-паши. Его многочисленные друзья донесли султану Абд-эль-Мэджиду о жестокости Аббаса-паши, и последний получил строгий выговор с приказанием тотчас возвратить Хассана-пашу в Египет.
        Абд-эль-Лятиф-паша очень красивый мужчина, лет за сорок. У него правильное и лукавое лицо, густая, черная красивая борода и темные большие брови. Он родом черкес и невольником был продан в Константинополь. Оттуда попал к Мухаммеду Али, был освобожден и получил место в морской службе. Тут он быстро начал повышаться, но скоро перешел на сухопутную военную службу, получил чин бея и губернаторство в Сиуте, в Верхнем Египте. Отсюда с чином генерала был послан генерал-губернатором в Судан, в Хартум.
        Лятиф-паша довольно образованный человек; кроме арабского, турецкого и своего родного языка, он недурно говорит по-итальянски, имеет некоторые сведения в науках и, наверное, знал бы более, если б имел возможность. О его характере судят противоречиво. Я знал его как благородного, щедрого и великодушного человека, вместе с тем властолюбивого, строгого и мстительного, но тем не менее он оправдывал данное ему имя. (Лятиф - значит любезный.) Он любил устраивать "фантазии" и, не попирая прочих законов своего пророка, руководствовался при этом словами Лютера: "Кто не любит вина (поэтому в Хартуме водка имеет большое значение), женщин и пение, тот всю свою жизнь пребывает дураком".
        Обыкновенно у него обедал хартумский кади, и если в это время приходили европейцы, то он приглашал их к столу и, не стесняясь, пил с ними бургундское и шампанское. А набожный кади молился в это время: "Аус билляхи мин эль шептан эль раджим", но не останавливал грешных действий паши. Часто паша подшучивал над кади. Например, Лятиф предлагает кади вина и забавляется отчаянием правоверного, или настоятельно уверяет его, что не пьет вина, а только бургундское и шампанское, и т.п. Раз паша сказал ему: "Милый кади, когда ты полетишь на небо, то я буду держаться за твой кафтан, чтобы попасть в рай, пока опять не запрутся за тобою райские двери".
        Правительственные его распоряжения весьма строги. Он не терпит противоречия и твердо проводит однажды принятое решение. Старых плутов, много лет обкрадывавших диван на громадные суммы, он заставил возвратить похищенное. Араб Хассан Муссмар (Муссмар - значит гвоздь; Хассан получил такое прозвище потому, что на носу у него была бородавка, похожая на шля п ку гвоздя), м ного лет пользовавшийся известной монополией, принужден был заплатить утаенную сумму в шесть тысяч кошельков, или 150 тысяч ефимков; этот человек поступал с несчастными суданцами с утонченной жестокостью и заставлял их выплачивать вместо обыкновенной подати - тройную. Лятиф-паша внимательно просмотрел его счетные книги и обязал плута выплатить вышеупомянутую сумму. Судья не заботился о том, что тот вынужден будет продать свой дом, своих невольников и невольниц; Хассан Муссмар должен был считать себя счастливым, что остался цел. Даже Халид-паша не получил от своего преемника права въезда в Египет, несмотря на особое разрешение вице-короля, и это продолжалось до тех пор, пока он не выплатил в казначейство задолженных им восьмисот кошельков.
        "Аббас-паша, - говорил мне Лятиф, - наместник султана в Египте, я же наместник Восточного Судана и исполняю приказания своего султана, не обращая внимания на вице-короля. Я получил от султана фирман, в котором он мне повелевает поступать по справедливости, валляхи ана ахласс эль сульм мин эль маслумин (клянусь Богу, я прекращу неправду и избавлю от нее тех, кому ее делают)".
        Подчиненные дрожат перед ним, а народ уважает его и любит. Беда тому, кто без основательной причины прибьет нубийца, притеснит или как-нибудь иначе несправедливо поступит с ним! Диван паши всегда открыт для всех просителей.
        Лятиф-паша ввел некоторые необходимейшие учреждения. Так, он установил денежный курс Восточного Судана наравне с египетским, что прежде считалось невозможным. Привезенные из Египта в Судан деньги теряли обыкновенно от 10 до 12 процентов своей номинальной стоимости, и от этого приходилось испытывать немало неудобств.
        Вскоре после нашего прибытия в мечети были провозглашены пять законов, вся честь установления которых принадлежит паше. Первый закон - Сикр - касался оскорбления и грозил 500 ударами по пяткам каждому, кто решится обесчестить Божье дело известным уже нам образом.
        Второй закон запрещал обычай, который я описал под названием "Дильтейн ву дильт". Каждый, желающий вступить в брак под условием "Дильтейн ву дильт", подвергался наказанию, состоящему из 500 ударов плетью; тому же подвергался и отец девушки. Если кто уже женат на женщинах, исполняющих оскорбительные условия гаремной жизни, то должен развестись с ними и жениться на других, иначе он подвергается тому же самому наказанию. Это запрещение серьезно потревожило добродушное спокойствие суданцев.
        Третий закон касался злоупотребления невольницами, которыми бессовестно промышляли как публичными женщинами. Лятиф-паша возмутился таким злоупотреблением и запретил его под строгим наказанием. Он дал самое строгое повеление тотчас вскрывать подобные преступления и угрожал тысячью ударов плетью каждому, кто осмелится преступить его закон. К этому наказанию прибавлено было еще то, что невольницу продавали более благородному господину и вырученные за нее деньги правительство конфисковывало. В случае же если невольница поступала в такое распоряжение без ведения и не по воле своего господина, то все-таки предписывалось продать ее в Каир и вообще вывезти за границу, а прежнему владельцу выдать за нее деньги по ее стоимости. Остальные два закона воспрещали дикий вой при погребениях и обычное в Судане обрезание девушек, что, следуя строго постановлениям ислама, должно быть запрещено с этих пор.
        Из всего этого видно, что за человек теперь управляет Восточным Суданом. Мне придется еще несколько раз упомянуть о нем. Хотя он судил обо мне по жившим в Судане европейцам и потому обращался с нескрываемым пренебрежением, но скоро я снискал его благосклонность, и он оказал мне такие услуги, которые я справедливо могу назвать благодеяниями.
        В продолжение нескольких дней мы принуждены были пользоваться гостеприимством доктора Пеннэ, потому что, несмотря на все старания, не могли отыскать приличного помещения. Единственный сносный дом, который мы видели, принадлежал одному итальянцу, считавшемуся первым аптекарем провинции Восточный Судан, на самом же деле прежде он был просто купцом. Некогда от скуки он прочитал одно фармацевтическое сочинение, потом в Смирне, во избежание голодной смерти, был учеником в аптеке и узнал искусство составления лекарств лишь настолько, что мог выдать себя за аптекаря в Египте. Здесь практика докончила его образование. Он поступил на государственную службу и был послан в Восточный Судан.
        Но этот добрый человек, по имени Лумелло, менее занимался порученными ему больными госпиталя, а более продажей и покупкой хорошеньких невольниц. Он завел себе дом и сад и, между прочим, промышлял выгодным ремеслом отравителя. По крайней мере, помог одному врачу-итальянцу (я забыл его фамилию) отправить несколько человек в лучший мир. Доктор же взялся за подобное занятие из-за денег или за обещания. Кроме того, были другие достаточные основания считать нашего Лумелло архиплутом. Такова была его репутация.
        И вот именно этому-то человеку предстояло сделаться нашим домохозяином, несмотря на то, что прочие европейцы старались всеми силами отговорить нас не иметь с ним решительно никаких дел. Но что же нам было делать? Близился период дождей, другой квартиры нельзя было найти, а в доме приветливого француза слишком мало места для наших занятий. Итак, мы сняли у Лумелло "павильон" или, скорее, нечто вроде собачьей конуры, окруженной с трех сторон садом. Сняли ее за 60 пиастров в месяц и заплатили вперед за три месяца. Четверть этой суммы была бы щедрой платой за такое скверное помещение. Мы наперед знали, что вскоре поссоримся с хозяином, но несмотря ни на что принуждены были снять квартиру. Одно было хорошо в этой жалкой хижине: перед ее дверью находилась беседка, в которой мы могли проводить весь день, а также обедать и спать.
        -Теперь я хочу забежать вперед и рассказать наши приключения с господином Лумелло. Когда итальянец высказал нам свою враждебность, а без нее он не мог долго жить, то я принял меры для защиты своей жизни от всех его ухищрений. Лумелло безо всякой причины запер свой сад, прежде для нас открытый, потом обвинил меня перед пашой и начал раздор, который тянулся целые месяцы. Я имел основание серьезно опасаться, что господин Лумелло отравит меня при первом удобном случае; поэтому, чтоб смирить его, в один прекрасный день отправился в диван аптекаря, вооруженный пистолетами, и в сопровождении каваса Али-ара. Между нами начался следующий диалог: Здравствуйте, синьор Лумелло, - сказал я.
        Здравствуйте и вы, дорогой синьор! - весь- ма приветливо отвечал старый льстец. - Добро пожаловать! Спасибо, господин Лумелло, я пришел, чтоб поговорить с вами кое о чем. Вы знаете, я ожидаю, что вы меня отравите... Пожалуйста, господин Лумелло, не прерывайте меня. Господин Лумелло, нам известно, что вы отравили нескольких особ... Пожалуйста, не горячитесь без причины; я пришел для того, чтобы... вам сказать, что тотчас вас застрелю, если только заподозрю, что принял яд. Вы знаете меня, милостивый государь. Положитесь на мое слово, вам будет стоить жизни только одна попытка применить свое искусство ко мне. Я также поручаю своему кавасу отомстить за меня, если внезапно умру.
        - Али-ара, скажи, что сделаешь, если госпо- дин Лумелло отравит меня? - спросил я его.
        Али-ара погладил бороду и с горящими от гнева глазами отвечал: Клянусь Аллахом и его Пророком, клянусь головой моего отца, что я тебя застрелю, если ты сделаешь что-нибудь дурное моему господину; если он прикажет, то я тебя сейчас же застрелю! Вы видите, синьор Лумелло, что со мной шутить нельзя. Addio, Signore! A rivederla! (До свидания, синьор!) Лумелло остался в своем диване уничтоженный и, дрожа всем телом, бормотал про себя: "Tedesco matto, furioso, maladetto!" (Сумасшедший, бешеный, проклятый немец!) Я навсегда был огражден от его искусства.
        Впоследствии он горько на меня жаловался. Новому консулу, доктору Рейтцу, он рассказывал, что я мог его убить.
        28 июня. Вечером пришли письма с родины и от барона Мюллера. В последнем письме были самые тяжелые оскорбления. Он отказывался от нас и объявил, что не будет больше высылать денег. Ему, по-видимому, было все равно, что члены экспедиции будут ужасно нуждаться. Я тотчас написал, что отныне прерываю с ним всякие сношения, но до его приезда буду продолжать исполнять свои обязанности. По своему письменному обещанию он должен был приехать в половине июля. Вместе с тем я требовал от него присылки денег на обратный путь, на путешествие более чем за шестьсот немецких миль! Ночью прошел первый дождь с грозой. Гроза была не сильная. Утром природа казалась как бы обновленной. В нашей беседке царствовала поистине благотворная прохлада; а в саду кусты казались еще зеленее прежнего.
        Уже несколько дней, как воды на обеих реках постепенно поднимаются. На Голубом Ниле это происходит заметнее, чем на Белом. Воды первого окрашены темно-красной глиной, между тем как Белый Нил едва помутнел.
        11 июля. Вчера праздновали начало постного месяца Рамазана. В три часа пополудни толпы людей собрались около батальона солдат на площади Мудирие около правительственного здания провинции Хартум. Солдаты были в парадной форме, то есть офицеры в ярко-красных куртках, богато и в высшей степени безвкусно расшитых золотом, а рядовые одеты по-обыкновенному. Полковая музыка скверно играла невероятно изуродованные французские военные марши. Ко всему этому ободранные молодцы на разукрашенных верблюдах неустанно били в литавры и производили этим раздирающий ухо, чисто языческий гомон. Потомки пророка своими зелеными чалмами выделялись из пестрой толпы, которая повторяла молитвы за отвратительным полунагим дервишем. Этот монах, сидя на тощей кляче, ехал впереди шествия, судорожно изгибая члены и мыча жалким образом. Толпа кричала, шумела, молилась, несла святые, или, по крайней мере, священные знамена и наконец дошла до такого ужасного безобразия, что я решительно не мог понять совершающегося.
        Из ближайшего окна выглядывали шесть пар черных, огненных глаз. Обладательница одной пары иногда даже показывала и другие части своего белого лица. Эти глаза были, бесспорно, самое интересное из всего окружающего, все прочее было по обыкновению невыносимо скучно.
        Отсюда мы отправились к рынку. На его площади предполагалась большая "фантазия". В это время бросали джэрид. Эту воинственную игру турки более всего любят. Да и не существует другой, в которой бы мужественная сила и ловкость могли так выказаться, как в кидании джэрида. Великолепный наездник может здесь показать свое искусство.
        Джэрид - деревянное метательное копье от трех до пяти футов длиной и около дюйма толщиной. Каждый из играющих имеет при себе от трех до четырех таких копий, на границе обозначенного для игры пространства расставляют нескольких слуг, которые подают игроку брошенные им копья. Играющие разделяются на две партии, которые становятся друг против друга для борьбы. Каждый избирает противника и на полном скаку мечет в него свое копье. Тот или парирует своим джэридом летящее копье, или бросается под лошадь, чтоб оно пролетело над ним. В этом случае мы видим всадника, висящим под брюхом лошади и держащимся кончиком ноги за шишку на арчаке седла; но затем он в одно мгновение опять в седле и уже преследует бросившего копье противника, который с величайшей быстротой спешит поднять оружие.
        Часто копье задевает одного из играющих и даже случается, что сбрасывает его с лошади. Для зрителей я не знаю зрелища приятнее метания джэрида. Эту игру очень любят, и в ней часто участвуют знатнейшие турки.
        Показав все свое искусство, наездники оставляют площадь для только что подошедшего линейного батальона. Батальон выстраивается парадом, знаменами и оружием отдает честь паше и под гром 21 пушечного выстрела удаляется в казармы. Этим оканчивается праздник.
        23 июля. Паша совершил ужасное злодейство, которое хотя и стараются скрыть, тем не менее оно у всех на устах и очень поразило европейцев.
        Третьего дня вечером два евнуха обвинили перед пашой женщину из гарема в знакомстве с мужчиной, которое она свела в окружающем гарем саду. Обвиняемая была женой Ибрагима-эффенди, приемыша паши. Это невыносимейший и безобразнейший человек из всей его свиты. Ей не более 15 лет, и, говорят, она красавица. Сперва она была любовницей паши, а потом он отдал ее этому самому Ибрагиму-эффенди. Вероятно, евнухи сделали донос со свойственной им злобой и, может быть, даже оклеветали ее, прибавляя многое; потому что паша ужасно разгневался, выслушав их рассказ. Он приказал привести к себе женщину и ее знакомого. Несчастная задрожала всем телом, когда увидала в глазах паши ярость.
        -Ты разговаривала сегодня в саду с посто- ронним мужчиной? - спросил паша, Да, ваша светлость, я спрашивала о своем господине Ибрагиме-эффенди у знакомого тебе и мне по Каиру Ибрагима-ара.
        -Он, наверное, хотел тебя соблазнить изме- нить мужу; не правда ли? Нет, ваша светлость, это неправда! Расскажи всю правду, тогда тебе ничего не сделают; но если ты утаишь совершившееся, то я прикажу отрубить тебе члены по частям.
        Несчастная женщина испугалась, смешалась и признала за истину все, что сказали низкие обвинители.
        - Уведите ее, - приказал паша, - и доставьте мне собаку Ибрагима-ара! Его привели.
        - Ты соблазнял к неверности Нэфизу, жену Ибрагима-эффенди? Нет, ваше превосходительство! Как, ты решаешься еще лгать? Берите его, кавасы, свяжите и секите до тех пор, пока он скажет правду! Собака, ты должен умереть! Ибрагим-ара бежал и счастливо пробрался мимо дворцовой стражи. Кавасы преследовали его и получили приказ привести к паше живым или мертвым. Трое из них, более человечные, не стреляли по нему, четвертый же выстрелил и раздробил подбородок жертвы. Он упал, и его без чувств принесли к судье. Там он пришел в себя, встал и сказал: Ваша светлость, я невинен! Застрелите эту собаку и бросьте в реку! - отвечал паша.
        Ибрагим-ара получил вторую пулю в живот. После этого его отнесли на барку и посередине реки бросили в воду. Несмотря на половодье, он достиг невысоко затопленного песчаного острова. Собравшись с последними силами, он встал здесь на ноги и громко крикнул: "Ибрагим-эффенди, я должен тебе еще нечто сообщить". Вместо Ибрагима-эффенди это услыхал паша и приказал палачам кончить это дело. Третья пуля заставила его замолчать навеки.
        Теперь дошла очередь до женщины. Паша приказал бросить ее в реку. Она была украшена бриллиантами и другими драгоценными каменьями, которые кавасы хотели снять с нее. "Нет, — загремел паша, — пусть останутся на ней эти вещи; бросьте эту развратницу к ее любовнику такой, как она есть!" Ее принесли на берег Голубого Нила, выстрел - и бурные волны приняли несчастную жертву и потом так же спокойно покатились, как будто и не знали об ужасном убийстве.
        Более я ничего не могу прибавить; история говорит сама за себя. Но скажу только то, что не заставило себя ждать: обыкновенное наказание за всякое совершенное преступление - это муки совести. Лятиф-паша целый год не мог освободиться от постоянно являвшихся ему образов убитых.
        26 июля. Дождливый период в полном разгаре. Регулярно на третий или четвертый день - гроза, и обыкновенно с дождем.
        Ежедневно через наш двор перелетают несколько семей очень интересной птицы, которую в соответствии с систематикой называют Colius senegalensis. Величиной она с жаворонка, но покрыта более шерстью, чем перьями, и в особенности замечательна своим хвостом от 9 до 10 дюймов длины, состоящим из двенадцати перьев с очень твердыми стволами и лишь с зачатками опахала. Цвет перьев мышиный или буроватый. На затылке у нее хохол ярко-голубого цвета. Она живет в самой чаще садов. С мышиным проворством пролезает сквозь кусты, которые на глаз кажутся просто непроницаемыми. Там она отыскивает себе пищу. Между орнитологами существует совершенно неосновательное мнение, будто птица спит, вися на тонких ветвях*.
* Описанная птица принадлежит к отряду птицы-мыши (Coliidae), представители которого обычно мелкие, сероватые птички обладают острыми, загнутыми когтями и, подобно нашим синицам, быстро и ловко лазают по деревьям. Их очень много в садах Хартума.

        В мимозовых лесах Голубого и Белого Нила ткачики вьют художественные гнезда, примечательные своей красотой и целесообразностью постройки. Птицы эти получили удачное название. Здесь в Хартуме находится красивая порода с желтым брюхом, черной головой и зеленоватой спинкой. Гнездо ткачика висит на самой верхушке тонких, гнущихся ветвей, обыкновенно над водой. Гнездо имеет форму пустого полушария, на которое поставлен заостренный пустой конус. Вход в него образует длинная труба, которая тянется по всей внешней стене и лишь внизу открывается. Это изящное жилище состоит из длинных травяных стеблей, сплетенных между собой так, что гнездо совершенно непромокаемо. Внутри оно выложено тонкой и мягкой травой и шелухой семян, которые впоследствии служат подстилкой для птенцов.
Длиннохвостая птица-мышь
Длиннохвостая птица-мышь
        Теперь охотимся очень удачно. Период дождей принес с собой множество редких птиц, которых мы ревностно преследуем. На берегах обеих рек живут целые стаи гусей, колпиц, клювачей, цапель, маленьких черных аистов и авдоток. В лесах наблюдателю открывается совершенно новая жизнь.
        В хартумских садах уже поспел виноград. Его, конечно, нельзя сравнивать с великолепным, сахаристым египетским или греческим виноградом; но все-таки он вкусен.
        Несколько дней назад сардинец Брун-Роллет возвратился из своей поездки в Кордофан, где он был по торговым делам. Его сопровождал некто Ботэ, ездивший в Кордофан для закупки арабской камеди с одним мулатом, сыном знаменитого Линнант-бея.
        Роллет - отец четырех или пяти детей, которых он прижил с тремя, именно с тремя, невольницами. Теперь они мирно живут одним домом, чтобы совместно воспитать юных незаконнорожденных.
        10 августа. Сегодня большой мусульманский праздник, Большой Байрам. В этот день впервые показывается новая луна после постного месяца Рамазана. Турки и египтяне в чалмах и разряженные наполняют улицы. Повсюду затеваются великолепные "фантазии". По всему городу помадная вонь и аромат крокодильных желез; и как необходимая музыка - двадцать один выстрел.
        Ночью была сильнейшая гроза с ливнем, который залил водой весь Хартум.
        Я уже давно собирался поохотиться на Голубом Ниле, но этому постоянно мешал недостаток в деньгах, теперь очень чувствительный. Не решался просить европейцев о займе, ибо был уверен, что буду или кругом обманут, или получу оскорбительный отказ. В это время я короче познакомился с одним знатным турком, Хуссейном-ара, отставным кавале- рийским полковником; сообщил ему о своих денежных затруднениях и получил от него без дальних рассуждений две тысячи пиастров. Обладая этой суммой, я мог исполнить свое намерение. После удачной охоты на Голубом и Белом Ниле 9 сентября мы покинули Хартум на маленькой барке, крытой лишь соломенной рогожей. Доктор Фирталер решил, что останется еще в этой столице, поэтому я мог взять с собой слугу Тишендорфа, новоприобретенного охотника нубийца, Томбольдо, повара, старого слугу Гитерендо и моего верного Али-ара. Нам угрожала в лесах климатическая лихорадка, но естествоиспытатель не должен бояться ее, если желает чего-нибудь добиться. Перед отъездом я нанял для доктора другой, более обширный дом.
        Нам предстояло весьма медленное плавание, потому что господствующий ветер был встречный и барке приходилось плыть против течения; для этого надо было употреблять много усилий и времени. В местах, где леса подступали к самой реке, возможно было продвигаться вперед лишь следующим образом: матросы, взяв в рот бечеву и проплыв между колючими, висящими над водой мимозовыми кустами, добирались до прогалины в лесу и, выйдя на сушу, тянули оттуда барку. Нам нужно было потратить целый день, чтобы сделать одну немецкую милю. Но мы не теряли времени; напротив, тихая езда была нам очень выгодна. В лесах настреляли столько добычи, что никогда не сидели без дела.
        На этот раз, описывая вторичную поездку в девственные леса, я не буду утомлять благо- склонных читателей естественноисторическими исследованиями, а просто расскажу о своих приключениях.
        17 сентября. Третьего дня мы прибыли в Камлин. Это ничем не замечательное место, о нем упоминают лишь ради его винокуренного завода, единственного во всем Восточном Судане. Нам же он интересен великолепной добычей. Мой охотник Томбольдо застрелил вчера двух редких европейских орлов и двенадцать экземпляров священного ибиса. Он сказал мне, что в некоторых местностях можно целыми стаями видеть и убивать этих обыкновенно диких и редких птиц. Такой случай не часто повторяется, и поэтому мы остались сегодня здесь. Рано утром я отправился с Томбольдо к реке в означенное место. Лег в высокую траву и вскоре подстрелил пролетающую священную птицу. По совету моего черного охотника я поставил ее при помощи палочек в обыкновенную для нее позу и стал дожидаться пролета других стай. С другого берега беспрестанно прилетали многочисленные стаи этих диких птиц для ловли саранчи в степи. Теперь это единственная их пища. Каждая пролетающая стая останавливалась в воздухе и окружала убитого товарища, так что в короткое время я смог убить пятнадцать экземпляров, к которым Томбольдо прибавил еще шесть. Лишь впоследствии мне стала ясна причина непонятного соединения нескольких сотен этих птиц, обыкновенно попадающихся в одиночку. Они свили целую колонию гнезд в неприступном болоте в лесу на противоположном берегу.
        Естественно, что после обеда очень много дел. Надо было препарировать большое число убитых птиц. Мы тихо поплыли вперед.
        К вечеру начала собираться гроза. Небо все более и более темнело, и незадолго до солнечного заката налетела буря. Наш кораблик кидало во все стороны. Молния за молнией падали со всех сторон в реку и прибрежный лес. Треск валящихся деревьев, вой испуганных гиен и бушевание волн, поднятых на аршин неистовой бурей, заглушались беспрерывными раскатами грома и ревом урагана. Это было величественное, страшное и прекрасное зрелище.
        В этом бурном потоке наша утлая барка летела вперед или кидалась во все стороны, как мячик. Волны плескали через борт, и вскоре воды в трюме набралось на несколько дюймов. К счастью, кораблик скоро был выброшен бурей так далеко на тинистый берег, что яростные волны не могли ему более грозить опасностью. Тут полил дождь, такой дождь, о котором может судить лишь тот, кто сам испытал тропическую грозу. Суданцы говорят, что в этом дожде каждая падающая капля величиной с пулю. В короткое время вода в трюме поднялась на фут, и мы насквозь промокли. С великим трудом я спас от воды препарированные птичьи шкурки, которыми были наполнены все ящики.
        Вскоре дождь прекратился, но мы были поставлены в очень печальное положение. Люди дрожали от холода и на открытой со всех сторон барке не очень-то приятно себя чувствовали. Заметили поблизости деревню, куда и побежали все, за исключением корабельной прислуги. Жители, увидав вооруженных людей, сперва испугались. Мужчины убежали в лес, но возвратились, узнав, что дело лишь за сухим и теплым ночлегом. Они очистили нам токуль и раздули громадный огонь, у которого мы могли согреть наши окоченевшие члены и приготовить крепкий кофе. Однако ночной покой был встревожен, кроме воя гиен, еще вторым ураганом, который, хотя ничего не повредил в нашей деревне, но барке снова грозил опасностью.
        21 сентября. Сегодня утром мой слуга в первый раз заметил в лесу обезьян. Я тотчас сошел на берег, застрелил выпорхнувшую передо мной большую сову и начал преследовать обезьян, которые, гримасничая, с большим проворством пропали в тернистых кустарниках.
        24 сентября. Вчера вечером был опять сильный дождь. Сегодня в полдень мы достигли деревни Абу-Харрахс, находящейся на правом берегу Голубого Нила. Здесь я захотел остановиться ради прекрасных лесов по обеим сторонам реки. Мы заняли оставленную казарму албанских войск. Туда я приказал снести нашу поклажу, когда до некоторой степени очистили от грязи три комнаты, в которых еще можно жить.
        В следующие дни, кроме очень добычливой охоты, мы получили еще несколько подарков от живущего здесь кашэфа. По турецкому обычаю, он прислал сверх того несколько баранов "для кухни". То, что его нужно было отдарить за его "акрамэ", было понятно само собой; а из его слов стало достаточно ясно, что он желал спиртного. Поэтому он получил несколько бутылок хорошей водки, и мы навсегда стали приятелями.
        30 сентября. Мы охотились в лесах на другом берегу. Во время одной охоты только углубились в лес не более чем на сто шагов, как перед нами поднялся крокодил около 8 футов длины и спрятался в ближайшем кустарнике. Мы окружили заросли с оружием наготове, но крокодила и след простыл.
        Охотясь и при этом преследуя различных птиц, я через час с лишком достиг тахера, или возвышенности (буквально "тыла"), степного леса, где заблудился, возвратился к реке лишь к полудню весь в поту, измученный, истомленный и с ужасной жаждой. Не долго думая, бросился к воде, чтобы напиться. Если б даже смерть явилась передо мной, и то бы я попробовал охладить свой жаждущий язык, потому что здесь, во внутренней Африке, жаждущий не в состоянии противостоять виду воды: так ужасна мука, которую он испытывает.
        Напившись, я осознал, что повредил себе, и стал опасаться дурных последствий, которые действительно не замедлили появиться. Тихой ходьбой пробовал успокоиться, но потом, до смерти утомленный, опустился под тенистое дерево. Мои люди нашли меня здесь почти без чувств и отнесли в наше жилище.
        Воды Голубого Нила постепенно спадают (в иные дни на девять дюймов), несмотря на беспрестанные грозы и ливни. По-настоящему дождливый период должен бы уже окончиться, старожилы не помнят такого долгого его продолжения. Трава в степи от шести до восьми футов высотой. Есть надежда на необыкновенно богатый урожай дурры. Вблизи деревни степь засеяна этим плодородным злаком. Лятиф-паша дал полезный приказ, чтобы войско разводило свои собственные поля. Две роты солдат, квартирующих в ближайшем городке Волед-Мединэ*, обработали такое громадное пространство земли в пустыне, что его не обойти за целый день.
* Сейчас этот город называют "Вад-Медани".

        10 октября. Наш дом превратился в лазарет. Я уже целую неделю лежу в климатической лихорадке**.
* * Так Брем называет малярию.

        День и ночь меня мучит сильнейшая головная боль. Четверо слуг-арабов захворали, и Тишендорф тоже слег. Часто у него такой сильный бред, что прочие вынуждены его держать, потому что в бреду он уходит ночью из дома и бродит около реки. Никто из нас, конечно, не работает; немногие, оставшиеся здоровыми, неотлучно ухаживают за больными.
        Многие заболели в нашей деревне; а в Волед-Мединэ лихорадка так сильна, что там ежедневно умирают в среднем до 15 человек. Со всех сторон меня уверяют, что именно этот месяц самый дурной из всех. Грозы и ливни продолжаются. Мне принесли одну из тех змей, которых туземцы называют "ассала"***.
* * * Ассала африканский вид питона (Python sebae).

        Араб убил ее дубиной. Она не ядовита, и ее едят. Лежащая предо мною змея длиной в десять парижских футов, должно быть, недавно поела: брюхо в середине тверже бедра здорового мужчины. Красивый рисунок кожи побуждает туземцев делать из нее украшения, например, обшивать ножны кинжалов и тому подобное.
        Из Волед-Мединэ барки возвратились пустыми; они отправлялись туда за дуррой. Прошлогодний урожай весь вышел, а новый еще не созрел. За ардеб, или 4,8 венской осьмины, платят обыкновенно в Волед-Мединэ по 6 пиастров.
        Мы желали получить одну из этих барок, чтоб иметь возможность возвратиться в Хартум, так как без врачебной помощи долее не можем здесь оставаться.
        Уж несколько дней замечаются предвестники пассатов - прохладные дуновения. Можно надеяться, что скоро появятся эти желанные ветры и уменьшат ужасный зной. Часто ночью у нас плюс 28 градусов по Реомюру.
        14 октября. Тишендорф серьезно заболел и целую ночь напролет бредит. Даже старого турка Али-ара схватила лихорадка. Остался здоровым один только повар Мансур.
        Много раз он избавлял меня от головной боли очень странным средством. Разводит в чашке соль с лимонным соком и, раздев меня совершенно, натирает этим все тело снизу вверх, произнося при этом наизусть фахта и значительное количество набожных изречений, между которыми часто повторяется: "Бэ исм лилляхи эль рихман эль рахим". Потом он трет виски ко лбу, по его выражению, "собирая на лбу солнце", так как он приписывает мою болезнь влиянию солнечных лучей. После этого, собрав кожу на лбу, стягивает ее немного с головы, вливает раствор в уши и тогда уж тщательно меня вытирает. Головная боль обыкновенно исчезает совершенно или, по крайней мере, на время.
        Причину облегчения я оставляю неразрешенной. Все это найдут, пожалуй, смешным; но чего не позволит совершить над собой больной, если только имеет надежду на облегчение своих страданий! Пришлось еще на целую неделю задержаться, мы все не выздоравливали. Лишь 21 октября удалось нанять барку для обратного пути. Тотчас приказали ее оснастить и к вечеру отплыли. Ночью я почти не спал и слышал крики нескольких тысяч летящих, как я полагал, журавлей. На следующее утро увидел, что птицы не летели, а спокойно сидели на песчаном острове реки.
        К полудню несколько сотен этих обыкновенно хитрых птиц подпустили к себе подплывающее судно так близко, что я не мог удержаться, чтобы не выстрелить в них из винтовки, хотя для этого несколько человек должны были приподнять меня. Выстрел был удачен - убил две птицы. Мне их принесли, я держал в руках редкий вид - Grits virgo*.
* Это обыкновенный степной журавль-красавка, редкий разве в Западной Европе. Впрочем, за последние десятилетия сильно истреблен и в степях.

        До сих пор эта птица мне не попадалась.
        Я радовался, как орнитолог-коллекционер и эстет, что добыл эту птицу, и у меня пробудилось желание добыть еще несколько журавлей. Случай представился скоро; тогда эстет ушел на второй план и уступил свои права коллекционеру. К сожалению, занятие коллекционера почти всегда соединено с убийством.
        К вечеру мы проезжали около большого острова и увидели на нем множество сидящих журавлей. Я остановил барку у нижнего конца острова и, несмотря на свою лихорадку, решил устроить ночную охоту. Бодрость духа преодолела телесную слабость. В продолжение нескольких недель я был не в состоянии оставить свою постель, сегодня же смог отправиться на охоту.
        В ночной темноте нам удалось убить нескольких журавлей. В следующие дни я повторил этот маневр, и охота была постоянно удачной. Но всякий раз после ночной охоты я чувствовал себя все хуже и хуже и вскоре вынужден был прекратить охотиться. Значит, дух не имел столько сил, чтобы выдержать могущественное влияние лихорадки.
        26 октября. Причалили к Хартуму. Лихорадка так ослабила, что я едва дошел до квартиры. Доктор, взглянув на меня, просто испугался. После полудня опять начались сильные припадки.
        Меня посетили европейцы Пеннэ, Контарини и Грабо, чтобы выразить свое сочувствие. Грабо и Контарини рассказывали о многих насильственных мерах паши. Во-первых, он велел оставить службу аптекарю и, по их мнению, конечно, без всякого повода, но в действительности потому, что Грабо оказался виновным в подлогах. Старый плут Лумелло хотел продать невольницу, а паша дал ей отпускную. Итальянец на это немало злится. Сыплющиеся на пашу проклятия европейцев не находят, однако, во мне сочувствия, потому что я не могу не оправдать энергичных мероприятий этого губернатора.
        Нашему доктору не особенно приятно в Хартуме. Он с отвращением смотрит на беспорядок в хозяйстве европейцев и развращенность большинства из них. Он ничего не желает сильнее, как уехать отсюда. Мы строим планы для новой поездки на Голубой Нил. Этому препятствуют лишь моя болезнь и недостаток в деньгах.
        Аббас-паша сослал сюда трех арабов. Эти люди воспитывались в Европе, но только один из них приобрел там научные знания и стал образованным и деликатным человеком. Второй же во всех отношениях ничтожное явление. Третий из них, Баюм-эффенди, несмотря на двенадцатилетнее пребывание во Франции, остался феллахом. Он соединяет в себе все недостатки простолюдина - и араба, и француза. Кроме них сюда приехал еще необразованный француз, истый gamin de Paris (парижский паренек - франц.) по имени Эдуард Легран. Конечно, он избрал для своего временного жительства дом Пеннэ.
        Несколько недель назад Никола Уливи возвратился из своего путешествия в Кордофан. Кроме многих невольниц и довольно большого количества арабской камеди, он привез оттуда в высшей степени удивительные плоды. Формой и величиной они походят на миндалину; скорлупа черновато-серая, а ядро белое. Когда плод положишь в рот, то вкус у него сначала неприятно горький, но стоит взять глоток воды, как он превращается в чисто сахарно-сладкий. Этот плод из Такхалэ.
        14 октября. Торговая экспедиция покинула Хартум. Эта экспедиция ежегодно снаряжается на Белый Нил правительством и богатыми купцами. Теперь она отправилась под управлением плута Никола Уливи. Мы принуждены были видеть, как она отплывает без нас, провожаемая бесчисленными выстрелами, несмотря на наше безграничное желание присоединиться к ней.
        Главная цель этой чисто меркантильной экспедиции - обмен слоновой кости и рабов на стеклянные бусы (зукхзукх, или зукзук). Обыкновенно из этого путешествия привозят в Хартум оружие, утварь и другие вещи, замечательные в этнографическом отношении. При постоянных попутных ветрах корабли быстро достигают 6 или 5 градуса северной широты и через три-четыре месяца возвращаются нагруженные слоновой костью, тамариндовыми лепешками, черным деревом, медом и другим товаром. Прибыль и выручка от этой поездки довольно значительны. Лишь с установлением консульства европейцы получили возможность принимать участие в экспедиции без всяких ограничений.
        10 ноября. Уже несколько дней, как я в состоянии выходить. Третьего дня мы предприняли маленькую прогулку на Рас-эль-Хартум, или соединительный пункт обеих рек. По дороге указали нашей прислуге на норы самого большого навозного жука, какого только можно встретить в Восточном Судане.
        Этот год очень урожайный. В хорошо орошенных садах четыре раза жали пшеницу. Финиковые пальмы цвели во второй раз и снова принесли плоды.
        Наше положение становится все бедственнее. Из Европы мы не получаем ни писем, ни векселей. Все мои старания занять в Хартуме денег оказались безуспешными. Под конец я был принужден обратиться к Никола Уливи перед его отъездом на Белый Нил. Я послал к нему Контарини для переговоров и был немало удивлен, услышав, что Никола даст мне незначительную сумму. Я отправился в его диван со своим верным Али-ара. Никола принял меня весьма приветливо.
        "Вы желаете получить от меня денег, многоуважаемый господин; я с удовольствием исполню ваше желание. Но я купец, и потому вы не удивитесь, что могу дать взаймы лишь с процентами. Потом, полагаю, вам будет полезно взять мою барку для путешествия. Я ее отдам за семь тысяч пиастров в месяц. А сколько пиастров вам нужно?" Я объявил, что мне нужна сумма в три тысячи пиастров, и Никола потребовал пять процентов в месяц. К этому присоединилась барка, на которую был лишь намек, но я знал, что необходимо нанять ее, несмотря на то, что запрашиваемая цена была на 60 процентов дороже ее настоящей стоимости. Внутри меня так и кипела досада, но не оставалось другого средства для получения денег; поэтому я обещал за барку тысячу двести пиастров, или восемьдесят прусских талеров, и, кроме этого, на всю сумму (в последнюю включаются две тысячи пиастров за наем барки) 60 процентов росту. Выручка Никола была в двести восемьдесят талеров. И я согласился на это условие, потому что был принужден к этому! Как утопающий хватается за соломинку, так и я в отчаянии ухватился за этот последний спасительный якорь. Что во мне происходило тогда, об этом никто не узнает. Я видел свою гибель и гибель прочих и чувствовал, что неведомая рука тащит меня на самое дно пропасти; я должен был скрыть свои чувства от своего мучителя. Мы сосчитали сумму в известной монете, и я обещал представить на нее вексель. Никола при счете еще раз попробовал надуть меня на 20 процентов.
        Тут уж я не мог сдержать своего негодования. Страшная ярость овладела мной; мощной рукой схватил я мошенника за его длинную бороду и начал бить его своей нильской плетью до тех пор, пока мог шевелить рукой. Это продолжалось долгое время. Али-ара с заряженным пистолетом охранял дверь дивана, чтобы слуги не явились на помощь кричащему Уливи. Святое правосудие! Прости, если я тогда захватил твои права! Я еще до сих пор благодарен, что моя рука была так мощна! Наконец Уливи вырвался, убежал и закричал мне из своего гарема: "Maladetto, посмотрим, где ты теперь достанешь денег". Я ушел из дивана, не отвечая на слова наказанного ростовщика.
        Когда гнев мой прошел, я начал думать о нашем положении. Я не видел выхода из денежного затруднения. Вдруг мне пришло в голову попросить пашу о деньгах. Я написал ему просительное письмо, в котором представил свое положение, рассказал о низости европейцев и под конец просил его одолжить на четыре месяца пять тысяч пиастров. В течение этого времени надеялся получить из дома деньги и ими погасить долг. Переведя письмо на арабский язык, послал его паше с Али-ара. В тот же день получил ответ. По турецкому обычаю, паша написал на другой стороне посланного мной листа приказ казначею мудирии. Он заключался в следующих словах: "Мы решились согласиться на просьбу немца Халиль-эффенди и приказываем вам выдать ему пять тысяч пиастров без процентов. Возьмите с него расписку. Если же по истечении четырех месяцев этот господин не будет в состоянии возвратить в правительственную кассу взятые им деньги, то перешлите ко мне его расписку и спишите сумму в пять тысяч пиастров из наших доходов. О дальнейшем мы распорядимся впоследствии".
        Этот поистине царственный поступок не требует комментариев. Я пошел благодарить его. Он встретил меня словами, в которых звучал упрек: "Нехорошо с твоей стороны, Халиль-эффенди, что ты мне раньше не сказал о своей нужде; я бы давно с ней покончил, потому что я ведь тоже на чужбине".
        Теперь я радостно начал готовиться к путешествию по верховью Голубого Нила. Вместо семисот пиастров, которые я должен был бы заплатить за барку Никола Уливи, я заплатил теперь триста за другую, покрытую палаткой из соломенных циновок, которая вполне нас удовлетворяла. Настоящее судно было гораздо больше дахабие Никола Уливи. Через несколько дней мы собрались в дорогу; наша корабельная прислуга была гораздо старательнее, чем та, которую содержал этот мошенник.
* Нечто подобное мы можем заметить и у наших домашних гусей. "Гак" самки следует так быстро за "гик" самца, что можно подумать, будто оба звука издаются одной птицей. Известно, что различные полы птичьей пары взаимно перегова- риваются; у нашей вертишейки эти "переговоры" легко может наблюдать каждый из моих читателей. А. Брем.

        Высоко над землей, на верхушках больших деревьев замечаем птицу-носорога, которая во все стороны выкрикивает свою призывную песнь, сзывая веселых гостей. Помогая себе забавными, как бы насильственными движениями верхней части туловища, она медленно начинает свое выкрикивание, состоящее из одного тона, но так разгорячается еще до конца песни, что уже не в состоянии следовать головой за голосом, тогда как вначале при каждом возгласе низко кивала головой. Совершенно таким же образом звучит воркование миловидного земляного голубя, тоже, вероятно, высматривающего себе подругу. Мало в лесу певцов, а много крикунов; но громче всего остального раздается визг попугаев в зеленой под листву одежде.
        Время от времени слышится особое завывание, производимое одним попадающимся здесь видом обезьян. Длиннохвостая мартышка несется смелыми прыжками по самым высоким ветвям стремящихся к небу деревьев; старый самец, изведавший все случайности жизни, опытный и хитрый, ведет потешно прыгающее стадо и время от времени сзывает его членов громким возгласом. Дятлы барабанят; жужжат и стрекочут тысячи насекомых; змеи и ящерицы шелестят чешуей, а над всем этим шумят деревья.
        Каждый шаг открывает перед нашим взором какое-нибудь новое чудо. Лишь немногие деревья имеют дупла, в которых птицы могли бы устраивать свои гнезда, и потому всеблагой Творец научил этих птиц строить себе жилища, в которых яйцам почти так же безопасно, как в дупле. Одна из вьюрковых птиц, названная ткачиком за искусство вить гнезда из травы, шерсти и других материалов, прикрепляет свое жилище к самым гибким и упругим ветвям длинными и крепкими травяными стеблями, покрывает его конусовидной крышей, под которой оставляет трубчатое отверстие для входа, и спокойно дает ветру покачивать себя вместе со своим семейством.
        Ни одна змея не может проникнуть в жилище ткачика; обезьяна не может похитить ее яйца, и вообще никакой разбойник не угрожает им или птенцам; она живет безопасно и беззаботно, и когда маленькие ее начнут летать, вместе с ними весело проскользнет через узкое отверстие на чистый воздух. Другая птица, вечно шумящий Textor alecto, дальний родственник первой, величиной со скворца, наносит себе множество шиповатых ветвей, соединяет их в одно колючее целое, почти так же, как это делают наши сороки, и оставляет с одной стороны доступный лишь для себя вход во внутренность жилища, кажущегося снаружи составленным из одних шипов; внутри птица сглаживает его и возводит свод над своим сиденьем.
        Нектарки также привешивают гнездышки к ветвям и так искусно вьют их из шерсти, что разрушить довольно трудно; маленькие виды вьюрков наносят кучки сухой травы, которые никто из врагов не признает за гнезда, и в них кладут яйца; козодои, полагаясь на свое оперение, похожее по цвету на кусок древесной коры, кладут два яйца на голую землю, так как их яйца едва отличаются от окружающих предметов. Другие птицы выкапывают глубокие норы в отвесных земляных обрывах, а некоторые склеивают свои гнезда на широких листьях различных деревьев. На одной пальме мы с удивлением находим много пар одного вида - малых стрижей, которые всегда возвращаются к ее длинностебельчатым, широким и изогнутым веерообразным листьям. Сверху нам бросается в глаза что-то белое; мы взбираемся на дерево и убеждаемся, что это не что иное, как гнезда этих маленьких пташек, замечательных быстротой своего полета. Гнездо составлено из волокон хлопка и приклеено в средние выемки листа. Почти на всех листьях находим то же самое. В иных гнездах лежат яйца, в других уже вылупившиеся птенцы. Гнезда такие плоские, что можно опасаться, как бы маленькие, беспомощные, едва вылупившиеся из яйца или еще заключенные в скорлупе создания не были выброшены вон из гнезда во время сильной бури.
        Но всеблагой Творец, вечный заботливый Отец всех живущих существ, вложил в душу маленького животного удивительный инстинкт для охранения своего семейства от опасности: родители склеивают слюной как птенцов, так и яйца! Сколькими разнообразными путями следует природа, и все они ведут к цели! Между млекопитающими, живущими в лесу, мало таких, которые выкапывали бы себе норы. Земляные белки Судана живут в норах и быстро ускользают в них при приближении человека. Более крупные постройки, которые мы замечаем в иных местах, принадлежат, по словам туземцев, дикобразу, а некоторые из них - замечательному трубкозубу северной Африки.
Мартышка-гусар
Мартышка-гусар
        Повсюду встречаются мышиные и крысиные норы; но очень опасно исследовать их неосторожно, потому что ими часто завладевают гадюки.
        Вот приблизительная картина, которую представляет нам внутренний лес во время харифа. Если даже смотреть на лес снаружи, то он производит величественное впечатление. Темно-зеленые вершины деревьев со свежими живыми листьями перемешиваются с более светлыми, образуя всевозможные оттенки и переходы теней; прелестнейшие формы деревьев гордо возвышаются над остальным лесом. Повсюду видишь жизнь; в это время цветения всех других растений один только безлиственный харази уныло возвышается среди моря зелени и ждет, чтобы реки понизились, чтобы пожелтела или совсем опала листва других деревьев, и тогда только облекается он в свой весенний убор.
Баобабы
Баобабы
        С усиливающейся засухой одно дерево за другим лишается листьев. Их иссушает и уносит знойный хамсин, и от сокровищ леса остается только самая неприятная часть; цветы и листья засохли, но колючки, иглы и шипы сохранились.
        Живые существа тянутся на юг или же, если они прибыли с севера, возвращаются снова на север. Лес опустел и затих. В тех местах, где деревья растут не слишком густо, туземцы поджигают не вытоптанную или не истребленную рогатым скотом траву и этим уничтожают множество несносных насекомых, но также обращают в бегство и ее безвредных, интересных обитателей, которые возвращаются только в начале дождей.
        О флоре тропического леса я говорить не могу, потому что не знаком с ней; постараюсь описать только два дерева: адансонию и дулеб-пальму. Оба произрастают приблизительно под теми же градусами широты; они начинают попадаться между 14 и 13 градусами северной широты и к югу становятся все многочисленнее, но никогда не встречаются севернее 14 градуса.
        Самое замечательное дерево Восточного Судана, бесспорно, адансония (Adansonia digitata), по-арабски "табальдиэ", "баобаб", "кунхлехс" или "гунглэхс", а самое красивое дерево - пальма-дулеб. Адансония занимает такое же место между деревьями, как толстокожие животные между млекопитающими. Ствол его почти всегда с дуплами, но поражает размерами. Семнадцать сажен в окружности - не редкость, десять сажен - самое обыкновенное явление.
        Деревья, растущие близ селений, часто обращаются в хлева и укрывают от пятнадцати до двадцати коз. Высота адансоний не соответствует их окружности; они никогда не бывают выше 150 футов. Ствол утончается очень быстро; уже на незначительной высоте от дерева начинают отходить горизонтальные ветви, толщиной с наши большие дубы; а на высоте 30^0 футов над землей ствол едва ли представляет половину своей первоначальной толщины. Тонких веточек на дереве совсем нет; его могучие голые сучья так странно торчат во все стороны во время засухи, что толстокожий исполин производит тогда еще более колоссальное впечатление и еще глубже врезается в память путешественника. В дождливое время все дерево покрывается листьями, которые сообщают ему величествен- ный вид. Листья у него большие, разделенные, точно пальцы на руке, на пять лопастей, откуда и название - digitata. Их толстые черешки заменяют веточки. Все в адансоний, даже цветы и плоды, колоссально. Цветы ее ароматные, белоснежные, превосходящие по величине все мальвы на свете; они расцветают на дереве в большом количестве, издалека светятся между темно-зелеными листьями и удивительно украшают исполина. Я не знаю прелестнее вида цветущей адансоний. Овальные, величиной с полузрелую тыкву, плоды висят на длинных ветках, снабжены шершавой, твердой скорлупой и содержат кисловатую мякоть, в которой заключено большое число зерен величиной с боб. Из мякоти, как я уже заметил, приготовляют очень вкусный лимонад. Часто высказываемое мнение, что адансония достигает глубокой старости - говорили даже о нескольких тысячах лет - находится, по-видимому, в противоречии со свойствами древесины. Последняя состоит из легкой, пробковой массы, очень незначительной твердости и плотности, и потому трудно себе представить, чтобы она образовалась путем медленного развития. Под черной, как уголь, блестящей и сочной корой находится тонкий и вязкий луб, из которого свободные негры выделывают крепкие плетенки и разные другие изящные изделия.
         Пальма-дулеб (Borassus flahelliformis) по своей форме представляет совершенную противоположность адансоний; это бесспорно один из благороднейших видов пальмы. Ствол ее возвышается, точно восковая свеча, утончается на расстоянии нескольких футов над землей, затем постепенно утолщается до середины и отсюда снова утончается, подобно коринфской колонне, до самой верхушки, составляющей прекрасную капитель этого чудного здания природы. Самая вершина вполне достойна ствола. Она представляет широкие, веерообразные листья, которые походят по форме на листья адансонии, но превосходят по красоте, потому что черешки их не гнутся под тяжестью листьев, но гордо расходятся во все стороны от ствола. Между нижними листьями просвечивают плодонесущие ветки, на которых висят гроздья бурых съедобных плодов величиной с человеческую голову. Их можно добыть только тогда, когда они уже упадут с дерева, потому что взобраться на пальму, как я убедился в этом после многих попыток, решительно невозможно.
        Я бы охотно развернул перед моими читателями еще много подобных картин для того, чтобы ближе ознакомить их с девственным лесом, но не в состоянии сделать этого. Неспециалисту невозможно проникнуть в тайны столь величественного царства растений. Я не в состоянии даже перечислить вам замечатель- нейшие формы их; как же тогда могу говорить об отдельных видах, которые не так резко бросаются в глаза, как адансония и пальма-дулеб.
        Познакомимся теперь поближе с фауной леса. Я попытаюсь ознакомить вас с самыми интересными классами и их главными отрядами, с некоторыми родами и даже видами животных, насколько эти последние известны мне самому.
        Хотя существующие в наше время африканские животные часто напоминают европейские формы, но своеобразность и самостоятельность их бросаются в глаза каждому; особенности же высших животных выступают иногда так резко, что в иных случаях нельзя даже допустить сравнения между африканскими и европейскими типами. Чтобы быть понятным, мне стоит только упомянуть о слоне, бегемоте и носороге, к которым присоединяется еще крокодил, или напомнить о жирафе, ящере и трубкозубе.
        Если мы станем сравнивать между собой представителей тех форм, которые принадлежат одинаково как Европе, так и Африке, то заметим, что африканские животные обыкновенно меньше европейских, но превосходят их красотой. Что касается птиц, то явление это можно принять за закон; в этом убеждают нас все роды грифов, орланов, орлов, благородных соколов, перепелятников, сов, ласточек, семейства кукушковых, воронов, дятлов, сорокопутов, толстоклювых, овсянок, славок, голубиных, куриных, дрофовых, аистов, колпиц и многих других. В классе амфибий мы находим обыкновенно очень крупные виды; но это, по-видимому, зависит от того, что Африка представляет особенно благоприятные условия для развития животных этого класса. У млекопитающих этот закон опять применяется ко многим родам, так, например, к рыси, лисице, зайцу, белке и др.
        При моем, как я откровенно сознаюсь, очень неполном описании животных не буду ограничиваться областью только тех девственных лесов, в которых бывал сам, но изредка буду бросать беглый взгляд на те или другие соседние леса, например, на леса, покрывающие горы Абиссинии. Большую часть тех сведений, которые я сообщаю здесь о животных, незнакомых мне лично, я получил от моего друга, доктора Т. Гейглина, недавно вернувшегося из Судана.
        Девственные леса Африки сравнительно с лесами Европы чрезвычайно богаты различными семействами и видами из класса млекопитающих. В нашей области насчитывают до девяти видов обезьян, принадлежащих к четырем родам. Из них прекрасная Colobiis guereza, быть может, самая красивая из всех обезьян, широко распространена в Абиссинии, но встречается также по берегам Белого Нила. Гораздо чаще попадаются серо-зеленая мартышка, живущая во всех лесах, богатых водой, тогда как родственница ее (Cercopithecus pyrrhonnotus) предпочитает унылые, безлюдные леса, подходящие к ее мрачной наружности.
Лев
Лев
        Доктор Гейглин получил из Фухр новый вид обезьян, похожий на нее, но далеко превосходящий ее красотой; он назвал его Cercopithecus polyophaeus. В горах верховьев Голубого Нила встречается, вероятно, также гелада абиссинцев (Theropithecus gelada); все известные до сих пор павианы северо-восточной Африки были найдены в этой же самой области. К отряду полуобезьян причисляется здесь только один вид, называемый суданцами "тэньж"; зато представителям рукокрылых служат четыре рода и больше тридцати пяти видов.
        Между хищными животными девственных лесов мы находим много родов и видов, о которых я уже упоминал при беглом обзоре пустыни и степи; но мы встречаем также и совершенно не знакомые нам роды и виды. Семейство псовых так же богато пред- ставителями, как и семейство кошачьих. В гористых местностях скрывается волк этих стран (Canis simensis)* и, не боясь человека, целыми стаями охотится за антилопами; в лесах живет чепрачный шакал (С. mesomelas).
* Cants sinensis стоит ближе к лисам, чем к волкам, хотя имеет склад борзой собаки.

        В степных лесах встречается маленькая миловидная лисица (Vulpes pallida), которая довольно обыкновенна уже в окрестностях Хартума. Еще далее к северу живет лисица, известная в Хартуме под именем "абу-хусеин"; это красивое животное, одаренное высокими, быстрыми ногами и отличающееся от своих родственников острыми ушами и тонкими светлыми грязновато-желтыми или серебристо-серыми волосами. Уже описана нами гиеновая собака (Lycaon pictus), или зиммир туземцев, житель степи. Мы ознакомились также с двумя встречающимися в Судане видами гиен, известными под именем "табаэ" (быстро бегущий) и "марафил" (длиннохвост); первая встречается повсеместно, вторая принадлежит известным областям.
        Между кошачьими первое место принадлежит, конечно, благородному льву. Встречающийся в нашей области вид достигает необыкновенной величины и имеет темно-рыжую, а не черную гриву. Он встречается повсеместно южнее 14 градуса и держит туземцев в постоянном трепете. Лев так силен, что может убить верблюда одним ударом своей могучей лапы и без труда уносит быка в своей широкой пасти. Сильный, взрослый лев-самец бывает иногда величиной с быка, хотя и не так высок*.
* Самый крупный лев не весит больше четверти тонны, тогда как хороший бык - от полтонны и выше.

        Из множества арабских названий для льва в Судане всего употребительнее "сабаэ" (истребитель стад) и "эссед", или "ассад" (возбуждающий тревогу); в шутку его иногда называют также абу-Фатьмэ (отец Фатьмэ). Для борьбы с этим животным суданцам недостает необходимого огнестрельного оружия; но мне казалось, что вследствие преувеличенного страха они даже и не думают о возможности вступить с ним в ожесточенный бой.
        Леопард, или, как его называют туземцы, "ниммер"**, то есть "пятнистый", почти так же ужасен, как и могучий царь лесов.
* * Пантера, или леопард, образует ряд подвидов, одним из которых и является восточноафриканский нимр.

        Его справедливо причисляют к опаснейшим обитателям лесов; он хитер и отважен и дерзость свою доводит до того, что входит в деревни и города, прохаживается по улицам, похищая и унося все, чем только может завладеть. Суданцы совершенно серьезно рассказывают о нем следующее: если громко прокричать леопарду его имя, то он приходит в неописуемое бешенство. Жители Судана номады хорошо это знают и пользуются таким приемом в борьбе с губителем своих стад. Они вооружаются двумя крепкими, острыми копьями и отыскивают в лесу своего врага. Когда леопард примечает их, то спасается на дереве и, лежа на горизонтальной ветви, злобно смотрит на них сверху. Номад, держа свои копья близ головы острыми концами кверху, подходит под дерево и несколько раз громко вскрикивает: "Сойди, ниммер! О сойди, сойди, ниммер!" Вне себя от ярости леопард забывает всякую осторожность, спрыгивает на своего противника и, конечно, натыкается на подставляемые копья.
Леопард
Леопард
        Из этого видно, что и в Судане имеет силу поговорка: "Не любо - не слушай, а врать не мешай!" Кроме леопарда, здесь известна еще одна настоящая кошка (Felis), от которой, говорят, происходит наша домашняя кошка. Мы несколько раз держали ее в неволе и не сомневаемся в справедливости приведенного мнения.
        После леопарда стоит еще упомянуть о гепарде, которого арабы называют "фахад".
Гепард
Гепард
        Гепард по форме тела и нравам представляет переход от собаки к кошке; он принял голову, длинный хвост, узор меха и своеобразное мурлыканье и мяуканье кошки, а на собаку походит формой тела, честностью* и приучаемостью.
* Хороший пример характерного для Бремa антропоморфизма.

        Известно, что его без особого труда можно приучить к охоте за маленькими антилопами; в неволе он скоро теряет всякую дикость и никогда не проявляет того коварства, которое, кажется, присуще всем кошкам.
        Очень распространенный каракал, "умришахт" суданцев, "обладатель великолепного платья" - также постоянный житель девственных лесов. Он редко достигает величины нашей европейской рыси и, подобно ей, никогда без нужды не нападает на человека; но уж если делает это, то является далеко не презренным противником. Очень редко удается встретить каракала, так как он мало показывается на свет; но присутствие его можно смело предполагать в большом лесу*.
* Каракал в северо-восточной Африке, как и у нас, степная, но не лесная форма. То, что она случайно заходит в прибрежные леса, с которыми только и знаком был Брем, подчеркивает незначительное протяжение этих лесов.

        Нашим куницам в девственных лесах могут соответствовать виверры и курмы (мангусты). Большие виверры - циветы, по-местному "собахт", живут в земляных норах; по ночам они разбойничают в лесу и крадут в деревнях птиц, молодых домашних животных и другую дичь. Цивет часто держат ручными за их мускус. Этот последний образуется в сумке, лежащей близ заднего прохода; время от времени его извлекают оттуда, наполняют им бычачьи рога и пускают в продажу, как очень ценное вещество.
Каракал
Каракал
        Маленькие виверры (Genetta senegalensis и G. abyssinica) обыкновенно скоро привыкают к своим хозяевам и веселят их своим милым видом и приятным нравом.
        Мангусты (Herpestes) очень обыкновенные, но, подобно всем куньим, мало заметные хищники этих стран. Я не могу определить с точностью, сколько видов их находится в нашей области, тем более, что иногда сами натуралисты не согласны насчет видовой самостоятельности того или другого вида. По словам Гейглина, теперь уже не подлежит никакому сомнению, что в реках Судана находятся выдры; но до сих пор эти животные еще не известны и не получили названия.
        В области находится четыре вида ежей, два рода и шесть видов землероек, которых я не стану перечислять здесь.
        Я могу также представить только беглый очерк отряда грызунов, очень богатого семействами, родами и видами. Рюппель нашел в Абиссинии маленькую, живущую на деревьях белку (Sciurus); сверх того, доктор Гейглин открыл один новый, еще не описанный вид. В землях восточного Судана, подвластных Египту, находили до сих пор только земляных белок (Хеrus). Они на своей родине известны под именем "сабэра" (норо- или домостроители). Земляные белки, живые, веселые создания, выкапывают себе обширные норы под густыми кустарниками и редко удаляются на большое расстояние от них. Несмотря на их ловкость, часто становятся добычей хищных птиц, против когтей которых совершенно бессильны их острые зубы. От настоящих белок они отличаются жесткими, щетинистыми, но гладкими волосами.
        К этой группе приближается одна, свойственная тропическим лесам, соня, которую я поймал один раз в мимозе, но вскоре потерял, прежде чем успел определить точнее.
Степной ящер
Степной ящер
        Тушканчики (Dipus) обыкновенны в Египте, менее многочисленны в Судане относительно числа особей, но зато богаты видами и родами. Туземцы называют их "джербоя". Мыши чрезвычайно многочисленны и между ними определено двадцать с небольшим видов, принадлежащих к четырем родам. Я опускаю также и их перечисление. Наши крысы переселились на все прибрежья Средиземного и Красного морей, и потому их также можно причислить к фауне северо-восточной Африки.
        Из семейства зайцев (Lepus) в Судане встречаются, вероятно, только два вида. Все зайцы северо-восточной Африки меньше наших, но мало отличаются от них по цвету и образу жизни. Уши их удивительно велики в сравнении с телом. Арабы называют их "арнеб", или "эрнеб", и предпочитают их мясо всякой другой дичи. Но нигде они не встречаются в таком большом числе, как в хороших, охотничьих областях Германии. Кроликов в Судане совсем нет.
        Семейство дикобразов состоит только из одного вида: Hystrix cristata, норы которого многочисленны как в девственных лесах, так и в степях. Дикобразы вполне безвредные животные, но если на них нападают, то умеют защищаться, бросаясь на врага сбоку. Суданцы называют их "абу-шок" - отец шипов, или одаренный шипами. Когда они бегут, то слышно своеобразное шуршание, производимое постоянным движением их хвоста, покрытого короткими, твердыми и тупыми шипами.
        Чрезвычайно трудно добыть трубкозубов (Orycteropus) и ящеров (Manis), хотя они хорошо известны арабам, первые под именем "абу-теляф" (снабженный ногтями), а вторые под названием мабу-кирфэ" (обладатель платья, похожего на кору). После долгих стараний Гейглин добыл этих животных и долгое время содержал их живыми. Он говорит о них следующее: "Трубкозуб - подвижное, ночное и очень робкое животное, которого почти наверняка можно встретить в степи на больших дорогах. Вследствие удивительной ловкости поймать его чрезвычайно трудно, потому что при преследовании он тотчас зарывается в землю. Но, несмотря на это, Кабабиши и Баггара приносили мне их время от времени за большие деньги. Животные казались малообщительными; однако трое молодых иногда заигрывали друг с другом". Они восхищали Гейглина быстротой своих движений и ловкостью, с которой копали землю, если их оставляли на свободе, разумеется, под строгим надзором. В спокойном состоянии все экземпляры, которыми он обладал, стояли всегда на трех ногах; одна передняя нога опирается на землю только ногтями или висит совершенно свободно; голову они наклоняют таким образом, что рыло стоит отвесно к поверхности земли.
        Гейглин выкормил их молоком, к которому примешивал сырые яйца, мед, муку, хлеб, финики, виноград и очень небольшое количество муравьев. Они пили очень охотно бузу - напиток туземцев.
        Ящер, по словам Гейглина, водится только в степях Кордофана, где, как рассказывают номады, весь день лежит на боку, свернувшись клубком в неглубоких норах, выкопанных не им самим. Это ночное животное выходит только по утрам или вечерам и охотится за песколюбами, скакунами и другими насекомыми; в неволе его можно кормить зернами дурры. Он ходит только на задних ногах и удерживается в равновесии при помощи хвоста.
        В Африке находится наибольшее число толстокожих животных. На юг от 14 градуса северной широты могучий слон (Loxodonta africana) становится постоянным обитателем лесов. Он достигает здесь исполинской величины, и каждый из его клыков весит иногда до ста фунтов. Скопившись в многочисленные стада, слоны совершают огромные переходы и делают доступными для человека самые густые части леса. Вожак пробивает себе путь через густой лес, превратившийся от множества ползучих растений и шипов в одну непроходимую для других животных чащу, и своим могучим хоботом обрывает толстые сучья и тонкие ветви, разбрасывая первые по своему пути и съедая последние; за ним следуют другие члены стада и своими неуклюжими стопами и ловким органом хватания уничтожают все остальные препятствия на пути; десять или пятнадцать слонов после одного перехода оставляют после себя прочищенную через лес дорогу.
Местные жители преследуют слонов из-за слоновой кости
Местные жители преследуют слонов из-за слоновой кости
        Значительная прибыль, получаемая от охоты за слонами, могла бы соблазнить многих охотников на губительную борьбу с лесными исполинами. Но в настоящее время слонов преследуют в основном местные жители из-за слоновой кости. Негров можно считать почти единственными врагами этих животных, так как европейцы, живущие в Судане, охотятся на слонов редко.
        Потом по дорогам, протоптанным слонами, идет свирепый носорог, по ночам выходящий из рек. Теперь, кажется, вполне доказано, что в Судане встречаются три вида, которые идут у туземцев под общим именем "эназа", или "фертиет". Носорог чрезвычайно страшный зверь; он не имеет врагов, потому что не находит такого противника, который бы мог состязаться с ним. Только храбрый негр или хитрый абиссинец решаются иногда вступить с ним в борьбу, к которой хорошо приготовляются заранее. Первый выкапывает для него ямы или с высоты дерева вонзает ему в затылок острое копье, а последний нападает на него с мечом в руке, но не иначе как в обществе хорошо испытанных товарищей.
        Суданцы чрезвычайно боятся носорога. Именно в этом животном видели легендарного единорога. Мне самому не удалось повстречать его, но тем не менее я сильно сомневаюсь в существовании единорога, ибо мне положительно известно, что "эназа" и "носорог" - названия однозначащие.
        Бегемот (Hippopotamus amphibius) на юг от 14 градуса встречается почти в каждой реке и речке; но и на него охотятся очень мало, только в иных местах шумом и постоянным огнем стараются прекратить его опустошительные набеги на засеянные поля.
        В верховьях двух главных рек нашей области находятся несколько видов свиней, которые, вероятно, принадлежат к роду Phacochoerus; среди них до сих пор определены только Ph. aethiopicus. По образу жизни и нраву эти животные вполне походят на наших диких свиней, но не так опасны, как египетские свиньи, которые, как полагают, просто одичалые домашние свиньи.
        Даманы - неповоротливые, но чистенькие жители скал, причисляются к толстокожим, но по нраву они ближе подходят к грызунам, а именно к суркам. Они - дома на всех горах северо-восточной Африки и, вероятно, имеют большее число видов, чем обыкновенно считают натуралисты. Все рассказы туземцев сходятся на том, что в чаще степных лесов встречается несколько видов диких ослов. При описании степи я уже упомянул об этом еще сомнительном животном, но недавно получил от Гейглина драгоценные разъяснения на этот счет. Гейглин видел вблизи развалин, открытых им между Нилом и Атбарой, большие стада этих животных, которых он принимает за Asimts onages; с верховьев Белого Нила ему доставили шкуры этого последнего животного*. Дикий осел, по-видимому, необыкновенно боязлив.
* В Северной Африке живет один вид дикого осла - Eguus asinus.

Дикий осел
Дикий осел
        Рассказывают чрезвычайно много о неудержимой дикости степного осла - "сумар эль хала", как называют его туземцы, хотя и замечают, что он всегда предпочитает лесную местность открытой степи. Главной родиной его считают землю Такха; он очень обыкновенен в Дарфуре и большими стадами переселяется из одного леса в другой.
        Сверх тех жвачных, которые уже были перечислены при описании степи, в Судане находятся еще много других, и преимущественно антилопы. Соседняя Абиссиния особенно богата ими, и, может быть, многие виды переходят из нее в область низовьев Голубой реки. Но и леса по берегам Белой реки не беднее этими животными, и доктор Гейглин недавно нашел одну очень красивую антилопу, которую назвал Antilоре medgaceros.
        В горах Абиссинии живет открытый Рюппелем один вид дикого козла, по-видимому, тождественный с известным уже "джэ-зире", которого видели на некоторых горных хребтах. Во всей северо-восточной Африке попадаются небольшие стада одного вида баранов.
        Кафрский буйвол (Bos caffer L.) бродит по нашей области довольно многочисленными стадами и в глазах туземцев слывет за животное, не менее опасное, чем самые крупные из хищных. Он с дикой яростью кидается на охотника и превосходно умеет употреблять в дело свои сильные рога. Если воспитывать его с ранней молодости, то, как это доказал экземпляр, привезенный доктором Гейглином в Европу, он способен сделаться ручным и сильно привязаться к своему воспитателю. Суданцы называют его "джамус эль хала", абиссинцы - "гош", а кордофанцы - "эль куа".
        Класс птиц несравненно богаче видами и индивидуумами. К нему принадлежат красивей- шие обитатели леса и прелестнейшие явления интересной фауны африканских тропиков. Уже сами по себе девственные леса чрезвычайно богаты птицами, но богатство это ежегодно значительно увеличивается перелетными птицами, прибывающими сюда на зиму с севера. Известные районы леса особенно излюблены птицами; иные места, изобилующие водой и деревьями, служат убежищем для сотни видов и для несчетного числа индивидуумов. Без этих голосистых, веселых, наслаждающихся жизнью животных лес, несмотря на весь остальной величественный животный мир, казался бы мертвым; только птицы оживляют лес своей веселой игривостью. Большие, обыкновенно не одаренные голосом птицы открывают свое присутствие только взору; но в существовании маленьких птиц убеждаешься задолго перед тем, как увидишь их.
        До сих пор я старался представить картину птичьего мира так, как она представляется при первом нашем вступлении в девственный лес; теперь мы попытаемся поглубже вникнуть в нее.
        Естествоиспытатель, который старается провести границу между степью и лесом, часто находится в затруднении, куда причислить то или другое животное. В Судане особенно часто находишь степных животных в лесах, если эти последние содержат достаточное количество воды, и, наоборот, настоящие лесные животные часто заходят далеко в степь.
        Свое описание я начну с отряда попугаев, представляющего в северо-восточной Африке только три рода и шесть видов. Попугаи - настоящие лесные жители, они сплошь населяют очень большие пространства леса. Скрипучий крик попугаев слышится везде, где только могут расти вместе несколько тамариндовых деревьев, прекрасные вершины которых доставляют птицам и тень, и защиту. Самих попугаев только изредка удается увидеть, так как они чрезвычайно искусно умеют прятаться между листьями такого же цвета, как их перья.
        Отряд хищных птиц в нашей области чрезвычайно богат. Восемь различных видов больших и малых грифов принадлежит девственному лесу. Грифы постоянно встре- чаются в степи, но, по рассказам арабов и по моим собственным наблюдениям, вьют гнезда только в лесах, которые поэтому и надо считать их родиной.
        Орлан-крикун (Haliaeetus vocifer), или абу-ток туземцев, отличающийся громким голосом, живет по берегам всех лесных рек.
Орлан-крикун
Орлан-крикун
        Эта великолепная птица настолько же превосходит своих европейских родичей красотой оперения, насколько уступает им по величине тела. Голова, шея, горло, затылок, грудь и хвост у нее снежно-белые, брюшко и часть крыльев — коричневые, остальные перья черные. Но только тот, кто видел орлана, когда он сидит на верхушке зеленого, склоняющегося над рекой дерева, может вполне оценить его красоту. Вблизи от мест, где обитает человек, эта птица чрезвычайно робка, но в лесу, где ее никто не тревожит, она спокойно смотрит в дуло ружья. Орлан питается исключительно рыбой и только изредка ест мясо, плавающее в реке. Птиц и млекопитающих он, по-видимому, совсем не трогает, по крайней мере я сам видел крокодилова сторожа (Pluvianus aegyptius), который был до такой степени дерзок, что клевал вместе с ним одну рыбу. Его звучный крик слышен задолго до той минуты, когда он становится видимым.
        Между благородн ы ми орлам и недостает больших северных форм, таких как беркут или могильник, и только все виды и подвиды крикунов имеют представителей среди хищных орлов. В более южных лесах к поименованным видам присоединяются еще хохлатые орлы, которые напоминают наших ястребов. Они очень хорошо летают, принадлежат к числу коварных хищников, но это довольно ленивые и вялые птицы, иногда целыми часами сидят неподвижно на одном и том же суку, занимаясь лишь тем, что охорашивают, топырят и снова опускают свой убор из перьев. Иногда медленно взлетают, дают себе труд поднять с земли какую-нибудь мышь или земляную белку и опять возвращаются на прежнее место, чтобы снова приняться за свою забаву. Из степи в леса прилетают змеиные крачуны, за исключением секретаря; и иногда, но чрезвычайно редко, сюда залетает скопа.
        Buteo rufinus Рюппеля принадлежит собственно Египту и иногда случайно (потому что вообще она не странствует) заходит и в лесную область, в которой встречает своих родственников. Но коршуны и кани, очень многочисленные в Египте, по-видимому, не любят леса. Во время харифа на всех лесных полянах в большом количестве встречается саранчовый сарыч, он охотится за мышами и пожирает саранчу; но он исчезает, лишь только высыхает трава, и никто не знает, куда он отправляется.
        Между обитателями леса мы находим благородных соколов и преимущественно сапсанов. Здесь встречается часто наш сапсан (Falco peregrinus), залетающий вверх по Голубому Нилу до самого Россереса; сначала он завидует беззаботной жизни своих родственников, найдя здесь достойных представителей своего рода, но снова возвращается в северные сосновые и еловые леса. Представителями его на юге служат Falco biarmicus, которые редко или никогда не покидают тропические леса и встречаются в них очень часто.
Сип Рюппеля
Сип Рюппеля
        Высоко над землей, на самых верхних ветвях адансонии сидят они, зорко высматривая добычу, и, лишь только приметят, с быстротой молнии бросаются вниз, схватывают ее и медленно возвращаются с ней на свой прежний пост. Самая красивая птица из этой группы - красношейный сокол (Falco chicguera); это краса леса и самый великолепный представитель сапсанов, хотя по величине меньше нашего кобчика. Хитростью он не уступает своим родственникам, а быстротой превосходит всех известных мне соколов. Я видел, как два сокола до тех пор преследовали одного стрижа, пока один из них не схватил его.
        Пальма-дулеб составляет любимое местопре- бывание этих красивых птиц; на ее широких листьях они вьют гнезда и живут в добром согласии рядом с большим крапчатым голубем (Columba guinea). Пищу они добывают как бы играя. Как стрела, пущенная из лука, врываются они в одну из многочисленных стай ткачиков и всегда выбирают такую пищу, которая способна на весь день утолить их голод. Они также чрезвычайно любят высокие верхушки адансонии. Чеглок (Falco concolor) составляет гораздо более редкое явление, чем красношейный сокол.
        Зимой прилетают пустельги и красноногие кобчики. Они могут считаться настоящими благодетелями, так как одни из всех птиц пожирают сверчков. Представителями наших ястребов и перепелятников служат здесь довольно неуклюжие формы рода Melierax, к которому принадлежит певчий ястреб. В Судане встречаются два вида: М. polyzomis и М. gabar; первый очень обыкновенен. Настоящим перепелятником следует считать ловкого Accipiter minulluSy которого замечают обыкновенно только в одиночку. Кроме него, в Абиссинии встречают еще несколько настоящих перепелятников.
        В прежней системе рядом с перепелятником ставили еще одного самого своеобразного хищника Африки, именно: голощекого перепелятника, которого в последнее время выделили в особый род Polyboroides. Это чрезвычайно странная птица с довольно одноцветным, серо-голубым оперением, очень высокими ногами и длинными крыльями, которые могли бы поддерживать на воздухе любого орла и решительно не соответствуют тощему телу самой птицы. Это своеобразно сложенная птица питается исключительно пресмыкающимися. В Судане перепелятник один из самых обыкновеннейших хищных птиц. Его встречаешь перелетающим медленными, ленивы- ми ударами крыльев с одного дерева редкой рощи или степи к другому. О его образе жизни мы не знаем решительно ничего.
        Коршуны, составляющие промежуточное звено между соколами и совами*, хотя и встречаются в лесах, но принадлежат больше к степным птицам.
* По современным воззрениям, между соколами (дневные хищники) и совами (ночные хищники), представителями другого отряда, нет и не может быть переходных звеньев.

        Мы нашли четыре вида сов, образующих три отдельных рода. Место нашего филина занимает Bubo lacteus, место нашей ушастой совы - черношапочная совка (Otus africappilus); белолицая совка (Otus leucotis) замещает нашу совку, а миловидная Passerina pussilla - нашего воробьиного сычика. К европейским гостям, живущим в первобытном лесу, следует причислить облетающую полмира короткоухую, или болотную сову и еще малую ушастую сову.
        Род козодоев имеет в Африке много- численных представителей - до сих пор известно восемь видов, живущих большей частью в степи. В первобытных лесах попадается длиннохвостый козодой (Caprimulgus climacurus) и полосатокрыл (С. longirostris); наш обыкновенный козодой (С. europaeus) является только зимним гостем. Длиннохвостый козодой мурлычет в период спаривания так же мило, как и европейский козодой, вследствие чего он и получил арабское имя "кхуррэ". На лету это в самом деле удивительная птица. Ее хвост тянется по воздуху, точно шлейф фантастического одеяния, и появление ее доставляет решительно наслаждение всякому истинному любителю природы.
        Полосатокрыла я не видал, так как он встречается южнее 11 градуса; но все видевшие его единогласно утверждают, что невозможно представить ничего более фантастичного, чем вид этой птицы в воздухе. Она довольно невелика, всего 89 дюймов длины, но на кончиках крыльев прикреплены шестнадцатидюймовые голые перья, снабженные на кончиках длинными бородками. Эти придатки имеют на лету вид двух добавочных крыльев.
        Представителями наших черных стрижей, встречающихся в первобытных лесах только во время перелета, служат Cypselus parvus, к которым южнее 14 градуса присоединяется еще С. Coffer. Эта последняя птица, подобно нашей береговой ласточке, гнездится в выкопанных ею самой норах по крутым обрывам рек. Место нашей домашней ласточки занимает краснолобая блестящая ласточка; место нашей береговой ласточки - маленькая Cotyle paludibula. Кроме названных, попадается еще много других видов.
        Мы насчитали пять местных видов роскошно украшенных щурок; к ним присоединяется во время пролета и европейская золотистая щурка (Merops apiaster). Своей величиной и красотой всего резче бросается в глаза М. coerideeocephalus и по особой яркости оперения М. bulocki. Щурки значительно содействуют оживлению лесов; попарно сидят эти птички на выдающихся, низких ветвях, издавая время от времени свой обычный "геп-геп" (отсюда их французское название Guepier)*, пока не увидят пролетающее насекомое, на которое бросаются с чрезвычайной быстротой.
* Крик наших щурок передается словами "перпл-мерпл" (курлыканье). Французы же называют щурок guepier за то. что они поедают ос (guepe) и других перепон чатокрылых.

        Зрение их в самом деле удивительно; они замечают самое мелкое насекомое на расстоянии сотни футов. В то время как один супруг преследует добычу, другой остается спокойно на месте, и я никогда не видал, чтобы две щурки спорили из-за добычи. Это чрезвычайно уживчивые, в высшей степени общительные и миловидные птички, которые радуют наблюдателя как своим чудным оперением, так и добрым характером.
        Из числа зимородков в девственных лесах встречаются замечательные формы. В центре Африки попадается несколько видов этих птиц, живущих скорее на суше, чем на воде, и питающихся насекомыми.
Золотистая щурка
Золотистая щурка
        Нашего зимородка напоминает чудный Alcedo coerulescem, отличающийся незначительной величиной, с великолепным хохлом из перьев, которые птица может поднимать и складывать. Пегий зимородок Египта (Ceryle ntdis) попадается здесь реже, чем около Нила. В Абиссинии встречается еще несколько других отличных видов.
        Наша кукушка, так же как и южноевропейская хохлатая кукушка, появляется в тропических лесах только зимней гостьей. Из числа туземных видов мы нашли четыре, между которыми в особенности бросается в глаза золотистая кукушка. По величине и форме она походит на нашу вертишейку и принадлежит к числу самых великолепных птиц средней Африки; пурпурное оперение ее по металлическому блеску и цвету может поспорить с оперением блестящих дроздов и нектарок. Сенегальская шпорцевая кукушка (Centropus senegalensis), весьма скром ная и высиживающая сама свои яйца, вечно сильно пахнущая муравьями, исследует самые густые заросли девственных лесов с той же легкостью, как и тростниковые заросли; африканская шпорцевая кукушка (С. superciliosus) встречается обыкновенно в более редких местах леса. Медоуказчик (Indicator) попадается в Абиссинии чаще, чем в Судане, где он встречается в лесах, окружающих верховья Белого Нила.
        Наша иволга спускается каждую зиму в тропические леса, где живет еще схожая с ней африканская желтая иволга (Oriolus aureus).
        К обыкновенным лесным птицам восточного Судана принадлежит абиссинская ракша (Coracias abyssinica), которая похожа на нашу, только поменьше и как будто развитее. Ее хвост, как у ласточки, наружные рулевые перья которого удлинены на 4 дюйма, и яркий цвет легко отличают ее от нашей птицы, схожей с ней по нраву.
Малый пегий зимородок
Малый пегий зимородок
        В кордофанских лесах живет гораздо более редкий вид ракши - рыжешапочная сизоворонка (С. naevia). Сюда же принадлежат роды широкоротов (Ewystomus) и африканских трогонов (Apalodermq), из которых оба имеют только по одному представителю.
        Пустынный ворон Геденборга также встречается в Судане, а еще гораздо чаще его - белогрудый ворон (Corvus seapidatus). Южнее 13 градуса иногда еще попадается в высшей степени осторожный Corvultur crassirostris Ruppeli - довольно большая птица с толстым клювом; в Абиссинии, по словам Рюппеля, встречаются еще два других ворона и похожая на ворона альпийская галка.
        Чрезвычайно богатый род блестящих скворцов (Lamprotornis) заключает в себе самых роскошных птиц африканских тропических стран. До сих пор известно приблизительно 10 видов этих птиц, с полным правом носящих свое название "блестящие". Мы часто стреляли три вида: L. nitem, L. aeneus, L. niffiventris, а также в самом деле великолепного L. superbus. Блестящие скворцы очень живые, резвые птицы, которые всегда умеют показать в самом лучшем свете чрезвычайную красоту своего оперения.
        Dilaaphus caruncuulatus похож по форме на скворца, но лишен его миловидного оперения и того философского духа, с которым наш любимец сохраняет свою веселость при всевозможных обстоятельствах. Здешний скворец - это скромный, тихий обитатель лесов, который не может заменить нашего веселого, забавного весеннего вестника.
        Представителями птиц-носорогов (Bucero- tidae) служат три рода, из которых два в тесном смысле принадлежат к нашей области, именно северо-восточной Африке. Бананоеды (Musophagidae), образующие два рода, принадлежат уже больше Абиссинии, личинко- еды принадлежат Абиссинии и тропическим лесам притоков Нила.
        Tragopan abyssinicus, дости гаю щи й величины нашего удода, составляет редкое явление; тогда как виды, принадлежащие к роду Tackus, всюду водятся в значительном количестве. В Судане встречается всего два вида: Т. erythrorhynhus и Т. nasutus.
Гугука, или полосатый бананоед-подорожник
Гугука, или полосатый бананоед-подорожник
        Птицы-носороги - в высшей степени фан- тастические существа, с серьезно комическими движениями и манерами. На лету они вытягивают шею и, помахав некоторое время крыльями, бросаются по крутой дуге вниз, но вскоре опять подымаются на прежнюю высоту. Полет их напоминает дятлов, а походка - воронов, все же в поведении есть какая-то странная смесь куриного, вороньего и других птиц. Они питаются плодами и семенами и принадлежат к чрезвычайно благодушным существам.
        В числе бананоедов попадается несколько в самом деле великолепных видов. В Абиссинии живет Turacus lencatis и Г. leucolophus Heuglin в одиночку или небольшими обществами; Chizaerhis zomira также очень обыкновенен в тропических лесах.
        В отряде лазящих птиц замечается странное отсутствие дятлов. Уже Глогер замечает, что все леса, состоящие из твердых древесных пород (как, например, австралийские), чрезвычайно бедны дятлами. В Судане попадаются только три вида, из которых ни один не превосходит по величине нашего большого пестрого дятла. Рюппель нашел в Абиссинии еще один вид, Picus scoensis. В отличие от великолепно окрашенных дятлов Америки, они одеты в довольно скромный наряд; их поведение напоминает пестрых дятлов. Наша вертишейка останавливается в первобытных лесах только при перелете и в Абиссинии заменена другим видом, открытым Рюппелем.
Удод
Удод
        Из бородастиков известны до сих пор приблизительно 10 видов, составляющих три рода. По всей вероятности, со временем откроют другие виды. Все бородастики любят выбирать на жительство густые верхушки деревьев, в которых их чрезвычайно трудно заметить. Они сидят здесь долгое время неподвижно на сучках, занимаясь пением, которое состоит из нескольких монотонных звуков, так что это даже нельзя назвать пением.
        В Абиссинии одна из самых распространенных птиц - обыкновенный удод, почти совершенно исчезающий в Судане; он заменен здесь другой, схожей формой, которую я называю древесным удодом. Древесные удоды обладают тем же своеобразным, вошедшим в пословицу запахом наших удодов и столь же живы, но только гораздо крикливее их. Они встречаются небольшими группами, бегающими по стволам мимоз, и уже издали слышится их своеобразный разговор. В удаленных от человеческого жилья лесах они становятся чрезвычайно смелыми и решительно не понимают, что им грозит опасность. Охотник может, если желает, убить одного за другим, так как они до такой степени глупы, что не ищут спасения в бегстве. Живые птицы порхают вокруг умирающего с громкими жалобными криками и подвергают свою жизнь опасности, не желая оставить убитого. Все вышеупомянутые виды живут парами.
Фиолетовоепинная нектарница
Фиолетовоепинная нектарница
        Всюду, где только водятся птицы, попадаются в значительном количестве и нектарки, безусловная краса лесов и садов. Металлический оттенок их оперения блестит при удачном освещении, точно драгоценные камни. Поведение нектарок несколько напоминает поведение наших корольков. С тихим, часто повторяющимся криком подлетают они к цветкам на деревьях, подвешиваются к веткам и опускают длинный, как у дятлов, язык глубоко в чашечки цветков, чтобы выпить нектар; впрочем, они не гнушаются и мелкими насекомыми. Это чрезвычайно резвые, бодрые и миловидные птички.
        Рядом с настоящими мухоловками, к которым присоединяются зимой еще несколько европейских видов, в тропических лесах живут и другие виды этих птиц. Среди них встречаются виды, поражающие нас своим красивым оперением; зато им недостает обыкновенно живости наших северных мухоловок.
        Сорокопуты отличаются богатством видов; почти всякий вид, встречающийся в здешних лесах, имеет подвид. Наши европейские сорокопуты являются в леса только как зимние гости и совершают здесь, благодаря обильной пище, зимнюю линьку. Всего мы обнаружили до 16 видов, которые появляются и зимой, и летом; из них четыре нам совершенно не известны, и мы не сомневаемся, что здешние леса служат убежищем еще многим другим известным или неизвестным видам. Из сорокопутов особенно бросаются в глаза два вида: пурпурный певчий сорокопут, который поражает красотой своего оперения, и хохлатый сорокопут — на голове у него расположен шляповидный перистый хохол, который он то распускает в виде веера, то складывает в виде узкого гребешка; он замечателен еще тем, что соединительная оболочка глазных век заворачивается у него кнаружи и в соединении с наружной кожей образует ярко окрашенный пояс, распадающийся на несколько долек, - явление почти единственное между птицами.
        Из отряда клестов насчитывается немного семейств. Больших вьюрков нет, встречающиеся виды поражают нас незначительными размерами. Семейство ткачиков распадается на три рода, до сих пор открыто приблизительно 15 видов, принадлежащих большей частью Абиссинии. Ткачики попадаются во всех лесах, собираются по временам в огромные стаи и перелетают с одного места на другое. Искусные гнезда устраиваются большей частью настоящими ткачиками.
        Дубоносы (Coccothraustes) - красивые птички, которые часто привозятся в Европу и содержатся в клетках; самцы отличаются от самок пурпурно-красным ошейником и более темным цветом оперения. Пение их весьма просто. С. cantans - маленькая птичка, попадающаяся чрезвычайно часто и даже в разных пустынных местностях Судана.
        Вдовушки (Vidua), эти небольшие красиво оперенные птицы, у которых хвостовые перья достигают по сравнению с величиной тела несоразмерной длины, представлены повсюду двумя видами. Полет их несколько тяжеловат, но доставляет всякому любителю природы большое наслаждение, в особенности в сильный ветер; в этом случае птицы летают только против ветра, иначе ветер может унести их из-за огромного хвоста.
        Все настоящие вьюрки Судана встречаются в средней Европе в лавках многих продавцов под именем "сенегальских вьюрков" и, по всей вероятности, известны моим читателям. Впрочем, в первобытных лесах нам удалось найти около десяти видов, отличающихся слиянием красок и нежными, эффективными их переливами. Среди них заметен огненный вьюрок, который собирает зеленые стебельки и сплетает их в довольно незатейливое гнездо.
        В Европе замечены два вида овсянок, из которых одна, красноклювая овсянка, была не раз подстрелена мною в южной Европе, особенно в Греции. Место нашей овсянки в Судане занимает великолепная желтобрюхая овсянка - маленькая птичка со светло-желтой нижней частью тела и буроватой спинкой.
        На лесных прогалинках попадаются также жаворонки. В зимнюю пору здесь появляются два вида, которые водятся целыми стаями в лесах; они встречаются довольно часто огромными стаями в несколько тысяч штук. Все остальные виды жаворонков принадлежат собственно степи. Из коньков только немногие долетают во время зимнего перелета до Судана, где до сих пор не найдено ни одного туземного вида этих птиц; тогда как в Абиссинии их два.
        Зимой поблизости рек замечается много трясогузок; их встречают также в значительном количестве вокруг и посреди стад скота. Мы встретили в Судане все известные нам до сих пор виды трясогузок, кроме того, открыли еще несколько новых. Наши белые трясогузки также попадаются здесь; собственно туземный восточноафриканский вид попадается чаще всего там, где скалистые обрывы ограничиваются рекой и вдаются в ее волны.
        Наши славковые почти все без исключения показываются зимой в тропических лесах, которые сами по себе чрезвычайно бедны настоящими славками. Камышевки замечены здесь в значительном числе видов.
        К числу хороших певцов следует отнести встречающегося всюду белолицего дрозда - единственного певчего обитателя садов этих местностей. Настоящие дрозды очень редки и появляются только при перелете. На нашего пестрого дрозда похожа одна веселенькая, резвая пти ч ка Cerotrichas erythroptents, жи ву щая в низких кустарниках, откуда она издает свое пение, состоящее из нескольких строф.
        Каменные дрозды — пестрые и синие (родиной последним служит Египет) - принадлежат к числу зимних гостей. Многие виды из семейства крикливых дроздов с шумом исследуют самые густые, ш и повидн ые заросли и встречают охотника нескончаемыми криками. Они обыкновенно держатся обществами и попадаются очень часто.
        Представителями резвых синиц в северо- восточной Африке служат только два рода и три вида; в нашей области мы замечали несколько раз только Parus leucomelas Ruppeli.
        Не менее многочисленны по числу видов и экземпляров голуби. В тропических лесах исчезают столь обыкновенные в Египте дикие полевые голуби и горлицы, но зато появляется много новых видов. Самый крупный из них крапчатый голубь (Columba guinea), а самый маленький из лесных голубей С. chaicospilos попугайный голубь часто встречается в садах деревень и городов; смеющиеся голуби весьма обыкновенны и по временам собираются в стаи в несколько тысяч штук, кочуя по самым сухим местам лесов или в степных рощицах, заросших кустарником. Очень схожие с ними, но несколько больше, лесные горлицы из рода Turtur предпочитают деревья, стоящие по берегам рек; зеленые голуби выбирают на жительство самые густые, подлинно тропические части леса.
        Зеленые голуби отличаются от прочих представителей своего семейства ярким оперением, попугайные - странной формой, металлически пятнистый земляной голубь - миловидностью; эти птицы соперничают между собой по красоте.
        Абиссинский голубь попадается южнее 13 градуса северной широты довольно часто парами в лесах; зеленое оперение его вызывает у нас восхищение, хотя я думаю, не отдать ли пальму первенства красивым попугайным голубям с их чудным черным горлом на светлом фоне, коричневыми нижними кроющими перьями крыла и длинным ступенчатым хвостом. Только клюв, ноги, крылья и строение перьев этой птицы напоминают голубя; в сущности он представляет своеобразную форму, совершенно чуждую северным лесам. Тело попугайного голубя величиной не больше жаворонка снабжено хвостом равной с ним длины, так что мы удивляемся и спрашиваем себя: да в самом ли деле перед нами голубь? Еще меньше и еще красивее земляной голубь. Вскоре после прекращения дождливого периода раздается в густых кустарниках его незатейливое воркование, переходящее в простой зов, и при внимательном рассмотрении мы можем заметить на самом нижнем сучке красивую птичку, сидящую рядом с самкой, к которой обращаются эти любовные вздохи. Все это чудные картины из жизни птиц; я с наслаждением вспоминаю о них и теперь, по прошествии многих лет.
        Цесарки (Numididae) попадаются так же часто в лесах, как и в степи. К югу от 18 градуса нам часто случалось встречать в уединенных местах леса выводки более чем в 50 штук. Они совсем неловки и часто становятся добычей охотника, который уже издали слышит дребезжащий зов самца. Франколины встречаются реже, и в лесах нам удалось увидеть только Francolinus rueeppeli. Наша перепелка попадается здесь зимой на каждой лесной полянке; по берегам Белого Нила живет более яркий вид - Coturnix erucigera..
Грифовая цесарка
Грифовая цесарка
        Мы встречали в лесах два вида авдоток, трех бегунков, крокодилового сторожа (почти на всякой песчаной отмели реки), два вида тиркушек, двух лопастных чибисов и множество видов ржанок.
        Отряд голенастых представлен всеми европейскими формами, а вместе с ними и чисто африканскими, свойственными только этой загадочной стране. В тропических лесах водятся до 15 видов цапель и в числе их два новых вида серебристых цапель, открытых нами. Из настоящих цапель там регулярно появляются серая цапля (Ardea cinerea), исполинская цапля (Ardea goliath) и цапля Штурма (A. sturmii). Исполинская цапля - в самом деле Голиаф; она почти вдвое больше серой, с громадным клювом и глоткой, в которую без труда можно просунуть кулак.
1 - Обыкновенная цесарка 2 - Хохлатая цесарка
1 - Обыкновенная цесарка 2 - Хохлатая цесарка
        Неповоротливость не очень вредит ей, так как птица крайне осторожна, она еще пугливее, чем наша обыкновенная цапля, и уже на значительном расстоянии улетает от приближающегося охотника и редко попадается ему под выстрел. Несмотря на неуклюжесть, ее нельзя назвать некрасивой, напротив, оперение у нее довольно яркое. Ни у одной цапли мы не видали такого оперения, как бы окрашенного цветной пылью*.
* У цапель кончики роговых бородок перьев в местах, называемых пудретками, время от времени обламываются, образуя "пудру", которая покрывает оперение.

        Полную противоположность этой большой птице составляет маленькая, доверчивая Ardea sturmii, несомненно, одна из самых красивых птиц этой группы. Краски ее перьев, отливающих металлическим блеском, чрезвычайно эффектно сливаются одна с другой и поражают своей необыкновенной нежностью. Цапля Штурма по величине с южноевропейскую желтую цаплю (Ardea ralioides), живет по берегам рек и дождевых потоков и в залитых водой частях леса, где она ловко движется между корнями и ветвями деревьев, подстерегая мелких рыб, водяных насекомых и других водных обитателей. Доктор Гейглин открыл недавно на берегах Белого Нила одну новую цаплю Ardea concolor серо-голубого цвета.
        Род молотоглавов (Scopus) имеет в северо-восточной Африке своим представителем только один вид - молотоголовую цаплю (Scopus umbrella). Это чрезвычайно замечательная птица, величиной с ворона, с голенастыми и не очень длинными ногами, крепким, высоким, сжатым с боков клювом и, как уже показывает самое название, довольно темного, коричневого, цвета.
Молотоглав
Молотоглав
        Вместо нашей обыкновенной колпицы (Platalea leucorodia) здесь появляется Platalea tenuirostris, она несколько меньше и отличается от нее голым лбом и карминово-красными ногами.
        Семейство аистов представляет не менее замечательные формы. На обоих главных рукавах Нила живет большая птица величиной с нашего аиста - разиня (Anastomus lamelligerus), которая поражает нас своим шершавым, неуклюжим клювом, смыкающимся только на конце, и роговидными переливчатыми листочками, которыми оканчиваются перья груди и спины; птицы эти совсем не редкость и часто собираются в стаи в несколько сот штук. У верховьев Белого Нила встречается знаменитый китоглав, или королевская цапля (Balaeniceps rex), - одна из самых замечательных птиц земного шара, которую находят только здесь. Знаток, увидевший это животное в первый раз, не может скрыть своего восхищения, да и простой человек с восторгом смотрит на птицу, которая может быть произведением только сказочных африканских стран. Все в ней колоссально, но в особенности клюв, за который арабские матросы и называют ее "абу-маркуб" (обладатель башмака). В самом деле, клюв ее очень похож на неуклюжий башмак египетских крестьян; он чрезвычайно широк, толст и силен, почти вдвое длиннее головы и у основания вдвое шире, чем на конце, где он переходит в сильный крючок. Нижняя половина клюва чрезвычайно гибка, подобно клюву пеликана.
        После того как первые экземпляры этой птицы, которую мы видели в Хартуме у Никола Уливи, попали в Европу, прошло много времени, прежде чем удалось добыть другие. "Только зимой 1853 года, - говорит доктор Гейглин, - некоторые из моих знакомых, с которыми я послал на Бахр-эль-Абьяд охотника, добыли исполинскую птицу в стране Кичь или Кик, между 7 и 8 градусами северной широты".
        "Птица эта живет в одиночку и небольшими стаями в необитаемых местах, среди кустарников амбадж* и высоких злаков на затопленных берегах и в болотах.
* Длинностебельчатый камыш с мягкой сердцевиной.

        Около самого Белого Нила ее встречали в одиночку; гораздо чаще попадается она к западу от реки, близ некоторых притоков, в особенности в одной реке, идущей параллельно с Нилом, - в Ниборе.
        Птица эта чрезвычайно боязлива и робка и тщательно укрывается в высоких злаках. Внешний вид ее несколько напоминает марабу, полет короткий и низкий; она питается исключительно рыбой, которую искусно ловит, стоя часто по грудь в воде. Раненые птицы этого вида, громко хлопая клювом, продолжают защищаться от охотника. До сих пор еще не удалось слышать ее голоса, но только короткое хлопанье клювом.
        В июне птица строит себе на куче амбаджа, фута в два вышиной, или посреди густых злаковых зарослей, или прямо на земле, грубое гнездо из стеблей камыша, хвороста и травы.
        Наши европейские аисты, как черные, так и белые, встречаются здесь при перелете, и последние огромными стаями. С их появлением местные суданские аисты (Ciconia abdimii) удаляются далее к югу, точно желая уступить место своему родственнику, и только гораздо более редкий вид С. leucocephalas остается небольшими семействами в стране. К югу от 14 градуса попадается исполинский сенегальский аист (Ephippiorhynchus senegalemis), которы й издали бросается в глаза своей странной формой и яркостью красок. Чтобы вполне оценить красоту этого гиганта, нужно видеть его в первобытном лесу, в котором он, собственно, и обитает. Наша германская птица редко имеет достаточно данных для сравнения с птицей тропиков; такое явление, как сенегальский аист, не представляется нам даже в сновидениях. Зобатые аисты-марабу (Leptoptilos crumenifer), среди которых часто встречается исполинский аист, кажутся перед ним невзрачными птицами, и только облитый розовым оттенком клювач (Mycteria ibis) дерзает показать рядом с царем аистов красоту своих перьев, не боясь того, что они при нем потеряют все свое достоинство.
        С видом священного ибиса (Ibis aethiopica) сходен свинцовый ибис (Harpiprion caendescens), узнаваемый при благоприятном освещении уже издали по металлическому блеску своих перьев. Его далеко слышный крик похож на плач ребенка. На юг от 12 градуса встречается замечательный лесной ибис (Geronticns eremita), имеющий сходство с серым стервятником, и каравайка (Piegadis falcinellus), появляющаяся только зимой, родина которой Венгрия, но на нее мы охотились также и на острове Исландия.
        Кроншнепы (Nimienius) и другие кулики, странствуя, посещают леса, и своей пугливостью дают знать, что прилетели из Европы; по счастью, мы получили одну брачную пару.
        Там и сям, по большей части в одиночку, встречаются кулики-грязовики (Limicola); ходулочники (Himantopus) попадаются чаще. Маленькие песчанки, песочники, кривоносые улиты встречаются в нескольких видах и отыскивают соответствующие своему образу жизни места в потоках и дождевых ямах; египетский золотой кулик отправляется с болотными куликами туда же и удивляется, находя там прекрасную египетскую листовую курицу (якану).
        Наш полевой дергач выбрал себе сырую, покрытую высокой травой лесную опушку, где также прячутся некоторые камышницы. В прохладное вечернее время кочует по дождевым ямам лысуха, которая, собственно говоря, не знает, чего она хочет в первобытных лесах. Я думаю, все эти европейские птицы удивляются, когда встречаются друг с другом внутри Африки на расстоянии нескольких сотен и тысяч миль от своей родины, точно так же, как удивляется путешественник, с изумлением приветствуя старых знакомых.
        Отряд водоплавающих птиц Судана относительно беден, тогда как Египет богат этими зимними гостями, прибывающими туда изо всей Европы.
        Реки служат постоянным местопребыванием гусей трех родов и видов: среди них обыкновенный шпорцевый гусь (Plectropterus gambensis) и совершенно особенный, несравненно меньшей величины так называемый нильский гусь. Все гуси выводят своих птенцов в дождевых ямах, а нильский гнездится на деревьях. Из перелетных уток немногие породы достигают до Судана; довольно часто попадалась нам шилохвость (Anas acuta), реже чирок-свистунок (Anas Querquedula), широконоска (Anas Spatula); из свойственных Судану родов и видов часто приходилось наблюдать утку-вдовушку (Dendrocygna viduata), реже красноклювую шилохвость (Anas erythrorhynchos).
        Немногие породы чаек следуют по Нилу до наших владений; гораздо чаще встречаются крачки. В окрестностях Хартума в продолжение целого года видна плавающая в речках чеграва (Sterna casria) с ее направленным вниз большим красным клювом, за который суданцы прозвали ее абу-беллахом, то есть владетелем финика, по сходству клюва с этим плодом; осенью и зимой шныряют крачки по всем прогалинам, дождевым ямам и часто по степи за стрекозами.
        Имеющий сходство с крачками водорез занимает между ними то же место ночной птицы, какое сова занимает между хищными птицами. С наступлением сумерек он оставляет мели, где целый день, съежившись, неподвижно почивал, и летит с унылым криком, свойственным вообще, кажется, всем ночным птицам, над самой поверхностью воды. По временам опускает он в воду свой клюв, как бы разрезая им волны, вероятно, для того, чтобы поймать насекомых. Во время самого низкого уровня воды (в апреле, мае и июне) роет в песке плоские ямы и кладет туда от трех до четырех зеленовато-серых яиц, усеянных коричневыми пятнами и точками. Водорез - птица общественная; перелет они совершают целыми стаями, в которых участвуют от 20 до 100 штук. Этих птиц находят уже с 20 градуса северной широты на богатых песком островах Нила.
Чеграва
Чеграва
        Во главе всех пород пеликанов я ставлю великолепную змеешейку (Anhinga rufa). Прозвище, данное ей будто бы готентотами, самое удачное из всех, которые мне, по крайней мере, известны. Шея ее по форме и цвету имеет большое сходство со змеей, но только тот, кто видал блестящие перья этой птицы, может понять, как удачно выбрано это название. Даже в то время, когда она спокойно плывет, одна только тонкая ее шея высовывается над поверхностью воды, остальная часть тела покрыта водой, невидима и почти неуязвима. Вообще эта птица редко плавает так, чтобы ее можно было видеть. Она обыкновенно плавает "между двумя водами", то есть между дном и поверхностью воды, при этом, подобно змее, изгибает шею в разные стороны, чтобы тут или там увидать и схватить что-нибудь съедобное. В полдень ее можно видеть сидящей с распростертыми крыльями на мели и как бы желающей блеснуть всеми своими прелестными красками. То взбивает она мягкие, совершенно черные перья, чтоб показать, как далеко уступает перед ними всякий бархат, то растопыривает напоказ длинные, узкие с серебристой каймою перья, покрывающие крылья. Живет она к югу от 16 градуса.
        Большие и маленькие стаи пеликанов - постоянные гости первобытных лесов. Они прилетают из Египта и из-за Красного моря. Среди них гигантский пеликан, свойственный, может быть нашей области, действительно величайший из всех известных мне пеликанов.
Африканская змеешейка
Африканская змеешейка
        До Судана чрезвычайно редко доходит большой баклан (Phalacrocorax carbo); чаще можно встретить маленького (Ph. africamis), никогда не покидающего Нила и его притоков. Из рода поганок (Podiceps) мы нашли в Судане только один вид.
        Класс пресмыкающихся, который, как следовало предполагать, должен быть в Африке особенно богат видами, имеет, по достоверным сведениям, меньшее число представителей, чем другие части света, лежащие под той же широтой, например, Америка.
        Хотя есть вероятность, что в Африке будет сделано еще много открытий в области этого класса. Сам я не занимался в Африке собиранием этих животных и могу дать только самый общий обзор этого класса.
        Из отряда древолазов выделяются хамелеоны*. Эти животные, часто попадающие в руки натуралиста, делаются до известной степени ручными, берут из рук сторожа насекомых и поражают его своим постоянно меняющимся цветом кожи; они очень приятны в комнате, но, к сожалению, недолго живут в неволе, хотя иногда в Европе они жили больше года.
* В современной систематике хамелеоны выделяются в подотряд Rhiptoglossa отряда ящериц (Sauria).

        Свойственная ящерицам быстрота замечается у них, кажется, только в быстро вращающихся, неутомимых и один от другого совершенно не зависящих глазах (из которых один может быть направлен вверх, другой вниз; один обращается вперед, а другой назад или остается неподвижным, в то время как другой движется) и в языке, который они могут высовывать на пять дюймов из пасти и притом с быстротой молнии.
        Прежде существовавшее предположение, что изменение цвета кожи хамелеона зависит от окружающих его предметов, ничем не оправдывается.
        Мне кажется, что как душевное расположение, так и свойственные всем животным чувства голода, жажды, насыщения, потребности в отдыхе и т. д. имеют существенное влияние на изменение цвета его кожи**.
* * Я наблюдал, что в состоянии совокупления кожа хамелеона делается молочно-белой. — А. Брем.

        Мы находим много пресмыкающихся, избравших себе пустыннейшие места, как, например, большая часть видов из рода шипохвостов (Uromastyx). Эти странные, хотя не гибкие, но все-таки очень проворные и раздражительные ящерицы весьма больно кусаются, когда, защищая себя от неприятеля, бросаются на него с особенным свистом.
Настоящие хамелеоны
Настоящие хамелеоны
        Некоторые роды гекконов, например полупалые гекконы (Hemidactylus), попадаются почти в каждом доме. Туземцы называют этих животных "абу-бурс", что значит "отец проказы", вероятно, за их темную, шершавую кожу, действительно очень похожую на проказу. Гекконы, имея липкие пальцы, в состоянии ходить по всякой плоскости и во всех направлениях; по потолку они бегают совершенно свободно. Их ноги и глаза одинаково замечательны. Ноги состоят из пяти как бы растянутых пальцев с поперечными кожистыми складками и ногтями средней величины; глаза, утратив неприятный, свойственный всем пресмыкающимся взгляд, имеют мягкое, действительно приятное выражение.
Стенной геккон
Стенной геккон
        Из семейства настоящих ящериц (Lacertidae), живущих в северо-восточной Африке, мы нашли много видов, принадлежащих к тридцати родам. Африканское солнце наделило их чешуйчатую кожу самыми великолепными металлическими красками; их родина дала им самые странные формы. Они везде встречаются в большом количестве. В каждом саду живут эти невинные, безвредные животные, в каждом лесу они дома. Здесь они часто неприятны потому, что их шорох в сухих листьях постоянно напоминает о всюду находящихся змеях.
        Самые большие ящерицы - это вараны, из которых нильский варан (Varanns nilotigus), или по-арабски "варан эль бахр", встречается чаще всех. В безлюдных местах он нередко достигает шести футов и более; его часто можно видеть, когда он, греясь на солнце, лежит на берегах небольших рек и при появлении человека тотчас скрывается в воде. Варан по преимуществу плавает и ныряет, хотя между длинными пальцами на ногах нет плавательных перепонок. Отростки его нижней челюсти соединены между собой только связками и дают ему возможность, подобно змеям, проглатывать больших животных. Это позволяет предположить, что он подстерегает птиц и мелких млекопитающих, чему также может способствовать его необыкновенное проворство. В пустынных местах живет почти такой же величины наземный варан, или по-арабски "варран эль ардт". Это ловкое, но не столь пугливое, а, напротив, крайне смелое, злобное животное, которое бросается в лицо приближающимся людям или вцепляется зубами им в ноги. У нас в настоящее время известно около двадцати видов, принадлежащих этому семейству.
        К полуящерицам относятся многие виды, принадлежащие к восьми родам; все они настоящие жители лесов.*
* По-видимому, речь идет о безногих ящерицах (семейство Anguidae, которому принадлежат веретеницы и желтопузики).

        Змеи, к сожалению, также имеют очень много представителей в первобытных лесах. Рядом с невинной ассалой суданцев извивается ядовитая гайя, спрятавшись в высокой траве, вследствие чего она здесь гораздо опаснее, чем в Египте, хотя там встречается несравненно чаще. Ядовитых змей арабы называют общим именем "дебибе" ("что ползает по земле"). Люди и обезьяны испытывают одинаковый страх перед змеями, от которых ни на минуту нельзя чувствовать себя в безопасности, так как они часто заползают и во внутренность жилищ.
        Суданцы рассказывают про какую-то маленькую, длиной в полтора фута, ядовитую змею, укусы которой причиняют неминуемую смерть в самый короткий промежуток времени; я сам никогда не видел это животное. Но удивительно, что при таком множестве ядовитых змей жители очень редко умирают от их укусов; крокодилы поедают змей в несравненно большем количестве.
Нильский варан
Нильский варан
        Судан очень беден семейством сухопутных черепах (Testudinidae). Большинство часто встречающихся в Египте видов здесь не замечено. Оттуда попал в Судан только один вид из рода сухопутных черепах (Geochelone). Еще Рюппель нашел черепах, у которых задняя часть спинного щита подвижная.
        Отряд речных черепах* едва ли богаче; из них в Абиссинии и Судане вместе удавалось видеть и наблюдать только четыре вида.
* Сюда относятся водные представители семейства сухопутных нерепах (Testudinidae).

        Отряд бесхвостых также чрезвычайно беден или еще крайне мало исследован. Из семейства квакш (Hylidae) известен только один вид, имеющий большое сходство с европейским; из семейства настоящих лягушек (Ranide) - только два вида, а из жаб - три, из которых самая обыкновенная и наиболее распространенная - пантеровая жаба (Btifo regidaris).
        Из отряда полулягушек, или саламандро- подобных, в северо-восточной Африке не находится ни одного вида*.
* Речь идет об отряде хвостатых земноводных (Caudata).

        В Судане насчитывают в настоящее время три вида крокодилов. Нам доказывают, что во времена фараонов водился в Ниле еще четвертый вид, но теперь он, кажется, совсем вымер**.
* * В Судане встречается лишь один - Crocodilus niloticus.

        Класс рыб, судя по сделанным до сих пор наблюдениям и открытиям в наших странах, довольно богат семействами, родами и видами. Я пропускаю сухое перечисление их, но зато хочу сообщить нечто о двух рыбах, которые мне кажутся наиболее интересными из всех рыб северо-восточной Африки. Я разумею двояко- дышащих рыб Protorterus annecttens.
        Знатоку сообщу также, что в Ниле, его притоках и в окрестных озерах имеется множество представителей следующих родов: гетеротисы (Heterotis); тигровые рыбы (Hydrocymts); электрические сомы (Malap- terurus); иглобрюхи, или скалозубы (Tetraodoh); мормиры, или слонорылы (Mormyrus); хромисы (Chromis); латесы, или баррамунди (bates); косатки (Bagrus); гетеробранхи (Heterobranchits); синодонты, или перистоусые сомики (Synodontis); многоперы (Polypterus); Gymnarchus и т. д.
        Протоптер живет у Белого Нила в землях негров племени кик, которые называют его "кондок". Доктор Гейглин сообщает мне о нем следующее: "Protopterus встречается довольно часто в сухих руслах хоров, именно в хоре Долл, в Бари, где он живет в ямах, которые он покидает только ночью. Его видали также в больших болотах в земле кик, но до сих пор никогда не встречали в самом потоке. В дождливое время он делает ходы в иле. Если на него нападают, он начинает шипеть, как змея, спасается, если это возможно, внутри своего жилища и там уже ожидает врага.
Электрический сом
Электрический сом
        Он так смел, что бросается на беспокоящих его людей и животных и по мере возможности кусает их; между собой, как говорят, они устраивают поединки; во всяком случае, все полученные экземпляры были с искусанными хвостами. Его пища состоит из моллюсков, мелких пресмыкающихся, рыб, млекопитающих и т. д. Его едят, и мясо его довольно вкусно".
        Долгое время не знали, причислять ли это замечательное животное к рыбам или к пресмыкающимся. Его внешнее сходство с земноводными и сходный с последними образ жизни возбуждал в ученых основательное сомнение в его рыбьей природе*.
* Двоякодышащие рыбы составляют инфракласс (или надотряд) лопастеперых рыб. Четыре вида протоптеров живут в водах тропической Африки. Во время засухи в пересохших водоемах впадают в спячку.

Протоптер бурый
Протоптер бурый
        Только найденные у него накожные слизеотделительные железки, которых никогда нет у пресмыкающихся, упрочили его место между рыбами. Но и там по системе он стоит особняком и представляет собой переходную форму от пресмыкающихся к рыбам. Nil Fit per Saitum! (Природа не делает скачков, - лат.) У натуралистов могут возбудить такой же интерес косатки-клароты (Clarotes Knerr). Подробного описания их еще не существует**.
* * Clarotes сомообразные рыбы, относятся к семейству косатковых (Bagridae). Водятся в пресных водоемах Африки. Мелкие виды содержатся в аквариумах.

        "Роя колодезь в степи, - рассказывает натуралист, открывший их, имя которого носят эти рыбы, - работники нашли никогда до сих пор не виданное европейцами животное на глубине 6 или 8 футов и совершенно целое, здоровое и неповрежденное. Работники еще не добрались до воды, а нашли рыбу в окружавшей ее сырой глине. Мне принесли ее живую, я положил рыбу в воду и заметил, что она в ней шевелится с таким же проворством, как и прочие рыбы; спустя некоторое время я вынес ее на сухую землю и увидел, к моему величайшему удивлению, что рыба эта - настоящее земноводное животное. Она издохла только через три дня, проведенных без воды в моем саду, на земле, раскаленной солнцем центральной Африки".
        Все эти сведения уничтожили во мне сомнение относительно периодического появления рыб в дождевых ямах, совпадающего с дождливым временем. Я считаю теперь сведения, которые мне часто сообщали туземцы, за совершенно основательные. Как добросовестный натуралист, я говорил прежде только о возможности этого явления, кажущегося неправдоподобным, но теперь охотно заявляю, что это подлинный факт. Виды рыб, живущих в Фулате, еще не известны; может быть, обе вышеупомянутые рыбы также водятся там.
Нильский кларий, или шармут
Нильский кларий, или шармут
        В заключение позволю себе бросить еще взгляд на насекомых. Можно уже ожидать, что столь богатая флора должна благоприятствовать успешному развитию этого класса животных, так тесно связанного с жизнью растений. Вот почему мы находим здесь представителей почти всех отделов этого длинного ряда животных в значительном количестве видов и особей, начиная с жуков, или жестококрылых, и кончая клопами, или разнокрылыми. Более всего бросающиеся в глаза жуки имеют здесь, по-моему, самое большое число представителей. Златки летают днем по цветущим мимозам и, сидя на них при солнечных лучах, блестят светлыми крыльями, покрытыми золотистой пылью. Они являются во многих видах и в таком количестве, что с одного деревца их можно набрать целыми десятками.
        По всем солнечным и сырым, не заросшим травой местам видны блестящие скакуны, роящиеся в воздухе или на песке, как мухи; они пугливы, и можно их наловить только рано утром, когда они густо сидят друг возле друга на орошенных утренней росой былинках у берегов рек, тогда не представляется никакого труда захватить их целую кучу. По исследованиям профессора Апеца, нам известны шесть видов этих замечательных жуков, которых большей частью наблюдали у Сенегала. Из рода жужелиц (Carabus) он определил по нашим коллекциям пока только тридцать три вида; из рода бронзовок (Cetoninus) я наблюдал прибли- зительно шесть видов. В болотах кружатся в воде вертячки (Gyrinus), которых мы набрали пять видов, и плавунцы (Dytiscus), принадлежащие к семейству плавунцовых. Профессор Апец определил девять видов плавунцов, но некоторых из них можно найти только с трудом. Навозные жуки (Geotrypes) и жуки из семейства мертвоедов (Silphidae) находятся во множестве вблизи каждого стада и отличаются богатством видов. Из навозников назову известного копра Изиды (Heliocopris gigas), которого, чтобы поймать, нужно выгнать водой из земляных дыр, глубина которых простирается от шести до восьми футов. Он бросается всем в глаза по своей величине и форме тела. Очень обыкновенны жуки-щелкуны из семейства Elateriade и долгоносики (Rhynchophoms) из семейства Curculionidae.
        Не менее многочисленны тут из отряда перепончатокрылых (Hymenoptera) "жалящие несекомые", живущие в лесах. Вокруг каждого павшего животного собираются сотнями опасные шершни; они жадно едят мясо. Из ос выделяются преимущественно блестянки (Chrysis). Эти красивые животные становятся истинным мучением для путешественника, который, польстившись на блестящую и невинную наружность, охотно ловит их. Один вид блестянок часто попадает в жилища. По цвету насекомое походит на блестящий изумруд, по характеру на дьявола, потому что жалит очень чувствительно. Есть также и обыкновенные пчелы. Свободные негры собирают их мед в большие бурамы, или горшки, считают его лакомством и дорого ценят.
        Поразительно здесь то, что бабочек видно мало. Дневные бабочки бросаются в глаза скорее, чем ночные; но первые значительно малочисленнее вторых как по видам, так и по количеству экземпляров. Это может быть следствием того, что гусеницы ночных бабочек требуют больше времени для своего развития и потому легче дневных бабочек выносят сухое время года, проводимое ими в состоянии гусеницы. Дневные бабочки, как замечено, достигают в мотыльках своего совершенства и часто поражают великолепием красок; желтый и черный цвета, во всех их смешениях, кажутся преобладающими в красках, дарованных им Творцом. Все большие дневные бабочки очень пугливы и, если заметят, что их преследуют, быстро скрываются в высоких вершинах деревьев. К тому же они с легкостью перелетают через терновые кусты, степные леса, кустарники, канавы и болота, через которые запыхавшемуся под тропическим солнцем ловцу в тяжелой обуви приходится пролезать, пробираться, делать обходы, чтобы не завязнуть по колено в иле; в результате ловцу обыкновенно удается только посмотреть бабочкам вслед.
        Для двукрылых (Diptera) тропические лесные местности - рай. Пчеловидные мухи необыкно- венно многочисленны. Вероятно, к ним принадлежит и муха-тубан арабов. Тубан принуждает арабов вместе со стадами волов и верблюдов укрываться в дождливое время в самых высоких и сухих местах халы, то есть степи. Утверждали, что это животное было главной причиной вымирания верблюда к югу от 12 градуса северной широты. Я сам никогда не видал ее и никогда не получал удовлетворительного ее описания. Сделанные мне сообщения номадов кажутся чрезвычайно наивными. "Тубан, - говорят они, - нападает в большом количестве на верблюдов, которые и умирают от этого. Ты разве не знаешь тубана? Он мал, но очень лих!" Так приблизительно описывают эти люди животное, которое не имеет ни волос, ни перьев и не кричит, но на которое они смотрят, как на "дар дьявола".
        К отряду двукрылых - упоминая о них, я охотно сознаюсь в своем незнании - принадлежат, как известно, мухи — дневные и ночные, голодные и жадные, обезоружить которых было бы полезно, если бы только это могло быть в человеческой власти, а также адское отродье комаров - выходцев из болот, скрывающих в себе много вредного. Назойливость этих демонов в образе комаров превосходит всякое выражение; никакое описание того неприятного чувства и мучения, которое они причиняют, пока насыщают свое прозрачное, как стекло, тело кровью человека, не может передать того, что в действительности при этом ощущается.
        Прежде чем закроешь веки, наболевшие от хоботков дневных мух (африканские мухи в сравнении с их безвредными европейскими товарищами - утонченные злодеи, дюжинами забираются в уши, нос, глаза и даже в рот, куда только возможно, и их не так легко прогнать, как благонравную северогерманскую домашнюю муху), рои комаров затемняют воздух. Каждая в тени находившаяся сторона листа, каждый ствол камыша, каждый лист тростника, каждая былинка высылают этих негодяев на мучение людям и животным; они появляются отовсюду, хотя бы им пришлось спуститься даже с облаков. Со зловещим жужжанием приближаются к избранной жертве, постепенно сокращая описываемые вокруг ее круги, страх - имею право на это выражение - увеличивается с вечерней темнотой, так как невидимый враг страшнее видимого.
        Я уже рассказывал, что негр Белого Нила, презирая смерть, смело выступает против своего врага, но боится комаров и, чтобы уйти от них, устраивает постель в куче золы; европеец, очищает свою кисейную сетку, надевает ее на голову, напускает табачного дыма во все ее углы и складки, наконец засыпает. Но просыпается, увы, опять от зуда, причиной которого те же насекомые, которые забрались-таки целыми дюжинами под сетку. Каждую ночь повторяется то же самое; каждая ночь начинается и кончается проклятиями комарам. Чтобы судить об этой муке, надо знать постель путешественника во внутренней Африке, лишенную всяких удобств, и каждую ночь в продолжение нескольких месяцев быть искусанным этими насекомыми. В засуху немного лучше; но комары, впрочем, существуют в продолжение всего года.
        Из отряда сетчатокрылых (Neuroptera) мы находим в тропической Африке многие семейства, роды и виды. Термиты, разрушающие деревянные строения и деревья, самые опасные представители этого отряда.
        Из отряда веснянок (Plecoptera) известно в Судане несколько родов и видов. Мы часто находили веснянок целыми сотнями в темных лесах на мимозовых стволах, где их жадно отыскивают птицы. Насекомое это имеет запах розового масла, который оно сообщает поедающим его птицам.
        Африка - земля прямокрылых (Orthoptera). Во время харифа большие птицы и их выводки, о чем я уже несколько раз упоминал, не едят ничего другого, кроме саранчи. Даже аисты и журавли не пренебрегают охотой на саранчуков, количество которых превосходит всякое воображение. Я думаю, что число встречающихся в Африке богомолов, листокрылых, саранчи, кузнечиков и других дошло уже до пятисот. Некоторые виды часто встречаются в первобытных лесах.
        Как частое явление в животном царстве внутренней Африки я назову водяных клопов и щитоносок; блохи исчезают по большей части за тропиком.
        Наша обыкновенная блоха ведет очень веселую жизнь в Египте; но суданцев не беспокоит. Зато им тем более приходится бороться с другими паразитами, которых они одолеть не могут.
        Итак, я предложил беглый обзор фауны верхненильской области. Как ни неполон он - при существующем еще незнании царства животных внутренней Африки и не может быть иначе - он все-таки показывает, насколько богат Судан живыми существами. Разнообразие животных так значительно, что натуралист и коллектор должны исследовать только одну ветвь большого целого, если хотят серьезно отнестись к делу. Читатели мои, без сомнения, заметили, что я занимался преимущественно изучением птиц. Млекопитающих тщательно наблюдали до сих пор только Рюппель и Нейглин; рыб Судана описал Геккель по особям, привезенным в Европу Руссегером; класс пресмыкающихся исследовали Рюппель и Фитцингер; все прочие классы животного царства до сих пор ждут исследователя, который бы их разобрал, привел в систему и описал. И потому пусть читатели удовольствуются моим скудным обзором и простят мне, если я в некоторых местах не входил в подробности, которые не согласовывались с планом моих очерков.

Жизнь животных. — М.: Государственное издательство географической литературы. . 1958.

Игры ⚽ Нужно решить контрольную?

Полезное


Смотреть что такое "Тропические леса и их Фауна" в других словарях:

  • Влажные тропические леса — Тропический лес на Маркизских островах Влажный тропический лес, Тропический дождевой лес (англ. Tropical rain f …   Википедия

  • Влажные тропические леса Ацинананы — Влажные тропические леса Ацинананы* Rainforests of the Atsinanana** Всемирное наследие ЮНЕСКО …   Википедия

  • Леса торфяных болот Малайского полуострова — Экология Биом Влажные тропические леса География Площадь 3600 км² …   Википедия

  • Фауна лесная — Среди животных, населяющих леса, надо различать следующие категории: 1) таких, жизнь которых непосредственно связана с лесом и самая организация которых является приспособленной к жизни на деревьях; 2) животных, которые хотя и проводят большую… …   Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона

  • Леса Японии — Камикоти, регион в Японских Альпах с полностью сохранённой лесной растительностью Япония  страна со значительной лесистостью, ее горы на юге покрыты субтропическими, в центральной …   Википедия

  • Тропические пояса —         два географических пояса Земли, расположенных в Северном и Южном полушариях между субтропическими и субэкваторнальными поясами (см. карту).          Для Т. п. характерно преобладание пустынных и полупустынных ландшафтов на материках, в… …   Большая советская энциклопедия

  • Фауна Индии — Индийский слон один из символов Индии …   Википедия

  • Влажнотропические леса — Тропический лес на Маркизских островах Влажный тропический лес, Тропический дождевой лес (англ. Tropical rain forest; Moist tropical forest) биом, лес в экваториальных (влажный экваториальный лес), субэкваториальных и влажнотропических районах с… …   Википедия

  • Влажные экваториальные леса — Тропический лес на Маркизских островах Влажный тропический лес, Тропический дождевой лес (англ. Tropical rain forest; Moist tropical forest) биом, лес в экваториальных (влажный экваториальный лес), субэкваториальных и влажнотропических районах с… …   Википедия

  • Дождевые леса — Тропический лес на Маркизских островах Влажный тропический лес, Тропический дождевой лес (англ. Tropical rain forest; Moist tropical forest) биом, лес в экваториальных (влажный экваториальный лес), субэкваториальных и влажнотропических районах с… …   Википедия


Поделиться ссылкой на выделенное

Прямая ссылка:
Нажмите правой клавишей мыши и выберите «Копировать ссылку»