ВЕЧНОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ ТОГО ЖЕ САМОГО, ИЛИ ВСЕХ ВЕЩЕЙ

ВЕЧНОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ того же самого, или всех вещей (ewige Wiederkunft des Gleichen, oder aller Dinge) - основополагающая мысль Ницше, которая словно круг, очерчивает и определяет существо его философии жизни. В «Ессе Homo» Ницше пишет: «Теперь я расскажу историю Зарату-стры. Основная концепция этого произведения, мысль о вечном возвращении, эта высшая форма утверждения, которая вообще может быть достигнута, - относится к августу 1881: она набросана на листе бумаги с надписью «6000 футов по ту сторону человека и времени». Человек, сущее из сущего, живет во времени. Что же еще может значить «по ту сторону человека и времени», как не взгляд на мир сущего «с точки зрения вечности»? Но вечность, независимость от времени, как и «бездонность», безосновность истолковывались метафизической мыслью как атрибуты бытия. Поэтому можно говорить об «онтологии В.В.» у Ницше, которая выступает фундаментом его «метафизики воли к власти». Ницше сам признавал роковую загадочность этой мысли, поскольку его Заратустра говорит о ней всегда с нерешительностью, страхом, как бы нехотя, и, если говорит, то с некой исступленностью; В.В. будто маячит перед его глазами как «призрак и загадка», как зримое и утаивающееся, как про-видение. Сама идея В.В. восходит к индо-европейской мифологеме «круга-времени», встречается в астральной мифологии вавилонян, выражена в греческих понятиях: ekpyrosis - сжигание, выгорание и apokatastasis - восстановление, возвращение в прежнее состояние, в орфических гимнах, у пифагорейцев, Гераклита, стоиков, в мистическом богословии, у Оригена и т.д. Но Ницше нисколько не смущен историческими параллелями. Пожалуй, он увидел нечто принципиально новое в этой мысли. Впервые о В.В. Заратустра говорит в отрывке «О призраке и загадке» (Ч. II), где на слова карлика, что «само время есть круг», гневно замечает: «... не притворяйся, что это так легко!». Сам же, указывая на ворота, на которых напигано «Мгновение» и от которых тянутся два вечных пути назад и вперед, лишь спрашивает: «Не должно ли было все, что может идти, уже однажды пройти этот путь? И не связаны ли все вещи так прочно, что это Мгновение влечет за собой все грядущее? Следовательно - еще и само себя?» И тогда является ему видение как загадка: лежит человек, поверженный молодой пастух, которому заползла в рот змея и душит его. Змея здесь - символ «черной» мудрости прежних веков, духа тяжести, духа мщения, духа отвращения к миру, здешнему, земному, преходящему. И тогда Заратустра кричит ему: «Откуси ей голову!» Крик Заратустры - это его учение о «воле к власти» и сверхчеловеке. Идея времени как цикла: все должно пройти и повториться, - может раздавить человека, повергнуть его волю к жизни, если не откусить ей «голову нигилизма». Это было знамение для Заратустры: он, как и каждый из нас должен преодолеть в себе это отвращение для высшей радости, т.е. выздороветь. К.А. Свасьян в комментариях к двухтомнику Ницше отмечает, что вынашивая свою идею В.В. Ницше создает некий противообраз позитивистски ориентированному естествознанию. Ницше в «Дионисовых дифирамбах» называет В.В. - «щит необходимости», но вряд ли в примитивно-детерминистском смысле. Пытаясь преодолеть метафизику, он все же выдерживает мета-физическую дистанцию. В горниле В.В. испытуется не природа, испытуется воля к жизни, в том числе, по Ницше, - «упругая плоть» человеческой воли. В.В. как круговорот вещей в природе, - об этом не говорит Заратустра, об этом говорят ему его звери (Выздоравливающий, 2): «О Заратустра, для тех, кто думает, как мы, все вещи танцуют сами: все приходит, подает друг другу руку, смеется и убегает - и опять возвращается. Все идет, все возвращается; вечно вращается колесо бытия. Все умирает, все вновь расцветает, вечно бежит год бытия. Все погибает, все вновь устрояется; вечно строится тот же дом бытия. Все разлучается, все снова друг друга приветствует; вечно остается верным себе кольцо бытия. В каждый миг начинается бытие; вокруг каждого «здесь» катится «там». Центр всюду. Кривая - путь вечности». Идея В.В. выражена здесь, пожалуй, в самом чистом, естественном виде, но потому - непосредственно и наивно, как ее «понимают» звери. Идеал «естественности» у Ницше не может быть истолкован, конечно, как призыв: «Будем как звери», - скорее: «Будем как дети!». Не опуститься до звериного облика, но подняться до верности своей природе, как верны ей дети и звери. Но звери неподсудны суду разума, они еще по ту сторону добра и зла; круг их бытия ограничен и замкнут всегда естественным образом. Звери не знают искушения разумом: не жить, но созерцать жизнь, рефлексировать о жизни; они не знают, каким испытанием для человеческой воли может быть В.В. того же самого: испытание слабоволием, отвращением, мщением. Звери не знают о великой тоске и великом томлении, которое поджидает человека, и Заратустру на его пути к сверхчеловеку. Со всей беспощадностью это заявлено уже в «Веселой науке» (1881, аф. 341), когда Ницше впервые публично высказывает мысль о В.В.: «... Эту жизнь, как ты ее теперь живешь и жил, должен будешь ты прожить еще раз и еще бесчисленное количество раз; и ничего в ней не будет нового, но каждая боль и каждое удовольствие, каждая мысль и каждый вздох и все несказанно малое и великое в твоей жизни должно будет наново вернуться к тебе... Вечные песочные часы бытия переворачиваются все снова и снова - и ты вместе с ними, песчинка из песка!»; вопрос, сопровождающий все и вся: «хочешь ли ты этого еще раз, и еще бесчисленное количество раз?» - величайшей тяжестью лег бы на твои поступки! Или насколько хорошо должен был бы ты относиться к самому себе и к жизни, чтобы не жаждать больше ничего, кроме этого последнего вечного удостоверения и скрепления печатью? - «Ницше мыслит метафизически. В основание мира сущего, который истолковывается как становление жизненного потока, он полагает волю. Тем самым бытие понимается как «воля к власти», к могуществу, к росту, которая, как некая «сила», устремленность, задает вектор жизненного потока. Всякая внешняя цель для нее значима, т.е. полагается волей же как ценность лишь постольку, поскольку столкнувшись с «внешней силой», она может подтвердить собственное властвование, т.е. - вернуться к себе как равной: и это значит, с другой стороны - стать сильнее, могущественнее, либо подчиниться. К чему бы воля не стремилась, она всегда стремится к своему велению. Поэтому, когда Хайдеггер в «Европейском нигилизме» и в докладе «Слова Ницше «Бог мертв» схватывает существо «воли к власти» у Ницше, властвование как таковое, в формуле: «Ибо воля волит свою волю,» - он ее описывает как круг. Но только так воля и может возвышаться над собою: становиться сильнее, могущественнее, властительнее, - лишь всякий раз возвращаясь к себе как той же самой; и снова - через усилие «сверх» - вверх, к самоей себе. Властвование - значит - «больше власти», т.е. «больше воли», и опять же - «больше жизни!» Таким образом, В.В. описывает прежде всего, по мысли Хайдегге-ра, способ бытия воли к власти: «Поскольку воля волит свое собственное властвование над самой собой, она не успокаивается, какого бы богатства, изобилия жизни не достигала. Она владычна в сверхизобильном - в изобилии своей собственной воли. Тем самым она, будучи равной себе, постоянно возвращается к себе как себе равной. Способ, каким существует сущее в целом, его existentia, если его essentia - воля к власти, - это «вечное возвращение равного». При этом, замечает Хайдеггер, до сих пор не продуман исток фундаментального для метафизики различения essentia и existentia; а потому сущностное отношение между «волей к власти» и «вечным возвращением равного» остается неясным. Итак, воля к власти, чтобы быть собой, должна всякий раз еще стать таковой через пре-восхождение самой себя и воз-вращение к самой себе как таковой. Да, но при чем же здесь «вечность»? Ницше хоть и был поэт и филолог, но вряд ли это - плеоназм. «Вечность» здесь, похоже, при том же самом, что и «время». Воля освобождает - «но как называется то, что и освободителя заковывает еще в цепи?» - говорит Заратустра в отрывке «Об избавлении»: «Обратно не может воля хотеть; что не может она победить время и остановить движение времени, - в этом сокровенное горе воли». «Было» - вот камень, которого не может она катить, и скрежет зубовный, и невыносимое страдание воли. И тогда воля может впасть в безумие, из освободительности - стать мстительницей, вымещая на всем, что может страдать, собственную немощность ко времени в форме наказания: повелевать и наказывать! Определяя суть духа мести, Заратустра говорит: «Это, и только это, есть само мщение: отвращение воли ко времени и к его «было». Именно этот дух мщения пронизывает всю прежнюю метафизическую мысль, составляя суть нигилистского отношения к жизни. В своем безумии воля начала проповедовать, что само «существование» есть наказание: «И самой справедливостью является тот закон времени, чтобы оно пожирало своих детей... В том именно вечное в наказании «существованием», что существование вечно должно быть деянием и виной! Пока, наконец, воля не избавится от себя самой и не станет отрицанием воли... Ибо «все преходит, и потому все достойно того, чтобы прейти!» Таким образом, сутью мщения выступает не просто злопамятство воли, не отвращение ко времени вообще, но именно отвращение к сути времени как преходящему, исчезающему. Все земное, сама жизнь как преходящая унижается до, собственно, не-сущего, не имеющего подлинного бытия, над которым воздвигаются над-временные идеалы, что и составляет, по Ницше, глубочайшую месть жизни и времени. Потому столь необычно для расхожего представления о Ницше звучат слова, в которых Заратустра формулирует основную задачу на пути к сверхчеловеку (Ч. II, О тарантулах): «Ибо да будет человек избавлен от мести - вот для меня мост, ведущий к высшей надежде, и радужное небо после долгих гроз». Человек - это мост между животным и сверхчеловеком; и каждый идя но этому мосту, должен направить усилие своей воли на преодоление духа мести, всего отрицательного в собственной воле, чтобы сделать ее свободной для утверждения, для великого «Да» - времени, преходящему, земному, жизни. Хайдеггер в докладе «Кто такой Заратустра у Ницше?» пишет по этому поводу: «Это «Да» времени есть воля, чтобы преходящее оставалось и не уничтожалось в ничтожное. Но как может оставаться преходящее? Лишь так, чтобы оно как преходящее не только постоянно шло, но всегда приходило. Только так, чтобы преходящее и его прошедшее в процессе своего прихода возвращалось как то же самое. Само это возвращение все же лишь тогда суть остающееся, когда оно вечно. Предикат «вечность» принадлежит по учению метафизики бытию сущего. Избавление от мести - это переход от отвращения против времени к воле, которая представляет сущее в вечном возвращении того же самого... «Само это избавление не есть простая перемена в образе мыслей. Человек должен «переболеть» негативностью, разрушительностью своей воли. Заратустра сам, обратившись к «бездонной мысли своей», семь дней и ночей лежал поверженный, пока его звери смотрели за ним. Болезнь Заратустры - это отвращение к слабости и малости человека, который вечно возвращается: «... оно душило меня и заползло мне в глотку... Слишком мал самый большой! - Это было отвращение мое к человеку! А вечное возвращение даже самого маленького человека! - Это было неприязнью моей ко всякому существованию! (Ч. III. Выздоравливающий, 2). Смысл «выздоровления» Заратустры в том, чтобы понять В.В. не как наказание «существованием», но как «вечное утверждение и созидание». В этой связи поразительна интерпретация В.В. у Делеза; она поражает принципом «прочтения наоброт»: «Посему важно избежать смешения Вечного Возвращения и возвращения Того Же Самого... Ибо Тяжесть не предшествует многообразию (разве что как категория нигилизма). Возвращается не То Же Самое, поскольку возвращение является изначальной формой Тожести, которая только зовется разнообразием, многообразием, становлением. То же самое не возвращается, единственно возвращение тождественно становлению». Действительно, В.В. того же самого нельзя понять эмпирически или натуралистически. Что, собственно, возвращается в В.В., так это само возвращение как возможность становления. Делез особо выделяет понятие «силы» у Ницше: только «сила» созидает, творит, может стать «другой», превзойти себя; «слабая воля» лишь пассивна и реактивна. В этой связи Делез подвергает резкой критике метафизическое понимание сущности как самотождественности: воля это такая сущность, к сути которой принадлежит как раз превосхождение себя, а потому - становление себя другим. Самотождественность выступает в таком случае, как «вечное возвращение себя-Другого». То, что возвращается в таком становлении, Делез называет, не без влияния Ницше, - «тело без органов», «машина желания», или еще «план имманентности». Не деконструировать различия, обрушивая все в хаос; но и не пред-полагать Единое как сверх-естест-венную, над-временную ценность. Как раз В.В. и полагает различение, полагает различенное в себе бытие как децен-трированную «Едино-множественность», что Делез пытается схватить в понятии «ризома». Выздоравливающий Заратустра понимает, что «вечное возвращение равно избирательному Бытию... Самокатящееся колесо В.В. есть повторение; именно повтор производит отбор, именно повторение приносит спасение. Изумительный секрет освободительного и избирательного повторения». Поразительная таинственность и глубина мысли Ницше о В.В. состоит как раз в понимании того, что для простейшего различия, которое необходимо для становления сверхчеловека, требуется именно повторение как В.В. В одноразовом акте невозможно ничего различить. Вечно возвращается колесо Бытия, и только так возможно становление жизни: повторяется не скука однообразия, но через вечное повторение возвращается, как то же самое, возможность различения, т.е. радость многообразия. Причем в В.В. едино-множественности различия проводит не разум как «машина суждения», но различает сама жизнь: кто-то растет, становится сильнее в само-властвовании, кто-то же «сходит с круга», чувствуя угасание жизни. Звери Заратустры являются знаком, знамением для него; они знают, что Заратустра должен еще стать учителем В.В., т.е. самим собой. Уже в предисловии к «Так говорил Заратустра» (аф. 10) Ницше дает указующий символ для взгляда, который стремится постичь В.В. как свою судьбу: «... Тогда он вопросительно взглянул на небо. И он увидел орла: описывая широкие круги, несся тот в воздух, а с ним - змея, но не в виде добычи, а как подруга: ибо она обвила своими кольцами шею его. «Это мои звери!» - сказал Заратустра и возрадовался в сердце своем. Самое гордое животное, какое есть под солнцем, и животное самое умное, какое есть под солнцем... «Но, что такое гордость воли, как не безумный полет в бесконечность Неба, в пустоту Ничто. И что такое безвольная мудрость, как не змея, заползающая во все закоулки души и тянущая в темноту Земли, в земную Тьму. Это не «хитрость мирового разума», это мудрость земного, преходящего, временного охватывает бесконечность вечности и замыкает ее на себя как «кольцо вечности»: вечно кружится «колесо бытия» в В.В. того же самого - вечном сплетении кругов орла и колец змеи, в единстве «любви-вражды» воли и разума. В посмертно опубликованном наследии Ницше мы находим не менее загадочный образ В.В.: это два круга, внешний и внутренний, имеющие единый центр - некое средоточие, на что указывает В.А. Подорога в работе «Мир без сознания». Внешний круг символизирует «вечность» и движется бесконечно медленно; внутренний круг - это «малое время» индивидуальной жизни, движущиеся бесконечно быстро. Схематизм не дает нам постичь всей напряженной динамики этого потока становления, но «если обратиться к поиску границ, отделяющих эти сферы, то окажется, что их не существует в самом опыте, они сливаются в игре сил: насколько движение внешнего круга является центростремительным, «восходящим», настолько движение внутреннего - центробежным, «нисходящим»; насколько вечность стремится стать «мгновением», натолько мгновение - «вечностью», слишком быстрое здесь уравнивается со слишком медленным. «Но тем самым Ницше задает совершенно новую «графику времени». Если представить индивидуальную волю как точку - вектор на внутреннем круге, который экс-центрически движется внутри внешнего круга - вечности, то усилие этой «воли к власти» в своем стремлении замкнуться на себя будет описывать кривую, напоминающую синусоиду, или волну в «жизненном потоке», а вернее - лепестки «закрытого цветка», направленные внутрь и пересекающиеся (Ср. символ «Розы мира» у Андреева). Становление жизни в потоке времени всегда выступает как подъем и спад. Властвование воли, возвращающейся к себе самой как равной, выступает как некий рывок, бросок вперед - так воля превосходит себя, становится сверх-волей; но отталкиваясь от своего прошлого в этом прыжке, она еще и тянет за собой, словно хвост кометы, все свое прошлое; и только так возвращается к себе как той же самой, замыкается как самовластная, как самость; т.е. имеющая возможность следующего усилия, готовая к будущему. Во всем многообразии отдельных воль, сталкивающихся сил замыкается кольцо В.В. того же самого. Таким образом, новая графика времени у Ницше выступает как предпосылка того поворота в постижении времени, который произошел в 20 в. и выразился: у Гуссерля в понятиях «ретенция» и «протекция», правда, в отношении времени как конституирующего горизонта потока сознания; у Хай-деггера в понятиях «заброшенность» (Geworfenheit) и «набросок, проект» (Entwurf) в рамках его герменевтики фактичности, что позволило выразить суть временности в парадоксальной формуле Хайдеггера - «время временится из будущего». В «Ессе Homo» по поводу своей основной книги Ницше писал (аф. 8): «Заратустра определил однажды со всей строгостью свою задачу - это также и моя задача - так что нельзя ошибиться в смысле: он есть утверждающий вплоть до оправдания, вплоть до искупления всего прошедшего». И далее Ницше особо подчеркивает слова Заратустры из отрывка «Об избавлении» (ч. II): «Я хожу среди людей, как среди обломков будущего, - того будущего, что вижу я. И в том мое творчество и стремление, чтобы собрать и соединить воедино все, что является обломком, загадкой и ужасной случайностью. Спасти тех, кто миновали, и преобразовать всякое «было» в «так хотел я» - лишь это я назвал бы избавлением!» (Ср. «Философия общего дела» Федорова). Но далее Заратустра спрашивает: «Распряжена ли уже воля от своего собственного безумия?.. Забыла ли она дух мщения и всякий скрежет зубовный? И кто научил ее примирению со временем и высшему, чем всякое примирение? Высшего, чем всякое примирение, должна хотеть воля, которая есть воля к власти, - но как это может случиться с ней? Кто научит ее хотеть обратно?» «Хотеть обратно» - это значит вновь и вновь решительно бросаться вперед к будущему, навстречу В.В. того же самого: не мстить минувшему, но нести на себе «было» как свою собственную историю, как исток, который ждет нас впереди. Чтобы быть собой, нужно в каждый момент еще стать собой, чтобы выстоять в потоке времени, который несется на нас из будущего: он есть поэтому поток становления как В.В. А для этого нужна еще сила, власть, воля. Давно бы пора избавиться от смешения силы и насилия. Лишь сильная воля может утверждать и, тем самым, быть созидающей. Насилие же есть признак слабости, по крайней мере - нисхождения силы: потому насилием никогда ничто не созидается. Способ бытия силы - это растрата, отдача, жертва, но лишь та, которая утверждает и через созидаемое возвращается к самой себе как равной. Высшим, чем всякое примирение, выступает созидание. В «созидаю» слышится прежде всего: «Да!» - но держится оно на: «Даю!» Выше, чем всякое примирение, суть едино-множественность «любви-вражды». Выше, чем всякое примирение, есть единство Дара и Жертвы в В.В. того же самого, в вечном кружении «колеса бытия» в круге вечности. Но что может принести в Дар вечность, как не самое себя, которая становится в вечном потоке времени как «То же самое». Да и что может принести в Жертву индивидуальная «воля к жизни», как не самою себя, которая становится собой в вечном потоке жизни как равная себе. «Большой круг вечности» посылает в каждый момент некий импульс «малому кругу воли»; и это есть Дар бытия как «возможность быть». Этот Дар для нас всегда есть вызов, который требует ответа. Единственным достойным ответом на вызов вечности выступает усилие быть в каждый момент, воля к жизни, которая отвечает «Да!» вопреки преходящему времени. Достойный ответ - это Жертва как само-пожертвование! Через вечное повторение в каждый момент проводится различение, происходит отбор тех, кто еще может принять вызов бытия как возможность быть, жертвовать, и тем самым - созидать. Напряженная динамика» большого» и «малых» кругов в их едино-множествен-ности задает ритм становления, выступая как некая «пнев-ма» Вселенной. Не «ходульный дискурс» ratio структурирует мир «скальпелем» различий и «швами» отждествлений, но именно «дыхание вечности» задает ритм времени, такт жизни, иерархию мира; единственно этому ритму должны быть послушны «уши-цыпочки» танцора мысли. Именно в этом ритме вечности - времени, в этой гармонии небесных сфер, в этой музыке вселенной... Вечно строится тот же дом бытия... В каждый миг начинается бытие... Центр всюду. Кривая - путь вечности». Итак, В.В. того же самого есть высшая форма утверждения. Что утверждается здесь - полнота жизни, избыток бытия. Об этом говорит выздоровевший Заратустра в разговоре со своей душой, испытав великую тоску, но и великую радость. Полнота жизни, которая подтверждает себя через В. В. в каждый момент и в каждом своем проявлении, и которая не требует от нас ничего в свое подтверждение, кроме того, чтобы мы имели волю быть и говорить в ответ - Да! Как это возможно? «О душа моя, я дал тебе право говорить Нет, как буря, и говорить Да, как говорит Да отверстое небо; теперь ты тиха, как свет, и спокойно проходишь чрез бури отрицания». Говорить Да «... смехом созидающей молнии, за которой, гремя, но с покорностью следует долгий гром действия...» (Ч. III, Семь печатей).