Скептическая школа

в русской историографии — так называется направление учеников М. Т. Каченовского (см.), отрицавшее подлинность тех источников, на которых основываются наши сведения о древнейшем периоде русской истории. Непосредственным поводом к ее возникновению была историческая критика Нибура, разрушавшая изображение первых веков римской истории у Тита Ливия; роль Тита Ливия для русских критиков сыграла только что вышедшая тогда история Карамзина. Карамзин (а по предположению С. школы — и самые источники) утверждала "что в IX и X стол. существовало российское государство, превосходившее своею обширностью едва ли не все тогдашние государства европейские; государство это находилось в самом цветущем состоянии: оно имело богатые города и столицы, придворный штат, монетную систему, законы гражданские, флоты, правильно устроенные постоянные войска, обширную торговлю; знакомо было с пышностью и роскошью, искусствами механическими, изящными, красноречием, зодчеством и проч.". Такое изображение, естественно, казалось скептикам "совершенно не в духе IX и X стол."; по их мнению, достаточно было сравнить русскую историю с всеобщей, чтобы заключить, что в таком состоянии наши предки в то время не могли находиться; справки с тогдашними же, но уже несомненно достоверными показаниями иностранных источников показывали, что на деле "в IX и X стол. был грубый и дикий народ — руссы — живший на Ю нынешней России, занимавшийся разбоями и грабежами; он опустошал берега морей Черного и Каспийского, покорил своей власти славянские племена, жившие на Днепре, имел своих князей, которые ежегодно ездили собирать дань с подвластных им славянских племен (след., находились на низшей ступени гражданской образованности), и т. д.". Сопоставляя эти два противоположных изображения, иностранных и (как думали скептики) русских источников, С. школа заключала, что русские источники недостоверны и, следовательно, подложны: и договоры с греками, и Русская Правда, и самая летопись могли быть составлены лишь тогда, когда действительно появилась на Руси городская культура, т. е., по мнению скептиков, не раньше XIII—XIV в., в Новгороде. Договоры подделаны здесь по образцу ганзейских, а летописи — по образцу немецких хроник, причем даже самая география и этнография древней летописи целиком взята из Гельмольда и Адама Бременского: поляне, напр., переделаны из полабов, древляне — из голцатов (от Holz), а в действительности таких племен вовсе и не было. И самый Новгород возник не ранее XII в., как колония балтийских славян, пришедших из Вагрии. Все эти выводы излагаются в ряде студенческих сочинений, написанных для Каченовского в духе его собственных исследований и напечатанных отчасти в его журнале — "Вестнике Европы". Таковы, напр., сочинения Скромненко (Строев младший) "О недостоверности древней русской истории и ложности мнения касательно древности русских летописей" ("Сын Отеч.", М., 1834); его же, "О пользе изучения росс. ист. в связи со всеобщею" ("Уч. записки Моск. унив.", 1833); его же, "Критический взгляд на статью (Сенковского) под заглавием "Скандинавские саги" (отдельно); его же, "О мнениях касательно происхождения Руси" ("Сын Отеч.", 1855); Перемышлевского, "О времени и причинах вероятного переселения славян на берега Волхова" ("Уч. зап.", 1833); Станкевича, "О причинах возвышения Москвы до смерти Иоанна III" ("Уч. зап.", 1834); Стрекалова, "Об исторических трудах и заслугах Болтина" ("Уч. зап.", 1835); Сазонова, "Об исторических трудах и заслугах Миллера" (там же); неизвестного автора, "О скудости и сомнительности происшествий первого века нашей древней истории от основания государства до смерти Игоря" ("Вестн. Евр.", 1830); "Кто писал ныне нам известные летописи" ("Сын Отеч.", 1835); "О первобытном виде и источниках ныне нам известных летописей" ("Сын Отеч.", 1834). Сюда же относится и статья самого Каченовского "О баснословном времени в русской истории". Подготовка студентов, писавших эти работы — и в большинстве ограничившихся ими, — была очень слабая, и действительным знатокам фактического материала, как Бутков и Погодин, нетрудно было опровергнуть все их построения. Тем не менее, самая мысль о необходимости сопоставить русский исторический процесс с западным была очень плодотворна; еще важнее было то, что понятия С. школы об исторических методах далеко оставили за собой идеи Шлецера и даже самого Каченовского (см.). Здесь впервые вошли в русскую историческую науку идеи европейского романтизма — о стихийной, бессознательной стороне исторического процесса; о том, что недостоверность источников может происходить не от одного лишь сознательного обмана или невежественных поправок позднейших переписчиков, но является неизбежным последствием самого склада мысли современного наблюдателя событий. Таким образом, критика факта не могла уже ограничиваться формальным исследованием подлинности и целости документа, в котором этот факт дошел до нас, а распространялась и на оценку факта по самому его содержанию, по степени его "внутренней достоверности", его "согласия с законами исторического развития жизни" (выражения Надеждина; см. его статью "Об исторической истине" в "Библ. для чтения", 1837). С этой точки зрения всего достовернее для скептиков был самый факт недостоверности древнейшего периода истории, как необходимое последствие характера древнейших источников — поэтических преданий. Эта новая тогда мысль — а также характер протеста против националистического возвеличения древнейшего периода русской истории — сообщили С. школе ее значение не только в истории науки, но также и в истории русской общественности.

П. Милюков.