Гераклит Ефесский

один из оригинальнейших и славнейших философов Греции; род. около середины VI в. до Р. X. и прожил приблизительно до 475 г. Про жизнь его нам известно мало достоверного. Главный источник (весьма сомнительный) — Диоген Лаэрций (IX, 1). Достоверно, что Г. происходил из знатного рода афинских Кодридов; один из его предков, Андрокл, был основателем Ефеса, так что он уже по рождению принадлежал к аристократической партии. Впоследствии он был ожесточенным врагом демократии, неудержимо развивавшейся в ионийских городах. Изгнание его друга Гермодора, подвергшегося остракизму ефессцев, окончательно восстановило его против сограждан. Он не считал возможным участвовать в законодательстве или управлении города, устройство которого казалось ему безнадежно испорченным. Его мизантропия и мрачный пессимизм вошли в пословицу. Под конец жизни он удалился из Ефеса и жил отшельником в горах, питаясь травами. Свое учение Г. изложил в книге περί φύσεος (о природе), которую он отдал на хранение в храм Артемиды Ефесской. От этого сочинения, разделенного на три части — натурфилософскую, политическую и богословскую — уцелели лишь скудные фрагменты, которые дошли до нас через посредство разных писателей древности (Диогена, Плутарха, Стобея, Ипполита, Лже-Гиппократа и многих других). На основании этих фрагментов и при помощи указаний Аристотеля и Платона мы можем воссоздать учение Г. Трудность такой работы значительно увеличивается особенностями его слога и мысли, которые еще в древности заслужили ему название "темного", хотя отдельные места его сочинения, по словам Диогена, отличались неподражаемой силой, ясностью и сжатостью. Некоторые из уцелевших фрагментов вполне оправдывают эту оценку. Письма, приписываемые Г., все подложны.

Философия есть размышление о великих загадках жизни, о противоречиях, на которые всюду наталкивается пробудившийся ум в познаваемой им действительности. Противоположные начала единства и множества, конечного и бесконечного, покоя и движения, света и тьмы, добра и зла, активного и пассивного исключают друг друга, и в то же время весь строй вселенной держится их гармоническим сочетанием. Уже до Г. пифагорейцы констатировали это как факт, а элейцы, исходя из сознания этого факта, признали всю действительность за ложь и противоречие. В противоположность элейцам Г. понял противоречия действительности не как абсолютную ложь, а как великую загадку, имеющую свое разумное решение, свое Слово. Задача истинного философа именно и состоит в том, чтобы понять, до какой степени все загадочно, ибо тогда только он поймет превосходство "Слова", которое управляет всем во всем. У Г. сама истина есть прежде всего жизнь, которая вечно движется, рождается, становится. Элейцы учили, что сущее неизменно и неподвижно; Г. признавал изменение, процесс вечно текущей жизни — высшим законом всего сущего. Божество (абсолютное) само переходит от противоположности к противоположности, обращая одну в другую. Борьба, также как и гармония, внутренне присуща, имманентна божеству — началу вещей, а потому проявляется и в них. Чтобы гармония была истинной и живой, нужно, чтобы согласующиеся различия и противоположности были действительны. Все есть и не есть. Все вещи изменяются; каждый момент видимого бытия есть уже момент протекший. И как время течет неустанно, так и все, заключенное в сфере всеобъемлющего времени. Движется небо, движется воздух и вода, движется все вещество; наши чувства движутся и самые восприятия наши суть движения. Движется, изменяется наше сознание, и сама речь наша, чтобы выразить истину и жизнь, должна неустанно течь, подобно им. Наши тела текут, как ручьи; материя возобновляется в них, как вода в потоке. И как нельзя дважды войти в одну и ту же струю, так нельзя дважды, т. е. в два различных момента времени, быть в одном и том же теле, пребывать без изменения в одном и том же состоянии. Быстрота неустанного изменения то собирает, то расточает вещество; в одно и то же время все составляется и разрушается, приходит и уходит. Смерть одному — рождение другому. "Огонь живет смертью земного (земли), воздух — смертью огня, вода — смертью воздуха, земля — смертью воды". Пребывающего бытия нет, ибо процесс изменения, генезиса никогда не прекратится. Все устойчивое и пребывающее есть лишь обман чувств. Все непрерывно переходит в свое противоположное, видимое в невидимое и невидимое в видимое, жизнь в смерть и смерть в жизнь. Бог жизни Дионис (или Зевс) и бог смерти Аид — один и тот же бог. Все одно: одно из всего и все из одного. Все тождественно и нетождественно, ибо все меняется во всеобщем круговороте, в творческой игре Вечности. Как дитя играет песком, пересыпая, образуя и рассыпая его, так и нестареющая вечность играет с миром. Поток генезиса никогда не остановится в своем непрерывном течении, точно так же как и обратный поток разрушения — мрачные волны Коцита и Ахерона. Стихию жизни — вечно изменяющуюся, движущуюся и в то же время неизменную, равную себе в целом мирового процесса — Г. представлял себе в виде огня. Огонь Г. не есть, впрочем, видимое пламя: это скорее сам процесс горения. Все что живет, что изменяется, то горит. Огонь есть душа, оживляющая все, божественная стихия светил небесных, от которой зависят и все изменения земной жизни. Все прочие стихии суть лишь превращения огня, все видимое нами — лишь угасший, скрытый огонь и в то же время пища вечного огня.

В силу вечного закона генезиса все существующее, всякое состояние вещей имеет свою противоположность по необходимости, роковым образом. Как струна звучит, колеблясь в противоположные стороны, так и в мироздании гармония есть результат согласования противоположных движений, их взаимного уравновешения. Все рождается борьбой и все разрушается ей. Война отец всего, царь всего; война соединяет, правда разделяет, и все происходит в силу Раздора. Без борьбы нет противоположностей, без противоположностей нет гармонии, жизни, есть только одно отрицательное единство, мертвенная неподвижность. Г. порицает Гомера за его желание, чтобы "вражда" исчезла из среды богов и людей; борьба, война страшны отдельным слабым смертным, а не Богу, который ею и в ней осуществляет свою высшую справедливость и гармонию. Бог есть тьма и свет, война и мир, голод и насыщение. Одно и то же — добро и зло, и только по произволу каждого получает то или другое название, какое кому нравится. Для Бога все прекрасно и справедливо, люди же считают одно несправедливым, другое справедливым. В видимом противоречии, в безумии природы, в борьбе стихий, народов, страстей людских скрывается высшая, сверхчеловеческая разумность, превышающая всякое человеческое понятие. Загадка вселенной имеет свое слово, по которому все творится; им все зиждется, ибо оно все различает и все согласует. Истина — тайна по существу: она заключает в себе противоречие, что не понятно рассудку человека. Она неуловима и прячется от человека потому, что она жива; мы видим только то, что мертво, только то, что относительно неизменно и неподвижно. То, что мы сами делаем, чем мы живем, столь же скрыто от нас, как те сновидения, которые мы забываем. Не из толков людских, не из книг, не из песен бродячих рапсодов познается истина. Чтобы найти крупицу золота, много земли нужно взрыть; чтобы найти живую истину, мы должны мужественно все исследовать личным опытом и трудом, веря своим глазам более, нежели ушам, восходя от известного к неизвестному, ожидая неожиданного. Мы должны учиться у самой природы, разуметь тайное согласие в видимой розни и борьбе, скрытую гармонию, торжествующую над своей противоположностью (παλίντροπος άρμονίη); мы должны в самой природе искать ее закон, ее Логос. У Г. мы впервые встречаемся с понятием мирового Логоса или Слова, заключающего в себе первую причину и разумное основание всех вещей. Логос (слово) первоначально значит изречение, речь, а затем и смысл, содержание речи, связывающее отдельные слова. В некоторых фрагментах этот термин заменяется термином γνώμη, что также значит и мысль, и изречение. Сопоставляя фрагменты, мы убеждаемся, что Логос Гераклита означает закон мира, основание вещей, в котором заключается разгадка, или смысл, мироздания. Это и разум, и правда, и в то же время необходимый, роковой закон (νόμος) вещей, их судьба (είμαρμένη). Этот роковой закон определяет собой все движения вселенной; он всемогущ и всем управляет. Он есть в одно и то же время и раздор, и мир — высшая правда, нормирующая все вещи. Всякое отклонение, всякое беззаконие подпадают его карательной силе. И если бы самое Солнце отклонилось от предначертанного ему пути и перешло за его пределы, то правда и эринии, служительницы ее, настигли бы его. Всякое положительное законодательство, нормирующее человеческие отношения, черпает свою силу в этом естественном законе, которым управляется вселенная. Это тот самый закон или строй, никем не созданный, который есть и будет всегда неизменным и обусловливает мировую жизнь в ее течении. Ничто не избежит и не укроется от этого огненного Логоса, свет которого никогда не заходит; огонь придет внезапно, все рассудит и все возьмет; мир должен воспламениться и все стихии — вновь погрузиться в огонь, из которого они некогда возникли.

Таким образом, Логос Гераклита как мировой порядок (космос), царствующий во вселенной и воплощающийся в ней, естественно отождествляется с самой природой мира, с его стихией — "вечно живущим огнем". Он периодически (μέτρα) создает из себя вселенную и вновь пожирает ее. Он обращается, меняется на все вещи и все вещи на него, как золото на товары и товары на золото. Он оживляет вселенную, как душа, он создает ее из себя, как свое тело, и поглощает, как свою пищу. Если огонь есть душа, оживляющая все, то земное вещество есть угасший дух; души, напротив, суть "пламенеющие огни", воспламенившееся вещество. Путь от огня к земле (путь угасания) Гераклит называет "путем книзу" (κάτο όδός), a обратный процесс возгорания — "путем кверху" (άνω όδός). Он признавал мировой год, состоящий из двух периодов: период оскудения божества, соответствующий образованию мира, и период полноты, избытка, насыщения, соответствующий воспламенению вселенной.

Физика Гераклита и его астрономия еще несовершеннее, грубее, чем попытки его предшественников. Вселенная делится на две части — верхнюю, небесную сферу божественного, чистого и разумного огня, и нижнюю, подлунную сферу погасшего вещества, холодного, тяжелого и сырого. Земля, вероятно, представлялась Гераклиту плоской, окруженной водой. От земли и воды поднимаются испарения, частью сухие, восходящие к небу и питающие собой солнце и звезды, частью влажные и темные, входящие вместе с первыми в состав земной атмосферы. Различие дней и ночей и времен года зависит от увеличения или уменьшения количества того или другого рода испарений. Солнце зажигает сухие испарения дня, которые гаснут во влажных испарениях ночи. Ночь есть угасший день, лето — согревшаяся зима. Небо питается землей, земля согревается, оживляется небом. Самые светила небесные суть подобные чашам полые сосуды, обращенные к нам своими отверстиями: в этих сосудах скопляются сухие пары, которые зажигаются при восходе и угасают при закате. Солнце встает новое каждый день. Фазы Луны и затмения объясняются простым поворотом небесных сосудов. Подробности Гераклитовой космографии до нас не дошли. Ясно, что интерес ее был преимущественно философский и религиозно-этический. Вселенная представлялась ему единым, законченным и закономерным целым, одушевленной единым словом, полной душ, демонов и богов.

Как огонь есть душа, оживляющая вселенную, так и индивидуальные души суть особого рода эфирные тела — огненные испарения или дыхания, аналогичные астральным телам. Г. усматривал, по-видимому, аналогию между космическими и органическими процессами, между строением мира и строением человеческого организма. И в человеческом теле есть органы, соответствующие питательному началу влаги (желудок), и органы, которые, подобно светилам, являются восприемниками, или сосудами, разумного огня, питающегося воспламененными испарениями (сердце, мозг). Чем "суше" эти испарения, чем чище бесплотный огонь, горящий в человеке, тем он божественнее, разумнее, лучше; "сухая душа есть самая мудрая и наилучшая". У пьяного, напротив того, душа "сырая", смоченная влажными, винными испарениями, подавленная и оскверненная грубой плотью.

Всеобщая разумность индивидуального сознания объясняется всеобщей разумностью Логоса, изнутри просвещающего душу. Слабость человеческого разума, его заблуждения, неспособность к познанию истины обусловливаются мертвенной, плотской чувственностью человека, затемняющей этот свет. Во сне, когда исчезает память и закрываются поры внешних чувств, посредством которых мы сообщаемся с вселенной, ослабляется и связь наша с всеобъемлющим Логосом, которая продолжает поддерживаться лишь дыханием. Человек уже не может возвыситься над субъективными видениями — сном или бредом, ибо утрачивает объективное, всеобщее логическое сознание. Для бодрствующих есть один и тот же мир, общий для всех; каждый спящий погружается в свой собственный. Но и во сне связь со "всеобъемлющим" не прерывается вовсе; иначе наступила бы смерть. Спящий человек — все еще горящий светильник, мертвый же есть угасший свет. Не во сне только, но и в бодрственном состоянии человек обычно изолирует свой личный разум, создает себе собственный мир. Чувственные страсти и влечения, оскверняющие душу, самомнение, высокомерие и суемудрие, пристрастие к частным людским мнениям — все это отдаляет душу от Логоса, источника мудрости. Надо следовать разуму, соблюдать всеобщее (έπεσδαι τώ ξυνώ), слушаться не людей, а Слова. Мышление обще всем, разум один и всеобщ — а люди живут, как бы имея каждый свой собственный разум и потому не сознавая, что они говорят и что они делают. Всякое разумное рассуждение должно утвердиться на том, что имеет всеобщность и необходимость закона — и притом закона природного, божественного, а не условного постановления какого-нибудь государства. Только разумное логическое познание имеет полную достоверность; лишь разум может различить истинное в восприятии, найти тождество и согласие в видимом различии. Благороднейшие из чувств — зрение и слух — лгут человеку, который не умеет понимать их указаний.

Чрезвычайно оригинальна этическая часть Г. учения. Она всецело основывается на его физике, так что большинство космологических положений Г. имеют непосредственно этическое значение. Мы находим уже у него сознание относительности всех человеческих законов, всей человеческой морали перед единым естественным или божественным законом. Так называемые блага и так называемое зло совершенно относительны: все благо и зло в каком-либо отношении, и наоборот, раздор есть правда, и правда — раздор. Как среди богов, так и среди людей война является организующим началом: она служит аристократическому расслоению общества. Видимые бедствия и страдания, причиняемые ею, не суть зло в абсолютном смысле слова, ибо, по Г., вообще страдания и бедствия не суть зло. Как врач иногда терзает тело, которое он лечит, как шерстобиты бьют, рвут и мнут свою шерсть, чтобы сделать ее лучше и крепче, так и люди терпят скорби, не разумея их необходимости. Война одних делает героями (богами), других — простыми людьми, одних — свободными, других рабами. Но люди неохотно подчиняются этому закону, стремясь к равенству, не вынося превосходства. Один стоит тысячи, если он лучший; закон — слушаться его одного, его разума или совета. Мнений много — разум один, божественный закон один, и этим законом питаются все человеческие законы, на которых зиждется человеческое общество. В них познается справедливость, за их охранение следует стоять, как за стены родного города.

Таким образом, Г. был далек от софистического отрицания нравственности и закона: он искал их рационального основания в познании истинной природы вещей. Нравственные и религиозные понятия современного ему общества, точно так же как и законы его родного города, казались ему с этой точки зрения не только условными, но прямо ложными, в корне испорченными. Глубокий пессимизм "вечно плачущего Г." имеет, таким образом, не только космологическое, но и этическое основание. Это — не нервная ипохондрия современного субъективного пессимизма, разочаровавшегося в удовольствиях жизни; это — объективный, античный пессимизм, умеренный глубоким фатализмом. Мир есть угасшее, опустившееся божество, отдельные души — заполоненные частицы божественного огня. С детства люди учатся творить беззакония по закону, неправду по правде, учатся обману, хищению и беспутству, поклоняясь тому, кто больше всех успевает в неправде и насилии. Все предались безумию и алчности, все гонятся за призрачным счастьем. Никто не внемлет закону Божию, не ведает слова истины. Слышат ли его люди или нет, они не разумеют его и, как ослы, золоту предпочитают солому. Самое знание, которого они ищут, есть суетное знание, ибо их сердце не имеет в себе истины. Они ищут врачевания от зол своей жизни, но их врачи хуже болезней. Болеет ли кто из них, они зовут врачей: те режут, жгут, истощают больное место и требуют мзду за то же самое, что делают болезни. Согрешил ли кто, они приносят кровавые жертвы, думая грязью их омыть свою грязь; они молятся стенам, на которых написаны образы богов, не зная, каковы боги и герои.

Осуждая народную религию, в особенности в грубых формах ее культа, Г. является, тем не менее, религиозным мыслителем, признающим богов, демонов и героев, верующим в загробную жизнь — загробное возмездие и душепереселение. Последовательно или нет, Г. признает индивидуальное бессмертие души, перенося на нее, как на демонов и богов, ту вечность, которая логично может быть приписываема лишь его единой мировой душе, вечной в своих противоположных изменениях. Боги и демоны — бессмертные люди, люди — смертные боги; смерть божеству — жизнь человеку, смерть человека — рождение божества, воскресение истинной жизни. Между человеком и божеством — постоянное общение, поскольку человек познает божественное, и божественное открывается ему.

Мысль Г. оказала глубокое влияние на последующее развитие греческой философии и нашла многих последователей. По свидетельству Платона, который сам был учеником одного из них, Кратила, школа Г. была значительно распространена в Ионии, мало-помалу переходя в софистику. Впоследствии стоики примкнули к учению Г. о всемирном огне как всеобщем источнике жизни. Признание процесса в абсолютном было совершенно необходимо: мысль не могла застыть на отвлеченном тождестве вечного Единого, неизменного Сущего элейских философов. Она требовала движения, перехода от абсолютного к явлению, от Божества к миру. Но Г. ничего не признавал, кроме процесса вечного движения, изменения, генезиса; нет ничего, кроме этого вечно горящего огня — ни над ним, ни под ним. Каким же образом может быть нечто хотя бы относительно устойчивое, неизменное, нечто тождественное? А если нет ничего, что пребывало бы одним и тем же, то нет ничего, что могло бы подлежать какому бы то ни было утверждению или даже действию. Нет ничего вообще, ничто не есть вовсе, как учили софисты; ничто не познаваемо. Философия Г. в своем крайнем отвлеченном развитии приводила, таким образом, к совершенному отрицанию закона тождества (А = А) и, следовательно, к совершенному скептицизму.

Литература и издания фрагментов: Шлейермахер, "Heracleitos der Dunkle" (полн. собр. соч. III., отд. 3, II); Ф. Лассаль, "Die Philosophie Herakleitos des Dunklen von Ephesus" (Берлин, 1858) — блестяще написанная, но весьма часто грешащая против исторической правды и филологической критики; Лассаль превращает Гераклитово учение в гегелианскую "философию логического закона тождества противоположностей". Schuster, "Heraklit von Ephesus" (систематическая обработка фрагментов, в "Acta soc. philol.", III, 1873); Mullach, "Fragmenta philosophorum Graecorum" (Париж, 1860); J. Bywater, "Heracliti Ephesii reliquiae" (Оксфорд, 1877) — лучший в критическом отношении и полнейший сборник, заключающий в себе 138 фрагментов нашего философа, его биографию Диогена Лаэрция, отрывки из Лже-Гиппократа, Лукиана, Скифина и (подложные) письма Г. Монографии о Г.: превосходные труды Bernays'a, перепечатанные в его "Gesammelte Abhandlungen"; его же "Die Heraklitischen Briefe" (1869); Gomperz, "Zu Heraclits Lehre" (1887); Patrik, "Heraclitus" (Балтимор, 1889). Важны отделы о Г. в истории философии Гегеля, в истории греч. философии Целлера и у Гейнце ("Die Lehre vom Logos"). Неудачны попытки Gladisch'a ("Heracleitos und Zoroaster"; 1859), производившего учение Г. из Зендавесты; Тейхмюллера ("Neue Studien zur Geschichte der Begriffe"; 1876), сближавшего его с учением древних египтян, и Pflederer'a, который искал его объяснения в греческих мистериях ("Die Philos. d. Heraclit", 1886). В русской литературе глава о Г. в исследовании князя С. Трубецкого: "Метафизика в древней Греции" (Москва, 1890).

Кроме философа Г. Ефесского, в древности было известно еще четыре Г.: один — лирик, другой — элегический поэт из Галикарнаса, третий — лесбиец, написавший Македонскую историю, четвертый — юмористический поэт, σπονδόγέλοις, как его называет Диоген (IX, 17).

Князь С. Трубецкой.