Всемирный или международный язык

язык (большей частью искусственный, т. е. придуманный одним лицом, не сложившийся естественным путем), на котором все цивилизованные народы могли бы сноситься между собой письменно и устно. Принятием такого языка устранилась бы необходимость для каждого образованного человека изучать несколько чужих культурных языков, так сильно дающая себя чувствовать в наше время. Самостоятельное политическое и духовное развитие и обособление различных мелких национальностей, не игравших прежде почти никакой роли в умственной жизни цивилизованного мира, наряду с все более и более возрастающей необходимостью международных сношений, невольно наталкивают на утопическую мысль о каком-нибудь одном языке, как средстве взаимного понимания для всех культурных народов. Одни предлагают выбрать для этой цели какой-нибудь из наиболее распространенных живых языков; другие желали бы воскресить один из мертвых языков (греческий или латинский, из которых последний еще недавно играл роль международного научного языка); третьи мечтают о создании какого-нибудь искусственного языка, который не представлял бы грамматических и фонетических трудностей, свойственных почти всем природным живым языкам, и потому мог бы с большим удобством заменить их. Едва ли, однако, можно думать, чтобы какое-нибудь из этих утопических мечтаний могло скоро осуществиться. Национальные предрассудки (близкого конца которым не предвидится) едва ли позволят современным культурным народам добровольно принять за всеобщий язык какой-нибудь из существующих. Латинский язык в древнем мире распространялся под прикрытием римских легионов и под давлением высокой римской культуры; английский язык, играющий теперь до известной степени роль всемирного языка на всех океанах земного шара, удерживается в этой роли только благодаря давлению известных условий всемирной торговли и мореплавания, которые не вечны. С другой стороны, торжество английского языка на море отнюдь не влечет за собой его побед на суше, и в области духовной культуры не замечается ни малейших намеков на возможность для него всемирного значения. Так же тщетны мечтания о возможности воскресить в роли всемирных языков — языки классические, сложившиеся и оцепеневшие в эпохи, в интеллектуальном отношении весьма далекие от современной. Почти полная смерть латинского, как международного научного языка, служит очевидным доказательством несбыточности подобных мечтаний. Не одни только национальные стремления XIX века лишили латинский язык его всемирного научного значения, о котором в наше время свидетельствуют только диссертации немецких докторов классической филологии (печатаемые по-латыни), латинские медицинские рецепты и номенклатура естественных наук; главной причиной окончательной смерти латинского языка было быстрое развитие науки и техники в XIX веке, которое требовало более сжатого и в то же время более богатого в лексическом отношении и более гибкого средства выражения, чем изобилующий сложными и запутанными стилистическими фигурами и условными оборотами язык древних римлян, не знавших ни пара, ни электричества, ни ⁹/₁₀ земного шара. Масса новых понятий, вызванных к жизни быстрым ростом науки и культуры в XIX в., не могла быть выражена латинским языком, который таким образом принужден был уступить место другим, более юным и более богатым своим собратьям. Так же невероятно всемирное распространение какого-нибудь искусственного суррогата, проекты которых появляются все чаще и чаще, начиная с XVII в. Нечего говорить уже о несовершенстве и бедности огромного большинства подобных искусственных языков, которые до сих пор являлись главной помехой к их распространению даже в ограниченных пределах. Если и допустить, что какой-нибудь из "настоящих" или "поддельных" языков будет принят на некоторое время всеми культурными народами, то его господство не может быть долговечным. Неизбежные, сначала незначительные, разницы в одном уже произношении с течением времени непременно усилятся и повлекут за собой образование диалектических различий, как это наблюдается, например, в современных американском и великобританском диалектах английского языка. Едва прошло столетие с тех пор, как американские англичане отделились в политическом отношении от своих европейских соплеменников, а диалектические разницы (особенно звуковые) уже дают себя чувствовать. Правда, весьма важным фактором в новой истории культурных языков является литературный или книжный язык, имевший едва ли сотую часть своего теперешнего значения в античном мире, но мы еще не имеем решительно никаких данных в пользу того предположения, что его сдерживающее и нивелирующее влияние может действовать в течение больших промежутков времени, хотя бы, например, двух-трех веков. Напротив, указанный пример начинающегося диалектического распадения единого английского языка в устах одной и той же расы (хотя бы и с посторонними примесями) свидетельствует о том, что сглаживающее значение литературного языка не должно быть преувеличиваемо. Звуковые изменения, на первый взгляд ничтожные, не могут быть устранены никакими усилиями воли, никаким сознательным приноровлением к известной норме: саксонец, несмотря на все усилия воли, будет выговаривать папа вместо баба и т. д. Таким образом, если и можно проектировать какой-нибудь всеобщий язык с уверенностью, что его всемирное значение будет прочно (хотя бы до известных пределов), то таким языком может быть лишь язык оптических символов, независимый от звукового языка и говорящий уму только при посредстве зрительных ощущений. Разумеется, такой язык может годиться для одних письменных сношений, а не для устных. Нечто подобное представляет письменный китайский язык, который одинаково понимается китайцами всех говоров, пока они читают про себя (глазами), и в то же время не годится для чтения вслух, так как одно и то же понятие, выражаемое одним постоянным письменным знаком, в одном говоре означается совсем другими звуками, чем в другом. Тем не менее новые проекты искусственных звуковых языков появляются постоянно, и история этих различных попыток не лишена значения и интереса, как с точки зрения историко-культурной (симптом известного состояния общества), так и с точки зрения специально лингвистической (полная возможность совершенно условного, искусственного языка), а также со стороны массы труда и остроумия, затраченных на них.

Попытки создания всеобщего искусственного языка начинаются уже с XVII в. Еще Декарт занимался идеей всеобщего языка (письмо к Мерсеню - Mersenne - 20 ноября 1629 г.; Descartes, "Oeuvres compl." éd. Cousin, v. VI, p. 61). Он полагал, что создание такого языка и изучение его не только вполне возможны, но даже не представляют никаких затруднений; в основе же его должна лежать известная классификация всех человеческих идей. Чисто теоретическая идея Декарта нашла себе исполнителя в лице английского епископа Вилькинса, который в 1668 году издал свой "Опыт о реальном выражении и философском языке"("The essay towards a Real Character and a Philosophical Language", Лондон, 1668). Попытка эта, весьма остроумная и глубоко обдуманная, не могла, однако, иметь практического значения, отчасти по своей сложности и недостаточной рельефности морфологических элементов, отчасти по тем общим причинам, которые разбивают все социальные утопии. Язык Вилькинса имеет в значительной степени алгебраический характер. Целью его было изобрести такую письменную систему, которая могла бы пониматься всеми одинаково, как, например, наши цифры, астрономические значки, математические знаки +, -, =, <, > и т. д. "Если каждая вещь или каждое понятие, — говорит Вилькинс, — получит свой особый знак, и, кроме того, будут употребляться известные средства, чтобы выразить грамматические отношения...", то этого будет достаточно для выражения наших представлений с помощью знаков, обозначающих не слова и звуки, а самые понятия. Самые знаки, по мысли Вилькинса, не являются произвольными, случайными; они должны образовать стройную систему, члены которой зависели бы не только друг от друга, но и от известных категорий конкретных или абстрактных понятий, которые ими выражаются. Этим достигалось бы более легкое усвоение и запоминание всего языка, а также и большее умственное развитие тех, которые стали бы им пользоваться. Поэтому в основу своего языка В. кладет полную философскую классификацию всего, что доступно или может быть доступно человеческому познанию, и составляет род словаря идей, долженствующего служить основой для самого языка. Все это выполнено для того времени весьма обдуманно, но в помянутой классификации и замечается ахиллесова пята проекта Вилькинса, который ставит всю систему своего языка в зависимость от системы или классификации идей. Вследствие этого каждый успех науки, каждое новое научное открытие должны были бы колебать всю систему всеобщего языка Вилькинса, вызывая перестройку философской классификации, которая имела бы следствием и перестройку отвечающих идеям знаков-слов. Так, например, Вилькинс помещает кита в отделе рыб, тогда как его настоящее место иное, и сообразно с этим кит означается известным сочетанием букв, которое должно будет измениться, если поместить кита в отдел млекопитающих. Всего у Вилькинса получается 40 классов, из которых каждый означается известным слогом: ba, be, bi; da, de, di; ga, ge, gi и т. д. К этим слогам присоединяются согласные звуки b, d, g, p, t, с, z, s, n, которые должны означать различия внутри каждого рода. Дальнейшие видовые отличия выражаются присоединением гласных к этим слогам. Так, например, Бог в языке Вилькинса будет Dα, μир = Da, стихия = De, камень = Di, металл = Do. Первый род стихии - огонь, будет Deb., а первый вид огня — пламя будет Debα θ т. д. Грамматические изменения — падежи, числа, а также предлоги и т. д. — означаются посредством разных значков. Более подробное изложение проекта Вилькинса и его оценку можно найти в "Чтениях о языкознании" Макса Мюллера, серия вторая, лекция вторая (русский перевод Дм. Лавренка и Г. Кайзера под заглавием: "Наука о языке. Новый ряд чтений М. Мюллера", Воронеж, 1866 г.), а также в труде (т. 2-й) шотландского философа лорда Монбоддо: "О происхождении и развитии языка" ("On the Origin and Progress of Language", 2 изд., Эдинбург, 1774). Идеи В. были известны и Лейбницу, который с большой похвалой отзывается о них в одном из своих писем к Томасу Бэрнету ("Leibnitii Opera omnia", ed. Duteus, VI, стр. 262). Он сам носился с проектом всеобщего философского языка, вероятно родственного по основной идее изобретенному Вилькинсом, хотя и не оставил ничего, кроме его названия ("Spécieuse générale"). Надо думать, однако, судя по решительности и уверенности заявлений Лейбница о важности его изобретения (там же, V, стр.7, 11), что идея всеобщего языка у него в голове вполне созрела и сложилась в последние годы жизни. Вольтер также принадлежал к сторонникам всеобщего языка. Из более новых попыток укажем на "Идеографию" дона Синибальдо де Мас ("Idéographie. Mémoire sur la possibilité et la facilité de former une écriture générale au moyen de laquelle tous les peuples puissent s'entendre mutuellement sans que les uns connaissent la langue des autres", Париж, 1863), носящую чисто оптический характер. У него находим список 2600 шифров, имеющих вид музыкальных нот, с особым значением каждый. Смотря по месту, на котором ставится головка такой ноты, знак получает значение имени существительного, прилагательного, глагола и т. д. Таким образом один и тот же знак может выразить понятия: любовь, любить, любящий и т. д. Для обозначения грамматических категорий служит другая система значков, выражающая понятия рода, числа, падежа, лица, времени, залога и т. д. Автор вполне прав, замечая, что запомнить его 2000 шифров легче, чем научиться нескольким языкам, особенно если принять во внимание, что только немногие люди должны употреблять более 4000 слов, и что число его шифров на деле значительно меньше, ибо один и тот же знак в разных интервалах имеет значение разных частей речи одного корня. Весь скелет его грамматики состоит только из 39 основных знаков, а грамматические изменения, уже в силу основного принципа их обозначения, не допускают исключений, что в сравнении с 2265 окончаниями одного французского глагола (310 окончаний для простых времен в десяти правильных спряжениях, 1755 в 39 неправильных и 200 у вспомогательных глаголов) весьма просто и легко. Но главный недостаток этого проекта — отсутствие всякой связи между понятием и отвечающим ему знаком. Все знаки имеют вполне произвольный, случайный характер, что, разумеется, должно затруднять не только изучение такого языка, но и пользование им. Перечислить все существующие многочисленные попытки создания всеобщего языка здесь невозможно. Интересующимся можно указать на "Очерк истории В. языка" Ганса Мозера (Hans Moser, "Grundriss einer Geschichte der Weltsprache") и на остроумный, но совсем не научный критический обзор главнейших из них в книге А. Липтэя: "Общий язык культурных народов" (Dr. Alberto Liptay, "Eine Gemeinsprache der Kulturvölker", Лейпциг, 1891).

В последнее время вопрос о всеобщем языке вступил в новый фазис своего развития, и появилось несколько попыток, имеющих в большей или меньшей степени практическое значение. Большинство этих попыток представляет собой в известном смысле упрощение существующих языков, главным образом романских. Особенно широкую известность приобрел Волапюк (Vola = родит. падеж от vol = англ. world = мир и pük = язык: В. язык), изобретенный в 1880-х годах пастором Иоганном Мартином Шлейером (Schleyer) в герцогстве Баденском, в Лиццельштеттене, близ Констанца. В настоящее время последователи Шлейера считаются тысячами; в Европе (особенно в Германии — стране ферейнов) имеется большое число кружков или клубов волапюкистов; в Париже ("Ecole des hautes études commerciales"), Бордо, Мадриде (университет), Италии, Северной и Южной Америке открыты кафедры волапюка; в разных местах издается около 20 газет и журналов, посвященных этому языку, и даже такие ученые, как профессор Шухардт, объявляют себя его сторонниками (H. Schuchardt, "Die wissenschaftliche Berechtigung des Volapük", в "Rund um die Welt. Eine Ztsch. für Volapükisten", 1890, № 4, и его же: "Auf Anlass des Volapüks", Берлин, 1888). Алфавит волапюка состоит из следующих 27 знаков для гласных и согласных: a, ä, b, c, d, e, f, g, ', i, j, k, l, m, n, o, ö, p, r, s, t, u, ü, v, x, y, z (знак ' означает тот звук, который передается в немецком посредством h = греч. spiritus asper; знак x также нелогично, как и в старых алфавитах, означает две согласных ks). Корни волапюка заимствованы большей частью из английского языка, с известными упрощениями: lof = любить (англ. love), vol = мир (англ. world), pük = язык (англ. speak), bled = лист (англ. blade) и т. д. Грамматические изменения выражаются разными суффиксами и префиксами: родит. падеж посредством суффикса a, дат. падеж — суффикса e, винит. падеж — суффикса i. Множественное число выражается с помощью суффикса s. Например, родит. падеж отца = fat-a, отцов = fat-a-s, отец = fat, отцы = fats и т. д. Прилагательные образуются с помощью суффикса ik: fat-ik = отеческий. Местоимения (ob = я, obs = мы, ol = ты, ols = вы, om = он, oms = они) служат также личными окончаниями глагола. Времена и залоги означаются с помощью префиксов: ä — для несовершенного прошедшего, o — для будущего, p — для страдательного залога и т. д. Так, например, p-o-löf-ob значит "я буду любим" и т. д. В общем волапюк отличается простотой и последовательностью, чем и объясняется его успех. Но, тем не менее, попытка Шлейера не может считаться совершенной: звуковая система его далеко не может претендовать на общедоступность и практичность (обилие смешанных и вдобавок мало "прочных" гласных вроде ü, ö, ä); некоторые грамматические отличия слишком мало рельефны, как, например, префиксы ä (для несовершенного прошедшего) и e (для совершенного), предполагающие замечательную, совсем не "всеобщую", тонкость слуха у говорящего и его слушателей. Много произвольного и некрасивого в лексическом запасе волапюка также вредит ему: таковы числительные bal, tel, kil, fol, lul, mäl, vel, jöl, zül; наречия egelo = всегда, foviko = сейчас, sedeliko = редко, löpo = вверху, kikod = почему и т. д. Один из главных недостатков — это отсутствие рельефной связи с живыми существующими языками; даже взятые из английского языка слова и корни волапюка так искажены, что между ними и соответствующими английскими слишком мало сходства. От этого для огромного большинства изучение волапюка равносильно изучению совершенно незнакомого языка. Корни воляпюка односложны: bol, bil, bim, bod, böd, büd, buk, bum, bün, cal, can, cem, cif, cil, cog, dan, dun, del, dut, fat, feb, fel, fid, fit, fot, fut, lab, läb, lad, lam, lan и т. д. Обилие таких корней также затрудняет изучение волапюка и делает его лексический запас сбивчивым и мало рельефным.

В настоящее время увлечение волапюком начинает ослабевать, и он, кажется, начинает уступать место другим подобного рода выдумкам. Из них едва ли будет иметь будущность Pasilingua профессора Штейнера (Р. Steiner, "Betrachtungen über die Idee einer Weltsprache im Allgemeinen und das System der Pasilingua insbesondere", Нейвид, 1886; его же, "Zwei Welt-Sprachsysteme: der Volapük — die Pasilingua", Нейвид, 1887 и "Kurzgefasstes Deutschpasilingua-Wörterbuch, mit Regeln der Wortbildung und Wortbiegung", Нейвид, 1887), представляющая безвкусную смесь латинских, германских и греческих корней, которые подчинены не менее безвкусной и вдобавок запутанной грамматике. Образчиком может служить склонение: именит. to vatro (отец), родит. tode vatrode, дат. toby vatroby, винит. ton vatron, множеств. число именит. tos vatros, родит. tosde vatrosde, дат. tosby vatrosby и т. д. В глаголе поражает масса суффиксов, означающих различные оттенки, например timider, timidiller, timidisser, timidiloser, timidibler, timidobler и т. д. Как лексические курьезы могут служить: hundo (собака), handa (рука), shafirto (овечий пастух), shoayu (радость), homineol (человек), shweino, brudero, stichillimenta (швейный прибор) и т. д. Прочие проекты представляют более естественные упрощения разных существующих живых языков. Так, "Космос" Евгения Лауды (Eug. Lauda) есть упрощенный латинский язык: латинские слова берутся в их неизмененной форме именит. един. или множеств.: via, divitiae, castra и т. д. Грамматические отношения выражаются с помощью члена ta (для именит. един.), tio (родит. един.), te (дат. един.), tan (винит.): ta mensa (стол), tio mensa (стола), te mensa, tan mensa и т. д. Во множеств. числе прибавляется s: tas mensa, tios mensa и т. д. Для прилагательных служит другой член tad, родит. tiod, дат. ted и т. д. Спряжение напоминает индоевропейское; наст. время: amómi (люблю), amósi (любишь), amóti (любить), множеств. число amòmis, amosis, amòtis; прошедш. время amùmi, amusi, amuti, amumis, amusis, amutis; будущее amámi и т. д. Таким образом грамматика "космоса" отличается известной простотой и наглядностью, но звуковая его система так же мало годится для всеобщего употребления, как и у волапюка; так, Лауда отличает ä от e (тонкость, понятная только немцу), вводит смешанные и непрочные, a также малораспространенные гласные ö, ü и дифтонги ae, oe, au, eu, ai, ui и т. д. Из всех последних прожектеров Лауда, впрочем, выделяется в хорошую сторону известным филологическим образованием, которое мы тщетно стали бы искать у Шлейера, Штейнера, Саменгофа (он же доктор Эсперанто) и др. Система последнего отличается большой простотой и сжатостью, делающей язык Эсперанто (т. н. Lingvo Internacia) опасным соперником волапюка. Были известия, что в Нюрнберге целый ферейн волапюкистов перешел от волапюка к языку эсперанто. Корни этого языка, названного почему-то La lingvo internacia (следовало бы ожидать lo lingvo или la lingva), также как у Лауды не изобретены самим автором проекта, а взяты из романского, германского и даже славянского лексических запасов. Эсперанто употребляет один член для всех родов, падежей и чисел — la, но окончанием имен существительных у него служит всегда — o; таким образом склонение имеет такой вид: la patro (отец), de la patro (отцу), al la patro (отцу), но la patron (отца, винит. падеж); во множеств. числе почему-то прибавляется j: la patroj, de la patroj, al la patroj и т. д. Слова женского рода эсперанто вполне субъективно производит от мужских с помощью суффикса ino: patrino — мать, fratro — брат, fratrino — сестра, amiko — друг, amikino — подруга и т. д. Местоимения: mi — я, vi — ты, li — он, ni — мы, ili — они, oni — безличное фр. on, нем. man, женск. род ši — она, ср. р. ği — оно (совсем лишние категории грамматического рода эсперанто удерживает). Спряжение просто; число и лицо не означаются: mi faras — я делаю, ili faras — они делают, с окончанием настоящего врем. — as; в прошедшем появляется окончание is; в будущем — os и т. д. Таким образом общий строй грамматики отличается большой простотой. Неудачным следует признать широкое применение выражения контрастов в значении с помощью частицы mal: bona — хорош, malbona — плох; mola — мягкий, malmola — жесткий и т. д. В подобных случаях напрашивается сам собой вопрос, почему жесткий противополагается мягкому, а не наоборот, или почему мягкий понимается, как нечто положительное, а жесткий, как нечто отрицательное? Язык эсперанто таким образом тоже страдает произвольностью приемов изобретателя, известным субъективизмом. Наиболее остроумным из всех новых проектов этого рода является Lengua católica или Langue catholique помянутого выше А. Липтэя. Автор — чилийский морской врач (к сожалению, не получивший настоящего филологического и лингвистического образования, которое помогло бы ему избежать некоторых неточностей и непоследовательностей в звуковой системе его языка и выражающем ее алфавите, а также и в его отношении к вопросам языка вообще) — напал на бесспорно счастливую и блестящую мысль: положить в основу своего искусственного всеобщего языка весь запас таких международных слов, которые встречаются в большом числе всех культурных языков. Непосредственным чутьем Липтэй, не будучи ученым лингвистом, открыл ту черту современных культурных языков, на которую, в другом только освещении и фактическом соотношении, уже указывалось в науке, а именно присутствие в них целой массы "интернациональных" слов, большей частью греко-романского происхождения, которые везде имеют одно и то же значение (ср. заметку Булича, "Заимствованные слова и их значение для развития языка" в "Русском Филологическом Вестнике", Варшава, 1886). В своей книге "Eine Gemeinsprache der Kulturvölker" (Лейпциг, 1891) Липтэй дает только набросок своего международного языка, обещая полную его разработку в будущем и намечая его словарь и грамматику только в общих чертах. Достоинства его проекта заключаются прежде всего в общепонятности лексического запаса. Верный своему девизу, выставленному на книге: "единственная оригинальность этого проекта заключается в отсутствии всякой оригинальности", Липтэй, не мудрствуя лукаво, берет "международные иностранные" слова в таком виде, в каком они являются в большинстве романских языков, в английском, немецком и т. д. Примерами могут служить: artificial, actual, anual (вместо annual), casual, causal, baptismal, central, clerical, capital и т. д.; amor, ardor, calor, color, candor, clamor, decor, dolor, error, exterior, interior, factor и т. д.; baron, balcon, sermon, batalion, reflexion, legion, religion, adhesion, admision (вместо admission) и т. д.; ambition, affection, addition, absolution и т. д.; aspirant, comandant, constant, fabricant, practicant, protestant..., accident, absent, tangent, regent..., adorable, admirable, explicable и т. д. Собственные и географические имена Липтэй оставляет без изменений, в противоположность Шлейеру, который переводит на волапюк и названия частей света: Европа = gulop, Африка = sikop, Австралия = talop и т. д. Звуковая система отличается простотой; Липтэй принимает только пять гласных: a, e, o, i, u и совсем выкидывает смешанные гласные, отсутствующие во многих языках, вроде ö, ü и т. д. Небольшие звуковые разницы, например между славянским и немецким o, им игнорируются. Согласные также немногочисленны: b, χ (= русскому х), d, f, g, k, l, m, n, p, (q = k), r, s, sh (= русскому ш), t, v, у (вместо j = русскому й). В передаче этих звуков знаками "международного" алфавита (обыкновенный латинский) Липтэя есть некоторые неясности и неточности, которые автор надеется устранить со временем. Самое представление звуковой системы и отвечающего ей алфавита страдает также от недостаточного научного образования автора. Собственно грамматика языка отличается простотой и логичностью не меньшей, и даже большей, чем грамматика эсперанто, хотя автору не удалось вполне избегнуть известной, правда очень незначительной, доли собственного творчества, вопреки выставленному им эпиграфу. Таким образом набросок Липтэя и по основной идее, и по выполнению можно признать наиболее удачной из всех существующих попыток всеобщего языка. Подобное мнение выражено известным английским ученым Максом Мюллером, письмо которого к автору проекта приложено в факсимиле к книге. Но проект Липтэя пока только набросок, по его собственному заявлению. Сомнительно, чтобы и эта попытка привилась прочно, хотя за ней больше шансов, чем за другими. Вероятнее другое предположение, а именно, что современные культурные языки в будущем (конечно, еще очень отдаленном), сами собой, так сказать, путем естественного подбора, бессознательно выработают международный словарь вроде липтэевского, задатки которого (и очень значительные) уже есть и в наше время. Так как в области синтаксиса замечается также известное стремление к единообразию (на это указывает, например, Миклошич в IV томе своей "Сравнительной грамматики славянских языков", стр. 740), то останется лишь морфология (все более и более упрощающаяся в аналитических языках), которая будет сохранять индивидуальную, свойственную каждому отдельному языку физиономию. При таком состоянии языков изучение морфологических особенностей даже нескольких языков будет представлять незначительные трудности: легкость английской грамматики может служить тому примером. Перешагнет ли человечество через эту последнюю преграду при помощи сознательного установления каких-нибудь общих форм в этой области, или и в области морфологии (что весьма маловероятно) произойдет нечто подобное тому процессу взаимного заимствования, который замечается в лексическом составе современных культурных языков — сказать, разумеется, невозможно. Мы не можем и догадываться, что произойдет с языком в эту отдаленную эпоху, если развитие культурного мира будет идти без всяких помех и препятствий извне. Как бы то ни было, постоянное появление проектов всеобщего языка не только указывает на известные общественные потребности, но и служит, быть может, симптомом каких-то нам еще неясных будущих эволюций общества.

С. Булич.