Россия. Русское право: История русского права

А. История русского права. 1) Очерк развития государственных учреждений и источников правообразования до начала XVIII века. Период княжеский, или вечевой. Источники права имеют двоякое значение: это или те творческие силы, которые порождают право, творят его, или те формы, в которых почерпываются сведения о нем. В первом смысле источниками права служат: законодательная власть, создающая закон как главную и наиболее совершенную норму; суд, поскольку он своими решениями вырабатывает новые нормы права; частные лица и органы правительства, поскольку они содействуют созданию новых юридических обычаев. Во втором значении под понятие источника подходят закон, обычай, договор, судебные решения. В древнее время отношение между видами источников как раз обратно наблюдаемому в наши дни. Творческая деятельность законодательной власти едва зарождается; все отношения внутренней и внешней государственной жизни, а также отношения между частными лицами определяются обычаями и договорами. Хотя слово "закон" (или покон) известно первоначальной летописи, но в смысле однозначащем с терминами "нрав, предания, обычаи, пошлина" (как и в средневековом западноевропейском праве слово lex обозначает не закон, а обычай). Древнее право существует не в силу постановлений государственной власти, которой чужда идея творчества новых правовых норм; главная ее задача — охрана "старины". Дробность и разнообразие обычаев-характерные признаки этой формы права. Еще первоначальная летопись отмечает разные обычаи у различных славянских племен. В историческое время, с нарушением племенной обособленности происходит сближение между разными обычаями путем вытеснения слабого племенного права более сильным. За отсутствием сборников племенных обычаев этот процесс не может быть изучаем. Первые записи обычаев относятся ко времени, когда объединение достигло уже значительных успехов. Таким памятником является Русская Правда (см.) — частный сборник обычаев, судебных решений и немногих княжеских распоряжений. Древнейшая редакция сборника относится к X—XI векам, но в его состав вошли обычаи доисторического происхождения, как, например, местный выкуп, рабство, суд послухов. Сборник дополнялся в последующее время, что отразилось как на редакциях его, так и на разнообразии сохранившихся списков. Завершение последней редакции Правды сокращенной из пространной относится ко второй половине XIII века. Сравнение сохранившихся редакций убеждает в том, что Правда — отнюдь не официальный сборник. Внешняя форма памятника (от лица князя нигде не говорится и о князьях упоминается в 3 — м лице), переработка отдельных статей в смысле постепенного обобщения содержащихся в них правил, разнообразие статей в разных списках позднейшей редакции: характерные комментарии к некоторым статьям — все это не оставляет сомнения в том, что Правда — разновременный труд многих частных лиц. Кроме обычаев, в нее вошли записи отдельных судебных решений (первоначально во всей конкретной обстановке), княжеские уставы или уроки и заимствованное из Византии право, через посредство Номоканонов. Княжеские уставы — прообраз законодательной деятельности. Первые князья, раздавая города своим мужам, устанавливали порядок управления и суда; подчиняя своей власти новые племена и земли, они определяли размеры дани. Эти первые уставы были несомненно устные. С принятием христианства уставная деятельность князей расширяется под влиянием духовенства. С представителями церкви совещался князь Владимир "о строе и о уставе земляном"; в пользу построенной в Киеве церкви он даровал десятину, что подтвердил особой грамотой. Этому же князю приписывается и первый церковный устав, по которому церковь получила право суда по целому ряду дел — над всеми мирянами, и по всем делам — над некоторыми категориям лиц. Кроме этого устава, известны еще уставы князя Ярослава, три новгородских и один смоленский. Хотя подлинность всех их, кроме последнего, заподозрена, но возбуждает сомнения более форма и лишь отчасти содержание уставов. О княжеских уставах упоминает и Правда. Договор — иначе рядовое крестное целование, докончанье — одна из широко распространенных форм древнего права. Им определяются не только международные отношения, но и междукняжеские, князей к народу и к дружине, а также отношения частных лиц. Право, занесенное в договоры, далеко не всегда создается ими вновь; в них заносится и обычное право, для большей прочности и устранения споров. Отличить договорное право от обычного тем труднее, что позднейшие договоры повторяют нередко правила прежних того же типа. Так возникла договорная старина. Важнейшие из древних международных договоров заключены с греками и немцами. Договоры с греками занесены в первоначальную летопись под 907, 912, 945 и 971 гг. Сомнение в их подлинности, возбужденное Шлецером, устранено вполне Кругом, с изменением лишь даты второго договора (911 год вместо 912). Но все же договоры возбуждают ряд сомнений. Сохранился ли текст их полностью? Какое отношение между двумя первыми договорами? Чье право в них преимущественно отразилось? На какой территории договоры применялись? Как эти вопросы, так и многие другие частные разрешаются различно. Неисправность текста, возникшая вследствие несовершенств перевода и усугубленная ошибками переписчиков, затрудняет разрешение возбужденных недоумений. Тем не менее, как памятники политических и торговых сношений древней Руси с Византией, договоры являются весьма важным историческим источником: не нужно только преувеличивать их значение для изучения древнейшей истории права, так как статьи, относящиеся к уголовному и гражданскому праву и процессу, возбуждают наибольшие сомнения. Договоры с немцами, гораздо лучше сохранившиеся, возбуждают гораздо меньше недоумений. Вызванные к жизни торговыми отношениями русских земель — Новгородской, Смоленской, Полоцкой — с соседними немецкими городами по берегам и на островах Балтики, эти договоры имели целью установить мирное разрешение столкновений между местным населением (русским или немецким) и приезжими купцами (немцами или русскими); значит, они применялись одинаково на территориях обеих договаривающихся сторон. Важнейшими из них являются договоры: 1) Новгорода с жителями Готланда 1189 — 1195 и 1198—99 гг., сохранившиеся в виде приписки к позднейшему договору 1259—63 гг.; 2) Смоленска с Ригой и Готландом 1229—1230 гг., сохранившийся в нескольких списках разных редакций, и 3) Новгорода с Готландом, на нижненемецком языке, 1270 г. По богатству юридических норм эти договоры не уступают Русской Правде и упоминают о таких институтах, сведений о которых нет и в Правде. Договоры, определявшие внутренний политический быт княжеств, были 1) междукняжеские, которые уже с XII века заключались письменно; из них сохранилось всего 66, за время 1341—1531 гг.; о содержании более древних можно отчасти судить по кратким летописным указаниям; 2) договоры князей с народом, которыми определялись полномочия князя и отношения его к вечу; из них дошли до нас только новгородские, от 1264 по 1471 г, числом свыше 20, и 3) ряды с дружиной или вольными слугами, заключающиеся, по-видимому, лишь устно, а потому и не дошедшие до нас. Кроме Русской Правды, были изданы еще два важных местных сборника права: Новгородская и Псковская судные грамоты. Вторая хоть и имеет дату—1397 г., но, очевидно, составлена в несколько приемов, потому что в состав ее вошла грамота князя Константина (Дмитриевича), бывшего князем во Пскове в 1407 и 1414 годы, а весь сборник утвержден при участии священства пяти соборов, из которых последний относится к 1462 г. Источники сборника указаны в его заглавии: он составлен на вече на основании грамот князей Александра и Константина и записанных обычаев (приписок псковских пошлин). Под князем Александром обыкновенно разумеют Александра Невского, который спас Псков от немцев в 1241 г.; но следует разуметь Александра Тверского (1327—1330 и 1332—1337 гг.), который много содействовал возникновению политической независимости Пскова. В грамоте предусмотрен и дальнейший порядок ее изменений и дополнений: "А который строке пошлинной грамоты нет, и посадником доложити господина Пскова на вече, да тоя строка написать. А которая строка в сей грамоте не люба будет господину Пскову, ино та строка вольно выписать вон из грамот". Несмотря на позднюю окончательную редакцию, нормы права носят здесь следы глубокой старины. По богатству содержащихся норм материального и формального гражданского права этот сборник далеко превосходит позднейшие законодательные сборники московской эпохи. Новгородская судная грамота, известная до сих пор только в отрывке, окончательно редактирована в 1471 г. и переписана на имя князя Ивана III с сыном, составлена несомненно раньше, на основании весьма древних обычаев. В сохранившейся части содержится исключительно правила о суде. Во все указанные сборники занесено сравнительно небольшое число обычаев. Соответственно цели, ради которой сборники составлялись (потребности суда), в них почти исключительно вносились нормы, наиболее необходимые в судебной практике, а не обычаи, определяющие разные стороны государственной жизни. В сохранившихся договорах, определяющих внутренний политический быт, можно найти лишь некоторые формы последнего рода; огромное их большинство так и осталось не зарегистрированным. Для восполнения этого пробела нет другого средства, как изучение тех следов практики, какие уцелели в рассказах современников о событиях прошлой жизни. Государственный быт. Когда возникает государство в древней Руси? Некоторые исследователи относят зарождение его к XII-му и даже XV—XVI векам. Но если под государством понимать совокупность населения, занимающего определенную территорию и подчиненного единой власти, то существование государств у славянских племен можно отметить уже вслед за расселением их на восточной европейской равнине. Первоначальный летописец указывает места поселений каждого племени и утверждает, что у каждого было свое княжение, т. е. образ правления. Он же указывает, что на предложение хазар об уплате дани поляне "сдумавше вдаша от дыма меч"; это обязательное для всего племени постановление было издано какой-то властью. Призвание варяжских князей изложено как постановление нескольких славянских и финских племен, которые раньше, прогнав варягов за море, "почаше сами в собе володети". С появлением варяжских князей еще долго сохранялись племенные князья в качестве их подручников; летопись сохранила и имена некоторых. Столь давнее существование древнерусских государств не предрешает спроса об их устройстве. Характерным их признаком является их слабость, непрочность, отсутствие сплоченности между частями. Властные представители отдельных родов или хозяйств еще не привыкли повиноваться, совсем недисциплинированны, не знают различия между своим и общественным интересом. Каждый ставит на первый план свои собственные выгоды, которые он должен защищать собственными силами. Ограждение безопасности отдельных лиц является делом частных усилий. Право частное и публичное еще не различаются. Территория. Наша история начинается не с единого русского государства, а с целого ряда государств (земли, княжения, волости, отчины, уделы, уезды), незначительных по объему и с непостоянными границами. Одни земли увеличиваются на счет других и вслед за тем распадаются на несколько более мелких княжений. И то, и другое обусловливается слабостью государственной власти. В силу непостоянства границ отмеченный летописцем племенной состав княжений не мог удержаться. Уже во 2 — й половине IX века отдельные племена были политически раздроблены. "Полоцкая земля составилась из ветви кривичей с частью дреговичей; Смоленская — из другой части кривичей с частью радимичей; Черниговская — из части северян с другой частью радимичей и с большинством вятичей; Киевская состояла из полян, почти всех древлян и части дреговичей; Новгородская — из племен ильменских славян с Изборской ветвью кривичей" (Ключевский). Каждая земля имеет политическим центром город, по имени которого и называется. Собственно город означал огороженное и укрепленное место: "создать град на церкви", "чинити город на лодьях", "створити город в колех" — значило временно укрепиться в том или ином месте. Хорошо укрепленные пункты поселений привлекали к себе население. Еще до призвания князей существовал ряд больших городов, которые отчасти поименованы в 1 — м договоре Олега с греками. Имеется известие о Киеве конца X и начала XI века, что в нем было 8 рынков и бесчисленное множество народа. Кроме главного города, в каждой земле были второстепенные укрепленные поселения — пригороды, возникшие или путем колонизации, или для защиты отдельных частей территории, или, наконец, завоеванием. Некоторые из пригородов приобретали важное значение и вступали в соперничество с старшими городами, кончавшееся иногда политическим обособлением пригорода или даже победой его над старшим городом. По общему правилу, однако, пригороды стоят в зависимости от главного города; по свидетельству современника, "на чем старейшие (города) вздумают, на том пригороды станут". Такое подчинение олицетворяет политическое единство земли и ее независимость. Это выражено в Русской Правде по поводу правил о своде: "а из своего города в чужую землю свода нетуть". В позднейших памятниках (междукняжеских договорах) та же мысль выражена яснее: князья взаимно обязуются в чужой удел данщиков своих не всылать, ни приставов, ни грамот не давать. Население древнерусских земель распадается на две крупные группы: население свободное и несвободное. Между свободными нет различия в правах: сословия еще неизвестны. Но фактическая разница положений — огромная: общественные классы — явление глубокой древности. Богатство, приобретенное или унаследованное, знатность происхождения, профессия, общественное положение давали одним преимущество перед другими. Для обозначения всех свободных употреблялись термины "людие" (людин) и "мужи". Различия положений обозначались качественными прилагательными: лепшие, нарочитые, передние, старейшие, с одной стороны, и меньшие, мезиннии, худые, черные люди — с другой. Для разных классов общества существовали и особые названия. Боярин — крупный собственник. Русская Правда упоминает о боярских холопах и тиунах и о боярской дружине. Другие памятники нередко говорят о боярских селах. Значит, бояре были по преимуществу рабовладельцы и землевладельцы. Их богатство доставляло им возможность содержать значительный штат военных слуг; плохо обеспеченная общественная безопасность делала это необходимым. Огнищане (от огнище — очаг, как символ хозяйства; огнище иногда обозначает раба, составляющего необходимую принадлежность крупного хозяйства; по селам живет огневщина и смердина) — тоже крупные домохозяева. Северные летописные своды употребляют этот термин вместо слова бояре. Княжие мужи — это старшие дружинники князя, т. е. те же бояре, по собственному желанию вступившие в состав дружины. Середину общественной лестницы занимали торгово-промышленные классы, между которыми выделялись гости и купцы. О важном значении торговли в быту славян свидетельствуют самые древние памятники. Первоначальная летопись указывает направление великого торгового пути из варяг в греки. О торговле с Востоком рассказывают арабские писатели, что подтверждается находимыми при раскопках диргемами VII-XI веков. Торговля с Византией велась весьма правильно, как видно из договоров с греками и рассказа Константина Порфирогенета. Наконец, широкие торговые сношения с немцами подтверждаются сохранившимися договорами. Выгоды торговли нередко выдвигали людей этой профессии в первые ряды общественных классов: купцы упоминаются в составе посольств при обсуждении важнейших общественных дел. Сделавшись крупными землевладельцами, они могли перейти в состав боярства. Необеспеченность торговли вынуждала купцов быть в то же время и воинами: они носят оружие, участвуют в военных походах, имеют дружины для охраны торговых караванов. С одной стороны, интересы торговли ставят купцов в более тесные отношения друг к другу: в городе купцы делятся на сотни и имеют особую организацию и особый суд. Названия низших классов городского и массы сельского населения — чернь, смерды, изорники, половники, поздние хрестияне. Все они считаются свободными: Русская Правда облагает смердов уголовными штрафами за кражу, признает у них собственность, говорит о наследстве после смердов; ряд летописных свидетельств показывает, что смерды были главными плательщиками дани. По хозяйственному положению они не составляли однородной группы. По свидетельству Владимира Мономаха, смерд — мелкий землевладелец, у которого свое село, гумно, дом; свой земельный участок он обрабатывал своим трудом. По северным памятникам смерд и изорник — лишь съемщики чужой земли. Смердина, наряду с огневщиной, населяет боярские села. Нужно предположить повсеместный процесс постепенного сосредоточения недвижимой собственности в руках крупных землевладельцев на счет мелкого землевладения. Это обусловливалось необеспеченным положением мелких хозяев и желанием их найти покровителя в лице сильного господина. Свидетельства о таком процессе имеются от XII века; но подробности его не могут быть изучаемы в данный период за отсутствием памятников. Он наблюдается и в позднейшее время, несмотря на противодействие ему со стороны московского правительства. Превращение собственника в арендатора должно было отразиться на понижении хозяйственной обеспеченности. Незавидное экономическое положение смерда нашло свой отзвук в том презрении, с каким произносится иногда слово "смерд" в рассматриваемую эпоху. То князья, то бояре их считают своими. В новгородских договорных грамотах XIV—XV века встречаются условия о выдаче беглых смердов и половников, о суде над ними лишь в присутствии господарей и о неприятии от них жалоб на господ. Отношения съемщиков земли и рыболовных угодий к землевладельцам подробно изложены в Псковской судной грамоте; ряд статей определяет порядок взыскания долгов с арендаторов — знак, что задолженность их была явлением широко распространенным. Это приводило к разным формам закрепощения. На этой почве создались переходные ступени от свободного населения к несвободному. О таких полусвободных или независимых группах известно Русской Правде. Она знает закупов или ролейных закупов и вдачей. Закуп — наймит дворовый или пашенный, работающий за плату, которую получал, по-видимому, вперед; вдач — человек, отрабатывающий господскую "милость". Общая черта тех и других, что они должники своих господ. Но они не холопы: о вдаче это прямо выражено, что косвенно указывает на тенденцию заимодавцев считать их несвободными. Свобода закупов ограждается в отдельных случаях от посягательств со стороны господ. Но эта свобода чрезвычайно непрочная: ряд проступков закупа (бегство, кража) ведет к ее утрате. Господин имеет право наказывать закупа за вину. Несвободные (холоп, роба, челядьин, обельный, одерньоватый) составляют значительную часть населения; их контингент пополняется из весьма разнообразных источников. Главнейшие из них: 1) плен, 2) рождение от рабов (плод о челяди), 3) несостоятельность, когда кредиторы не соглашались на отсрочку уплаты долга (ждут ли ему, продадут ли его) и 4) некоторые виды преступлений. Во всех указанных случаях рабство возникает помимо воли раба; но известны случаи, когда он является результатом доброй воли свободного. Таковы: 1) самопродажа, 2) женитьба на несвободной и 3) поступление на службу тиуном или ключником; в двух последних случаях только специальным договором можно было ограничить свою свободу. В экономической жизни страны рабство играет двоякую роль: 1) на нем покоится крупное землевладельческое хозяйство (села с челядью) и 2) рабы являются одним из главных предметов отпуска торговли, наряду с воском и шкурами. Поэтому институт холопства подробно регулируется в Русской Правде. Юридически холоп — только объект прав. Светское право совершенно не вмешивается в отношения господина к холопу; оно лишь защищает господские права против третьих лиц, так или иначе посягающих на чужих холопов, и обратно, привлекает к ответственности господ за ущерб, причиненный их холопам третьими лицами; холопы лично не ответственны: "их князь продажей не казнит". Фактически от этого строгого взгляда бывали отступления. Холопы владеют не только движимым имуществом, но и дворами, имеют свои хозяйства и передают имущество по наследству; все это существует, однако, лишь по доброй воле господ. На смягчение положения холопов оказывает серьезное влияние церковь, представители которой вмешиваются в личные отношения господ к холопам. Они не только рисуют христианский идеал рабовладельцев, но устанавливают церковное наказание за убийство собственных рабов и за жестокое с ним обращение, вооружаются против продажи холопов в руки поганых, против торговли рабами вообще ("прасольство душами") и, влияя на совесть своих духовных детей, содействуют освобождению рабов, особенно в форме отпущения "по душе". Освобожденные холопы прекращали всякие отношения к старым господам и под именем изгоев, вместе с другими лишившимися средств к существованию, становились под защиту церкви. Государственная власть по своей организации является смешанной из 3-х элементов: монархического в лице князя, демократического в лице веча и аристократического в лице княжеской думы. Связь между этими элементами чрезвычайно слаба: она покоится всецело на добром согласии сторон, чем в значительной мере объясняется слабость государственной власти. К тому же соотношение между элементами не остается постоянным: в разное время и в разных местах выдвигается на первый план то один, то другой элемент, хотя все они являются повсеместными и необходимыми. Княжеская власть — исконное явление нашей истории; ее корни восходят к патриархальному быту. Сначала племенные князья, потом князья Рюриковичи имеются всегда налицо в каждом княжении. Редкие моменты, когда тот или иной стол не был замещен, принимаются бедственными и опасными. Без князя некому выполнять текущие задачи управления: защиту страны, поддержание внутреннего порядка, отправление суда. Полнота власти князя зависит от степени доверия к нему со стороны населения. Князья — народные любимцы пользуются наибольшими полномочиями и бесконтрольностью в делах управления. Отсутствие доверия вызывает ряд народа с князем. Невыполнение условий ряда приводит к столкновениям, которые оканчиваются или полным разрывом и изгнанием князя, или взаимными уступками. Столкновения участились, когда число наличных представителей княжеской фамилии возросло и возникли вопросы о распределении между ними княжений и об их взаимных отношениях. Родовая теория распределения столов по старшинству и подчинения младших родичей старшему не подтверждается историческими данными. Столы распределялись по разным началам: по народному призванию, по началу отчины, по воле умирающего князя, по старшинству. За невозможностью примирить эти сталкивающиеся между собой начала князья захватывают столы силой или хитростью и затем приводят в свое оправдание ссылки на те или другие начала, спешат заключением договоров с другими князьями обеспечить за собой спокойное владение добытым столом. Взаимные отношения князей определяются не подчинением одних другим, а равенством их, как представителей независимых государств. Поэтому все князья называются братьями (исключение составляют князья-отцы и князья-дети). Могущество одних князей и слабость других приводили, однако, к тому, что одни назывались старейшими, великими, другие просто братьями или младшими братьями. Это различие в братстве могло соответствовать различию в возрасте, но могло и не совпадать с ним. Иногда сильнейшая сторона называется даже отцом или господином. Вече есть форма непосредственного участия народа в решении государственных дел. Это — собрание свободных и дееспособных жителей земли (дети при отцах не участвуют). Каждый свободный имел право явиться на собрание, но это не было его обязанностью. Памятники упоминают о вечах во всех древнерусских землях. Повсеместность этого института объясняется тем, что только согласие всего народа могло обеспечить проведение в жизнь той или иной меры, за отсутствием постоянного войска и организованной полиции. По той же причине для постановления решения в собраниях требуется единогласие: не было средств привести в исполнение постановление большинства вопреки сильному меньшинству. Разделение мнений на вечах — нередкое явление; решение в таких случаях могло состояться лишь тогда, когда стороны приходили к "одиночеству" на почве взаимных уступок; это иногда достигалось после горячих споров или даже кровопролитных побоищ. Сильное, энергичное меньшинство могло выйти победителем из таких столкновений. Предметом обсуждения на вечах мог стать любой вопрос государственной жизни, лишь бы нашлось достаточное число желающих принять в этом участие. Всего чаще на вечах решались вопросы о призвании и изгнании князей, о ряде с ними, о военных походах и о заключении мирных договоров. Имеются, однако указания и на участие веча в законодательной деятельности, в делах судебных (суд политический и чрезвычайный), даже в делах управления, хотя обычно дела суда и текущей администрации ведаются единолично князем. В северо-западных землях (Новгород, Псков, Смоленск) вече и шире развилось, и дольше просуществовало, отчасти в силу большего развития городских классов, благосостояние которых поддерживалось торговыми сношениями с Западом, отчасти вследствие того, что эти земли не были захвачены татарским нашествием. В большинстве земель веча постепенно замирают после завоевания Руси татарами, так как разоренное население лишено было возможности принимать деятельное участие в политической жизни: Дума княжеская — постоянный совет при князе, избираемый из среды ближайших его сотрудников — княжьих мужей и бояр, образующих высший служилый класс, переднюю дружину князя. Практическая нужда в сотрудниках побуждала князей привлекать к себе возможно большее число лиц, сильных по своему общественному положению (бояр). При отсутствии обязательной службы стремление удержать их при себе вынуждало князей действовать всегда в согласии с ними. Отсюда необходимость совещаться с ними по всем делам, где оказывалось нужным их содействие. В обычном порядке князь не предпринимал никакого серьезного дела, "не поведав мужем лепшим думы своей", "не сгадав с мужми своими". Соответственно этому нормальному порядку сложилось и общественное мнение о том, что ближайшими советниками князя должны быть старейшие дружинники — "бояре думающие". На почве этой же практики вырабатывается обычная обязательность для князя совещаний с думными и право последних на участие в советах. От этой нормы, как и от всякой другой, возможны были и отступления, но они не колебали общего порядка. Нередко в советах князей являются и представители духовенства, но их участие не было столь постоянным и обычным. Управление при слабости государственной власти было крайне несложным и нерасчлененным. Суд и администрация, центральное и местное управление, государственное и домашнее хозяйство выполнялись нередко одним и тем же органом. Частные интересы не были ограничены от общественных и государственных. Отправление суда, военная организация для защиты страны, сбор доходов — таковы немногосложные задачи управления. Главным его органом является князь, который лично судит, предводительствует войском и собирает дань, объезжая страну (полюдье). Ближайшим помощником князя были его дружинники, старшие (княжие мужи и бояре) и младшие (отроки, детские, гридь, дворяне); в число последних попадали и лица несвободного происхождения. С древнейших времен князья раздают своим мужам, а иногда детским города для управления и суда. В этой роли мужи называются посадниками и заменяют в данном округе князя, связывая политически круг с тем стольным городом, князем которого они посажены. В стольном городе, по общему правилу, нет посадника (исключение — Новгород и Псков); помощниками князя, кроме его советников, являются там тиуны и ключники — слуги князя в тесном смысле, по общему правилу холопы. Из должностных лиц упоминаются печатник, стольник, подкладник, ловчий, меченоша, таможенники, куноемцы и др. Войско было княжеское и народное: первое составляла княжеская дружина, причем старшие дружинники не только служили лично, но вводили в состав войска свои собственные дружины. Народным войском было народное ополчение, нередко поголовное. Участие его в походах зависело от постановлений веча; в случае отказа веча помогать князю последний предпринимал поход лишь с дружиной и охочими из среды народа. Предводителем народного ополчения является тысяцкий, назначаемый князем (исключение Новгород). Содержанием войска в походах являлась почти исключительно военная добыча, обогащение которою привлекало как князей с дружинами, так и охочих людей. Финансовое управление сводилось главным образом к сбору дани, носившей сначала форму окупа, определяемого победителем с покоренных народов. В половине X века размеры дани определяются уставами и уроками и она становится внутренним постоянным налогом. Взимается дань с дыма, с плуга, или рала, и с человека, т. е. с отдельного хозяйства. С татарского завоевания установляется дань в пользу покорителей, которую потом взимали сами князья под именем ордынского выхода, серебра или тягости. Одновременно возникает и ряд косвенных сборов; главнейшим из них была тамга.

Период московский, или царский, отличается от предшествующего совершенно иным соотношением элементов, образующих государство. Вместо многочисленных государств теперь возникают два, Московское и Литовское, мало-помалу поглотившие территории прежних княжеств. В среде юридически однородного свободного населения зарождаются сословия. На место слабой государственной власти появляется все более усиливающаяся единоличная власть государей. Эти перемены произошли медленно, в течение 1 1/2 столетий, вследствие сложных причин — особых условий политического быта на севере, боярских влияний, влияния низших классов населения, монгольского ига, влияния духовенства, византийских влияний, личных качеств государей и прочее. Каждая из этих причин оценивается разными историками весьма различно: Источники права остаются те же, но изменяется соотношение между ними. Обычай продолжает играть творческую роль, но получает и иное значение. "Старина" имеет огромный авторитет и в глазах московских государей: они не решаются открыто ее нарушить, но постепенно ее изменяют. Признание авторитета старины обнаруживается в приемах преобразовательной деятельности: государи вводят новшества не общими указами, а постепенно, в отдельных случаях, пока практика не подготовит почвы для общего указа. Нередко новое право, создаваемое практикой, и совсем не находит отражения в указах. Договор в области внутренних государственных отношений не играет прежней роли и теряет всякое значение в этой сфере с уничтожением свободы службы. Междукняжеским договорам полагает конец объединение государства. Все большее значение в качестве творческой силы права приобретает воля государей. Грамоты их делят на жалованные и уставные. Первыми даруются отдельным лицам и учреждениям имущества или права и привилегии судебные и финансовые или обеспечивается применение той или иной нормы (грамоты заповедные и правые). Вторыми вводятся правила в сфере управления; таковы уставные грамоты наместнического управления, губные и земские. Кроме этих двух групп, существуют еще указные грамоты, адресованные на имя разных должностных лиц и содержащие в себе распоряжения правительства по отдельным вопросам. С объединением Московской Руси издается и первый официальный сборник — Судебник 1497 г. Как и Судебник 1550 г., он является преимущественно собранием процессуальных норм, с немногими лишь статьями материального права и по содержанию беднее не только Псковской грамоты, но и Русской Правды, из которых он заимствует немногие нормы, нередко с искажением их смысла. Главным источником его являются грамоты наместничьего управления. Второй Судебник является исправлением и значительным дополнением первого. В нем предусмотрен и порядок дальнейшего развития законодательства: по всем вопросам, не разрешенным в Судебнике, установлен доклад государю и всем боярам, решения которых должны приписываться к Судебнику. Так возникли дополнительные статьи к Судебнику, или указные книги приказов. Казуистичностью докладов, отсутствием правил о публикации законов и разнообразной компетенцией приказов обусловливается различие содержания указных книг; часто один и тот же вопрос возбуждался и разрешался несколько раз. Так развивалось законодательство в течение столетия. В 1649 г. было издано Соборное Уложение, для рассмотрения и утверждения которого созван был земской собор, некоторые члены которого принимали участие и в деятельности комиссии. Быстрота, с какой велось дело (началось 16 июля 1648 г, окончено 29 января 1649 г.), указывает, что роль комиссии, составлявшей уложение, была значительно облегчена подготовленным ранее материалом, например приказными книгами. Источники, которыми должна была пользоваться комиссия, были правила святых апостолов и святых отцов, градские законы греческих царей, прежние государевы указы и боярские приговоры, сличенные со старыми судебниками; новые же правила, не предусмотренные старыми указами, велено составить по "общему совету". Комиссия обращалась и к другим источникам, например к Литовскому статусу, из которого заимствован ряд норм и отдельных статей. Затем при обсуждении Уложения ряд вопросов был возбужден челобитьями выборных: насчитывают до 60 статей, явившихся ответом на эти челобитья. По объему, богатству содержания и системе Уложение далеко превзошло Судебники, хотя уступает Литовскому статусу. Оно состоит из 25 глав и 967 статей и было у нас первым печатным сборником законов. И оно, однако, далеко не обнимало всех норм права. В дополнение его частей издавались новые указы, так называемые новоуказные статьи, чтобы искоренить "злодейства, превзошедшие в обычаи", по примеру "всех государств окрестных" и даже "по новым еуропским обычаям". Государственный быт. Территория Московского государства выросла на территории Великого княжества Владимирского путем предварительного раздробления последней и затем медленного ее собирания и округления. Присоединения совершались большей частью путем захвата, реже покупкой сел и городов, иногда по завещаниям и даже получением в приданое. Среди соперничавших за преобладание князей одержали верх московские, территория которых растет быстрее. Хотя и они также делят свой удел между сыновьями, но эта невыгода отчасти устранялась тем, что старшие сыновья получали больший удел. Особенно важное значение имело распоряжение Дмитрия Донского, который первый распорядился в завещании территорией Великого княжения Владимирского, завещав ее без раздела старшему сыну; этому примеру следовали и его преемники. Присоединяемые области обыкновенно инкорпорировались; следы их прежней самобытности сохранились лишь в некоторых местных административных особенностях и в титуле государей московских. Лишь одна Малороссия по акту соединения сохранила самобытность, но вскоре началось постепенное ее инкорпорирование, завершившееся в XVIII веке. Население. Служилые люди. Существенная перемена в положении высших классов населения произошла в XVI веке, когда возникла обязательная служба взамен прежней вольной. Гарантией свободы службы, т. е. свободы приказа на службу и отказа от нее, было право отъезда, признававшееся за каждым вольным слугой в многочисленных междукняжеских договорах до смерти Василия III. Княжеские правительства взаимно обязуются на отъехавших бояр и вольных слуг нелюбья не держать, в села и вотчины их не вступаться и охранять за ними, как и недвижимости своих слуг. Оно не было прямо отменено указом, но уже с XIV века часто нарушается в отдельных случаях: за отъезд наказывают конфискацией вотчин, заключением и даже смертью. Со времен Ивана III берут записи о неотъезде с подозреваемых в намерении отъехать. С уничтожением уделов, когда можно было отъехать только в иноземные государства, в среду служилых людей начинает проникать сознание, что отъезд пятнает служилого человека. Так подготовлялась почва для обязательной службы. Вместе с тем вольная служба перестраивается по типу невольной, образцом которой была служба под дворским. Дворовые люди, или дворяне, при уходе со службы (если они были лично свободны) лишались земель, которыми они наделялись под условием службы. Это положило начало поместной системе. Дворянин-помещик был новым типом слуги в противоположность боярину-вотчиннику. Выгоды придворной службы привлекают к ряды дворовых слуг сначала детей боярских, потом и их отцов. Со второй половины XV века в распоряжении правительства оказалось такое количество слуг, что всем им при дворе не нашлось места. Правительство размещает их, в том числе детей боярских и бояр, по областям, наделяя поместьями из дворцовых и черных земель. Вслед за установлением правила, что служба отбывается с земель, розданных в поместья, возникает правило и о службе в вотчине. В 1550 г. при испомещении в Московском и смежном уездах избранной тысячи детей боярских предписано дать поместья также боярам и окольничим, у которых в этом районе не было поместий или вотчин. По указу 1556 г. установлена норма службы одинаково с поместий или вотчин, в зависимости от их размера. С этих пор уничтожалась всякая разница между двумя старыми типами службы: каждый служилый человек должен служить начиная с 15 лет до смерти. Но возникла разница по месту службы: служить в Москве или по московскому списку было гораздо почетнее, чем по какому-либо другому городу, так как из среды московского дворянства замещались все придворные чины и должности — боярина (в отличие от бытового значения, сохранившегося до наших дней в форме "барин"), окольничего, думного дворянина, стольника, стряпчего, дворецкого, крайчего, казначея, постельничего и др. Всем придворным лицам, возведенным в соответственные чины и должности, ведутся списки, называемые боярскими книгами. Провинциальное дворянство образует главную военную силу. Для приведения ее в известность городовым дворянам по каждому городу ведутся с XVI века списки (десятни), в которых обозначаются сведения о служебной годности каждого дворянина, о размерах его поместного оклада и жалованья, а также данные о поверстании в отвод или в припуск поспевших в службу новиков. При этом со второй половины XVI века принимаются меры, чтобы в службу верстались лишь дети служилых отцов, соответственно их отечеству и службе. Служилые люди в совокупности представляли очень пеструю массу как по происхождению, так и по служебному положению. В их состав вошли с одной стороны старые вольные слуги — бояре, а также князья Рюриковичи и Гедиминовичи, некогда владетельные, и их потомки; с другой — дворные слуги, нередко холопского происхождения, и даже послужильцы князей и бояр, сделавшиеся господами, помещиками. Служебное положение тех и других было весьма различно. Верхние ступени служебной лестницы заняли титулованные княжеские фамилии и успели, в общем, сохранить за собой такое положение в течение всего периода. Это было возможно благодаря институту местничества. Местничество соответствовало наследственности должностей и определяло для каждого служилого человека унаследованную от отцов служилую честь, что называлось отечеством. Соответственно этой чести каждый занимал определенное положение в ряду других. Для измерения чести существовал двоякий счет: по родословцу — для определения положения каждого члена фамилии в ряду его родичей и по разрядам — для измерения служебных отношений чужеродцев на основании отдельных случаев назначений на службу, записанных в разрядных книгах. Служебное положение, раз занятое предком, переходило к его потомкам. При всяком назначении на службу — в военный поход, в посольство и пр. — иерархия должностей должна была строго соответствовать родословной и служебной чести назначаемых. При несоответствии возникал спор о местах, разрешаемый судом. Соотношение между родословными фамилиями не оставалось, однако, постоянным: с течением времени одни упали в чести, другие поднимались, третьи "без остатку миновались". Все это усложняло местнические счеты, но начало родового аристократизма этим не было поколеблено. Лишь с уничтожением в 1682 г. местничества расчищен путь к новому началу выслуги. Тяглые люди. В противоположность служилым людям все прочее свободное население, кроме духовенства, образовало массу тяглых людей. По различию тягла население разделялось на посадских и уездных людей, или крестьян. Посадские люди — торгово-промышленное население, проживавшее на посадах, которые возникали большей частью около городов, хотя и были посады вне городов, а также и города без посадов. Особый характер занятий и имущества торгово-промышленных классов уже в половине XV века вызвал меры к иным приемам исчисления причитающего с них тягла. К сохе — окладной единице земледельческого населения — были приравнены: лавка, невод, кузница, чан кожевенный и пр. Позднее в соху на посаде кладется определенное количество дворов. Это должно было повести к обособлению посадских людей от земледельческого населения. Второй Судебник ценит честь посадского и торгового человека в пять раз выше чести крестьянина. Но обособление идет неглубоко, так как этому препятствовала трудность сосредоточить владение посадским тяглым имуществом в руках посадских и помешать постоянному перемещению уездных людей на посады и обратно. При свободе распоряжение наличным имуществом посадские дворы и лавки нередко переходили в руки не посадских и даже не тяглых людей. Сначала, до возникновения сословных различий, в таких случаях применялось правило, что тягло взимается с наличного владельца; но впоследствии такая практика вызывала протесты, особенно со стороны служилых людей, которые стремятся обелить свои дворы и обыкновенно своего добиваются. Тяглецы, в свою очередь, жалуются на выход посадского имущества из тягла, так как из этого возрастало податное бремя остальных. Вследствие этого правительство устанавливает новое правило, по которому беломестцам запрещалось приобретать тяглые имущества. Это правило постоянно нарушалось, и правительство неоднократно возвращалось к применению старого порядка. Такая двойственность политики наблюдается до конца периода. Второе затруднение при обособлении посадских людей от уездных объясняется тем, что торговля и промыслы вовсе не составляли исключительного права посадских людей. Около городов, на посадской и частновладельческой земле, существовали слободы, населенные крестьянами и разными прихожими людьми, которые занимались торговлей и промыслами, но с посадскими людьми тягла не тянули и податей никаких не платили. Особенно много таких слобод заводили монастыри. Столь неравные условия конкуренции, тяжесть тягла и ряд других причин вынуждали посадских людей покидать насиженные места и искать на новых местах лучших условий жизни. Правительство борется с этим явлением, издавая ряд частных мер о прикреплении к тяглу, о чем имеются сведения начиная с половины XVI века. Несмотря на это, во второй половине века посады сильно пустеют. После Смутного времени принимается ряд энергичных мер к водворению на прежние места ушедших тяглецов. Но старое зло посадского быта было ослаблено лишь правилами Уложения, по которым все примыкающие к посадским слободы, на какой бы земле они ни находились, должны быть приписаны к посадам со всем их населением, и запрещено было впредь кому бы то ни было заводить при посадских слободы. Вместе с тем Уложение еще раз категорически подтвердило правило о прикреплении тяглых людей к посадам. И эти меры, однако, не провели точной грани между посадскими и уездными людьми. Те и другие в одном отношении даже сблизились, когда для посадов и уездов была введена общая окладная единица — тяглый двор. Вся совокупность посадского населения не представляла однородной массы. Помимо обычного разделения на лучших, средних и моловших, из его среды выделяются гости и торговые люди гостиной и суконной сотен. Это были звания или чины, в которые возводились лучшие торговые люди как бы в вознаграждение за трудную и ответственную службу в сфере финансового управления. Монопольная продажа питей, торговля мехами, сбор торговых пошлин и т. п. требовали специальной опытности, какой не могли иметь приказные и служилые люди. Поэтому правительство привлекло к этой финансовой службе людей из высшего купечества: их имущественная состоятельность являлась лучшей гарантией казенных интересов. Служба эта называлась верной (присяжной) и ничем не оплачивалась, кроме финансовых и судебных льгот. Уездные люди, или крестьяне, составляют вторую группу тяглого населения, разбиваясь на несколько разрядов. Смотря по тому, на какой земле поселялся крестьянин, различались крестьяне владельческие (вотчинниковы, помещичьи и монастырские), дворцовые и черных тяглых волостей. В XIV и XV века они пользовались полной свободой передвижения. Князья запрещают землевладельцам перезывать из своих владений тяглых, вытных людей: это значит, что они не решаются запретить переход непосредственно, так как от князя, запретившего переход, все крестьяне ушли бы в другое княжение. Но от половины XV века имеются свидетельства грамот о стеснении перехода в трояком отношении: 1) переход ограничен одним сроком в году (Юрьев день осенний); 2) запрещено отказываться серебряникам (должникам), пока они не заплатили долга; 3) некоторым землевладельцам разрешено совсем не выпускать крестьян. В Судебниках обобщено только первое ограничение: уход разрешен однажды в году (неделя до Юрьева дня и неделя спустя). К этому прибавлено правило об уплате пожилого за пользование двором. Во втором Судебнике к этому присоединена плата за повоз, т. е. за каждый воз крестьянского имущества. Ни о каких других ограничениях Судебники не говорят и ничем не угрожают за нарушение правила о переходе. От второй половины XVI в. сохранился, однако, ряд известий о водворении на прежние места жительства не одних только вышедших с нарушением правил Судебников, т. е. в срок и без уплаты пожилого; возвращению подлежали также тяглые люди и старожильцы. Общего указа, запрещающего выход этим категориям лиц, не было издано; тем не менее, в целом ряде грамот правительство предписывает вернуть назад ушедших тяглецов. Исключением являются случаи, когда уходящие оставляли взамен себя других жильцов. О старожильцах ведутся споры между владельцами и тяглыми общинами, спорят о том, чей кто старожилец, а не о том, перешел ли он с соблюдением правил Судебника. Закрепления тяглых людей требовали интересы фиска. Закрепощение старожильцев объяснить труднее: вероятно, оно возникло на почве крестьянской задолженности, так как должник фактически лишен был возможности воспользоваться правом перехода. Так постепенно подготовлялась почва для указа 1597 г, установившего пятилетнюю давность для исков о беглых крестьянах (см. Крестьяне). От конца XVI века сохранились сделки на крестьян с землей и без земли: так далеко зашло уже в то время фактическое закрепощение крестьян. В первой половине XVII века крепостное право развивается дальше на началах, ранее заложенных. Для исков о беглых крестьянах существуют урочные годы, сначала в пять лет, потом в 10 и 15; но тяглых людей и старинных крестьян, записанных в писцовых книгах, возвращают, по-видимому, без срока. За прием беглых взыскиваются пеня и подати по расчету. Всякого рода сделки на крестьян составляют повседневное явление: прикрепление уже с самого начала носило характер личной крепости, а не прикрепления к земле (за исключением, отчасти, крестьян черных и дворцовых волостей). Наконец, вырабатывается правило о крепости детей к отцам. Все эти правила нашли более или менее полное выражение в Уложении, которое не внесло никаких новшеств в положение крепостных. Параллельно с возникновением и развитием крепостной зависимости видоизменяется и характер крестьянского порядка, т. е. условий поселения крестьян на владельческой земле. В XVI веке подрядчик договаривается об участке земли, о податях, оброке и зделье, берет подмогу или ссуду с обязательством произвести на участке те или иные хозяйственные улучшения или новые постройки или же обязуется взятое вернуть. О сроке поряда обыкновенно в порядных не упоминается. За нарушение условий поряда назначается неустойка. С самого начала XVII века вносится новое условие — о вечном жительстве за владельцем или о невыходе из-за него, с предоставлением землевладельцу права вернуть ушедшего. Вследствие необходимости выдавать ссуду каждому новому поселенцу, обусловленной крайней бедностью порядчиков, порядная запись стала называться ссудной; порядчик берет в ссуду столько-то рублей и за те деньги обязуется жить в крестьянах за таким-то владельцем; ссуда не подлежала возвращению, пока порядчик жил за владельцем. Это сблизило ссудную крестьянскую запись с записью в кабальное холопство, так как и по той, и по другой возникала обязанность жить за долг — в одном случае на пашне, в другом в дворе господина. Между крестьянином и кабальным холопом осталось одно существенное различие: первый был тяглец, а второй тягла не платил. Но и эта разница скоро отпала. В XVII веке интересы фиска вызывали ряд правительственных мер к исполнению тяглой массы населения. Когда попытки к разысканию укрывающихся тяглецов не привели к ожидаемым результатам, признано было необходимым включить в тягло до тех пор нетяглых бобылей, что и было достигнуто введением новой окладной единицы — живущей четверти, обнимавшей известное число крестьянских и бобыльских дворов, причем бобыльский двор приравнен половине крестьянского. Эта реформа осуществлена в 1624—31 гг. После переписи 1677—79 гг. окладной единицей становится жилой двор; зачислены в тягло были не только крестьяне и бобыли, но также задворные люди и деловые, если они проживали не в господских, а в особых дворах, и разных чинов монастырские люди (детеныши, служки, служебники и т. п.). В составе задворных людей числилось значительное количество полных и кабальных холопов, которые таким образом попали в тягло и совершенно смешались с крестьянством. Позже можно различать только тяглых людей от дворовых, которые тягла не несут. Несвободное население. Институт холопства продолжает существовать и в московском праве, но смягчается в своих юридических признаках и сокращается в объеме: некоторые источники возникновения холопства оказываются менее обильными (плен), а другие совсем закрываются (несостоятельность влечет выдачу должника головой до искупа; самопродажа в Уложении не упоминается, хотя известна Судебнику 2 — му). В XVII в. полное холопство совершенно заслоняется новым видом холопства — кабальным. Упоминаемые с конца XV в. кабальные люди — сначала только должники, взамен уплаты процентов (за рост) работающие во дворе кредитора до уплаты долга. Юридически отношение прекращается уплатой долга. Но фактически освободиться "из кабалы" было почти невозможно; только милость кредитора могла прекратить зависимость. В завещаниях нередко господа отпускают на волю своих кабальных, прощая им долги; значит, они не считали их свободными. Судебник 2 — й, устанавливающий впервые некоторые правила о служилых кабалах в отличие от ростовых, не называет кабальных людей холопами. Только указы 1586 и 1597 годы превратили их кредиторов, запретив принимать от них уплату долга и предписав им служить до смерти господ. Последнее обязательство распространено также на добровольных слуг, прослуживших у господ не менее полугода. Служба за рост превратилась в службу за долг с процентами, хотя форма служилой кабалы осталась прежняя. Временный характер кабальной неволи сообщил этому виду холопства совершенно личный характер: кабалу можно было дать только одному лицу, у господина не было права распоряжения личностью холопа. Однако практика в XVII века нередко отступала от этих начал. Кабальные живут не только во дворе господина, но за двором, на пашне: в числе задворных людей было значительное количество кабальных. Кабалы на имя отца и детей вопреки запрещению пишутся нередко, иногда даже с прибавлением обязательства "служити вечно". Наконец, известны и сделки на кабальных, например поступные. В практике, таким образом, господские права на кабальных сближались с правами на крестьян. После реформы 1679—80 годов значительный контингент кабальных совершенно слился с крестьянством. Как раз в это время изменился и вид служилой кабалы: она стала писаться в форме простого челобитья о службе во дворе. Кабальное холопство просуществовало до Петровских указов о ревизии. Государственная власть. Из трех элементов власти власть князя получает преимущественное развитие. Причины ее возрастания многообразны; соотношение между ними еще не установлено. Отношение князя к его наследственной территории определяется, прежде всего, термином "вотчина", отчего и политический быт XIII и XIV веков нередко называется вотчинным. Характерным его признаком является слитие частного права с публичным: княжение является как бы следственной собственностью князя, которую он завещает сыновьям, женам и родственникам. По отношению к свободным князь — господин, по отношению к несвободным — государь. Понятия о подданстве не существует. Князь — больше хозяин, чем государь в смысле представителя государственной власти. На этой почве выросло Московское царство. Рост власти князя идет параллельно расширению его владений. Новая теория власти создавалась главным образом усилиям духовенства, воспитанного на византийских государственных образцах. Ее укоренению способствует женитьба Ивана III на Софии Палеолог и свержение татарского ига. Великие князья титулуются государями, царями и самодержцами. Последний предикат обозначал сначала внешнюю политическую независимость представителя власти, но затем самодержавие понимается в смысле полноты и неограниченности власти в сфере внутренних отношений. Такое толкование термина, известное уже Грозному, стало возможно после того, как Иосифом Волоцким формулирована была теория власти московского государя, который равен людям только естеством, "властью же сана яко Бог", и которому подчинено все церковное и монастырское. Проведение в жизнь этой доктрины встретило оппозицию со стороны духовенства и боярства. Уже иосифлянская теория заключала существенную оговорку о неправоверном царе, который назван слугой дьявола и которому запрещалось повиноваться; только правоверие делало царя истинным представителем власти; истолкователем истин веры являлось духовенство. Отсюда руководящая роль последнего. Одновременно к нам проникает чисто католическая доктрина о преимуществе духовного авторитета над светским согласно теории двух мечей и двух светил. Пока государи шли об руку с виднейшими представителями иосифлянского духовенства, не было повода к столкновениям; но попытка Никона применить доктрину к жизни вызвала серьезные государственные замешательства и имела своим следствием уничтожение патриаршества при Петре. Боярская оппозиция в противовес теории иосифлян защищала необходимость сигклитского совета, в котором цари совещались бы со своими "ближними приятелями", с князьями и боярами, о всех делах мира, устранили бы из совета иноков и отняли бы у них волости с крестьянами. Некоторые прибавляли к этому требование об учреждении вселенского совета из людей всяких мер, т. е. земского собора. При династии Рюриковичей никто не указал, какими мерами надлежит обеспечить это право совета за боярами и простым всенародством. Лишь с пресечением династии предпринят был ряд попыток ограничить власть государя: предполагалось ограничить Бориса и королевича Владислава; Шуйский и царь Михаил при избрании были ограничены. Эта практика не пустила, однако, глубоких корней. Впервые законодательную формулировку самодержавие получило при Петре.

Боярская дума является продолжением думы княжеской. Соответственно изменившемуся составу служилых людей, теперь в думу входят чиновные люди, которым сказано боярство введенное, или окольничество, или дети боярские, которым велено "жить в думе" и которые позднее стали называться думными дворянами. К этим важнейшим думным чинам следует присоединить еще думных дьяков. Не все, однако, думные чины принимают участие в заседаниях думы. С другой стороны, царь может пригласить на совет и не думного человека: известны совещания государя с дворецким и дьяками "сам-третей у постели". Несмотря на непостоянство состава, дума — учреждение постоянное, действующее каждодневно; без нее не обходится ни одни государь, не исключая и Грозного. Самостоятельного ведомства дума не имеет и самостоятельной роли не играет; она всегда действует или вместе с государем, или по его почину и уполномочию. Трудно поэтому отделить государя от его боярского совета: они составляют как бы единое целое, одну верховную власть. Это единство всего отчетливее проявляется в делах законодательства и в международных сношениях. Законодательство, еще не отделенное от управления и суда, составляет главную функцию думской и государевой власти. В думу восходят и ею решаются все дела, не разрешенные подчиненными органами управления как по недостатку указных норм, так и по неумению или нерешительности. По всем таким делам постановлялось решение в следующей форме: "государь указал и бояре приговорили" или "по государеву указу бояре приговорили". Эта формула остается неизменной, начиная с Судебника 1 — го и кончая последними указами конца XVII века. Такой порядок довольно рано получил и законодательную санкцию: он указан во 2 — м Судебнике. Поступают дела в думу по распоряжению государя, по докладам из приказов и по челобитьям частных лиц. Решения думы, кратко формулированные думным дьяком, передавались в соответственные приказы для окончательной редакции и исполнения, причем окончательная редакция еще раз докладывалась в думе. По некоторым делам дума выделяла из своей среды комиссии: 1) ответную, для переговоров с послами, 2) для разбора местнических споров и 3) судебную, для пересмотра судебных решений. Последняя в XVII в. превращается в постоянное учреждение под именем расправной палаты. Дума просуществовала до начала XVIII века, когда преобразуется в боярскую консилию, заседающую в Ближней канцелярии; консилия же преобразуется в Сенат. Земский собор (см.) представляет собой демократический элемент в составе верховной власти, как дума — элемент аристократический. Через посредство земского собора народ принимает участие в государственном правлении, но не непосредственно, как в вечах, а через представителей, естественных или выборных. Сначала на соборы созываются органы духовной и светской администрации, столичное дворянство и купечество. Это было представительство не по доверию избирателей, а по созыву правительства. Лишь на избирательном соборе 1598 г. впервые появляется выборный элемент, развившийся и упрочившийся в эпоху смуты, когда земский собор приобрел решающее значение и политический авторитет. Такой путь развития объясняет и двоякий тип земских соборов: одни созывались для постановки решения, другие только для подачи мнений. Первый тип преобладает в первой, последний — во второй половине XVII в., когда деятельность соборов постепенно замирает: окрепшее правительство перестает их созывать, не надеясь найти в них поддержку в преобразовательной деятельности. Земские соборы прекратились так же, как и возникли: по доброй воле правительства. Их исчезновение нельзя, однако, объяснять их ненадобностью или негодностью; услуги, оказанные соборами правительству, не допускают такого заключения. Способствовала их упадку слабость экономическая и политическая выборного представительства. Управление. Возрастающий объем территории и новые задачи управления вызывают более сложную систему правительственной организации. В Московском государстве впервые появляется разделение органов управления на центральные и местные; в связи с этим возникают инстанции. Центральные учреждения — приказы — носят на себе следы происхождения из личных поручений для заведования каждым вновь обозначившимся кругом дел. Возникновение их во время значительного господства вотчинных интересов в управлении объясняет заметное преобладание сначала приказов придворно-хозяйственных, из которых и рядом с которыми возникают постепенно чисто государственные приказы. Открываемые по мере практических потребностей приказы отличаются большим непостоянством и спутанностью ведомств. Компетенция их определяется отчасти началом областным, отчасти сословным, отчасти родом дел, причем ни одно начало не проведено во всей полноте. Организация приказов также была не одинакова: то приказами управляют отдельные лица, по именам которых приказы и называются; то они находятся в ведении целого присутствия из 3—6 лиц, решающих дела по принципу единогласия. По инстанционному положению приказы стоят между местными органами и думой: это — органы центрального управления. Но даже и эта черта не выдержана вполне: некоторые приказы, являясь учреждениями 2 — й инстанции для всех или нескольких областей государства, оставались местными органами для города Москвы с уездом. Приказы просуществовали до учреждения коллегий; с конца XVII века значительно изменялось распределение между ними дел вследствие открытия целого ряда новых приказов. Местное управление пережило ряд существенно различных организаций. Первым типом является система кормлений. Преемники посадников — наместники и волостели — ведают городами и волостями в виде пожалований за службу или за выезд. Они получают с населения корм по уставной грамоте, судят, взимая в свою пользу пошлины. Суд — их главная обязанность, соответствующая обязанности населения "даваться под суд" кормленщиков; исключение составляли только имения крупных вотчинников, получивших по жалованными грамотам право иммунитета. С усложнением задач управления даже суд оказался не по силам кормленщиков, особенно с тех пор, как стал намечаться сыск как особая форма процесса. У кормленщиков не было ни достаточных средств, ни серьезных побуждений к сыску лихих людей. Эти дела и были прежде всего по челобитьям населения изъяты их ведомства наместников и переданы в ведение губных учреждений — выборных старост и целовальников. Это были единственные общеземские органы: в выборе их принимало участие все население данного округа, не разделяясь на сословные группы. Общественная группировка сказалась лишь в том, что во главе стояли представители служилого класса, притом непременно грамотные, а их помощниками были выборные из среды тяглых людей. Они должны были при содействии населения губы сыскивать и казнить лихих людей. Дальнейшее развитие этой организации происходило при неблагоприятных условиях: интересы государственной службы стояли выше земских интересов, а потому в губные старосты разрешалось избирать лишь служилых людей, негодных к службе; земский характер учреждений постепенно исчезал, и они превращались в правительственные органы, осуществляющие текущие задачи управления силами местного населения. В этом виде губные учреждения просуществовали с временными перерывами, до начала XVIII века. Последний удар в половине XVI века, когда специальным указом было возвещено об отмене кормлений, о передаче всех дел, остававшихся в ведении кормленщиков, излюбленным или земским старостам и судьям и о замене корма денежным оброком. Новые земские учреждения с компетенцией судебной, полицейской и финансовой тяжело легли на тяглое население, так как сопровождались введением новой подати и пополнялись выборами из среды тяглых людей. Этим в значительной мере предопределилась их дальнейшая судьба. С одной стороны, увеличение податного бремени, вызывавшееся введением новых учреждений, привело к тому, что по местам наместники продолжают существовать до конца XVI века; с другой стороны, постепенное прикрепление тяглого населения все более подрывало значение земских учреждений. Их число сократилось в течение всего XVII века, хотя в поморских городах и уездах они просуществовали до учреждения бурмистерских палат. Третьим типом организации местного управления является должность воеводы. Существовавшая в пограничных уездах еще в XVI века, она становится повсеместной с начала XVII века: интересы общественной безопасности требовали в расшатанном смутой государстве, сильной правительственной власти для каждого уезда. Самой подходящей для этой цели оказалась власть военачальника. Но воевода в качестве местного правителя — гораздо более приказный, чем военный человек. Он управляет в интересах государственных, тогда как наместник управлял гораздо больше в собственных интересах. Отсюда различие в их правительственном положении. Ведомство воеводы обнимает весь круг задач местного управления и суда, но не все задачи осуществляются им лично: некоторые из них, например сбор прямых и косвенных налогов, поручены особым выборным органам (верные головы и целовальники, посадские и волостные старосты), по отношению к которым воеводы являются только наблюдающей и контролирующей инстанцией. Воевода должен руководить выдаваемым ему наказом, государевыми указами и наказами своих предшественников. В случае неполноты этих источников ему предоставлено было право действовать, "смотря по тамошнему делу и по своему высмотру", лишь бы при этом не причинился ущерб государевой казне. Так простор личного усмотрения открывал широкий путь к всевозможным злоупотреблениям, с которыми центральное правительство ведет упорную, но малоуспешную борьбу. Главнейшим средством в этой борьбе являлся правительственный контроль при сравнительно частой смене воевод; но он касался почти исключительно охраны казенных интересов, а отнюдь не ограждения частных прав. В интересах последних хотя и издан ряд мелких предписаний, но для проведения их в жизнь у правительства было так же мало средств, как и для точного выполнения гораздо более важных, с точки зрения правительства, указов. Выведенное из терпения постоянными жалобами на воевод, правительство в конце XVII века решилось на крайнюю меру: для Сибири, где злоупотребления воевод были особенно вопиющими, предписано из приказов и указов выписать статьи, разослать их во все земские избы и предписать местным жителям: "будет который воевода учнет что делать через те ему данные статьи, и им земским всякого чина людем его в том не слушать". Таким воплем отчаяния завершается борьба правительства с злоупотреблениями местной власти в московском периоде. Самые задачи управления значительно разрастаются и усложняются. Первенствующую роль среди них по-прежнему занимает, кроме правосудия, военное и финансовое управление. Охрана все более удлиняющихся границ требовала все большего напряжения военных сил. Соответственно этому усложнялась и организация войска (см. Россия. Вооруженные силы). Военные расходы, по первым государственным росписям конца XVII века, превышали половину бюджета. Возрастание государственных нужд требует постоянного увеличения государственных доходов (см. Россия. Финансы).

Очерк развития общих понятий о преступлении и наказании по древнему русскому праву. История русского уголовного права обыкновенно рассматривается по трем периодам, соответственно основному различию в типах наказаний, господствовавших в каждый из этих периодов. В связи с изменением характера наказаний изменялись и принципиальные воззрения на преступление. Первый, древнейший период характеризуется господством мести и сменившей ее системой выкупов. Месть — первичная форма наказания, осуществляемая потерпевшим и его ближними. Сначала она крайне неравномерна, так как определяется степенью разгневанного чувства и силами пострадавших. В историческое время она подлежит различным ограничениям, благодаря которым приобретает публичный характер, потому что подлежит контролю общественной власти. Ограничения мести сводятся: 1) к сокращению числа преступлений, за которые допускается месть; 2) к установлению срока, в течение которого можно мстить, и 3) к сужению круга мстителей. Древнейшая Русская Правда знает месть за убийство, увечья, кровавые и синие раны, даже простой удар рукой или каким-либо не воинским орудием, а также за кражу. За увечья мстят дети; за раны и побои может мстить лишь сам потерпевший и притом лишь вслед за нанесением удара. Пространная Правда упоминает только о мести за убийство и кражу и не облагает наказанием того, кто ткнет мечом за причиненный удар. Все случаи правонарушений из мести могут подлежать судебной оценке; суд проверяет, соблюдены ли правила мести. Помимо этого сам суд может присудить месть. Намек на послесудебную месть содержится в краткой Правде и в летописном рассказе о суде над суздальскими кудесниками. Помимо указанных ограничений, важную роль в смягчении мести играет право убежищ. Местами убежищ прежде всего являлись церкви, о чем сохранилось несколько летописных указаний. Русская Правда в одном случае упоминает об убежище в частном доме; холоп, ударивший свободного, мог укрыться в хоромах, и господин мог его не выдать. В виде переживания неприкосновенность частного жилища вспоминается даже в одном северном памятнике московского периода. Постепенно ограничиваемая месть все более и более вытесняется системой выкупов. Выкуп — это денежное вознаграждение, уплачиваемое правонарушителем и его родственниками потерпевшему и его ближним под условием отказа их от мести. Такая замена одного обычая другим, по существу столь противоположным, могла произойти лишь постепенно; отказ от мести сопровождался притом обрядами, устраняющими всякое подозрение в трусости перед противником. таковы различные формы актов примирения у германцев и западных славян (см. Покора); наши памятники не сохранили подобных указаний, но существование актов примирения необходимо предположить и у нас. Раз упрочившись, выкупы слагаются в довольно сложную систему правил. Размеры выкупа, определяемые сначала соглашением сторон, мало-помалу фиксируются соответственно причиненным ущербам. Вмешательство общественной власти в дела этого рода вызывает установление штрафов и в пользу власти. Так возникают: 1) вира — штраф за убийство, поступающий в пользу князя; 2) плата за голову, головщизна или головничество, поступающая в пользу родственников убитого; 3) продажа — штраф за другие правонарушения, кроме убийства и увечья (за увечье взималось полувирье), также взимаемый в пользу князя. В пользу потерпевших от других преступлений, помимо убийства, уплачивается урок, протор, пагуба, или это вознаграждение обозначается описательно: "за обиду", "за сором", "за муку" и т. п. Система выкупов — господствующая форма наказания по Русской Правде и современным ей памятникам, но не единственная. В Русской Правде, помимо мести, упоминается еще наказание, назначаемое за убийство в разбое, поджог и конокрадство, — именно поток и разграбление. Разграбление означает насильственное отнятие имущества, поток же обнимал разные формы личных наказаний: изгнание, обращение в рабство и даже убийство. Отсюда могли развиться такие формы наказаний, как смертная казнь, телесные наказания и лишение свободы, известные у нас по византийским образцам вслед за принятием христианства. Уже Владимиру св. епископы советовали казнить разбойников, хотя потом они же предложили восстановить старый порядок взимания вир. Высказана вероятная догадка, что и при Ярославе смертная казнь применялась и что постановление Ярославичей об отложении убиения за голову следует понимать в смысле вторичной замены смертной казни вирами. Владимир Мономах поучает детей: "не убивайте и не повелевайте убити, аще будет повинен смерти". Есть указание, что осужденные на смерть могли от нее откупиться. В законодательных сборниках смертная казнь впервые упоминается в Псковской грамоте. Холопа, ударившего свободного мужа, по уставу Ярославичей предписано "любо бити и розвязавше". Из сопоставления этого места со словами Даниила Заточника "а безумнаго аще и кнутом бьеши, розвязав на санех, не отымеши безумия его" явствует, что и Русской Правде было известно телесное наказание кнутом. Наконец, летопись упоминает о применении в особых случаях членовредительных наказаний в XI и XII вв. Несмотря, однако, на все большее упрочение в практике последних видов кары, наказания, вытекающие из саморасправы или примирения потерпевших с нарушителями, занимают в первом периоде первенствующее место. В связи с этим стоит и господствующее воззрение древности на преступление. Это — не нарушение юридических норм, грозящее безопасности государства или общества, а нарушение частных интересов. Самый термин "преступление" неизвестен древности. Вместо него употребляются выражения: обида, сором, пагуба, протор. Обида вовсе не обозначала оскорбления чести; так называли и убийство, и неплатеж долга. Во всех приведенных выражениях на первом плане стоит понятие вреда, причиненного частному лицу или группе лиц. Материальная сторона преступления имела, таким образом, преобладающее значение; главное внимание обращалось на материальный ущерб, причиняемый преступлением, а не на грозящую от злой воли опасность. В эпоху Русской Правды от этой чисто материальной точки зрения можно отметить уже целый ряд отступлений: в ряде статей обращается внимание на степень проявления злой воли. Так, убийство на пиру в сваде совершенно явно влечет более мягкие последствия, чем убийство в разбое; ответственность купца за утрату чужих денег или товара видоизменяется в зависимости от того, случилась ли такая пагуба от Бога или по вине самого купца; за истребление скота пакощами взыскивается больший штраф, чем за кражу скота; последняя наказуется строже, если скот украден из хлева и клети, чем в случае кражи скота с поля. Но оценка внутренней стороны преступного деяния не идет глубоко; так, все соучастники в преступлении наказуются одинаково, хотя виновность их могла быть весьма различна. При взгляде на преступление как на причинение вреда частным лицам и при слабом развитии государственных начал древнее право не знает преступлений против государства и общества. Даже Русская Правда позднейшей редакции перечисляет только преступления против жизни, здоровья, телесной неприкосновенности и имущественных прав частных лиц. В связи с этим стоит и другое явление: преследование преступника в древности было делом отнюдь не государственным, а самих пострадавших. В эпоху Русской Правды под влиянием духовенства появляется и иное воззрение на преступление — как на нарушение правил и предписаний, касающихся, главным образом, религиозной и семейной жизни. В церковных уставах перечисляется целый ряд деяний, нарушающих установленные правила о брачном союзе и о соблюдении обрядов православной веры. хотя бы эти деяния и не причиняли никому прямого вреда; так, подлежали наказанию те, "кто молится под овином или в рощеньи или у воды", "кто ест и пьет с иноязычниками и некрещеными" и т. п. Под этими же влияниями начинает слагаться и понятие о преступлениях государственных. Из новгородской истории XII в. известны случаи казни за измену. Псковская грамота назначает смертную казнь за перевет. Там же впервые формулируются и некоторые преступления против порядка суда.

Во втором периоде основные воззрения на наказание и преступление существенно изменяются в связи с постепенным усилением государственной власти, берущей в свои руки как оценку преступных деяний, так и определение за них наказания. На этой почве она медленно, путем практики проводит мысль, которую духовенство неоднократно выражало еще в первом периоде: что власти установлены Богом "в отмщение злодеям и в похвалу благотворящим, чтобы люди, если презрят страх Божий, вспомнили бы страх властителей земных". Страх перед властью должен поддерживаться страхом наказаний. Еще в XI в. один канонический памятник рекомендовал "яро казнити на возбранение злу". Эта новая точка зрения на наказание не вытесняет вполне старого начала возмездия или воздаяния злом за зло, свойственного мести. На эту почву прежде всего становится и государственный суд; еще в Петровском законодательстве она находит яркое выражение: "кто кого убьет, онаго кровь паки отмстить". В законодательных памятниках Средних веков целый ряд наказаний назначается по принципу материального талиона, т. е. в составе наказания воспроизводится состав преступления: за поджог назначается сожжение, за увечья — изувечивающие наказания и т. п. Утилитарные наказания занимают, однако, первенствующее место. Цели, намечаемые наказанием, определяются исключительно государственными и общественными интересами, в угоду которым преступник всецело приносится в жертву. Они могут быть сведены к следующим: 1) ограждение общества от преступников полным их истреблением ("чтоб лихих людей извести"), или изувечением их, чтобы предупредить возможность совершения ими новых преступлений (напр. виновным в подделках подьячим отсекали пальцы, "чтобы впредь к письму были непотребны"), или, наконец, изъятием преступников из среды общества в тюрьму или в ссылку. 2) Устрашение преступников и всех граждан от совершения преступных деяний тяжестью и жестокостью наказаний: "да и прочие страх приимут таковая не творити", "чтобы на то смотря другим неповадно было так чинить". 3) Извлечение материальных выгод из имущества и личных сил преступника — конфискации, денежные пени и эксплуатация труда преступников со времени введения у нас каторжных работ при Петре. Первые две цели по существу требовали самых жестоких наказаний. которые и процветали в московском и Петровском законодательстве. Уложение в 60т статьях, Воинский Устав — в 122 назначают смертную казнь; отдельные указы угрожают смертною казнью за самые ничтожные проступки, напр. за хитрость и нераденье, за поклепные иски и пр. Несомненно, что во многих указанных случаях имелась в виду только угроза. Кроме смертной казни, ряд изувечивающих наказаний и наказание кнутом (так наз. торговая казнь), назначаемое по Уложению в 140 случаях и равносильное нередко квалифицированной смертной казни, достаточно обрисовывают, какими способами предполагалось достигнуть цели устрашения. Особенности карательной системы московской эпохи и Петровского законодательства обнаруживаются еще и в формах уголовной санкции. Господствующей была неопределенная санкция: не определяется вид наказания, или, когда вид указан, не определен размер наказания. Напр.: "учинить наказание, что государь укажет"; или "учинить наказанье, смотря по вине", или же: "взять пеню, что государь укажет", "посадить в тюрьму до государева указа". Рядом с этими существовали санкции, по форме безусловно определенные, но в практическом применении столь же неопределенные, как и вышеуказанные, и имевшие лишь характер угрозы (напр. в целом ряде случаев относительно смертной казни). Вследствие этого участь преступника нередко совершенно зависела от произвола правительства. Происходившая отсюда неравномерность наказаний еще более усиливалась вследствие все более упрочивавшегося начала сословности. Наконец, к числу особенностей карательной системы в рассматриваемую эпоху следует отнести отсутствие принципа индивидуальности наказаний. Как в эпоху мести нередко страдали невинные родственники, так и позднее подвергались наказанию невинные члены семьи: жена при муже, дети при отце. Подобные меры особенно широко применялись в сфере политических преступлений и преследований при Грозном и Годунове. Потому-то боярство, немало натерпевшееся от таких порядков, и внесло в ограничительную запись Шуйского условие: "отец виноват, и над сыном ничего не сделати; а будет сын виноват, отец того не ведает, и отцу никакого дурна не сделати". Та же мысль выражена и в Уложении: "А будет которая жена про измену мужа своего или дети про измену отца своего не ведали... и их за то не казнити и никакого наказания им не чинити". Практика и даже указы Петровской эпохи нередко, однако, отступали от этого правила. Понятие о преступлении также постепенно изменяется. Оно начинает считаться деянием, не только причиняющим вред отдельным лицам, но грозящим опасностью государству и обществу, а потому перестает быть делом личным или семейно-родовым и становится делом государевым и земским. Преследование преступлений, зависевшее раньше от инициативы частных лиц, теперь становится обязанностью органов государства. Сначала государство преследует небольшой круг деяний, признаваемых более важными; это "лихие дела" — душегубство, разбой, кража с поличным, — совершаемые "лихими людьми" или профессиональными преступниками. В этих названиях сказывается еще материальный взгляд на преступление и преступника; но затем все более и более преобладающее значение получает чисто формальный взгляд на преступление, возникший и упрочившийся под влиянием церковных учений. В преступлении церковь видела прежде всего грех, нарушение Божественного закона, и называла преступников "забывателями страха Божия". Отсюда естественно вытекало понятие о преступлении как о нарушении закона светского, который прежде всего должен служить поддержкой церковного учения церкви. Вина преступника оказывалась, таким образом, двойственной: перед Богом и перед властью. Уложение и выражается о преступлении так: "кто забыв страх Божий и презрев царское повеление" учинить то-то. Нарушение велений власти — признак хотя и внешний, но определенный, если эти веления известны подданным. Но принцип nullum crimen sine lege — не был известен праву рассматриваемой эпохи; власть не стеснялась облагать наказанием деяния, не запрещенные указами. Так, Уложение не упоминает в числе преступлений против величества оскорбление государя словом или порицание его действий; между тем, эти действия подлежали наказанию не только в эпоху Уложения, но и более чем за сто лет перед тем: Иван Грозный, будучи 14 — ти лет от роду, приказал отрезать Бутурлину язык за невежливые слова против государя. Уже Судебники различают бесхитростные деяния, противополагаемые умышленным, но признаков различия не указывают. Умышленные деяния, в свою очередь, различаются в зависимости от того, кем они совершены: ведомыми лихими людьми или лицами, в обысках не облихованными. В Уложении обособляются деяния, совершенные по злому умыслу, по небрежению и без умышления или без хитрости, т. е. умышленные, неосторожные и случайные. Это различие не всегда выдерживается, между прочим, и по строгости наказания; разграничение между неосторожными и случайными деяниями еще очень шатко. Весьма мало привносит в этот вопрос и Воинский Устав. Вопрос о вменении стоит в зависимости еще от некоторых специальных условий, внешних и субъективных. К числу первых относятся необходимая оборона и крайняя необходимость. Об обороне впервые упоминают памятники XVII века, заимствуя это понятие, вероятно, из Литовского статута. Право обороны понималось очень широко: можно было защищать себя и других от всякого незаконного нападения; способы защиты были почти ничем не ограничены. В Воинском Уставе оборона значительно ограничивается. Им впервые вводится понятие о крайней необходимости применительно к незначительным кражам "из крайней голодной нужды"; наказание в таких случаях или совсем не применяется, или умаляется. К числу субъективных условий вменения, известных московскому праву из Градских законов, относятся малолетство (аще 7 лет отрок) и явно болезненное психическое состояние (бесные), устраняющие наказание даже при убийстве. Воинский Устав упоминает еще о состоянии аффекта и служебной ревности как об обстоятельствах, смягчающих наказание. Проявление воли во внешнем действии начинает различаться только Уложением, которое знает обнаруженный умысел, покушение и совершенное деяние. Умысел на государево здоровье наказуется наравне с оконченным деянием, умысел на жизнь господина — наравне с покушением. Воинский Устав расширяет наказание за умысел в преступлениях против Величества; Морской Устав распространяет это правило и на общие преступления: "все убийцы и намеренные к тому будут казнены смертью". Покушение на госуд. преступление наказуется по Уложению как совершение, при некоторых общих преступлениях — снисходительнее. Воинский Устав различает покушения оконченные и неоконченные, смягчая наказания за последние, если деяние доведено до конца по желанию самого преступника. Что касается до соучастия в преступлении, то Уложение различает: 1) главных виновников, интеллектуальных и физических, причем последние наказывались иногда легче (холопы, действовавшие по научению господ), иногда строже (подьячий — строже дьяка за составление неверного судного списка), иногда одинаково; 2) пособников — "товарищей", которым назначается то меньше наказание, то одинаковое с главными виновниками ("подвод" и "поноровка"), и 3) прикосновенных лиц, которые подлежат также весьма различным наказаниям: пристанодержательство ("стан" и "приезд") наказуется как разбой; покупка и хранение краденого ("поклажея") — тюрьмой или только отдачей на поруки; неоказание помощи в случае опасности от преступников — кнутом; отказ от ловли преступников — пеней; недонесение играет важную роль при государственных преступлениях, все соучастники подлежат наказанию наравне с главными виновниками, причем не только не проводится различия между посторонними и членами семьи, но последние даже предполагаются соучастниками, если не докажут противного. Воинский Устав также знает все эти формы участия, но в большинстве случаев установляет одинаковые наказания для разных соучастников. В связи с изменением общих воззрений на наказание и преступление иное значение получают и отдельные виды преступлений. В противоположность первому периоду постепенно выдвигаются на первый план деяния, направленные против церкви и государства. Эта перемена не заметна еще в Судебниках не только потому, что они чрезвычайно бледно отражают современную им практику, в них упомянуты только коромольник и градской сдавец как государственные преступники, неправосудие, взяточничество и подлог как служебные преступления и церковная татьба как единственное преступление против церкви. Между тем, в действительности встречались и преследования еретиков, и казни за "невежливые слова" про государя, за подделку монеты и прочее. Уложение и Воинский Устав ставят на первое место преступления против веры и церкви. Далее следуют преступления политические, особенно подробно перечисленные в Воинском Уставе, преступления по службе, против порядка управления и т. д. Преступления против частных лиц стоят на самом последнем месте. Крутой переворот в понятиях о преступлении и наказании вносит Наказ Екатерины. В Наказе буквально передается мысль Беккарии, что "законы суть условия, посредством коих независимые и одинокие личности, утомленные постоянной взаимной борьбой и пользованием свободой, соединились в обществе. На этом положении зиждется и право наказания, так как недостаточно установить залоги безопасности, т. е. законы; необходимо их предохранить, установив наказания для их нарушителей. Ни судьи, ни правители не могут налагать на членов общества наказания, точно не указанные в законе. Цель карательной деятельности государства определяется двояко: необходимо воспрепятствовать виновному впредь вредить обществу, но вместе с тем следует отвратить граждан от содеяния подобных преступлений. Вся действовавшая система наказаний, основанная на одном устранении, подвергнута резкому осуждению, с одной стороны за ее бесчеловечность, так как смысл наказания заключается вовсе не в том, "чтобы мучить тварь чувствами одаренную"; с другой — за бесполезность, так как страны и времена, в которых казни были самые лютейшие в употреблении, суть те, в которых создавались беззакония самые бесчеловечные". Но так как в каждом наказании заключается известное страдание, то размер последнего должен лишь превосходить выгоды, извлекаемые из преступлений; "всякая строгость, превосходившая сии пределы, бесполезна и следовательно мучительна". Прежде всего должна быть достигнута неизбежность наказания, потому что "известность и о малом, но неизбежном наказании сильнее впечатляется в сердце, нежели страх жестокой казни, совокупленный с надеждою избыть от оныя". Наказание, далее, должно возможно быстрее следовать за преступлением, как в виду того, чтобы преступление считалось причиной наказания, так и в интересах подсудимого, чтобы избавить его от излишних мучений неизвестности. Наконец, необходимо установить известную соразмерность между наказаниями и преступлениями, так как весьма важно, чтобы преступления совершались тем реже, чем больше вреда они причиняют, и, следовательно, препятствия, сдерживающие от совершения преступлений, должны быть соответственно сильнее. Этим требованием положено было основание лестнице наказаний и классификации преступлений по их важности с точки зрения вреда, причиняемого обществу. В понятие о преступлении Наказ также вносит существенные изменения. "Ничего не должно воспрещать законами кроме того, что может быть вредно или каждому особенному, или всему обществу; все действия ничего такого в себе не заключающие, ни мало не подлежат законам". Важнее предупреждать преступления, чем их наказывать; отсюда высокое значение, которое Екатерина придавала воспитанию. Наказ различает голый умысел, приготовление, покушение и совершение, причем весьма подробно защищает положение о ненаказуемости голого умысла, ибо "законы не могут наказывать намерения". Особенно важно, что это правило вполне применено и к преступлениям против Величества: "слова не вменяются никогда в преступление, разве оные приуготовляют или соединяются или последуют действию беззаконному". С указанным ограничением даже и письма не считаются действиями, направленными против Величества. Приготовление и покушение должны облагаться наказаниями, но в меньшей мере, чем совершенные деяния. По тем же мотивам рекомендуется наказывать менее строго соучастников в преступлении, "которые не суть безпосредственными оного исполнителями". Классифицируются преступления в Наказе по степени их важности: самым тяжким является то, которое грозит окончательным разрушением общества, самым легким — малейшее раздражение, причиненное частному человеку. Особо и независимо от этих указаний предлагается схема преступлений, заимствованная у Монтескье и различающая преступления: 1) против веры; 2) против нравственности; 3) против тишины и спокойствия и 4) против общественной безопасности. Только последняя категория подлежит уголовным наказаниям в собственном смысле. Провозглашенные Наказом в сфере уголовного права новшества проникали в жизнь с чрезвычайной медленностью; не все намеченное Наказом осуществлено даже нашим действующим правом. Этим, однако, нисколько не колеблется то положение, что Наказом открывается новая эпоха в истории русского уголовного права.

М. Дьяконов.