Шемякин Суд

заглавие старинной сатирической повести о неправедном судье Шемяке, сохранившейся во многих рукописях XVII и XVIII вв., лубочных картинах и народных сказках, а в конце XVIII и начале XIX в. получившей литературную обработку, сделанную Ф. Задубским, А. Осиповым (или А. Олениным), П. Свиньиным и новейшими издателями Никольского рынка. Все описательные приемы повести, отчасти моральные, обнаруживают позднюю переработку древней легенды на почве сказочных мотивов.

Традиционные братья, богатый и убогий, ссорятся из-за того, что бедный попортил лошадь богатого. Так как богатый не дал хомута, то бедный должен был привязать сани к хвосту лошади. Въезжая в ворота, он забыл выставить подворотню, и у лошади оборвался хвост. Богатый отказывается принять лошадь и идет в город с жалобой на брата к судье Шемяке. Челобитчик и ответчик совершают путь вместе. С бедняком случается второе невольное несчастье. Во время сна он падает с полатей в колыбель и убивает попова ребенка. Поп присоединяется к богатому. При входе в город, бедняк решает покончить с собой и бросается с моста, но падает на больного старика, которого сын вез, очевидно, по льду в баню. Потерпевший также идет к судье с жалобой. Во время разбирательства обвиняемый показывает Шемяке камень, завернутый в платок. Судья уверен, что это - "посул", и решает все три дела очень своеобразно: лошадь должна остаться у бедняка до тех пор, пока у нее не вырастет хвост; поп отдает свою жену бедняку, чтобы от него у попадьи родился ребенок, а третий истец может отомстить бедняку таким же точно способом, которым последний убил его отца. Вполне естественно, что истцы не только отказываются от пени, но дают ответчику щедрое вознаграждение в виде отступного. Этим повесть не оканчивается. Судья высылает своего писца получить от бедняка взятку, но, узнав, что последний показывал ему не деньги, а камень, предназначенный для "ушибленья" судьи в случае обвинительного приговора, - благодарит Бога за спасение жизни. Таким образом, все действующие лица повести остаются так или иначе довольны исходом дела, окончившимся благополучно только благодаря простоте бедняка.

Повесть о Ш. суде издана несколько раз ("Архив" Калачова, кн. IV, 1-10; "Памятники" Костомарова, вып. II, 405-406; "Русские народные сказки" Афанасьева, ред. А. Грузинского, М., 1897, т. II, 276-279; "Историческая Хрестоматия" Буслаева, 1443-1446; "Сборник отделения русского языка и словесности Академии Наук", т. X, № 6, стр. 7-12; "Русские народные картинки" Ровинского, кн. I, 189-191, кн. IV, 172-175; "Летописи литературы" Тихонравова, т. V, 34-37; отдельное издание Общества любителей древней письменности, СПб., 1879 и др.), но вопросы о происхождении ее, оригинальных русских чертах, дальнейшей разработке, поздних наслоениях и т. п. мало выяснены.

Пока к делу не были привлечены восточные и западные параллели, на Ш. суд смотрели как на вполне самобытное, очень древнее произведение русской сатиры, и ставили ее в связь с общим взглядом русских людей на печальное состояние судопроизводства, объясняли такими пословицами, как "с подьячим водись, а камень за пазухой держи", и комментировали даже некоторыми статьями "Уложения" Алексея Михайловича и "Сказаниями иностранцев о России XVII в.". Такой метод исследования оказался неудачным. В данном случае особенно интриговало историческое имя известного галицкого князя Дмитрия Шемяки, варварски ослепившего Василия Темного. Сахаров приводил даже слова какого-то русского хронографа, соединившего поговорку с историческим событием: "от сего убо времени в велицей России на всякого судию и восхитника в укоризнах прозвася Ш. суд". В том же духе распространил это наблюдение старинного русского книжника и Карамзин: "не имея на совести, ни правил чести, ни благоразумной системы государственной, Шемяка в краткое время своего владычества усилил привязанность москвитян к Василию, и в самих гражданских делах, попирая ногами справедливость, древние уставы, здравый смысл, оставил навеки память своих беззаконий в народной пословице о суде Ш., доныне употребительной". То же самое повторяют Соловьев и Бестужев-Рюмин. Александр Николаевич Веселовский первый указал на случайное применение восточного имени Шемяки к исторической личности галицкого князя XV в. ("История литературы" Галахова, т. I, 433). С другой стороны, ученых занимала случайная победа вечной правды над людской кривдой, проведенная в повести, правда, с оттенком некоторой иронии. Буслаев не сомневался в русском ее происхождении и удивлялся только тому, что тип судьи Шемяки, из мудрого и справедливого (библейский Соломон), принял противоположный оттенок, и вместо рассказа с нравственной идеей повесть о Ш. суде снизошла до шутливой пародии, несмотря на ранние, восточные первообразы. Он думал, что прибавления к повести выразились в сатирических выходках против кривосуда и подкупа посулами, как явлений более позднего времени, т. е. сказание превратилось в обыкновенную сатиру на русских подьячих ("Историческая Хрестоматия", 1443). Сухомлинов объяснял это кажущееся противопоставление различными началами, из которых постепенно слагалась версия о Шемяке, а в падении морали видит влияние семитических легенд о четырех содомских судьях - "Обманщике", "Разобманщике", "Поддельщике" и "Кривосуде". Подобно еврейским легендам, и в русской повести серьезное перемешивается с забавным; поэтому "излюбленные идеи народной словесности о победе правды над кривдой, о спасении несчастного от злобы сильных мира сливаются с чертами из сказания о судах, распространенного у индоевропейских и семитических народов" ("Сборник", X, 28). Не следует забывать, что в Ш. суде судья оправдывает бедняка, совершившего в сущности невольные преступления, и этим спасает его от мести людей, нравственно виноватых, благодаря чему сатира на взяточничество не потеряла назидательного назначения. Так смотрит на тенденцию повести А. Н. Веселовский: конечно, судья ставит вопросы казуистически, но так, что пени падают всей своей тяжестью на истцов и те предпочитают отказаться от иска.

Начало сравнительного изучения повести было положено западными учеными, которые познакомились с ней по вольному переводу пастора Гейдеке в рижском альманахе "Janus" на 1808 г. ("Etto Schemiakin Sud. Ein russisches Sprichwort", 147-151) и более точному, А. Дитриха ("Russische Volksmärchen", Лейпциг, 1831, 187-191). Фон дер Гаген первый указал на сходство Ш. суда с поздней немецкой песнью о "Суде Карла Великого", изданной, между прочим, в Бамберге в 1493 г. ("Literarischer Grundriss zur Geschichte der deutschen Poesie", Б., 1812, стр. 172). Общие черты средневекового сказания и русской повести касаются не только основного характера судебного решения. Промотавшийся купчик берет взаймы у еврея 1000 гульденов с условием позволить кредитору вырезать у него фунт мяса, если деньги не будут возвращены. Хотя срок был пропущен по вине еврея, тем не менее он отказался принять деньги и обратился к "идеальному судье", Карлу Великому, или, как думают некоторые ученые, к Карлу IV. По дороге с должником случились два аналогичных несчастья: его лошадь задавила ребенка, бежавшего по улице, а сам он во время сна свалился в окно и убил старого рыцаря. Приговоры вынесены следующие: еврей может вырезать мясо, но не больше и не меньше 1 фунта (ср. известный эпизод в "Венецианском купце" Шекспира); вместо задавленного ребенка ответчик должен прижить другого с женой потерпевшего, а сын рыцаря может убить обвиняемого, но только своим падением из окна (В. Docen, "Etwas über die Quellen des Shakspear's Schauspiele", в "Museum für altdeutsche Literatur", т. II, 279-283). Бенфей приводит тибетскую сказку, которая послужила посредствующим звеном между предполагаемым индийским источником и русским Ш. судом. Бедняк-брамин берет у богача на время быка для работы, но бык убегает с хозяйского двора; по дороге к судье брамин падает со стены и убивает странствующего ткача и ребенка, спавшего под одеждами, на которые путник присел отдохнуть. Приговоры судьи отличаются такой же казуистикой: так как истец не "видел", что к нему привели быка, то следует выколоть у него "глаз"; ответчик должен жениться на вдове ткача и прижить ребенка с потерпевшей матерью ("Pantschantatra", 1859, т. I, 394-397). Такое же сходство немецкий фольклорист заметил с индийской сказкой о каирском купце, которая, вероятно, также восходит к неизвестному буддийскому источнику (там же, 402-403). Впоследствии были найдены более прямые источники (С. Tawney, "Indian Folk-Lore notes from the Pali Jatakas" и т. д., в "Journal of Philol.", 1883, XII, 112-120; В. Morris, "Folk-Tales of India", в "The Folk-Lore Journal", 1885, III, 337-448 и др.). Вполне естественно, что такая стройная и устойчивая в подробностях легенда относится скорее к бродячим сказаниям. В недавнее время указаны мусульманские версии (Clonston, "Popular Tales and Fiction their migrations and transformations", Лондон, 1887, I, 62-64; В. Жуковский, "Персидские версии Ш. суда", в "Записках Восточного Отд. Русского Археологического Общества", т. V, 155-176), немецкие (K. Simrock, "Deutsche Märchen", Штутгарт, 1864, 322-324; его же, "Die Quellen des Shakspeare", I, 233-234), итальянские (G. Sercambi, "Nouvelle Scelta di Curiosità letteraria ined. o rare dal sec. XIII al XVII", Болонья, 1871, IV, 23-37, 274-276), английские ("Marke more foole. Bishop Persy's Folio Manuscript. Ballads and Romances", Галле, III, 127-134), румынские (Elena D. O. Sevastos, "Povesti", Яссы, 1892, 74-77), польские, наконец, еврейские в "Вавилонском Талмуде" и "Книге Праведного", приведенные в русском переводе в статье М. Сухомлинова.

Остается еще не разрешенным вопрос, какими путями проникло к нам это сказание. На основании прямого свидетельства Толстовского списка "Ш. суда XVII века" (выписано из польских книг), Тихонравов думал, что "в своем настоящем виде сатирическая повесть о суде, уже окрещенном именем Ш., прошла через переделку русского человека и получила краски чисто народные, но отдельные эпизоды могли быть заимствованы из польских книг". Для этого он указывал на анекдот "О нечаянном случае" в популярной повести "Похождения нового увеселительного шута и великого в делах любовных плута Совесть-Драла" (каменщик падает с высокой башни и убивает сидевшего внизу человека), а также на один эпизод в "Figei Kach" польского писателя XVI в. Николая Рея из Нагловиц об обвиняемом, который "судье камень показывал" (Н. Тихонравов, "Сочинения", т. I, М., 1898, стр. 310-313), но аналогии и параллели никоим образом нельзя принимать еще за источники.

Из рукописей повесть перешла в печать. В первой половине XVIII в. на Ахметьевской фабрике выгравировано 12 картинок к Ш. суду, с текстом, напечатанным у Ровинского (кн. I, 189-192, IV, 166); лубочное издание повторялось пять раз, и в последний раз, уже с цензурной пометкой, напечатано в 1839 г. Дальнейшее развитие повести выразилось в поздних литературных обработках во вкусе "Похождений пошехонцев", например в изданной в 1860 г. "Сказке о Кривосуде, и о том, как голый Ерема, внучек Пахома, у соседа Фомы большой кромы, беду сотворил и о прочем". Весь комизм этой "Сказки" покоится на развитии общеизвестной темы: "око за око и зуб за зуб", шаржированной в балаганном духе.

Литература. А. Пыпин, "Ш. Суд" (в "Архиве исторических и практических сведений" Калачова, IV, 1859, 1-10); Н. Тихонравов, "Ш. Суд" (в "Летописях русской литературы", т. III, М., 1861, 34-38); М. Сухомлинов, "Повесть о Суде Ш." (в "Сборнике Отделения русского языка и словесности Академии Наук", т. X, 1873, № 6); А. Веселовский, в "Истории словесности" Галахова (СПб., 1881, X, 432-433); Д. Ровинский, "Русские народные картинки" (ч. IV); Ф. Буслаев, "Мои досуги" (Москва, 1886, 293-313); Я. Порфирьев, "История русской словесности" (ч. I, 158-159); С. Ольденбург, "Библиографический список Ш. Суда" ("Живая Старина", 1891, вып. III, 183-185).

А. И. Яцимирский.