Макс Бирбом

Макс Бирбом

(1872—1956 гг.) критик

Если женщина по-настоящему любит собак, можно не сомневаться, что она разочаровалась в любви к мужчинам.

Женщины, которые любят одного и того же мужчину, образуют как бы масонскую ложу страдалиц.

Женщины обыкновенно не так молоды, как они себя малюют.

Зависть тупицы к людям незаурядным всегда смягчается подозрением, что они-таки плохо кончат.

Нельзя создать человека, поставив овцу на задние ноги. Но можно создать человеческую толпу, поставив на задние ноги стадо овец.

Она была наделена впечатлительностью истинного художника и больше ни одним из его качеств.

Рецензенты делятся на две половины: тех, кому мало есть что сказать, и тех, кому нечего сказать.

Я не знал ни одного гениального человека, которому бы не приходилось платить — физическим недугом иди духовной травмой — за то, чем наградили его боги.

Сократический диалог не та игра, в которую можно играть вдвоем.

Только душевнобольные принимают друг друга совершенно всерьез.

Хотя в пятнадцатом столетии не раз можно было услышать, как какой-нибудь римский сноб говорит, словно бы между прочим: Сегодня я ужинаю у Борджиа, ни один римлянин не мог сказать: Вчера я ужинал у Борджиа.

Чтобы точно и обстоятельно описать эти годы, необходимо гораздо менее блестящее перо, чем мое.

Можно, не рискуя ошибиться, сказать, что человечество делится на две категории: хозяева и гости.

В Оксфорде и Кембридже исподволь учат всему тому вздору, который с таким трудом выбивали из нас в школе.

У меня определенно сатирический темперамент: когда я над кем-то смеюсь, то очень мил; когда же делаю комплименты — до невозможности скучен.

Самую большую дань восхищения, какую только может отдать Шекспиру его французский переводчик, — это не переводить его вовсе. Даже рискуя не угодить Саре Бернар.

Чем человек менее жизнеспособен, тем он более чувствителен к искусству с большой буквы.

В прошлом всегда есть что-то абсурдное.

Для подробного и исчерпывающего описания эпохи необходимо перо, куда менее талантливое, чем мое.

Она (Зулейка Добсон) принадлежала к той категории женщин, которые, оказавшись на необитаемом острове, целыми днями ищут на песке отпечаток голой мужской ступни.

Завидуя гению, бездарь тешит себя надеждой, что гений все-таки плохо кончит.

Красота и страсть к знаниям никак не вступят в законный брак.

Американцы, бесспорно, имеют право на существование, но я бы предпочел, чтобы в Оксфорде они этим правом не пользовались.

Она принадлежит к тем женщинам, которые говорят: «Я ничего не смыслю в музыке, но должна сказать…»

Заурядные святые обычно не сохраняются в памяти потомков, зато самые заурядные грешники живут в веках.

Из всех объектов ненависти самый ненавистный — когда-то любимая женщина.

Нет, кажется, на свете человека, который бы отказался позировать. Человек этот может быть стар, болен, нехорош собой, он может ощущать бремя ответственности перед нацией, а нация, в свою очередь, — переживать тяжелейший период своей истории — и тем не менее все эти доводы не помешают ему, не колеблясь, дать художнику согласие.

Быть суетным — значит заботиться о том, какое впечатление вы производите на окружающих. Быть самовлюбленным значит устраивать прежде всего самого себя.

Прошлое — это законченное произведение искусства безупречного вкуса и формы, начисто лишенное любых несообразностей.

Великие люди обыкновенно ничем от нас не отличаются — разве что ростом пониже.

Из всего бессчетного числа людей, что жило на нашей планете, не было ни одного человека, будь то персонаж исторический или легендарный, который бы умер со смеху.

Все, что стоит делать, уже делалось, поэтому теперь, мне думается, есть смысл обратить внимание на то, чего делать не стоит.

Я и без словаря цитат хорошо помню, что глаза — это зеркало души.

Жизненный опыт я черпаю прямо из жизни — быть может, поэтому я так непозволительно груб.

Интересно, что бы они сделали со святым Граалем, если б нашли его?

«Так трусами нас делает раздумье» — особенно раздумье бунтарское.

Нет большего бедствия за обеденным столом, чем гость, который норовит пересказать все свои сны.

Многое говорит в пользу неудачи. Во всяком случае, она куда увлекательнее успеха.

Истинная индивидуальность рождается где угодно — только не у себя дома.

Человек, который вносит в искусство что-то новое, жестоко за это расплачивается: к нему со всех сторон сбегаются эпигоны и продают его оригинальный вклад по дешевке.

Пусть молодые время от времени бунтуют. Но было бы полезнее, если б они призывали не к лучшему будущему, а к лучшему прошлому…

В известном смысле своим благополучием литература обязана критике. Вернее так: хорошая критика литературе полезна, плохая — вредна. С другой стороны, только хорошая литература может иметь хороших критиков.

К сведению политиков. Коль скоро ораторским искусством владеют лишь немногие из вас, коль скоро лишь единицы способны выражаться ясно, гладко и без банальностей, было бы гораздо лучше (и для публики, и для вас самих), если бы вы обращались к народу, стоя за закрытым окном.

Премьера — почти такая же пытка, как вернисаж…

С великими мира сего трудно разговаривать. Они не владеют искусством светской беседы, а вы — искусством беседы на вечные темы.

Утонченные литературные мастера редко гениальны. Ведь гениальность небрежна, она, по самой сути своей, всегда тороплива. Гению не до утонченности…

Время, этот усердный художник, подолгу трудится над прошлым, шлифует его, отбирая одно и отбрасывая другое с большим тактом.

Не будем пренебрегать формой в литературе. Ведь это кубок, куда наливается вино.

В конечном счете, лишь благодаря ревностному служению единиц, хорошие книги становятся классическими.

Моды образуют круг, и, двигаясь по этому кругу, мы всякий раз оказываемся дальше от самой последней моды, чем от давно устаревшей.

Комедия апеллирует к голове, трагедия — к сердцу.

Профессионализм — вещь очень опасная, ведь он подбивает следовать расхожим представлениям и пренебрегать своими собственными, стремиться к тому, чтобы нравиться другим, а не себе самому.

Трагедия маститого критика: задолго до того, как завоевано право так называться, утрачена связь и с жизнью, и с искусством. Мастит, а сказать нечего.

Жажда знаний и любовь к учителю — вещи разные.

Только безумцы принимают себя всерьез.
Многие неразумные вещи естественны. Все естественное — в той или иной мере неразумно.

Всякий, кто любит все недосягаемое, рано или поздно, его возненавидит.

Настороженность человека к сатире можно понять. Сатира всегда бесчестна, ибо является выражением ненависти ко всему тому, что безотчетно нами любимо.

Англия, мне кажется, — это единственная страна, в которой антипатриотическая пьеса пройдет «на ура»… ведь самомнение наше столь велико, что от унижения не страдает.

Некоторые писатели боятся банальностей. Я — нет. Ведь банальность — это не что иное, как старая, испытанная временем мудрость.

Разрушать — это по-прежнему самая сильная из врожденных склонностей человека.

(Источник: «Афоризмы. Золотой фонд мудрости.» Еремишин О. - М.: Просвещение; 2006.)