Частное право: Античность

Воззрения на частное право в Древней Греции

В литературе по истории права отмечается, что вплоть до настоящего времени пока ещё никому не удалось с уверенностью доказать факта заимствования греками или римлянами законов, выполненных в виде клинописных текстов у господствовавших на Ближнем Востоке народов (Аннерс Э. История европейского права. Москва, 1994. Страница 21). Поэтому освещение истории идеи частного права представляется оправданным начинать с античности.

Как отмечает В. С. Нерсесянц, «переход к рационально-логическому способу познания и объяснения общественных отношений» был совершен «благодаря творческим усилиям древнегреческих мыслителей»; именно «ими были впервые поставлены, разработаны и концептуально оформлены фундаментальные проблемы обширной политико-правовой тематики» [История политических и правовых учений: Древний мир / Отв. ред. В. С. Нерсесянц. М., 1985. С. 209]. Более того, именно в философских системах мыслителей Древней Греции появились едва ли не впервые в истории правовых учений отдельные идеи, созвучные нынешнему восприятию «духа» ч. п..

Фундаментальную для права вообще и ч. п. в особенности идею равенства (в общественных отношениях) впервые высказали пифагорейцы. Одним из первых в отечественной науке истории правовых учений на это обстоятельство обратил внимание П. Г. Редкин, писавший, что «пифагорейцы были первые философы, заговорившие о равенстве между гражданами как требуемом правдою и справедливостью, ибо она-то и уравнивает их между собою, воздавая каждому равное за равное»; и далее: «у пифагорейцев равенство впервые получает юридическое значение» [Редкин П. Г. Из лекций по истории философии права в связи с историей философии вообще. Т. 2. СПб., 1889. С. 101 (цит. по: Нерсесянц В. С. Политические учения Древней Греции. М., 1979. С. 31, прим. 39)]. В современной науке это положение развивает В. С. Нерсесянц, связывающий формулирование пифагорейцами идеи юридического равенства с их увлечением математикой (обусловленным представлением о числе как основе всего существующего), в которой уравнение является одним из наиболее распространенных способов записи задач; прогресс взглядов пифагорейцев по сравнению с воззрениями предшествовавших мыслителей, по мнению В. С. Нерсесянца, состоял в том, что «они не просто говорили о справедливости как надлежащей мере, но в этом контексте выявили и выделили момент равенства, столь существенный для всей последующей эволюции этических и правовых представлений» [Нерсесянц В. С. Политические учения Древней Греции. М., 1979. С. 31].

Выдвинутая пифагорейцами идея правового равенства нашла свое дальнейшее развитие в учении Сократа, который, по свидетельству своего ученика Платона, подчеркивал, «как много значит и меж богов, и меж людей … геометрическое равенство» [Платон. Горгий. 508 а], под которым, по мнению В. С. Нерсесянца, Сократ имел в виду «политическую справедливость, равенство по ценности в делах политической добродетели в отличие от простого числового, арифметического равенства» [Нерсесянц В. С. Указ. соч. С. 134]. Выделение Сократом особого вида равенства, который именно в сфере отношений по управлению делами полиса должен преобладать над равенством в его обычном понимании, обусловило, по всей видимости, дифференциацию в учениях последующих поколений древнегреческих мыслителей как самого понятия равенства, так и соответствующих различным видам равенства сфер общественных отношений.

Так, Платон, разъясняя существо противопоставления геометрического равенства арифметическому, указывал, что «для неравных равное стало бы неравным, если бы не соблюдалась надлежащая мера»; геометрическое равенство, по Платону, — это «самое истинное и наилучшее равенство»: «большему оно уделяет больше, меньшему — меньше, каждому даря то, что соразмерно его природе» [Платон. Законы. 757 а, с]. Противопоставление Платоном геометрического равенства арифметическому интерпретируется Ф. Х. Кессиди в качестве демонстрации мыслителем своего предпочтения распределения власти пропорционально достоинствам участников политического процесса по сравнению с участием всех граждан в управлении обществом на абсолютно равных началах [Кессиди Ф. Х. Изучение философии Платона в СССР // Платон и его эпоха: К 2400-летию со дня рождения. М., 1979. С. 250-256]. Таким образом, Платон внес свой вклад в развитие учения о двух видах равенства (справедливости) и в этом смысле способствовал возникновению впоследствии идеи ч. п..

Вместе с тем Платон ни коим образом не может быть признан автором или сторонником идеи частного права как таковой. В моделях идеального государства, представленных в диалогах «Государство» и «Законы», философ не оставляет личности сколько-нибудь значительной автономии в частных делах, подвергая самые различные сферы деятельности индивида подробной регламентации, что в корне противоречит существу ч. п.. Так, Е. Н. Трубецкой указывал, что «основная черта идеального государства Платона заключается в совершенном подчинении личности абстрактной родовой идее», и что «в этом государстве человек управомочен не как индивид, не как отдельная личность, а как представитель какого-либо родового, отвлеченного понятия, как член известного общественного класса» [Трубецкой Е. Н. Лекции по истории философии права // Труды по философии права. СПб., 2001. С. 74-75].

На основе анализа как политико-правовых воззрений Платона, так и их интерпретации в литературе по истории правовых учений можно сделать вывод, что влияние данного философа на развитие идеи ч. п. не было однозначным: с одной стороны, мыслитель предлагал модели формы государства, исключающие частную сферу жизнедеятельности личности и лишающие позитивное ч. п. объекта правового регулирования; с другой же стороны, Платон, развивая учение о геометрическом и арифметическом равенстве, выступил продолжателем идей Сократа и, как будет показано далее, предвосхитил учение Аристотеля о различии двух сфер общественных отношений, в которых должны преимущественно применяться различные виды равенства (справедливости).

Аристотель, ученик Платона, высказывал в отношении многих коренных проблем общественного устройства (например, частной собственности, семьи и т. д.) воззрения, противоположные идеям своего учителя; вместе с тем Стагирит, продолжая традицию, заложенную ещё Сократом, различает в «Никомаховой этике» два вида «частной правосудности»: с одной стороны, — распределительное право, которое связано «с распределением почестей, имущества» и при этом «должно учитывать известное достоинство», и с другой стороны, — направительное право, действующее при взаимном обмене (под которым понимаются сделки и деликты) на началах формального равенства [см.: Аристотель. Никомахова этика. 1130 b−1132 a]. Анализируя указанную дифференциацию, А. А. Миголатьев отмечает, что «Аристотель по-новому подошёл к полису, выделив в нём два ряда отношений входящих в него граждан: 1) собственно политическое общение, непосредственное участие в делах города-государства (союза государств) и 2) жизнедеятельность граждан в негосударственной (частной) сфере, то есть их экономические, нравственные, бытовые, религиозные, семейно-брачные отношения и связи, где прямое вмешательство государства нежелательно или недопустимо», подчеркивая, что «открытие Аристотеля, относящееся к разграничению государства и общества» имело «принципиальное значение для истории политической мысли и теории политических отношений» [Миголатьев А. А. Предисловие // Антология мировой политической мысли: В 5 т. Т. 1: Зарубежная политическая мысль: истоки и эволюция. М., 1997. С. 17].

Комментируя развитие в трудах Аристотеля идеи о различии справедливости, И. Ю. Козлихин пишет, что «критерий уравнивающей справедливости не привносится извне как в первом случае, а внутренне присущ ей, то есть имманентен праву как таковому. В таком случае „достоинства“ сторон не имеют никакого значения, стороны выступают как равные субъекты права… Иными словами, у Аристотеля, — полагает данный автор, — намечается разделение сферы политики и частной жизни, сферы публичного и ч. п.» [Козлихин И. Ю. Право и политика. СПб., 1996. С. 20-21].

Воззрения на частное право в Древнем Риме

В научной литературе отмечается, что «если традиции политико-правовой философии и политической науки восходят в основном к древнегреческим авторам, то юриспруденция как систематически разработанное светское учение о праве — достижение древнеримской политико-правовой мысли» [История политических и правовых учений: Древний мир / Отв. ред. В. С. Нерсесянц. М., 1985. С. 9]. Анализируя указанную закономерность, С. В. Волкова объясняет различие в направленности общественной мысли двух великих цивилизаций античности тем, что «основной ценностью древнегреческого полиса была не индивидуальная свобода личности, а коллективная свобода — свобода человека в качестве гражданина полиса, являвшаяся основой разумного законопорядка в обществе… Кризис и упадок древнегреческого полиса приводит к ценностной переориентации политико-правовых учений, возникших в эпоху эллинизма: ценностью рассматривается теперь не полис, но человек как разумное существо, независимо от его положения в обществе и даже от гражданства» [Волкова С. В. Античный полис: из истории политико-правовых идей (V-IV вв. до н. э.). СПб., 2002. С. 126-127]. Корни такого положения личности и её частных интересов в древнегреческой философии (которое, по всей видимости, в определенной степени отражает и статус индивида в обществе) О. В. Мартышин предлагает искать в образе жизни обитателей греческого полиса: ученый обращает внимание на то, что «чем меньше была территория [полиса], тем теснее общение граждан. Их жизнь протекала у всех на виду. Сфера частных интересов была значительно ýже, чем теперь. Многие вопросы семьи, образования представлялись грекам делом общественным… Жизнь человека вводилась в жесткие рамки законом или обычаем. В этом смысле говорят, что какая бы форма власти не существовала в полисе, по отношению к личности он оставался тоталитарным» [История политических учений / Под общ. ред. О. В. Мартышина. М., 2002. С. 42].

Первой системой частного права, которой цивилизация обязана самой идеей разделения права на частное и публичное (в логически и понятийно законченном виде), является правовая система Древнего Рима. Намеченное у Аристотеля разделение сферы публичного и ч. п. окончательно было осознано именно на берегах Тибра — Марком Туллием Цицероном и римскими юристами [Козлихин И. Ю. Право и политика. СПб., 1996. С. 21]. В сочинениях «О государстве» и «О законах» Цицерон, несомненно, знакомый с трудами Платона и Аристотеля, не обособляя ч. п. от иных правовых явлений, и не давая ч. п. определений, вместе с тем постоянно противопоставляет такие явления, как «магистрат» (в качестве должностного лица) и «частное лицо» (вслед за Платоном), «дела государственные» и «частная жизнь», полномочия претора [который должен быть, по мнению Цицерона, «должностным лицом, разбирающим вопросы права и творящим суд … по частным делам» и «охранителем гражданского права»] и других магистратов (которые наделяются функциями в сфере публичного права), наконец, классические проблемы римского ч. п. (сервитуты, стипуляции и т. д.) и вопросы организации публичной власти [см.: Цицерон: 1) О государстве. I. XLIII. 67; II. XXXIV. 59; 2) О законах. I. IV. 14 и след.; III. III. 6-9; III. VII. 16; III. XIX. 43]. Именно указанные и подобные им фрагменты сочинений Цицерона, следует полагать, позволили В. С. Нерсесянцу утверждать, что «в учении Цицерона о праве, наряду с отличием естественного права от писаного, содержится деление самого писаного права на частное и публичное» [Нерсесянц В. С. Философия права. М., 1999. С. 429].

В истории частного права прошлого С. С. Алексеев предлагает выделять три основные вехи. Первая из них, по его мнению, — это «формирование частного (гражданского) права как целостного системного нормативного образования. Такое „возникновение“ состоялось … в виде весьма совершенной с юридической стороны частноправовой системы, утвердившейся в Древнем Риме на перевале эпох — дохристианского времени и христианской эры» [Алексеев С. С. Частное право: Научно-публицистический очерк. М., 1999. С. 40].

Дальнейшее изложение предмета продемонстрирует многообразие взглядов на вопрос о критерии разграничения частного и публичного права. Так, сторонники одного из направлений в доктрине в поисках подобного критерия отправную точку видят в самом содержании регулируемых отношений, «обращая внимание на то, что регулирует та или иная норма права или их совокупность, что из себя представляет содержание того или иного правоотношения. Выставляется, таким образом, — указывает Б. Б. Черепахин, — материальный критерий разграничения»; при таком подходе «одни ученые понимают этот вопрос в смысле: чьи интересы, блага, чью пользу имеют в виду те или иные нормы» [Черепахин Б. Б. К вопросу о частном и публичном праве // Труды по гражданскому праву. М., 2001. С. 96-97]. Данная точка зрения представляет собой древнейшую в истории правовых учений четко сформулированную позицию в отношении критерия разграничения частного и публичного права. Определение, данное Домицием Ульпианом, считается в мировой юриспруденции классическим, и именно от него отталкиваются все, кто освещают данный вопрос: «Публичное право, которое относится к положению римского государства, частное, которое относится к пользе отдельных лиц» (D.1.1.1.2).

Ч. п., как указывает И. С. Перетерский, — это «нормы права, защищающие интересы отдельного лица в его взаимоотношениях с другими людьми. … Ч. п. противополагается публичному праву и является областью, непосредственное вмешательство в которую регулирующей деятельности государства является ограниченным. Оно представляет известный простор автономии отдельных лиц, то есть глав семейств, товаропроизводителей, выступающих на рынке, и подобных им частных собственников, представителей класса рабовладельцев… Римское ч. п. является предельным выражением индивидуализма и наибольшей свободы правового самоопределения имущих слоев свободного населения… В центре ч. п. стоит единоличный субъект собственности, самостоятельно выступающий в обороте и единолично несущий ответственность за свои действия» [Римское частное право / Под ред. И. Б. Новицкого, И. С. Перетерского. М., 2000. С. 4, 6].

Несмотря на общепринятое мнение о кардинальном значении деления римского права на частное и публичное, такой современный романист, как М. Бартошек, полагает, что «категории ius publicum и ius privatum имели в римском праве второстепенное значение, их стала противопоставлять лишь позднекласссическая наука» [Бартошек М. Римское право: Понятия. Термины. Определения. М., 1989. С. 166]. Подобного же мнения придерживается и Г. В. Мальцев, полагающий, что термины «частное» и «публичное» «не были общеупотребительными в сочинениях римских юристов» и что «появление юридической конструкции, указывающей на отличие „пользы отдельных лиц“ от „пользы общественной“, едва ли оправданное с точки зрения римского правосознания периода республики и принципата, безусловно связано с кризисной ситуацией» периода упадка империи [см.: Мальцев Г. В. Частные и публичные начала в общественной и правовой жизни: научная доктрина и практика // Гражданское и торговое право зарубежных стран. М., 2004. С. 720]. Данную точку зрения поддержал также В. С. Нерсесянц, который, несмотря на то, что ранее деление права на частное и публичное называл «значительным достижением римской юридической мысли» [История политических и правовых учений: Древний мир / Отв. ред. В. С. Нерсесянц. М., 1985. С. 308], позднее, в предисловии к учебнику по римскому праву писал, что «хотя римские юристы и сформулировали принципы различения публичного и ч. п., однако ни римское право, ни римская юриспруденция, ни римское юридическое образование не были построены и разработаны как конкретизация и развертывание данного принципа в правовую систему с её делением на две области права (публичного и частного) или на два раздела учения о праве. Такое разделение было осуществлено намного позже, — конечно, под римским влиянием, но в других, более развитых условиях.., в юридической науке Нового времени» [Нерсесянц В. С. Предисловие // Дождев Д. В. Римское частное право. М., 2000. С. XII]. «Устойчивым заблуждением» называет тезис о дуализме римского права В. Г. Ульянищев [Ульянищев В. Г. О значении римского права и совершенствовании методологии его преподавания в современных условиях // Правоведение. 2000. № 1. С. 275].

Между тем Ульпиан считается юристом классической эпохи, а на то, что публичное и ч. п. были если не противоположными, то, по меньшей мере, различными областями римского права, косвенно указывал также и юрист классического периода Секст Помпоний, который в своем «Пособии», освещая происхождение римского права, писал о Квинте Элии Тубероне (2-я пол. II в. до н. э., то есть предклассический период) как об «ученейшем в области публичного и ч. п.» и оставившем «много книг по обеим этим областям» (D.1.2.2.46).

Не случайно римское право предусматривало различные последствия ограничения такого элемента частноправового статуса лица как правоспособность: Юлий Павел и Ульпиан указывали, что при ограничении правоспособности не уничтожаются публичные права, не кончаются публичные обязанности, но утрачиваются частные права человека и его семьи (D.4.5.5.2; D.4.5.6).

Исключительно важным аспектом римского права, обусловившим его разделение на частное и публичное, представляется отмеченное Гаем деление вещей (а также — по свидетельству Ульпиана и Павла — мест) на частные, которые принадлежат отдельным лицам, и публичные, которые не считаются находящимися в чьем-либо имуществе, но считаются вещами, принадлежащими совокупности (D.9.2.31; D.9.3.1.2 etc.) [Гай. Институции. Кн. 2. Фрагм. 11]. Ф. Энгельс не без оснований полагал, что римское право имело «своей основой частную собственность» [Энгельс Ф. Анти-Дюринг: Переворот в науке, произведенный г. Евгением Дюрингом // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения: В 30 т. Т. 20. М., 1961. С. 105], и что «римское право является … классическим юридическим выражением жизненных условий и конфликтов общества, в котором господствует чистая частная собственность» [Энгельс Ф. О разложении феодализма и возникновении национальных государств // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения: В 30 т. Т. 21. М., 1961. С. 412]. Того же мнения придерживался и К. Маркс, отмечавший, что «римляне собственно впервые разработали право частной собственности, абстрактное право, ч. п., право абстрактной личности. Римское ч. п. есть ч. п. в его классическом выражении» [Маркс К. К критике гегелевской философии права // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения: В 30 т. Т. 1. М., 1954. С. 347].

Дифференциация материального права нашла свое отражение и в праве процессуальном: из сочинений Павла видно, что имело место разделение публичных и частных исков, предъявляемых соответственно в публичных и частных интересах, публично-правового и частноправового судопроизводства, судов публичного и ч. п. (D.3.3.20; D.3.3.42 pr.; D.3.3.45.1; D.4.8.16.1).

В литературе по римскому праву отмечается, что «древние римляне рассматривали правовую систему в синкретичном единстве, выделяя различные аспекты юридических институтов в зависимости от той социальной роли, в которой выступали субъекты правоотношений, и от того, какой общественный авторитет обеспечивал нормативный характер типичных связей между людьми. Если речь шла об отношениях между отдельными (privatus: от privus, лишенный, отделенный) лицами, отстаивавшими свои индивидуальные или семейные интересы, то такие отношения, — указывает Д. В. Дождев, — трактовались как частные, а формализованная воля субъектов, определявшая режим их связей, считалась частным законом — lex privata. Если же отношение затрагивало интересы Римского народа квиритов (populus Romanus Quiritium) как целого, то оно рассматривалось с точки зрения публичных интересов, а его нормативной основой выступала формализованная воля всего народа — lex publica (публичный закон)» [Дождев Д. В. Римское частное право. М., 2000. С. 1]. Различие ius publicum и ius privatum, по мнению Ч. Санфилиппо, «пока ещё не выражает противопоставления двух взаимно противоположных ветвей права. Оно относится скорее к двум моментам (positiones) единой функции правопорядка… Собственно говоря, — пишет итальянский романист, — выгода частных лиц не противопоставляется интересам государства и не находится с ними в противоречии, так что нормы ч. п., поскольку они продиктованы прямыми или непосредственными интересами частных лиц, всегда в большей или меньшей степени косвенно реализуют, непосредственно или опосредованно, интересы всего общества. В то же время и нормы публичного права направлены на осуществление utilitas, пользы в интересах всех частных лиц. Определение Ульпиана следует понимать лишь в том смысле, что в нормах публичного права о себе более явственно заявляют прямые интересы государства (res Romana, римское государство), в то время как в нормах ч. п. преобладают непосредственные интересы отдельных лиц. Следствием признания за той или иной нормой её „публичного“ или „частного“ характера оказывается тот факт, что нормы ius publicum оказываются неотменимыми, в связи с чем должны неукоснительно исполняться, между тем как частные лица могут обращаться с нормами ius privatum по собственному усмотрению, поскольку они продиктованы непосредственной utilitas» [Санфилиппо Ч. Курс римского частного права. М., 2002. С. 26-27]. Данное положение также было прямо сформулировано одним из классиков римской юриспруденции — Эмилием Папинианом: «Публичное право не может быть изменяемо соглашениями частных лиц» (D.2.14.38; D.2.14.42); эта мысль в той или иной формулировке и с акцентом на том или ином частном выводе была высказана не только многими римскими юристами, в частности Ульпианом (D.2.14.27.4; D.8.4.13 pr.), но и, по свидетельству Квинта Цервидия Сцеволы, нашла выражение в позитивном праве — рескрипте императоров Марка Аврелия и Луция Вера (D.2.15.3 pr.). Более серьёзное значение данному делению римского права придает итальянский романист Дж. Франчози, утверждающий, что «настоящим правом Рима было право частное, в то время как публичное право не было стабильным, — и уж тем менее установлением писаным и твердым, — но весьма чувствительным к колебаниям в политической жизни и в конечном счете эволюционирующим вместе с ней» [Франчози Дж. Институционный курс римского права. М., 2004. С. 44].

Появившись в своем совершенном виде впервые в доктрине именно римских юристов, являвшихся, без сомнения, идейными наследниками древнегреческих философов, идея ч. п. получила свое первое последовательное воплощение также в позитивном праве Древнего Рима. Уже Законы XII таблиц (449 г. до н. э.) были охарактеризованы Титом Ливием в качестве источника «всего публичного и ч. п.» [Тит Ливий. Римская история от основания города. 3.24.6].

В литературе по антропологии и истории права справедливо отмечается, что нормы семейного права являются «своего рода квинтэссенцией политических, экономических, правовых институтов» [Цатурова М. К. Русское семейное право XVI—XVIII вв. М., 1991. С. 99], «лакмусовой бумажкой, показывающей уровень развития правового статуса личности» [Ковлер А. И. Антропология права. М., 2002. С. 284]. С учетом данной закономерности и принимая во внимание характеристику института брака в римском праве, данную И. А. Покровским, писавшим, что «римляне уже очень рано старому патриархальному браку противопоставили его полную антитезу, брак совершенно свободный, и этим сделали огромный исторический прыжок. Вместо жены, личность которой была совершенно задавлена личностью мужа, в этом новом браке рядом с мужем стала жена, лично и имущественно свободная и независимая; брак стал свободным союзом двух совершенно равноправных лиц» [Покровский И. А. Основные проблемы гражданского права. М., 1998. С. 165], следует признать обоснованность утверждения А. И. Ковлера, констатирующего «очевидный прогресс в либерализации правового статуса личности, причем прогресс этот осуществлялся средствами позитивного права» [Ковлер А. И. Указ. соч. С. 287].

Ю. А. Тихомиров, вкратце характеризуя общие черты и признаки системы романо-германского права, указывает, что «зародившись в Древнем Риме для дифференцированного правового регулирования частных и общественных интересов, это деление [на частное и публичное право] сохраняет свое значение и в последующих веках» [Тихомиров Ю. А. Курс сравнительного правоведения. М., 1996. С. 114].