ЖИЗНЕННЫЙ ЦИКЛ СЕМЬИ

основные события образования, развития и завершения существования семьи.
Из источников четко вырисовывается крестьянский взгляд на семью, как важнейшее и непременное условие жизни каждого крестьянина. Он выражен в челобитных по разным вопросам, в которых ссылаются в обоснование своей просьбы на необходимость завести семью, обеспечить семью и т. п.; в приговорах сходов, касающихся семейных дел и взаимоотношений молодежи; в мирских решениях, содержащих индивидуальные характеристики (при назначении опекунов, выборе старост, выдаче покормежных паспортов и пр.).
«Неженатый не считается у нас настоящим крестьянином», — писали из Ильинской вол. Ростовского у. Ярославской губ. — На него смотрят отчасти с сожалением, как на нечто не цельное, отчасти с презрением». Холостой образ жизни считался отклонением от нормы, странностью. Семья воспринималась как хозяйственная и духовно-нравственная основа правильного образа жизни. «Холостому быть хозяином общество запрещает», — сообщалось в к. XIX в. из Волховского у. Орловской губ.
Признание крестьянами роли семьи в материальном и нравственном благополучии человека и преемственности поколений, реализуемой в семье, отразилось в многочисленных пословицах, касающихся семейного быта, широко бытовавших по всей территории расселения русских: «Семейный горшок всегда кипит»; «Семейная каша погуще кипит»; «В семье и каша гуще»; «Семьей и горох молотить»; «Семейное согласие всего дороже»; «Как родители наши жили, так и нам жить велели»; «Отцы наши не делали этого и нам не велели»; «Отцы наши этого не знавали и нам не приказали»; «Отца с сыном и сам царь не рассудит»; «Муж жене отец, жена мужу венец»; «Отцовским умом жить деткам, а отцовским добром не жить» и др.
Обобщая данные о народном отношении к семейной жизни по всей территории расселения русских, современная исследовательница Т. С. Макашина отмечает: «По нормам обычного права женитьба сына и выдача замуж дочери были обязанностью родителей или людей, заменяющих их. Они должны были подготовить детей к будущей самостоятельной жизни, позаботиться об их браке и сыграть свадьбу. К браку сельское общество относилось очень ответственно («идучи на войну — молись, идучи в море — вдвое, хочешь жениться — молись втрое»), всячески осуждая тех, кто не вступал в брак в установленное обычаем время, считая таких людей безнравственными, нарушающими законы крестьянской жизни и обычаи предков («женитьба вещь добрая, она от Бога показана»)».
Но если человек избирал безбрачную жизнь по слову Божию — в качестве ли монаха, или отшельника, или монашествующего мирянина — сельского келейника, — общественное мнение одобряло его. В этом народное суждение вполне следовало евангельскому: «Кто может вместить, да вместит» (Мф. 19:12).
Ответственное отношение к созданию семьи проявлялось уже при выборе брачной пары. Хотя взаимные симпатии молодежи по большей части принимались во внимание при рассмотрении в семье возможного жениха или невесты, общий народный взгляд в этом вопросе далек от предпочтения страстного увлечения, как главного основания для вступления в брак. Даже в самом к. XIX в. в ответ на вопросы программы кн. Тенишева поступали сообщения из разных губерний о значении воли родителей при вступлении в брак. Из Владимирской губ. (Меленковский у.) писали, что в брак здесь вступают по воле родителей. П. Каманин из с. Домнино подчеркнул, что разрешение и благословение родителей на брак считается обязательным. При отсутствии родителей обязательным становилось согласие и благословение большака и большухи, крестного и крестной. При выдаче замуж дочери согласие матери считалось даже более важным, чем мнение отца. При женитьбе же сына решающим было согласие отца. «Хотя авторитет родительской власти в настоящее время сильно пошатнулся, но и теперь влияние родителей на детей при вступлении их в брак очень велико», — сообщалось из Ярославской губ. (Пошехонский у.).
Г. А. Листова, исследовавшая этот вопрос по разнотипным источникам, отмечает, что, хотя по гражданским законам запрещалось родителям или опекунам принуждать кого-либо к вступлению в брак, а церковное чинопоследование венчания включало вопросы к жениху и невесте о их согласии (если один из них заявлял об отказе вступать в брак, священник должен был прервать венчание), тем не менее и гражданские власти, и церковь, как правило, препятствовали заключению браков без согласия родителей. Отсутствие «согласия родителей на брак в любом случае не вело к его расторжению», — однако «такие браки в русской крестьянской среде бывали крайне редко». Причины этого автор видит не только в специфике семейных отношений у крестьян — экономической зависимости молодых людей от родителей. «Не менее важным регулятором поведения молодежи при выборе супругов представляется воздействие на них религиозно-нравственных установок окружающего мира и, прежде всего, внутренняя убежденность православного человека в необходимости получения родительского благословения». Широко бытовали рассказы о несчастливых браках, состоявшихся без благословения, а тем паче — сохрани Господь — при проклятии родителей.
Препятствием к вступлению в брак могло стать выявленное родство или свойство предполагаемых жениха и невесты. Выяснением этого вопроса специально занимались родственники. «Браки воспрещаются народной совестью в степенях родства и свойства: пятой, четвертой и третьей», — свидетельствовал корреспондент по данным Меленковского у. Владимирской губ. Браки при «духовном родстве и свойстве, как то: кумовство, побратимство (крестовые братья и сестры) и усыновление», хотя и считаются грехом, но менее тяжелым, чем браки при плотском родстве и свойстве. Информатор вводит здесь понятие народная совесть, дабы подчеркнуть, что речь идет о религиозно-нравственных представлениях, принадлежащих не отдельным людям, а народу как таковому. Народные запреты в отношении брака родственников шли даже дальше церковных: церковь в линиях бокового кровного родства исключала брак по четвертую степень включительно, обычное право запрещало и пятую степень.
Во взглядах на брачный возраст обычное право было, по-видимому, менее строгим, чем церковное и государственное. В делах Священного Синода о случаях незаконных венчаний священниками несовершеннолетних встречаем свидетельства об индифферентном отношении односельчан к этому вопросу: в этом случае, как и в других, их интересовало прежде всего родительское благословение, затем — согласие самих брачующихся. Так, в синодальном деле 1822 из Новоторжского у. Тверской губ. о браке несовершеннолетних крестьян (невесте было в момент заключения брака 15, а жениху — 14 с половиной) сказано, что некоторые лица, «бывшие в поезжанах» и выступавшие в качестве поручителей при составлении церковной записи, просили подписаться за них дворового человека помещицы (по-видимому, сказавшись неграмотными). А другие поручители, как потом выяснилось, вообще отсутствовали. Священник основывался на том, что обвенчать просил отец жениха. Отец же утверждал позднее, когда началось разбирательство, что считал сына своего совершеннолетним. К моменту разбирательства дела в Синоде и жених, и невеста достигли уже 16 лет и заявляли, что они и тогда никем не были принуждаемы к браку «и ныне разлученными быть не желают». Брак был сохранен Синодом, но священника, диакона и пономаря решено было «оштрафовать посылкою в монастырские труды на столько времени, сколько жениху недоставало к пятнадцатилетнему возрасту». После монастырских трудов они будут допущены к служению, если дадут подписку о невенчании малолетних и других каких-либо сомнительных случаев. При нарушении этого в следующий раз — будут лишены чинов.
Подобные случаи ранних браков были все же исключением в деревне. Повсеместно существовала устойчивая местная традиция относительно возраста, в каком можно начинать посещать молодежные встречи — хороводы (улицу) и беседы (посиделки) — в качестве полноправных участников, а не только зрителей. По замечанию информатора из Адуевской вол. Медынского у. (Калужская губ.), парни, начинающие женихаться (16—17 лет), и девушки, начинающие невеститься (с 14 лет), посещали все «игрища, увеселения, хороводы, гулянья по лугам», «выставки» и посиделки. В Зарайском у. Рязанской губ. девицы ходили на посиделки с 14—15 лет, парни — с 17 — 18. Такой возрастной ценз был наиболее распространен. В некоторых местах Дорогобужского у. Смоленской губ. парни участвовали в посиделках не ранее 18 лет, девушки — не ранее 15. В Елатомском у. Тамбовской губ. средний возраст на посиделках составлял 16—18 лет. Между началом выхода на молодежные встречи и вступлением в брак проходило, как правило, некоторое время. Соответственно нижняя граница возраста врачующихся сдвигается по сравнению со сроком вступления в молодежное сообщество.
Очень важной считалась репутация жениха и невесты в отношении труда — работящие ли они. На общих сенокосах, на помочах и других коллективных работах проявлялись индивидуальные возможности — сообразительность, ловкость, сила, знание приемов в конкретных видах работ. Представления об умелости и трудолюбии каждого складывались и в зависимости от результатов труда. И горе молодежи той семьи, которая обрела репутацию ленивой.
Во многих сообщениях в Этнографическое бюро Тенишева подчеркивалось, что мнение односельчан о девушке как работнице непременно учитывается при выборе невесты. У всех на виду была ее одежда собственного изготовления, украшенная в праздничном варианте сложным рукоделием. Специальный осмотр женщинами общины девичьего рукоделия в некоторых местах осуществлялся на «выставках» невест, а также на перебасках — соревнованиях по нарядам в доме молодой. Если невеста была из другого селения, то о ней старались разузнать. Из Новоладожского у. Санкт-Петербургской губ. писали в конце прошлого века: «на смотринах мать жениха везде «вышнарит», всех выспросит, и напрямик и загадками, умеет ли коров доить, телят поить, стряпать, хлеб печь, шить, косить, жать и т. д.».
Вопрос о репутации семьи жениха и невесты возникал не только в связи с трудолюбием, но и при рассмотрении нравственных свойств. При выборе невесты учитывали, что она «из хорошего рода, известного в околодке своей честностью и другими хорошими качествами» (Костромская губ.). Из Ильинской вол. Ростовского у. (Ярославской губ.) сообщали в 1897, что семья жениха разбирает нравственные достоинства не только самой невесты, но и ее семьи. «Яблоко от яблони недалеко падает» или «Яблоко — от яблони, а от ели — шишка».
Высоко ценилась девственность невесты. По этому вопросу единодушны ответы на программы XVIII —XIX вв. из разных губерний и другие источники (См.: Женская честь). Редкие случаи добрачных связей резко осуждались не только старшими, но и самой молодежью.
Исключительно серьезное отношение к семье, к святости брака у русских проявлялось в самом характере традиционных условий вступления в брак, в сложности и многозначности системы обрядов и обычаев, сопровождавших начало создания семьи — свадьбу.
«Русскую народную свадьбу по праву относят к наиболее сложным полифункциональным комплексам традиционной культуры народа», — утверждает современный этнограф Т. А. Листова. И далее: «русский свадебный ритуал, известный нам по описаниям 2-й пол. XIX — н. XX в., — это акт общественно-религиозного санкционирования брака, сложившийся и функционировавший в среде православного крестьянства. Вследствие чего в народном ритуале нет, пожалуй, эпизода, в котором в том или ином виде не проявилось бы христианское мировоззрение его создателей и исполнителей». Таинство венчания освящало вступление в брак.
Серьезное отношение к выбору жениха или невесты и к самому вступлению в брак не исключало чувства любви в предбрачных отношениях и в семейной жизни. Достаточно хорошо известна лирика русского фольклора, отразившая богатейшую гамму сильных и тонких чувств. Однако об отношениях в крестьянской семье было сказано в литературе немало худого. Как правило, это были выхваченные поверхностным наблюдателем из общей спокойной и ясной картины мрачные случаи, на основе которых делались широковещательные выводы. Современная исследовательница крестьянской семьи XVIII —XIX вв. Н. А. Миненко пишет, что основанием для темных красок «были немногие судебно-следственные дела, попадавшие в руки авторов, а иногда, кроме того, собственное предубеждение и поверхностное знакомство с крестьянским бытом».
«Если обратиться к крестьянским песням, то приходится лишь удивляться тому, как часто упоминаются в них слова «любовь», «люблю», «красная девица», «удалой молодец», «свет душа», «милый друг», «моя краса», «голубушка», «ретиво сердце зазнобчивое», «сахарные уста», «моя любезная», — отмечает Н. А. Миненко. И далее приводит строки из бытовавшего на Урале и в Сибири фольклора: «Люблю девушку тороватенькую»; «Разгорелось мое белое лицо, зазнобилось серде-чушко, разыгралась кровь горячая»; «Доставайся, колечко, любезному, я которого навеки полюбила»; «А кто любит чужих жен, нет душе спасенья. А кто девушку полюбит — грехам отпущенье»; «Люблю, люблю девчоночку, люблю молодую»; «Молодца горе берет — ко девчонке сердце рвет».
Историки и этнографы располагают документальными материалами, подтверждающими свидетельства лирического творчества народа. Особенный интерес представляют те утверждения, которые относятся к периоду супружеских отношений — непосредственно к семейной жизни. «В семейных нравах видна... любовь, согласие», — заключил в 1863 Н. А. Абрамов, хорошо знавший народную повседневную жизнь в Ялуторовском у. Тюменской губ. А житель Такмыцкой слободы Тарского округа замечал, что «мужчины в обращении» с женами «более ласковы, чем грубы...».
Н. А. Иваницкий, собравший в последней четверти прошлого века обширнейший и достоверный материал о быте крестьянства Вологодской губ., считал, что мнение о неразвитости чувств в крестьянской среде — «совершенно ложное». Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть любой из многочисленных сборников песен, бытующих и сочиненных в крестьянской среде. «Всякий беспристрастный человек, — писал исследователь, — скажет, что такие прекрасные песни могли вылиться только из сердца, преисполненного искренней любовью. Есть любовные песни, отличающиеся такою нежностью и глубиною чувства и до того безукоризненные по форме, что в самом деле как-то не верится, чтобы их могли сложить безграмотные деревенские девушки, не имеющие ни малейшего понятия о стихосложении, между тем достоверно известно, что девушки-то и есть сочинительницы; парни-стихотворцы несравненно реже». Иваницкий отмечал, что сам народ признает в любви серьезное чувство, с которым нельзя шутить. На основании пословиц и разговоров с крестьянами он утверждал, что для них «чувство любви — главный стимул, заставляющий человека трудиться и заботиться о приобретении собственности, ввиду будущего блага своей семьи». Многолетние наблюдения над деревенской жизнью привели Иваницкого к выводу, что «сердечные отношения между мужем и женой сохраняются до конца жизни».
Рождение детей в венчанном браке воспринималось всеми как безусловно положительное явление. В основе народных представлений, связанных с деторождением, — православные воззрения. Детей дает Бог, это Божье благословение брака. Рождением детей оправдываются и освящаются отношения супругов. «Несмотря на трудности содержания многодетной семьи, крестьяне если и не всегда с радостью, то во всяком случае без ропота встречали рождение многочисленного потомства и надеялись с Божьей помощью вырастить всех», — пишет Т. А. Листова. На основе обширного материала — опросов сельского населения и письменных источников — исследовательница пришла к выводу о повсеместном осуждении любых попыток прерывания беременности. «Душу загубили, на белый свет не пустили». В наши дни женщины, совершавшие аборты, отмаливают души загубленных в утробе детей, в надежде на милость Божию: не лишит Господь чадо света Божественного — окрестит «в море щедрот Своих».
Соответственно к бесплодию относились отрицательно, считая его наказанием Божиим за грехи. Женщины налагали на себя обеты, чтобы избавиться от бесплодия (напр., совершали обетные паломничества к отдаленным святым местам).
Во время беременности прибегали к духовным средствам защиты от злых сил: исповедовались, причащались; часто осеняли себя крестным знамением; молились больше, чем обычно. Обращались с молитвами к Пресвятой Богородице и ее матери — прав. Анне, св. вмцц. Варваре и Екатерине и др. святым. Верили, что Богородица незримо приходит к призывающим ее роженицам.
Подавляющее большинство русского народа не могло допустить, чтобы новорожденный остался не окрещенным. Вполне осознанное признание необходимости крещения составляло и составляет важнейший элемент массового религиозного сознания русских.
Сборы последних десятилетий в разных регионах России полевого и архивного материала по вопросу о крещении (Т. А. Листова) привели к однозначному выводу; «С точки зрения русского православного человека, крещение — это второе рождение человека и, более того, это рождение собственно человека «по образу и подобию Божьему». До крещения новорожденный казался нечистым, как говорили в народе, «некрещеный ребенок — чертенок». Он и внешне непривлекателен: пахнет потом, лицо красное, тогда как после крещения и лицо у него белеет, и сам пахнет хорошо». Ужасались тяжкой загробной участи младенцев, умерших неокрещенными. В церкви поминать некрещеных нельзя, поэтому стремились сами отмолить таких детей. Широко было распространено и сейчас сохраняется поверье, что мать может помочь своему умершему до крещения ребенку, если раздаст сорок крестиков детям. Обычно это делается через церковь, чтобы крестики надевали на крещаемых младенцев. Надеялись, что тогда Бог освободит умершего некрещеным, «из темного места посадит в светлое к крещеным». Младенцы, умершие окрещенными, становились ангелами Божиими. «Крестьяне были уверены в том, что их невинные дети не только станут ангелами, но их молитвы за оставшихся на земле будут особенно действенными».
Крещение вполне осознанно воспринималось как непременное условие спасения души и защиты от сил зла в земной жизни. Кроме того, знали, что, получая при крещении имя, человек приобретал своего святого покровителя, в честь которого его назвали. Таких святых особо почитали, стремились иметь дома их иконы; брали в дорогу образок с изображением своего святого. В день святого покровителя младенцев приносили в церковь для причащения. Взрослые причащались в день небесного покровителя и заказывали ему молебен.
О глубоком понимании значения крещения свидетельствует сохранение его в советской деревне, несмотря на гонения. В то время как в городах тогда многие (особенно среди интеллигенции) перестали крестить детей (сейчас иные семьи насчитывают уже третье поколение некрещеных; но и в таких семьях наблюдается обращение второго поколения к вере и крещению, со стремлением при этом окрестить и родителей своих, и детей), в деревне крестили всех. У самых партийных председателей колхозов находились всегда бабушки, которые тайком крестили детей в соседнем районном центре.
Крестили тайком на дому. Об этом воспоминают сейчас и священники, и миряне. «Ведь надзор меня забыть не может, — пишет в своем дневнике в 1932 протоиерей Симеон Афанасьев, — я живу среди мира, адрес мой всем известен, и я ежедневно совершаю Таинства крещения, причащения и погребальные требы. Все это делаю в своей квартире, не таясь, об этом знает население Сорочинского и его окрестностей» (Самарская обл.).
«Детей крестили на пятый день, ну не более семи дней — и крещенье, — вспоминает о советском времени крестьянка из Подмосковья П. П. Молоканова. — Утром вставали, какие бы маленькие ни были, — помолимся перед иконами. Поклон земной сделали. Бабушка и мать так учили. Считают — раньше были серые. А раньше были культурные».
В семейном воспитании детей и подростков, наряду с осуществлением задач духовных и трудовых, шла подготовка к вступлению в брак и семейной жизни. Это выражалось прежде всего в различии видов работ, к которым постепенно приучали мальчиков и девочек. Например, мальчики были борноволоками (правили лошадью при бороньбе), позднее учились пахать, косить и пр. — из них готовили основных работников в крестьянской семье. Девочки, наряду с женскими рукоделиями, приучались ко всем видам домашнего хозяйства. В многодетных, как правило, крестьянских семьях принято было привлекать девочек к уходу за маленькими детьми. Эта нередко вынужденная мера сопровождалась и направленным обучением будущей матери. Параллельно с участием в реальных делах взрослых дети играли в «свадьбу», «клетку» (от слова «клеть», домик со всеми обитателями и предметами быта) и пр., подражая поведению взрослых, импровизируя на темы семейной жизни.
В то время как в трудовом воспитании реализовывалось и подчеркивалось различение полов, духовное воспитание было единым. Путь воцерковления был одинаков для мальчиков и девочек. Это давало возможность с детства воспринять истинное женское равенство христианства — в деле спасения души.
Для русской крестьянской семьи характерно духовное отношение к собственной предстоящей смерти и к кончине близких людей. Об этом говорит множество пословиц: «Человек родится на смерть, а умирает на живот (на жизнь)»; «Не бойтеся смерти тела, бойтеся смерти духа»; «Смерть на живот дана»; «Смерть да жена — Богом суждена»; «Бога прогневишь — и смерти не даст»; «В семье и смерть красна»; «Смертный плотью, бессмертен духом»; «Смертный страх — от греховного жития» и др.
К смерти готовились заранее. «Нам бабушка говорила: девки, как в силу войдете, — сразу готовьте себе смертное (смертную одежду), — свидетельствовала в 1994 жительница г. Хотьково Московской обл. Агриппина Васильевна Гусева, 80 лет. — Бабушка дожила до 90 лет». Считалось, что тому, кто заранее думает о смерти, Господь дает долгую жизнь. Как правило, смертную одежду готовили пожилые женщины. Но «главным считалось подготовить себя к этому последнему жизненному шагу духовно, т. е. успеть сделать необходимые дела для спасения души, — пишет современный этнограф И. А. Кремлева, исследовавшая похоронно-поминальные обычаи и обряды русских по материалам разных губерний. — Богоугодными делами почитались раздача милостыни, вклады в церкви и монастыри. Также благочестивым делом считалось прощать долги. Очень боялись внезапной смерти («в одночасье»). Умереть дома, среди близких, в полной памяти, по представлению русских, было «благодатью небесною». Около умирающего собиралось все семейство, ему подносили образа, и он каждого благословлял особо». Приглашали священника для исповеди и причастия. Нередко больного соборовали. Умирающий стремился попросить у всех прощенья, а члены семьи, родственники, соседи и др. знакомые старались успеть посетить его и, в свою очередь, попросить прощенья.
«Если человек умирал быстро и безболезненно, верили, что душа его попадет в рай», а если перед кончиной тяжело и долго мучился — значит, грехи велики. Выполнение наказов умирающего считалось обязательным. В крестьянской среде, как правило, делались устные завещания.
Широко распространены были похоронные причитания («плачи», «вопли») — любовь к ушедшему и скорбь выражались в прекрасных поэтических формах. Для многих районов в источниках отмечено целенаправленное обучение девушек в семье и вне семьи искусству причитания. По сведениям, собранным Г. Р. Державиным в н. XIX в. в Новгородской губ., «молодые девочки заблаговременно учатся вопить, как благородные наши девицы учатся танцевать и петь. «Вопить не умеет», — такой же почти упрек, как «прясть не умеет». В Московской губ. (материалы семи уездов) умение причитать приобреталось каждой женщиной в период девичества и «становилось в особое достоинство».
Исключительное внимание уделялось у русских поминовению в семье усопших (См.: Поминальные традиции).
М.М.Громыко

Источник: Энциклопедия "Русская цивилизация"