Хартум и его обитатели

        Прежде чем мы перейдем к рассмотрению главного города внутреннего африканского царства, мы должны бросить взгляд на историю тех стран, центральный пункт которых я попытаюсь обрисовать. История Судана начинается только в наше время; случившееся прежде смыто кровью многих тысяч людей, павших жертвой корысти и мести. Только в преданиях сохранилось воспоминание, как золотая нить через это мутное море крови, о прежних счастливых временах под властью туземных королей из племени фунги; о временах, когда на острове Арго, в Нубии, скрипели еще тысячи водоподъемных колес, когда народ шейкие в Берберии и Гальфайе и жители Сеннара, Россереса и Фассокла имели своих владетелей и Кордофан находился под мирным скипетром Дар-Фура. Но воспоминание это живет в памяти немногих; общеизвестные события начинаются с 1820 и 1821 годов. Эти годы не забудутся здесь никогда: покинутые города, опустевшие поля и вконец разоренные народы без слов неумолимо свидетельствуют о недавнем прошлом. Я говорю о покорении Судана, порабощении его народов турецко-египетскими войсками.
        С избиением мамелюков господство Мухаммеда Али в Египте казалось вновь основанным и даже упроченным*.

* Мухаммед Али (1769 1849), один из крупнейших государственных деятелей Ближнего Востока. Турок по рождению, он первоначально командовал в Египте албанским отрядом турецкой оккупационной армии. Затем, в 1805 году присвоил себе власть правителя Египта, истребил буйных мамелюков, фактических хозяев Египта, сформировал самостоятельную египетскую армию и в 1832 году отделился от Турции. Однако под давлением великих держав он вынужден был признать в 1841 году вассальную зависимость от Порты, которая в свою очередь признала его основателем наследственной династии египетских хедивов. Мухаммед Али был не только ловким политиком и искусным полководцем, но также много сделал для просвещения и поднятия производительных сил Египта. В первые годы путешествия Брема он уже впал в старческий маразм, и Египт ом правил его прием ны й сын 11брагим, выдающийся полководец.

        Только спокойствие еще не было восстановлено; началась мужественная битва, отчаянная месть против несравненно большей силы презренной измены и позорного вероломства. Вожди мамелюков пали коварно убитые, но непобежденные. Их храброе войско еще жило. Из его среды мамелюки выбрали новых предводителей и отступили в Нубию с намерением образовать там новое царство под своим владычеством. Войска Мухаммеда Али последовали за ними. Ибрим, Саис и другие крепости мамелюков были сожжены и взяты, хотя осажденные сражались с презрением к смерти и оставляли побежденным только трупы. Будучи слишком слабыми, чтобы противостоять врагу в открытом сражении, они должны были запираться в крепостях; на них нападали порознь и наконец истребили. Победоносное наступление турецко-египетского войска привело к завоеванию стран; оно было источником безмерного разорения для многих народов, которые до тех пор были свободны. Мамелюки бились до последнего издыхания за свою независимость; нубийцы держали их сторону, защищая свою свободу и отечество. Слабые барабри не могли задержать египетских войск; аристократия Нубии, привычные к бою храбрые и гордые шейкие бросились навстречу наступавшему полчищу. Всегда побеждающие были в первый раз побеждены.
        В 1820 году шейкие выступили против египтян при Корти. С ужасом вспоминает еще и теперь каждый нубиец об этом несчастном дне.
        Египтяне победили. Храбрые, героические, но чуждые порядка шейкие сражались с копьем и щитом против крепких воинов с неизвестным им огнестрельным оружием в руках. Женщины вышли с детьми, чтобы воодушевлять мужчин к бою громким воинственным криком или чтобы молитвами склонить победу на их сторону. Они подымали детей на руки и упорно заклинали отцов защитить от позорного рабства эти дорогие существа. Сражение началось. Орудия египтян изрыгали смерть и гибель на ряды храбрых нубийцев. Хотя нубийцы бросались на пушки и мечами проводили на их металлических дулах борозды, видные еще и теперь*, не доблестная храбрость, а превосходство вооружения решило победу.

* В Кордофане я видел несколько пушек, подтверждающих рассказы об этих подвигах храбрости, - А. Брем.

        Темнокожие побежали. Жалобный крик женщин пересилил шум сражения. Отчаяние овладело ими, они прижимали к сердцу детей и сотнями бросались в волны потока, предпочитая славную смерть позорному рабству. Оставшимся в живых бегство было отрезано. На правом и на левом берегу реки их встречали голые и сухие пустыни; там нельзя было найти убежище. В пустыне они нашли бы себе мучительную смерть, если бы и могли надеяться укрыться от мечей. Поэтому они остались на родине и склонили доселе свободные головы под ярмом угнетателей, хотя едва верили в возможность перетерпеть его.
        Но еще раз вспыхнуло пламя их героизма, еще раз благородный народ попытался дать отпор. Смелый Мелик-эль-Ниммер, то есть Король Леопардов, избрал свой народ в Шенди. Шенди и Метэммэ, два родных южнонубийских города, должны были снова испытать на себе бич победителей. Измаил-паша, сын старого Мухаммеда Али, появился со своими солдатами в октябре 1822 года на множестве кораблей перед Шенди. Он потребовал от царствовавшего там Мелика выдачи в течение трех дней такого числа невольников, которое невозможно было дать, и денег, больше, чем их когда-либо было в обладании этого вождя. Ему и его народу грозили смертной казнью, если он не выплатит этой наложенной на него пени. Отчаяние придало Мелику мужества. Он видел свою гибель и решился испытать крайнее средство. По всем направлениям были поспешно разосланы гонцы, чтобы раздуть таившиеся под пеплом искры восстания; они внушали изнемогшему от рабства народу стать хитрыми, мужественными и стойкими с врагом. Сам же король Мелик выказал паше глубочайшую покорность. Ложными обещаниями заманил он Измаила с его безопасного судна в соломенную хижину, окруженную густой зерибой.
        Большие кучи соломы лежали внутри изгороди, будто бы для кормления верблюдов. Мелик устроил для паши в этом токуле пир, на который были приглашены и явились по приказу своего повелителя все высшие офицеры.

Мухаммед Али
        Измаил-паша и его приверженцы сидят за столом. Перед зерибой звучит тарабука*, молодежь весело танцует.

* Тарабука барабан в войсках внутриафриканских народов.

        Они мечут друг в друга копьями и искусно ловят их на щиты. Паша время от времени бросает взор на эту суматоху, ловкость танцующих забавляет его. А танцоры выказывают все свое искусство. Они как будто с озлоблением сражаются; игры их становятся все более бурными; танцующие теснят друг друга; барабан трещит не переставая. Но вдруг он раздается во всех частях города. Громкий, пронзительный визг потрясает воздух. Сражающиеся соединились вместе и бросают свои копья уже не в щиты своих друзей, а внутрь зерибы, на турок. Отовсюду прибежали женщины с зажженными головешками и стали бросать их в солому, сложенную у токуля наши. В один миг огонь охватил соломенное здание; море пламени обагрило небо. Теперь боевой барабан раздается и в Метэммэ; он слышен в каждой соседней деревне; бой его раздается то здесь, то там и распространяется на целую провинцию. Бойцы за свободу подавленного народа словно вырастают из земли. Кто может нести оружие, хватается за него; женщины, забывая свой пол, стоят в рядах мужчин; их намасленные волосы покрыты пеплом и песком, с открытыми грудями и лишь с поясами на чреслах, они преследуют врагов; дети и старики сражаются с силой мужчин. Около горящей хижины, в которой заключены паша и пятьдесят его офицеров, начинается истребительный бой. Кто выбегает, того убивают тут же; остающихся пожирает пламя; никто не может спастись*. Шенди и Метэммэ в одну ночь были очищены от врагов. На уцелевших стенах укрепленного замка в Метэммэ еще и теперь темные кровавые пятна свидетельствуют о событиях этого дня.

* Для солдат, находившихся в зажженной хижине, останется вечной славой героизм, с которым они пытались спасти своих начальников от всепожирающего огня. Пашу нашли не обгорелым под кучей обуглившихся трупов. Солдаты предохраняли его своими телами от огня. Он задохнулся среди своих преданных приверженцев. - А. Брем.

        Немногие из солдат Измаил-паши спаслись на судах и принесли печальную весть Мухаммед-бею, оставшемуся в Кордофане. Бей, прозванный за свою жестокость "эль-Джелляд" (палач), поспешил со всем своим войском в Шенди и поклялся справить кровавые поминки по своему верховному начальнику и по своим родичам. Хотя нубийцы собрали все силы, однако не могли противостоять хорошо дисцип- линированным войскам Мухаммед-бея. Они снова были разбиты. Никто не знает числа людей, принесенных этим тираном в жертву мщению; оно должно быть значительно больше половины всего тогдашнего народонаселения. Мухаммед- бей истребил цвет гордого мужского населения Нубии и убивал стариков, женщин и детей несчастного народа. Жестокости, проделанные им, выше всякого описания и произвели на народ ужасное впечатление. Сообщенное здесь я узнал из рассказа очевидца. Нубиец Томболдо, впоследствии один из моих слуг, был во время этих ужасов еще ребенком; он говорил, что "вырос в крови своих земляков". Когда он возмужал, то вместо черных как уголь волос нубийца у него на усах и бороде выросли седые волосы, голова его поседела, прежде чем он достиг двадцати лет "от множества крови, пролитой перед его глазами".
        Этой последней, продолжительной кровавой бойней порабощение нубийского народа было закончено. Прежде свободный и гордый, народ шейкие перестал быть народом. Дома убитых были разрушены. Шенди и Метэммэ опустели; поля остались невозделанными; песок пустыни покрыл страну. Втрое тяжелее стало ярмо порабощения, которое нубийцы пытались сбросить; оно тяготеет еще и теперь. Нужны были годы, чтобы возникло поколение, выросшее в рабстве и терпеливо подчиняющееся завоевателям. Оно более покорно, нежели его воинственные предки, но оно не лучше их**.

* * Медик Ниммер бежал в Абиссинию, Турецкое правительство дорого оценило его голову и приказало убить. Даже отец одной из его жен устроил против него заговор, но дочь выдала тайну мужу. Тогда Мелик пригласил заговорщиков на пир и приказал убить их, причем, говорят, его жена заколола кинжалом своего родного отца. Мелик счастливо избег всяких козней, жил долго в большом почете и умер немного лет назад. Прежние его вассалы часто посещали его и считали, за святого. - А. Брем.

        Насытившись кровью, Мухаммед неудержимо ринулся на юг. Торговцы невольниками, проходящие через эту страну, приносили с верховьев Голубого Нила золотые зерна и золотые кольца, а с Бахр-эль-Абьяда в большом количестве превосходную слоновую кость. Они рассказывали, что суданские женщины продевают себе в нос толстые золотые кольца, что король Фунги в Сеннаре, главном городе своего царства, устроил зерибу из слоновых клыков вокруг своего соломенного дворца, как еще теперь рассказывают это про дарфурского султана. Стада верблюдов и рогатого скота, платившие дань одному только царю пустыни - льву, были, по их рассказам, неисчислимы в лесах на берегах обеих рек. Эти отчасти справедливые рассказы побудили жадного тирана к дальнейшему натиску. Он низверг с престола галфайского короля и победил короля Фунги. Провинция Кордофан была отторгнута из-под милостивого скипетра Дар-Фура. Там оставалось сильное войско, чтобы держать в покорности побежденный народ; бей мог действовать свободно.
        Царство Галфайя и Сеннар были скоро покорены и еще скорее ограблены. Ожидаемая золотая жатва манила далее на юг. Достигнув Россереса, победители узнали, что золото еще дальше на юге, в Хассане. Но теперь было бы неблагоразумно углубляться туда. Войска были слишком отдалены от Египта, и надо было сперва устроить для них стоянку, откуда можно было бы предпринимать дальнейшие походы. Выбор места для этого был чрезвычайно удачен.
        Там, где сильный горный поток Бахр-эль-Азрак смешивает свои быстрые волны с медленно ползущими мутными водами Белого Нила, лежала маленькая деревушка Хартум. Из нее должна была возникнуть столица "королевств Судана" - так называют еще и теперь арабские ученые эти земли. В 1823 году устроены были первые токули для солдат немного выше деревни и как раз у Голубого Нила, вода которого превосходна для питья. Хижины возникали за хижинами целыми рядами, и каффр (деревушка) выросла до размеров бандер (местечка). Но частые пожары истребляли соломенные постройки, вследствие чего их заменили глиняными; затем выстроили жилище для местного паши, многочисленные тюрьмы для упрямых туземцев и воздвигли мечеть. Позднейшие постройки, в числе которых первое место занимает базар, придали бандер-Хартуму его нынешний вид и возвели его в степень "мединэ" (города).
        Отсюда в позднейшие годы предпринималось много походов за невольниками. Беллед-Така, лежащая между Красным морем и Голубым Нилом, северной границей Абиссинии, и между Атбарой, была покорена; завоевали также земли по верховьям Голубого Нила: Россерес, Фассокль и Хассан. Но здесь на время оставили номинальную власть прежним владетелям и дозволили им удержать свой сан и титул, разумеется, только номинально. До сих пор эти страны не доставили завоевателям больших выгод; по причине частых вторжений абиссинских народов, частых восстаний и почти постоянных беспокойств; они скорее являются для них обузой, от которой, однако, не желают избавиться.
        Для удобства обзора перечислю здесь эти "страны", которые были завоеваны из Хартума и называются королевствами Судана: Баттн-эль-Хаджар до начала большого порога Вади-Хальфа; Дар-эль-Сукот, Дар-эль-Махас, Дар-Донгола, Дар-эль-Шейкие, Дар-Бербер, Дар-Халфаи, Эль-Джезире, Сеннар, Россерес, Фассокль, Хассан, Кордофан и Беллед-Така.
        Эль-Хартум, как я пишу, сообразуясь с арабским произношением, вместо Хардум, Картум, Кардум и Кхартоум, лежит у самого Голубого Нила, от которого он только местами отделен садами. Голубой Нил, или Бахр-эль-Азрак, соединяется ниже города, при Рас-эль-Хартуме (предместье Хартума) с Бахр-эль-Абь-ядом, или Белым Нилом, и образует с ним вместе Бахр-эль-Нил, или реку Нил, которая, начиная с этого места, на протяжении всего своего дугообразного течения, равного почти 300 немецким милям, принимает в себя только воды Атбары при Бербер-эль-Мухейреф.
        Когда приближаешься к городу со стороны Белого Нила, то он представляется не совсем в выгодном виде. В сухое время года и обусловленного им мелководья обеих рек можно подойти к самому берегу по хорошо возделанным, плодородным полям, за которыми тянется пустынная, бесплодная и пыльная равнина, без всяких гор и возвышенностей. Налево на Голубом Ниле виден остров Бури с деревней, носящей то же имя и почти спрятанной за дюнами, и далее, вверх по течению, среди роскошнейшей местности - сады богатых жителей Хартума. Более к востоку видна хала с немногими деревьями; к юго-востоку две маленькие деревушки в тени густых мимоз; к югу только пески и одиночные кусты; к западу широкое зеркало Белого Нила и начинающиеся уже здесь тропические леса. К северу от Нубии вид закрыт горами Кер-Судан. Повернувшись к востоку, видишь перед собой город Хартум; однообразная, серая масса домов, над которой чуть-чуть возвышается низкий минарет.
        Прежде чем дойти до города, нужно пройти пыльную, загрязненную падалью и другими нечистотами площадь и плотину, устроенную для защиты домов от разлива рек. Этой дорогой выходишь на главную улицу Хартума, перерезывающую город с запада на восток; ею можно пройти до рынка. Описав одну улицу Хартума, я обрисую этим и все остальные. В сухое время года песчаные улицы пыльны; во время дождей они представляют непрерывный ряд луж и куч грязи. Царящие на них во всякое время года жара и зловоние превышают все, что можно вообразить. Почти все улицы ведут к рынку или к одному из двух казенных зданий; из них немногие широкие и прямые, большей частью они кривые и неправильные и образуют едва проходимые лабиринты. Незастроенные места в Хартуме редки, и если встречаются, то обыкновенно остаются без употребления.
        С улицы видны одни только двери домов; все остальное скрыто за высокими глиняными стенами. Исключение составляют лишь немногие дома, имеющие окна и на улицу; разумеется, что это окна квартир самих домовладельцев.
        Хартум явственно выказывает своим нынешним видом весь ход своего возникновения. Сперва каждому, желавшему строить, предоставлялось выбирать какое угодно место, и он пользовался этим исключительно по своему усмотрению. Поэтому в середине столицы еще находятся большие сады и нигде не видно следов какого-нибудь правильного и последовательно проведенного плана.
        Дома Хартума одноэтажные, с плоской крышей. Каждое большое жилище составляет замкнутое целое, если оно принадлежит турку, копту или богатому арабу. Оно заключает в себе обыкновенно две отдельные части: мужскую и женскую половины, или, как говорят в Египте, диван и гарем. Дома знатных выше и больше, чем дома бедных и простых людей, имеют довольно большое число так называемых комнат; при них находятся конюшни, сараи и другие службы, но постройкой они мало отличаются от остальных или вовсе не отличаются. Материал всюду один и тот же; он состоит из воздушного камня, то есть из кубических кусков лепной глины, служащих материалом для стен, из балок, тонких жердей и связок соломы для крыш и из тростин и досок для дверей и окон, которые по большей части продаются уже готовые.
        Постройка танкха (во множественном танакха), как называют в Судане земляные дома, идет очень быстро. Накапывают глинистой земли и лепят из нее кирпичи насколько можно ближе к месту постройки; затем сушат их на солнце. При постоянной жаре кирпичи быстро твердеют, так что скоро становятся годными для постройки. Бедные жители исполняют эти работы сами или с помощью соседей, знатные и богатые нанимают рабочих. План здания рисуют на месте, возводят фундамент, чтобы возвысить пол над уровнем окружающей поверхности. Тогда уже выводят стены до определенной высоты и изготавливают крышу. Крыша требует более всего внимания и издержек. Она покоится прежде всего на подпорке из довольно крепких бревен мимозового дерева, вделанных в стены на расстоянии от 1,5 до 2 футов одно от другого. На эти бревна поперек накладывают ряды плотно прилегающих одна к другой жердей, называемых у туземцев "рассасс", их нарезают в тропических лесах и часто приносят издалека. Жерди эти поддерживают сложенные вдвое циновки, тщательно сплетенные из пальмовых листьев. Только затем уже следует настоящее, непромокаемое покрытие: слой глины толщиной в несколько дюймов, плотно убитый и по возможности выровненный. Крыша с одной стороны наклонена к горизонтальной плоскости под углом от 10 до 15 градусов и снабжена короткими желобками, по которым вода может стекать, не касаясь стен. Каменные стены возвышаются на один фут над плоскостью крыши и так же, как она, покрыты слоем глины, мякины и навоза, чтобы предохранить их, по возможности, от дождя.
        К сожалению, постройка этих крыш всегда неудовлетворительна. После каждого ливня жители Хартума заняты их поправкой. Часто случается, что водосточные трубы засоряются; тогда на крыше образуется лужа воды, и крыша размягчается настолько, что вода стекает внутрь и наводняет комнаты. Иногда в результате этого целое здание рушится. В Хартуме много людей было убито во время грозы развалившимися крышами (между прочим, один итальянский доктор был убит около десяти лет назад). Мы часто бывали вынуждены прятать наши вещи в сундуки от лившего в комнате дождя и переходить из одной комнаты у другую. Подобный дом с садом и угодьями стоит в Хартуме от трех до шести тысяч пиастров, или от двух до четырех сот талеров на наши деньги*.

* Талер серебряная монета, после германской денежной реформы 1873 года приравненная к трем золотым маркам. — А. Брем.

        Внутренность домов соответствует их наружному виду. Пол состоит из утрамбованной земли, так же как и возвышающийся над ним на полтора фута диван**, на который впоследствии кладут циновки или подушки. Голые, несколько сглаженные глиняные стенки редко украшаются каким-нибудь особенным образом; только в немногих домах поверх навоза их еще смазывают белой известью. Окна - простые отверстия в стене с укрепленной перед ними широкой или узкой решеткой; двери подобны им, и только в немногих зданиях могут запираться. В целом доме нет ни замка, ни задвижки, ни скобки и никаких железных изделий. Даже употребляемые в Египте деревянные замки здесь редки. Все комнаты похожи больше на стойла для скота, чем на человеческие жилища.

* * Здесь этим словом обозначается широкая оттоманка, примыкающая к стене. - А. Брем.

        Поблизости рынка встречаются лучшие дома, нежели в остальных частях города; комнаты выше и прохладнее, чище и запираются. Многие европейцы и турки улучшили свои жилища по египетскому образцу, хотя и не отступая от общепринятых в Судане приемов строительства. В доме одного француза имелись даже стекла в окнах и каменные полы; на выбеленных стенах висели картины и, как великая редкость, зеркало. Подобную роскошь можно заметить только во дворце генерал-губернатора.
        Всего хуже относительно жилищ приходится в Хартуме вновь прибывшим. Когда иностранец в первый раз нанимает квартиру, он неизбежно получает самый скверный дом, потому что лучшие здания уже заняты ранее приехавшими. Здесь он должен устроиться как может лучше сам, потому что хозяин не дает своему жильцу, кроме четырех стен, решительно ничего.
        Прежде всего приходится очищать дом от всяких гадов. Во всех темных местах гнездятся в дождливое время года скорпионы, тарантулы, виперы (гадюки), уродливые ящерицы, шершни и другие отвратительные гости. Вечером никогда не следует входить в комнату без свечки, иначе оживленное в это время сонмище может быть опасно. Я наступил однажды в темном проходе на очень ядовитую виперу, которая, по счастью, была занята глотанием только что убитой ею пары ласточек и не могла укусить меня. К большим паукам и скорпионам привыкаешь так, что никогда не забудешь принять против них необходимые меры предосторожности. Ночные ящерицы, бегающие при помощи своих клейких пальцев по потолку и ловящие мух, скоро становятся любы каждому за приносимую ими пользу и за их невинную оживленность; с удовольствием слышишь крик "гек-гек", за который их называют гекконами.

Обыкновенная стенная ящерица
        Но зато крайне неприятны докучливые насекомые. Открытые оконные отверстия предоставляют свободный вход днем голодным роям мух и ос, ночью неисчислимым полчищам жужжащих кровожадных москитов. Эти мухи-мучители ночью терзают спящего точно так же, как днем терзают бодрствующего мухи, осы и шершни. От них не знаешь как защититься. При этом ветер свободно свищет по пространствам, которые мы должны называть "комнатами", и засыпает их песком и пылью. Господствующая обыкновенно в большей части низких комнат сильная жара несколько ослабевает только от частых опрыскиваний водой. Если вы не привезли все необходимое для своего благосостояния из Египта, то вынуждены покупать это на базаре по чрезвычайно дорогой цене. Но и при возможно лучшем устройстве хартумского дома все же ощущаешь недостаток в очень многом, и всего лучше попытаться принять здесь полудикий образ жизни суданцев.
        Хартум беден общественными зданиями. Собственно общественными зданиями можно назвать здесь казенное жилище генерал-губернатора соединенных королевств, жилище мудира, или губернатора Хартумской провинции, лазарет и казарму, пороховой магазин, мечеть и базар. Все они были устроены правительством постепенно и более или менее соответствуют своим целям. Если же причислить к общественным зданиям еще и некоторые частные учреждения, то я должен упомянуть коптскую и католическую капеллы и одну христианскую школу. Первая капелла принадлежит коптам, вторая, так же как и школа, основана известной нам миссией.
        Жилище генерал-губернатора (хокмодара) Судана называется хокмодерие. Оно лежит в восточной части города, у самого Голубого Нила и имеет перед собою открытую площадь, не носящую никакого названия. Под управлением Лятифа-паши (1850 - 1852) здание это было значительно увеличено и украшено. Прежде оно было из глины, как и остальные дома Хартума, теперь земляные его стены заменены кирпичными. Хокмодерие вмещает в себе приемную залу, или диван паши, кабинет чиновников и жилые комнаты для прислуги, архив, несколько городских тюрем, сильную гауптвахту и особенно отгороженный гарем, построенный весьма целесообразно и прочно. Для Судана он украшен роскошно и окружен хорошо ухоженным фруктовым садом.
        Казенное помещение наместника Хартумской провинции, или мудерие, находится в центре города, подле рынка; оно тесно и построено крайне плохо; в нем помещается диван мудира, канцелярия управления, суданское казначейство, много тюрем для преступников и также сильный военный караул. Гарем бея находится в его частном доме. Стараниями честных европейских врачей госпиталь устроен теперь так, что больные жаловаться не могут: палаты чисты, высоки и с хорошей вентиляцией, уход сносный и медицинская помощь изрядная; по крайней мере, теперь шарлатаны и живодеры здесь нетерпимы. К сожалению, казарму нельзя поставить рядом с госпиталем. Она, бесспорно, самое жалкое из всех общественных зданий и состоит из нескольких окруженных высокой стеной и отделенных один от другого дворов, в стенах которых проделаны небольшие углубления. Эти последние и снаружи, и внутри похожи на наши свинарники и предназначены для бедных солдат и их семейств.
        Как во всех мусульманских городах, рынок в Хартуме - центр общественной жизни, а потому он устроен тщательно, вмещает в себе мечеть и несколько базаров. Мечеть построена из кирпичей и имеет очень привлекательный вид, хотя архитектура ее и проста; минарет слеплен из глины и совершенно безвкусен. Близ мечети находятся два гостиных двора, из которых один построен тоже из кирпича и расположен сообразно со своим назначением. Здание имеет более ста локтей длины и снабжено двумя сводчатыми, хорошо запирающимися входами. От одного входа к другому ведет широкая дорога, по обеим сторонам ее устроены 24 лавки.
        На ночь товары убирают в большие склады, находящиеся позади лавок. Гостиный двор освещается сверху, на ночь запирается и охраняется сторожем, для него там же устроена постель. На этом базаре продаются наиболее дорогие товары, привозимые из Египта преимущественно для турок и европейцев. Другой двор значительно уступает первому в прочности постройки и удобств торговых помещений, которые имеют всего по 8 футов вышины, ширины и длины, а потому каждое местечко здесь завалено товарами. Но арабский купец нуждается в небольшом пространстве, чтобы сидеть в своей лавке, подвернув ноги, и умеет искусно выискивать требуемый товар из кучи беспорядочно разбросанных по всей лавке предметов.
        На иных лавках выставлены имена владельцев или изречения из Корана, написанные сильно вычурным шрифтом (по-арабски называемым "суллус") и пестро раскрашенными буквами. Иные украшают свои лавки картинами, принадлежащими кисти арабских художников и изображающими львов, лошадей и иных, часто крайне фантастических животных, которых иногда и узнать невозможно; вообще подобные произведения ниже всякой критики.

Лавка на базаре
        Между этими двумя рядами лавок находится хлебный рынок города. Здесь под большими зонтиками сидят пришедшие из Египта хлебники и предлагают отличный пшеничный хлеб за дешевую цену, тогда как суданские женщины продают пироги и лепешки из дурры для своих соотечественников. Подле хлебного ряда находятся ряды для продажи молока, плодов и овощей, в середине возвышается роковой помост - виселица. Она имеет ужасный вид, когда кругом нее теснится торговый люд, в то время как на ней висит труп, что нимало не стесняет садовников и продавщиц масла в их занятиях.
        Отсюда через житный ряд можно пройти в табачный, а этот сообщается с рядами сала и сенным. В первом из них целые кучи пшеницы и дурры лежат прямо на земле; табак продается на узкой улице, где воздух постоянно наполнен пылью от сухих листьев. В мясных рядах имеется говяжий и бараний жир для приготовления тэлка, об употреблении которого мы скажем ниже; в сенном продается сено, солома, стебли дурры и всякий другой фураж.
        Совершенно особую прелесть Хартума составляют сады на берегу Голубого Нила. Их живая зелень радует дух, утомленный пустынными окрестностями города; их плоды представляют часто весьма желанную усладу.
        В этих садах спеют виноград, лимоны величиной с лесной орех, гранаты, фиги кактусовые, или колючие фиги, бананы и похожие на ананас вкусные и ароматные плоды дерева, называемого "кишта". Кроме того, здесь разводят овощи, как, например, мулухие - низкую траву, видом похожую на нашу перечную мяту, а вкусом на шпинат; батие - слизистый плод кустарника, также дикорастущего в степи и известного там под именем "узки"; битинган исвид и битинган ахмар — черные и красные баклажаны; кхолач - широколистное луковичное растение, луковицы которого, будучи поджарены, вкусом похожи на картофель; риджле - салат; лубие - бобы и бассаль - лук. Финиковая пальма достигает здесь крайнего южного своего предела и, несмотря на красоту ствола, не дает вкусных плодов. Некоторые сады до того обширны, что в них сеют хлеб. При хорошо устроенном орошении на одном и том же месте собирают четыре жатвы пшеницы в год, так велико плодородие и живительная теплота этих стран.
        Хлебопашество, как и скотоводство, играет близ Хартума очень второстепенную роль. Необходимые для существования продукты производятся в таком большом количестве, что цены на них очень низки, и в самом деле, жители здесь не имеют надобности особенно заботиться об их произрастании. Только тыквенные разводятся в большом количестве и дают очень хороший доход. В сухое время года их сажают на образующихся на Голубом Ниле островах; в дождливое время только в садах. Они бывают так дешевы, что за 20 пара или 1 зильбергрош можно купить хороший арбуз (батех), а за половину этой суммы такой же величины сахарную дыню (кхауун). Хотя они и хуже египетских дынь, но все же съедобны. Вместе с дынями сажают огурцы весьма умеренного достоинства, но незначительной величины. Кроме того, на полях близ Хартума видны ячмень, бобы, дурра и дохи; но все же эти посевы встречаются в степи в гораздо больших размерах.
        Население Хартума состоит из весьма различных элементов, хоть и не представляет такой пестрой смеси, как в Каире. Все число жителей можно определить в 30 000 человек, из которых может быть 3000 солдат-негров. В Хартуме живут турки, европейцы, греки, евреи, нубийцы, суданцы, абиссинцы, галласы, а также четыре или пять различных племен негров, как, например, дарфурские, шиллуки и динка, негры из Такхалэ и с верховьев Голубого Нила и т. д.
        Турки восточного Судана и Египта находятся в презрении у своих земляков за свои дурные обычаи, но в нравственном отношении они все же стоят значительно выше хартумских европейцев, эти последние, за немногими исключениями, представляют отребье своих наций. Греки и евреи в Судане не лучше и не хуже, чем в других местах, а египтяне остались верны нравам своего отечества.
        Под суданцами мы должны разуметь всех живущих теперь в странах по Голубому и Белому Нилу темнокожих туземцев внутренней Африки. Коренные жители Судана, фунги, уже несколько столетий тому назад смешались с окрестными народами, так что о чистоте расы теперь не может быть и речи. В настоящее время к суданцам причисляют и живущих в Судане абиссинцев, и нубийских пришельцев; но народ можно разделить на два главных отдела: с одной стороны, городские и деревенские жители, с другой кочевники. В числе последних различают: ауляд, или бени (в переводе "сыны"), эль-хасание, бени-джераар, кабабиш, бишари, баггара и других, которые наружностью, нравами и обычаями более или менее отличаются друг от друга, но которых по образу жизни никак нельзя смешивать с обитателями постоянных жилищ.
        Все суданцы рождены свободными людьми и не могут быть продаваемы как рабы.
        Суданцы хорошо сложены, среднего или высокого роста, сильны и могут выносить значительный физический труд; мужчины, за исключением хассание, обыкновенно красивее женщин, которые в некоторых городах, как, например, в Хартуме считаются безобразными. Этому способствует главным образом их обычай красить губы в синий цвет, чего не делают женщины кочевых племен.
        Их одежда с немногими изменениями везде одна и та же и очень проста. У мужчин она состоит из коротких, белых, довольно широких панталон, называемых либаас, которые от пояса идут до колен; из фердаха - хлопчатобумажного плаща длиной часто до 16 футов и шириной до 4, серого цвета с красной или ярко-синей каймой, им заворачивают тело; из простых сандалий и из такхие - белой шапочки, плотно стягивающей голову, из сложенной вдвое хлопчатобумажной ткани, сшитой несколькими параллельными швами. На левом плече вместе с луком носят короткий нож (секин) в крепком кожаном чехле и на сплетенном из ремней шнурке; часто носят несколько кожаных свертков с талисманами (хеджаб). Ни того, ни другого они никогда не снимают; нож служит для обыкновенных употреблений и как оружие, а талисманы пользуются большим почетом, хотя состоят просто из бумажек, покрытых изречениями из Корана, которым приписывают врачебные свойства. Некоторые носят на длинно висящих ремнях кожаные бумажники, красиво отделанные и содержащие пять отделений; их прячут в панталонах. В них суданцы хранят мелкие деньги и нужные бумаги. Более для забавы, чем для надлежащего употребления, в руках у них мусульманские четки, бусины которых они постоянно перебирают без всяких благочестивых помыслов.
        Время от времени они бреются скверной бритвой, которую предварительно оттачивают на сандалии. Лишь на макушке оставляют густые, шерстистые локоны длиной в несколько дюймов. Иногда встречаешь, как видение из старого прошедшего времени, номада из страны Атбара или из внутренней Джезиры, который своим волосяным украшением существенно отличается от остальных суданцев. Он носит длинные волосы и зачесывает их кверху, обильно смазывает маслом и втыкает в это курчавое сооружение две тщательно сглаженные и разукрашенные деревянные иглы длиной в 9 дюймов, чтобы держать в повиновении неисчислимых обитателей его прически*.

* Арабы и суданцы очень страдают от вшей и не могут от них избабиться. У суданцев вит черные, как сама кожа головы, служащая им местопребыванием. В жилищах, кроме того, много кюпов, но замечательно отсутствие блох. Как только переходишь через тропики, тотчас же исчезают эти неприятные, весьма многочисленные в Египте создания. — А. Брем.

        До 1850 года мужчины постоянно ходили с одним или двумя копьями длиной в восемь футов. Они никогда не покидали этого оружия, и оно служило им так же хорошо для нападения, как и для защиты. Лятиф-паша запретил суданцам, кроме номадов, носить оружие, и этой заслуживающей признательности мерой предосторожности предотвратил много убийств. Но с исчезновением копья вид суданца значительно утратил свой самобытный характер.
        Одежда женщин Судана так же проста, как и мужская. Девушки до замужества носят рахад, то есть пояс, состоящий из нескольких сот узких ремешков, украшенный кистями и, в обозначение девственности, раковинами. В день свадьбы они меняют красивый, так идущий к ним рахад, на хлопчатобумажный пояс. Женщины тоже имеют талисманы, но носят их не на плече, как мужчины, а на длинных шнурках под поясом на голом теле. Суеверие заставляет их видеть в этих талисманах верное лекарство от многих болезней, и особенно от бесплодия.
        Они тоже носят фердах, как верхнюю одежду, но надевают его не так, как мужчины. Даже материя женских фердах иная, она похожа на наш газ, и сквозь нее виден темный цвет тела красавиц. Фердах окутывает тело до самых ног, обутых в сандалии; им окутывают и голову так, что только никогда не закрываемое лицо остается свободным. Нос украшен большими и толстыми медными или серебряными (прежде золотыми) кольцами, это вместе с окрашенными синей краской губами придает лицу настолько противный вид, что эстетическое чувство заставляют желать, чтобы оно было скрыто.
        Как и повсюду, суданские женщины стараются выказать некоторую роскошь. Вследствие этого их сандалии разукрашены гораздо богаче, чем мужские. Между тем как мужчины довольствуются простыми кожаными подошвами, стоящими всегда полтора гроша на наши деньги, женщины носят сандалии, состоящие из нескольких кусков и разукрашенные всякого рода завитками и узорами, так что цена таких сандалий доходит до тридцати пиастров, или двух прусских талеров. Кудрявые волосы женщин причесывают совершенно особенным образом специальные искусницы. Сперва сплетают сто косичек с лишком и так проклеивают их аравийской камедью, что они тремя или более уступами торчат над головой. Когда эта трудная работа кончена, начинается смазывание этого художественно созданного волосяного сооружения. Для этого берут смесь говяжьего жира и пахучих веществ, например, симбил, обогач, душистый и обильный смолой браунколь и т. п. Эта помада накладывается так густо, что она мало-помалу, расплавляясь от солнечного тепла, растекается по всей голове. При этом жир каплет на плечи и на шею, и его тщательно втирают в кожу. Сперва запах этой помады сносен, но когда через несколько дней жир прогоркнет, он совершенно нестерпим. Такой головной убор считается в Судане очень красивым и стоит больших денег; его устраивают только раз в месяц. Тщеславие женщин прибегает к совершенно героическим мерам, чтобы поддерживать его столь долгое время и предохранить от разрушения. Как в прежнее время европейские женщины проводили ночь в кресле, чтобы не испортить завитые для следующего дня локоны, так и суданские женщины лишают себя сладости сна для достижения подобной же цели. Они кладут во время сна затылок на маленький стул, вышиной в четыре дюйма, шириной от полутора до двух, и вырезанный соответственно форме головы; таким образом они мученически проводят ночь на этом ужасном изголовье.
        Оба пола время от времени смазывают тело жиром, так же как нубийцы и негры; для этого употребляется тэлка - мазь, совершенно подобная описанной головной помаде. Она предохраняет кожу от трещин и сухости и поддерживает ее мягкость и лоск. Европейские врачи, долго жившие в Судане, уверяли меня, если туземцы бывают вынуждены прекратить натирания тэлкой, то у них скоро развиваются накожные болезни. Негры при помощи втирания поддерживают блестящий черный цвет кожи, который мы у них видим в Европе; женщины темнокожих народов размягчают этим свою эпидерму до того, что она кажется очень нежной и бархатистой и не уступает коже европейских красавиц.
        Прежде во всех знатных суданских домах было обыкновение посылать красивых невольниц смазывать тэлкой тело гостей перед сном. К сожалению, с тэлкой случается то же, что и с головной помадой: она горкнет и пахнет тогда ужасно.
        Рахад тоже смазывают жиром, чтобы сделать его блестящим; я привез несколько экземпляров его в Германию, и они воняют еще и теперь.
        Хотя суданцы многое утратили из первоначального своего характера от усилившегося вследствие порабощения их родины сближения с Египтом и другими соседними государствами, от внутреннего управления чуждым турецким правительством и законодательством и от связанного с этим введения в их быт чуждых обычаев, тем не менее внимательный наблюдатель находит в их нравах и обычаях еще много своеобразного, пережившего управление королей Фунги. К сожалению, как уже сказано, мы не имеем исторических данных относительно этого, минувшего для восточного Судана, золотого времени; мы должны принимать на веру то, что узнаем из рассказов по слухам. Только некоторые кочевые племена сохранили патриархальные нравы своих предков, но путешественник так редко заходит в их кочевья и видит их так мало, что не может вынести на этот счет основательного суждения.
        Характер суданцев наших дней таков же, как и характер всех полудиких народов, но уже несколько облагороженный приноровленной к их обстоятельствам религией. Сравнивая светлые стороны их натуры с темными, недолго остаешься в сомнении на их счет. Они в основе добрые люди, гостеприимны и радушны по отношению к иностранцам и при всей своей бедности или, лучше сказать, при всем своем богатстве, так как не знают, что бедны, всегда готовы напоить жаждущего и накормить алчущего; они строго держат данное слово и берегут вверенный им залог (аманэ) лучше, чем свою собственность; они любят своих детей и почитают родителей; считают гостеприимство священным долгом и выполняют его со строжайшей добро- совестностью.
        Но суданцы, как все жители юга, вспыльчивы, легко раздражимы и еще слишком мало развиты в умственном и нравственном отношении; их гнев вспыхивает, как соломенный костер, и заставляет без раздумья совершать иногда такие поступки, в которых они сами раскаиваются через несколько минут. Прежде убийство было у суданцев делом обыкновенным, теперь правительство страшной строгостью обуздало и укротило их.
        Если бы мы стали судить суданцев по нашим воззрениям, то должны были бы провозгласить их глубоко падшими нравственно. Но мы были бы не правы. Их понятия о добре и зле иные, чем у нас.
        Всякий народ имеет свои воззрения на добродетель и порок; один считает за добродетель то, что другой клеймит как порок.
        До турецкого владычества кровная месть была у них в обычае, и убийство и смертные побоища происходили ежедневно. Обиженные сами решали все ссоры между собою; они и теперь поступают так же, если думают, что правительство не узнает об этом. Их мелук (множественное число от "мелик" — король) мало или вовсе не мешались в частные распри своих подданных; поэтому они удивляются, что нынешнее правительство входит в мелочи, по их мнению, вовсе его не касающиеся. Только под турецким владычеством научились они различать убийство законное от незаконного.
        Как солдат не чувствует угрызений совести, убивая врага, точно так и эти непросвещенные сыны природы не думают о преступлении, убивая обидевшего их или же просто обладающего большими богатствами человека. Они считают смерть своего врага вполне справедливым, заслуженным наказанием; грабя богатого, видят в этом необходимость, по их мнению, легко оправдываемую. Обмануть кого-нибудь им не кажется грехом, а скорее победой умственного превосходства над ограниченностью другого. Турки трудятся над искоренением этих их воззрений, но дело идет очень медленно.

Процессия на улице Хартума
        Особого кодекса мусульмане еще и теперь не имеют. Коран для них вмещает все. Он учит отличать добро от зла, определяет наказание за преступление и содержит законы, по которым полководец Мохаммед управлял своим войском и приверженцами. К сожалению, эта превосходная книга у суданцев распространена до сих пор еще очень мало; во всем их большом отечестве существует одна только мечеть (в Хартуме), и они только по преданию знают главнейшие формулы своей религии. Они мусульмане по имени, но не знают и не понимают законов ислама. Исполняя некоторые его обряды, думают, что делают достаточно. Наблюдения над жителями Судана подтверждают нам, что нравственность может возникать и развиваться только при образовании - истина, которую история доказывает сотнями аргументов.
        Я попытаюсь еще раз взять суданца под защиту, приписывая большинство его грехов влиянию климата. Невозможно отрицать, что последнее столь же существенно участвует в образовании духа, как и тела. Даже пришелец из других стран не может устоять против влияния нового для него климата.
        Кто когда-нибудь жил в жарких странах, тот знает, как легко там даже прилежный европеец становится ленивым. Тропический зной при раскаленном ветре, или самуме, действует расслабляющим образом на тело, обессиливает постоянным и обильным выделением накожной испарины и делает его неспособным к продолжительной работе. Если дух пришельца неэнергичен и неспособен поддерживать господства над телом, то нерадение переходит в постоянную лень и уничтожает и дух, и тело. Как неотразимое последствие является распущенность во всем; тело дрябнет и легко становится жертвой лихорадки и других болезней. Истину этого подтверждает нам жизнь и смерть многих европейцев в жарких странах. Сильная умственная деятельность всего необходимее под тропиками: она поддерживает жизнь; без нее человек становится до того нерадив и ленив, что чуждается всякого движения, ограничивает все свои помыслы удобствами прохладного жилища, и тем вернее идет навстречу гибели.
        Европеец знает действие жаркого климата, знает последствия изнеженности своего тела; а все-таки он редко избегает и того, и другого. Насколько же труднее достигнуть этого для суданца! Он судит о своей распущенности совершенно иначе, чем европеец, и не подозревает, что она может сократить его жизнь. Его лень обусловлена обстановкой; действительно, работать случается только тогда, когда нужно добыть средства к жизни себе и своему семейству. Но ему так мало нужно, и его родина одарена таким плодородием и производительной силой, что это малое дается ему без труда. Зачем утруждать себя работой, зачем делать что-нибудь, когда и религия не требует от него деятельности? Она дозволяет ему наслаждаться жизнью по своему образу и усмотрению, она говорит ему: "Аллах - керим!" (Бог милостив и хочет, чтобы вам было легко). Когда кто-нибудь умирает вследствие своей распущенности, религия утешает словами: "Мактуб аалейху мин аанд раббина субхаане вутаале" (Так ему было предопределено (написано) великим и всемогущим Богом). Поэтому он и живет беззаботно изо дня в день.
        Днем суданский туземец работает крайне мало; он лежит в своем жилище на мягком анкаребе и вкушает покой. С заходом солнца начинается настоящая жизнь, но жизнь не труда, а наслаждения. Приятно вытягивая свои члены, почти раздетый, он черпает тыквенной чашкой любимый напиток из большой бурмы, наполненной меризой; а если еще чашку подает ему красивая женщина, то кейф* его достигает высшего предела; опьяненный любовью и меризой, он проводит полночи с бурмой и своей красавицей.

* Кейф — непереводимое слово и обозначает то блаженство, которого мусульманин стремится достигнуть через наслаждение всем доступным для него комфортом; это высшая степень итальянского "dolce far niente". Трубка хорошего табаку, красавица, золото или богатство без труда, мягкий диван, вкусное питье и еда необходимы для полноты кейфа. Кейф значит также "послеобеденный сон" и "свободная воля человека". -А. Брем.

        Что ему за дело тогда до звезд, сияющих в светлую тропическую ночь, до Аллаха с его пророками, до работы и до своего хозяина! Он живет для себя, для женщины и для меризы. "Аллах керим!", он прощает грешника. А когда смерть постучит в его двери, то кающемуся стоит только произнести свой символ: "Ля иль лаха иль аллах, Мохаммед расуль аллах", чтобы открылись для него двери рая и объятия встречающих его там смуглых гурий. Настолько, думает он, хватит веку.
        Сладострастие и легкомыслие вообще распространены в Судане не только между одними мужчинами, но и между женщинами. Их супружеская верность оставляет желать многого. Хассание пользуются славой, что их женщины самые красивые, но и самые сластолюбивые вместе с тем, так что они заключают совершенно особые брачные контракты, называемые "дильтейн ву дильт" (две трети и одна треть). Женщины обязуются в течение каждых двух суток быть послушными своим мужьям во всем и осчастливливать их своею любовью, но выговаривают себе на третьи сутки, без ослабления прав мужа, право следовать своему желанию и удовлетворять свои влечения по собственному выбору. По некоторым "дильтейн ву дильт" женщины выговаривают даже два дня кейфа; такие контракты нередки, и оба супруга живут чрезвычайно мирно между собою на этих условиях, хотя другие арабы и нубийцы смеются над ними. Однако иной повеса, которого природа, кроме черных сверкающих глаз, наделила еще и другими физическими преимуществами, ищет и находит счастье любви в объятиях этих светло-бронзовых красавиц; он ходит по палаткам хассание и покупает себе "золото любви" за несколько пиастров. Говорят, совершенно справедливо, что мужья этих легко отдающих свои ласки женщин (идеальное красивое тело которых может привлекать взоры даже белого человека) уходят без церемонии из дому, когда около дома похаживает другой с намерением отыскать доступ к их супруге. Турок наказал бы смертью за подобную попытку; хассание сам уступает дорогу.
        Такая же распущенность замечается и при других обстоятельствах. Мусульмане совершают религиозный обряд, называемый сикр. Сикр совершается также и в Египте и считается весьма богоугодным делом. В нем принимают участие высшие и низшие; знатные мусульмане берут издержки на свой счет. Ни при одном религиозном обряде фанатизм не выказывается в столь страшном виде, как в сикре. Вокруг духовного лица (факие) или монаха (дервиш), читающего громко молитвы или выдержки из Корана, собирается круг мужчин всякого звания, которые, кивая головой и с коленопреклонениями повторяют непрестанно имя бога или формулу: "Аллах ху акбар!" - Бог велик! Их движения и слова становятся все более и более восторженными, так что наконец пена показывается на губах и они падают, как опьяненные или совершенно изнеможенные. Вид толпы так беснующихся людей имеет в себе нечто ужасающее и отвратительное. В Судане тоже справляется сикр, но с той разницей, что в нем участвуют и женщины, и с тем невинным эпилогом, что по окончании празднества каждый из молящихся выбирает себе женщину, чтобы в ее объятиях отдохнуть от трудностей святого дела.
        Из этого легкомысленного отношения к религиозному обряду можно заключить, как вообще суданец смотрит на религию. Он весьма мало ревностен в ее исполнении и не фанатичен. Познакомившись с еретическим, по их воззрениям, европейцем, суданцы удивляются его знаниям, но не думают подражать ему, потому что он другой веры. Они очень суеверны, верят в предсказания пророчиц и пользующихся большим почетом и репутацией благочестия фукхера (множественное число от факие, по крайней мере, на вульгарном арабском наречии), боятся колдунов и их опасного влияния, верят в привидения, в добрых и злых духов, во всякую нечистую силу, в души мертвых, странствующих, чтобы мучить живых, считают возможным превращение человека в разных животных и т. п.
        Несмотря на развратность суданцев и их нравственные слабости, я, принимая во внимание их хорошие качества, не могу согласиться со многими путешественниками, ставящими их слишком низко, и думаю, что могу доказать справедливость своих воззрений. Я прожил среди них два года и не испытал и не заметил в них коварства, тогда как от других народов, как, например, от негров, всегда следует ожидать коварной выходки*.

* Утверждение, с которым не согласится ни один путешественник, имевший дело с неграми.

        Почти все пороки оправдываются их безграничным легкомыслием и вспыльчивостью и недостатком образования. К сожалению, я заметил, что образование, приобретенное некоторыми из них в путешествиях и привезенное на родину, не улучшает их нравственности. Чем дальше они путешествуют, чем больше приобретают сведений, тем только усиливается число их пороков. С ними случается то же, что с молодыми египтянами и турками, которых вице-король посылает образовываться в Европу. И они привозят с собой на родину обыкновенно недостатки европейцев, не усвоив их хороших качеств.
        Хотя суданцы мусульмане, однако их обычаи существенно отличаются от обычаев других народов, исповедующих ту же религию. Это должно казаться удивительным, потому что именно у мусульман религия всегда глубже проникает в жизнь, и большинство обычаев первоначально возникло из нее. Суданцы исполняют и мусульманские обряды, но они приняли, кроме того, много других обычаев, считающихся у них столь же священными, как и завещанные им религией. Так, например, обрезание девушек в том виде, в каком у них производится, составляет их особенность и не предписывается законами мусульманской религии.
        При бракосочетании суданца редко бывают особенные пиршества. Мальчик, достигший пятнадцатого года, считается взрослым; девушка считается таковою уже на тринадцатом году. К счастью, в Судане не держатся дурного обычая египтян сочетать детей браком еще в нежном возрасте; здесь предоставляют природе закончить свое создание, прежде чем начинают думать о его разрушении. Суданец должен также заплатить известную сумму, махр*, своему тестю.

* Это слово можно бы перевести словом "приданое", но только в обратом смысле, то есть жених не получает его, а дает. Зато отец невесты должен справлять на свой счет брачный пир и в случае развода содержать и кормить свою дочь, возвращающуюся к нему. — А. Брем.

        Но махр** здесь значительно меньше, чем в Египте, и выплачивается по частям, иногда несколько лет.

* * Скорее всего махр суданцев соответствует калыму (выкупу невесты) тюркских и кавказских народов.

        Бракосочетание совершает факхие, но на скорую руку и экспромтом, читая несколько изречений из Корана, относящихся к браку. После брака молодая чета сооружает себе танкха, если хочет жить в городе, а если в деревне, то токуль. И то, и другое при несложности потребностей этих невзыскательных людей стоит от 10 до 15 талеров на наши деньги. Затем молодые выбирают ремесло и работают, как их родители, то есть равно столько, сколько необходимо для поддержания собственного существования и для уплаты требуемых правительством податей.
        Как ни мал в Судане махр, однако часто случается, что отец не дает своего согласия на брак дочери, желая получить за нее больший выкуп. Во всех мусульманских странах на брак смотрят как на торговлю, поэтому нечего удивляться, что из него стараются извлечь возможно больший барыш. Но так как помеха некоторым бракосочетаниям могла бы легко стать причиной уменьшения народонаселения, то правительство создало в Судане совершенно особое учреждение. Там вообще любви не ставят таких преград, как в Турции и других верных исламу, но более цивилизованных странах; девушки ходят без покрывал и могут своим часто очень приятным лицом воспламенять сердца юношей.
        Чтобы сделать возможным замужество красивых молодых девушек, прежде чем они в ожидании дорогого за них махра постареют, подурнеют и станут неспособными к рождению здоровых детей, правительство учредило должность назир-эль-энкэ - чиновника по брачным делам. Назир-эль-энкэ в Судане весьма значительное лицо. Он из духовного звания и разъезжает по всему Судану, разведывает, где находятся взрослые и готовые вступить в брак девушки, спрашивает у них, имеют ли они возлюбленного или нет, и в случае утвердительного ответа привлекает молодого человека, добром или силой, и вручает ему девушку. Махр сам назначает назир-эль-энкэ по своему усмотрению. Чтобы ему не мешали в отправлении его обязанности, правительство дает ему в помощь каваса, то есть рассыльного. Он вразумляет упрямых отцов, взыскивает умеренное вознаграждение за труды назира и вообще действует как светский его помощник.
        Суданец редко вступает в брак одновременно с несколькими женами, но любит менять домашнюю обстановку и потому часто разводится с женой без особенного основания, на что по мусульманским законам ему предоставлена полная свобода. Если у него есть рабыни, то он обыкновенно возводит их на степень наложниц и прижитых с ними детей считает наравне с детьми от законной жены. Иногда жены бегут от дурного обращения мужей к своим родным. Тогда супруг седлает осла и едет в погоню за беглянкой. Если он ее найдет, то силой приводит обратно в свою хижину и наказывает; но из-за этого часто вовлекается в серьезные ссоры с ее родственниками. Если жена бежала без достаточного основания, то она получает упреки, а иногда и побои от своих родных, и они отводят ее обратно к мужу без всякого содействия с его стороны.
        Когда больной находится в тяжелом состоянии, заставляющем опасаться за его жизнь, то друзья и соседи собираются вокруг его ложа, чтобы описывать ему прелести рая и чтобы принять от него исповедание. Здоровые провозглашают несколько раз: "Ля иль лаха иль аллах!", больной или умирающий должен отвечать на это: "By Мохаммед расуль аллах!" Если он исполняет это, то все присутствовавшие при последнем его издыхании убеждены, что больной умер добрым мусульманином. Как только умершему закрыли глаза, родственницы тотчас оповещают об этом всему соседству отчаянным криком "уль-уль-уль!Жена покойника мечется, как бесноватая. Она бегает по всем близлежащим улицам, хватает свернутый фердах и выделывает им над головой самые странные движения, в знак глубочайшего горя посыпает голову пеплом и песком. При смерти женщин церемоний бывает меньше: подруги или родственницы, правда, тоже ревут, но не выражают такой печали, как при смерти мужчины. Вероятно, это происходит оттого, что мусульмане еще не совсем ясно порешили, что делается с женщинами после их смерти.
        На жалобный крик сбегаются соседи во двор умершего и начинают свои надгробные завывания; они жалобно вопят и кричат, упиваясь при этом меризой елико возможно. Тем временем покойника омывают и заворачивают в кеффн. Это кусок чистой хлопчатобумажной ткани, который даже бедняки покупают или выпрашивают для мертвецов, причем они могут быть уверены в щедрости своих единоверцев. Если больной умер утром, его хоронят в тот же день; если же он умер вечером или ночью - то утром на следующий день.
        Надгробные вопли продолжаются до того мгновения, когда труп опустят в могилу; поэтому в последнем случае они слышатся всю ночь напролет. Иногда отрывистые удары барабана сопровождают плач и придают этому отвратительному для нас ансамблю праздничный оттенок. Каждый приходящий старается утешить скорбящего, он разговаривает и воет с ним. Затем ударяют успокоительно по плечу друг друга и оба плачут на шее один у другого.
        Даже когда покойник давно уже похоронен, обычай обязывает каждого, кто еще не выказывал сожаления перед родственниками, начинать жалобную песнь. Последнюю, разумеется, прерывают часто совершенно посторонними речами: "Да утешит тебя Господь, брат мой! Его дни кончены, Господь его помиловал, не плачь! Но скажи же мне, брат мой, неужели ты в самом деле не хочешь продать мне своего верблюжонка! Я уже предлагал тебе за него 300 пиастров! Нет, брат мой, этого слишком мало. Ах, брат мой, а мой бедный усопший отец!" И оба снова принимаются выть, и первый говорит снова: "Да утешит тебя Бог, брат мой, не плачь больше! Мафиш фанда мин шан аль мухт абаденн (смерти не избежишь), хали рахсак таиб (подыми голову)" и т. д.
        Подобные речи можно слышать при каждом смертном случае. При этом все присутствующие настраивают на печальный лад свои лица, всхлипывают и воют, сожалеют и вытирают рукой глаза, хотя на них нет ни слезинки. Для нас, европейцев, есть нечто отвратительное в этом оплакивании покойников; мы не можем освободиться от неприятного впечатления, которое производит на нас это предписываемое обычаями ломание.

У священного дерева
        Погребение происходит всецело по мусульманским обычаям и законам. В песчаной степи на некотором отдалении от жилищ роют яму глубиной от трех до четырех футов и обыкновенно на возвышенных местах. Завернутый в кеффн труп приносят на кладбище на анакаребе и в сопровождении большого числа поющих мужчин и вопящих или воющих женщин кладут его в могилу таким образом, чтобы ноги находились в направлении к Мекке, куда должно смотреть лицо покойника. Гроба здесь не знают; труп кладется прямо в землю, но покрывается в виде крыши кирпичами, которые приносятся сопровождающими шествие. Тогда могилу засыпают, уравнивают на ней землю и обкладывают рядом белых кремней.
        Перед лицом смерти у суданцев не существует сословных различий. Умерший на виселице погребается точно так же, как богатый купец или шейх. Ни одно правительство не следует здесь господствовавшему прежде в Европе дурному обычаю лишать погребения тела казненных. Здесь убивают преступника, но не лишают его чести погребения. Повешенного родственники скоро снимают с виселицы, омывают, как всякого покойника, заворачивают в саван, несут на кладбище и предают земле с молитвами, которые читает факие. Со смертью казненного оканчивается его бесчестье.
        Если мы вникнем далее в обыденную жизнь суданцев, то найдем в ней много замечательных обычаев. Я упомяну прежде всего их манеру приветствовать знакомых. Они при поклоне делают еще больше церемоний и комплиментов, чем египтяне. Сперва подают друг другу руки и прижимают их к губам, то есть каждый целует собственную ладонь и подает ее другому обратно. Фразы: "Привет тебе, здоров ли ты? Привет тебе, как ты себя чувствуешь? Как живется?" и т. п. повторяются неисчислимое количество раз, точно так же, как поцелуи и рукопожатия. Затем начинаются расспросы о хозяйстве: "Что поделывает твоя прекрасная верблюдица (нэкхе бахидэ)?* Не отелилась ли она? Увеличились ли твои стада? Покончил ли ты свои счеты? Да будет Господь к нам милостив, мы должны платить все же слишком много! Здоровы ли дети? Как поживает твоя супруга? Салямат, таибин, салямат, сейак, кейф халяк?"*

* Имя, часто даваемое рабыням и животным и обозначающее "счастливая". — А. Брем.

        Затем хозяин ведет гостя в хижину; приносят бурму меризы, и разговор продолжается за круговой тыквенной чашей, красиво отделанной, с выжженными каленым железом и со всякими другими орнаментами. Номады не садятся на анкаребы, а сидят на собственных пятках. Они с детства приучены к этому способу сидения и действительно отдыхают при этом; конечно, я должен заметить, что их ноги приобрели из-за этого совершенно иные свойства, чем ноги других детей человечества. Икр у них почти нет, и бедра так плотно переходят в икры, что между ними нельзя заметить ни малейшего промежутка.
        Если суданец хочет особенно почтить своего гостя, он убивает овцу или, если беден, по крайней мере козу и приготовляет ее мясо как особенно лакомый кусок. Обыкновенно он ест только свои постоянные кушанья ассиеда и люкхмэ. Но суданец до того гостеприимен, что считает за праздник день, когда чужой или знакомый посетил его хижину, и готов сделать все от него зависящее, чтобы доставить удовольствие гостю. Если он может, то устраивает пляску перед своим домом и собирает для этого всех соседей. Пляска - любимое развлечение всех суданцев, и хотя она не дошла здесь до такой степени совершенства, как в Египте и Кордофане, но все же не лишена художественной прелести, к сожалению, только в глазах суданца.
        Даже чужих суданец принимает дружески и радушно. Он охотно оделяет подачками странствующих от одного селения к другому пилигримов, идущих на поклонение в Мекку и по дороге занимающихся собиранием милостыни и воровством; вообще суданец приветлив и к темнокожим, и к белым. По его мнению, гостеприимство должно простираться даже за гробом. Мне рассказывали, что желающий провести ночь на кладбище, наверное, проведет ее спокойно, если только ляжет на одну могилу, а не между двумя. Если бы он сделал последнее, то оба покойника стали бы тащить его к себе, чтобы приобрести право гостеприимства. Из-за этого спящий ворочался бы то в ту, то в другую сторону и видел дурные сны*.

* Это суеверие распространено также в Египте и в Турции. - А. Брем.

        Пища суданцев сама по себе очень проста, но приготовление ее требует стольких хлопот, что им всецело поглощены женщины, которым исключительно предоставлено это дело. Основой всему служит сложное изготовление хлеба — кисра**.

* * От слова "кесср" — ломать. Кисра буквально значит "отломок", в Судане же означает "хлеб". В Египте хлеб — "люкме", то есть откусываемое, или "аейшь", что можно перевести словом "кушанье"; суданцы под "аейшь" разумеют хлебные зерна; "люкме" у них называется густое тесто. Так в различных странах меняются понятия, выражаемые арабскими словами. - А. Брем.

        Еще за два часа до обеда он был в зернах. В Судане не знают простых египетских ручных мельниц и употребляют для размола зерен мурхака и "ее сына", по их выражению.
        Мурхака*** - несколько наклонная гранит- ная плита, на которой "сыном мурхака" (ибн-эль-мурхака) растирают предварительно смоченные зерна дурры или дохна.

* * * Происходит от "рахак" – раздроблять что-либо меж двух камней.

        При этой крайне утомительной работе женщина становится на колени перед несколько возвышенной гранитной плитой, берет обеими руками овальный камень и, крепко нажимая им, растирает насыпанные на плиту зерна. Чтобы размягчить их, она время от времени поливает плиту водой, затем собирает грубое тесто в углубление, находящееся на нижнем конце плиты и гладко выложенное глиной. В тесте, разумеется, находятся отруби, оно становится годным для печения из него кисры только после еще двух или трех перетирок. При тропическом климате работа эта до того утомительна, что у работницы, раздетой совершенно, за исключением только передника, пот выступает крупными каплями по всему телу. Тем не менее она поет при этом часто импровизированную, простую песенку, не лишенную мелодичности.
        У молодых девушек при помоле зерен выказывается во всей прелести красивое до совершенства телосложение. Не стесняемая никакими перевязями грудь достигает у этих детей благотворного климата уже на тринадцатом году полного своего развития; к сожалению, она скоро увядает при такой тяжелой работе. Суданец хорошо знает, что усиленные движения туловища очень скоро уничтожают прелести его дочери или жены, а потому нанимает или покупает себе невольницу. И наемных, и купленных называют хадимэ*.

* Хадимэ происходит от "хадам" служить. Рабынь тоже называют хадимэ, потому что от слова "раб" (абд) в арабском языке нет женского рода или по крайней мере он неупотребителен. — А. Брем.

        Обыкновенно невольница или работница бывает стара и безобразна и представляет резкий и неприятный контраст с молодыми красавицами. При почти полном отсутствии одежды мы имели возможность удивляться идеально красивому юному телосложению; зато неприкрытое, разрушенное тело старух производит крайне неприятное впечатление. Старуха у мурхака так же безобразна, как привлекательна молодая девушка на ее месте. Те органы, которые только под тропическим климатом бывают безупречно красивы, у хадимэ увяли и стали до того дряблы, что во время трудной работы и сильных телодвижений она должна подвязывать их шнурками.
        Тесто, растертое на мурхаке, не всегда тотчас ставится в печь. Его обыкновенно оставляют на несколько дней, пока оно не начнет бродить. Хлебных печей здесь нет. Тесто поджаривают очень поверхностно на глиняном блюде, называемом тока. Изготовление этого блюда тоже дело женщин. Тока имеет приблизительно два фута в диаметре; в середине она выгнута и имеет около дюйма толщины.
        Перед выпечкой хлеба току несколько разогревают на разложенном слабом огне и слегка смазывают жиром. Тесто кладут на нее тыквенной чашкой и распределяют ровным пластом; когда оно поджарится с одной стороны, переворачивают на другую. Тонкая лепешка в середине обычно бывает рыхлая, клейкая, прилипает к зубам, имеет неприятный вкус и запах и часто одним видом своим отбивает аппетит. Дурра имеет темные зерна, шелуха которых придает тот же цвет лепешке, что вовсе не делает ее приятнее. Европейцу надо преодолеть себя, чтобы решиться есть это часто возбуждающее отвращение печенье.
        Суданцы любят раскладывать лепешки из дурры на пестрые, корытообразные тарелки (кхадда), сплетенные из сосудов пальмовых листьев и весьма искусно разукрашенные пшеничной соломой и зеленой кожей; их покрывают низкими коническими крышками (табак) такого же точно изделия. И тарелки, и крышки действительно художественны и могут быть рассматриваемы как предметы роскоши, потому что их покупают за цену до четырех прусских талеров, или шестьдесят пиастров. Женщины, особенно в Кордофане и в Валед-Мединэ, большие искусницы в плетении изделий; но им часто нужны месяцы, чтобы окончить одну работу. Этим объясняется цена таких изделий; принимая во внимание невероятную кропотливость работы, цена в шестьдесят пиастров кажется сравнительно низкой.
        Для изготовления ассиеды кисру месят в корыте из мимозового или другого дерева и поливают отваром, приготовляемым из очень слизкой узки с сухим толченым мясом и с большою примесью испанского или красного перца (фильфиль ахмар).
        Другое блюдо, называемое люкмэ, есть не что иное, как густо сваренное тесто из растертых на мурхаке зерен дурры или дохна. Его поливают тем же отваром, что и кисру для изготовления ассиеды, или же луковым соусом и кислым молоком. По краям кадды, из которой едят, разложены сильно высушенные лепешки из дурры, играющие роль ложек.
        Мясные блюда приготовляются редко. Голубей и кур жарят или варят в соусе из масла, приправленном ужасным количеством испанского перца. Европейцам кажется, что они задыхаются и горят внутри, когда отведают птицы, изготовленной на суданский лад; и я сам никак не мог дойти до того, чтобы съесть хотя бы кусок этого блюда. По меньшей мере треть соуса состоит из испанского перца.
        На некоторых праздниках суданцы едят баранину, просто вареную в воде, без всяких приправ. Шейх одной большой деревни угостил меня однажды бараниной, жаренной в меду и имеющей, несмотря на этот странный способ приготовления, недурной вкус.
        Туземцы Судана употребляют говядину только для соусов. Ее режут в направлении мускульных волокон длинными тонкими полосами, сушат на солнце и таким образом хранят. Перед употреблением несколько этих полос толкут или растирают и смешивают со слизистым отваром. В таком виде мясо берут с собой в дорогу. Говядину предпочитают верблюжьему мясу, но ставят ниже баранины, и не без основания. Говядина здесь крайне плоха и суха, без сока и малопитательна; но все же она вкуснее верблюжьего мяса. Особенно мясо старых верблюдов так жестко и твердо, что его нельзя размягчить даже продолжительной варкой.
        Всякое мясо, потребляемое суданцем (как мусульманином), должно быть тагир*, чисто, то есть животное должно быть убито так, чтобы кровь текла из сосудов шеи.

* Тагир значит "чистый", только в религиозном смысле. Человек, умывшийся для молитвы, "тагир", хотя бы он был в отрепьях. - А. Брем.

        Животное, убитое пулей в сердце, не тагир, если убивший не прочел перед выстрелом молитвы или если он тотчас после выстрела не вскрыл животному сосуды. Прежде чем заколоть животное, мясник берет его за голову и восклицает три раза: "Бэ исм лилляхи эль рахман эль рахим, аллах ху акбар!" (Во имя Бога всемилосердного; Бог более велик!) Затем он быстро перерезает сонные артерии. После смерти с животного сдирают кожу и в ней же омывают мясо, затем потрошат и режут его на большие куски. Несмотря на всю чистоту в смысле предписаний Корана, по нашему слабому разумению, бойня животных происходит здесь очень нечисто. Каждый кусок мяса, выходящий из-под рук суданских мясников, должен быть тщательно очищен поваром.
        В Хартуме бьют скотину каждый день, потому что под тропиками мясо долго не хранится. Жирна или худа убиваемая скотина, на это не обращают ни малейшего внимания; даже беременных коров и верблюдиц убивают и едят. Поистине трогательно видеть, как верблюд по зову хозяина становится перед ним на колени, чтобы принять смертельный удар.
        Бойня в Хартуме находится довольно далеко от города, на степной равнине, и распространяет во все стороны отвратительный запах гнилой крови и мяса. Собаки, коршуны, соколы, орлы и марабу возятся целый день около нее, поедая выброшенные внутренности и куски.
        Прожитье простого суданца при дешевых ценах на мясо* и хлеб** стоит так мало, что он вполне может просуществовать со своей довольно многочисленной семьей целый месяц на сумму от трех прусских талеров; несмотря на это, он все же недостаточно богат, чтобы покупать мясо каждый день; часто он даже не в состоянии приобрести его в небольшом количестве, необходимом для ассиеды, и живет, по нашим понятиям, крайне бедно. На судах, совершающих продолжительные путешествия, матросы получают вместо провизии только зерна дурры и невольницу, которая должна приготовлять из них люкме или ассиеду.

* Прусский фунт баранины стоит в Хартуме 22 пара, или 1,1 зильбергроша: фунт говядины 0,7 зильбергроша, а фунт верблюжьего мяса - 0,5. За овцу платят 10-50 зильбергрошей, за корову ил и быка 100-400, за верблюда 120-500 зильбергрошей. А.Брем.

* * 2,4 мерки дурры стоят в Хартуме 12-18 пиастров, или 24-36 зильбергрошей. — А. Брем.

        Суданец, как все восточные народы, отправляет кушанье в рот рукой, но не соблюдая при этом изящества и опрятности, делающих выносимым этот неопрятный способ еды у турок. Он берет кусок лепешки из дурры тремя первыми пальцами правой руки, обмакивает его в миску и с помощью лепешки кладет в рот такое количество кушанья, какое только надеется одолеть. После еды, которую он кончает как можно скорее, с громким чавканьем облизывает пальцы один за другим, затем моет рот и руки и старается икать как можно громче. Этим он хочет показать, что кушанье ему очень понравилось. Единственное блюдо, из которого состоит обед, ставится или прямо на землю, или на циновку; общество усаживается вокруг и поедает все до последнего куска; мясо рвут руками и откусывают от него такие большие куски, какие только можно проглотить. Не более воздержан суданец и в употреблении спиртных напитков.
        И мужчины, и женщины ходят дома голые, за исключением передника, и не знают никаких приличий. Мужчина, почти не одетый, ложится на анкареб и пьет меризу с такою жадностью, что не встает даже для удовлетворения самых настоятельных своих нужд. Чувства стыда он не знает, пьет, пока может, а потом лежит совершенно пьяный на анкаребе.
        Мериза или крепчайший ее вид - бильбиль приготовляется из дурры или дохна и потребляется в Хартуме в большом количестве. Меризу изготавливают на особых заводах и на разные лады. Дурру размачивают и оставляют в сыром месте между выделяющими млечный сок листьями аэхшра, пока она не пустит ростки длиной в дюйм. Если уподобить меризу нашему пиву, то дурра соответствует в ней ячменю, а аэхшр - хмелю. Когда дурра достаточно прорастет, листья аэхшра снимают и высушивают солод из дурры на солнце. Затем растирают его на мурхаке и, разбавив большим количеством воды, несут в земляных сосудах на огонь. Обыкновенно смесь эту варят от 6 до 8 часов и медленно остужают. Подбавив в эту жидкость дрожжей и дав ей пробродить, получают напиток, называемый мериза; но если ее пропускают сквозь цедилку, сплетенную из нарезанных полосами пальмовых листьев, и варят в другой раз, то получают бильбиль, который доводят до брожения, подбавляя дрожжей, после чего через несколько часов его можно пить. Тогда его разливают в большие почти шарообразные горшки (бурам), объем каждого из которых равняется от шести до восьми наших бутылок. Одна бурма бильбиля стоит в Хартуме два пиастра; несмотря на столь дешевую цену, завод бильбиля дает барыша от 300 до 400 процентов на затрачиваемый капитал.
        Бильбиль имеет кисловатый, но вовсе не неприятный вкус, он охмеляет, в маленьких количествах его пьют и европейцы. Он усиливает кожное испарение, поддерживающее здоровье в этих странах, и, по словам моих слуг, в числе которых были большие поклонники этого суданского нектара, обладает питательными свойствами.
        В некоторых деревнях Судана приготовляют еще третий крепкий и для нас, европейцев, противный напиток - бузу. Это очень жидкая, мучнистая кашица из поджаренных и затем измельченных комков дурровой муки, разбавленная водой и перешедшая в кислое брожение. Такой напиток чрезвычайно противен на вкус.
        При бедности внутренних африканских стран фруктовыми деревьями в Судане знают только два напитка, приготовляемых из плодов. Один из них - мериза, получаемая из фиников при помощи брожения; другой - род лимонада из кисловатой муки плодов баобаба, или адансонии. Оба очень вкусны.
        Третий, похожий на лимонад освежающий напиток суданцы изготовляют, наливая воду на жареные, еще лучше - высушенные на солнце, очень кислые лепешки из дурры или дохна. При путешествиях по пустыне или в степи этот простой напиток лучше всех, мне известных.
        Для продажи бильбиля существуют в Хартуме особые пивные лавки, в которых обыкновенно находятся и публичные женщины. До управления Лятифа-паши богачи и знать Хартума содержали эти заведения, чтобы получать позорный доход, отвратительно злоупотребляя рабством. Они покупали красивых девушек-франтих, устраивали для них танкху, доставляя им все нужное, чтобы продавать бильбиль, и принуждали их к распутству. Девушки были обязаны ежемесячно выплачивать своим владельцам известную сумму - иногда до двухсот пиастров - из этого позорного дохода, и владельцы видели в рабынях весьма прибыльную оброчную статью. Сам кади и улема Хартума неослабно принуждали к позорной торговле сперва украденных, а потом проданных девушек. Лятиф-паша с чрезвычайною строгостью восстал против этой гнусности и скоро искоренил ее, назначив в наказание за такие спекуляции "тысячу ударов плетью".
        Только немногие суданцы курят табак; зато мужчины и женщины - все без исключения жуют его. Для этого выбирают самые крепкие сорта и смешивают их с древесной золой и натром. Туземец почти никогда не показывается без своей жвачки, хотя вид его не особенно выигрывает от этого. Он широко оттягивает вперед губу, держа табак между губой и зубами нижней челюсти, и медленно сосет смоченную слюной жвачку. На дорогу мужчины берут с собой в бумажнике натр для придания табаку пикантного вкуса. Так же как табак, для них необходим легко раздираемый на тонкие волокна корень какого-то кустарника, оставшегося мне неизвестным; он служит им вместо зубной щетки. Мужчины и женщины постоянно употребляют этот инструмент и считают чистку своих блестящих белых зубов за такое наслаждение, что воздерживаются от него только в месяц поста, рамазан, для вящего умерщвления своей грешной плоти.
        Упомянув об утвари, служащей для изготовления пищи, о горшках, тарелках, мисках и крышках, мы ознакомились почти со всем внутренним убранством жилища беднейших суданцев. Бросим несколько более основательный взгляд на самую танкху, а также на скот и на детей туземца, и тогда мы ознакомимся сполна со всем его богатством. Не должно удивлять, что я ставлю детей после всего: я сообразуюсь в этом с суданскими взглядами, а в их глазах женщины и дети стоят хорошо еще, если непосредственно за домашними животными.
        Тан кха туземца представляет собой огороженное четырьмя глиняными стенами, крытое четырехугольное пространство с единственным отверстием дверью. Внутри находится перегородка, состоящая из простых, связанных вместе и плотно прилегающих одна к другой жердей; так же сделана и дверь. Правда, она не защищает от ветра, непогоды и воров, но она не для того и сделана; у бедного суданца украсть ничего нельзя по той простой причине, что он ничего ценного не имеет.
        Утварь этого бедного жилища состоит из нескольких, иногда пестрых и очень искусно сделанных, циновок для сидения и для лежания; из анкареба, нескольких стеклянных бутылок, тарелок и дурной каменной посуды, иногда пестро раскрашенных, полусферических блюд; из муравленого горшка для окуривания genitalia (благовонным смолистым деревом, которому приписывают укрепляющие свойства); из многих висячих корзинок, плетенных из разных частей пальмовых листьев, в которые ставят деревянные тарелки и полные блюда для предохранения их от термитов, и из нескольких других подобных мелочей. Вот и все. Сундуков и ящиков для одежд и хлопчатобумажных тканей здесь не знают; суданец вешает те немногие вещи, которыми он обладает, на перегородку внутри танкхи.
        В иных домах можно видеть и оружие туземцев. Их вооружение состоит из копья (харба), овального щита из кожи антилопы или крокодила, из упомянутого уже ножа (секин) и длинного обоюдоострого меча (сейф). Знатные вожди и предводителя караванов носят меч на перевязи на предплечье. Клинки делаются на одной из золингенских фабрик, а в Судане к ним приделывают крепкий крестообразный эфес. Некоторые носят вместо оружия палицы (из эбенового дерева) негров с Голубого Нила. Огнестрельное оружие встречается редко в руках туземцев и исключительно у тех, которые много путешествовали и освоились с его употреблением в более цивилизованных странах.
        На дворе городского жителя из домашних животных обыкновенно бывают: осел, сторожевая собака, иногда кошка, несколько коз и стая кур. Деревенские жители держат стада коров, коз и овец, несколько верблюдов и зебу, или горбатых быков, несколько ослов, собак и кур; номады имеют тех же животных, но в гораздо большем числе. Некоторые из этих животных представляют совершенно особые породы.
        Осел восточного Судана уступает во всех отношениях египетскому. Он меньше, слабее, ленивее и упрямее; но суданцы все, же очень дорожат им, хотя часто заставляют голодать или самому отыскивать корм. Для верховой езды владелец кладет ослу на спину деревянное седло без подпруг и стремян, вместо повода берет в руки крючковатую палку и подгоняет скотину щелканьем языка. Короткой палкой, ассайе, осла бьют по шее со стороны, противоположной той, в которую хотят, чтобы он повернул. На седле висит привязь из пальмовых волокон, которой по окончании езды связывают ноги осла так, что он может делать только небольшие прыжки, бегая за кормом. Таким же образом спутывают в степи и верблюдов.
        Суданская собака очень красивое, статное животное благородной расы. В особенности у кочевников имеются превосходные борзые, которые охотятся за газелью и догоняют ее. Эти собаки удивительно сложены; шерсть их шелковиста и имеет желтоватый цвет. Арабы очень ценят их и платят за них дорого*. Их бдительность, верность, привязанность и мужество одинаково велики и вполне заслуживают уважения, которое к ним питают туземцы.

* В Йемене, по старому обычаю и закону, каждый человек, убивший собаку, должен заплатить ее хозяину таким количеством пшеницы, сколько необходимо, чтобы засыпать мертвую собаку, повешенную на сучок так, чтобы она мордой касалась земли. Принимая во внимание дорогую цену зерна штраф этот очень велик. В Асуане я убил бросившуюся ни меня собаку. Явился ее хозяин и был неутешен. "Застрели и меня, коль ты застрелил мою собаку! воскликнул он, отчаянно всплеснув руками над головой. — Я приношу свою жалобу Богу и молю его быть моим заступником". — А. Брем.

        Суданская коза - маленькое и красивое животное, дающее много молока. Она ловко карабкается по наклонно стоящим в лесу деревьям, не требует почти никакого ухода и питается скудно растущими травами или зелеными древесными листьями. С давних пор в Судане акклиматизировали также козу негритянских племен, живущих по Белому Нилу и в Такхалэ; животное это, едва ли выше полутора футов, более других ценится здесь за свой красивый вид и сравнительно высокую доходность. Вообще суданец любит только таких животных, которые требуют от него мало труда и не причиняют никаких забот.
        Овцы и крупный рогатый скот играют в хозяйстве деревенского жителя Судана второстепенную роль. Овцы принадлежат к распространенной и в Египте курдючной породе; коровы малы и низкого достоинства. Зато зебу имеет большое значение по всему Голубому Нилу на заливаемых водой полях: он приводит в движение подъемные колеса. Зебу - сильное, красивое животное, и, если не истощен скудной пищей и тяжелой работой, он, бесспорно, величайший из всех быков. Его жирный горб при хорошей и обильной пище доводит, как и горб верблюда, до значительной величины, а при тяжкой работе и недостатке корма превращается в чуть заметную неровность хребта.

Африканский скот ватусси
        Куры Судана малы, но плодовиты; голубей, как и в Египте, разводят только с недавних пор; другой птицы не держат.
        Дети в Судане в высшей степени заброшенные создания и содержатся очень неопрятно. До шестилетнего возраста они ходят голые. Потом мальчикам надевают панталоны, а девочкам - рахад. В это же время делают им, как и у нубийцев, на коже щек по нескольку параллельных ран, рубцы которых считаются особенным украшением лица. Этот дурной обычай, вероятно, перешел сюда из Нубии, и употребление его здесь не повсеместно.
        Так как дети постоянно едят сколько хотят, то животы их скоро становятся безобразно толстыми и принимают свои естественные размеры: только около десятилетнего возраста. Очень редко мальчиков учат читать и писать. Они растут, как и родители, в невежестве и безнравственности, и только голод принуждает их впоследствии избрать ремесло.
        Я старался нарисовать здесь общую картину быта суданцев, не обращая особенного внимания на различие племен и народностей, составляющих туземное народонаселение "соединенных королевств Суданской земли". Дальше я вернусь к ним, а теперь обращаюсь к обзору гражданских и общественных условий быта людей, живущих под скипетром Египта, а следовательно, и Турции, в странах по Голубому и Белому Нилу.
        Хартум - резиденция паши, посылаемого туда из Египта для управления восточным Суданом.
        Подобное назначение считается за наказание вследствие опасного климата Судака, отсутствия удобств и развлечений. Поэтому в мирное время паша сменяется через три года и по прошествии этого времени (которое в Египте называется временем его ссылки) возвращается или на прежнее свое место, или на другое, лучшее. Суданский паша, высший сановник "королевств", имеет власть над жизнью и смертью; помимо танзимата, исходящего от Порты, может начинать войну и заключать мир и ответствен только перед верховным советом цитадели в Каире. Он главнокомандующий войском и дела юстиции решает во второй инстанции. Его ежемесячное жалованье равняется сорока кошелькам, или тысяче талеров звонкой монетой.
        Все остальные чиновники Судана подчинены генерал-губернатору. В каждой провинции (мудирие) властвует мудир, или губернатор, который обыкновенно имеет чин и звание бея. Под властью у него несколько кашуф, или окружных начальников, а эти в свою очередь начальствуют над каймаканами, или местными начальниками. Все они имеют военные чины. Кроме того, в каждой деревне есть еще шейх-эль-беллед - чиновник, назначаемый или правительством, или по выбору сельских жителей и приблизительно соответствующий нашему деревенскому старосте. При светском суде состоит и суд духовный, как во всех мусульманских государствах.
        Судан при теперешнем управлении - государство военное. Почти все начальники провинций и деревень, от паши до каймака, принадлежат к расквартированному здесь войску и занимают в нем чины соответственно своим гражданским должностям. В мирное время они занимаются управлением вверенных им провинций, в военное время команд уют выпадающими на их долю отрядами. Поэтому гражданских чиновников едва можно отделить от военных. Врачи и аптекари также военные или по крайней мере с военным чином. Они почти все без исключения европейцы; между тем как военные начальники по большей части турки или привезенные в качестве невольников в Турцию и затем сделавшиеся свободными грузины, черкесы и другие мусульмане с Кавказа.
        Судопроизводство суммарно; дела ведутся на арабском языке. Диван, или приемная (в этом случае зал суда), чиновника открыт каждому; самый бедный и оборванный входит туда без церемоний. Жалоба или прошение (ардихал) должны быть написаны на гербовой бумаге и вручены судье, который на них же пишет свои распоряжения. Судья выносит решение, выслушав другую сторону, короткое и ясное и большей частью справедливое, руководствуясь при этом законами Корана или своим собственным усмотрением. Лятиф-паша приказал у ворот хокмодерии устроить ящик, в который бросают жалобы и прошения. Ящик опорожняют каждый час, и каждая бумага должна быть рассмотрена в течение 24 часов. Копты и в Судане состоят при чиновниках в качестве писцов и бухгалтеров. Полицейские постановления приводятся в исполнение солдатами; они же наблюдают за порядком и общественной безопасностью и исполняют службы будочников, рассыльных и курьеров; но за весьма немногими исключениями они нерадивы, берут взятки и даже воруют.
        Прежде в Судане было много родов войск: арнауты, морхрарби, шейки и низам; теперь морхрарби и шейки распущены. Они различались не только по вооружению, но и по цвету кожи. Арнауты - белые, морхрарби - желтые, шейки - темнокожие, а низам - черные солдаты.
        Арнауты состоят из турок, албанцев, греков и других подвластных Порте народов и образуют в Судане три полка (сенджекие, или сенджеклык), которыми командует полковник (сенджек). Это легкая иррегулярная конница, состоящая не из принудительно набранных солдат, а из добровольцев; срок их службы не ограничен, а определяется по обоюдному договору. Арнаут вступает на службу к сенджеку и принимает на себя обязанности рядового солдата. Одежда, оружие и лошадь составляют его собственность, от начальника он получает только жалованье и определенную порцию дурры для лошади. Войско не имеет особенных мундиров, ни даже обязательно установленного оружия, а потому арнауты - самое иррегулярное войско, какое только можно себе представить. У одного пистолеты и ятаган, у другого пистолеты и длинное ружье, у третьего пистолеты и сабля; один одет в сукно, другой в хлопчатобумажную ткань; один носит чалму, другой феску. Люди необучены, лошади не объезжены; тем не менее арнауты - лучшие солдаты Судана. Они не имеют понятия о правильной атаке сомкнутыми колоннами, но очень храбры и дико отважны. Весь полк неудержимо бросается на врага, и каждый солдат стремится совершить подвиги в единоборстве. Против европейских солдат они были бы никуда не годны, но имеют преимущество перед ненавистными им темнокожими.
        Музыка арнаутов проста, но воинственна; единственный инструмент — литавры, которые солдат привязывает к седлу и по которым он бьет деревянными палками.
        В мирное время арнауты квартируют в нескольких деревнях из токулей, устроенных ими же самими. Каждый простой солдат живет с невольницей или служанкой в особой хижине, перед дверью которой за ногу привязана лошадь по арабскому обыкновению. В дождливое время лошади бегают на свободе в степи под присмотром нескольких командируемых для этого солдат. Арнауты проводят время в бездействии; посещают кофейни, играют и курят. Зато в случае надобности готовы переносить всякие лишения и опасности; они, без сомнения, наиболее твердая опора турецкого владычества в Судане.
        Морхрарби (западные люди) — все светлокожие жители западной части Африки, то есть Алжира, Туниса, Марокко и т. д. Многие из них служили на египетской военной службе и впоследствии составляли вместе со многими египтянами особый род войска. Они были совершенно не похожи на арнаутов, ездили скромно на ослах и, если только можно, были еще "иррегулярнее"; к тому же так не способны к какому-либо делу, что египетское правительство распустило их. К сожалению, вместе с ними были распущены и несколько отрядов мужественных и храбрых шейки.
        Только низам* регулярное войско. Оно состоит из купленных или похищенных негров, которых муштруют и которы м и ком андуют египетские офицеры и унтер-офицеры. Они во всех отношениях дурные солдаты, в сражениях со своими родичами и при охоте за невольниками крайне нерадивы, хотя начальство умеет пользоваться наследственной ненавистью между различными негритянскими племенами и посылает против свободных негров только тех чернокожих солдат, которые с детства враждовали с ними. Эти солдаты квартируют в Хартуме в казармах. Они получают в месяц 14 пиастров жалованья, несколько ардэбов дурры и изредка немного мяса. При ограниченности своих потребностей они были бы совершенно довольны жалованьем и пищей, но, к сожалению, не получают регулярно ни того, ни другого и потому часто бунтуют.

* Низам происходит от "ниссм" образовать линию.

        Из-за беспримерного беспорядка в турецко-египетском финансовом управлении все оклады жалованья по большей части только номинальные. Беспорядок этот касается всех структур и всюду служит помехой; он создает препятствия купцу, принявшему на себя казенные подряды, отравляет жизнь мастеровому и поденщику, работающему для правительства, и он же доводит чиновников до нищеты, несмотря на высокие оклады. Так точно случается и в Судане, где бедные солдаты по нескольку месяцев не получают ни пара из своего жалованья и от голода становятся весьма опасными врагами правительства.
        В настоящее время негры составляют три полка, по 2000 человек в каждом. Полк состоит под начальством бея. Батальоном командует бимбаши (майор), ротой юзбаши (капитан).
        Правительство взимает со своих подданных известные подати деньгами или натурой. Каждый взрослый мужчина платит подать; шейх деревни назначает размеры платежей. От городских жителей требуют обыкновенно денег; деревенские же дают хлеб в зернах, домотканые хлопчатобумажные изделия, овощи, скот и другие предметы; кочевники обязаны давать известное число скота со стада.
        В течение многих лет стада кочевников были более чем опустошены правительственными поборами. Членам верховного совета в Каире пришла в голову несчастная мысль пополнять из Судана стадо египетское, безмерно расстроенное чумой, тяжелыми работами на водоподъемных колесах и значительным употреблением мяса непомерным количеством войск. Вскоре вдоль Нила провели скотопрогонные дороги и устроили на известных расстояниях магазины для корма и конюшни. Жившие вблизи магазинов нубийцы и феллахи были обязаны доставлять потребный корм. Тогда отдан был приказ собрать с народа верблюдов и рогатый скот, по нескольку тысяч голов, и представить их в Хартум для пересылки в Египет. Рогатый скот гнали небольшими переходами вдоль по реке. Его берегли по возможности, гнали только ночью и давали по нескольку дней отдыха в течение всего путешествия, длившегося восемь месяцев, тем не менее около 40 процентов вышедшего из Хартума скота не вынесло трудного пути.
        Кто видел пустынные пространства берегов Нила, тянущиеся часто на несколько миль, тот сперва удивится гигантскому предприятию такого рода, но, вникнув немного, поймет, что спекуляция эта из числа самых неудачных и что она должна была варварски отягощать налогоплательщиков. Бедняки нубийцы так были подавлены требуемой от них доставкой корма, хотя на это смотрели как на косвенный налог, что не могли выплачивать остальных налогов; кочевники же потеряли лучшие части своих стад.
        По прошествии нескольких лет в Каире увидали убыточность этой меры; возложенные на нее надежды рушились перед действительностью, и предприятие уничтожили, после того как правительство потеряло на нем тысячи пиастров, а жители Судана - сотни тысяч верблюдов и голов рогатого скота. Жаль, что многие из распоряжений правительства в практическом отношении невыполнимы или же выполняются так плохо, что от них бывает более вреда, чем пользы. Еще и теперь можно проследить эту этапную дорогу по обозначающим ее скелетам рогатого скота. В пустынных полосах Нубии лежит неисчислимое количество их, полуприкрытых наносным песком.
        Таким образом, я привел пример, по которому можно судить о беспощадности, с какой поступает правительство в деле взыскания податей. Подати эти покажутся, пожалуй, незначительными, но для бедных суданцев они непомерно высоки. Вместе с тем правительство истощает силы своих подданных еще и другим образом. На общественные постройки сгоняют людей, не стесняясь никакими соображениями, забирают верблюдов и барки и используют их для различных целей. Если прибегают к таким мерам там, где дело точно касается блага всех жителей местности, то в этом еще нет дурного; но, к сожалению, это делается и из частных видов правительства. Гарем, построенный справед- ливым и деятельным Лятиф-пашой для тогдашнего хокмодара, был возведен из кирпича, однако стоил правительству всего около 3000 талеров звонкой монетой, потому что употреблявшиеся при его постройке барки и вьючные животные, так же как и сами рабочие, ничего не стоили. Частным образом нельзя было бы построить такое здание, даже затратив вдвое более.
        В числе занятий суданцев на первом месте стоит торговля, хотя свободной она стала только с 1850 года. Прежде главные статьи торговли составляли правительственную монополию. Из Судана брали в счет податей по низкой цене его естественные ресурсы, например рабов (я предостерегаю, чтобы это выражение не было понято дурно!), слоновую кость, аравийскую камедь, тамариндовые лепешки и т. д., и продавали их в Египте с большей выгодой. Теперь монополия эта уничтожена, но все же правительство имеет барыши с суданской торговли. Торговля невольниками осталась почти исключительно в его руках. Правительство и теперь систематически устраивает охоты за невольниками (по крайней мере в 1851 году были так называемые походы против язычников и неверных) и ежегодно отправляют по Белому Нилу торговую экспедицию, в которой могут принимать участие и частные лица, но только на некоторых условиях.
        Хартумская торговля весьма значительна и соответствует очень благоприятному для нее местоположению этого города. При соединении двух больших рек, центральных артерий внутренней Африки, купцам открыто поприще для оживленной деятельности. Река имеет большее значение для торговли в Африке, чем в Европе, где железные дороги и другие пути сообщения облегчают связи; здесь же это лучшая из всех существующих торговых дорог. Голубой Нил судоходен от Хартума еще на 5, а Белый Нил на 11 градусов широты вверх по течению; по Нилу можно плыть безопасно до Бербер-эль-Мухейрефа. Правда, начиная с этого места для плавания существуют непреодолимые препятствия, катаракты; но здесь обход легок по хорошо устроенной караванной дороге. Быстрый расцвет Хартума бесспорно следует приписать только его торговле: столица Судана теперь и главный торговый город, ее базар - склад товаров всей центральной Африки.
        Из Кайра в Хартум отправляются приблизительно следующие товары: сахар, водка, растительное масло, уксус, вино, ром, макароны, рис, мыло, стеариновые свечи; железные, жестяные и медные изделия; сафьяновые башмаки и сырая кожа, мехи для воды, турецкие одежды, персидские ковры, дубленые длинношерстые овчины, морхрарбийские тарабиши, или красные турецкие фески, французское сукно, английские и египетские хлопчатобумажные ткани; коренья, кондитерские печенья; порох и огнестрельное оружие, свинец и дробь; фарфор, стекло и египетские глиняные сосуды; бумага, арабские чернила и тростник для письма; сирийский табак для трубок и персидский для наргилэ, скверные мальтийские сигары, чубуки и янтарные мундштуки, глиняные трубки; зажигательные спички и трут; парусина, жидкая смола, корабельные канаты и мачты из соснового и елового дерева; зеркала, бусы, бронзовые украшения; душистые воды и дерево и т. д.
        Местные продукты: слоновая кость, черное дерево, страусовые перья, аравийская камедь, колоквинт, александрийский лист, тамариндовые лепешки, индиго, кофе из Абиссинии; медь с Белого Нила, золотой песок из Хассана, табак из Сеннара, леопардовые шкуры из Дарфура. Сверх того невольники и невольницы с Белого и Голубого Нила, из Кхассана, Абиссинии, Такхалэ и Дарфура; верблюды от арабов бишари*, лошади из Кабабиша и Дарфура, коровы, овцы и козы от различных кочевых племен; также дурра и дохн с верховьев Голубого Нила и из Кордофана; плетеные и кожаные изделия из Волед-Мединэ и т. д.

* Бишари, или бишарины, неоднократно уже упоминавшиеся автором, собственно, не арабы, а чистокровные представители племен бега, к которым принадлежат живущие далее к востоку хадендоа, бени-амер и другие. Лишь там, где племена эти соприкасаются с арабами, они говорят на плохом арабском языке; вообще же они говорят на диалектах языка ротана, принадлежащего к группе хамитических языков. Другие суданские племена, упоминаемые автором - шейки, хассание, кабабиш, баггара и другие, образовались благодаря смешению племен бега с арабами и частично неграми. Все они в большей или меньшей степени арабизированы.

        Большая часть товаров, приходящих из Египта, если только рынок не запружен ими, дает большой барыш; съестные припасы и напитки дают постоянно 100 процентов за вычетом издержек. Затем лучшие и наиболее прибыльные товары: мыло, железные изделия, табак, порох, оружие и пр.
        Водка продается в Хартуме по столь же высокой цене и в таком же количестве, как вино, потому что турки в Судане пьют ее почти всё без исключения. В жарких странах нельзя не употреблять спиртных напитков в умеренном количестве из-за гигиенических условий; но надо знать меру, чего в Хартуме, к сожалению, не соблюдают. Несколько лет назад в деревне Камлин на Голубом Ниле основана винокурня, на которой курят из фиников ежегодно по нескольку тысяч бутылок водки. Через европейцев на базаре иногда появляются совершенно необыкновенные вещи. В Хартуме уже часто пьют шампанское, хорошие красные французские вина и даже рейнвейн. В последнее время европейцы и турки пьют обыкновенно южное вино, настоянное на полыни (вермут). В 1851 году я нашел восковые спички в руках немало забавлявшегося ими суданца. При продаже многих европейских товаров обману открыт полный простор. Так, например, позолоченные гальванопластикой часы продают за золотые и находят покупателей. Разумеется, нечего и говорить, что в таких проделках обманщики - европейцы.
        Из местных продуктов важнейшие для торговли - кофе, аравийская камедь и слоновая кость. Кофе получается из Абиссинии и по достоинству не уступает или мало уступает настоящему моха (часто пишут мокка). Он частью потребляется в Судане, частью же идет в Нубию и до Египта. Слоновая кость преимущественно идет с верховьев Белого Нила и отправляется либо через Суакин на Красном море в руки англичан, либо через Каир в Европу. Я не могу дать основательного обзора здешней торговли и должен ограничиться немногими указаниями. По сообщениям европейского купца в Хартуме, Контарини, купцы внутренней Африки различают несколько степеней добротности слоновой кости, называемой по-арабски син-эль-филь, то есть слоновым зубом. Безупречный клык весом свыше пятнадцати роттелей называют "син" (зуб); большой, но разбитый клык называется "мушекхэт" (расколотый); "бара" - маленькие клыки весом менее 15 арабских фунтов, а "шемсие" - клыки окоченевших слонов, долго пролежавшие на солнце. Последний сорт продается по дешевой цене, потому что он не чистого цвета и не крепок.
        Аравийская камедь (гуммиарабик) собирается большей частью в Кордофане и уже оттуда отправляется в Хартум. По прошествии дождливого времени она течет в виде смолы из нескольких пород мимоз и образует густые, светлые, как вода, капли на сучьях и ветвях, ссыхается на солнце и, принимая кислород из атмосферного воздуха, становится темнее; тогда ее уже можно собирать. Для этого туземцы употребляют деревянные или железные лопатки, которыми снимают смолистые капли.
        Остальные статьи торговли, за исключением невольников и домашних животных, не столь значительны. Правда, отсюда отправляют в Египет красивые столярные и другие изделия из черного и мимозового дерева, а также александрийский лист, тамариндовые лепешки, страусовые перья, гиппопотамовые бичи и т. п., но все это предметы случайной торговли. Между тем как невольники служат для самых обширных торговых спекуляций, в которых, к сожалению, принимают достаточное участие и поселившиеся тут европейцы.
        Я не стану описывать способов, которыми производится эта унизительная торговля людьми, но укажу только особо различаемые качества невольников и соответственные им цены. По умственным способностям их делят на абиссинцев, негров дарфурских, табийских, шил луков и динка и ценят их более или менее в той последовательности, в которой я переименовал их здесь. Невольницы всегда дороже невольников; оскопленные ценятся дороже, чем оба пола вместе. Вследствие этого более торгуют женщинами, чем мужчинами. Также находятся люди, которые занимаются постыдным делом оскопления мальчиков, предпринимая операцию, счастливый исход которой вероятен только в 75 случаях из 100. Невольников делят, смотря по их молодости, красоте, силе и годности к употреблению. Раб шиллук или динка стоит в Хартуме от двухсот до четырехсот пиастров, дарфурский, такхальский или житель гор Таби от четырехсот до семисот, галлаский, макахтэ или габеши от шестисот до тысячи, оскопленный от шестисот до тысячи четырехсот или даже тысячи шестисот пиастров; негритянки наполовину дороже негров; за абиссинок платят от шестисот до двух тысяч пиастров.
        Сравнивая с этим цены домашних животных, мы увидим, что последние расцениваются почти так же, как и люди. Обыкновенный верблюд стоит от двухсот до четырехсот пиастров, хороший выезженный хеджин от восьмисот до тысячи двухсот пиастров. Лошади немногим дороже хороших египетских ослов; за первых платят от четырехсот до тысячи двухсот пиастров, а ослы иногда даже двумястами или четырьмястами пиастрами дороже.
        Место, где вершатся торговые дела, - базар; здесь происходят и судебные разбирательства, обыкновенно по пятницам. Судья со своими писцами заседает в какой-нибудь из лавок; в остальных торговый люд распивает кофе. Деллах (маклер) со своим товаром, например рабами, верблюдами, ослами, лошадьми, ходит от одной лавки к другой и громко выкрикивает количество пиастров, уже предложенных ему за его товар. Наибольшую предложенную ему сумму он сообщает владельцу продаваемой вещи или тому, кто ее продает, и спрашивает его, доволен ли он. Деллах получает за труды от правительства два, а от частных торговцев пять процентов со всей стоимости продаваемого товара; и правительство, и купцы часто прибегают к его посредничеству. Его видят разряженным, как арлекин, расхаживающим по рынку; у него по крайней мере двадцать различных предметов для продажи развешаны на плечах и руках или заткнуты за поясом. За этими людьми строго наблюдает правительство и, когда они уличены в обмане, жестоко наказывает, так что у них можно предполагать по крайней мере обусловленную страхом плети честность.
        Наряду с Хартумом я упомяну еще известные торговые города восточного Судана - Муселлемие и Эль-Обеид, столицу Кордофана. Муселлемие лежит близ главного города провинции Волед-Мединэ и имеет большое значение для торговых сношений с Абиссинией. Торговля, как и во всей внутренней Африке, служит поводом к сближению между народами. Пути сообщения, где они существуют, почти исключительно вызваны интересами торговли и поддерживаются только ею. Правительство устроило всего две почтовые дороги: одну из Хартума в Каир, другую из Хартума в Обеид. Обе они были настолько улучшены Лятиф-пашою, что теперь письмо доходит из Хартума в Каир за 25 дней.
        Под улучшением почтовых дорог я разумею отнюдь не техническое совершенствование путей сообщения, так как во внутренней Африке дорог, собственно, нет, а скорее учреждение почтового ведомства и сроков отправки корреспонденции. Из Хартума отправляются еженедельно два хеджанина (по вторникам и пятницам) с почтой в Египет. В пять дней они достигают Бербер-эль-Мухейрефа, в 12-13 дней - Короско и приходят на 16-й или 17-й день в Асуан, где передают свои письма и пакеты. Эти почтовые всадники по возможности меняются через каждые два дня и едут верхом на легконогих добрых бишарских верблюдах. При обзоре условий быта внутренней части Африки следует отозваться с большой похвалой об этом учреждении. Для сношений иного рода прямых путей здесь не существует, только купцы привозят в столицу Судана известия из соседних стран. Купец знает определенные места, откуда он начинает свои путешествия и куда возвращается потом. Для сношений Судана с Абиссинией таким местом служит Муселлемие, для сношений с Дарфуром - Обеид. Здесь собираются отправляющиеся и возвращающиеся купцы, и таким образом завязываются довольно деятельные сношения и перевоз товаров.
        Хартумские купцы поддерживают сношения со следующими странами: Абиссинией, Така, Йеменом, Индией, Кордофаном, Такхалэ, Дарфуром, Нубией, Египтом и землями негров по Голубому и Белому Налу. Некоторые джеллялиб* иногда заходят довольно далеко в западном направлении во внутреннюю Африку.

*Джелляб, или джелляби, во множественном числе джеллялиб "купец, перевозящий товары из далекого места в другое", теперь значит то же, что и торговец невольниками, так как люди эти обыкновенно торгуют невольниками. — А. Брем.

        Вслед за торговлей среди занятий суданцев первое место принадлежит земледелию. Я уже заметил, что в окрестностях Хартума оно незначительно; но в деревнях, отдаленных хотя бы только на несколько миль от столицы, мы замечаем иное. Здесь начинается степное хлебопашество, весьма интересное и составляющее особенность восточного Судана. Берега рек в северо-восточной Африке - единственные места, которые во всякое время могут быть снабжены необходимым количеством воды при помощи водоподъемных колес; для Египта и Нубии это жизненная нить, тянущаяся через пустынное море песка и камней. В Судане они утрачивают свое значение. В Африке, там, где небо открывает свои шлюзы, земля оживает роскошной жизнью. На юг от 16 градуса северной широты нет больше пустынь; они превращаются в степи. Здесь сравнительно роскошная растительность покрывает землю. Лето стремится истребить ее, но зима пробуждает ее к новой жизни. На этой-то почве, которую мы обстоятельно рассмотрим несколько ниже, суданец обрабатывает свои дурровые поля.

Приспособление для молотьбы зерна
        Незадолго перед началом дождливого времени он зажигает степную траву. Огонь распространяется на целые мили вокруг и расчищает всю равнину; дурная трава сгорает, но она служит зародышем для новой жизни. Плодоносный пепел остается, и первый дождь соединяет его углекислый калий с черноземом почвы. Тогда крестьянин сеет свои зерна. Жители целой деревни собираются, чтобы обрабатывать одну громадную пашню. Мужчины взрывают землю железным орудием, имеющим форму полумесяца и называемым хашаш; затем заостренным колом из мимозового дерева они протыкают в земле ямки на расстоянии 3-4 футов одна от другой. Женщины бросают по нескольку зерен дурры в каждую ямку и слегка затаптывают ее ногой. Первый поливший дождь скоро заставляет мощно разрастаться посеянную дурру, и едва только пройдет три месяца после посева, как колосья длиной в целый фут уже зреют на крепких стеблях, превышающих рост человека. До этого времени суданцу нечего было заботиться о своих полях: небо со своими плодотворными ливнями и живительным солнцем заботится о них более его. Во время жатвы стар и млад выходят собирать спелые колосья. Соломой пользуются постольку, поскольку это нужно для крыш и стен токулей; избыток остается на корню и служит кормом для скота. Колосья сносятся на определенное место в поле и складываются в кучи для молотьбы.
        Ток закладывают в открытом поле. Для этого отгораживают низкими насыпями четырех- угольные пространства, уравнивают их, утаптывают и сглаживают. Возле устраивают с наветренной стороны земляную насыпь для провеивания зерен. Когда колосья вымолочены длинными палками, один из мужчин взлезает на насыпь, ему подают большое корыто, наполненное зернами и мякиной. Со своего возвышения он при сильном ветре медленно вытряхивает содержимое корыта. Ветер уносит мякину, а зерна под своей тяжестью падают на землю. Они еще смешаны после этого с маленькими камешками и частичками земли, но это ничего не значит, так как их перемывают перед употреблением.

Женщины, растирающие сорго
        Обмолоченные таким образом зерна сохраняются до употребления в так называемых магазинах. Для этого вырывают в земле часто далеко от деревни колодезеобразные ямы, имеющие в поперечнике 12-20 футов, а глубину вдвое более; выбирают места возвышенные и по возможности защищенные от дождя. В ямы насыпают сперва мякину или размельченную солому (тиббн), чтобы образовать подстилку высотой в несколько футов, потом расстилают крепкие, чистые, сплетенные из пальмовых листьев циновки (бурш), стены покрывают точно так же, и только тогда поверх их насыпают зерна. Яму наполняют доверху зерном, плотно убивают мякину по бокам, сверх циновок набрасывают новый слой, высотой от 6 до 8 футов, и засыпают яму землей, образуя холм. Сухость земли во внутренних африканских странах такова, что суданцы могут без потерь сохранять уложенное таким образом зерно по десять лет; зато если магазин почат, то его следует тотчас же опорожнить весь, чтобы остальные зерна не попортились.
        С дохном поступают так же, как и с дуррой. Его зерна мельче, похожи на просо, и дают вкусный хлеб, а если в них больше сахара, то крепчайшую меризу. По моему мнению, дохн есть то, что в библии названо "горчичным зерном". Зерна эти растут на стебле от 6 до 10 футов высотой; стебель соответствует библейскому выражению "дерево" и увенчивается колосом, состоящим часто из более чем тысячи зерен. В провинции Хартум дохн возделывают мало, но жители Кордофана, Дарфура и негры Голубого и Белого Нила не знают другого хлеба. Дохн требует ухода еще меньше чем дурра, зреет даже на плохой и песчаной почве и превосходит плодородием и урожайностью нуждающихся в жирном грунте дурру или рис; следовательно, для всех обитателей степи дохн — важнейший естественный продукт.
        Рядом с дуррой и дохном, главнейшими хлебами Судана в степи, сеют еще симзим. Суданцы готовят из зерен симзима (сезам?) приличное масло для еды, но совершенно особым способом. Они растирают эти зерна в мурхаке и полученную муку варят в больших глиняных сосудах. Масло всплывает при этом наверх, его собирают и наливают в тыквенные бутылки. Точно таким же образом извлекают суданцы из колоквинтовой тыквы (по-арабски "хандаль") деготь, которым они главным образом мажут верблюдов. Они думают, что от него суставы верблюдов становятся гибче и подвижнее или что деготь исцеляет раны; но из-за этого дегтя только усиливается и без того невыносимая вонь от этих животных.
        Без помощи людей в степи растет индиго (по-арабски "нилэ"). Прежде в Судане было много фабрик для выделки из него очень ценимой арабами краски; теперь же, насколько мне известно, их всего две: одна в деревне Кариум у Джебель-Райян, другая в местечке Мерауи при Джебель-Баркал, в Дар-эль-Шейкие. Обе принадлежат правительству, но приходят в упадок: турки и арабы еще умеют созидать, но не сохранять.
        Торговля и земледелие - самые рас- пространенные занятия у суданцев. Ремесла в том значении, в каком мы привыкли понимать это слово, там не существуют; каждый более или менее делает сам то, что ему нужно.
        Женщины собирают хлопок из зрелых коробочек дикорастущих или посаженых кустов, чешут и чистят его руками или очень простым инструментом собственного изделия и сучат неровные нитки на дурно сделанных веретенах. Мужчины и женщины равно занимаются тканьем; стулья, на которых они сидят при этом, так же просты, как и самая ткань. Ткач или ткачиха устраивает себе в тени густо разросшегося дерева четыре столба, вбитых в землю, и покрывает их крышкой из соломы дохна или дурры. Посередине этой хижины выкопана яма, в которую работник опускает ноги и прикрепляет ступицу своего "станка". Ящик с "гребнем" из дурровой соломы висит через крышу на двух веревках. Затем еще видны два круглых деревянных обрубка, на которые навертывается ткань, а в некотором отдалении - вбитый в землю столб, вокруг которого работник обвертывает "основу". Еще несколько жердей и веревочек - вот и весь аппарат, который служит заменой нашему ткацкому станку.

Кузнецы
        Приготовляемая ткань употребляется или на ферды, или на шитье коротких панталон. Портной не нужен, так как суданец, если обладает панталонами, шьет и кроит их сам. Столь же мало нуждается туземец в помощи кожевника и сапожника, для того чтобы изготовить сандалии. Для дубления употребляют кору особого вида мимозы, растущей низкими кустами и называемой по-арабски "кхарат", и дубят ровно столько кожи, сколько ее нужно. В окрестностях Муселлемие выделывают очень прочные плетения из кожи и другие кожаные изделия; но и это ремесло известно каждому.
        Суданцы умеют ковать и плавить железо. Кордофан богат железной рудой превосходного качества. Туземцы плавят ее в небольших воронкообразных ямах на приготовленных углях из мимозового дерева и добывают таким образом железо для изготовления оружия и утвари. Удивительно выглядят их кузнечные изделия при всей простоте орудий и инструментов. Скверный, маленький мех, кубический кусок железа вместо наковальни, несколько молотков и щипцы служат кузнецу при его работе; и с этим он умеет делать такие вещи, которые в наших деревнях едва ли делаются лучше при всем превосходстве материалов и инструментов.
        Так же и со всеми остальными ремеслами (если их можно так назвать), здесь существующими. Здешний рабочий лишен образования; он имеет плохие орудия и недостаточно сырого материала и все же делает вещи, которые можно назвать великолепными, принимая во внимание обстановку.
        Климат Хартума, несомненно, один из самых нездоровых на свете*.

* Сам по себе климат Судана совсем не плох, если не считать слишком знойного и сухого лета. Дурную славу создала ему во времена Брема тропическая малярия, распространению ее способствовало множество переносчиков — комаров, личинки которых развивались во временных водоемах, появлявшихся в период дождей. Энергичная борьба, которая велась против этих комаров с начала текущего столетия, почти ликвидировала малярию в Судане, во всяком случае, в районе Хартума.

        Было вычислено, что 80 процентов европейцев, вынужденных жить много лет сряду в Хартуме, умирают в течение этого времени. Само положение города между двух рек, разливающихся во времена дождей и образующих тогда много болот, вредно для здоровья. Климат Судана губителен для всех: местным жителям он так же мало подходит, как и белым, легко умерщвляет и туземца, и пришельца. Болезни в Судане развиваются так быстро, что могут в несколько часов кончиться смертью. Частью они обусловлены известными периодами**, но спорадически появляются в течение целого года.

* * Три месяца между летом и зимой, в течение которых собирают плоды.

        В Судане различают главным образом два времени года: время засухи и время дождей, или лето и зиму. Переходов между ними нет: одно наступает внезапно за другим. Оба противодействуют друг другу: то, что создано одним, уничтожается другим. Дождливое время есть время жизни: оно обращает страну в цветущий сад; засуха уничтожает растительность и терзает все живущее.
        Хариф, как называют арабы время дождей, начинается в Хартуме в июне или июле и продолжается до половины октября. На юге дожди идут раньше и обильнее, чем на севере; начинаясь сверху, они спускаются к Средиземному морю и доходят до 18 градуса северной широты. Нельзя вообразить себе более печального состояния природы до их наступления и ее мощного оживления во время дождей и после. Хариф все пробуждает к новой жизни; он покрывает выжженную степь новой, цветущей, сочной одеждой.
        Когда в марте и апреле солнце в Судане ниспосылает свои лучи вертикально и достигает почти наибольшей высоты, наступают южные ветры, которые до тех пор еще задерживались дующими с севера пассатами; теперь же они становятся все чаще и сильнее. Они усиливают жару и, по замечанию Руссеггера, принимают предгрозовой характер, теснят грудь человека и наводят ужас на животных.
        Это те самые ветры, которые под именем "самум" вздымают песок в пустыне, сушат мехи проходящих караванов и хоронят в песке умерших от жажды людей; в Египте их называют хамсин, то есть "ветер, веющий пятьдесят дней". Деревья теряют от него свою листву; он опасен, как сирокко для плавающего по Средиземному морю, как фен для альпийского жителя; от него, как от Thauwind'a в Германии, выгорают луга.
        Везде боятся этих ветров; но всего ужаснее они под тропиками. Там они как будто стараются уничтожить всю природу. Сушат и обращают в пыль листья еще зеленеющих деревьев, раскалывают и покрывают трещинами жаждущую землю и тревожат живые существа. Но именно эти-то южные ветры и служат предвестниками жизни, так как приносят дождь с юга. Пока они веют, не может собраться гроза, и ни одно облако не в состоянии разразиться дождем; но они постепенно слабеют, и вдруг животворный элемент - вода начинает бороться с убийственным, все пожирающим ветром. Чем слабее становятся южные ветры, тем чернее и гуще становятся облака. В мае и июне меняется течение воздуха; постоянные южные ветры чередуются с бурями с юго-востока и юго-запада. Южные ветры в Хартуме приносят грозу; они предвестники и податели дождя, на их крыльях несутся облака.
        Гроза в тропических странах - до того величественное явление природы, до того мрачно-ужасное и бесконечно возвышенное, что никакое перо или слово не может изобразить его. Я попытаюсь набросать очерк этой картины, воспроизвести которую невозможно.
        Небо готово разразиться страшной грозой, ураган с ливнями носится кругом... Мы наблюдаем за последовательным ходом этого зрелища с возвышенного места, для чего терраса глиняного дома представляется очень удобной. Воздух еще в совершенном покое, еще не шелестят листья зеленеющих деревьев, все мертво; мертвы улицы города, мертво в лесу и садах. Лавки базара, приемные судов и правительственные канцелярии запираются; каждый устремляется домой; вечно шумные, сварливые собаки, поджав хвосты, выискивают себе скрытое местечко; пение и голоса птиц давно смолкли, и сами птицы прячутся в густой листве. Этот покой неприветлив и в самом деле кажется грозным; это молчание предвещает общий взрыв во всей природе.
        Вдали собирается темная, огненная туча. Она кажется заревом горящего города или зажженного на расстоянии нескольких миль леса. Цвета - огненно-красный, пурпуровый, темно- красный, коричневый, бледно-желтый, серый, темно-синий и черный - сочетаются между собою во всевозможных оттенках и представляют весьма привлекательное целое. Чем темнее становится эта туча, тем темнее и небо. Она все более и более увеличивается, и цвета ее становятся все ярче и ярче. Но вот вдали послышался свист и стон бунтующего ветра, у нас еще тихо. Только жара и давление воздуха все усиливаются; термометр подымается на несколько градусов; барометр падает до "бури". Удушье становится невыносимым и теснит грудь; самый мужественный человек чувствует, что сердце его бьется сильнее и поневоле вынужден следовать настроению всей природы.
        Горизонт становится темнее. Темная, непроницаемая туча покрыла все доступное зрению своим мрачным покровом. Внезапно ветви ближайших деревьев зашумели: их коснулся ветер. Сперва он дует порывами, но мало-помалу сила и частота порывов возрастает. В несколько минут он разросся до бури, буря до урагана. Ураган ревет с невероятным бешенством. Рев этот до того силен, что не слышно сказанного слова. Каждый звук заглушён неописуемым шумом, треском, свистом, визгом, воем и стоном.
        Недавно еще неподвижно стоявшие деревья гнутся, как гибкие тростники, их вершины сильно колышутся, теряя при этом последние листья; стволы стонут, трещат и ломаются, словно стихии вступают в борьбу между собой! Даже недра земли содрогаются от урагана: он проникает в трещины и щели земной поверхности и выхваченную оттуда пыль и песок несет с собой и метет через окна и двери внутрь жилищ; он засыпает ими все кругом и так сильно ударяет песком о поверхность крепко стоящих предметов, что, дробясь, отскакивает от них. Мы должны были бы уже давно вернуться в комнаты - горе несчастному, которого такая гроза застанет на открытом воздухе. Правда, и в жилищах не совсем приятно. Наступает такая темнота, что мы должны зажечь фонари, чтобы видеть друг друга; но пыль, носящаяся кругом, совершенно помрачает свет*.

* Этот очерк был набросан после грозы, виденной нами в Хартуме 5 июня 1850 года, и после урагана, застигшего нас в поле 10 июня. - А. Брем.

        Внезапно раскатистые удары грома пересиливают бушующий ветер. Молнии еще не видно; облака пыли слишком густы, но раскаты грома раздаются все громче и сильнее сквозь общий хаос звуков. Но вот среди всего этого поднимается особенный шум: кажется, будто град опустошает села, а между тем это только отдельные капли дождя, которые, впрочем, скоро сольются в ливень. Адская музыка приближается к концу, ураган ослабевает, буря наконец умолкает. Теперь уже видим яркий блеск молний; одна следует за другой без перерывов, их свет до того силен, что с болью закрываешь глаза. Беспрерывно гремит гром с невыразимой силой; дождь льет целыми потоками. Он прибил всю пыль и образует на крышах глиняных домов лужи, вода с крыш обильными струями льется на улицу. В короткое время струи эти обращаются в реки, улицы - в потоки, площади - в озера; образуются лужи от 3 до 8 футов глубиной.
        Буря длится два и никак не больше трех часов. Темное небо озаряется огненными лучами, гром гремит непрерывно, дождь превратился в ливень. Но ветер после непродолжительного отдыха подымается снова и быстро уносит дождевые облака; молния уже сверкает вдали, гром становится слабее, дождь перестал. Солнце все еще спрятано за густыми тучами; но, прежде чем оно зайдет, покажется нам еще раз и озарит розовым светом вновь оживленную природу*.

* Описанные автором пылевые бури называются "ха-буб", что значит "пыль".

        Теперь наступает благодатный покой после бури. Листья вечнозеленых деревьев, на которых целые недели и месяцы лежала пыль, щеголяют прекраснейшим темно-зеленым цветом; растения, утомленно опускавшие свои ветви, листья и цветы, кажутся рожденными вновь.
        Мы не можем представить себе по известным нам явлениям природы умеренного пояса всеобщего упадка жизни в центральной Африке во время засухи; но мы также не в состоянии вообразить всей радости жизни и оживления тропической природы после грозы. Первый ливень харифа - волшебный толчок, вызывающий весну и жизнь в этих странах. Одного дождя вполне достаточно, чтобы одеть зеленым ковром дотоле коричневую землю; через несколько дней всюду весело пробивается молодая трава. Деревья давно уже были в почках, дождь заставил их распуститься и украсил зеленым убором вершины, принявшие весенний, нарядный вид.
        Чтобы составить себе должное понятие о тропической весне, надо видеть вековой лес во всей его прелести. Как бальзамически веет прохладная тропическая ночь, щедро раздушенная цветущими мимозами, освежающая тело и душу, радующая сердце и чувство! Впоследствии мы пройдем по тропическому лесу, чтобы бросить беглый взгляд на оживление мера животных; здесь же я упомяну только об оживлении хартумских улиц в дождливое время.
        Тотчас после первого дождя слышатся концерты лягушек, громкие басистые голоса которых заставляют предполагать, что тело у них вчетверо более того, которым они обладают в действительности. Они появились неизвестно откуда, через несколько часов после первого дождя, и теперь населяют лужи целыми сотнями; их голоса слышны издали среди ночи, но прежде никто не видал и не слыхал их. На песчаных дорогах тысячами собираются превосходно расцвеченные жуки-скакуны; верхушки пальм и мимоз кишат миллионами насекомых, и длиннохвостые козодои спешат каждую ночь на их ловлю. В каждом саду веселые птицы вьют гнезда, золотистые и смарагдовые нектарки появляются из лесов и подлетают к самым окнам, чтобы высасывать нектар из цветов кактусовых фиг. Это время наслаждений для наблюдателя, но вместе с тем по причине наступающих болезней время, опасное для бренного человеческого тела.
        Обыкновенно дождь идет раз в три или пять дней. Целые месяцы земля жадно упивается этим небесным благословением; собирающаяся на поверхности вода быстро исчезает. Вскоре ветер опять начинает вздымать новые столбы пыли, и только второй дождь прибивает их снова. Жара становится тягостной; человек днем и ночью обливается потом, обильно исходящим из пор его кожи; все же это не настоящая жара, а едва выносимое удушье, утомляющее и дух, и тело. Каждый новый дождь ускоряет удивительно быстрое развитие растений и еще более вздымает уже высоко поднявшиеся реки.

Переправа через реку
        Известно, что тропические дожди, льющиеся в северо-восточной Африке во время харифа, вызывают половодье Белого и Голубого Нила, а также нижнего течения Нила. Голубой Нил начинает постоянно подыматься в Хартуме уже в начале мая. Белый Нил подымается полумесяцем позже. Обе реки подымаются сперва медленно, но потом все быстрее; затем возрастание воды в Бахр-эиь-Азраке, стесненном крутыми и высокими берегами и текущем прямо с гор, становится приметнее, чем в Бахр-эль-Абьяде. Когда Голубой Нил стал уже заметно красноватым, сероватые волны Белого Нила остаются еще прежними. После того как дожди начались и в Хартуме, обе реки вздуваются с удивительной быстротой: Голубой Нил в один день поднимается иногда на целый фут; Белый повышается меньше, но зато разливается так же скоро. Во время засухи он отдален от домов Хартума на четверть мили, во время наибольшего половодья волны его омывают плотину, устроенную около последнего ряда домов; в то же время он с другой стороны расширяется не менее чем на восьмую часть мили. Тогда из трещин растрескавшейся от солнечного жара илистой почвы по берегам текут ручьи внутрь страны; еще раньше воды размягчили береговой грунт на значительном пространстве и превратили его в вязкий глубокий ил. Ураган гонит волны часто на несколько сот шагов через берега, и, когда вода опадает, поблизости реки образуется более или менее непрерывный ряд болот.
        В половине августа Голубой Нил достигает наибольшей высоты, и с тех пор до начала февраля начинает сперва тихо, потом очень быстро и, наконец, совсем незаметно опадать. Белый Нил только к концу августа достигает наибольшего полноводья. В это время обе реки у самого места своего соединения, находящегося очень близко от города, представляют весьма величественное зрелище. Видишь перед собой водную поверхность шириной почти в полмили. Все пространство между обеими реками и Хартумом, прежде представлявшееся пустым или застроенным, исчезло вовсе; от островов посреди реки видны только верхушки деревьев, покрытые водоплавающими птицами, словно белыми цветами; даже начинающиеся подле деревушки Омдурман на берегу Белого Нила тропические леса стоят большей частью в воде*.

* Эти леса давно вырублены.

        Тогда различные виды водоплавающих птиц на расстоянии, недосягаемом для ружейных выстрелов, снуют между крокодилами и бегемотами; священный ибис вьет гнездо в окруженных водой мимозах на островах; ткачики вешают красиво сплетенные домики на колеблющихся ветвях. Дождливое время всюду приносит новую жизнь.
        С понижением вод начинается время засухи. В октябре наступают пассаты, сперва слабые, как будто спрашивая, следует ли им вступать в бой со стремительно надвигающимися с юга ураганами; потом они становятся сильнее и равномернее. До ноября пассаты все еще чередуются с южными ветрами, и лишь с половины этого месяца их деятельность не встречает препятствий. Между тем, когда в мае и июне термометр часто показывает в тени 40 градусов R, теперь он опускается иногда до 8 градусов. Привыкший к жаре европеец дрожит при этом от холода и кутается в толстейшие шубы**.

* * Среднее годовое количество осадков в Хартуме 161,5 мм, средняя годовая температура 28° С. Средняя температура января 20,2° С, июня 33,6° С. Абсолютный минимум 6°.

        В декабре поля дохна и дурры ждут серпа и жатвы; в январе и феврале с деревьев начинают опадать листья; трава и другие растения в степи засыхают, вьющиеся растения в лесу отмирают или впадают в продолжительную летаргию. Но семена всех растений давно созрели; птенцы улетели из гнезд; детеныши млекопитающих окрепли, чтобы перенести наступающие невзгоды; вода в реках опустилась до нижайшего своего уровня; реки высохли до того, что во многих местах их можно переходить вброд, а вокруг песчаных островов остались только узкие ручьи, настолько мелкие, что по ним с трудом могут проходить парусные барки. Теперь крокодилы лежат рядами на берегу или на песчаных отмелях, отогреваются на солнце, лучи которого становятся все жарче; бегемоты выискивают самые глубокие места; ибис и ткачик исчезли, улетели неизвестно куда. До сих пор дули еще только прохладнее пассаты, но вот наступают и южные, губительные. Круговорот закончен, за начинающимся теперь умиранием последует новая жизнь.
        Несмотря на страшную жару, господствующую от марта до августа, это время все же самое здоровое для иностранцев и туземцев. Только в конце харифа, когда сырая земля начинает испускать испарения под жгучими лучами солнца и образует ядовитые миазмы, вступают в полную силу свойственные Судану болезни. Немногих из иностранцев щадят они, большинство гибнет; но и туземцы, которые не могут противопоставить болезням крепость телосложения уроженцев севера, страдают очень сильно. Я думаю, их испарина значительно способствует тому, что они легко становятся жертвами болезней, часто также полное отсутствие порядочного лечения ухудшает течение болезни и приводит к смерти. Смертность между туземцами в сентябре и октябре бывает ужасающая, и только вера в неизменность предопределенной каждому участи поддерживает в них присутствие духа, когда они дрожат от лихорадки.

Вода Нила подается в оросительный канал
        Суданцы не умеют пользоваться действительно целебными лекарствами. Их врачебные сведения ограничиваются употреб- лением нескольких домашних средств, действие которых во многих случаях весьма сомнительно. Тем чаще прибегают они к суеверию или же к простому кровопусканию. Просят духовное лицо написать священную формулу или изречение из Корана на каменной тарелке и дают больному бульон, смывший чернила надписи: по их мнению, он таким образом вкушает священные слова; или же ему ставят банки, но действительно жалким и мучительным образом. Взявший на себя совершение этой хирургической операции делает концом бритвы несколько близких один к другому надрезов на коже больного, который, не поморщась, выдерживает это истязание. Тогда берут выдолбленную тыкву, из которой вырезан один сегмент, сжигают в ней немного финиковой коры, лифе, или хлопчатой бумаги, и плотно прикладывают тыкву с горящим ее содержанием к нарезанному месту, на обращенную в рану часть кожи. Огонь разрежает атмосферный воздух, заключенный внутри тыквы, насколько это нужно для кровопускания. Обыкновенно такого рода банки ставят на лопатки, и банку держат до тех пор, пока она сама не отвалится. Когда с одной стороны она отвалилась, ее ставят на другую.
        Часто суданцы воображают, что свихнули себе позвоночный столб, и, чтобы излечиться от этой вымышленной болезни, один заставляет другого поднять себя так, чтобы спина больного лежала на спине лекаря, и затем основательно встряхнуть. При этом лекарь стонет так же громко, как и больной, который воображает, что после встряски он совсем выздоровел.
        К сожалению, такое лечение не помогает против гибельных лихорадок восточного Судана, от которых туземцы страдают столько же, если еще не больше, чем иностранцы.
        Обыкновенно здесь бывают перемежающиеся лихорадки с теми же периодами возвращения припадков, которые наблюдаются и в Германии; при скорой медицинской помощи они не опасны.
        Вначале перемежающуюся лихорадку можно побороть не очень сильными дозами сернокислого хинина; но совсем излечить ее нельзя никакими лекарствами; при ничтожном поводе она возвращается снова. Благоразумные врачи не предписывают в Судане при перемежающейся лихорадке ни строгой диеты, ни кровопусканий, но рекомендуют укрепляющую и здоровую пищу, умеренное употребление крепких спиртных напитков и хорошую, не слишком легкую одежду, прежде всего теплый набрюшник и толстый головной покров. При сильной жаре голову, покрытую турецким тарбушем, завертывают крепким и плотно сотканным пестрым куффие. Чем более предохранена голова от солнечных лучей, а нижняя часть тела от простуды, тем лучше сохраняется здоровье. В Судане живительное солнце так же опасно для человека, как; и невинная луна; день здесь так же вреден, как и ночь. Ночью температура часто понижается на много градусов, и притом так внезапно, что вспотевший спящий человек, прежде чем он проснется, может схватить опасную для жизни простуду. Поэтому суданцы и обжившиеся здесь европейцы не спят иначе как под толстым шерстяным одеялом, в которое они закутываются с головой. В какой мере вредна для человека луна, мне никогда не удавалось расследовать; но что она вредна - это не подлежит никакому сомнению. Туземцы боятся "доброго месяца" больше, чем жгучего солнца*.

* Брем сам разделяет ряд суеверий суданцев. К числу их относится вера в спасительную силу набрюшника и в губительное воздействие луны.

        Гораздо опаснее перемежающейся лихорадки болезни, известные европейцам под названием "злокачественной, или сеннарской лихорадки". До сих пор они так мало расследованы, что даже лучшие врачи восточного Судана не могут сказать о них ничего определенного. Сильная головная боль и жгучая сухость кожи предшествуют бреду и рвоте, подобно дизентерии; страшные судороги часто кончают жизнь уже на третий день болезни. Злокачественные лихорадки наступают к концу дождливого времени, иногда принимают характер повальной болезни и сокращают народонаселение местности, которую они охватили. Их разрушительное действие, по-видимому, выказывается преимущественно в органах пищеварения. Обыкновенно врачебная помощь тщетна; вернейший признак смертельного исхода болезни, по наблюдениям доктора Пеннэ, опухоль шеи и подкрыльцевых желез. Их возникновение приписывают вредным испарениям почвы, которая в течение нескольких месяцев накаливается солнцем центральной Африки и затем сильно орошается внезапными дождями. Справедливо это или нет, решать не берусь.
        Кроме названных болезней, в Судане бывает, впрочем, редко, холера. Суданцы и арабы называют ее "хауа-эль-асфар", то есть желтый воздух, и боятся необычайно. Дизентерия случается не так часто, как в Египте, но развивается быстрее и почти всегда смертельна; тепловой удар тоже бывает редко, но гораздо опаснее здесь, чем в Египте. Случается, что совершенно здоровые люди внезапно ощущают сильную головную боль, через несколько минут падают, теряя сознание, и умирают при обильных кровотечениях.
        Между суданцами редко встречаются хромые; среди взрослых их нет вовсе. Все болезни и недуги, проистекающие от утонченного образа жизни цивилизованных народов, Судану чужды. В этой стране даже в телесном отношении человек в большей степени походит на других млекопитающих, чем европеец, умственно развитый в ущерб своему телу. Дитя вырастает, как зверек; непривычное к заботливому уходу, едва несколько месяцев от роду, оно уже ползает по песку и гораздо раньше привыкает упражнять все свои члены, чем дитя европейских родителей. Многие болезни, сводящие в могилу наших детей, чужды им; человек вырастает в полном здоровье; но зато в случае заболевания гибнет от тех болезней, которые европеец переносит легко.
        То же самое наблюдается и тогда, когда суданец опасно ранен. У него выказывается целебная сила природы гораздо сильнее, чем у европейца. Без всякой медицинской помощи глубокие раны у туземцев заживают скоро и хорошо. Некоторые уверяют, будто, по наблюдениям, дождливое время препятствует излечению ран и делает их опасными. Это мнение так же распространено между европейцами, как и между туземцами. Ко мне пришел однажды человек, ранивший себя в ногу топором, и просил у меня пластыря. Он непоколебимо надеялся на наступающий конец харифа и говорил, что тогда рана его заживет скоро.
        Во время сейф, то есть летом, число и сила болезней менее значительны, но только сравнительно, нежели в дождливое время. Климат Хартума или восточного Судана, рассматриваемый в целом, оказывается в высшей степени опасным. Правда, правительство сделало многое, чтобы не оставить заболевшего без помощи; оно привлекло в Судан врачей и аптекарей и устроило госпиталь, но всего этого недостаточно для Хартума. "Medecin en chef", доктор Пеннэ преобразовал, как уже сказано, госпиталь из бойни в подлинную лечебницу; каждый туземец и турецкий подданный имеет право пользоваться в ней медицинской помощью и лекарствами из аптеки бесплатно; однако этого все же недовольно. Европейцы в Хартуме слишком легко приобретают привычки и флегму турка, доктор довольствуется посещением пациента один раз и, не будучи достаточно подготовлен, часто стоит у постели больного, не зная, что посоветовать и предпринять.
        В других городах Судана вовсе нет никаких врачей или есть арабские врачи. Там больные оставлены на произвол судьбы; врач вовсе не помогает им - разве только ускоряет их конец.
        В заключение этого раздела я должен упомянуть про безумную мысль одного автора (D-r Ungar. Central-Africa ein neuer und wichtiger Ansiedelungspunkt fiir deutsche Colonisten. Stuttgart, 1850), знакомого с Суданом только по рассказам, который в особой брошюре приглашает немецких эмигрантов селиться в Судане.
        Собственно говоря, ответ на эту брошюру заключается уже в предыдущем: каждый остережется выбрать себе для места жительства страну, в которой 80 процентов его товарищей падут жертвами, но иной сорвиголова, пожалуй, рискнет своей жизнью, соблазнясь большой денежной выгодой. Такому следует сказать, что барыши, выставляемые на вид автором этого сочинения, заключающего в себе много лжи, чистейшая иллюзия. Колонист или купец, чтобы сбыть свои товары, должен сперва проехать триста немецких миль. Одного этого достаточно, чтобы разрушить самые восторженные надежды.
        Хартум никогда не может стать постоянной резиденцией европейцев он может быть станцией, откуда купцы и естествоиспытатели будут предпринимать дальнейшие путешествия внутрь страны. Члены религиозной миссии купили себе большой дом с прекрасным садом, перестроили дом, привели в порядок сад и смотрят теперь на это владение как на станцию. Отсюда они предпринимают свои экскурсии вдоль Белого Нила и сюда же возвращаются в случае надобности.
        Каждый путешественник, желающий проникнуть далеко в глубь Африки, хорошо сделает, последовав этому примеру. Хартум - последнее биение пульса цивилизации, последний город, в котором можно, хотя за высокую цену, купить крайне необходимое. Начиная отсюда, прекращается торговля европейскими изделиями; существует меновой торг; ни один базар не предоставляет сам свои лавки, наполненные товарами. Только дурра в зернах, слоновая кость и невольники, камедь и другие растительные вещества составляют предмет торговли; теперь-то начинается путешествие, исполненное нужды и лишений. На юг от Хартума европеец уже не может путешествовать как цивилизованный человек: полудикарем должен переходить он через степи и леса.