Джером Клапка Джером

Джером Клапка Джером

(1859—1927 гг.) писатель

Бедность не порок. Будь она пороком, ее не стыдились бы.

Насладиться ленью по-настоящему может лишь тот, у кого есть куча совершенно неотложных дел.

Он охотно берет самое тяжелое бремя и безропотно взваливает его на чужие плечи.

Мы пьем за здоровье друг друга и портим собственное здоровье.

Ничто меня так не раздражает, как вид людей, которые сидят и ничего не делают, когда я работаю.

Меня возмущает, что драгоценные часы нашей жизни, эти чудесные мгновения, которые никогда уже не вернутся, бесцельно тратятся на сон.

(Источник: «Афоризмы. Золотой фонд мудрости.» Еремишин О. - М.: Просвещение; 2006.)

Джером Клапка Джером

(Jerome K. Jerome)

Джером Клапка Джером (Jerome K. Jerome) (1859 - 1927)
Английский писатель.

Афоризмы, цитаты -

• Большинство из нас похожи на того петуха, который воображал, что солнце встает каждое утро единственно для того, чтобы послушать, как он поет.

• Руки доброй женщины, обвившиеся вокруг шеи мужчины, - это спасательный круг, брошенный ему судьбой с неба.

• Мы пьем за здоровье друг друга и портим собственное здоровье.

• Память подобна населенному нечистой силой дому, в стенах которого постоянно раздается эхо от невидимых шагов. В разбитых окнах мелькают тени умерших, а рядом с ними - печальные призраки нашего былого "я".

• Когда яркое пламя любви перестает мерцать, веселее горит огонек привязанности; его-то легко поддерживать изо дня в день и даже усиливать по мере того, как приближается холодная смерть.

• Если есть тщеславие у павлина, то есть также тщеславие и у орла.

• Музыка жизни опошлилась бы, если бы порвались струны памяти. Хорошо было бы вырвать с корнем только сорные травы и оставить цветы.

• "Новая утопия", 1891 *)

• Новое искусство и литература были запрещены потому, что подобные вещи не согласуются с принципами равенства. Они заставляли людей мыслить, а мыслящие люди становились умнее неразмышляющих, и те, кто не хотел мыслить, воспротивились, и, будучи в большинстве, запретили все это.

• Батюшки! Да я в постели! Неужели это был сон? И я снова в девятнадцатом веке? Сквозь открытое окно я слышу шум и суету старой, милой жизни. Люди сражаются, стремятся, работают и пробивают себе дорогу... Люди смеются, грустят, любят, совершают злодейства, творят великие дела, - падают, борются, помогают друг другу - живут!

• __________

• "Если бы у нас сохранились хвосты!"

• Из сборника "Ангел и Автор" (The Angel and the Author), 1908 **)

• Перевод с английского: Н. Семевская

• Один мой друг жалеет, что у нас нет хвостов. Он уверяет, что нам было бы очень полезно, если бы у нас, как у собак, был хвост, который вилял бы, когда мы довольны, или вытягивался в струнку, когда мы сердимся... Однако я опасаюсь, что к настоящему времени мы успели бы обучить свои хвосты вежливому поведению. Мы научили бы их восторженно вилять в то время, как внутренне мы рычали бы от злости. Когда человек впервые сделал одежду из фиговых листков, чтобы скрыть свое тело, он в то же время надел маску лицемерия, чтобы скрыть свои мысли. Иногда задаешь себе вопрос: так ли уж много мы от этого выиграли?

• Вероятно, вежливость была изобретена для утешения недостойных. Мы проливаем бальзам любезностей равно на правых и неправых. Мы уверяем каждую хозяйку дома, что провели у нее самый приятный вечер в нашей жизни. Каждый гость также призывает благословение на наши головы за то, что мы пригласили его.

• Мы дорого платим за недостаток искренности. Мы перестали радоваться похвалам: они потеряли всякую цену. Люди крепко пожимают мне руку и говорят, что им нравятся мои книги, но это только раздражает меня. Не потому, что я ставлю себя выше похвалы, - никто этого не делает, но потому, что я не уверен, правду ли говорят эти люди. Они сказали бы то же самое, если бы не прочитали ни одной строчки, написанной мною.

• Сознание, что неискренность - это плащ, в который мы все кутаемся, сводит похвалы к пустым фразам.

• Один мой молодой друг, происходивший из хорошей семьи, совершил мезальянс: женился на дочери канадского фермера, чистосердечной, обаятельной девушке, к тому же необычайно хорошенькой. В одном ее мизинце было больше характера, чем у иной девушки во всей ее особе. Я встретился с этим молодым человеком месяца через три после его возвращения в Лондон.

• - Ну что? Как дела?

• - Моя жена - чудеснейшая женщина в мире, но у нее есть один недостаток: она верит всему, что ей говорят.

• *) Текст "Новая утопия" - в Библиотеке Максима Мошкова

• **) Текст "Если бы у нас сохранились хвосты!" (перевод с англ. - Н. Семевская) - в Библиотеке Максима Мошкова

• Я обедал кое с кем из моих "передовых" друзей в "Национально-социалистическом клубе" ... После обеда, за сигарами, завязался чрезвычайно поучительный разговор на тему грядущего равенства человечества и национализации капитала ... Я очень внимательно прислушивался к толкам моих приятелей о том, как уже за тысячи столетий до их появления на свет все шло наперекосяк и как они думают в ближайшие годы навести в мире порядок. Лозунгом их было равенство человечества - полное равенство во всем: имущественное, общественное, равенство обязанностей и, как следствие всего этого, равенство в счастье и довольстве. Мир принадлежит всем одинаково и должен быть разделен между всеми поровну. Труд индивидуума - собственность не его, а государства, которое его кормит и одевает, и должен быть направлен не к увеличению личного благосостояния, а к обогащению нации. Мы подняли бокалы и выпили за равенство

• Долго не мог я заснуть и лежал с открытыми глазами, размышляя о новом мире, картину которого мне нарисовали. Как приятно было бы жить, если бы план моих друзей осуществился. Не было бы ни междуусобиц, ни зависти, ни разочарований, ни страха перед нищетой! Государство пеклось бы о всех наших нуждах от колыбели до гроба включительно, а нам совершенно не нужно было бы думать ни о чем. Не стало бы ни тяжелой работы ... ни бедняков, внушающих жалость, ни богачей, внушающих зависть, - никто не будет на нас смотреть сверху вниз, как и нам не на кого будет глядеть снизу вверх (последнее не так уж приятно) - вся наша жизнь будет без нашего участия устроена и упорядочена, и нам ни о чем другом не останется думать, как только о славном призвании (каково бы оно ни было) человечества! Здесь мои мысли смешались в какой-то хаос, и я заснул.

• Когда я проснулся, то оказалось, что лежу я под стеклянным футляром в светлой высокой комнате. Над моей головой - объявление: "Спящий человек. Время - XIX век"... Благородный старичок-джентльмен, размещавший чучела ящериц в соседнем ящике, подошел ко мне и снял крышку.

• - Что случилось? Вас что-то потревожило?

• - Нет, - сказал я, - я всегда просыпаюсь, когда чувствую, что достаточно поспал. Какое теперь столетие?

• - Теперь - двадцать девятый век. Вы спали ровно тысячу лет.

• - А, отлично, ничего не может быть лучше, чем как следует выспаться.

• Город был чистый и тихий. Улицы, помеченные номерами, выбегали под прямыми углами одна к другой, и были похожи одна на другую. Лошадей и экипажей не было видно; транспортом служили электрические вагоны. Все люди, которых мы встречали, хранили на лице спокойное, важное выражение и до того были похожи друг на друга, что казались членами одной семьи. Все были одеты, как и мой спутник, в пару серых брюк и серую тунику, туго застегнутую на шее и стянутую у талии поясом. Все были гладко выбриты и черноволосы.

• - Все эти люди - близнецы?

• - Близнецы? Помилуй Бог! Что вам внушило эту мысль?

• - Ведь все они так похожи, и у всех черные волосы.

• - О! Теперь это установленный цвет волос, - у всех у нас черные волосы. У кого они не черного цвета, тот обязан их выкрасить.

• - Зачем?

• - А то как же! Я думал, вы понимаете, что теперь все равны. Что сталось бы с нашим равенством, если бы какой-нибудь мужчина или женщина вздумали разгуливать в золотистых волосах, а кто-нибудь еще вздумал бы завивать их? Люди должны не только быть равными в наше время, но и казаться ими по мере возможности.

• Мы пошли дальше и встретились еще со многими мужчинами.

• - Разве в этом городе нет женщин?

• - Разумеется, есть. Мы прошли мимо сотни по крайней мере.

• - Мне кажется, я узнал бы женщину, если бы увидел. Но я не могу припомнить ни одной.

• - А вот идут две, - сказал он, обращая мое внимание на двух особ, шедших вблизи нас, в обычных серых брюках и туниках.

• - Как же вы узнаете, что это женщины?

• - Заметили ли вы металлические номера на воротнике каждого человека?

• - Да, я подумал: какая масса у вас полицейских, и недоумевал, куда девались другие люди!

• - Ну, так вот: все четные номера - женщины; все нечетные - мужчины.

• Я заметил, что по дороге нам совсем не попадалось домов, а только ряды баракообразных строений одинакового размера и вида.

• - Что же, в этом городе никто не живет?

• - Что за глупые, право, вопросы вы задаете! Где же, думаете вы, живут люди?

• - Вот именно это я и хотел у вас спросить. Я нигде не вижу домов!

• - Нам не нужно домов - по крайней мере таких, как вы думаете. Мы теперь социалисты; мы живем в равенстве и братстве. Мы живем вот в этих блокгаузах. В каждом блокгаузе помещается тысяча граждан. В нем поставлены тысяча кроватей - по сотне в каждой комнате, есть ванные комнаты, раздевальные, столовая и кухня. ... Мужчины живут в блокгаузах в одном конце города, а женщины - в другом.

• - А что вы делаете с исключительно умным человеком?

• - О, теперь нас это мало беспокоит. Теперь мы надолго гарантированы от подобной опасности. Если это случается, мы делаем хирургическую операцию, которая низводит данный мозг до степени обыкновенного. Иногда я жалел, что мы не можем поднять качество мозга, вместо того, чтобы принижать его, но, разумеется, это невозможно.

• - В мое время было так хорошо в полях, в деревнях. Огромные зеленые деревья, лужайки, густо поросшие травой, волнуемой ветром, прелестные коттеджи, обсаженные розовыми кустами...

• - О, мы все это изменили, теперь у нас имеется огромный огород, правильно пересекаемый дорогами и каналами под прямым углом. В полях теперь нет красоты. Мы упразднили красоту; она мешала нашему равенству. Теперь у нас все и везде одинаково, и нет места, которое чем-либо отличалось бы от другого.

• - Можно ли переселяться в другую страну?

• - О, да, если угодно. Но к чему? Все страны теперь совершенно одинаковы. Теперь всюду - один народ, один язык, один закон, одна жизнь.

• - Неужели же нигде нет ни разнообразия, ни перемен? Чем вы развлекаетесь? Есть ли у вас театры?

• - Нет. Нам пришлось упразднить театры. Сценический темперамент меньше всего мирился с принципами равенства. Каждый актер считал себя лучшим в мире и выше, разумеется, всех прочих смертных. Не знаю, так ли это было в ваши дни?

• - Точно так, но мы не обращали на это внимания.

• - А! Но мы обратили. И, конечно, закрыли театры.

• - А позволяют ли вам читать книги?

• - Да, но их пишут теперь мало. Видите ли, благодаря тому, что все мы живем столь совершенной жизнью, что нет ни неправды, ни горя, ни любви, ни грусти, что все теперь урегулировано и упорядочено, - не о чем стало писать, кроме, разумеется, назначения человечества.

• - Но что же со старыми произведениями, с классиками? У нас были Шекспир, Скотт, Теккерей, да и у меня имелись две-три штучки не совсем плохого собственного изделия. Что вы сделали со всем этим?

• - Мы сожгли этот хлам. В них полно старых несправедливых замечаний о древних, неправедных, тяжелых временах, когда люди были скорей рабами или вьючным скотом, чем людьми.

• Я вгляделся в физиономии проходивших мимо нас мужчин и женщин. Почти на всех лицах застыло терпеливое, почти унылое выражение. И вдруг я вспомнил. Это то самое выражение, которое я всегда замечал на мордах лошадей и быков, которых мы держали в старом мире. Нет, этим людям не придет в голову мысль о самоубийстве.

(Источник: «Афоризмы со всего мира. Энциклопедия мудрости.» www.foxdesign.ru)